Разгадка тайны портрета на стене

В новом селе на берегу реки Ага, куда мы с Эжы переехали, чтобы я пошла в первый класс, мне частенько поручали  важное дело  – после уроков занять очередь за хлебом. В теплое время года взрослые и дети сидели на крыльце, на  высокой завалинке  нашего магазина «Смешанных товаров» и изо всех сил заглядывали на две дороги, по которым  мог прибыть грузовичок с хлебом. С Запада - из райцентра, или с Юга - с сопок  из-за реки, с Центральной усадьбы нашего конезавода. Обычно  сначала издали появлялись клубы пыли, вздыбившейся со степной грунтовой дороги под колесами автомобиля, а затем только просматривался силуэт машины.  Так как  автомобилей в нашей степи тогда, в конце пятидесятых годов прошлого века было мало,  редко когда это были другие, не ожидаемые нами машины.  Вездесущие мальчишки первыми замечали то облако пыли и кричали «едет, едет!».

Обычно все школьники после уроков расходились по домам, некоторые из них, из русской части села и постарше, тоже занимали очередь, но успевали сбегать домой покушать, переодеться. А мне идти домой, в нашу юрту в «Бургородке» (бурятском городке на сопке),  было далековато. И я ждала Эжы. Она старалась прийти пораньше, чтобы отправить меня домой. Ведь она была очень занята  днем и часто даже по ночам - в свете керосиновых ламп шила на заказ бурятскую национальную одежду и обувь.

Несколько раз, когда Эжы задерживалась,  меня подзывала и заговаривала со мной  маленькая  худенькая хорошенькая старушка-буряточка, примерно таких же лет, как моя Эжы – далеко за пятьдесят. Она часто сидела на лавочке у  двухквартирного дома напротив магазина, в котором с западной стороны жила русская семья. Один из их сыновей,  темноволосый и конопатый Толик учился со мной. К слову, мы с ним вместе заканчивали и десятый класс. В этой семье были еще школьники, только белобрысые, в отличие от Толика - постарше нас учился его брат   Саша, а  девочка Тоня уезжала в интернат на Центральной усадьбе.

Та старушка была одета как все русские  бабушки в селе, не в бурятскую национальную одежду, как многие знакомые моей бабушки, всегда была еще и в ситцевом платочке с цветочками на голове. Вначале она уточнила, чья я дочь, как меня зовут, потом угощала конфетами. Вначале я их не брала от незнакомого человека, потом пообвыклась и даже стала сидеть с ней на лавочке, но не рассказывала о ней своим Эжы и Ахэ.  Много раз она говорила, что я – просто копия своего отца на лицо. Мне не понравилось, что она ничего не рассказывала о своей семье, о себе, а только все расспрашивала и спрашивала обо всех моих родственниках.   Особенно настораживало, что она спрашивала, где моя вторая бабушка,  мать моего отца. В то время я еще не знала, что мой отец сразу по рождении был отдан «в дети», на усыновление родственникам. У меня были еще бабушки – сестры Эжы, и прабабушка, жившие далеко, в райцентрне, но  никакой бабушки-матери отца я тогда  не знала.

Было очень любопытно. Так как  уже  достаточно много читала русские и  слышала бурятские народные сказки, я все примеряла ее на роль  героинь тех сказок, но как-то не получалось. То ли она добрая старушка, то ли злая.

Однажды она зазвала меня к себе домой попить чаю, т.к. Эжы все не шла,  хлеб не подвозили, а мне хотелось пить.

В квартире, состоящей из кухни и комнаты, называвшейся у нас  в селе двухкомнатной, было чистенько, на полу были домотканные деревенские коврики. В первой комнате были печь, кровать, какие-то шкафчики, стол, табуретки.  Старушка, пока она разливала чай, разрешила мне заглянуть во вторую комнату, чтобы посмотреть в окно. В ней было как-то светло, празднично. На подоконнниках  двух  окон  стояли горшки с геранью, в окна было хорошо видно  улицу, магазин и людей.
Все убранство этой комнаты не помню полностью, но бросилось в глаза, что  в середине комнаты стоял круглый стол, накрытый красивой белой китайской скатертью, по краям которой были  как наклеенные виды незнакомых красивых городов, рек, растительности. Прямо такой же, какая лежала у моей Эжы в сундуке. У стены справа была пышно убранная кровать -  накрытая ярким китайским красивым покрывалом, из-под которого виднелись кружева - подзоры,  какие бесконечно вязала вручную ма-а-леньким крючком моя молодая мать по заказам русских женщин. На кровати красиво были уложены  несколько пышно взбитых подушек. Они были накрыты белой накидкой,  сшитой из полосок белой ткани и ручных кружев, которую мы обычно в селе называла накидушкой.  А над кроватью висел портрет в деревянной рамке. Мужчины и женщины.
Лицо мужчина удивительно походило на моего отца, но  постарше.  Моему отцу в тот год ведь было всего 26 лет. Такие портреты – семейные и одиночные изготавливал  с фотографий, старых и новых, всем желающим наезжавший  каждый год в села Забайкалья городской фотограф. И у нас дома были заказанные у него же портрет – Эжы и Абы, Ахэ.

Женщина на фотографии лицом походила на пригласившую меня старушку, только намного моложе.

Во время чаепития я вежливо спросила у старушки, кто изображен на портрете, но она не ответила и странно быстро выпроводила меня. Еще успев быстро придвинуть к кровати круглый стол к кровати так, что близко подойти и рассмотреть портрет  еще раз уже не было возможности.
Я еще один раз поддалась на ее приглашение и заходила к ней попить чаю, вновь задала вопрос о портрете, но не получила ответ.

После этого мне вообще расхотелось даже подходить к ней. Потом наступила зима и я ее больше не видела. Вообще.

Как-то я осмелилась, рассказала Эжы о той старушке и заодно спросила о странном портрете  в ее доме. С человеком, как две капли воды походившим лицом на моего молодого отца. Эжы рассердилась и велела больше не подходить к незнакомым людям, ничего не брать у них, тем более конфет, не разговаривать, тем более не заходить в чужие дома.

Я поняла, что в этом есть какая-то тайна, о которой нельзя расспрашивать  взрослых, все равно не ответят, и вскоре забыла.

Несколько раз в жизни вспоминала о той истории, старушке и портрете в связи с некоторыми событиями.

Когда в той квартире поселилась семья ее сына с детьми школьниками, сыновья были старше меня, девочки – младше. Якобы они приехали из самого окружного центра –Агинского. А сын старушки работал в нашем же конезаводе, затем овцесовхозе.

Позже к моим молодым родителям на чабанскую стоянку приезжала в гости женщина, ровесница моей Эжы, и я узнала, что именно она родная мать моего отца, отдавшая его в дети бездетной семье  своего старшего брата. Отец называл ее тетей. Так было принято у бурят и ничего странного в этом не было. Ведь и у моей Эжы старшая дочь, старше моей мамы на пять лет, оказалась приемной, как я узнала,  будучи уже старшеклассницей.

Много-много лет спустя я осмелилась спросить у отца, кто был его родным отцом,  уже зная по официальным данным, что его приемный отец был репрессирован и расстрелян в 1938 году, т.к. до революции он  был ламой-хувараком Цугольского дацана.

После второго инсульта отец отвечал уже на любые вопросы, не переживая и не запрещая. Поэтому я получила полные ответы на многие свои вопросы,  интересовавшие меня давно,  с детства, но никто из старшего поколения не хотел давать на них ответы.

Оказалось, что на том портрете у незнакомой мне старушки в действительности был изображен родной отец моего отца, т.е. мой родной дед. Действительно, лицом я очень похожа на своего отца, а он - на своего. А женщина – та самая старушка, на которой женился мой дед, бросив беременной мою родную бабушку. Тем более, что они, оказывается, не были официально  женаты в далеких тридцатых. В новой семье у деда не было детей, и они с женой усыновили  уже подросшего мальчика, из семьи родственников жены. Он был старше моего отца.

А  семья его приемного сына с матерью потом, по иронии судьбы,  поселилась в нашем же селе…

О судьбе своего родного отца мой отец никогда ничего не выяснял, вроде бы  он был то ли  репрессирован в конце тридцатых, то ли погиб на фронте.  Тем более, что  его приемный отец - родной дядя души не чаял в сыне, хотя погиб безвременно в его шесть лет, оставив круглым сиротой. Его мать-тетя, моя родная бабушка,  красавица, оказывается,  вышла замуж, родила еще сына, поддерживала родственные связи. Только я-то считала ее действительно тетей отца, родной сестрой его отца, моего деда.  Но и ее семью не пощадила судьба - муж был репрессирован в те же окаянные тридцатые… Времена были такие…

Вот так,  ровно через пятьдесят лет, я узнала тайну, которую скрывал портрет на стене в чужом доме. На ней был изображен мой родной дед, лет в тридцать шесть.

____________
Эжы- по-бурятски мать, так я всю жизнь звала свою бабушку по матери, воспитавшую меня
Аба- отец, на самом деле мой дед по матери
Ахэ - брат, на самом деле младший брат моей матери.