31 марта, пятница. День тринадцатый

Утомленный бездеятельностью народ понемногу начал шевелиться. Володя подправил крепления на всех лыжах. Евгений просушил палатку. Татьяна занята резьбой по дереву: старательно выводит на каком-то обрубке нанайские мотивы. Андрюша многозначительно точит нож. Полдня было занято хлопотами. Потом мы с  Володей и Андреем сыграли очередную партию в преферанс. Чуть погодя завхоз попытался сбрить наточенным ножом многодневную проволочную щетину. Та не пожелала сдаваться.
Командор щеголяет по баньке в изящных тапочках, сделанных из двух сидушек. Глянул куда-то на стену и во всеуслышание заявил: «У нас 22 градуса!» Володя мгновенно отреагировал: «Ты это по безмену определил?» 
Мы тоже глянули на стену, где на одном гвоздике висели безмен и компас. Да, склад ума у Командора – на зависть всем: определить температуру по суммарным показаниям таких приборов сумеет далеко не каждый!
Чуть позже я перетрясла и просушила содержимое рюкзака, а потом уселась за дневник.
 
Нас третьи сутки держит Хадата.
Метёт, пуржит, гудит, не уставая...
Мы утром замечаем, не вставая:
Опять у нас погодка-то не та!

Опять часы под крышей коротать,
Опять пурги и ветра голос слушать,
А иногда – Володи: «Что бы скушать?»
Но просто так завхоза не достать!

Конечно, наш Андрюша – не Христос,
Он знал, что жаждет пищи плоть живая,
И потому трудился наш завхоз
Под сенью Хадаты, не уставая:

Какие-то таблицы составлял,
Какие-то досматривал мешочки,
Чего-то чем-то срочно заменял,
Чтоб с голоду мы не дошли до точки.

Пусть это удавалось не вполне –
Нам всё едино снеди не хватало:
Когда недостаёт – всё время мало,
Тогда ищи спасения во сне!

И залегали днём. И сладкий сон
Головушки клонил, смежая веки.
О подвигах, о доблести, о «ВЕКе»
Цветные  сны крутил туристам он...
 
Женька повесил над камином божка, похожего на него и ненца одновременно, положил перед его носом сухарь, конфетку и кусочек сахара. Стоит перед ним, сложив ладони горочкой, и всячески умасливает:

«О, милосердный здешний Бог!
Прошу тебя, чтоб ты помог
Утихомирить ветры злые,
Унять свирепую пургу!
Я ради этого могу
Весь день склоненным быть у ног
Твоих, о добрый здешний Бог!

Чтоб голос мой поднялся выше,
Готов в пургу залезть на крышу,
Чтоб лучше ты меня слыхал,
Чтобы моим молитвам внял!
Я пайку разделил с тобой,
Чтоб был услышан голос мой!

Смотри: вот сахар, вот конфетка –
Такое здесь увидишь редко!
Последний отдаю сухарь
Тебе, нанайская ты...»
Голос завывающей пурги заглушил последние слова молитвы.

Днем мы с Командором ходили к реке за водой, чтобы на приготовление ужина ушло меньше горючего.  Пурга бесновалась уже не так яростно, как накануне. В двух шагах друг от друга потеряться было уже невозможно, и строгие указания Евгения шагать за ним след в след я выполняла не слишком старательно.
У меня сегодня маленькая радость: зная, что я хочу привезти из тундры оленьи рога, Корбут откуда-то принес именно такие, какие мне и представлялись: в меру развесистые, не слишком большие и не слишком маленькие. Сбросил их на пол и немногословно заявил: «Надо было? Забирай!»

Вечером по неизвестной причине опять стали выходить из повиновения примусы. Володя, тщетно предпринимавший попытки раскочегарить один из них, заявил в сердцах: «Ну нет у меня с ним взаимопонимания!» - и сдал его Женьке на поруки.

Несмотря на то, что тринадцатый день похода пришёлся на пятницу, он прошёл хоть и скучно, но благополучно. Легли спать в надежде, что завтра распогодится.

Продолжение: http://proza.ru/2018/11/01/1046