Умная Эльза. Идея А. Ростовцев, текст Н. Буянов

Кинороман. Предисловие Н.А. Буянова

Изначально это был сценарий военно-приключенческого фильма - его заказала московская киностудия одному моему приятелю, журналисту и драматургу, а он в свою очередь неожиданно предложил мне соавторство. Предложение меня, признаться, слегка обескуражило: "киношного" опыта у меня не было ровным счетом никакого. Однако Андрей - так зовут приятеля - как-то сумел меня убедить, то есть попросту вызвал (вызвонил, как выражаются в их среде) в Москву, к себе домой, провел на кухню, разлил "Старый Кенигсберг" на две рюмки, и хлопнул меня по плечу: не менжуйся, мол, старик, не боги горшки обжигают. Ты писать романы тоже начал не с рождения, а теперь! Сколько у тебя изданных книг?
Девять, вяло признался я (насчет писательской деятельности я бы еще согласился, писателей нынче много хороших и разных, но по поводу горшков... Нет, горшки обжигают все-таки боги).
 Андрей тем временем, не давая мне опомниться, разлил по второй - и рассказал историю, которая, по его замыслу, должна была лечь в основу сценария.
История, надо сказать, показалась мне абсолютно неправдоподобной.  Ни одна здравомыслящая киностудия, с ней бы нас и на порог не пустила - так я и заявил своему другу. «Хочешь доказательств? – спросил он без обиды. – Ладно, будут тебе доказательства».
И следующим вечером познакомил меня с человеком, который оказался живым участником тех событий (он присутствует в сценарии - на второстепенных ролях, с другой внешностью и под измененной фамилией). Тогда же, в Москве, я не только удостоился чести услышать эту историю из первых уст, но и увидеть некоторые подтверждающие материалы, экспонаты крошечного домашнего музея в старенькой квартире на Коннозаводской: ломкие документы на русском и немецком, пожелтевшие фотографии, полуистлевшие вещи (времени-то сколько прошло!), письма с едва проступающими следами химического карандаша – так наши деды и прадеды писали с фронта ...
И это избавило от последних сомнений.
Мы с Андреем принялись за работу. Проштудировали специальную литературу, потолкались на съемках (посторонних туда обычно не пускали, но приятель нашел концы), пообщались с режиссером и артистами - словом, въезжали в процесс (снова фраза из Андреева лексикона). Ну, а затем - писали, вырывая друг у друга бумагу и ручку, то бишь компьютерную "клаву", точно Ильф и Петров в пору создания "Золотого теленка". Трудно описать наш энтузиазм: ведь скоро, совсем скоро, наш труд обещал обернуться... Даже не изданной книгой, а чем-то большим: воплощенным действием. Игрой актеров и последовательной сменой в кадре аж трех эпох. Привычным московским двориком и разведгруппой в маскхалатах, замершей под лучом прожектора на ничейной полосе. Ярко-оранжевыми парашютными куполами в небе (это уже в наше время), и таинственной личностью графа Брюса из семнадцатого столетия - российского аналога графа Калиостро, гениального (а может, просто сумасшедшего, кто знает) исследователя, намного опередившего свое время...
Через два месяца сценарий был готов и одобрен руководством студии - почти неслыханное дело для двух начинающих кинопрозаиков. Еще месяц ушел на подготовку - со дня на день должны были начаться собственно съемки...

Есть действенная, хотя и слегка циничная инструкция, позволяющая эффективно рассмешить Бога. Страну, как всегда неожиданно, потряс очередной кризис. Финансирование проекта было прекращено, группу распустили на неопределенный срок, уже готовые к съемкам павильоны (где благодаря современным технологиям можно воспроизвести хоть нападение парочки годзилл на Нью-Йорк) спешно отдали в аренду вещевому рынку. Как говорится, надежда сменилась отчаянием. Пилюлю подсластило лишь то, что руководство студии разрешило мне использовать уже готовый сценарий для написания художественного романа. Чем я через некоторое, довольно продолжительное время и занялся.
Вот так красочно и подробно я объясняю читателю, почему в результате получился не роман, а кинороман - модный нынче жанр на стыке кино и литературы. Сюжет кое-где пришлось дорабатывать: уплотнить действие, чтобы не растекаться мыслью по древу, но при этом сохранить и описания природы, и характеры героев, и их внутренний мир – просто найти для этого другие средства (коли персонажи в произведении похожи не на живых людей, а на картонные дурилки, то это проблемы автора, а уж никак не жанра), чересчур театральные сцены убрать (то есть не приукрасить, как обычно, а наоборот, слегка приземлить) и перенести место действия из Москвы в некий абстрактный провинциальный город. Впрочем, на сюжет этот перенос никак не повлиял. К слову, от того, что сценарий писался еще до последнего кризиса, то и главы романа с пометкой "Наше время" следует принимать не буквально, а с некоторой поправкой: тогда полиция называлась милицией, мобильные телефоны были менее навороченные, а герои - на несколько лет моложе.
Вообще же талантливых писателей, работающих на поприще кинолитературы, сейчас хватает: Себастьян Жапризо, Елена Толстая, создательница удивительной истории любви адмирала Колчака к Анне Тимиревой (к слову, сыгравшей второстеренную рольку в комедии Гайдая "Бриллиантовая рука" - помните неприметную дамочку, которая всюду сопровождала монументальную Нонну Мордюкову?), взлетевший ныне на пик славы Борис Акунин...
Так что, уважаемый Читатель, вряд ли сам по себе кинороман станет для Вас большим открытием. Разве что для меня, поскольку это первый мой опыт - очень надеюсь, что удачный.
Впрочем, не мне судить.

Николай Буянов, член Союза писателей РФ.

















Любительская видеозапись. Источник: в/кассета TDK VHS 12,5 мм. Качество записи – ниже среднего, что объясняется «запиленностью» пленки, к тому же камера при передвижении прыгает вверх-вниз, в такт шагам.
В видоискателе приветливая березовая рощица, раннее утро, вторая половина мая. Тропинка меж деревьев  - неширокая, но основательно утоптанная: это  самый короткий путь от автобусной остановки к спортивному аэродрому к юго-востоку от города. Во времена оные аэродром принадлежал ДОСААФу, об этом напоминают кое-где сохранившиеся плакатики с комсомольцами в летных шлемах. Комсомольцы независимо от пола похожи на клонов Юрия Гагарина: широкий разворот ключиц, белозубая улыбка, решимость и преданность партии ВКП(б) в васильковых глазах... О партии и комсомоле нынешнее поколение, взращенное на чипсах и интернетовских блогах, имеет весьма смутное представление, однако страстно "болеющие" небом - самолетами, планерами, парашютами - отнюдь не перевелись, просто подрастеряли идеологический базис.  Самый многочисленный их подвид - парашютисты,  для них небо давно стало чем-то вроде тяжелого наркотика.
 Девушка лет 17-ти, с роскошной черной косой, в спортивных брючках, яркой ветровке, с молодежным рюкзачком, камера показывает ее со спины. Периодически она оборачивается и что-то говорит спутнику (или спутнице), у которого находится камера. Сам спутник не виден, лишь на секунду его рука случайно закрывает объектив -  судя по манжету, он одет в старый вылинявший комбинезон наподобие тех, в которых щеголяют комсомольцы на плакатах. Чувствуется, что они давно знакомы, поэтому девушка не опасается - а чего опасаться. Она здесь своя: не совсем хозяйка, но точно аборигенка: вполне заслуженная кмс, три сотни прыжков в активе, недавняя победа на России, прошлогодняя поездка в Пльзень, на Европу (правда, без призового места), плюс место в профессиональной четверке воздушной акробатики... Гораздо больше ее беспокоит состояние неба: она озабоченно смотрит вверх, в прогал в листве, и очаровательно морщит лобик.
- Тучки, однако. Дождик не пойдет, как думаешь? Отменит Палыч прыжки, или вертушка забастовку объявит - получится, зря торопились.
Спутник меж тем слегка приотстает: объектив разворачивается влево, захватывая  тускло блестящее меж деревьев водяное зеркало. Это небольшой, почти идеально круглый лесной прудик, в котором в хорошую погоду так и тянет искупаться. Девушка тоже не прочь окунуться - жаль, прохладно, и время поджимает, о чем она и извещает своего спутника.
- А наши дурочки боятся, представляешь? Выдумали себе "городскую легенду" - ну, страшилку, будто здесь видели этого... Разбившегося Парашютиста. Лет пятнадцать назад, еще при ДОСААФе, во время прыжков разбился один парень. То ли ранец не так уложил, то ли «медуза» не сработала…  Или тогда еще не было «медуз»? Ну вот, а потом он ожил и превратился в вампира. Подкарауливает жертву у пруда, режет горло и сосет кровь... Если погода хорошая, то он обычно в синем летном комбинезоне, такие уж сто лет не носят, а если дождь – то в плаще с капюшоном (смотрит в небо, откуда падают первые капли). Похоже, накаркала. Пошли быстрее, а то вымокнем... А почему ты так смотришь? Глупости болтаю, да?
Только сейчас она оборачивается - как раз в тот миг, когда ее спутник делает короткий, почти незаметный взмах рукой, и тут же отскакивает назад: ему вовсе не улыбается забрызгать объектив кровью, которая так и бьет фонтаном. Потом снова подходит, стараясь не выпускать девушку из кадра. К тому времени она  уже лежит на траве, лицо спокойное, лишь чуточку удивленное - смерть его нисколько не портит, наоборот, делает еще прекраснее. Тонкие брови вразлет, восточные глаза, притянутые к вискам, черная коса распадается – и волосы стремительно намокают от крови и воды, эти две жидкости смешиваются, образуя весьма причудливую гамму...
Гамма незнакомца не интересует. Мертвая девушка тоже: он равнодушно перешагивает через тело и не торопясь идет прочь. Не к аэродрому и не к автобусу: его путь лежит к кромке пруда, ему необходимо отмыть нож. Нож у незнакомца особенный: с изогнутым и зазубренным, как у пилы, лезвием. Без подобного атрибута ни один уважающий себя парашютист даже к самолету не подойдет. Бывает, от него зависит жизнь - если ветер отнесет парашютиста на деревья.
Нож называется "стропорез".


Год 1725. Ноябрь, Двинская губа, каторжный острог близ Архангельска.
Угрюмая черная от влаги тайга - тайга, которая, подобно океану, не ведает границ. Полузаросший тракт, еле угадываемый в темноте, прошлепины двух сопок впереди, точно макушки начинающих лысеть великанов, и призрачные контуры некой деревеньки слева, на фоне холодно-серой воды, похожей на разлившуюся ртуть.
Когда-то деревенька была справной. Обитатели ее, лесные корелы, ловили таймень в устье (знатный был таймень, такой и к царскому столу не стыд было подать), бортничали, били пушного зверя, собирали по склонам сопок ягоды и иные таежные дары. Кое-кто мыл золото, скитаясь от ручья к ручью и доходя в своих поисках аж до Большого Камня, но всякий раз возвращался к родному очагу, который, как известно, у каждого человека один-единственный…
Словом, живи – не хочу.
Теперь той деревни не было. Торчали ввалившиеся внутрь останки изб с обнаженными печными трубами, зарастала бурьяном когда-то хоженая и езженная дорога, и только рассохшееся водяное колесо едва ворочалось в обмелевшем ручье. И кузни, и мельницы давно уж и след потерялся, а колесо еще скрипело на ржавой оси, точно в насмешку.
Люди здесь не селились уже три века. И даже не заходили сюда – ни для охоты, ни за грибами-ягодами, считая эти места проклятыми.
Капитан Алексей Изместьев, начальник каторжного острога, несколько раз проезжал неподалеку вместе с казачьим пограничным отрядом, и всякий раз потихоньку крестил грудь слева направо (матушка-покойница была лютеранкой). Ныне он креститься не стал, и даже не взглянул в сторону мертвой деревни - не до того было.


 В "рывок" ушли трое. Это обнаружилось, когда каторжников, отработавших смену в медном руднике, вывели наружу, чтобы отвести назад в крепость. Осенние дни на севере коротки, к тому же вместе с сумерками на землю пролился дождь: небеса вдруг разверзлись, и вода хлынула вниз, будто из опрокинутого ушата. Оборванных колодников, отупевших от тяжкой работы под землей, стучащих зубами от холода, долго строили в колонну, а потом выкрикивали имена и клички, сверяясь со списком.
Недосчитались троих: осужденного за разбой Федьки Рваного, бывшего атамана бандитской шайки Степки Цыгана, три года кряду наводившего ужас на новгородских купцов,  и тринадцатилетнего Ивашки Глуздырева, угодившего в острог вместе с папашей-казнокрадом. Папаша, Антип Глуздырев, услыхав о побеге отпрыска, вывалился из строя и рухнул мордой в грязь перед начальником конвоя Семеном Новгородцевым.
- Господин урядник! Отец родной, не погуби! Со мной что хошь делай - плетьми бей, из-под земли вовсе не выпускай, только Ивашку живого верни… Прикажи не стрелять, когда догоните! На коленях молю!!!
Семен Новгородцев – широкий в плечах, гренадерского роста, в насквозь мокром плаще-накидке, выпростал руку и коротко ткнул Антипку в зубы – так, что тот отлетел на сажень и харкнул кровью.
- Следить надо было за своим щенком. А теперь уж как Бог даст.
Неожиданно ловко для своей комплекции взмыл в седло и крикнул молодому поручику:
- Никита! Отведешь этих в крепость. А мы с Матвейчуком попробуем беглецов по-быстрому сыскать.
Тот, кого назвали Никитой – совсем юный, не старше семнадцати, с едва пробивающейся ниточкой усов, удивленно посмотрел на собеседника.
- Как же ты их сыщешь? Тайга-то большая.
- Тайга большая, да дорог в ней мало, - нехотя отозвался Семен. – На юге вдоль тракта казачьи заставы, на севере сплошные топи – значит, пойдут на восток. Упрутся в реку, станут искать, где переправиться – там их и возьмем.
- Постой-ка, - Никита тронул коня пятками. – Я с тобой. А колодников вон Матвейчук доставит.
Семен Новгородцев грозно шевельнул бровями.
- Вам повторить приказ, поручик?
- Я вот батюшке пожалуюсь, он тебе покажет приказ, - пренебрежительно фыркнул Никита. – Ты за беглыми колодниками поскачешь, а мне в крепости сидеть, как красной девице? Не дождешься. Ефимка! Где ты, черт узкоглазый? Веди собак, пусть след берут.
Семен отвернулся, и в полголоса, чтобы не слышали подчиненные, выпустил в пространство витиеватую фразу. Стащить бы щенка с лошади, мелькнула мысль, да оттаскать за уши…  Нельзя. Начальский сынок, мать его через день. Ничего. Порыскает по тайге, под дождем пару-тройку часов – авось, охолонет.
Пожилой, с обвислыми усами прапорщик Матвейчук поднял на ротмистра слезящиеся глаза.
- Будьте осторожней, господин урядник. Федька Рваный – зверь, каких поискать. Пять лет назад двум архангельским купцам головы отрезал, прежде чем мошну обчистить. Мальчонку, я думаю, они с Цыганом «коровой» взяли.
- Знаю, - буркнул Семен и вытянул коня плетью.  «Коровой» на языке каторжников называли заключенного, которого сотоварищи берут в побег, чтобы убить и съесть по дороге: проще и легче, чем тащить харч на своем горбу.

… Капитан Изместьев выслушал доклад молча, лишь сплюнул с досады на чисто подметенный пол. Он уже собирался почивать, и вышел в сени в одной нательной рубахе и со свечой в руке.
- Кто не доглядел? – сухо спросил он.
Матвейчук опустил голову.
- Не казните, ваше высокоблагородие. Все исправим. Господин ротмистр уже в погоню ушел. К утру обещал доставить беглецов.
- Хорошо бы, - сказал Изместьев. – А где Никита?
- С погоней пошел.
- Как?! – вскинулся капитан. – Кто позволил?
Матвейчук подавленно молчал.
- Ладно, - проговорил Изместьев. – Скачи назад, к Семену. Да Никиту от себя не отпускай, головой отвечаешь.
Пусть только появится, подумал Изместьев с мрачным удовольствием. Уж я ему вправлю мозги через то самое место. Да перед строем, на плацу – для авантажности, и чтоб запомнилось надолго.
И тут же вздохнул, приблизительно подсчитав, сколько раз давал себе подобные обещания – с тех пор, как дитятко в трехлетнем возрасте стащил со стены отцовскую наградную шпагу (и как только достал, паршивец, я же нарочно ее повесил под самый потолок) и бегал с ней по двору в имении, распугивая кур.
Он родился темноглазым и темноволосым, их Никитушка – будто опаленным страстью. Он и зачат был в страсти, в большой и сумасшедшей любви, которую Алексей Изместьев к своим тридцати годам уж и не чаял встретить. Однако встретил.

Наплыв. Староруское имение, под Псковом, барский дом – не слишком богатый, но и не из последних, мощеная дорожка через парк, где жарким солнцем горят сентябрьские березки и рдеют клены. Молодая женщина в нежно-сиреневом платье и капоре, смотрит на спутника и улыбается – легко, немного насмешливо (очень уж забавно тот краснеет), немного загадочно… И от этой улыбки у спутника – свежеиспеченного офицерика – неизменно начинается приступ косноязычия, хоть под землю провались.
Его любовь звалась милым русским именем Лиза. Лизавета, Лизонька, Лизочек, Солнышко мое, Свет мой ясный, Ангелочек мой смугленький – как только он ни называл ее, выдумывая все новые имена и никогда не исчерпывая фантазию. Лиза и впрямь походила на креолку – оливковым цветом кожи, миндалевидным разрезом глаз, темно-вишневыми губами... А также неодолимым южным темпераментом: сейчас уж не сказать наверняка, где именно Никита был зачат – на скомканных простынях, смоченных разлитым вином, на толстой медвежьей шкуре перед камином, на лесной полянке под то ли дубом, то ли осиной, у ног присмиревших после долгой скачки двух кобылиц из Изместьевской конюшни… В душе Алексей склонялся к последнему варианту, как наиболее романтичному.
Первое время он никак не осмеливался взять сына на руки: боялся сделать ему больно неосторожным движением. И только смотрел на очаровательное крошечное существо в детской колыбельке. Смотрел – и не мог оторваться. Оно было до озноба похоже на свою мать: такое же темноволосое, пухлогубое, с сумасшедше красивой родинкой на левой щеке и лукавым блеском в глазах-бусинках.
Алексей уехал на войну, когда Никите исполнилось пять: на Дону вспыхнул бунт казачьего атамана Булавина. Бунт усмиряли без малого полгода. И все эти полгода Изместьев, в ту пору еще лейтенант, грезил наяву о своей возлюбленной и писал ей длиннющие письма, едва выдавалось затишье между боями. Ни одного ответного послания он не получил, и маялся от неизвестности, но – странное дело – сердиться на свою Лизоньку и мысли не допускал. Не пишет, говорил он себе – значит, занята делами в имении, или воспитанием Никитушки, или чем иным. Вернусь домой – все разъяснится.
Осколок пушечного ядра нашел его уже под самый финал, едва ли не в последнем бою той войны. Правительственная армия генерал-аншефа Максимова, в которой служил Изместьев, прижала казаков к обрывистому берегу Дона. Горстка восставших еще сопротивлялась, сгрудившись вокруг атаманского шатра, остальные – кто кинулся в воду вместе с конем, кто побросал оружие, кого достала пуля или кавалерийская сабля. Сам мятежный атаман был к тому времени мертв: пустил себе пулю в лоб в своей палатке, предварительно выхлестав две бутылки французского кальвадоса.
Изместьев, стоя на пригорке посреди поля боя, уже воздел вверх шпагу и набрал в грудь воздуха, чтобы со всей мочи гаркнуть «Виктория!», как вдруг что-то прошелестело рядом, обдало ярчайшим белым сиянием, кто-то крикнул: «ложись», и Изместьев лег бы, но невиданная сила, напротив, подняла его в воздух, перевернула вверх ногами, и свет погас.
Он очнулся в лазарете. Попытался вздохнуть - и, не сдержавшись, в голос застонал от боли. К его кровати тут же подошел врач – здоровенный и лысый, похожий на мясника в своем заляпанным кровью фартуке, и с гордостью продемонстрировал рваный кусок металла в пол-ладони размером. «В рубашке родились, ваше высокоблагородие. На пару дюймов вправо – и разговаривали бы сейчас на небесах со Святым Петром». «Давно я здесь?» – прошептал Изместьев.  «Да почитай, неделю. И все в беспамятстве. Я уж дважды собирался священника звать – думал, пора. Теперь-то выживете. С рукой только худо: не ведаю, будет двигаться, нет ли…»
Руку удалось спасти, но слушалась она скверно: ни шпагой как следует взмахнуть, ни прицелиться из пистолета. Вдруг остро захотелось в свое имение под Псков, в тепло, уют и Лизочкины объятия – он грезил о них наяву, пока писал прошение об отставке, ждал  резолюции начальства, а по получении оного – долго добирался до места в весеннюю распутицу.
Он четырежды менял лошадей и истратил немало серебра, чтобы особенно не задерживали казачьи разъезды. Он очень торопился домой, а перед воротами имения вдруг встал, как вкопанный, исполненный дурного предчувствия.
Навстречу вместо супруги Лизоньки вышел старый управляющий. Подслеповато сощурился, узнал хозяина – и, залившись слезами, неожиданно бухнулся ему в ноги. Изместьеву потребовалось изрядное количество времени, чтобы между стонами и всхлипами выудить из старика связный рассказ о том, что случилось в его, Изместьева, отсутствие. А выслушав, сам помертвел лицом. Сел на скамейку возле дома, попробовал закурить трубку, но выронил кисет и не стал поднимать.
Оказалось, пока капитан валялся в лазарете, кто-то из его «доброхотов» (были такие, чего греха таить), сообщили Лизоньке, будто ее супруг Алексей Илларьевич лежит израненный, без рук – без ног и скорбный рассудком. Лизонька рассудила ситуацию с присущей ей практичностью. Живо оформила развод, сдала Никиту в казенный приют и укатила куда-то с богатым купцом.
Как капитан пережил это известие – он не помнил. Лекарь в госпитале сказал, что Изместеву повезло: он лежал в беспамятстве и не чувствовал боли, пока из груди вынимали глубоко засевший осколок. Иначе и правда мог рассудком тронуться, бывали случаи. Капитан много бы дал, чтобы это беспамятство длилось и дольше – пока он бродил по опустевшему дому, валялся на кровати, бездумно глядя в потолок, два раза в неделю, сжав зубы, заставлял себя выезжать в деревню вместе с управляющим. Гостей он не принимал: те попытались наладить контакт с соседом, но вскоре отступили.
Он забрал маленького Никитку из приюта, воспитывал сам, не доверяя мамкам-нянькам, а когда сынишка достиг положенного возраста – отдал на учение в столичную пехотную школу. А сам, вернувшись в имение, сел за стол и написал письмо полковому товарищу с просьбой определить его на службу, все равно какую.
Товарищ Изместьева, в отличие он него самого, сделал недюжинную карьеру,  пробившись в полковники при Петербургском военном приказе, и к просьбе капитана отнесся с пониманием. Вскоре Алексей Илларьевич был назначен начальником каторжной крепости под Архангельском.
«Только благодарить не спеши, - значилось в записке, присовокупленной к назначению. – Крепость та – изрядный медвежий угол, по службе особо не продвинешься, да я полагаю, ты продвижения и не жаждешь. Кроме того, есть в тамошней тайге места с дурной славой: людишки там мрут от неизвестной хвори. Покрываются язвами, харкают кровью, а иные лысеют головами и слепнут. Ты тех мест остерегайся, добром прошу. Зато с окрестными племенами легко уживешься: народец это смирный, только Касым, хан зытяков, изредка голову подымает… Да для тебя он не противник. В общем, служи, брат, во славу государя нашего, и да хранит тебя Господь…»
Служба в остроге оказалась как служба. Охрана дорог силами казачьих разъездов (исконные таежные жители и впрямь хлопот не доставляли, полковник не солгал), назначение караулов, хозяйственные дела внутри крепости и надзор за каторжниками, которые стучали кирками в древнем медном руднике в полутора верстах к северу от острога. Никитушка тем временем окончил военную школу, год прослужил в Петербурге, но после некоторых событий (весьма, надо сказать, неприятных, едва не завершившихся дуэлью и казематом) был переведен под Архангельск, под батюшкино крылышко.
Словом, Господь, будто внемля пожеланиям Изместьевского приятеля, и вправду взялся хранить его, Алексея Илларьевича, от всяческих бурь и потрясений.
Как выяснилось, до нынешнего дня.
Бывают на свете такие дни: в одночасье, в краткий миг вдруг обрывается у человека предыдущая жизнь, с привычными радостями и печалями, и начинается другая. Человек и в мыслях не держит, что вон там, за поворотом наезженной дороги, поджидает совсем другой мир, перевернутый с ног на голову, и только потом, позже,  с удивлением сетует: а ведь я должен был почувствовать, все указывало на то.
И еще говорит: кабы можно было повернуть все назад, в ту минуту, на тот участок дороги перед поворотом. Уж я бы…
Черта с два я отдал бы Никитушку в военную школу. Черта с два хлопотал бы, чтобы его перевели в эту глухомань из столицы – вообразил, дурак, будто никакая опасность тут не грозит, а ведь предупреждали тебя: места здесь проклятые. Дурная слава попусту не возникает…
И уж вовсе костьми бы лег, но не позволил отпрыску сопровождать колодников на рудничные работы. Поставил бы в дозор на сторожевую башню, отослал с донесением в Архангельск, заставил гонять рекрутов по плацу – даром, что те не различают, где право, где лево… Никита, конечно, взбрыкнул бы (норовом в матушку пошел, стервец), но приказа начальника крепости – будь тот трижды родственник – не ослушался бы…
Но пока Изместьев размышлял не об этом. Гораздо больше его взволновало письмо, полученное накануне от друга – полковника.
«Хочу известить, дорогой Алешка, - значилось в письме, - что к тебе в крепость направляется из Москвы некто граф Яков Вилимович Брюс. Муж сей состоит при дворе в немалых чинах, любимец Петра, просвещеннейший человек, и (но про то молчок!), колдун и чернокнижник. С какой надобностью он к тебе – не ведаю, но держись с ним осторожно, лишнего не болтай, он лошадка темная. И письмо мое спрячь подальше, а лучше того – сунь в печь от греха…»
Так Изместьев и поступил. Конкретный срок прибытия неведомого графа в письме не указывался, равно как и его цель, но капитан по опыту знал: визит высокопоставленной особы никогда и никому не приносил ничего, кроме головной боли. И чем выше была поставлена эта особа, тем головная боль обещала быть сильнее. Ох, изловить бы беглецов по-тихому, чтобы все шито-крыто…
Эта мысль занимала Изместьева, когда на улице, под окном воеводской избы, прочавкали по грязи копыта. Капитан выглянул в окошко: ага, Семен Новгородцев поспешает. Ну, дай бог, с добрыми вестями…
Стукнула входная дверь.
- Ну? - коротко спросил Изместьев. – Взяли?
И услышал:
- Беда, Алексей Илларьевич. Никита пропал.

Он не сразу осознал смысл сказанного. До осознанья было ой как далеко. Его хватило только чтобы спросить недовольным тоном:
- Что значит пропал? Ты в своем уме?
- Мы доскакали до реки, - хмуро проговорил Семен. – Потом разделились: я с двумя верховыми свернул на север, а поручик Изместьев с Матвейчуком – на юг. Договорились прочесать берег на пять верст в обе стороны, потом повернуть назад и встретиться возле развилки…
Изместьев на негнущихся ногах подошел к столу и расстелил карту.
- Показывай.
Семен ткнул заскорузлым пальцем.
- Вот здесь… Мы вернулись к развилке – пусто. Поехали на юг, навстречу. Добрались до деревни самоедов – маленькая деревня, дворов двенадцать… Каждую пядь там обыскали, все камни перевернули. Жителей всех наизнанку вывернули. Никто ничего не видел. Ни беглецов, ни Матвейчука с Никитой. Как в воду канули. А может… - он поднял на Изместьева больные глаза. – Может, и правда в воду?..
Капитан будто не расслышал. Семен изо всех сил хватил кулаком по столу.
- Казните, ваше высокоблагородие. Моя вина, не доглядел.
Изместьев шагнул мимо него, как мимо пустого места. Сдернул с гвоздя плащ и произнес мертвыми губами:
- Казню. Потом, сейчас недосуг. Поднимай людей, идем тайгу прочесывать.

Проливной дождь. В тайге дожди совсем непохожи на те, что скачут ради забавы по деревянным московским мостовым и поят разнотравье на лугах под Волгой или Клязьмой. Здесь однажды зарядивший дождь вполне может идти и неделю, и месяц - его вселенская монотонность внушает животный ужас даже самым закоренелым преступникам. Не тяжесть рудничных работ, не жестокость надзирателей, не сорокаградусные зимние морозы и не летний гнус. А вот эта бесконечность - во времени, в пространстве, в мыслях, а затем в их отсутствии, в отупении, за которым неизбежно следует смерть - именно этим каторга и страшна.
На то она и каторга.

На вторые сутки поиска люди выдохлись.
Вода была уже всюду: снизу – в виде жидкой грязи и луж, постепенно выросших до размеров небольших заболоченных озер, сверху – в виде тугих струй, от которых давно уж перестали хорониться. Теперь старались укрыть только порох: кто знает, вдруг беглецы не пожелают сдаться, и придется стрелять…
Факелы нещадно чадили и плевались искрами – даже при их свете вперед было видно лишь на пять-шесть шагов, остальное скрывалось в фиолетовой пелене. Здравый смысл уже не подсказывал, а просто вопил, что поиски нужно прекратить хотя бы до рассвета: сейчас, надумай беглецы укрыться – укроются в любой щели, под любой корягой. Да так, что пройдешь в двух шагах, и не заметишь. Беда в том, что капитан Изместьев был сейчас весьма далек от здравого смысла. А Семен Новгородцев скорее отрезал бы себе язык, чем заикнулся об этом. Он любил своего командира. И понимал, в каком адовом огне тот сейчас горит. Да и сам ротмистр жарился на сковороде не меньших размеров.

Собаки – три таежные лайки – оказались выносливее людей: они выдохлись позже. Но тоже выдохлись. След уже не искали – просто понуро шли рядом с хозяином, проводником-эвенком Ефимкой, и, похоже, даже не глядели по сторонам. Ефимка изредка покрикивал на них, но больше для порядка. Он лучше прочих понимал: время упущено. А главное – дождь. Дождь надежно похоронил под собой следы беглецов. Когда погоня в третий раз – к реке, от реки и снова к реке – прошла одной  и той же дорогой, Ефимка остановился, сел на мокрый пень и невозмутимо сунул в рот трубку, в которой хлюпала вода. Две лайки тут же повалились животами в грязь, третья, самая крупная, по кличке Турка, дисциплинированно уселась у ног хозяина. Подошел Изместьев. Турка поглядела на него умными глазами и, почудилось, пожала плечами.
- Что встал? – хрипло спросил Изместьев.
Ефимка пососал трубку и изрек:
- Их тут нет. Можно еще много дней ходить туда-сюда, их все равно не будет, - он сделал паузу. – Есть одно место, где не искали, но Ефимка туда не пойдет.
- Что за место? – капитан с трудом подавил желание как следует встряхнуть проводника. – Что же ты молчал, дурень?
- Плохое место, - пояснил эвенк. – Старая гарь, - И повторил: - Ефимка туда не пойдет. Дед не ходил. Отец не ходил. И мне строго запретил. Там живет Малка, дочь шамана. Ее убили много лет назад, и теперь ее дух мстит людям. Если пойдешь – она загрызет и тебя, и твоих людей. А сына все равно не спасешь.
Изместьев медленно вынул из-под плаща пистолет. Взвел курок и нацелил дуло в лоб эвенка.
- Мы пойдем вместе, - сказал он ровным голосом. – Загрызет тебя шаманка, не загрызет – бабушка надвое сказала. А я – вот он, здесь. Считаю до пяти. Потом стреляю, не обессудь.
Турка у ног проводника глухо заворчала. Ефимка нагнулся, погрузил руку в мокрую шерсть, потрепал богатую опушку. И кивнул.
- Ладно. Только идти надо тихо. Может, Малка и не заметит.

Прошли совсем немного, как вдруг собаки – все три разом, заскулили и ткнулись носами в землю. Там, на земле, под жутковато изогнутой сухой корягой, лежал человек. Изместьев стремглав кинулся к нему, присел на корточки, подсветив себе факелом, и почувствовал, как сердце пропустило удар. Человек был одет в заляпанный грязью военный мундир, точь-в-точь такой, какой был на самом Изметьеве. Не хватало лишь офицерского шарфа и плаща-накидки: то ли покойный потерял его в зарослях, то ли снял убийца. Капитан перевернул тело на спину и еле слышно скрипнул зубами. Лицо человека – гладкое, печально-серое, омытое дождем, скалилось безгубым ртом. Нет, поправил себя Изместьев, не ртом. Нечто острое – нож, кинжал или сабля – располосовало человеку горло от уха до уха. Это и рождало ощущение, будто человек ухмыляется, глядя на своих живых собратьев – сам находясь  уже далеко, по ту сторону… Счастлив тот, кто никогда не видел подобного.
- Матвейчук, - проговорил Новгородцев, перекрестив лоб. – Вот оно, значит, как…
Он поднял факел повыше и огляделся по сторонам.
- Штуцера нет. И патронташа. Забрали, ироды. Нюхом чую, где-то они рядом.
- Никита! – в голос закричал Изместьев. – Сынок, отзовись, коли можешь!
Грянула молния, на краткий миг осветив окрестности: серебристо-черный лес в переплетениях сучьев и возвышенность впереди, обрывающаяся к реке.
Это была старая гарь. Огонь неведомо как давно - несколько месяцев или несколько лет назад - прошелся по сопкам, убивая все на своем пути, оставляя черную землю в уродливых головешках и обожженные стволы деревьев, похожие на скелеты с воздетыми в бессильном гневе руками. Посреди склона ближайшей сопки торчала обгоревшая сосна. Судьба посмеялась над ней дважды: в первый раз – когда ветер занес семечко, из которого она проросла, именно сюда, на крутой склон. Ее подруги, кому повезло родиться далеко от этих мест, свечечками тянулись к небесам, едва не доставая их кронами, или шумели на просторе, вымахав больше вширь, чем ввысь. Эта сосна вынуждена была скособочиться, чтобы удержать равновесие, и обнажить корни с одного бока – теперь эти корни торчали из земли, точно окаменелые щупальца, прикрывая круглую дыру в склоне сопки. И все равно – сосна выжила. И еще зеленела бы несколько веков, кабы не ударившая в нее молния. Молнии здесь были не редкость. Как и пожары, рождавшиеся от них.
Турка, взлаяв, вдруг рванулась к чернеющему зеву. Сыромятный ремень лопнул, проводник Ефимка от неожиданности приземлился на пятую точку и запоздало крикнул:
- Турка, ачкар! Ачкар сикерэ!
Однако мохнатая комета со злым рычанием уже канула в дождь. А еще через несколько секунд со стороны пещеры раздался выстрел. И громкий собачий визг.


Пещера изнутри и впрямь напоминает горизонтальный шурф в руднике: передвигаться здесь можно только ползком. В страшной тесноте, прижавшись друг к другу – четверо. Один, у входа, со штуцером в руках – Федька Рваный, лет пятидесяти, бородатый и изможденный, в порванной арестантской  робе. Дышит он тяжело, сквозь натужный кашель, и единственное, что удерживает его на зыбкой границе бытия - это тяжелая черная злоба на весь мир. Та, что заставляла его отрезать головы купцам, которых он грабил на Архангельском тракте (хотя те и деньги отдавали, не противясь, и умоляли пощадить, чем еще сильнее распаляли), а затем уйти в безнадежный по сути "рывок": тайга в это время года не даст приюта беглецам и не накормит их, лишь убьет медленно или быстро. Напротив него – Степка Цыган, помоложе и бритый наголо. Его состояние еще хуже: кабы не темнота в пещере, стали бы заметны помутневшие белки глаз и когтистые пальцы, без сил вцепившиеся в грудь. Дальше, у задней стены, свернулся в комочек мальчик лет одиннадцати, Ивашка Глуздырев, взятый "коровой". Он еле слышно поскуливает от страха: стылый барак, куда их загоняли после смены в шахте, сейчас кажется ему чуть ли не раем земным. Да и папаша всегда был рядом. Бывало, отдубасит, если попадешься под горячую руку, но и защитит в случае чего. А теперь...
На шее у него висит маленький, в пол-ладони, льняной  мешочек: подарок монахинь из монастыря. Федька Рваный поначалу отобрал, сунул туда нос, но обнаружил лишь какую-то пыль. Попробовал на вкус: вдруг дурманный порошок, но нет, пыль была самая обычная. Хорош подарочек, ничего не скажешь. На полу, связанный и обезоруженный Никита Изместьев. Заслышав голос отца снаружи, он делает попытку приподняться, но Степка, ожив на мгновение, презрительно наступает ему пяткой на горло.

Зарядов в штуцере осталось два. Было три, но один Федька бездарно истратил на собаку, которая сорвалась у преследователей с поводка и с заполошным лаем кинулась к пещере. Федька, не разобрав за пеленой дождя, нажал на курок. Шавка разом ухнула в свой собачий рай, но толку-то. Заряд назад не вернешь.
- Может, сдадимся, а? - прошептал Ивашка. - Феденька, родненький, ведь не убьют, если мы сами выйдем, а?
- Заткнись, ублюдок, - зло процедил Федька. - Слышь, Цыган, давай рванем до реки. А поручиком прикроемся. Не станет ихнее благородие по своему щенку палить.
Рядом с ним, в неудобной позе, сидел Никита Изместьев со связанными за спиной руками. Он то впадал в забытье, то ненадолго приходил в себя и с ужасом глядел на своих мучителей. Попробовал разочек пошевелить запястьями, проверяя прочность веревки – Федька вынул нож, оборвавший жизнь Матвейчука, и легонько провел по Никитиной щеке.
- Тихо, ваше благородие. Дышать будешь, когда я позволю. Усек?
Степку вдруг скрутило. Он ткнулся лицом в пол и изверг из себя поток зеленоватой желчи пополам с кровью.
- Нутро выворачивает, - пожаловался он. – И башка трещит, будто по ней молотком бьют.
- Это она, Малка, - со слезами прошептал Ивашка. - Мне батюшка рассказывал… Она была дочерью шамана. Однажды полюбила деревенского кузнеца и надумала увести от жены. Да не вышло: видно, тот кузнец шибко жену любил. Малка осерчала и решила погубить всю деревню. Рыбу из реки увела, порчу наслала на скотину, посевы погубила… Жители дознались, кто им беды чинит, поймали Малку и забили камнями до смерти. Завернули в мешок и бросили в пещеру. Наутро приходят  - а Малка сидит снаружи на дереве, страшная, вся в крови, кости наружу торчат… Голыми ногами болтает и смеется. Зря, говорит, пришли – на погибель свою. Я это место прокляла: теперь кто сюда забредет – умрет страшной смертью. Сказала – и пропала, только ее и видели. А деревня вскорости обезлюдела: стоит посреди тайги, избы мертвые, покосившиеся, травой зарастают…
Федька наотмашь ударил мальчонку по лицу. Ивашка всхлипнул, зажал рукой нос…
- Убьет она нас, Малка-то. Всех убьет.
И им – всем, скрытым в чреве уродливой сопки, вдруг послышался тихий издевательский смех.

Степка Цыган к ночи умер: Федька определил это по тому, что тот перестал хрипеть и кашлять. Он позвал Степку в темноте, тронул за плечо – и Цыган деревянно завалился набок. Теперь только никчемный мальчишка, взятый «коровой», тихонько поскуливал в дальнем углу. Федька нащупал котомку, пошарил внутри в поисках съестного… Пусто. Что ж, значит, дошла очередь и до «коровы».
Федька сжал в руке нож и пополз к Ивашке. Тот, видимо, что-то почуяв, вжался спиной в каменную стену и прошептал:
- Не надо, Рваный! Феденька, милый, пощади!!!
И в эту секунду снаружи раздался голос:
- Эй, вы, в пещере! Сопка окружена, деться вам некуда. Выходи по одному!
- Сейчас! – заорал Федька в ответ, притягивая к себе пленника. – Вот только щенка твоего порешу. И голову его швырну тебе под ноги.
- Батюшка, - слабым голосом позвал Никита. – Батюшка, спаси! Убивают меня!
- Никита! – закричали снаружи.
- Слыхал? – Федька зло рассмеялся. – Тут он, рядом со мной. Хочешь его живым получить – отведи своих людей от пещеры. Я не шучу, ваше высокородие. Мне терять нечего!
- А может, рискнуть? - тихо спросил Семен Новгородцев. - Подберемся поближе, пока темень, навалимся разом. Их там всего-то двое.
- Ивашку со счетов не сбрасывай, - так же в полголоса отозвался капитан. - Он, конечно малец, но много ли сил надо, чтобы связанного по горлу чикнуть... - и крикнул в сторону пещеры: - Чего вы хотите?
- Лодку, - послышался ответ. - Порох, провиант, теплую одежду. И чтоб никто следом не совался, иначе...
- Через Двину переправитесь. А дальше что?

Молнии били теперь непрерывно - будто шаманка и впрямь осерчала на никчемных людишек, вторгшихся в ее владения.
Молчали долго. Потом у пещерного зева обозначилось некое шевеление.
- Выхожу, - сказал Федька. - Не стреляйте.
Изместьев сделал знак, и солдаты опустили оружие. Федька Рваный покачался,  угрюмо оглядываясь вокруг, и вдруг вытащил из пещеры связанного Никиту. Тут же выставил перед собой, как щит, и приставил нож к горлу.
- Что дальше?  - он гортанно рассмеялся, будто взлаял. – А ну, отойди, не то щенку глотку перережу!
- А ведь точно прирежет, - тихо проговорил Семен Новгородцев. - К реке им не спуститься: обрыв крутой. Что делать-то, Алексей Илларьевич?
Изместьев молча отстранил его. Шагнул вперед, медленно снял с себя плащ и стащил через голову перевязь со шпагой.
- Слушай меня. Тебе дадут все, но с одним условием. Отпусти поручика и возьми меня вместо него. Хочешь – свяжи мне руки. Слово дворянина: сопротивляться не буду. И скажу своим людям, чтобы не преследовали. Вместе в тайгу уйдем. Поручик болен, еле на ногах стоит. Что ты с ним делать будешь? На себе потащишь?
Рваный стоял, покачиваясь, как дерево под ураганом. Вот он сплюнул сгустком крови и хрипло расхохотался:
- Дурак ты, ваше благородие. Федьку Рваного думал взять? Подавишься! На, бери своего ублюдка, - и взмахнул ножом.
- Никита!!! – страшно закричал Изместьев.
А дальше случилось страшное и диковинное. (END)
Молния сверкнула даже не рядом, а, почудилось, прямо над головой. Оглушительно ахнуло, голубовато-белый зигзаг прочертил небо, и вдруг свернулся у земли в ослепительный огненный шар.
Он был примерно с кочан капусты. И казался живым: вот он завис в воздухе, на уровне человеческой груди, покачался, точно раздумывая, куда направиться – его движения производили впечатление вполне осмысленных.
- Господи, сохрани, - прошептал Семен Новгородцев, силясь осенить себя крестным знамением. Однако рука не слушалась, висела, как плеть.
Шар повисел над землей еще секунду – и взорвался. Белая вспышка ослепила, воздушная волна, неожиданно холодная, с дьявольской силой толкнула в грудь…
Изместьев качнулся, но устоял, только припав на колено. А когда зрение вновь согласилось служить, капитан увидел, что обрыв пуст.

Они были там, под обрывом, на узкой каменистой полоске. Оба лежали неподвижно – капитан Изместьев прикинул на глаз высоту: сажени три-четыре, никак не меньше.
- Веревку, - коротко приказал он.
Веревка нашлась. Семен Новгородцев обернул ее вокруг талии и пошире расставил ноги. Молча кивнул. Капитан обвязал себя противоположным концом, откинулся назад и сделал шаг в пустоту за спиной.
Если спуск и был тяжел, он этого не заметил. Ощутил под ногами опору, развернулся, шагнул к воде и склонился над телами. Федьке Рваному не повезло. Острый сук, на который он налетел при падении, проткнул его насквозь, и торчал из спины в черном кровавом пятне. Даже сейчас, после смерти, беглец не выпустил свою жертву. Изместьев попытался разъединить его руки, чтобы высвободить сына, напрягся – и правая Федькина кисть сломалась с отвратительным сухим хрустом. Изместьев распустил узел веревки, обвязал Никиту поперек груди и крикнул вверх:
- Тяни!
Он не стал ждать, пока веревку освободят и спустят за ним. Сам, почти вслепую, выбрался на склон.
- Живо, носилки, - распорядился капитан.
Никто, однако, не двинулся с места. Несколько человек сняли шляпы. Кто-то, опираясь на ружье, как на посох, потихоньку перекрестился и пробормотал в сторону:
- Кажись, отмучился парень.
- Вы что… - с хриплой яростью выдохнул Изместьев. – Вы что удумали, стервецы? Да я вас…
- Батюшка, - услышал он позади себя слабый голос.
Никита, его Никита, приподнявшись на локте, осторожно щупал голову.  Движения его были медленны и неуверенны, точно у новобранца, который впервые залез в казенный мундир. И обнаружил что тот не подходит ему по размеру.
- Живой, - пробормотал капитан. И с силой провел рукой по лицу – стереть дождевые капли. А может, и не только капли. – Никитушка… Живой, черт бы тебя побрал!
Семен Новгородцев меж тем нырнул в пещеру, повозился там и выволок на свет дрожащего от холода и страха Ивашку Глуздырева. Приподнял, как кутенка, за шиворот и толкнул под ноги Изместьеву.
- Еще один живой. И вроде невредимый. А тот, третий, кончился.
Двое солдат вытащили наружу тело Степки Цыгана. Изместьев скользнул по нему равнодушным взглядом и снова обернулся к сыну.
- В седле удержишься? Или, может, все же на носилках?..
- Удержусь, - неуверенно отозвался поручик. - А что, лошадь мою отыскали?


Следующий день, ближе к вечеру.
Офицерская казарма, где собрался едва ли не весь гарнизон. Дощатые столы, выставленные на середину, заставлены всякой снедью, бутылками с вином, можжевеловой водкой и ядреным корельским самогоном. Собравшиеся чувствуют себя вольготнее обычного: начальство в лице капитана с утра заседают в воеводском тереме.
О причинах последнего вслух не говорили, однако и так всем было известно: из столицы нагрянули их сиятельство граф Яков Виллимович Брюс. Наверняка с высочайшей проверкой от государя, хотя сами утверждают, будто единственной целью визита является составление карты полезных ископаемых по обоим берегам Двины. Графу не верили: и в Москве, и по всей России-матушке он возымел весьма дурную репутацию (которую, к слову, сам же и поддерживал). Говаривали, будто царь благоволит ему за то, что тот отыскал-таки Философский камень - это-де позволило Петру завершить викторией Прусский поход, хотя государственная казна к тому времени обескровлена была до последней степени. Что в Сухаревской башне Брюс ставит чернокнижные опыты на живых людях, а в замке ему прислуживает прекрасная юная девушка, которую его сиятельство вырастил в пробирке. Так это или не так, но в одном собравшиеся был едины: от визита графа добра ждать не стоило.
Помолчали, помянув покойного Матвейчука, поздравили Никиту с освобождением и  с тем, что остался жив в столь нешуточной передряге. Тот весь вечер не закрывал рта, по десятому разу ведая о своих злоключениях. Ему не мешали: парень сутки кряду провел в обнимку со смертью, теперь нужно выговориться.
- А пацаненок-то, который который третий беглый, живой? - поинтересовался кто-то.
- Ивашка? Живой, - подтвердил урядник. Пользуясь отсутствием начальства, он сидел за столом без мундира, в одной нательной рубахе и почесывал волосатую грудь.  – Диву даюсь, мужики: Степка Цыган – здоровенный бугай, концы отдал. Федька Рваный, кабы огненный шар его не убил, через пару часов сам бы свалился. А мальчишка – хоть бы хны. Отощал, конечно, и грязный, однако невредимый.
- Где же он сейчас? Небось, в карцере?
Новгородцев покачал головой.
- Алексей Илларьевич не велели. Мол, мальчишка и так страху натерпелся, незачем еще наказывать. Вот вас, господин поручик, «холодная» точно ожидает.
Тот встревоженно захлопал ресницами.
- Чего это?
- Как чего? – удивился Семен. – А нарушение приказа? Дисциплиной изволили пренебречь, поручик. За такое розгами секут перед строем.
- Да ну, - неуверенно проговорил Никита. – Станет меня батюшка сечь после всех моих мытарств.
- Факт, - солидно произнес ротмистр. – Господин капитан так и сказал: мол, отдохнет поручик, подкрепится малость, а там уж наказания не избежать.
Никита внимательно оглядел собравшихся, заметил веселые огоньки в глазах, и сердито сказал:
- Ну вас.
Внезапно накатила тошнота. Он мучительно позеленел лицом и стал судорожно протискиваться к выходу. До двери, однако, не добрался: та отворилась, вошел капитан (подчиненные инстинктивно подобрались), оглядел пиршество и повелительно шевельнул бровью.
- Чтоб через минуту все было чисто, - помолчал и добавил: - Сами знаете, какие у нас гости. О происшествии никому не болтать. Надо будет – сам доложу.

Воеводский терем. Два сводчатых окна, масляные светильники на бревенчатых стенах, протыканных мохом  - стены самые обычные, без росписных узоров, коими обычно пестрят княжеские или боярские терема, на полу новеньких ковер ручной работы - его стелют лишь в особых случаях, в остальное время пол просто посыпают опилками. Видно, что обитает здесь человек военный. Добротный дубовый стол посередине, у стола трое: капитан Изместьев, его сын Никита и его сиятельство граф Брюс.
Их сиятельство не блистали ни гренадерским ростом, ни могучим телосложением. Самую малость повыше Изместьева, с намечающимся брюшком и кривоватыми ногами. Белоснежный парик – сразу видно, предмет особого ухода, тонкий чуть загнутый книзу нос, рождающий мысль о некоей хищной птице – грифе или беркуте, живые внимательные глаза под строго очерченными бровями… Вряд ли его внешность можно было назвать притягательной, иное дело – явственное ощущение исходящей от него силы. По крайней мере, именно это чувство возникло у Изместьева, едва граф ступил на порог комнаты.
- Наслышан о вас, капитан, - проговорил Брюс. - Отзывы о вас, надо сказать, самые лестные. Чтобы не возникло недомолвок: я прибыл в ваши края отнюдь не с целью инспекции. Мой интерес чисто научный. И еще. Кроме комнат для меня и моего помощника (он кивнул в сторону неприметного черноволосого юноши в длинном сюртуке), мне понадобится помещение под лабораторию. Достаточно обширное и непременно с каменными стенами.
Изместьев коротко кивнул.
- Будет исполнено, ваше сиятельство. Осмелюсь заметить, вам понадобится охрана на случаи выезда из крепости. Мои люди к вашим услугам.
Граф равнодушно пожал плечами.
- Что ж, раз вы так считаете… Вот этому молодцу, - он вдруг кивнул на Никиту, - я бы доверил свою безопасность.
- Ваше сиятельство, - поспешно произнес капитан. – Поручик Изместьев недавно пострадал при поимке беглых каторжников. Я собирался дать ему отдых…
- Батюшка, - напряженным шепотом произнес Никита. – Я совершенно здоров...
- А что это за побег, о котором вы упомянули? - поинтересовался Брюс. - Надеюсь, нехристей поймали?
- Поймали, - доложил Изместьев, кляня себя за длинный язык.
- И где они сейчас?
- Один возвращен в крепость. Другой умер – должно быть, от болезни, третий… - Изместьев помедлил. – Не знаю, как выразиться… Не иначе как Божья десница покарала. Огненный шар с небес.
- Огненный шар? – граф покачал головой. - Слыхал я о подобном явлении – они в ваших северных краях не так уж редки… Значит, ваш сын участвовал в поимке? Похвально. Впрочем, такой отец и не мог воспитать сына трусом, - граф еще раз взглянул на Никиту. – А вы, юноша, и впрямь бледны. Считайте, что приказом капитана вы временно освобождены от несения  службы. Отдыхайте.
- Но я… - начал было Никита.
Граф остановил его движением бровей.
- Это все, господа. А сейчас покажите мне мои апартаменты.


Тот же терем, часом позже. 
В Никитиных глазах, как в глубоких озерах, плескалась нешуточная обида.
- Кто тебя просил? – сквозь зубы выговаривал он, наматывая круги вокруг стола. – Сам граф Брюс, столичная знаменитость, решил доверить мне свою охрану! А ты… «Ах, простите, ваше сиятельство, поручик не вполне оправился…» Я, между прочим, окончил военную, мать ее, школу! И целый год в Петербурге прослужил!..
- И успел вляпаться в скандальную историю с княжеской дочкой, - сухо вставил Изместьев.
- И что с того? Кто ж знал, что эта дура втюрится в меня и наглотается каких-то там порошков?
- А кто сделал ее беременной? И кого она застала в своей постели со своей собственной горничной?  - Изместьев поплотнее затворил дверь и проговорил – уже на полтона ниже: - А касаемо его сиятельства – мой тебе совет: держись от него подальше.
- Это еще почему?
- Потому что люди, подобные графу, опасны, как… как неразорвавшееся ядро.  Сегодня он тебе благоволит, завтра раздавит одним пальцем – просто так, не заметив.
Никита вдруг встал напротив отца, задумчиво посмотрел на него и спокойно выдал:
- А мне сдается, батюшка, ты другого боишься:  как бы меня граф и в самом деле с собой не увез – в Петербург, в Москву, или вовсе за границу, из-под твоего крылышка. Ты-то мне другую судьбу уготовил: всю жизнь стоять в башне на карауле  да колодников гонять на рудник. Так вот, знай: позовет меня его сиятельство - уеду, и тебя не спрошу.
- Значит, плох тебе отец, - сумрачно сказал капитан. – Когда сидел в пещере, помнится, иные речи вел.
Напоминание о пещере, кажется, вывели Никиту из равновесия. Он вдруг покачнулся, протянул руку, чтобы схватиться за что-нибудь, да не успел. Колени подогнулись, и он молча, ничком рухнул на пол.
Изместьев на миг остолбенел, потом кинулся к сыну.
- Эй, - заорал он во все горло. – Эй, кто-нибудь! Поручику Изместьеву плохо! Лекаря, живо!!!

Глубокая ночь. Помещение, отведенное капитаном под лабораторию - как и требовалось, довольно обширное и с низкими каменными сводами. Длинный стол, заставленный ретортами, колбами и пузырьками с какими-то субстанциями. Масляный светильник - единственное освещенное пятно во тьме, под ним раскрытая тетрадь с записями на латыни, прямо на тетради, положив голову на скрещенные руки, спит худощавый черноволосый юноша в сорочке и накинутой поверх теплой жилетке. Добраться до узкой койки в углу каземата ему, видимо, сил не хватило.
Юноше снится сон. В нем Королевская набережная в Амстердаме, городе купцов, мореплавателей и ученых. Над парапетом стелется легкий туман, за которым угадываются верхушки мачт - кораблей тут великое множество, со всех концов света. По вечерам на набережной обычно не протолкнуться из-за пестрого вавилонского столпотворения, но сейчас, судя по всему, раннее утро, и в нем по булыжной мостовой  стучат копыта.
На площадь въезжает кэб. Юноша, не дожидаясь, пока тот остановится, выскакивает наружу (возница недовольно бурчит что-то под нос, но кто его здесь слушает) – в распахнутом сюртуке, волосы взлохмачены, в руке скромный букетик цветов. Он бежит через площадь, по направлению к пристани. Там его ждет юная девушка. Она утонченно красива: правильные черты лица, живые светлые глаза и волосы золотисто-медового цвета. В руке зонтик - веяние последней парижской моды. Завидев юношу, бросается ему навстречу.
- Прости, я опоздал, - он едва успел перевести дыхание. Их руки сплелись: ее - тонкие, в ажурных белых перчатках, его - с длинными музыкальными пальцами, но довольно сильные, кое-где в желтых пятнышках от химической кислоты. Девушка считает его руки самыми красивыми в мире. - Этот несносный Фриш, декан факультета, мурыжил меня в кабинете целый час…
- Что он сказал?
- Он предложил мне поездку в Россию.
Девушка опустила голову. Медленно подошла к парапету и проговорила ровным голосом:
- В Россию? Иоганн, а как же наша помолвка? Мы собирались объявить о ней в конце лета. Или... Ты разлюбил меня? Если так, скажи прямо.
Он ласково и чуть снисходительно улыбнулся, борясь с желанием дунуть девушке в затылок.
- Как можно разлюбить то, чем дышишь?
- Зачем же ты едешь?
- Мне трудно объяснить, - признался юноша. - Я просто чувствую, что должен... Это ненадолго, клянусь. Самое большее - на год.
Над водой надсадно кричали чайки. Рыбы здесь тоже было великое множество - она кормилась объедками, которые выбрасывали служки из портовых кабаков, а чайки кормились рыбой.
- Я слышала, что русские совершенно дикие, - тихо произнесла девушка. - Дикие люди в дикой стране, покрытой сплошь лесами и болотами. Они не знают письменности, не ведают, что такое культура и ненавидят иностранцев…
Иоганн отмахнулся.
- Это в прошлом. Сейчас другие времена. Царь Петр приглашает к себе ученых из Европы. Врачей, инженеров, кораблестроителей… И многие едут – те, кто понимает, что только в России можно сделать что-то стоящее. А здесь… Ну, что меня здесь ждет? Просиживание штанов за никчемными ретортами, препарирование лягушек  да сочинение статеек для ежемесячного журнала. (После паузы). Сам господин Фриш провел в Москве…
- Где?
- Это русская столица… Господин Фриш провел там полтора года. И познакомился с неким графом Брюсом. Фриш рассказывал, что это потрясающий человек. Настоящий волшебник во всем, что касается врачевания. Кто-то даже называет его вторым Парацельсом. У меня есть шанс стать его помощником. Представляешь, что это означает?
Девушка недоверчиво наморщила носик.
- Второй Парацельс – родом из Азии?
- Ну, Россия – не совсем Азия. Точнее, она наполовину Азия, наполовину Европа. А граф Брюс... Может, он не такой уж и страшный?
Девушка не выдержала. Притянулась к спутнику и прижалась к нему, будто в поисках защиты.
- Все равно… Я боюсь за тебя. Женишься на какой-нибудь русалке. И забудешь свою Лауру…
Юноша досадливо отвернулся.
- Я вовсе не за этим туда еду. Я хочу принести пользу. Настоящую, большую. И еще… Понимаешь, я ведь не богат и не знатен. Кое-кто говорит, что я тебе не пара…
- Вот уж глупости!
- Возможно. Но я хочу быть достойным тебя.
В тумане раздалось лошадиное пофыркивание. Во сне (а может, и наяву) это означало конец свидания. Иоганн оглянулся, не выпуская рук девушки из своих.
- Я вернусь. Даю слово, вернусь…
Их касание длилось долго - упоительно долго, его прервало лишь некое вторжение извне: кто-то тряс юношу за плечо.
- Я не сплю, - виновато произнес он.
- Вижу, - коротко отозвался Брюс. - Вставай, нужно осмотреть больного в лазарете. И захвати мою сумку, может понадобиться.
- Он ранен, господин учитель? - спросил Иоганн уже в коридоре.
- Нет. Но, судя по словам капитана, побывал в пещере.
- В какой пещере? - спросоня не сообразил юноша.
Граф раздраженно обернулся.
- Не глупи, Иоганн. В той самой пещере. И он скорее всего обречен.

Цепочкой идут по узкому сводчатому коридору. Входят в помещение лазарета. На нескольких кроватях лежат больные. Брюс не обращает на них внимания. Подходит к кровати Никиты Изместьева. Склоняется над ним. Капитан поднимает масляный светильник. В его тусклом свете видно, что Никита плох. Черты лица заострены, в уголках губ пена, глаза закрыты.
Брюс. Что с ним произошло?
Капитан Изместьев. Упал с обрыва.
Брюс (помощнику). Разденьте его.
Иоганн с помощью санитара снимают с Никиты нательную рубаху. Осторожно переворачивают на спину. Граф Брюс внимательно оглядывает раненого со всех сторон.
Граф Брюс (обращаясь к Иоганну).Что скажете, юноша?
Иоганн (робко). Видимых повреждений нет, господин учитель. Ни ран, ни даже крупных ссадин. Возможно он ударился головой…
Брюс. Чушь. (обращается к капитану).  Ваш сын не ранен. Он чем-то болен – причем заболел он явно до падения с обрыва. Скажите-ка, что с ним произошло за истекшие сутки?
Капитан Изместьев (откашлявшись и инстинктивно встав по стойке «смирно»). Мы преследовали сбежавших колодников, ваше сиятельство. Поручик вырвался вперед погони… Его взяли в заложники. Почти сутки держали в пещере, связанного, с приставленным к горлу ножом.
Граф Брюс (хмурясь). В пещере? Где она находится?
Капитан. Верстах в двадцати отсюда к востоку. Недалеко от берега реки, в склоне сопки. Ваше сиятельство, про вас говорят, вы можете сотворить чудо… Скажите, что с Никитой?
Граф Брюс (задумчиво). Вот что, капитан. Распорядитесь доставить поручика ко мне в лабораторию. Там ему будет удобнее. Да и мне тоже.

Следующий кадр. Помещение, отведенное графу Брюсу под лабораторию. На кровати лежит Никита Изместьев. Иоганн Дорман вглядывается в его лицо. Переводит взгляд на Брюса. Тот задумчиво прохаживается из угла в угол. Вид его весьма мрачен.
Иоганн Дорман. Вам что-то известно, господин учитель. Но с господином капитаном вы не поделились… (Кивает на больного). Он умрет?
Брюс. Эта пещера… Я слышал о ней от жителей одной рыбацкой деревни. Давно, лет триста назад, в ней похоронили дочь местного шамана. И не просто похоронили… Можно сказать, там спрятали ее тело – подальше от посторонних глаз.
Иоганн. Спрятали?
Брюс. Да. Как прячут следы преступления. (Продолжает прохаживаться по комнате). Ее заподозрили в том, что она насылает порчу на жителей деревни. Тот год как раз был неурожайным. Скот падал, рыба ушла в верховья реки… Словом, шаманку изловили и забили до смерти. Тело бросили в пещеру и завалили камнями. А когда стали уходить, вдруг услышали из пещеры голос.
Иоганн (вздрагивая). И что он сказал, этот голос?
Брюс. Он проклинал. Всех, кто придет к этому месту. Понимаешь, Иоганн, шаманка предрекла гибель всякому, кто нарушит ее покой. Каторжники, что решили спрятаться в пещере, погибли. Поручик был с ними, пусть и не по своей воле… И возможно, его ждет та же участь.
Иоганн. Но я слышал, один из беглецов жив.
Брюс. Да, я знаю. Мальчишка. Только это и вселяет надежду. (После паузы). Узнать бы, почему он выжил…
Иоганн. Шаманка сжалилась?
Брюс (рассеянно). Шаманка здесь ни при чем. Нет, мальчик мой, причина здесь в другом. Нам с тобой нужно найти ее. Обязательно нужно…

Смена кадра.
Наше время. Середина мая, суббота, раннее утро.
Квартира в обычном пятиэтажном доме. Длинный коридор с черным допотопным телефоном на тумбочке (бабушка Эльза Германовна не разрешила менять: память о каких-то давних милых сердцу временах и событиях). Гостиная выглядит немного старомодно, в духе пятидесятых: стулья с изогнутыми спинками, круглый стол, покрытый тяжелой бархатной скатертью, пузатый комод, на котором семь традиционных слоников, приносящих счастье. Комната внучки Кати совсем другая: молодежный  хай-тек, минимализм и некоторая безалаберность в одном флаконе. Навороченный комп  соседствует с выводком плюшевых медведей, используемых обычно в качестве подушек, велотренажер - с россыпью учебников и конспектов (Катя учится на третьем курсе политеха, где вяло бодается с прикладной математикой), громадные цветные постеры на стенах - с индейским томагавком, и то и другое - подарки давнего Катиного поклонника Жени Ильченко по прозвищу Джонни. Катя относится к нему добродушно-снисходительно:  не Ален Делон, конечно, полноватый и слегка неуклюжий, зато влюблен, прощает любые выходки, к тому же почти профессиональный фотограф-любитель и регулярно подбрасывает девушку до политеха на своем мотороллере.
Комната Катиного отца Эдуарда - это мастерская таксидермиста:  Эдуард делает чучела животных на продажу. Он с юности прикован а инвалидному креслу, что привнесло в его характер изрядную долю желчи. Выглядит он старше своего возраста. Впечатление усиливает небритый подбородок и некоторая неопрятность в одежде: клетчатая ковбойка не застегнута, рукава небрежно подвернуты, волосы не слишком аккуратно стянуты в хвостик на затылке. Катина мама умерла при родах, поэтому Катю воспитывали вдвоем: отец и бабушка. Хотя влияние бабушки всегда было более весомо.
С понедельника по пятницу по утрам внучку было не добудиться. Эльза даже подарила Катеньке будильник – ушастый «Луч», который когда-то поднимал на службу ее саму. Однако подарок был отвергнут по причине морально устаревшей конструкции и заменен на некую электронную приблуду с набором из восемнадцати мелодий. Любую из этих мелодий – от «Лунной сонаты» до ласковой украинской «Засвiстали казачiньки» - можно было смело использовать как психоделическую колыбельную, чтобы вздремнуть после обеда. Поэтому первую пару Катя регулярно пропускала - как ее не отчислили за систематические опоздания, оставалось тайной. Впрочем, сама она уверяла, что с утра в институт ходят лишь прыщавые первокурсники, старшие же игнорируют первые пары принципиально, иначе есть риск был осмеянным.
Зато в субботу и воскресение девушка вскакивала ровно в половине седьмого как солдат по тревоге. Резво бежала в ванную, завтракала на кухне чем холодильник пошлет, умело подкрашивалась перед зеркалом, и, чмокнув бабушку в щеку (бабушка к тому моменту тоже просыпалась), выскальзывала за дверь. Дорожный рюкзачок она собирала еще с вечера. В половине восьмого с ближайшей остановки отходил первый автобус в сторону небольшого аэродрома за городом. Аэродромом, когда-то принадлежавшим ДОСААФу, теперь владела чета Каюровых - Виктор Павлович и Аглая Федоровна, создатели и руководители спортивного клуба "Аист.RU". Катя прыгала там с парашютом.
Парашютами она "заболела" еще в десятом классе, после просмотра "Падающих ангелов" с Чарли Шином. У Эльзы было особое отношение к парашютам. Как и к некоторым другим вещам: ночному лесу, глубокому снегу, фильмам про разведчиков… Не то, чтобы она испытывала к ним неприязнь, просто…
Утешало лишь то, что до восемнадцатилетия до прыжков все равно  никто не допустит, а за это время, она надеялась, внучка сто раз пересмотрит систему жизненных ценностей. И желание прыгать уступит другому такому же сильному желанию. Выучиться на парикмахера, к примеру. Или завести скаковую лошадь. Или выскочить замуж за иностранца, какой подвернется.
Однако случилось по-иному. Катька отметила восемнадцатую днюху «перворазным» прыжком, через положенное время перешла с «дуба» на «крыло», полетала на скоростном «овале», а потом увлеклась групповой акробатикой – да так успешно, что через три года была приглашена в профессиональную команду «Аистята», тренировавшуюся под эгидой спортивной фирмы «Аист.RU».
Сегодня была суббота. Эльза поняла это по настойчивости, с которой Катя теребила ее за плечо.
- Бабуль, подъем! Автобус на аэродром через полчаса, а нам бы еще пожевать чего-нибудь.
Она оторвала голову от подушки и для проформы спросила:
 - Может, не стоит, а, Катюш?
 - Ба, - строго сказала Катя.
 - Все, молчу.
 Она вздохнула и принялась собираться. В конце концов, Катя права: уж коли отказываться – то надо было делать это еще в четверг, когда внучка остановилась в прихожей, взяла бабушку за руку и сказала: «Послушай, у меня к тебе дело…»
- Какое? - спросила Эльза, гадая про себя, что попросит внучка: новые кроссовки, новые сапожки, новую дубленку, автомобиль (последнее отпадало: ее пенсии вряд ли бы хватило даже на бампер к "запорожцу")...
- Понимаешь, в воскресение большой спортивный праздник, пять лет нашему клубу. Приглашены телевидение (говорят, даже парочка центральных каналов), спорткомитет, мэрия  - в общем, все очень представительно… Короче, тебе нужно прыгнуть с парашютом.
Некоторое время Эльзе понадобилось, чтобы осознать суть сказанного. Затем она осторожно поинтересовалась:
- Милая, а ты знаешь, сколько мне лет?
- Понятия не имею, - простодушно отозвалась внучка. – Судя по виду, слегка за пятьдесят. Ну ладно, шестьдесят. Если косметику не наложить.
- Восемьдесят четыре. Ты сама в прошлом году свечки в торт втыкала.
- Так в том вся и соль! Представляешь, какая это реклама будет нашему клубу!
- Ага, - грустно возмутилась Эльза. - И ради рекламы ты готова родную бабушку...
- Да ведь не с самолета же. С вышки, там высоты всего ничего. И парашют на тросе  - тебя на нем аккуратненько спустят, а купол только так, для антуража. Ну соглашайся же. У тебя прыжков - считать устанешь, больше, наверно, только у нашей Аглаи.
- Когда прыгать-то? - вздохнула Эльза, уже внутренне уступая - она всегда уступала внучке.
Та это моментально почувствовала и просияла.
- В субботу генеральная репетиция. А в воскресение - парад-алле. Ну все, я побежала, а то Джонни уже сигналить замучился (снизу, со двора, и вправду раздавалось периодическое бибикание).
Это случилось в четверг. Сегодня была суббота, Катя прихватила рюкзачок и строго погрозила пальцем: "Ба, не вздумай отлынить. Я жду во дворе, тебе пять минут на сборы, время пошло". Эльза закрыла за внучкой входную дверь и прошла на кухню: хоть термос с кофе надо было взять в дорогу. Через порог вкатился в своем кресле Эдуард, зевнул и осведомился:
- Что это Катюха умчалась такая счастливая? Ты ей пообещала новенький "Кадиллак", или тур на Мальдивы?
- Ну, не все так радикально. Всего-то прыгнуть разочек с парашютом. У Кати завтра спортивный праздник, а я, насколько поняла, нужна в качестве рекламы.
- С парашютом? - Эдуард хмыкнул. - И правда всего-навсего, (услышал звонок в дверь и взглянул на часы). О, наш Айболит пожаловал. Хоть бы раз опоздал...
Эльза прошла в прихожую и открыла дверь. На пороге стояла женщина лет тридцати - довольно симпатичная и с неплохой фигурой, но нацепившая на себя маску этакого "синего чулка": уродливые очки в роговой оправе, чересчур строгий костюм чуть ли не из солдатского сукна и суровый «учительский» пучок на затылке - все словно подчеркивало, что женщина пришла отнюдь не развлекаться.
- Здравствуйте, Эльза Германовна, - вполне приветливо произнесла она. - Как сегодня наш пациент?
- Как обычно, Оленька, - отозвалась та. - Эдик, встречай!
Ольга Ивина работала медсестрой в клинике доктора Долгоносика. Долгоносик лично наблюдал Эдуарда уже много лет, и много лет божился, что поставит пациента на ноги. Ольга ежедневно приходила делать Эдику уколы и массаж. И Ольга, и ее шеф Долгоносик Эдуарду активно не нравились.
- Ну? - неприязненно спросил он, выкатываясь в коридор. - Что наш садист новенького выдумал?
- Николай Олегович назначил новые уколы и дополнительный курс массажа, - сдержанно отозвалась Ольга. – И он вовсе не садист. Он хирург божьей милостью.
- Каждый хирург божьей милостью в душе садист. В детстве, поди, стрекоз ловил и крылья им обрывал. Из научного интереса…

Смена кадра.
Комната Эдуарда - она же кабинет, она же мастерская. Обстановка спартанская: кожаный диван вдоль стены, старенький телевизор (судя по слою пыли, им пользуются редко, что делается в окружающем мире, хозяина не особо интересует). По стенам расположились головы кабанов, лисиц, оленей и прочей убитой фауны. Есть даже голова льва: хозяин, глава фирмы по торговле башенными кранами, привез ее из Кении. Правда, местные охотники предварительно усыпили животное, привязали к дереву, а потом уже позволили расстрелять из "калашникова". Посреди  комнаты стол-верстак, на нем почти готовое чучело волка. При жизни волк был великаном:  раза в полтора выше нормы в холке, черный, как ночь, с таинственным желтым блеском в глазах.
- Куда это Эльза Германовна ни свет ни заря? - поинтересовалась Ольга, ловко перекладывая пациента с кресла на диван, ягодицами вверх.
- Ну куда ходят люди в ее возрасте, - с ласковой снисходительностью отозвался Эдуард. - В американский футбол сыграть, из автомата пострелять, на крайняк с парашютом сигануть... Обычный распорядок. Ты принесла, что я просил?
- Принесла, - она вынула из саквояжа маленький пакетик с некими прозрачными нитками внутри. Подошла к волку, заглянула ему в глаза - и вдруг отшатнулась: показалось, будто зрачки вспыхнули живым ярким огнем. - Почему у него глаза желтые?
- Не знаю. Какой-то свотоотражающий пигмент, чтобы лучше видеть в темноте, - он, поморщившись, вынес экзекуцию в виде двух уколов, дождался, когда Ольга приступит к массажу и неожиданно, хоть и с усилием, перевернулся на спину. -  А твой Николай Олегович никакой не врач от бога. И даже не садист, просто дурак. Ты с ним спишь?
- Наглец! - фыркнула Ольга и попробовала вскочить с дивана, однако Эдуард быстро схватил ее за запястья. Хватка у него была железная. Ольга попыталась вырваться, потом вдруг обмякла и прижалась к своему пациенту. Тот вынул из ее волос заколку - волосы с готовностю обрушились вниз темно-каштановой чащей, другой рукой он снял с нее очки и небрежно швырнул на тумбочку. На щеках Ольги вспыхнул румянец.
- Значит, спишь, - сказал Эдуард без всякого выражения.
- Я сплю с тобой. Интересно, твоя мама об этом догадывается?
- А твой хирург? О том, что ты даешь мне не то, что он прописал, а свой собственный препарат?
- Так ведь мой препарат тоже не действует. Мне нужно самую малость…
- Ну да, - кивнул Эдуард. - Экстракт Пелагеиного камня. Того, что мой предок Иоганн Дорман обнаружил во время экспедиции под Архангельск… (После паузы). Милая, да это же наверняка просто семейная байка. А на самом деле окажется, что не было никакого Иоганна Дормана. А если и был, то никогда он не был знаком с великим колдуном Яковом Брюсом. А может, и в Россию никогда не ездил – сидел себе в своем Амстердаме, препарировал лягушек… - он вздохнул с притворным сожалением.  - И все твои старания псу под хвост.
 Ольга закусила губу.
- Ты что… Думаешь, я с тобой только из-за этого?..
- А из-за чего? Хотя… Секс с инвалидом – это, наверное, пикантно. Вроде как трахаться с прокаженной. Неслабый экстрим…
Она вздохнула и снова прижалась к собеседнику.
- Дурачок… Господи, какой же ты дурачок…

Следующий кадр.
Спортивный аэродром к юго-востоку от города. Приблизительно 9 утра. Влажная от росы трава, которую стригут аж две газонокосилки. Техники в фирменных комбинезонах осматривают перед завтрашним днем летное хозяйство: две "аннушки" и десантного "мишку" с контуром аиста на борту. Свежепокрашенные ангары для хранения парашютов, свежепокрашенные трейлеры, обновленные тренажеры: колесо, турник, скамейка, чтобы качать пресс - физическая подготовка парашютисту необходима. Недавно отштукатуренная казарма, перед которой (вот чудо-то!) разбиты две клумбы.

С Аглаей Федоровной - эффектной шатенкой лет тридцати пяти - Эльза познакомиться не успела:  та о чем-то спорила с помятым мужиком в фуражке и кителе. Мужик печально разводил руками, а Аглая энергично тыкала пальцем то в тучу на горизонте, то в стоящий на поле вертолет, то в собственные наручные часы. Зато ее супруг, Виктор Павлович - дочерна загорелый, сухощавый, явно косящий под Бельмондо эпохи "Профессионала", подошел, по-свойски приобнял за талию и увлек Эльзу к парашютной вышке: перед войной такие конструкции были непременным атрибутом любого парка культуры. Метров двадцать, подумала Эльза, запрокинув голову. Ох, грехи наши...
 - Не боитесь? – спросил Виктор Павлович.
 - Прыгать - нет, - ответила она кроткой улыбкой. – Залезть туда будет трудновато...
 - Ничего, вдвоем справимся.
 Наверху он помог Эльзе надеть систему и показал спусковую лебедку: катушку с электроприводом и намотанным на нее тросом.
 - Делать ничего не придется. Перед приземлением я замедлю скорость, чтобы вы не ушибли стопы. Это легко.
 Она кивнула, отчаянно желая про себя, чтобы заботливый партнер не слишком замедлил ее перед землей – иначе будет висеть как лягушка, дрыгая коленками…
 Однако Палыч сделал все как надо. Трава мягко спружинила под ногами, Эльза чуть прянула в сторону, чтобы не накрыл парашют, и вдруг услышала нестройные аплодисменты. "Аистята" - вся Катина команда, Джонни с видеокамерой и незнакомый загорелый парень в тельняшке и со шкиперской бородкой  - стояли полукругом и усердно хлопали в ладоши. Бородач  фамильярно положил Кате ладонь на плечо:
 - А бабулечка-то твоя грамотно приземлилась. Признайся, вчера со скамейки прыгали ради репетиции?
- Болван ты, Лаперуз, - Катя непринужденным движением скинула руку. – У моей бабушки, чтоб ты знал, прыжков больше чем у всей нашей компании, вместе взятой. И в условиях, которые тебе и не снились. А вот тебе, кстати, не мешало бы с вышкой потренироваться. А то точность в последнее время начала хромать.
- У меня? – тотчас оскорбился Сергей. - Да я с трехсот метров свою задницу точно на табуретку смогу посадить, на спор!
- Ой, Сержик, ну что за срамное выражение: с трехсот метров, - пропела Светочка Аникеева. -  Ты с метра сначала попади.
- Да это я из сериала по телеку подцепил - "Боги войны", кажется, там американцы наших десантников изображают и пытаются говорить по-русски. Вроде "Красной жары" со Шварцнеггером, только тупее. Виктор Палыч, а вы этот фильм смотрели?
- Вы молодчина, Эльза Германовна, - Виктор Палыч подтянуто спустился по лестнице. – Видели грамотное приземление, перворазники несчастные? А по поводу телека, компьютера и прочих мозгозасорителей – так мне на них время тратить жалко. Ну-ка, марш на поле, сейчас «вертушка» подкатит.

Вертолет, однако, запаздывал. Парашютисты постояли у кромки поля, и разбрелись кто куда. Кто-то расстелил на траве покрывало и улегся загорать, кто-то вяло осматривал ранец, кто-то вытаскивал бутерброды из сумки…
Она отыскала внучку на опушке небольшого лесочка у края аэродрома. Там, под тремя юными березками, расположилась вся компания: Катя с подругами-«аистятами», Лаперуз, слушающий плеер через наушники, и Джонни с неразлучной видеокамерой. Камера, не отрываясь, следила за Катей, фиксируя разные ее ипостаси: Катя и бутерброд с тунцом, Катя и вероломно отобранные у Лаперуза наушники, Катя, дующая на одуванчик, Катя, показывающая кулак в объектив…
Эльза деликатно кашлянула. Ребята обернулись и неуловимо подобрались, как это делают дети в присутствии взрослого. Одна из девушек, тоненькая, с роскошной иссиня-черной косой, быстро накрыла ветровкой пластиковую емкость из-под «Белого медведя».
- Садись, бабуль, - Катя с готовностью расстелила на траве полотенце.
- Спасибо, - искренне сказала Эльза (ноги с непривычки ощутимо гудели). – А почему вы здесь?
- Вертолет ждем, - отозвалась вторая девушка, голубоглазая, светловолосая и пухленькая, словно свежая булочка. – А вертолет-то еще когда будет…
- Не боись, - Лаперуз лениво потянулся. – Палыч сказал, полетите – значит, полетите. Кстати, - он повернулся к Эльзе, - аплодировал вашему прыжку. Я-то по наивности думал, что он у вас первый, но Катька утверждает…
- Катя преувеличивает, - мягко сказала Эльза. – Знаменитая у вас фамилия – Лаперуз.
Вокруг засмеялись.
- Это меня наши неграмотные дамочки так прозвали, - пояснил Луаперуз, - из-за тельняшки.
- Почему неграмотные? – возмутилась беленькая-пухленькая.
- Так тельняшка не морская, а десантная. Старший брат служил в «беретках», вот и оставил в наследство. А вообще-то я Сергей, - он протянул Эльзе широкую ладонь.
- Эльза Германовна, - ответила Эльза на рукопожатие.
- Аля, - представилась девушка с черной восточной косой.
- Светик, - назвалась «пышка».
- Ну, с Джонни ты знакома, - сказала Катя.
- Ага, - хихикнула Светик. – Наш монах-летописец. Мы зачем тебя привели на аэродром? Чтобы ты наши прыжки снимал. А ты что снимаешь? Как Катька загорает без ничего и бутерброды хавает.
- Завидно?
Светик фыркнула.
- Ну, мне-то, положим, не завидно, а вот Ирка, поди, всю девичью подушку слезами омыла. Кстати, где она?
Катя приподнялась на локте.
- Вон чешет, - и добавила с непонятной интонацией: - А волосы, по-моему, мокрые.
Долговязая мускулистая девушка, коротко стриженая, одетая короткой мальчишеской стрижкой, в спортивных брюках и зеленой солдатской майке, вышла на полянку, на ходу вытирая волосы полотенцем. Все почему-то посмотрели на нее с неодобрением, только Серега Лаперуз вскинул вверх два растопыренных пальца и приветственно рявкнул:
- Хэви металл форэва!
- Воистину форэва, - хрипловатым голосом отозвалась девушка. – Давно загораете?
- Ты где была? – сухо спросил Женя.
- Купалась, - ответила Ира с независимым видом. – Водичка – класс, рекомендую.
- Договаривались же: по одиночке в лес не углубляться.
- А почему не углубляться? – спросила Эльза.
Зеленые глаза Ирина затуманились.
- В этом лесу, - проговорила она замогильным голосом опереточной злодейки, - живет Разбившийся Парашютист. Много лет назад его парашют не раскрылся, и он умер. А теперь его неуспокоенный дух подкарауливает одиноких девушек возле пруда, подходит к ним и ласково говорит… «ОТДАЙ МНЕ СВОЕ СЕРДЦЕ!!!» - гаркнула она во всю мочь. И сатанински расхохоталась.
Шутка успеха не имела. Кто-то осуждающе кашлянул, прочие отвернулись, а пухленькая Светочка надула губки.
- Дура ты, Ирка.
Неловкое положение разрядил усиленный микрофоном голос Аглаи Каюровой:
- Команда групповой акробатики, приготовиться к вылету.
«Аистята» живо снялись с места и заспешили к взлетной полосе. Евгений, подхватив камеру, двинулся следом.
- Вы никогда не видели групповые прыжки? – спросил он у Эльзы. – Пойдемте посмотрим. Это интересно.

Тот же аэродром, спустя полчаса.
Десантный «Мишка» уже в воздухе, на высоте примерно четырех тысяч. Делает круг над полем и зависает в точности над его серединой, отмеченной белой окружностью с точкой в центре. Виктор Палыч возле трейлера, на пластиковом стульчике, с термосом в одной руке  с подзорной трубой в другой. Поясняет подошедшей Эльзе: «Они должны сделать восемь фигур в свободном падении и еще две, когда раскроют парашюты. Кофе хотите?»
- Нет, - отозвалась Эльза. – Мне бы в трубу поглядеть.
- Берите.
Эльза прильнула к окуляру. Теперь вертолет приблизился на расстояние вытянутой руки. Дверца открылась, девушки оранжевой гроздью постояли снаружи мгновение – и канули вниз. Собрались вместе, образовав кольцо, разлетелись в стороны, снова слетелись… Эльза попыталась найти свою внучку, но «аистята» выглядели абсолютными близняшками в ярких костюмах и шлемах, лишь в одном, что парил чуть сбоку, можно было угадать Аглаю, выполняющую роль видеооператора.
Наконец купола раскрылись. Величаво подплыли друг к другу и принялись строить «этажерку»: один встал на купол второго, второй – на купол третьего…
- Сапожники, мать их, - вдруг выругался Палыч, глядя в небо из-под ладони.
«Этажерка» развалилась, не построившись. Одна из парашютисток, что была в центре, не устояла на куполе «нижнего» и завалилась вбок.
- Не пойму, что случилось, - нервно проговорил Джонни. – Они эту фигуру сто раз отрабатывали. Может, боковой ветер не учли?
- Ага, - флегматично отозвался Лаперуз. – Сейчас приземлятся – Аглая им устроит боковой ветер, юбки у всех снесет. Она у нас дама строгая.
 «Аистята» приземлились. И теперь понуро тащили парашюты к месту сбора. Аглая, держа в руке миниатюрную японскую видеокамеру, исподлобья наблюдала за воспитанницами. Взгляд ее и вправду не предвещал ничего хорошего.
- Аглая Федоровна, чес-слово, я не виновата, - зачастила пухленькая Светочка. – Ветер ка-ак дунет…
- А ты на жареную картошку посильнее налегай, - бросила та. – Скоро щеки со спины будет видать. Быстро уложили парашюты, и – в просмотровый зал, на разбор прыжка.
Евгений, до того момента стоявший подле «аистят», бочком-бочком отошел прочь, на безопасное расстояние.
- Сейчас дщерей своих воспитывать будет, - озабоченно сообщил он Эльзе. – Это, скорее всего, надолго… Знаете, не ждите Катю, езжайте на автобусе. А Катю я привезу на мотороллере. Хотите, я вас до остановки провожу?
- Проводите, раз уж вы такой галантный, - согласилась Эльза, поняв, что Женя хочет остаться с ее внучкой наедине. – А кто такой Разбившийся Парашютист?
- Да ерунда. Очередная «городская легенда». То есть он и правда разбился – давно, когда здесь еще действовала секция ДОСААФ. Девчонки сочинили, теперь ею «перворазников» пугают.
- Ну, по-моему, не только их. Они и сами в нее верят. На Ирину-то всерьез рассердились.
Джонни помолчал. И проговорил с явной досадой:
- Прошлым летом в лесу, километрах в полутора от аэродрома, убили девушку. Перерезали горло.  Убийцу так и не нашли - то есть арестовали какого-то бомжа с перочинным ножиком, тот дрых под кустом неподалеку. Но один мой приятель – он работает в уголовке – рассказывал под  большим секретом: ножик у бомжа был совсем тупой и ржавый, а горло девушке перерезали чем-то очень острым, с характерной режущей кромкой.
- Что значит «с характерной кромкой»?
- Кромкой с зазубринами.
- Стропорезом? – вырвалось у Эльзы.
- А вы разбираетесь?
- Да не особо, - она пожала плечами. – Просто слышала где-то.


Тот же аэродром. Воскресение, около 10 утра.
«Воскресный» аэродром отличается от «субботнего», как «мертвый» сезон на Черном море отличается от фиесты. Жарко по-летнему, упруго трепещут флаги на высоких флагштоках, вызывая мысль о рыцарском турнире, и повсюду пестреют разноцветные щиты спонсоров. Множество зрителей на трибунах, что слегка удивило Эльзу: вроде не чемпионат мира по футболу, не бои без правил и даже не экзотический керлинг, а поди ж ты. Центральная трибуна отдана, конечно, на откуп мэрии в полном составе и кое-кому из столичных гостей, время от времени мелькающих на канале ОРТ. Множество телекамер, множество журналистов, волчьим кольцом окруживших чету Каюровых – сегодня их день, недаром они не по-детски вложились в рекламную кампанию…
С Эльзой все здороваются на равных, как со старой знакомой, и даже выдают форменный оранжевый костюм – она облачается в него в одном из трейлеров. Выходит наруж, рассеянно прогуливается вдоль трибун – пока не началось действие, и внезапно слышит немецкую речь.
Два типичнейших бюргера, какими их рисуют на карикатурах – пузатые, красномордые, в коротких клетчатых штанах и тирольский шляпах с перьями – наблюдали за ней через глазок видеокамеры.
- Dir scheint nicht, Hans, was diese Frau trifft sich mit dem Fallschirm zu springen? – осведомился один.
- Also, dass du Dietrich, pl;tzlich bei Ihr f;llt Zahnersatz , - с готовностью отозвался второй, и оба расхохотались.
Эльза медленно повернула голову и мягко произнесла – на чистом немецком, с берлинским акцентом:
- Sagen Sie Ihrem Freund, nicht zu vergessen die Abdeckung mit Linse. Sonst wird der Tag verschwendet.
Подбежала Катя – запыхавшаяся, в мило растрепанных рыжих кудряшках, держа в кильватере верного рыцаря с неразлучной камерой.
- Ух ты, ба! Что ты этой немчуре выдала – они будто разом сосиской подавились?
- Ничего, - отозвалась Эльза. – Просто поздоровалась. Пойдемте, по-моему, построение вот-вот начнется.

Смена кадра.
Трейлер четы Каюровых. Внутри тесновато, как в любом домике на колесах, но по-домашнему уютно – надо думать стараниями хозяйки. Букет незабудок в крошечной вазочке на столе, ситцевые занавески на окошке, чистый половичок возле входной двери. Небольшое зеркальце на стене – перед ним Аглая в оранжевом комбинезоне, буйные волосы цвета опавшей листвы стянуты на затылке бирюзовой ленточкой, открывая сбоку стройную загорелую шею. Пахнет «Житаном».
- Сегодня прыгаю  в последний раз, - задумчиво произнесла она.
- Крайний, - автоматически поправил Палыч и нахмурился. – Что это значит? Откуда такое настроение?
- Я так решила, - она улыбнулась уголками губ. – Устала. И тяги к прыжкам больше нет, а без этого спортсмен – не спортсмен. Видела ночью сон: лечу вниз, дергаю кольцо, а оно ни с места. Будто примерзло.
- Тебе и в самом деле сегодня лучше не прыгать, - озабочено сказал Палыч.
- А кто снимать будет? Ладно, иди, - она легонько подтолкнула его в спину. – Я через пять минут буду готова.
Он помедлил, нерешительно толкнул дверь – дверь стукнулась обо что-то твердое, и снаружи ойкнули. Палыч выглянул, увидел Катю, потирающую ушибленный лоб, и поинтересовался:
- Ты что тут делаешь?
- Я случайно, - торопливо сказала Катя. – Шла мимо, а дверь была приоткрыта… Аглая Федоровна, может, дядя Витя прав? А хотите – поменяемся парашютами? У нас и комплекция одинаковая, лямки не придется подгонять…
Аглая вспыхнула. Однако тут же взяла себя в руки и почти спокойно спросила:
- Тебя родители не научили, что подслушивать чужие разговоры нехорошо?
-  Да я не…
- Пошла вон, - проговорила она с тихой яростью.
- Что?
- Это во-первых. Во-вторых, общее построение через десять минут. И если хоть на секунду опоздаешь -  вылетишь из команды белым лебедем. Все поняла? Тогда – марш переодеваться.
Катя спиной вперед отступила от трейлера. И тут же наткнулась на Ирину Сырникову – та икнула от неожиданности и уронила в траву плейер. Обе подруги синхронно присели, чтобы поднять его.
- Ты чего на людей кидаешься? – осведомилась Ирина.
- Это не я кидаюсь, - хмуро отозвалась Катя. – Что с Аглаей – не пойму. Шлея, что ли, под хвост попала? Случайно услышала их разговор с дядей Витей… Аглая вроде видела плохой сон – ну, что у нее в воздухе парашют не раскрылся…
- Примета – хреновее не бывает, - согласилась Ирина. - Все равно что вместо «крайний» сказать «последний»…
- И я о том же. Говорю ей: давайте поменяемся парашютами. Все равно они все одинаковые… А она… Посмотрела так, будто меня с дядей Витей в койке застала.
Ирина философски пожала плечами.
- Запоздалый климакс, наверно. Я бы на твоем месте пригрозила уехать домой. И бабульку свою заодно увезти, пусть сами на пару с Витюшей с вышки сигают. Или правда парашюты потихоньку подменила бы, а потом об этом сказала – после приземления, я имею в виду.
- Программу выступления, - меж тем провозгласил ведущий, - начинает необычный прыжок. На парашютную вышку поднимается старейший курсант, участница Великой Отечественной войны, человек, грудью защитивший нашу Родину от фашизма, орденоносец и просто очаровательная женщина… ЭЛЬЗА ДОРМАН!!!
Насчет орденоносца – это они преувеличили, рассеянно подумала Эльза, облачаясь в систему на краю площадки. Никому из них орденов положено не было, единственная награда, на которую они, семнадцатилетние девчата, могли рассчитывать, называлась в их среде «МСНР»: «может, сегодня не расстреляют?»
- Все в порядке? – спросил Палыч.

Кадр наплывом.
Стылый заснеженный лес. Мороз и мрачные ели, рождающие мысль о кладбище. Сугроб, наметенный ветром вокруг одной из них, в нем неподвижная изломанная фигура в белом маскхалате. Рядом ранец с нераскрывшимся парашютом: человек выпал из самолета. Лицо, искаженное последней судорогой, немногим отличается по цвету от снега, лишь по подбородку изо рта густо течет кровь, кажущаяся в темноте черной. Тишина. Громадная волчица, припадая к земле, осторожно приближается к человеку. Обнюхивает руку, выпростанную из сугроба. Внезапно рука слабо шевелится.
- Кажется, да.
- Тогда – один, два, три… Вперед!
… Она благополучно приземлилась, сняла шлем и услышала аплодисменты – гораздо более громкие, чем в первый раз. Виктор Палыч спустился с вышки и по-хозяйски обнял Эльзу за талию.
- Можете остаться здесь и посмотреть на Катю. Ее команда взлетает через полчаса.
- А подзорная труба? – спросила Эльза.
Палыч улыбнулся и указал на громадные плоские экраны, установленные над зрительскими трибунами.
- Труба не понадобится. Аглая будет снимать девочек на камеру, а сигнал с нее транслируется на мониторы.
… Их выпустили под занавес, предварительно разогрев публику прыжками на точность приземления (тут блеснул мастерством Серега Лаперуз) и имитацией военного десанта: бравые парни в камуфляже и голубых беретах лихо ссыпались с неба под треск автоматов, разметали к разэтакой матери условного противника и проворно исчезли, сорвав свою порцию аплодисментов.
«Аистята» к тому времени уже выстроились в линеечку у кромки поля, напоминая персонажей подросткового фильма «Москва-Кассиопея». Одна из девушек (очевидно, внучка) помахала Эльзе рукой, прежде чем скрыться в вертолетном брюхе. А потом «вертушка», застрекотав винтами, грузно оторвалась от бетона и стала набирать высоту.

Смена кадра.
Борт вертолета. Громко стрекочет несущий винт, четыре девушки сидят на жесткой скамье вдоль стены. Особого волнения не заметно, каждая прекрасно знает, что делать, каждая отрабатывала свои движения в воздухе до автоматизма. Погода безветренная, так что ничего неожиданного произойти не должно.
Аглая Каюрова подходит к Кате, наклоняется и трогает ее за плечо.
- Прости. Что-то я накричала на тебя не по делу. Сорвалась, со мной такое бывает.
Катя удивлена и смущена.
- Да ладно, Аглая Федоровна. Проехали.
Аглая выпрямляется и машет рукой, призывая всех ко вниманию.
- После выступлений приглашаю всех в бар! Форма одежды – любая!
Слышатся возгласы: «Класс!» «Ну, если форма любая, то я, чур, в павлиньих перьях!» «Ага! С кого ты их сдерешь? С Лаперуза, что ли?»
- Светочка, для тебя – особое меню. Без пива и жареной картошки! (Аглая слышит резкий зуммер и хлопает в ладоши). Все. Аллюр, девочки!
… Они прыгнули. И Эльза  - вместе со зрителями на трибунах - замерла от восхищения. Даже комментатор, вещавший без остановки через динамик на крыше трейлера, наконец заткнулся.
Там, на экранах мониторов, девочки смотрелись совсем иначе, чем сквозь узкий окуляр Палычевой трубы. Под включенную на полную громкость мелодию из «Профессионала» они улеглись в свободном падении аккуратным кольцом. Через несколько секунд перестроились, потом – еще и еще… Эльза насчитала восемь фигур. Аглая держалась на пару метров выше, и продолжала снимать.
Наконец «Аистята» встали в пике и ринулись в стороны, чтобы не задеть друг друга при открытии парашютов. Еще минута – и оранжевые купола взметнулись, озарив и без того яркое небо...
- Хотите кофе, Эльза Германовна?
Эльза благодарно кивнула. Палыч скрылся в трейлере и вернулся с дымящимся пластиковым стаканчиком.
И в эту секунду над аэродромом раздался крик. Настолько громкий и отчаянный, что перекрыл музыку Морриконе. Стакан в руке Палыча наклонился, кофе пролилось на траву – он не заметил этого.
Парашютов в небе было четыре. Четыре -  вместо пяти.
Пятая фигура – не фигура, а точка, едва видимая с такого расстояния – неслась к земле, набирая скорость. Быстрее, чем камень из пращи. Чем пушечный снаряд. Чем смертельно раненый истребитель, идущий на таран.
Она еще продолжала полет, а воздушный ас Виктор Палыч Каюров уже сорвался с места. И Джонни, безалаберно выронив на ходу свою камеру, и Серега Лаперуз, и другие люди – и сама Эльза, подхваченная общим обезумевшим потоком.
Она опоздала. Ей удалось пробежать лишь десяток метров, потом она была вынуждена перейти на шаг. Поэтому когда Эльза наконец достигла места падения парашютиста, вокруг уже образовалось плотное кольцо из чужих спин.
Она с трудом протиснулась внутрь круга. И увидела Палыча, застывшего на коленях, в молитвенной позе. Медленно, с величайшей осторожностью, он снял шлем с головы парашютиста. Копна рыжеватых волос с готовностью бросились Эльзе в глаза: волосы цвета опавшей листвы, выпачканные алой кровью.
- Катя… - прошептала Эльза.
Ноги ее вдруг подкосились, трава и небо поменялись местами, и свет померк.


Неизвестно, сколько времени Эльза пробыла без сознания. Но, видимо, достаточно, чтобы ее успели перенести с летного поля в трейлер и уложить на узкую откидную койку. Потом она почувствовала несильное жжение выше локтя: худой бородатый мужчина в белом халате сделал ей укол.
- Катя, - снова пробормотала Эльза.
- Я здесь, ба, - внучка проскользнула под рукой доктора и опустилась на корточки в изголовье кровати.
Эльза порывисто села, прижав внучку к себе и чувствуя, что сердце вот-вот выскочит наружу.
- Катюша… А я вообразила, будто… - она сглотнула слюну. – Но кто же тогда…
- Аглая, - глухо произнесла Катя. – Аглая Федоровна разбилась.


Трейлер четы Каюровых, двадцатью минутами позже.
- Прошу прощения, если помешал…
Эльза с Катей обернулись на голос. В дверном проеме показался мужчина – чуть за пятьдесят, с сединой в волосах, усталыми глазами и мягким подбородком школьного учителя. Или земского доктора – по крайней мере, Катя с лету приняла его именно за врача, махнув рукой:
- Не беспокойтесь, бабушке сделали укол, ей уже лучше.
- Вот и замечательно. Вы, видимо, Екатерина Дорман? У меня к вам просьба, Катюша. Мне нужно поговорить с вашей бабушкой наедине.
Катя сердито фыркнула, но подчинилась. Эльза проводила внучку взглядом и вопросительно посмотрела на вошедшего.
- Колчин, Николай Николаевич, - представился тот. – Следователь по особо важным делам. У меня к вам несколько вопросов. Если, конечно, вы в состоянии…
- Я в состоянии, - с некоторым удивлением сказала Эльза. – Только к чему это все? Впрочем, спрашивайте.
- Я, признаться, принял вас за обычного зрителя. Но Виктор Каюров сказал, что вы участвовали в выступлениях. Поразительно. Я бы на вашем месте не рискнул… Впрочем, я вообще высоты боюсь. Давайте-ка начнем с вашего вчерашнего визита на аэродром. Чем вы занимались после того, как прыгнули с вышки?
- Ничем особенным. Побродила по полю, зашла в лесочек… Потом меня позвали смотреть прыжок Катюшиной команды. Между прочим, Катин друг, Женя, снимал его на свою камеру. Вы можете попросить запись – думаю, он вам не откажет…
- С Евгением Ильченко я уже беседовал. А вот с записью вышла накладка.

Смена кадра.
Девушки-«аистята» сидят на траве, не глядя друг на друга. На лицах у всех растерянность, страх и непонимание. Сергей Лаперуз нервно расхаживает взад-вперед, засунув руки в карманы. Ирина Сырникова стоит, прислонившись спиной к березке. Вид у нее независимый, но заметно, что она тоже напугана. Через летное поле идет Женя Ильченко. Подходит к остальным, упорно глядя в сторону.
- Ну что? - нетерпеливо спросила Светик.
- Ничего. Где стояли, что делали, что заметили необычного?.. Ни черта не было необычного. Все как всегда.
- Ну да,- хмыкнул Лаперуз, - за исключением того, что у Аглаи почему-то парашют не раскрылся… Ты прыжок-то снял?
- Снял, - Джонни хмуро усмехнулся. – Вот только камеру у меня какая-то сволочь умыкнула.
- То есть?
- Ну, когда все побежали, я ее в траву уронил. Думал, потом подберу. Подобрал, как же.
Светик нерешительно шмыгнула носом.
- Девчонки, что же теперь будет? Может, пойти дядю Витю спросить?
Лаперуз досадливо поморщился.
- Имей совесть. У человека жена только что разбилась. Катюх, ты что молчишь? И о чем тот седой мент с твоей бабулей треплется уже полчаса?
Катя, не отвечая, внимательно посмотрела на Ирину. Та что-то вертела в руке – нечто похожее на обрывок тонкой рыболовной лески.
- Где ты это взяла?
- Там, на поле, - спокойно отозвалась Ирина. - Где Аглая упала.

- Последнюю фигуру девочки «скомкали», за что получили нагоняй от тренера. Но это уже потом, а сначала…- Колчин заглянул в блокнот. – Сначала они уложили парашюты, отнесли в ангар. Все, кроме Аглаи: она свой парашют заперла в трейлере. До девятнадцати ноль-ноль просматривали то, что было отснято в воздухе. Затем все вместе вышли на автобусную остановку. Ваша внучка с Евгением Ильченко отбыла чуть раньше: он отвез ее на мотороллере… Вы не в курсе, они не возвращались на аэродром?
- Вряд ли. Катюша приехала домой раньше меня.
- Кто это может подтвердить?
- Эдик. Эдуард Иванович, Катин отец.
- Вот как? А почему он не поехал сегодня на аэродром вместе с вами?
- Эдик инвалид, - сдержанно пояснила Эльза. – Он прикован к креслу: последствия детского церебрального паралича.
- Простите, не знал. А Катина мама…
- Она оставила ее еще в роддоме, - Эльза почувствовала внезапное раздражение. – Вы скажете, наконец, к чему эти расспросы?
Колчин испытующе посмотрел на собеседницу. Потом запустил руку во внутренний карман и извлек оттуда маленький прозрачный пакетик, который Эльза поначалу приняла за пустой. Однако в пакетике что-то лежало: что-то, похожее на очень тонкую рыболовную леску.
- Этим были перетянуты шпильки обоих парашютов: основного и запасного. Наш эксперт взял образец на анализ: не сумел с ходу определить материал.
Эльза помолчала, переваривая новость. Потом утвердительно спросила:
- Значит, это не несчастный случай?
- Увы, - мрачно отозвался Колчин. – Странно. Парашют можно испортить гораздо проще. Подрезать вытяжной фал. Подрезать стропы, а еще лучше – истончить их, чтобы было похоже на несчастный случай, - он побарабанил пальцами по столику. – Однако убийца и не попытался его инсценировать. Он явно хотел, чтобы Аглая разбилась у всех на глазах, при большом скоплении народа.
Эльзе стало зябко. Она обхватила плечи руками и тихонько проговорила:
- Вы, случайно, не поинтересовались, сколько ключей было от трейлера?
- Случайно поинтересовался. Ключей было два: один в вещах покойной, другой на связке у ее супруга – вместе с ключами от квартиры и машины. Значит, скорее всего, убийца проник в Аглаин трейлер, где та хранила парашют, вчера вечером, после того, как аэродром опустел… - Колчин покачал головой. – Видите, что получается? Преступник знал, как проникнуть на аэродром незамеченным. Знал, где Аглая Каюрова хранит парашют. Знал, как эффективно вывести его из строя. И, наконец, он имел вескую причину для ненависти.
Эльза удивленно подняла глаза на собеседника (впрочем, чему удивляться) и утвердительно сказала:
- Убил кто-то свой. Вы это имеете в виду?
- Совершенно верно, - легко согласился следователь. – То, что называется, ближний круг.
Она бессознательно, чтобы унять волнение, потеребила тоненькую цепочку на шее. Колчин проследил за ней взглядом, ожидая, видимо, что она вынет из-за ворота нательный крестик, но вместо крестика на конце цепочки обнаружился некий крошечный предмет: стилизованный цветок из почерневшей от времени пистолетной гильзы.
- Занятно, - проговорил следователь. – Гильза, на мой взгляд, не от «макарова», а от ТТ… Память о войне?
- Подарок одного человека, - нехотя пояснила Эльза. – Его давно нет в живых… Послушайте, но ведь вы не подозреваете кого-то из девушек…
- «Аистят»? – Колчин пожал плечами. – А почему нет?
- Но им нет еще и двадцати!..
- Ну, это не показатель, - справедливо возразил Николай Николаевич. – Кстати, вам знакомо устройство парашютных систем?
- А почему вы спрашиваете?
- Так… Я сказал вам, что убийца вывел парашют из строя, перетянув шпильку прочной нитью. А вы не поинтересовались, что такое шпилька.

Квартира семьи Дорман. Старомодная гостиная, которую бабушка Эльза ненавязчиво декорировала на свой вкус. Разложенный диван-кровать у стены - он достался Эльзе с незапамятных времен: оттуда было удобно проскальзывать в детскую. Катька в маленьком возрасте очень боялась темноты и плакала по ночам. Тогда Эльза брала внучку на руки и тихонько нашептывала на ушко песенки советских композиторов – все, какие знала. А когда их запас иссякал – сочиняла свои на ходу.
Вчерашний разговор со следователем крутился в голове, как закольцованная магнитофонная пленка. Поняв, что уснуть не удастся, Эльза приподнялась на подушке и открыла ящичек тумбочки в изголовье. Пошарила там – и нащупала тоненькую металлическую цепочку. На конце цепочки висел почерневший цветок из пистолетной гильзы – тот самый, что привлек внимание следователя Николая Николаевича Колчина.
Она всегда звала цветок Подарком. Именно так, с большой буквы. Все живые существа имеют имя, а Подарок был безусловно живым - то, что он, подобно настоящему цветку не требовал ежедневного полива, ровным счетом ничего не означало.   Она получила его в канун Нового года, 31 декабря, много лет назад. Тогда за окошками казармы валил снег, а посередине нее, в деревянной крестовине, стояла самая настоящая новогодняя елка - в гирляндах из старых газет, бумажных звездах, стреляных гильзах, человечках из подобранных в лесу шишек, фантазия обитательниц казармы нынче не знала границ. Девушка лет семнадцати - примерно столько же тогда было и самой Эльзе - присела напротив и протянула раскрытую ладонь.
- С Новым годом, подруга. Это тебе.
Эльза слегка растерялась.
- С Новым годом. А мне и отдариться нечем. Был медальон, да Дыриха отобрала при обыске. Папа мне на шею повесил перед самым арестом.
- А папа у тебя кто?
- Ученый. Работал в клинике в Москве.
- Москва... - Эльзина собеседница мечтательно потягивается.  - Всегда хотела побывать. В Кремль сходить, Царь-пушку поглядеть. На трамвае покататься...
- Побываешь. После войны. Приедешь в гости - я тебя и на трамвае покатаю, и покажу все, что захочешь...
- Правда? Не обманешь?
- Когда я тебя обманывала?
Эти полувидения-полувоспоминания, периодически посещавшие Эльзу, отнюдь не походили на сон – скорее, на старую черно-белую хронику, которую крутят в обшарпанном кинозале с продавленными спинками сидений, современного зрителя, избалованного попкорном и эффектами 3D, туда калачом не заманишь. Ветхая пленка рвется каждые полторы минуты, свет гаснет, однако криков «Сапожник!!!» в адрес механика не слышно, поскольку кричать некому.
Эльза в зале одна. И фильм идет персонально для нее – лента немая, к ней подошла бы какая-нибудь тревожно-патриотическая рапсодия, либо звук метронома в полной тишине, но тапер, по странной прихоти, расцвечивает ее игрой на губной гармошке.

Хроники Нарнии. Сказки губной гармошки.
Черно-белая кинохроника.
 Титры на экране: архивная запись, пленка «Ernemann» пр-во Германии, 16 мм. Качество записи - любительское. Оцифровка невозможна из-за низкой сохранности исходного материала.
Бегущая строка (на фоне проступающей сквозь радиошумы торопливой морзянки).
«Радиограмма.
Центр – Эстонцу.
Сообщаем, что интересующий нас объект 11 ноября с.г. был арестован органами НКВД  и вскоре будет этапирован на север, на одну из «дач» в район  Двинской Губы. В связи с этим приказываем:
1. Войти в контакт с объектом и  установить за ним круглосуточное наблюдение.
2. Активизировать внедренного на «дачу» агента «Акустик» и в дальнейшем действовать в тандеме с ним. Пароль к нему: «Звезды нынче, будто волчьи глаза». Отзыв: «У волка в темноте глаза желтые».
3. Подготовить благоприятные условия для высадки в район «дачи» парашютного десанта с целью захвата объекта и переправки его в рейх».

«Радиограмма.
Эстонец - Центру.
Задание получено, приступаю к выполнению. Прошу уточнить, какова роль «Акустика» в проводимой операции?»

«Радиограмма.
Центр – Эстонцу.
Агента «Акустик»  использовать только на вторых ролях, в случае опасности вашего  провала - как свое прикрытие. В завершающей стадии «Акустик» подлежит ликвидации. Постарайтесь инсценировать его гибель при нападении десанта».

Морзянка смолкает. Титры: «Москва, ноябрь 1943 г, кабинет следователя на Лубянке».
Обшарпанные стены в облупившейся темно-зеленой краске, зарешеченное окно, старый письменный стол с безликой пепельницей, кипой бумаги и казенной настольной лампой. За столом – белобрысый молодой человек в военной форме. Это лейтенант Беспалый. Напротив него, не табуретке, шестнадцатилетняя Эльза Дорман.
Эльза. Почему вы так разговариваете?!
Беспалый. А как прикажешь с тобой разговаривать? Ты – враг. Так что миндальничать с тобой я не собираюсь.
Эльза (недоуменно). Я – враг? Слушайте, это ошибка. Честное комсомольское! Я работаю на заводе, по две смены, а по вечерам еще хожу на медицинские курсы, хочу стать медсестрой…
Беспалый. Заткнись. (Открывает картонную папку, читает бумаги). С кем из соотечественников поддерживаешь отношения?
Эльза. Ни с кем. Я и с папой-то неделями не вижусь, он днями и ночами на службе.
Беспалый. Неделями, говоришь? Тогда могу тебя обрадовать: теперь ты со своими родственничками нескоро увидишься. Твой брат и папаша арестованы по обвинению во вредительстве. Они провалили важное государственное задание. За это и в мирное время модно яиц лишиться как дважды два, а уж сейчас… Короче, вот тебе карандаш и бумага, пиши.
Эльза. Что писать?
Беспалый. Все, что знаешь. От кого твой отец получал инструкции. Кому из немецкой разведки передавал секретные сведения о работе клиники. С кем и при каких обстоятельствах вел антисоветские разговоры. Дашь чистосердечные показания – отделаешься лагерем. Нет – поставлю к стенке. Согласно закону военного времени.
Эльза (берет в руку карандаш, долго сидит, глядя на чистый лист, и кладет карандаш на место). Не буду.
Беспалый (удивленно) Что?
Эльза. А если бы вам предложили написать донос на собственного отца, вы бы согласились?
Беспалый (тихо произносит «ну, ну». Подходит к Эльзе и внезапно бьет ее по лицу). Мой отец погиб в ополчении под Москвой зимой сорок первого. Я написал четыре рапорта. Я в ногах валялся у военкома, умолял отправить меня на передовую, драться с фашистами. Мне отказали. Объяснили, что мой фронт – здесь, в этом кабинете. И воевать я должен со всякой швалью вроде тебя и твоего папаши. Так что даю две минуты, сука. Или пишешь правду, или…
Внезапно дверь в кабинет открывается. Звучит начальственный голос: «Отставить, лейтенант». Входит мужчина лет сорока пяти, в военной форме, плотный невысокий, кряжистый, с крупными чертами лица. Это полковник Лежава.
Беспалый (вставая по стойке «смирно»). Товарищ полковник, лейтенант Беспалый ведет допрос…
Полковник Лежава. Выйди, покури с полчасика. Нам с девушкой посекретничать надо. Может, перестанет упрямиться.
Некоторое время Беспалый нерешительно топчется на месте. Потом резко поворачивается и выходит из кабинета. Видно, что он недоволен.  Подполковник прикрывает за ним дверь, садится на край стола, сдвинув папки, и протягивает Эльзе платок. У вас кровь.
Эльза (после паузы). Скажите, это правда? Насчет папы…
Лежава. Что правда? Что вредитель или что арестован? (Закуривает, выпускает дым и разгоняет его рукой). Твой отец не просто не выполнил задание, данное ему партией – он отказался его выполнять. Заявил, что это попросту невозможно.
Эльза. Может, так и есть? Папа никогда не врал, даже мне, когда я разбивала коленку в детстве. Доставал зеленку, говорил, что сейчас будет больно, так что терпи…
Лежава (качает головой). Ты, Дорман, неправильно ставишь вопрос. Для коммуниста не существует слова  «невозможно». У лейтенанта Беспалого отец погиб в ополчении…
Эльза (тихо). Да, он рассказал…
Лежава. В тот период нам было очень тяжело. Всего не хватало: пушек, танков, даже винтовок с патронами. У ополченцев была одна винтовка на четверых. И все же немцы драпанули от Москвы - так, что пятки засверкали.  И любой историк, любой вшивый аналитик ответственно заявит тебе, что такое попросту невозможно. Разве может политрук с оторванной рукой поднимать бойцов в атаку? Горящий летчик пикировать на вражескую колонну? Смертельно раненый, ослепший, бросаться под танк, на шум мотора? А теперь представь, что все эти люди вдруг сказали бы: нет, это нельзя сделать. Отрицательный результат – тоже результат, поэтому найдем вариант попроще и подешевле: например, сдаться. А что? Немцы придут, накормят, оденут, дадут каждому работу… Только где бы мы с тобой тогда были? Где были бы Москва, Ленинград, другие города? Молчишь? (Подходит к Эльзе, берет за плечо). Хорошие мышцы. Спортсменка?
Эльза. В клубе занималась, при Осоавиахиме.
Лежава. Какими видами?
Эльза. Парашют, немножко планер. Стрельба, кросс.
Подполковник. Сколько прыжков на счету?
Эльза. Двадцать шесть.
Лежава (после короткого раздумья). Негусто. Слушай меня внимательно. Сейчас на востоке нашей страны формируются специальные подразделения из молодых ребят и девушек – в основном спортсменов, для диверсионной работы в тылу врага. Готовят их в специальных школах, потом отправляют на фронт. Я хочу предложить тебе этот вариант. Дело, конечно, опасное, обучение жесткое, даже жестокое… Но и выбор у тебя невелик.
Эльза. А что будет с моим папой и Игорем?
Лежава (с усмешкой). А ты мне нравишься. Для себя ничего не просишь… Отцу уже ничем не поможешь, а для брата я попытаюсь что-нибудь сделать. (После паузы). Вот такой расклад. Времени на раздумье дать, извини, не могу. Решай сейчас.
Эльза. Я должна что-то подписать?

Смена кадра.
Древний монастырь на севере страны, искусно спрятанный в подвзошье Двинской губы. В центре обширного двора – главный собор, напоминающий иссеченного в боях витязя: массивный, широкогрудый, без привычной невесомой устремленности в небесные выси.  Толстые стены в облупившейся штукатурке, местами в выбоинах растет голубоватый лишайник. Вокруг собора прилепились строения рангом помельче: кельи для монахов, трапезная, полуразрушенная звонница, ангары явно более поздней постройки – возле них останавливаются два трехосных «студебеккера». Солдаты с винтовками откидывают брезентовый полог, кто-то командует: «Выгружайтесь». Девушки – в ватниках, валенках, куцых шапках-ушанках, с вещмешками, прыгают через борт. Неуверенно оглядываются по сторонам. Неподалеку от них, на перевернутой бочке, сидит мужчина лет сорока пяти, в видавшей вида телогрейке и пилотке. Мужчина почти виртуозно играет на губной гармошке. Это старшина Федотыч. Из кабины одного из грузовиков прыгает военный с погонами капитана, и подходит ближе.
Военный. Здоров, Федотыч. Как нога?
Федотыч. Ноет, собака. Видать, к оттепели. Кого привезли?
Военный. Очередную партию. Так что принимай товар, старшина. Как говорится, получите и распишитесь… О, товарищ старший майор идет. Давай, строй девок по-быстрому.
Федотыч (поднимается, кряхтя). Слушаюсь, товарищ капитан… А ну, стройся!
Девушки подхватывают вещи – у кого-то это вещмешки, у кого-то – фанерные чемоданы, перевязанные бечевкой. Неумело образовывают нечто вроде шеренги. Из дверей двухэтажного дома с надписью «Комендатура» появляется высокий статный военный – в идеально сидящей шинели, начищенных до блеска сапогах и фуражке с синим околышем. Это старший майор НКВД Семен Дьяченко. Девушки в шеренге моментально леденеют: у каждой из них уже есть опыт общения  людьми в таких фуражках. Вряд ли  у кого-нибудь повернулся бы язык назвать этот опыт удачным.
Федотыч. Товарищ старший майор, «литерная» партия 36/991 по вашему приказанию построена. 
Дьяченко. Вольно. (Проходит вдоль строя, глядя на девушек и держа руки за спиной). Вы прибыли на объект, носящий название «Дача-6». Это означает, что Родина дает вам шанс искупить свою вину перед ней. Там, на фронтах, каждую минуту гибнут люди, гораздо достойнее вас. Гибнут, чтобы вы здесь успели хоть чему-то научиться. И вы будете учиться – круглые сутки, без отдыха, в условиях, максимально приближенных к боевым. Распорядок дня простой. Подъем в пять утра. Кросс, зарядка, водные процедуры, завтрак. Далее – занятия до двадцати одного часа. В 21.30 ужин, в 22.00 – отбой. Любые нарушения дисциплины приравниваются к саботажу и караются по всей строгости закона военного времени. Каждой из вас будет присвоена кличка. Настоящие имена советую забыть.
Голос из строя. Клички? Как у собак?
Дьяченко (невозмутимо). Именно. Потому что вы – не люди. Вы враги народа. И обращаться с вами здесь будут соответствующе. И еще. Хочу сказать, что не завидую вам. И уж тем более не сочувствую. Командуйте, старшина.
Федотыч. Так, девчата. Сейчас в баню, на дезинфекцию и на врачебный осмотр. И живее, не у свекрови за чаем…

Кабинет врача. Маленькое казенное помещение с металлическим сейфом, письменным столом и яркой настольной лампой на нем. За столом – женщина лет тридцати, в белом халате поверх ватника,  сухопарая, с большим тонкогубым ртом, холодными глазами и тусклыми волосами, стянутыми сзади в пучок. Женщину зовут Нина Зарубина. По другую сторону стола стоит полностью обнаженная Эльза. Она дрожит от холода и инстинктивно пытается прикрыть ладонями грудь.
Нина. Встань прямо. Покажи зубы. Повернись спиной. Нагнись, раздвинь ягодицы. Целка?
Эльза (растерянно). Что?
Нина. С мужиком спала, дура?
Эльза. Нет.
Нина (с усмешкой). Не сподобилась, значит. Ничего, наши бабы из обслуги любят таких распечатывать.
Федотыч (входя в кабинет). Чего девку пугаешь раньше времени? (усаживается на стул возле стены и смотрит на обнаженную Эльзу без всякого интереса).
Нина (обращаясь к Эльзе). Ладно, свободна. Оденешься в коридоре… Стой! Живо повернулась ко мне. Руки от груди убрала. (Замечает на груди Эльзы медальон в форме чаши. Походит, разглядывает). Что это? Крестик? Нет, непохоже. Почему охрана не отобрала?
Эльза. Это медальон. Память об отце.
Нина (презрительно). Семейная реликвия, значит. Дай-ка сюда (снимает с Эльзы цепочку, бросает в сейф и запирает на ключ). Тебе все равно без надобности. (Молчит, пристально смотрит Эльзе в глаза). Чую, наши дорожки еще пересекутся.
Эльза. Что я вам сделала?
Нина (с затаенной злобой). Ненавижу таких, как ты. Интеллигентных, умных, породистых. Как раньше говорили, из бывших. Своими руками стреляла бы…
Федотыч. Нинка, уймись. (Обращается к Эльзе). Мне товарищ майор велел вам выдумать клички к завтрашнему утру. А тебе и выдумывать не надо. Будешь Умной.

Смена кадра.
Посреди заснеженного поля хлопает учебная граната. Дым, грохот и автоматные очереди – их кладет инструктор поверх голов курсанток, размеренно шагая вдоль полосы препятствий. Эльза ползет по-пластунски под низко натянутой колючей проволокой. Бежит по бревну, поднятому над землей, прыгает в узенький окопчик. На бруствере разложены детали оружия. Крупным планом - распухшие покрасневшие руки,  вслепую соединяющие части разобранного оружия…
Эльза (громко). Пистолет «Вальтер Р-38», калибр 9 миллиметров, прицельная дальность 50 метров, емкость магазина 8 патронов… (нащупывает следующую группу деталей). Автомат «Шмайссер» МП-40, калибр девять миллиметров, емкость магазина тридцать патронов, скорострельность двести выстрелов в минуту, прицельная дальность…
Резкий голос инструктора.  На огневой рубеж бегом марш! Поясная фигура, дистанция двести метров… Живее, Умная, живее!

Смена кадра. Худенькая миловидная девушка в огромном, не по размеру, ватнике стоит, прислонившись спиной к дереву, в руке – десантный нож. Это курсантка Вера Задорожная (кличка «Ластик»). На нее большими прыжками несется овчарка. Верочка взмахивает ножом, слышен короткий визг.


Смена кадра. Хмурое утро, в полусон-полузабытье безбожно врывается яркий свет зарешеченной лампочки и оглушительный вопль «Подъем!» Заполошное десантирование с нар, суета с одеванием, построение на обледенелом плацу и торопливая перекличка.
- Оса!
- Я!
- Нитка!
- Я!
- Ластик!
- Я!
- Умная!
- Я!
- Нале-во! За мной бегом – марш!

Смена кадра. Инструктор – коренастый подтянутый мужчина в военном френче, прохаживается вдоль рядов, держа руки за спиной. Курсантки сидят за партами.
Инструктор (продолжая лекцию) …И запомните: применение физических методов на допросе – это наука. Если вас просто бьют – считайте, вам повезло, боль можно вытерпеть. Если же с вами работают квалифицированно – то в первую очередь будут пытаться нащупать ваш самый сильный врожденный страх. Бывает, что человек в состоянии вынести любые побои, но тут же сломается, если посадить ему на грудь большого паука. Другому достаточно побыть несколько суток в тесной камере без окон. Многие – особенно мужчины – боятся ослепнуть или лишиться половых органов. Остается только понять, какой из страхов у человека наиболее сильный, и воздействовать на него. Вам предстоит освоить эту науку, чтобы при необходимости провести экстренный допрос пленного. Или наоборот, выстоять, если попадетесь сами…

Смена кадра. Учебный класс. Занятия ведет женщина-преподаватель. Безукоризненно одетая и причесанная, строгая, немного желчная, в твидовом пиджаке и юбке. Подходит к Осе и задает вопрос на беглом немецком.
Кто вы и где родились?
Оса (по-немецки). Я не имею права отвечать на подобные вопросы.
Преподавательница. У вас неплохая фигура. Занимались каким-нибудь видом спорта?
Оса. Несколько лет играла в волейбол. Была членом областного спортивного клуба.
Преподавательница. Чем же вас привлекает волейбол?
Оса. Командным духом. Тем, что ты – член коллектива и отвечаешь за его успех.
Преподавательница подходит к высокой немного нескладной девушке на задней парте. Это курсантка по кличке Цапля. Цапля быстро встает по стойке «смирно».
Преподавательница. Вы любите классическую музыку?
Цапля. Да.
Преподавательница. Ваш любимый немецкий композитор?
Цапля (с заминкой). Я любить… то есть люблю… (делает ошибку, используя неправильную временную форму глагола).
Преподавательница без предупреждения резко бьет Цаплю по лицу. Когда та вскидывает руки, чтобы защититься, наносит удар в живот. Цапля вскрикивает и сгибается пополам, падает на колени.
Преподавательница (спокойно разворачивается к Цапле спиной). Продолжаем урок…

Смена кадра. Казарма, ночь. Цапля тихонько плачет, уткнувшись лицом в подушку. Эльза на соседней койке просыпается, несколько секунд лежит, прислушиваясь, потом поднимается, подходит к Цапле и садится на краешек ее кровати.
Эльза (шепотом). Ты что, Цапелька? Из-за немки?
Цапля (После паузы). Меня, наверно, скоро пустят в расход.
Эльза. С чего ты взяла?
Цапля (горько). Я не справляюсь с программой. А с такими разговор короткий: пуля  в затылок – якобы при попытке к бегству. Я слышала, так было с одной девчонкой из третьего отряда.
Эльза. Прекрати. Ты сможешь. Просто нужно собраться. Сцепить зубы и пообещать себе, что выживешь.
Цапля еле заметно улыбается. Отыскивает в полутьме ладонь подруги и легонько сжимает ее. Молча отворачивается к стене.
Миловидная девушка с большими голубыми глазами и ямочками на щеках просыпается, недовольно морщится и переворачивается на другой бок. Это Зайка. Она может показаться красивой, если бы не некая едва заметная червоточинка в выражении лица – немного порочное, хитроватое и надменное.
Зайка. И чего ты возишься с этим недоразумением? Ты да Ластик, два сапога пара, всем подряд готовы сопли вытирать.
Эльза. Тебе-то что?
Зайка (приподнимается на локте и с любопытством смотрит на собеседницу). Давно хотела спросить: ты немка?
Эльза (осторожно). Допустим.
Зайка. Вот тебя в первую в расход и пустят. Как неблагонадежную. Тем более что кое-кто на тебя большой зуб имеет.
Эльза (удивленно). На меня? За что?
Зайка. За то, что майор на тебя глаз положил.

Следующий день – не в пример нескольким предыдущим, яркий, солнечный, искрящийся морозным инеем. Впрочем, мороз по северным меркам, и не мороз вовсе: градусов пятнадцать, не больше.  Опушка леса в окрестностях школы. Скованная льдом неширокая речушка, во льду примерно в десяти шагах друг от друга прорублены две полыньи.  Возле одной стоит группа курсанток. С ними майор Дьяченко, старшина Федотыч и двое охранников.
Дьяченко. Задание простое. Между полыньями под водой протянут страховочный трос. Ваша задача: держась за него, проплыть подо льдом и вынырнуть на противоположном конце. Советую особо не задерживаться: больше тридцати секунд при такой температуре в воде не выживете.
Курсантки одна за другой раздеваются, дрожа от холода, осторожно ступают по льду, спускаются в полынью и исчезают под водой. Выныривают в другой полынье, их тут же подхватывают подруги, растирают полотенцами, помогают одеться и ведут к костру на берегу. Подходит очередь Цапли. Она внешне спокойно снимает одежду, подходит к полынье и, прежде чем опуститься в воду, бросает короткий взгляд на Эльзу. Печально и едва заметно улыбается. Ныряет и медленно плывет, перебирая руками канат. Останавливается на середине пути и несколько секунд парит в толще серовато-зеленой воды, как в невесомости. Разжимает руки и открывает рот – оттуда вырывается большой пузырь воздуха. Цапля медленно и плавно опускается на дно….
Наверху переполох. Курсантки тревожно переговариваются, майор Дьяченко хмуро смотрит на наручные часы. Двое его помощников начинают снимать с себя одежду, чтобы лезть под воду. Дьяченко досадливым жестом останавливает их и раздевается сам.

Берег реки, некоторое время спустя. Цапля – очень спокойная, даже умиротворенная – лежит на снегу. На губах, под едва заметной корочкой льда, словно под дорогой губной помадой, навсегда застыла легкая улыбка. Вокруг тела неподвижно стоят курсантки. У некоторых на глазах слезы, но никто не вытирает их. Не слышно всхлипов или плача – стоит мертвая тишина.

Столовая для курсанток, время ужина.
Девушки сидят за длинными столами. Некоторые стоят в очереди, раздатчица кладет в миски жидкую кашу. Когда подходит очередь Осы, та протягивает раздатчице две миски. Раздатчица вопросительно смотрит на Осу.
Оса (глухо). Это не мне.
Раздатчица молча наполняет обе миски. Оса идет к столу. Одну миску ставит перед собой, другую – на свободное место, и кладет рядом краюшку хлеба. Все прекращаю есть, взгляды устремлены на незанятое место за столом.
Оса (тихо). Земля тебе пухом, Цапелька.
Девушки (полушепотом, вразнобой). Земля тебе пухом… Спи спокойно...
Напротив Эльзы сидит девушка лет восемнадцати, с простоватым лицом, усыпанном веснушками. Это Ромашка.
Ромашка. Она добрая была, Цапля. Я один раз на кроссе ногу подвернула. Так она меня всю дорогу за руку поддерживала. И два вещмешка тащила…
Зайка (беспечно уплетая кашу за обе щеки). Слабачка она была. А здесь выживает только сильнейший, остальные мрут.
Ромашка (возмущенно). Что ты говоришь!
Зайка. А что? Добренькие нашлись. Когда моего отца в лагерь отправляли как липового шпиона, меня, небось, никто не пожалел. Поминки копеечные устроили. Дьяченко или Дыриха узнают – устроят вам поминки…
Оса с яростью хватает Зайку за ворот. Та пытается вырваться, полузадушено хватает ртом воздух, Оса с явным сожалением отпускает соперницу, презрительно отворачивается и идет к своему месту за столом.

Следующий день. Двор монастыря напротив центрального собора.
Во дворе стоят два крытых брезентом грузовика. Несколько охранников с собаками на поводках образуют живой коридор. Из машин выгружаются заключенные – бритые мужчины разного возраста, одетые в телогрейки и сапоги. Их ведут в барак.
У противоположной стены, на завалинке, сидит старшина Федотыч с неизменной немецкой камерой. Следит в видоискатель за процессом разгрузки. К нему подходит Эльза.
Эльза. Федотыч, кто это?
Федотыч. «Куклы». Заключенные с расстрельными статьями из соседнего лагеря. Те, кто по каким-то причинам не попал в штрафбат.
Эльза (недоуменно). Зачем они вам?
Федотыч. Не нам, а вам. Надо же вам на ком-то практиковаться.
Эльза. В чем практиковаться?
Федотыч. Убивать (лезет в карман за кисетом, сворачивает самокрутку, так же медленно закуривает). Этому научиться, девонька, никакие тренировки на тренажерах не помогут. Только люди. Пока живую кровь не вкусишь, ты не боец. Так, пушечное мясо.
Появляется Зайка. Дай закурить, Федотыч.
Федотыч протягивает ей самокрутку. Зайка умело затягивается. Замечает заключенных-«кукол».
Зайка. А, куколок привезли. Хорошее дело.
Эльза (тихо). Что же хорошего – своих убивать?
Зайка. Какие же это свои? Фашистские отродья  - вот они кто. А может, ты крови боишься? Я вот от запаха крови кайф ловлю, честное слово.

Во двор монастыря въезжает штабная «эмка». Лихо разворачивается, останавливается у крыльца комендатуры. Из машины выходит плотный мужчина небольшого роста, к нему подходит майор Дьяченко, отдает честь, о чем-то говорит. Эльза пристально всматривается в пассажира.
Пассажир «эмки» на секунду поворачивается в профиль, и становится видно, что это полковник Лежава – тот, кто допрашивал Эльзу в НКВД, а потом направил ее в диверсионную  школу.

Смена кадра.
Ночь, большой добротный дом на окраине деревни. Вдоль плотного - доска к доске – забора прохаживается патруль в немецкой форме. В окнах дома горит свет и видны какие-то перемещения. В полуметре от тропинки, протоптанной охранниками, «оживают» два снежных сугроба. Абсолютно бесшумно преодолевают забор и  разделяются: один открывает калитку, другой взлетает на крыльцо и замирает сбоку от двери. Во двор вбегают еще несколько человек в белых маскхалатах. Окружают дом, беря под прицел окна. Оса показывает подругам один палец, потом второй, потом третий. Это сигнал: дверь выбивается ударом, диверсантки бросаются внутрь. Через несколько минут они выходят наружу, настороженно поводя вокруг стволами автоматов. Эльза выводит пленного офицера с кляпом во рту и со связанными руками. Внезапно офицер опрокидывает ее и устремляется к лесу.
Эльза (с трудом поднимаясь на ноги). Черт, уйдет!
Зайка (азартно). Я догоню.

Некоторое время спустя. Двор перед домом.
На снегу лежит мертвый беглец. Возле него стоит Зайка, в руке – десантный нож со следами крови. Во двор выходит курсантки, останавливаются возле трупа. К ним подходит майор Дьяченко. Поодаль двое автоматчиков караулят сбившихся в кучу людей в немецкой форме.
Дьяченко (треплет Зайку по щеке, та рдеет от удовольствия).Молодец.  Если бы он добежал до казармы, обе ваши тройки считались бы уничтоженными. Умная, что произошло?
Эльза (хмуро). Отвлеклась, виновата.  Федотыч, а… кто это?
Федотыч (переворачивает труп на спину). Сипягин из десятого отряда. Кличка «Штукарь», статья пятьдесят восьмая – бис. На фронт просился, целыми ящиками письма писал товарищу Наркому, хотел кровью искупить… Вот и искупил. (Обращаясь к Зайке). Могла бы живьем взять, куда бы он делся – со связанными руками-то. Ну да победителей не судят.
Бросает окурок и медленно ковыляет в сторону, где гурьбой стоят молчаливые «куклы», уже переодетые в арестантские бушлаты. Все смотрят на убитого Штукаря. Один из заключенных - молодой парень с ярко-синими глазами и веснушками на щеках, пристально смотрит на труп. Потом переводит  взгляд на Зайку – будто мысленно фотографирует. Зрачки его неожиданно меняют цвет – с  синих на желтые, какие бывают у матерых волков.

Следующий вечер. Круглая утоптанная площадка на задворках монастыря. По обеим ее сторонам – курсантки и «куклы», шеренга против шеренги. Идут занятия по рукопашному бою в полный контакт: Дьяченко вызывает на середину девушек по очереди, а потом указывает на кого-нибудь из мужчин-зэков:
- Ты. Выходи.
«Куклы» реагируют по-разному. Кое-кто по неопытности  скалится гнилыми зубами, не принимая соперниц всерьез. Однако большинство уже знают: щуплые с виду спарринг-партнерши натасканы на человеческую плоть не хуже цепных собак.
В кругу – Зайка. Она белозубо улыбается Дьяченко и чуть пританцовывает от возбуждения. Майор громко, чтобы слышали все, объявляет:
- Заключительный бой! Победителю - приз: пачка махорки.
Голос из шеренги. Гражданин начальник! Дозвольте мне!
Дьяченко. Кто это такой прыткий?
Молодой парень с ярко-синими глазами (делая шаг вперед). Осужденный Устюжанин Дмитрий Фомич, десятый отряд. Статья пятьдесят восемь, десять лет.
Дьяченко (усмехается уголком рта). Ну что ж, Дмитрий Устюжанин из десятого отряда, выходи. Правила тебе известны.
Устюжанин. Так точно, известны, гражданин начальник. Насчет махорочки не обманите.
Идет к Зайке - спокойно, даже беспечно, будто заприметив на танцульках симпатичную девчушку, второй час подпирающую спиной стену. Приближается и берет соперницу за рукав.
Зайка отвечает молниеносно: подбивает руку, проводя контрзахват, и отточенным движением подсекает парню ноги. Тот неловко, плашмя, падает на спину. Девушка, торжествуя победу, наседает сверху, занося руку для удара: поверженного противника следует добить. Парень по идее должен отшатнуться, однако неожиданно делает прямо противоположное: привстает Зайке навстречу, обнимает - и тут же отпускает.
Зайка удивленно замирает. Заваливается набок и остается лежать, широко распахнув мертвые глаза. Из ее горла, в быстро расплывающемся алом пятне, торчит черная остро отточенная щепка.
Устюжанан (поднимаясь с земли). Это тебе за Штукаря.
Двое охранников заворачивают ему  руки за спину. Один, особо ретивый, исподтишка бьет коленом в лицо.
Устюжанин. Что же это вы, гражданин начальник? Слово ведь нарушаете.
Дьяченко. Отставить.
Старшина Федотыч (разглядывает палочку, вынутую из горла Зайки). Вот, стало быть, чем. Что ж, правильно: «перо» бы он сюда не пронес, а так… Подобрал щепочку, заострил… У него, кстати, судя по личному делу, и кличка подходящая: Щепка.
Устюжанин. Штукарь меня спас прошлой зимой, на лесоповале. Меня сосной чуть не придавило, а он оттолкнул… У него жена и трое ребятишек остались на поселении. Теперь без отца ребятишки-то…
Дьяченко подходит к зэку вплотную. Молча берет парня за руку, поворачивает ладонью вверх и кладет туда пачку махорки.

Смена кадра. Ночь, казарма. Никто из ее обитательниц не спит, хотя давно прозвучала команда «отбой».
Курсантка Нитка. Странно. О покойниках надо или хорошо говорить, или никак. А я сейчас хочу сказать о Зайке доброе слово – и в голову ничего не идет.
Оса. Мне тоже. Я только теперь поняла, что ее не любила. И причины не могу понять… А ты, Ластик, что задумалась?
Верочка Задорожная по кличке Ластик (сидит на койке, положив остренький подбородок на скрещенные руки). Детдом вспомнила. Мы там тоже ночью сидели перед свечкой, когда не спалось. Если воспитательница не видела… Был у нас один мальчишка, года на три постарше остальных, Шишок звали, так он нам сказки рассказывал. Одна нам больше всех нравилась…
Ромашка. Расскажи.
Верочка. Да я не все запомнила. Сколько лет прошло.
Нитка. Ничего, мы простим. А что забыла – по-своему сочинишь.
Верочка. Ладно, слушайте. Давно, а может, недавно, в одной стране жила злая Правительница-колдунья. Народ у него голодал, хотя работал от зари до зари. А все оттого, что все деньги Правительница тратила на свою армию. Мечтала покорить всех соседей, от моря и до моря. Однажды отдала она приказ: отобрать у родителей детей и воспитывать их отдельно, в казармах, чтобы выросли потом преданными солдатами. А родителей согнала на подземные заводы - оружие ковать день и ночь. Родители работать отказываются: верните, мол, нам детей, иначе и с места не тронемся. А Правительница думает: что за беда. Я детишек так заколдую, что они собственных родителей возненавидят. Будут врагами считать. И заколдовала. Приходит на завод, говорит людям: хотите своих детей увидеть? Ну, глядите. Открывает двери – а там толпа детишек. Только смотрят они на собственных пап и мам, точно злые волчата. У родителей и руки опустились: зачем протестовать, коли родные дети от тебя отказываются?
Только на одну девочку злое колдовство не подействовало. Должно быть, оттого, что у нее не было родителей: умерли, когда та была совсем крохой. Идет однажды девочка по лесу, кутается в пальтишко (дело зимой было). Вдруг видит –  яма, а в яме черная волчица с желтыми глазами. Пожалела девочка зверя, помогла выбраться, а та ей говорит человеческим голосом: спасибо тебе, девочка. Спасла ты меня, ну и я тебе помогу детишек от злого колдовства избавить. Только трудно это будет. Нужно дождаться морозной ночи, пойти в лес, взять в ладонь снежинку и подождать, пока она растает. 
Только и всего, обрадовалась девочка. А волчица качает головой: подожди, мол. Снежинка растет быстро. Сначала в комок превратится, потом в здоровенный ком. Не успеешь вовремя растопить – накроет тебя и раздавит. Нужно, чтобы тепла твоих рук хватило. Сказала – и пропала. Девочка взяла снежинку, хочет, чтобы та в капельку воды превратилась, а снежинка знай растет – вот уже это снежок размером с мячик, вот с кадушку, а вот чуть ли не с ее саму… Чувствует девочка: еще немного – и раздавит ее снежинка. Можно ее бросить, да только злое волшебство уже никогда не разрушишь. Ну нет, думает. Лучше умереть, чем жить под злой властью. Зажмурилась, готовясь к смерти. И вдруг чувствует – будто помогают ей чьи-то руки. Смотрит – а это незнакомый мальчик. Потом еще один подошел. Потом – незнакомая девочка. И все ладони подставляют под снежный ком. И начал тот, наконец, таять.
Стойте, закричала с башни Правительница. Метнула в ребят огненный посох, но не тут-то было. Снежный ком превратился в поток воды, зашипел огонь, да и потух. Сгинула злая колдунья. Отворились двери подземных заводов, вышли оттуда рабочие, обняли своих сыновей и дочерей, а те – их. Только та самая девочка-сирота стоит одна в сторонке, никто ее не встречает. Тут все наперебой стали звать ее к себе: пойдем, мол, к нам жить! Будет у тебя семья, все станут любить тебя, как родную.
Спасибо, добрые люди, отвечает девочка. Вы уже нашли свое счастье, а мой удел – помогать тем, кто нуждается в помощи. Попрощалась со всеми, положила руку на спину волчице – и ушли они вдвоем из города и из страны, туда, где они нужнее…
Ромашка (тихонько). Хорошая сказка. Будто про нас…
Оса. Хорошая-то хорошая, только за такие басенки, знаешь…
Нитка. Что, думаешь, дальше фронта пошлют?
Верочка. Вот странно. У меня такое ощущение, будто Шишок где-то тут, рядом. Хотя как я его могла узнать? Я его видела-то совсем мальчишкой…

То же ночью, кабинет Нины Зарубиной. В кабинете, в тусклом свете керосиновой лампы, двое: сама Нина и курсантка Ромашка.
Нина. Значит, о Зайке особенно никто не скорбел. А по Цапле целые поминки устроили…
Ромашка (робко глядя в пол). Зайка злая была. Над всеми посмеивалась. Может, поэтому и…
Нина. А может, потому что она была лучшей? (жестко берет Ромашку за подбородок). Я тебя, дрянь, от фронта не за тем спасаю, чтобы ты передо мной глазками хлопала, а чтобы настроение подружек своих освещала. Не нравится – только скажи.
Ромашка (испуганно). Нет, нет, я буду… Я обязательно…
Нина. Ладно, иди. За Ластиком присмотри особо.
Ромашка (уже в дверях). Сказку-то не она сочинила. Какой-то Шишок из их детдома…
Поспешно уходит. Нина некоторое время сидит неподвижно, глядя на фитилек керосиновой лампы. Потом накидывает на плечи полушубок и выходит на улицу. И неожиданно слышит совсем рядом знакомый голос:
- У волка в темноте глаза желтые.
Нина осторожно протягивает руку к кобуре.
Конец эпизода.

Смена кадра. Время настоящее.
Проектор стрекотал вхолостую. Тапер еще несколько секунд играл в полной темноте, переходя от «Катюши» на марш Люфтваффе и обратно, потом затих, и в сознание тихонько вполз приглушенный плач из соседней комнаты. Эльза проснулась окончательно. Встала, накинула халатик поверх ночной сорочки, вышла в коридор и постучалась в комнату.
В изголовье кровати горел ночник. Катя сидела, прислонившись к стене и загородившись подушкой. Широко распахнутые глаза смотрели прямо перед собой.
- Что с тобой? – спросила Эльза. – Что тебя напугало?
Внучка сглотнула ком в горле.
- Здесь была Аглая.

- Это просто сон, - успокаивающе проговорила Эльза. – Дурной сон. Тебе бы успокоиться. Аглаю Федоровну не вернешь. И уж во всяком случае, ты тут ни при чем. Не ты виновата в ее смерти.
- Может, и виновата, - так же еле слышно отозвалась Катя, затравленно глядя в пустой угол.
- Что это значит?
- Тогда, на празднике, Аглая прыгала с моим парашютом.

- Значит, ты тайком поменяла ее парашют на свой, - медленно проговорила Эльза.
- В том-то и дело, что нет. Я только потом, в воздухе, почувствовала что-то не то. Лямки по-другому сидели на плечах. Я сто раз себя спрашивала: как мы с Аглаей могли их перепутать? Я свой парашют вынесла из ангара, Аглая свой – из трейлера. Мы положили их рядом, у кромки поля. Выстроились в шеренгу (ранцы были позади нас на траве), потом нам дали команду на посадку в вертолет…
- Кто еще стоял рядом в этот момент?
Катя пожала плечами.
- Кто?.. Лаперуз крутился поблизости, Джонни стоял возле трейлера, позади тебя… А почему ты спрашиваешь?
- Потому что если ты сама не перепутала ранцы, значит, кто-то незаметно переставил их местами. И это случилось уже на летном поле.
- Ну да, перед посадкой в вертолет… Получается… Это кто-то из нас четверых?

Утром обе – и бабушка, и внучка, встали раньше обычного. Катя  села за стол, подперла ладонью подбородок и выглянула в окно.
- Ага. Джонни должен подрулить на своем «Харлее». Обещал до универа подбросить.
- Подожди, - вскинулась Эльза. – Я тебя провожу. Прогуляюсь заодно.
Евгений ждал у подъезда. Мотороллер под ним нетерпеливо пофыркивал, напоминая маленького, но отважного пони. Эльза усомнилась было, сможет ли Боливар вынести двоих, но Катька  спокойно перекинула ногу через седло и обхватила Женю за талию.
- Не волнуйся, бабуль. Все будет океюшки.
- Ага, - с готовностью подтвердил Евгений. – В случае чего я ее защищу.
- Ты? – хмыкнула Катя.
- К твоему сведению, я в школе занимался таэквондо. Целых полгода.
- О боже, - вздохнула она. – Квентин Тарантино, Шумахер и дон Дракон Уилсон в одном флаконе. Повезло мне, дуре.
- Эльза Германовна, - жалобно проговорил Женя. - Ну хоть вы мне верите?
Эльза кивнула на ладонь внучкиного спутника.
- Верю. Судя по мозолям, ты и сейчас тренировки не бросаешь.
Джонни опустил взгляд и хмыкнул.
- Да это не от тренировок. У отчима в гараже токарный станочек, а «Харлей»-то мой старенький, с рук купленный, вот и приходится иногда лечить.

Мотор зафыркал, пукнул маленьким ядовитым облачком, и скрылся со двора. Эльза бережно разгладила юбку и повернула к своему подъезду. Гулять расхотелось.
Эдуард флегматично жевал бутерброд с ветчиной.
- Я предупреждал: не стоило пускать Катьку прыгать с парашютом, - желчно проговорил он. – Знаю я этих летчиков-вертолетчиков: завалятся с ночи в казарму, затарятся самогонкой. А потом воображают себя Бэтменами…
Эльза обиженно поджала губы, взяла веник с совком и направилась в Катину комнату: саму Катьку, конечно, не заставишь убраться, но это не значит, что она должна жить среди микробов.
… Она обнаружила это на полу, почти тут же. Смела в совок, поднесла поближе к глазам… Это были комочки земли. Маленькие, ноздреватые и оставляющие на кончиках пальцев жирный налет. Эльза прислонила веник к стене, вышла в прихожую и придирчиво осмотрела Катину обувь: босоножки на высоченном каблуке, выходные замшевые туфли, «пумовские» кроссовки, пляжные тапочки (Эльза заметила случайно сохранившийся ценник: ну ничего ж себе…)
- Непонятно, - пробормотала она озадаченно. – Откуда влажная земля? Погода все эти дни была сухая… Ты не заметил, в какой обуви Катя уехала в институт?
- Вроде в босоножках на каблуке. Ты еще удивлялась, как можно передвигаться на таких ходулях и не падать… А что?


Уже знакомый аэродром, вторая половина дня.
Летное поле. День пасмурный, полосатый флюгер возле трейлера раздувается от ветра. Чуть вдалеке, возле большого ангара, видны два самолета и десантная «вертушка». Посреди поля на вылинявшем  брезенте Сергей Лаперуз – в оранжевом комбинезоне на голое тело -  укладывает парашют-«крыло». Эльза направляется к нему.
- Это вы? – спросил Сергей, не отрываясь от своего занятия. - Пришли с вышки попрыгать?
- Нет, я по другому вопросу, - отозвалась Эльза, рассматривает расстеленный на брезенте парашют. - Надо же, какая интересная конструкция… Аглая прыгала именно с таким?
- Ну да. Вообще-то я уже три месяца как перешел на «овал». Это скоростной купол, он посложнее «крыла». Тут нужна смелость, расчет… Чуть зазеваешься во время приземления – пиши пропало. А самое главное – нужен драйв. Знаете, что это такое?
Эльза улыбнулась.
- В наше время говорили – вдохновение.
- Не, - отмел Лаперуз эту идею. - Вдохновение – это когда на скрипочке играют, а драйв – это драйв. Аглая, конечно, была великим мастером, но она этого не понимала. Однажды они с Иркой даже поругались из-за этого по-крупному. Аглая ее от прыжков отстранила – дядя Витя отстоял.
- Вот как? Что же Ирина натворила?
- Да так…Захотелось однажды острых ощущений. Мы с ней хлебнули «ерша» на борту – это такая…
- Знаю. Смесь водки с шампанским.
- Ага. Прыгнули с трех тысяч, решили в воздухе поцеловаться. Подлетели друг к другу, ну и… Я смотрю на высотомер – пора парашюты раскрывать. А Ирка – ни в какую. Она уже тогда с головой не дружила… То есть не в клиническом смысле, а в общечеловеческом. Я кое-как руку освободил, дернул кольцо, а она в тот же момент – свое. А летели-то в обнимку - ну, стропы и перепутались. Пока расцеплялись, пока дергали «запаски»… Нет, приземлились нормально, даже не очень испугались… Но все равно – грубейшее нарушение техники безопасности.
- Действительно, - Эльза покачала головой. – Ирину Сырникову отстоял Виктор Палыч.. А вас кто?
- А выступать за клуб кто будет? Из наших «овал» только я освоил и ваша Катя. А Ирка… Спортсменка неплохая, но, в общем, рядовая. Не примите за грубую лесть, но Катька куда лучше.
Эльза немного помолчала.
- Сережа, скажите… В тот день, перед тем, как «аистята» погрузились в вертолет, зачем вы к ним подходили?
- Зачем подходил? – Лаперуз озадаченно пожал плечами - похоже, подобный вопрос не приходил ему в голову. - Да просто так. Сказал, мол, не подведите, на вас вся страна смотрит. Катьке помог ранец надеть…
- Стоп. Сережа, припомните, это важно. Вы взяли тот ранец, что лежал позади Кати?
- Конечно, какой же еще? Да, собственно, она его сама взяла, я просто помог… А в чем дело?
- Ни в чем. Просто поинтересовалась… А Ирина на аэродроме? Я как раз хотела с ней поговорить.
Лаперуз оглянулся.
- Вообще-то должна быть где-то здесь. Ее Палыч приставил к газонокосилке. А о чем поговорить-то?
- Гм… Понимаете, я очень беспокоюсь за внучку. А Ирина все-таки ее подружка…
- В каком плане беспокоитесь?
- Катя считает себя виновной в смерти вашей руководительницы. Они повздорили о чем-то – прямо перед тем, как Аглая Федоровна… Как с ней случилось несчастье.
- Да фигня это все, - поморщился Сергей. - Аглае якобы привиделся сон, будто у нее не раскрылся парашют. Катька услышала и ляпнула: давайте, мол, парашютами поменяемся. А это примета – хуже не бывает. У нас тут народ суевернее, чем в Сибирской тайге. Говорят «крайний» вместо «последний», пятаки подкладывают в кроссовки, в пруду не купаются…
- Ирина купается, - возразила Эльза.
Лаперуз задумчиво поскреб подбородок.
- Если такие люди: пофигисты. Некоторые тихие, некоторые наоборот, любят свой пофигизм напоказ выставлять. Вот Ирка как раз одна из них, - он зачем-то попинал ногой уже сложенный «купол». - Прошлым летом возле этого пруда зарезали девушку. Нашу, аэродромную…
- Знаю, Джонни рассказывал.
- Я с ней близко не был знаком – так, «привет-привет». Менты от безысходности замели какого-то бомжа с перочинным ножиком. Потом, правда, отпустили, но тот рассказал, что видел эту девушку за несколько минут до убийства с каким-то типом в старом летном комбинезоне и шлеме – наподобие тех, в которых ходили летчики лет тридцать-сорок назад.
- Ну и что? Мало ли таких комбинезонов.
- А вы здесь видели хоть один? В таком прикиде прыгать – все равно что на горных лыжах кататься в тренировочных штанах с обвислыми коленками. Засмеют. У наших техников  комбинезоны новые, ярко-зеленые, с логотипом. У «аистят» - оранжевые… А вот на том парне, который разбился, как раз был такой – синий, из хэбэ.
- Все равно – нельзя же всерьез думать, будто девушку убил призрак.
- Никто и не думает, - отозвался Лаперуз с некоторой досадой. - Но если ее убил человек – то наш, аэродромный.
- Почему?
- Потому что, судя по ране, лезвие было особенное, с зазубринами. Такой нож применяется, если, скажем, парашютист при приземлении повиснет на стропах, и их нужно будет обрезать. Такой нож  называется «стропорез».
Где-то на кромке поля дурноматом взревел мотоциклетный движок. Лаперуз, нимало не удивившись, кивнул головой в ту сторону.
- Вам Ирка нужна? Вот она, траву стрижет.

Достучаться до девушки оказалось делом непростым: для этого пришлось подойти к ней вплотную и настойчиво потрясти за плечо. Ирина медленно обернулась, увидела Эльзу и вопросительно дернула подбородком: чего надо, мол. Поговорить, знаками попросила та.
Девушка вздохнула и ткнула пальцем в какую-то кнопку. Мотор тут же затих.
- А Катька сегодня не приезжала.
- Да, я знаю, - сбивчиво согласилась Эльза, - Я хотела поговорить с вами. Расскажите о том случае, когда вы с Сергеем зацепились в воздухе стропами.
- При чем тут… Как зацепились, так и расцепились. А Аглая взяла и отстранила меня от прыжков. Я после, на разборе, Аглае высказала все, что думаю. В общем, разругались насмерть.
Она замолчала на полуслове, прищурила свои рысьи глаза и отвернулась.
- А вы с Сергеем похожи, - мягко проговорила Эльза. - Оба изображаете из себя… как это у вас, молодежи, называется… пофигистов. А на самом деле принимаете все очень близко к сердцу. Я бы даже сказала, опасно близко.
Ирина невесело усмехнулась. Сорвала травинку, счастливо избежавшую встречу с газонокосилкой, сунула в рот, пожевала и изрекла:
- А что вы хотите? Небо – оно хуже наркотика. Я два месяца продержалась. Потом подошла к Палычу. Говорю, дядя Витя, хочешь – стреляй, хочешь – ино как используй, только не дай пропасть. Он говорит, ладно, мол, замолвлю за тебя словечко. Но и ты будь добра, отработай. Я поначалу решила, что отрабатывать придется того… задним местом. А Палыч вместо этого приставил к этой херне, - она пнула кроссовкой ни в чем не повинный агрегат. – А я ничего, я не в претензии.
- Вы в субботу не заметили ничего необычного?
- Что там могло быть необычного? Аглая всех построила, повела к «вертушке». Джонни свою ненаглядную снимал, то есть вашу внучку. Лаперуз поблизости крутился, да какой-то мужик в комбинезоне…
- Какой мужик?
- Откуда мне знать. Техник, наверное. В старом выцветшем комбинезоне. Такие уж давно никто тут не носит…
- Гм… Ирочка, а вы не путаете? Я со своего места наблюдала за «аистятами», но никакого техника рядом с ними не заметила…
- Так вам нос вертолета обзор закрывал, - небрежно отозвалась та, нимало не задумавшись о важности только что выданной на-гора информации. - А на что он вам? Что вы к нему прицепились?
- Сама не знаю, - вздохнула Эльза. – Ирочка, я вас прошу: давайте обойдем аэродром. Вдруг встретим?
Техников в ходе осмотра территории оказалось четверо. Двое культурно отдыхали под сенью потрепанной «Аннушки», еще двое переливали солярку из одной канистры в другую. Все четверо с истинно буддистским спокойствием курили сигареты, стряхивая на землю пепел.
- Ну, что? – спросила Эльза, на всякий случай держась от «объектов» на почтительном расстоянии (попади искра от сигареты внутрь канистры – набирать Виктору Палычу новый персонал, взамен сгоревшего на работе).
Собеседница пожала плечами.
- Может, любой из них, а может, и никто. Говорю же, я не разглядела. А комбинезоны-то на них другие: зеленые, без рукавов и сравнительно новые. Выцвести не успели… - она помолчала. - Вообще-то он мне показался странным, этот мужик. Техники перед взлетом… ну, что-то делают. Рукой махнут летчику, или хотя бы головой кивнут: давай, мол, заводи, поехали. А этот…
- А этот что делал? – поинтересовалась Эльза.
- Ничего, - удивленно сказала Ира Сырникова. – Просто стоял и смотрел. Как смотрят в окно.

Смена кадра.
Городское кладбище, центральная аллея, закат того же дня. По обеим сторонам, точно дорогие особняки на легендарной Рублевке – мраморные, гранитные, базальтовые памятники, огороженные массивными корабельными цепями, цепи считаются в среде нынешних новоруссов последним кладбищенским брендом.
Эльза медленно идет по аллее, оглядываясь по сторонам, и неожиданно ловит себя на том, что не бывала на кладбище много лет. В отличие от своих сверстниц – обладательниц целого сонма усопших родственников. За родственниками полагалось ухаживать, как за живыми: выпалывать сорняки, поливать цветы, менять воду, заодно мысленно определяя себе место рядышком: поди уж, недолго осталось небо коптить…
Эльза была лишена подобных привилегий. Ее подруги-одногодки, большинство из которых она знала только по кличкам, лежали кто где: под Минском, Ржевом, на крошечных деревенских погостах, под развалинами домов освобожденной Европы, просто под открытым небом – лишь самые везучие удостоились безымянных холмиков без крестов и жестяных звездочек. Эльза прошла аллею, свернула под молодые березки – и уткнулась взглядом в мужскую спину, обтянутую мотоциклетной кожанкой. В первую секунду она инстинктивно отшатнулась, но тут же узнала Виктора Палыча Каюрова. И подошла ближе.
Он никак не отреагировал на ее присутствие: взгляд был опущен, спина сгорблена, рука сжимала полупустую водочную бутылку. Эльза заглянула ему через плечо – и невольно ахнула.
Могила Аглаи была разрыта. Повсюду валялись комья земли, обрывки траурной ленты, обломки венков. Памятник – не роскошный, но добротный, был выворочен из земли, стекло, предохраняющее цветную фотографию, разбито каким-то тяжелым орудием. Эльза поспорить была готова, что по портрету долго и исступленно долбили штыковой лопатой.
- Что вам нужно? – глухо спросил Палыч, не оборачиваясь. – Кто вы?
- Эльза Германовна, бабушка Кати Дорман. Вы учили меня прыгать с парашютной вышки, - она сглотнула слюну. – Кто это сделал?
- Не знаю. Я вчера цветы приносил, все было нормально.
- Послушайте, но надо же что-то делать! Вызвать милицию, пусть как следует допросят сторожа – у него под носом оскверняют могилу, а он…
- Не нужно, - глухо проговорил он. – И милиция здесь не поможет, вы это знаете не хуже меня (он нагнулся, поднял затоптанный в землю восковой цветочек и аккуратно вернул его на могильный холмик).
- Что я должна знать?
- Что ее душа не может успокоиться. Это бывает, когда человек умирает страшной смертью. Насильственной. Ее убили, мою Аглаюшку. Она ведь приходила к вам, верно? Иначе вас бы здесь не было.
- А вы…
- Я видел ее. В роще возле аэродрома, возле того самого пруда.

Кадр наплывом.
Аэродром. Ночь накануне.
Погода тихая и безветренная, установись такая днем – ее можно считать идеальной для прыжков на скоростном «овале». Механический треск цикад в тишине, вдалеке, за границей территории, шепчется ночной лес, но здесь, в трейлере, его не слышно.
Виктор Палыч сидит возле окна, на откидном столике альбом с фотографиями. На фотографиях разные моменты их с Аглаей спортивной карьеры. Парашюты в воздухе, парашюты, снятые с земли, групповые снимки на поле, моменты награждения, снова парашюты... Внезапно в трейлере гаснет освещение. Несколько секунд Виктор Палыч сидит неподвижно, потом отодвигает альбом в сторону, на ощупь достает из шкафчика бутылку, делает глоток. Тяжело поднимается и  выходит наружу. Нужно дойти до будки охранника, выяснить, в чем там дело…
Шагах в пятнадцати от трейлера стоит женщина. Знакомые до боли рыжие волосы, оранжевый комбинезон, лица не видно, скрыто в тени, но – странное дело – Виктор Палыч узнает тонкую золотую цепочку  на стройной шее. Эту цепочку он преподнес своей возлюбленной в день свадьбы двенадцать лет назад.
Точно под гипнозом, он делает шаг к женщине. Потом еще, потом переходит на бег. Однако расстояние между ними не сокращается: женщина плавно, будто не касаясь земли, идет в сторону рощи.
- Аглая, - шепотом кричит Виктор Палыч. – Аглаюшка, подожди!!!
Впереди серебристым зеркалом блестит пруд. Женщина останавливается. Медленным движением расстегивает «молнию» на комбинезоне, снимает его через голову и роняет на землю. Переступает босыми пятками и делает шаг к воде.
Виктор Палыч больше не окликает ее, боясь спугнуть – просто идет следом, раздвигая руками ветки и испытывая странную невесомость в теле: казалось, стоит оттолкнуться ногами – и полетишь…
И он летит. Правда, не вверх, а вниз, споткнувшись о какую-то корягу. А когда выпрямляется – вокруг пусто. Виктор Палыч садится на землю. Пытается сдержать слезы, хотя его никто не видит.

Действие возвращается на прежнее место, к разоренной могиле Аглаи Каюровой.
- Вам показалось, - мягко сказала Эльза. - Вы очень любили свою жену – и вам хотелось увидеть ее снова. Вот вы и увидели…  Обязательно заявите в милицию насчет могилы. Пусть найдут хулиганов…
Палыч странно дернул уголком рта.
- Хулиганы? Я уверен: здесь был он. Убийца.
Он рассеянно, думая о чем-то своем, посмотрел на испачканные землей ладони.
- Что вы собираетесь делать дальше? – спросила Эльза.
- Восстановлю могилу, - ответил он. -  Починю памятник, закажу новую фотографию. В городскую квартиру пока не вернусь, поживу на аэродроме, в трейлере, - он сделал паузу и добавил с пугающим спокойствием, почти а надеждой: - Вдруг Аглаюшка придет еще раз…
Он наклонился, пошарил вокруг себя в поисках бутылки, и Эльза увидела то, чего раньше не замечала.
Рисунок на изуродованном памятнике.
Грубый и настолько схематичный, что его можно было принять за потек краски, оставленный пьяным в дымину маляром. Две зеркально отраженные кривые, в совокупности напоминающие рюмку или чашу, разве что без схематичной тонкой ножки. Надпись ниже чаши недалеко ушла от качества самого рисунка:

ВЕРНИ ЧАШУ

- Вы знаете, что это означает, черт возьми? – сквозь зубы осведомился вдовец.
Эльза отрицательно покачала головой.
Делать тут больше было нечего. Она кое-как выбралась назад, на центральную аллею, и присела на скамейку возле чьей-то роскошной ограды (надпись на гранитном памятнике, похожем на Тадж-Махал в миниатюре: «Спи спокойно, дорогой кореш, братва за тебя отомстит!»)
Кто-то деликатно тронул ее за плечо.
- Здравствуйте, Эльза Германовна. Не торопитесь, надо поговорить.
- Вы что, следите за мной? – холодно поинтересовалась она, увидев следователя Колчина.
- Не слежу, - поправил Колчин. - Скорее, негласно охраняю. Можно полюбопытствовать, что вас сюда привело?
- Кто-то надругался над могилой Аглаи Каюровой, - несколько невпопад отозвалась она.
- Да, но откуда вы узнали об этом? Не от Кати ли?
- При чем здесь Катя? – нахмурилась она.
- Пока не знаю. Я знаю только, что в последний раз Аглая Каюрова прыгала с парашютом вашей внучки. Почему вы не сказали об этом раньше?
Она помолчала. Потом вместо ответа вытащила из сумочки прозрачный пакетик с комочками земли, подобранными в спальне внучки.
- Николай Николаевич, я понимаю, что моя просьба… как это выразиться… чрезвычайно наглая, но не могли бы ваши эксперты выяснить, что это такое?

Хроники Нарнии. Сказки бумажной гирлянды.
Пленка, как ей и положено быть, черно-белая. Даже, скорее, черно-желтая, вся в прорехах, с немилосердно зажеванной перфорацией, однако это – живое свидетельство ТОГО времени. И в этом ее волшебство, не поддельное, а настоящее.
Титры на экране: «Архивная запись. Диверсионная школа в районе Двинской губы, 31 декабря 1943 г».
Большая пушистая елка посреди казармы. Ветки украшены гирляндами из старых газет, бумажными цветочками, винтовочными гильзами и смешными человечками из сосновых шишек, фантазия девушек-курсанток в этом направлении не знает границ. Несмотря на радостную суету, некоторые тайком смахивают слезы: предпраздничная атмосфера навевает воспоминания о доме. Эльза за столом немного рассеянно вырезает из бумаги снежинку. Верочка Задорожная, расположившись на своей койке, берет пистолетный патрон, перочинным ножом извлекает пулю из гильзы, высыпает часть пороха и чиркает спичкой. Несильно вспыхивает, гильза прыгает в угол. Верочка поднимает ее и удовлетворенно оглядывает со всех сторон: гильза теперь похожа на стилизованный цветок. Девушка подходит к Эльзе и протягивает ей готовое «изделие».
Верочка. С Новым годом, подруга.
Эльза. Спасибо. А мне и отдариться нечем. Был медальон, папа на шею повесил перед арестом. Дыриха отобрала.
Верочка. А кто у тебя папа?
Эльза. Ученый. Работал в клинике в Москве.
Верочка (мечтательно улыбается). Москва… Всегда хотела побывать. В Кремль сходить, Царь-пушку поглядеть. На трамвае покататься...
Эльза. Побываешь. После войны. Приедешь в гости - я тебя и на трамвае покатаю, и покажу все, что захочешь...
Оса. Эх, погулять бы сегодня ночью. Как до войны: с шампанским, песнями, танцами под патефон… Черт возьми, праздник у нас нынче или не праздник?
Старшина Федотыч (входит в казарму). Отставить галдеж. Будет вам и самогонка, и танцы. Только пока это – военная тайна, так что…
Неожиданно вытягивается по стойке «смирно». Появляется майор Дьяченко.
Дьяченко. Болтун – находка для шпиона, старшина. Испоганил, понимаешь, мне весь сюрприз. Оса, Ромашка, бегом в хозчасть. Возьмете продукты: сало, хлеб, маргарин, тушенку, сахар. Норма на сегодня двойная. Отбой в час ноль-ноль, так что Новый год встретить успеете. Подъем завтра в восемь, утренний кросс отменяется. Вопросы есть?
Стол мигом ставится по соседству с наряженной елкой. Множество пар рук режут вкуснейший хлеб, вскрывают банки с консервами и раскладывают по жестяным мискам.
Верочка прилаживает картонную звезду на макушку елки. И вдруг теряет равновесие – несколько девушек едва успевают на помощь. Под руки доводят до койки, Верочка осторожно, словно боясь расплескать себя, опускает голову на подушку. «Может, за врачом сбегать?» - предлагает кто-то. «Не надо, - с трудом отвечает Верочка. – Уже все хорошо».
Эльза. Хочешь, посижу с тобой?
Верочка (полушепотом). Посиди… Скажи, он тебе нравится?
Эльза. Кто?
Верочка. Дьяченко. Наверняка нравится, это сразу видно. Женщину сразу все выдает: глаза, губы, волосы… Мужчину они тоже выдают, но иначе.
Эльза (невольно улыбаясь). Как это - иначе?
Верочка. Он начинает слишком старательно смотреть в другую сторону.
Оса. Ластик, Умная, хорош шептаться. Глядите, Федотыч патефон приволок!
Старшина ставит патефон на табурет  - старый, даже старинный деревянный ящик с кое-где сохранившейся инкрустацией. Девушки обступают его и принимаются перебирать виниловые пластинки с истертыми наклейками: танго «Кумпарсита», «Амурские волны», «Лемешев. Русские романсы»…

Смена кадра. Крупным планом – жестяные кружки с шампанским. Крики «Девять… Десять… Одиннадцать… Двенадцать… С Новым годом! Ура!!!», смех, суета за столом. Федотыч ставит очередную пластинку, звучит вальс «На сопках Манчжурии». Девочки распределяются по парам и в упоении кружатся по казарме. Неожиданно Эльза видит, что к ней направляется майор Дьяченко – широким военным шагом, через всю комнату, и девушки торопливо уступают ему дорогу.
Они оказываются в центре круга, будто в центре гладиаторской арены, и майор ведет партнершу властно и мягко, рождая у Эльзы ощущение, что она плывет над полом в его руках…
Наконец патефон смолкает. Дьяченко провожает Эльзу на место и, ни слова не говоря, отходит прочь. Танцы продолжаются, но Эльзе уже не хочется веселиться.
Она потихонечку одевается и выходит на улицу. Медленно бредет вдоль окон комендатуры -  и внезапно услышала голоса впереди, за углом. Один из них, мужской, принадлежит Дьяченко. Второй голос – женский.
Дьяченко. С ума сошла. Если все выплывет… Меня в лучшем случае разжалуют и отправят в штрафбат. А тебя попросту ликвидируют. Отправить бы тебя поскорее на фронт. Здесь ты у меня как гиря на ноге.
Женский голос (едва слышимый). Тогда, может, решишь дело проще? Пустишь мне пулю в затылок. Или устроишь несчастный случай на тренировке… Я же враг народа, чего меня жалеть? Только помни: я ведь твоего ребенка ношу…
Дьяченко (с металлом в голосе). А вот об этом не только вслух – про себя произносить не смей. Если хочешь выжить. Возвращайся-ка в казарму. Не нужно, чтобы нас видели вместе.
Эльза осторожно выглядывает из-за укрытия. Недавняя собеседница майора стоит к ней спиной и плачет, сжавшись в комочек. Это Вера Задорожная –курсантка по кличке «Ластик».
Осторожно, стараясь, чтобы снег не скрипел под ногами, Эльза уходит прочь. Она не догадывается, что за ними обеими следит еще один человек: Нина Зарубина, скрытая тенью, со странной усмешкой смотрит ей в спину. Затем бросает на землю окурок и нехотя возвращается в кабинет. Отпирает сейф, некоторое время копается там, и вынимает принадлежавший Эльзе медальон: пластину в форме чаши, на тонкой серебряной цепочке. В тусклом свете керосиновой лампы видны готические буквы: «ВЕРНИ ЧАШУ ПАНТЕЛЕЙМОНУ, НАЙДИ, КУДА ПЕРСТ УКАЖЕТ, И ОПУСТИ ВЗОР, ВОСПАРИВ».
Входная дверь еле слышно скрипит. И кто-то произносит шепотом: «У волка в темноте глаза желтые…»


Кадр наплывом.
Предыдущая картина словно растворяется, чтобы уступить место другой, явно из иного времени.
Титры на экране: «Архангельский острог, 1725 г, конец ноября».
Помещение лазарета. Довольно много больных - в основном с цингой, отечными ногами, грудной жабой и простудой разной тяжести: всем, чем "награждает"  северная тайга и каторжан (но, естественно, этот лазарет не для них), и тех, кто охраняет их, водит на работы в рудник, ловит среди сопок, коли кто решается на "рывок", караулит на вышке... Женщин здесь нет: роль санитаров выполняют те же солдаты - в грязно-белых фартуках поверх стареньких мундиров с закатанными рукавами. Слышны стоны, кто-то просит воды, кто-то натужно кашляет...
Кровать Никиты Изместьева огорожена импровизированной ширмой из простыни. Грудь юноши тяжело, со всхлипом, вздымается, лицо не сильно отличается по цвету от сыроватой наволочки, которую по указу Его сиятельства меняют каждые два часа и кипятят в воде с хлорным раствором. Худые запястья, похожие теперь на птичьи лапки, иссечены шрамами от кровопускания - ни одно из них не привело ни к малейшему облегчению.
- Что скажете, молодой человек? - спросил граф. В лазарете было душно, жарко, влажно, Его сиятельство без церемоний стянул с головы пышный парик, промокнул им взопревшую лысину и водрузил на место.
Иоганн отнял трубочку от груди пациента и признался:
- Я в недоумении, учитель. Структура дыхания больного непохожа ни на одно известное легочное заболевание. Я на минуту заподозрил у него чахотку, но...
- Вот именно: "но". Чахоточные флюиды смертельно опасны, но медленны и их легко распознать - хотя бы подвергая анализу состав крови, который я проводил, пока вы спали (это я не в укор: молодой организм должен спать, бессонница - удел стариков). Так же это отнюдь не грудная жаба - поскольку основным ее признаком является излишняя сухость и желтизна кожи вследствие внутреннего разлития желчи... - граф сосредоточенно почесал кончик ястребиного носа (Иоганн давно заметил у учителя столь забавную привычку). - Великий Ибн Синна утверждал, что все органы человека относятся к какой-либо стихии: воде, ветру, огню, металлу, земле... И, как огонь можно погасить водой, так и возможно лечить один орган посредством воздействия на другие. Так вот, у меня сложилось странное впечатление, что эти связи у поручика полностью разрушены. Будто его организм перестал быть единым целым - и теперь его части пожирают друг друга, как пауки в банке.
Иоганну стало страшно.
- Но разве такое возможно?
Граф задумчиво пожевал тонкими губами.
- В трактатах некоторых ученых говорится о местах, где на поверхность выходят различного рода миазмы - обычно они скрыты на большой глубине, но вырываются из недр вследствии сдвига земной коры. Такие места считаются проклятыми и обрастают жутковатыми легендами - чтобы люди держались от них подальше. Возможно, в Малкиной пещере лет триста назад и произошла некая трагедия, но истинная причина здесь в тех самых вредных миазмах - ведь поручик провел в пещере почти сутки...
- Значит, они погубили и двух беглецов, которые взяли господина Изместьева в заложники?
- Никаких сомнений. Между прочим, подобные места притягивают атмосферное электричество, так что появление огненного шара над обрывом отнюдь не вызывает удивления.
- Не понял.
Граф удивленно поднял стрельчатую бровь.
- А вам не говорили в университете, что молнии, в том числе шарообразные, суть атмосферные разряды, собираемые вместе воздушны и потоками? Да вы невежда, дорогой мой.
Иоганн сдержанно кашлянул.
- Честно говоря, я думаю сейчас об ином, учитель. Среди беглецов был мальчик. Почему миазмы не тронули его, хотя убили двух взрослых мужчин?
Некоторое время граф пребывал в раздумье. Затем покаянно произнес:
- Я был неправ, сударь, простите. Вы гений, а я, старый маразматик, совсем забыл о мальчишке. Капитана сюда, срочно! - крикнул он, высунувшись из-за ширмы.
Изместьев-старший появился тут же, будто не уходил все эти дни. Произнес с заиканием:
- Есть новости, ваше сиятельство?
- Где сейчас третий беглец, как же его, - граф щелкнул пальцами. - Иван Глуздырев, правильно?
- В бараке, - слегка удивленно ответил капитан, - вместе с папашей...
- Приведите немедля. И, пожалуй, не сюда - в мою лабораторию.

Лаборатория их сиятельства. Под низким сводчатым потолком четверо: сам Брюс, Иоганн Дорман, и перепуганный до полусмерти Ивашка Глуздырев, которого крепко держит за плечи капитан Изместьев. Хватка у капитана железная - это заставляет мальчонку дрожать еще сильнее, хотя ясно видно, что главный страх вызывает у него именно граф, его тонкогубая улыбка не обманула бы и младенца.
- Ну что же ты так трусишь? - ласково спросил Брюс. - Бить я тебя не бью, не мучаю, в рудник не отправляю... Скажи-ка, когда ты был в пещере, недомоганий не чувствовал?
- Ась? - не понял Ивашка, которому вдруг остро захотелось именно в рудник, на самый нижний его уровень.
- У тебя ничего не болело?
Мальчишка икнул.
- Как не болело. Как Федька Рваный меня внутрь толкнул, я лбом вдарился, аж искры из глаз... Ну, и спина - мы ж там скрючимшись сидели, хуже, чем в забое...
- Понятно, - Яков Виллимович вздохнул. - Ложись-ка вот на эту кровать, дружочек. Мне необходимо тебя обследовать.
- Нет... - Ивашка в ужасе попятился. - Я ведь и не виноват вовсе, меня Федька заставил, а сам бы я ни в жисть... Помилуйте ради Христа, не убивайте!!!
- Да кто ж тебя убивать собирается, - пробормотал граф и легонько коснулся сонной артерии на шее мальчонки - тот мгновенно обмяк, Иоганн с капитаном Изместьевым едва успели подхватить тщедушное тельце. - На кровать его. Руки-ноги привязать, чтобы не взбрыкнул. Иоганн, малый скальпель, таз, тинктуры для исследования крови. И поторопись.

Смена кадра. Та же лаборатория, но глубокой ночью. Где-то еле слышно поет сверчок, на высокой кровати распластан Ивашка - голый по пояс, с перевязанными запястьями, чтобы не текла кровь. Глаза закрыты, дыхание ровное: мальчишка в глубоком сне. Возле стены на полу, укрытый шинелью, спит капитан Изместьев. На длинном столе несколько колб с разными жидкостями: густой темно-красной, тошнотворно-белой, грязно-коричневой, иные посредством трубок смешиваются с другими субстанциями, иные равномерно подогреваются на пламени спиртовки. Раскрытая потрепанная тетрадь, испещренная четким каллиграфическим почерком, рядом тускло теплится масляный светильник.
- Ничего, - пробормотал граф, без сил откидываясь на спинку стула. - Все тинктуры дают одинаковый результат - то есть ровно никакого. Верите ли, Иоганн, впервые я огорчен, видя перед собой абсолютно здорового пациента. У вас самого есть какие-то мысли? Сейчас даже самая нелепая может оказать услугу...
Иоганн с сомнением пожал плечами.
- Ну, разве что одежда... - Иоганн запнулся и покраснел. - Могла ли его защитиить какая-то особая одежда?
- Чушь, - отрезал граф. - Против природных миазмов совершенно бессилен даже плотный кожаный плащ, не говоря уж...
Он внезапно нахмурился, поводил под носом у Ивашки пузырек с пахучей жидкостью, и предусмотрительно придержал за плечи, когда мальчик очнулся и дернулся от испуга.
- Тихо, тихо, дружочек. Ты в безопасности, тебя никто не тронет... Скажи, в какой одежде ты был в пещере?
- Ась?
- Одежда, - терпеливо повторил Брюс. - Какая на тебе была одежда?
- Так ента же, - растерялся Ивашка. - Кто ж мне другую-то даст?
- И батюшка никогда не дарил тебе ни оберега, ни амулета?
- Не, ваша милость, не дарил. Все больше лупцевал - но я за то не в обиде, чем хотите побожусь!
И неожиданно добавил:
- Вот сестры - те дарили о прошлой весне.
- Что?
- Монахини из обители - тут недалече, верстах в десяти. Одна никак не могла ручей перейти, так я ее на закорках перетащил. Мне-то что, только штаны подвернуть. А она мне - мешочек то ли с землей, то ли с пылью. Я попробовал на язык - горькая, я и выплюнул.
- А где он сейчас? - вкрадчиво спросил граф.
- Федька Рваный отобрал - там, в пещере. Думал, видать, что в нем съестное, лизнул, как я давеча, скривился и мне назад. Только веревку оборвал, мешочек-то у меня на шее висел...
- А в пещере, значит, он был при тебе... - Брюс поразмыслил с минуту, потом решительно подошел к Изместьеву- старшему и потряс его за плечо.
Тот вскочил, правая рука по неистребимой воинской привычке метнулась к оружию.
- Вот что, капитан, - проговорил граф. - У вас в гарнизоне есть люди, свободные от службы?
- Так точно...
- Срочно соберите их, возьмите проводника, вот этого мальчишку, и обыщите пещеру и местность вокруг.
- Гм... Что конкретно искать?
- Холщовый мешочек, примерно с ладонь. Внутри пыль, песок или земля - но ни в коем случае не выбрасывайте ее. Объявите: тому, кто найдет - полтина от меня лично.
- Простите за дерзость, ваше сиятельство, - хмуро проговорил Изместьев, - но мои люди устали и промокли. Мой сын при смерти, а тут какая-то безделушка...
Глаза Брюса покрылись ледяной коркой.
- Эта безделушка, капитан - единственное, что может спасти жизнь Никите. Поэтому будьте добры, выполняйте приказ.
Конец эпизода.

Время настоящее, кабинет следователя. В отличие от подобных казенных помещений, довольно обжитой, даже с налетом некоторого уюта – по крайней мере, аспарагус на подоконнике поливают и подкармливают регулярно. На тумбочке в углу вполне приличная видеодвойка и электрический чайник с набором чашек. Традиционный телефон на письменном столе, стопка бумаг и компьютерный монитор с защитной сеткой: его обладатель бережет зрение.
- Свой парашют, - сказала Эльза, - каждый укладывает сам. Перед прыжками их выносят на поле и ставят в линеечку. Так было и во время праздника.
- И только на летном поле ранцы Аглаи Каюровой и вашей внучки могли поменять местами, - безрадостно закончил Николай Николаевич. – Вот только сделано это было на глазах у нескольких сотен зрителей плюс чертовы уймы записывающей аппаратуры.  Беда в том, что все, кто там был, снимали прыжки. И никого не интересовало, что происходило на земле.
- Кроме Джонни, - понимающе кивнула Эльза.- Он всегда Катю снимает. А в тот раз, перед выступлением «аистят», наверно, случайно заснял нечто опасное для убийцы. Поэтому тот и украл камеру.  Послушайте, а может, мы ошибаемся? И парашюты поменяли местами не на летном поле, а раньше – например, пока я совершала свой «коронный» прыжок с вышки. Аглая Каюрова в тот момент никуда не отлучалась из трейлера? 
Колчин отрицательно покачал головой. Поднялся из-за стола, подошел к видеодвойке и нажал кнопку на пульте, пояснив: «Один зритель снимал с южной трибуны».
- Боже, - пробормотала Эльза, разглядывая на экране саму себя. - До чего я нелепо выгляжу… 
- Вы следите за трейлером, - с неудовольствием сказал следователь. – На себя потом полюбуетесь.
Эльза увидела, как его дверь отворилась, на пороге показалась Аглая Каюрова. Постояла, посмотрела из-под руки в направлении парашютной вышки – и снова скрылась в трейлере.
- Мне больше интересует другой вопрос, главный: кого убийца намечал себе в жертву, Аглаю – или вашу внучку? Напрягитесь, подумайте, кому, черт возьми, Катя перешла дорогу?
- Никому, - слегка опешила Эльза. – Катюша… Она никогда ни с кем не ссорилась. И никому не делала зла!
- Ладно, успокойтесь. Тем более что в поисках мотива мои люди тоже потерпели фиаско. У меня тут мелькнула вовсе запредельная мысль: а может быть, эта акция была направлена не против Кати и не против Аглаи…
- А против кого же?
-  Против вас, - спокойно сказал следователь. - Мне не дает покоя один факт, Эльза Германовна: убийство произошло именно в тот день, когда вы появились на аэродроме. Конечно, легче всего списать это на совпадение, но…
Эльза медленно покачала головой.
- Нет. Это невозможно. Они все…
- Что? – с нажимом спросил следователь. – Что «они все»?
- Мертвы, - с трудом отозвалась она. - Уже много лет.

Политехнический институт, один из учебных корпусов. Сразу видно, что здесь правят бал точные науки: над входом эмблема из циркуля, карандаша и линейки на фоне россыпи формул. Хотя вряд ли в эпоху интеллектуальных графических редакторов кому-то придет в голову пользоваться циркулем. Говорливые стайки студентов с конспектами, степенные преподаватели, длинноволосые, точно хиппи, ассистенты: обеденный перерыв, можно выйти на улицу и подышать воздухом.
Серега Лаперуз остановил машину – вполне приличный черный «Опель»  – прямо перед крыльцом учебного корпуса, в полуметре от Ирины. И специально взвизгнул тормозами в надежде, что та если не отшатнется, то хоть бровью поведет.
Ирина, однако, не шелохнулась. С пассажирского места показалась пухленькая Светочка – в легкомысленной для ее комплекции бледно-розовой футболке с эмблемой скандальной амстердамской гей-группы «Deus lo volt». Она привстала на цыпочки, демонстративно чмокнула Серегу в щеку и прощебетала:
- Я побежала, Сержик. Через полчаса консультация, а мне еще в буфет надо заскочить. Вообще-то я пообедала, но опять жрать хочется. Я, когда волнуюсь, жру и жру, удержу нет.
- Ну, ну. Дуй в свой буфет, а то похудеешь, не дай господь.
Светочка умудренно улыбнулась.
- Мужчина – не собака, на кость не бросается…
Лаперуз белозубо улыбнулся и покровительственно обнял Ирину за талию.
- Ладно, не ревнуй. Подумаешь, покатал зайку на машинке. Пусть порадуется.
Ирина вздохнула.
- Ох, доиграешься, Сержик, порвут бабы твою тельняшку на сувениры… - и задумчиво добавила, глядя вслед подруге по команде: - Слушай, как по-твоему: могла она испортить Катькин парашют?
Лаперуз озадаченно воззрился на собеседницу.
- Светка?! Чем же ей Катька насолила?
- Не Катька. Аглая. Аглая ведь всерьез собиралась выпереть ее из команды. Не тянет наша Светочка на профессионала – и дело даже не в комплекции, просто класс у нее не тот.
- Нормальный класс, - возразил Лаперуз. И обернулся, заслышав стрекот Джонниного мотороллера.
Мотороллер затормозил поодаль и деликатно ссадил Катю с заднего сиденья: почудилось даже, будто он преклонил колени, точно выдрессированный верблюд, спускающий на землю особу царских кровей.
- Привет, - сказала Катя. – О чем разговор?
- Привет, - отозвалась Ирина. – Я тут говорю, что покойная Аглая собиралась Светку заменить на более перспективного кадра, а Лаперуз не верит. Лаперуз, ты челюсть-то подбери, мои ноги Катькиных не хуже, честное слово…
- Почему не верю, - Лаперуз явно смутился. – Я и сам слышал… Так, краем уха.
Я шел в просмотровый зал, зашел в «предбанник», слышу – голоса. Аглая Светку прижала к стенке и говорит – тихо так, чтобы остальные не услышали: мол, гляди, если завтра снова закозлишь, вылетишь из команды белым лебедем.
- А Светка что же?
- Скушала, не подавилась. Только сукой обозвала – когда Аглая отошла подальше.
Ирина с восхищением покачала головой.
- Все-таки одноклеточный ты, Сержик.
- Может, и одноклеточный, - не стал спорить Лаперуз. - Только траву газонокосилкой не стригу.
Сзади подошел Женя Ильченко и тронул Катю за локоть.
- Кать, консультация у Мурзика через пять минут. Он терпеть не может, когда опаздывают. Еще на экзамене припомнит…
- Слушай, ты, - поморщился Лаперуз. - Топай на стоянку, карауль свой драндулет. Нечего людей от разговора отрывать, тебя он все равно не касается.
- А тебя? – спокойно спросил Джонни. – Ты вроде хвастался, что к этой истории никаким боком…
Лаперуз медленно двинулся с места. Кулаки его угрожающе сжались, но тут Катя, раскрасневшаяся от гнева, бесстрашно вклинилась меж двух оппонентов.
- А ну, прекратите оба! Джонни, пойдем. Пойдем, я сказала, - и потащила упирающегося спутника к дверям учебного корпуса.
- Любопытно, - промурлыкала Ирина Сырникова, глядя вслед удаляющейся парочке. – Я и не знала, что ты по Катьке сохнешь. Между прочим, серьезный мотив для следствия. Рабочее название – «Так не доставайся же ты никому!» Кстати, о мотиве… По-моему, у тебя масло потекло. Вон, лужица под передними колесами.
Лаперуз беспокойно оглянулся, присел на корточки и с досадой стукнул себе по коленке.
- Что, мать твою, за день сегодня!
Поднялся, достал из кармана телефон и с остервенением потыкал в кнопки.
- Алло. Привет, сестренка. У меня тут проблема образовалась. Течка началась у тачки, масло потекло, а у меня как раз с «бабками» напряг. Не подкинешь? Перестань, что значит «нет пока»? Я же знаю, у тебя денег куры не клюют.


Смена кадра. Квартира семьи Дорман, кабинет Эдуарда.
Ольга Ивина на том конце устало вздохнула.
- «Куры не клюют»… Я, между прочим, всего-навсего медсестра с соответствующей зарплатой. Сколько нужно-то? А ты на что именно просишь? На масло, или на новую машину? – она закрыла ладонью микрофон и пояснила: - Двоюродный братец. Вместе с твоей Катей прыгает с парашютом. Шалопай, но умеет быть обаятельным, когда ему надо. Из всей родни веревки вьет… Ладно, договорились. Только у меня зарплата в начале будущей недели, так что придется подождать. Все, целую, пока…
- Братья – они это умеют, - Эдуард сделал паузу. – А ведь ты вроде тоже занималась прыжками.
Ольга отмахнулась.
- Когда это было.
- И когда же? – он подъехал сбоку и обнял ее за талию. Ненадолго задержавшись в указанном месте, ладонь спустилась на ягодицу.
- Лет пятнадцать назад. У меня даже первый разряд был. Могла бы и до мастера спорта дорасти, если бы не бросила.
- А почему бросила?
- Из-за одного парня, - она отвела взгляд. - Красавчик был, каких мало. Я, дура, как его увидела, сразу влюбилась  по уши.
- А он что? – спросил Эдуард с некоторой долей ревности.
- Он? Просто, как говорится, воспользовался моментом. Уединились с ним однажды летом в лесочке возле аэродрома. Потом, когда он от меня отлепился, я говорю, вроде как в шутку: как дальше будем существовать? Собираешься наши отношения узаконивать, или так, поматросил и бросил? Он посмеялся. «Завтра же, говорит, и узаконим. На утренней тренировке меняемся парашютами. Ты прыгаешь с моим, я – с твоим». «Зачем?» «А ты не знаешь? Такой обычай, вроде обручения. После этого будешь официально считаться моей невестой».
- И что?
- Разбился, - Ольга помедлила. - Как раз в то утро. Порвался вытяжной фал, купол не успел полностью раскрыться… Такая вот история. Ладно, ложись. Сейчас буду массаж делать.
- Стало быть, повезло, - буркнул Эдуард, чувствуя, как маленькие сильные Ольгины ладони поднимают на нем рубашку. – Кабы не ваше дурацкое «обручение»…
- Ну да, – она помолчала. – Через два дня меня вызвал следователь. Спрашивал что-то насчет вытяжного фала: якобы есть подозрение, что он лопнул не сам по себе.
- И что, нашли злоумышленника?
- Нет, - Ольга неспешно принялась за массаж. – Но ходить на аэродром я перестала.  По всему выходит, что убить-то хотели меня.

Смена кадра. Политехнический институт, стоянка перед корпусом.
- Хотела спросить, - напомнила о себе Ирина Сырникова. – Я тут с неделю назад видела у тебя презабавную штуку. Тонкую прозрачную нитку, похожую на леску, ты ее на палец наматывал.
- Прозрачную? – Лаперуз пожал плечами. – Может, леска и была? Я иногда на нашей речке со спиннингом балуюсь…
- Ага, вон и мозоль сбоку на пальце, - понимающе кивнула Ирина. - Как раз от спиннинга...  Вообще-то мой батя, пока не спился, тоже по выходным на рыбалку срывался – он нас с матерью отдохнуть. Не помню, как насчет рыбы, но удочки у нас дома всегда были. Так что леску от не-лески я как-нибудь отличу.
 - Ну, не знаю, - Лаперуз снова придирчиво осмотрел масляную лужицу, словно в надежде, что та вдруг исчезнет. – Черт возьми, неужели коробка передач треснула? А мозоль, кстати, от слесарного станка. У Палыча своя мастерская, я туда иногда захожу деталь к крепежу выточить, или еще какую-нибудь ерунду. Люблю, чтобы все было под контролем.

Кабинет следователя.
В кабинете двое: Колчин и старший оперативной группы по фамилии Елизаров – в возрасте, но еще крепкий, способный дать фору большинству двадцатилетних недорослей, сутками просиживающих за компьютерными «стрелялками».
 - Нет, не леска, - сказал Елизаров. - И не струна от гитары.
- А что? – спросил Колчин, не отрываясь от экрана.
- Эксперт говорит, хирургическая нить. Вот, Николаич, я отметил карандашом… Синтетический шовный материал. Применяется в хирургии и  травматологии. Да оторвись ты наконец!  Мы эту чертову хронику раз пятьдесят глядели, что нового ты надеешься увидеть?
- Понятия не имею, - Колчин нажал кнопку на пульте, и кадр застыл. – Девочки собрались в кружок. Протягивают руки к центру – это у них традиция… Беда в том, что если это сделал кто-то из них, то остальные трое должны были это заметить. Но… Понимаешь, я с ними беседовал по несколько раз. Если бы они путались в показаниях… Или наоборот, повторяли бы их слово в слово, не сбиваясь… Но ведь нет. Либо они говорят правду, либо они гениальные актеры. И тогда…
- Что тогда?
- Тогда они убили ее все. Все вчетвером.
В кабинете повисла пауза. Елизаров закурил, отворив форточку, Колчин же, флегматично пошуршав бумагами, спросил:
- А насколько трудно достать хирургические нити?
- В наше время достать ничего не трудно, - хмуро отозвался оперативник. - Даже нильского крокодила: только закажи, доставят прямо домой…
- Крокодила? – в голосе Колчина послышался неподдельный интерес. – Надо же, я как раз подумывал завести какую-нибудь живность…  Значит, с завтрашнего дня нужно заняться хирургическими отделениями – всеми, что есть в области. И если хоть один из наших фигурантов как-то связан с таким отделением… То мы поймем, кого нам подставляют.
- Что значит «подставляют»?
- След слишком явный, - пояснил Николай Николаевич. – А значит, наверняка липовый.

 Квартира семьи Дорман. Поздний вечер, в гостиной стоит полумрак, лишь рекламные неоновые отблески проникают сквозь занавески. Тишина, дверь в кабинет Эдуарда чуть приоткрыта, и оттуда в коридор выползает узкая полоска света, словно приглашая войти.
Именно так, потихоньку, избегая скрипящих половиц – Эльза и поступила, отворив дверь пошире и проскользнув внутрь. Почему нужно непременно красться в собственной квартире – она и сама не могла себе ответить.
Эдуарда в комнате не оказалось. На столе, посреди рабочего беспорядка гордо высилось чучело волка. Впрочем, нет. Этот волк отнюдь не выглядел чучелом. Он был настоящим лесным великаном, вожаком стаи, предметом вожделения всех окрестных волчиц – каждая из них, надо думать, много бы отдала за право заиметь от него потомство…
Эльза подошла. Протянула руку и провела ладонью под волчьим брюхом, словно погладила. И тут же обнаружила то, что искала: тонкий, мастерски выполненный шов, тянущийся от передних лап к задним, вдоль срединной линии.
- Ты что делаешь?
Она обернулась. Эдуард в инвалидном кресле перекатился через порог и остановился напротив нее.
- Откуда у тебя эти нитки? – спросила Эльза.
- Какие?
- Вот здесь, где брюхо.
- Ольга принесла.
- Зачем?
- Волка сшить, черт возьми.
- А что, обычные швейные нитки не годятся?
- Годятся, - с великим терпением пояснил Эдуард. – Просто хирургические прочнее, и шов получается незаметнее. К чему этот допрос с пристрастием?
Эльза тихонечко опустилась на краешек дивана.
- Следователь говорил: такие нитки использовал убийца, чтобы испортить Катин парашют.

- Да ну, - Эдик раздраженно отмахнулся. – Пусть сначала докажут, что вот эти, - он кивнул на волчье чучело, -  идентичные тем, которые оказались в парашюте. На, держи, - он протянул ей маленький продолговатый сверток. – У меня еще осталась упаковка. Отнеси завтра следователю, попроси проверить…
- Да, ты прав, - Эльза взяла сверток в руки, подержала - и положила обратно на стол.
- Ты что? – спросил Эдуард.
Она покачала головой.
- Эдик… А если они и впрямь окажутся одинаковыми? Вспомни, сколько было упаковок? 
- Четыре, - Эдуард просыпал на себя изрядную порцию опилок и чертыхнулся. – Две я истратил на волка, одна – вот лежит… Четвертую не могу найти. Кто мог ее взять?!
- Я, - спокойно произнесла Катя, неслышно появившись в дверях. – Я ведь первая в списке подозреваемых. А что? Кому бы пришло в голову перетянуть шпильку? Тому, кто разбирается в парашютах. И мертвая Аглая приходила ко мне ночью, мертвецы к невиновным людям не приходят, черт возьми!!!
- Ну вот что, - процедил Эдуард. - На аэродром больше ни ногой. Хватит, допрыгалась.
- Да как вы не понимаете? – выкрикнула Катя. – Если я не пойду – это же… ну, как признание вины! Это все равно, что согласиться, будто все это правда – все, что шепчут за нашими спинами!
- А что шепчут?
- Что мы убили Аглаю все вчетвером.

Катя резко развернулась и вышла в коридор. Эльза двинулась следом. Щелкнула выключателем бра и обнаружила свою внучку сидящей на полу, прислонившись спиной к стенке.
- Папа прав, - тихо сказала Эльза. – Тебе лучше сейчас пореже выходить из дома. Пока все не уляжется. Пока Николай Николаевич не найдет убийцу.
- Он не найдет, - ровным голосом отозвалась Катя. - Он такой же, как все: уверен, что Аглая умерла. А она жива, - внучка протянула Эльзе мобильный телефон. – Это ее номер. Она прислала мне сообщение.
Эльза взяла протянутый мобильник, попутно испугавшись, что не разберется в кнопках. Однако разбираться не пришлось: достаточно было взглянуть на экран. Сообщение было коротким и походило на тупоголовые рекламки, периодически рассылаемые мобильными операторами.
«Зайди на Аист.ru»
- Что такое это «ру…»?
- Наш сайт в Интернете.
- Подожди, - строго сказала Эльза (безумию – стоп!). – Но ведь кто угодно мог воспользоваться ее телефоном. Украсть, к примеру…
Внучка не ответила. Эльза с усилием разлепила губы и произнесла:
- Есть только один способ проверить.
- Какой?
- Сделать то, что от тебя хотят. Зайти на сайт.
- А вдруг…
Эльза заставила себя улыбнуться.
- Не бойся. Я буду с тобой.

Комната Кати. Включена настольная лампа, в ее свете – две напряженные спины, склоненные над экраном. Экран показывает зрительские трибуны. Флаги, бездонная небесная синева, навевающая ласковую мысль о суициде – все это Эльза уже видела в кабинете следователя. Четыре раскрытых купола вместо пяти – пятая точка летит к земле, удар, сладострастный ужас на лицах, случайно попавших в кадр, бегущие спины - фантазии доморощенных операторов весьма ограничены, лишь точки съемки немного разнятся.
- А это новая, - пробормотала внучка, двигая курсор. – Позавчера ее не было.
Четыре девушки: сама Катя, Ира Сырникова, пухленькая Светочка Аникеева, восточная красавица Аля Морозова – держатся за руки, встав в кружок. Чуть поодаль трется Серега Лаперуз, только что отпрыгавший свою программу. Вот кружок растягивается в линеечку и замирает: подходит Аглая, придирчиво разглядывает воспитанниц. Те надевают парашюты. Синхронно поворачиваются направо и делают шаг к вертолету.
- Это снимал Женя Ильченко, - вдруг сказала Эльза.
- Что? – внучка, не врубившись, растерянно посмотрела на бабушку.
- Я уже видела это, - пояснила та. - Не запись – вживую. На аэродроме, во время праздника. Женя стоял рядом, чуть позади меня. Мы наблюдали за вами с одной и той же точки… Катюша, ты что?
- Не может быть, - проговорила внучка с непонятной интонацией.
- Ты о чем?
- Вон, человек слева от вертолета. Его нет, понимаешь? Мы просто его выдумали. И делали вид, что боялись, но ведь это не всерьез…
- Кого выдумали, милая?
- Его, - Катя ткнула пальцем в монитор. – Разбившегося Парашютиста.

Хроники Нарнии. Сказки бумажной гирлянды (продолжение).
Черно-белая запись, при попытке реставрации целые куски пришлось удалить, из-за этого движения фигур на экране получаются дерганные, будто у марионеток, да и скорость оставляет желать лучшего: местами она заедает и почти останавливается, местами наоборот, срывается в конский галоп. Титры на экране: «Разведшкола в окрестностях Двинской губы, декабрь 1943 г».
Кабинет Нины Зарубиной. За столом вместо хозяйки – молодой капитан, что-то сосредоточенно пишет на листе в картонной папке. Второй, старше и плотнее, с квадратной фигурой, рассеянно дымит в открытую форточку. Когда Эльза входит, он оборачивается, и она узнает подполковника Лежаву.
Лежава. Ну, здравствуй, Умная. Не ожидала встречи? Только сразу предупреждаю: тебя видели в половине первого ночи возле комендатуры. Как ты там оказалась?
Эльза. Никак. Просто вышла проветриться. Почти все наши выходили – кто покурить, кто просто воздухом подышать…
Лежава. Ты на всех не кивай. В каких отношениях находилась с покойной Зарубиной?
Крупным планом – фотографии на столе: дверца открытого сейфа, ножка стула, смазанное пятно крови на углу столешницы, труп Нины на полу – она лежит ничком, неловко подвернув под себя руку.
Эльза (стараясь не смотреть на снимки). В нормальных… Ну, мы все ее немножко побаивались – начальство все-таки.
Лежава. Она предлагала тебе стать ее осведомительницей?
Эльза. Не поняла.
Лежава. Ну, ведь ей нужен был свой человек в вашей среде. Чтобы знать настроение курсанток. Не ведет ли кто-нибудь антисоветских разговоров, не замышляет ли побег… Ты отказалась. Слово за слово, вы сцепились, ты ее толкнула, она упала и ударилась виском об угол стола…
Эльза. Сцепились? На ней даже гимнастерка не помята. Судя по фотографии…
Капитан за столом (не отрываясь от протокола). Правы вы были, товарищ полковник, глазастая девка.
Лежава. Что за медальон Зарубина отобрала у тебя при обыске? Отвечать живо!
Эльза (стараясь сохранить спокойствие). Пластина на цепочке, в форме чаши. И надпись на латыни…
Лежава. Ты знаешь латынь?
Эльза. Нет. Папа мне однажды перевел: «Верни чашу Пантелеймону…»
Лежава (резко). Ну вот что, Умная. Хватит с меня сказочек. Твой медальон – единственное, что исчезло из кабинета после убийства хозяйки, остальное все на местах. И, исходя из этого, ты – основная подозреваемая. Торопить с признанием я тебя не буду, до утра посидишь под замком, поразмыслишь… Конвойный! Отведи эту в карцер. Утром придет машина, отправим в Архангельск, в спецотдел СМЕРШа.

Смена кадра.
Морозная луна в узком зарешеченном окне под самым потолком. На прутьях голубоватый иней, в углу крошечной камеры – заиндевевшее ведро с коркой льда и охапка соломы, накрытая ватником. Заснуть в таком холоде нереально, Эльза и не пытается. Когда дрожь в теле донимает окончательно, она принимается делать гимнастику. Пятьдесят приседаний, пятьдесят отжиманий от пола, пятьдесят ударов ногой. Затем все повторяется.
Лязгает входная дверь, в камеру, пригнув голову, входит полковник Лежава. Некоторое время равнодушно наблюдает за заключенной – та из чистого упрямства продолжает отжиматься.
Лежава (достает из-за пазухи темно-коричневую кожаную папку и щелкает замочком). Как устанешь, посиди почитай.
Эльза поднимается, подходит к собеседнику, берет протянутые документы. Я уже не под подозрением?
Лежава. Старшину своего благодари. Кабы его не угораздило уединиться с одной санитарочкой в медчасти, аккурат напротив комендатуры… Они видели из окошка тебя и Нину. Ты ушла в казарму, а следом, через пару минут, Зарубина вернулась в свой кабинет. Перед этим постояла на крыльце, выкурила сигарету (мы подобрали окурок).
Эльза. Так может, и не было никакого убийства? Выпила лишнего (я пустой стакан заметила на фотографии), потеряла равновесие, налетела на стол…
Лежава. Их учат пить спиртное и не пьянеть. И об угол стола она не ударялась: он острый, а вмятина на виске Зарубиной имеет закругленные края. Ты бумаги-то посмотри, я специально тебе принес.
Эльза послушно пробегает глазами текст.
Голос за кадром, на фоне еле различимой морзянки:
«Радиограммы, перехват от 06.11.43, 23 часа 44 мин, время московское. Источник не установлен. Текст расшифровки.
Центр – Эстонцу. От надежного источника получены сведения, что интересующий нас объект был арестован органами НКВД  и вскоре будет этапирован на север, на одну из «дач» в район  Двинской Губы... В связи с этим приказываем: войти в контакт с объектом и подготовить благоприятные условия для его захвата и переправки в рейх… Активизировать внедренного в руководство «дачи» агента «Акустик» и в дальнейшем действовать в тандеме с ним. Пароль к нему…»

«Объект: Дорман Эльза Германовна, 1927 г.р, из обрусевших немцев. Приметы: рост выше среднего, худощавая, кость широкая, плечи прямые, фигура спортивная. Волосы темно-каштановые, глаза карие, широко расставленные. Скулы ярко выраженные, нос тонкий, с небольшой горбинкой. Особые приметы отсутствуют…»

«Эстонец - Центру. Приказ принят, приступаю к выполнению. Считаю своим долгом сообщить, что агент «Акустик» кажется мне неблагонадежным. Подозреваю, что он либо перевербован советскими органами безопасности, либо действует по собственному почину во вред операции. Прошу указаний».

«Центр - Эстонцу. Ни в коем случае не посвящать «Акустика» в детали предстоящей акции. Используйте его в качестве своего прикрытия. В завершающей стадии ликвидируйте, сымитировав гибель при нападении десанта».

Лежава (с усмешкой). Поздравляю, Умная. Тобой заинтересовалась немецкая разведка.
Эльза (после продолжительной паузы). Почему?
Лежава. Не знаю. Здесь несомненно есть связь: убийство Зарубиной, пропажа медальона, тот факт, что он раньше принадлежал твоему отцу, интерес немцев к его исследованиям в спецклинике…
Эльза. Я ничего не знаю о его исследованиях.
Лежава. Видимо, они полагают иначе. 
Эльза. И что я должна буду делать?
Лежава. Что и раньше. Вернешься в казарму, продолжишь учебу. Что касается лейтенанта Зарубиной – то она, будучи в состоянии алкогольного опьянения, потеряла равновесие, упала и ударилась об угол стола. Мгновенная смерть, несчастный случай. Немцы собираются похитить тебя – что ж, пусть попытаются.
Эльза. То есть вы хотите сделать из меня живца?
Лежава. Именно. И не дай тебе бог, Умная, оказаться плохим живцом.

Смена кадра. Казарма, курсантки заняты кто чем. Верочка-«ластик» сноровисто пришивает воротничок к гимнастерке: видно, сказывается практика обращения с ниткой и иголкой, приобретенная в детдоме. Замечает Эльзу в дверях и порывисто бросается ей навстречу. Уменыш… Мы уж и не чаяли тебя увидеть.
Эльза вяло подходит к своему месту на нарах и без сил опускает голову на подушку.
Ромашка (тревожно). Тебя били?
Оса. Кончай приставать к человеку. Лучше пожрать принесите.
Еда мигом нашлась, припрятанная с новогоднего пиршества. На колени Эльзе ставят миску с картошкой и кладут ломоть хлеба. Все деликатно отходят, возле Эльзы остается только Верочка-«Ластик».
Верочка. Тебе ведь все известно, да?
Эльза. Что именно?
Верочка. Что я беременна.
Эльза. И… Сколько уже?
Верочка. Три месяца. Скоро живот не спрячешь. Знаешь, раньше я изо всех сил рвалась на фронт. Представляла себе, как буду воевать – ходить в разведку, взрывать мосты, снимать часовых… И наши в конце концов поймут, что я не враг, что мне можно доверять…
Эльза. А теперь?
Верочка. Теперь я хочу одного: выжить и родить. Сволочь я, да?
Эльза (обнимает подругу). Ты дура. Не надо было майору открываться. Он ведь и вправду может устроить несчастный случай. Или кое-что похуже.
Ромашка (свешивая голову с верхних нар). О чем разговор?
Эльза. Ни о чем. Ложись спать.

Полночь. Девушки спят на грубо сколоченных нарах, по окошку с интервалом в несколько минут пробегает луч прожектора, но к нему тут привыкли и не замечают. Дежурная в нарушение устава дремлет возле нагретой «буржуйки», сидя на табуретке и спрятав ладони в рукава ватника.
Внезапно тишина разрывается воплем сирены. Вспыхивает лампочка над дверью, резко звучит команда «Подъем!». Курсантки заученно спрыгивают с нар, быстро натягивают одежду и гурьбой выбегают на плац – там уже стоят руководители школы и охрана. Девушки, дрожа от холода, строятся в шеренгу и вопросительно переглядываются друг с другом, но никто не знает, какой еще сюрприз приготовила им ночь. В одном мысли у курсанток схожи: вряд ли этот сюрприз будет приятным.
Перед строем появляются старший майор Дьяченко и полковник Лежава.
Дьяченко. Поздравляю, девочки, ваше обучение подошло к концу. Это задание можно приравнять к выпускному экзамену. Вам надлежит десантироваться в заданные квадраты – свой для каждой группы, скрытым маршем подойти к реке возле села Белая Грива и взорвать железнодорожный мост. Мост охраняется усиленной армейской ротой, в полукилометре стоит моторизированная часть, которая в случае чего может быстро подойти на помощь охране. Вопросы?
Голос из строя. Гражданин старший майор, охрана – это…
Полковник Лежава (отвечает за Дьяченко). «Куклы». Их предупредили, что на мост возможно нападение. В случае успешного отражения атаки им обещана амнистия. Так что церемониться они не станут: и вам, и им разрешены любые действия – кроме, понятно, стрельбы боевыми патронами. Это все. Командуйте, майор.

Борт старенького транспортника. Подозрительно неровно гудят моторы, в тон им завывает ветер снаружи, и отчетливо гремят заклепки: непонятно, почему самолет никак не развалится в воздухе или его не обнаружат акустические установки, наверняка натыканные вдоль реки. Эльза и Верочка сидят рядом, Верочка нащупывает руку подруги и пожимает ее.
Над овальной дверцей мигает лампочка. Дьяченко первым поднимается со скамьи: «Внимание, пошли!» Курсантки вереницей подходят к люку, замирают на секунду – и исчезают во тьме, в колючем ледяном вихре.
Оса. Нитка. Ромашка. Ластик.
Эльза прыгает следом. Отсчитывает положенное время и дергает за кольцо на груди. Высматривает своих подруг чуть ниже – три таких же купола на фоне чернильного леса. Внезапно глаза ее расширяются от страха, она судорожно крутит головой по сторонам, пытаясь унять стук крови в висках.
Три купола. Почему три, я ведь прыгала пятой?!
Где четвертый, мать твою?!

Смена кадра. Заснеженный лес, темень, сугробы едва и не по грудь взрослому человеку. Эльза с трудом прорывается сквозь них и выбирается на поляну: там под деревьями мигает фонарик, обозначая место сбора. Видит подруг в белых маскхалатах и охрипше выдыхает: «Кто?!»
Оса. Ластик. Ластика нигде нет.
На поляну выходит майор Дьяченко.
Эльза. Гражданин майор, нужно организовать поиски.
Дьяченко (невозмутимо поправляет амуницию). Отставить. У нас задание: заложить заряд под мост. Невыполнение приравнивается к саботажу, вы это знаете не хуже меня.
Эльза (в нешуточной ярости). Какой мост?! Ластик пропала! Я из этого леса под расстрелом не выйду, пока хотя бы тело не обнаружится! (тихо добавляет): Или вам невыгодно ее искать? Нет человека – нет проблемы, да?
И видит направленный на нее пистолет.

Смена кадра.
Замерзшее речное русло, снежные берега в сухом камыше. Шагах в тридцати на высоких опорах чернеют контуры моста, по обеим его сторонам вышки с охраной, колючая проволока и крупнокалиберный пулемет на дрезине.  Луч прожектора медленно ползет по льду и на секунду спотыкается о распластанную на нем человеческую фигуру в белом маскхалате. Эльза лежит неподвижно, ткнувшись носом в шершавый наст. В нескольких шагах справа и слева в таких же позах - Нитка и Лисичка. Вторая тройка с Осой во главе подбираются к мосту с противоположной стороны.
Эльза подползает к опоре – вблизи та оказывается бугристой и ржавой. Нитка стягивает со спины вещмешок и достает взрывчатку. Шепчет: «Все». Оса возле второй опоры поднимает вверх большой палец. Пора уходить.
Хруст раздается неожиданно и громко – точно винтовочный выстрел. Оса проваливается под лед. Один из охранников на мосту, услышав шум, перевешивается через перила и что-то предостерегающе вопит. Прожектор выхватывает девушку из темноты, воет сирена, с дрезины начинает грохотать пулемет, Эльза, наплевав на него, стремглав несется к полынье. Падает у кромки, успевает схватить уходящий под воду белый капюшон и изо всех сил тянет на поверхность. Страшным усилием вытаскивает подругу на лед и сама на несколько секунд замирает рядом, приходя в себя.
Оса (едва шевеля губами). Провалили задание, да?
Эльза. Нашла о чем думать. Давай-ка к лесу, я их отвлеку.
Поднимается и бежит к берегу – почти по прямой, почти не пригибаясь. Ее подруги устремляются следом, отстреливаясь на ходу. Внезапно одна из них падает, затем вторая, и Эльза с удивлением видит, как из слежавшегося наста вырываются ледяные фонтанчики. Кто-то стреляет боевыми.
Девушки поднимают головы: сверху на реку медленно и бесшумно опускаются парашюты, похожие на диковинные снежинки-переростки. Кто-то ахает: «немцы!!!»

Смена кадра. Берег, стена сухого камыша. Эльза на последнем дыхании проламывается сквозь него и падает за ствол почерневшей осины. Из своего укрытия видит курсанток на льду реки. Те мечутся под пулями, падают, орошая снег кровью, яростно огрызаются из автоматов, но это бессильная ярость: в отличие от противников, у них холостые патроны. Эльза стискивает в зубах варежку, чтобы не закричать. На глазах слезы: она ничем не может помочь. Разве что выйти на лед и разделить судьбу подруг – это кажется ей легче, чем наблюдать бойню с безопасного расстояния. Она вскакивает, но чья-то рука грубо прижимает ее загривок к земле.
Майор Дьяченко. Куда собралась?
Эльза (растерянно). Откуда здесь немцы?
Дьяченко. Вот и я хотел спросить.
Шевеление кустов позади. Белая фигура и резкий окрик «Хальт!» Майор стреляет от бедра, не целясь, и фигура падает в снег: Дьяченко, в отличие от своих курсанток, вложил в диск боевые патроны. 
Дьяченко. Бегом в лес! Попробуешь отстать – пристрелю.
Проваливаясь по пояс, они стремятся к поляне, к месту сбора групп - Эльза немо молится, чтобы застать там хоть кого-то.
Слева и справа, за деревьями, слышна немецкая речь. Их обходят, чтобы взять в клещи. Дьяченко коротко и зло отстреливается. Оборачивается и выкрикивает спутнице в лицо:
- Это ты? Ты навела десант?
Эльза (отшатываясь). Вы что?!
Дьяченко. А кто? Твоя сучка-подружка, которая якобы разбилась при прыжке?
Эльза. Сучка-подружка?! Она была беременна от вас!
Снова очередь. Дьяченко вдруг дергается, и Эльза видит кровь на его комбинезоне.


Кровь на грязно-белой материи кажется неприлично яркой. Она покидает тело майора неровными толчками, будто радуясь, что ее выпустили на свободу.
Дьяченко. Уходи. Еще сможешь спастись, если к оврагу… Пока не окружили… Я их отвлеку.
Кадр наплывом: новогодняя ночь, елка в казарме. Вальс и рука майора, сжимающая ладонь Эльзы. Предательский румянец на щеках девушки: она полжизни отдала бы, чтобы скрыть его. Однако тот, напротив, проступает еще сильнее.
Эльза забирает у майора автомат. Прикрывает Дьяченко собственным телом и ждет, когда на поляну выйдут враги. Патронов в диске почти не осталось, но если подпустить поближе…
Тем более ждать уже недолго.

Внезапно стрельба становится интенсивнее, и раздается уже с двух сторон. Эльза легко различает «мосинские» винтовки и автоматы ППШ. Слышны крики «ура!», немцы мечутся среди деревьев, устремляются к опушке, но оттуда, стреляя на ходу, бегут люди в ватниках и шапках-ушанках.
Эльза (сквозь ком в горле). Наши…
Старшина Федотыч (появляясь на поляне, точно волшебный рыцарь). Умная! Живая, мать-перемать!
Наклоняется к майору Дьяченко, прикладывает ухо к груди («Жив, слава богу»), машет рукой двум бойцам-санитарам. Поясняет мимоходом: «Моторизированная часть, которая должна была подоспеть на помощь охране моста, помнишь? Вот и подоспела».
Эльза. Из наших кто-нибудь уцелел?
Старшина (помогая девушке встать). Уцелел – кто сообразил за тобой в лес рвануть. Не все, правда. Потом сама посмотришь.
Эльза (после паузы). Федотыч… Ластика нужно найти. Обязательно.

Тот же лес, но при свете дня. Узкий проселок, у обочины стоит штабная «эмка». Дверца со стороны пассажира открыта, на сиденье полковник Лежава. Водитель отослан покурить, чтобы не слышал разговора. Возле «эмки», снаружи, Эльза, нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Поиски Ластика продолжаются уже полдня, но результатов пока никаких.
С опушки раздаются крики. Кто-то машет рукой. Эльза живо снимается с места и спешит на зов. Видит подруг – те уже сгрудились возле сугроба под ублюдочной кривобокой сосной.
Оса (дышит на озябшие ладони). Кровь. И дальше тоже.  Все снегом припорошило, я чуть мимо не прошла.  И снег примят - будто кто-то тело в чащу волок. (Оборачивается к Лисичке). Беги за полковником. Мы с Умной дальше пойдем по следу.
Особого мастерства не требуется: след читается легко, несмотря на некоторые попытки его замаскировать. Бурые пятна кто-то пытался забросать снегом, но то ли сил не хватило, то ли времени. Еще через несколько шагов девушки обнаруживают обрывок маскхалата, зацепившийся за куст. Затем натыкаются на парашютный ранец. Вряд ли немцы бросили его как приманку, устроив засаду неподалеку, но Эльза с Осой еще добрых три минуты стоят неподвижно на полусогнутых, настороженно оглядываясь вокруг. Потом Эльза опускается на корточки и с трудом расстегивает заиндевевший клапан. Сзади подходит полковник Лежава.
Лежава (скрипучим голосом). Похоже, ты была права, Умная. Посмотри-ка вокруг, может, еще следы отыщутся.
Эльза. Гражданин полковник, нужно продолжать поиски. Если тела нет, если Веру унесли, значит, унесли живую. Ну зачем им волочь через тайгу труп?
Лежава. Продолжать искать-то можно, только вряд ли найдем.
Эльза. Почему?
Лежава. А ты пораскинь умишком. Кто всеми силами втирался к тебе в доверие. Кому ты рассказывала о своем медальоне. Кто знал, что Зарубина положила его в свой сейф. И, наконец, кто бесследно исчез прямо перед нападением немецкого десанта. А вся эта херня – парашютный ранец, кровь на снегу – просто инсценировка. Агент сделал свое дело – и ушел к своим.
Эльза (упрямо). Этого не может быть. Вера не была немецким агентом.
Лежава (спокойно). Почему ты так уверена? Потому что она сказала тебе, будто беременна от майора Дьяченко?
На тропу, пошатываясь от усталости, выходит Оса. Ничего нет. След обрывается.
Лежава. Потому что след ложный. Развели вас, как детсадовских детишек. Ладно, возвращаемся.
Оса. А парашют? Забрать с собой?
Полковник. Естественно. Не здесь же бросать.
Эльза в последний раз заглядывает под клапан обнаруженного ранца. Парашют и не мог раскрыться: шпилька – деталь вытяжного механизма – была туго перетянула чем-то, похожим на тонкую прозрачную леску.

Кадр наплывом.
Поздний рассвет, уже знакомая сопка на обрывистом речном берегу, плохо различимые людские фигуры бродят в тумане, как в молоке, и изредка перекликаются меж собой. Лошади, как и давеча, идти сюда отказались - пришлось оставить на тропе, привязав к деревьям. Возле склона сопки трое: граф Брюс, Иоганн Дорман и капитан Изместьев с привычной изогнутой трубкой в зубах - моросит набивший оскомину дождь, и в трубке вместо табака плещется крохотное озерцо.
- Вот, ваше сиятельство, - устало произнес Семен Новгородцев, поднявшись по скользкому склону. - Нашли пропажу.
Граф с проворством хищной птицы схватил добычу. Мешочек пролежал в глубокой луже несколько дней, ткань начала расползаться, но содержимое - сомнительного вида лепешка из грязи - осталась в неприкосновенности.
- Молодец урядник, - с чувством произнес Брюс, снял с пояса кожаный кошель и вытащил серебряную полтину. - Держи, честно заслужил.
- Благодарствую, - Новгородцев принял подарок и кашлянул. - Только мы всем обществом решили: кто бы из нас ни отличился - деньги семье покойного Матвейчука отослать. Тяжко им без кормильца-то.
- Это тот, что Никиту первым кинулся спасать, да на нож напоролся? - Их сиятельство достали из кошелька вторую денежку. - Возьми. Им, поди, мало одной будет.
Комок грязи из мешочка, казалось, не мог привлечь ничем необычным. Однако граф сосредоточенно растер его в пальцах, и Иоганн увидел пять или шесть крохотных белесых кристалликов - точно жиринки в краковской колбасе.
- Вот он, Пелагеин камень, - произнес Брюс. - Всего несколько крупинок, однако мертвая шаманка обломала об него зубы... Доставьте это в лабораторию, приготовьте к исследованию. И еще. Скольких крыс вы привезли?
- Восемь. Четырех "раттус норвегикус", то есть обыкновенных серых, и четырех альбиносов, чтобы удобнее было отличить.
Их сиятельство чуть покривили губами.
- Мне-то уж латынь могли и не переводить... Одной норвегикус, средней по размеру, введите экстракт холерной слюны, вторую выберите покрупнее и заразите коровьей чумой, из расчета пол-унции на фунт жировой плотности... Эту вторую отсадить в отдельный вольер, под особое наблюдение.
Иоганн кивнул.
- Будет сделано, учитель. Вы хотите испытать кристаллы в действии? Может, приготовить и обычную сыворотку - на случай, если Пелагеин камень не подействует?
- Вопрос не в том, подействует ли, - задумчиво проговорил граф. - Вопрос, как подействует. Нынче же начинайте вести дневник: изменение веса, температуры, поведенческие реакции, состояние волосяных покровов... Впрочем, я только обижу вас, коли примусь учить.
- А... вы, ваше сиятельство? - осторожно поинтересовался Иоганн.  - Что намереваетесь делать вы?
- Нанесу визит  сестрам в обитель, - коротко отозвались их сиятельство. - Вернусь, думаю, завтра к полудню.

Их сиятельство вернулись не завтра к полудню, а послезавтра, незадолго до полуночи. Усталые и рассеянные, едва переступив порог, скинули в угол промокший плащ и треуголку, походя распорядились: "Горячую воду, мыло, полотенце, светильник", и прошли за натянутую занавеску, к самому главному на сегодняшний день пациенту. Состояние Никиты ощутимо ухудшилось:  кожа на груди, шее и щеках покрылась струпьями, стала серой, поручик сильно похудел и лишился едва ли не половины волос на голове.
- Он приходил в себя? - спросил граф.
- Всего несколько раз и очень ненадолго. Обычно же мечется в жару (мы с капитаном Изместьевым либо с урядником обтираем его влажными полотенцами), то прячется от мертвой шаманки, то зовет какую-то горничную Маринуили Марию, убеждает ее не травить себя, обещает жениться...
- Да, - протянул Брюс. - У каждого в шкафу скрыт свой скелет... Нужно взять кровь на анализ. Возьмите на столе чистую пробирку.
- А волосы-то почему?
- Пока не знаю. Я несколько раз наблюдал подобое у святых старцев, которые отшельниками селились в заброшенных медных и оловянных рудниках. У них тоже выпадали волосы, кожа покрывалась язвами и очень скоро приходида телесная немочь. Но, черт возьми, они сами к этому стремились: поскорее встретиться с Богом там, на небесах... А поручик молод и полон сил. Нет, Иоганн, за его жизнь я еще поборюсь... У нас есть что-нибудь съестное? С утра маковой росинки во рту не было.
Иоганн принес ужин: блюдо с подстреленной куропаткой, зелень, голландский сыр,  спаржу, до которой, он знал, граф был большой охотник, пузатую бутылочку "Шато-икем", и сел за стол напротив, ожидая новостей. Граф, однако, не произнес ни слова, прежде чем не опустошил тарелку и не разлил вино на два бокала.
- Интересное вышло рандеву, - наконец произнес он, вытирая губы  салфеткой. - Сестры были сама доброжелательность - меня охотно пригласили в обитель, поселили в специальную гостиницу для посетителей, позволили помолиться в храме, даже удостоили (правда, после некоторых проволочек) визита к настоятельнице, матушке Пелагее...
- Пелагее? - удивился Иоганн. - Пелагеин камень, обитель святой Пелагеи, и настоятельницу тоже зовут Пелагеей? Любопытное совпадение.
- В миру она носит другое имя. А Пелагея, как я понял, у них вроде духовного звания. Долго выспрашивала, для чего мне понадобился минерал. Я объяснил, что цели имею самые благородные: поставить на ноги сына капитана Изместьева Никиту. Об Алексее Илларьевиче матушка отзывалась весьма тепло: тот и на исповеди ходит регулярно, и подношения монастырю делать не забывает, и каторжан своих в узде держит, чтобы безобразий не творили... Меня отвели на холм в задней части монастыря: там у монахинь стоит что-то наподобие драги для промывки золота - с помощью нее сестры добывают крупицы Пелагеина камня, - граф вытащил из-за пазухи невеликий мешочек из плотной ткани и положил на стол. - Здесь примерно четверть унции. Хватит для приготовления снадобья, хотя для полновесного исследования... - он покачал головой. - В общем и целом же ощущение странное: будто меня, дикаря, учат жарить на костре мясо, но боятся, как бы я не опалил себе волосы. Да... Может, так оно и есть? Ладно, давайте навестим наших rattus norvegicus. Концентрация бактерий у обеих такая, что болезнь должна уже проявиться...

Смена кадра.
Крохотный закуток в соседней с лабораторией комнате (граф потребовал ее, дабы исключить контакт пациента с подопытными крысами), где на столе расположен сеточный вольер с животными. В большой вольере - здоровые особи, в двух маленьких - две зараженных. Вид у обеих плачевный: они ничего не едят и почти не пьют, у одной, что покрупнее, из пасти непрерывно течет слюна. Тельце покрыто язвами:  у Иоганна возникает совершенно непрофессиональная мысль, что крыс нарочно делают подопытными, чтобы не было жалко - их длинные хищные морды с жесткими усами, глаза навыкате, выдающиеся вперед неровные зубы... Даже лягушки в их сухих чешуйчатых кожицах, которых он препарировал на кафедре в Амстердаме, вызывали у него больше симпатии.
- Пошел процесс, - удовлетворенно протянул граф, без всякого смущения ухватив рукой в перчатке одну из rattikus за хвост. - Это та, что с коровьей чумой? С завтрашнего утра начинайте вводить ей экстракт Пелагеиного камня. Вторую держите на обычной для ее заболевания сыворотке. И - дневник, Иоганн, дневник!!! Упустите малейшую деталь - шкуру спущу!

Два дня спустя. Закуток с уже знакомым вольером: оба ученых в расстегнутых сюртуках, оба до крайности возбуждены. Оба влюбленно разглядывают крысу, коротой перед тем ввели смертельную дозу коровьей чумы - даже порция бактерий в четыре раза меньше, угодившая в кровь, способна обречь несчастное животное на смерть,традиционная сыворотка лишь на несколько часов продлит мучение...
- Невероятно, учитель, - пробормотал Иоганн. - Если бы я сам сначала не заразил ее, а потом не ввел экстракт - я бы заподозрил мошенничество.
- А ничего подобного не было? - совершенно серьезно спросил Брюс. - Признайтесь-ка.
Ученик кашлянул - без особого, впрочем, смущения.
- Гм... Никак не могу привыкнуть к вашим шуткам. Послушайте, ведь это открытие века! Настоящий переворот во врачебной науке! Все академические издания Европы будут рукоплескать великому русскому ученому!
- Ну, не скромничайте. На вашу долю тоже достанется столько медных труб, что ваша Лаура...
- Откуда вам известно про Лауру?
- Я не шпионю, не думайте. Просто в ваших ночных бормотаниях это наиболее часто встречающееся имя... Между прочим, когда будете переписывать в тетрадь этот рецепт, обратите внимание вот на эти два ингредиента... Что скажете?
- Их раньше не было...
- Все верно, это мое собственное усовершенствование, оказавшееся довольно удачным. Я преподнес его в дар монахиням... Точнее, не совсем в дар - в обмен на несколько крупинок камня. И на разрешение устроить пару тайников на территории монастыря.
- Не понял, учитель, - нахмурился Иоганн. - О каких тайниках речь?
- А вы что, думаете, я доверю запасы минерала, записи с формулами, журналы наблюдений стенам каторжного острога? - спокойно спросил Брюс.
- Но разве наша лаборатория не надежное хранилище?
Граф скупо рассмеялся.
- Наша лаборатория, дорогой Иоганн, это очень большой соблазн кое для кого. И я вовсе не хочу, чтобы этот соблазн... Впрочем, самое необходимое - то, что должно быть всегда под рукой, будет храниться здесь, в моем несгораемом ящике. Вы принесли его?
- Да.
- Хорошо. Вот этот журнал с наблюдениями за rattus и мешочек, что я принес от сестер - под замок. Еще, самое главное: о ящике, кроме нас двоих, никто не должен знать. Понятно?
Иоганн икнул.
- Понятно... А как же господин капитан?
- Он - особенно, - веско проговорил Брюс. - И давайте, наконец, отпразднуем победу. Где мой любимый "Шато-икем"?
Однако, едва они вошли в лабораторию, Брюс сделал предостерегающий жест рукой. И застыл, нехорошо побледнев лицом.
- Что с вами? - удивился Иоганн. - Я ничего не слышу. Ни малейшего шороха.
- Вот именно, - деревянными губами произнес граф. - Ничего...
Рывком откинул занавеску у постели Никиты, приник к груди поручика...
- Он не дышит, Иоганн. Дыхание остановилось! Живо за капитаном!!!
Конец эпизода.


Время настоящее.
Частная клиника, в которой регулярно – ранней весной и слякотным холодным предзимьем – проходит лечение Эдуард. На фасаде нежно-зеленым неоном светится вывеска: «Лайф-медиа». Шикарный – даже по европейским меркам – холл и ресепшен, нигде ни соринки, огромный плоский телевизор на стене крутит ролик с рекламой услуг, предоставляемых клиникой. Все устроено на самую широкую ногу.  Застекленный лифт возносит Эльзу на восьмой этаж, в отделение неврологии. Она подходит к дежурному посту и спрашивает Ольгу Ивину. Медсестричка заученно улыбается: «Присядьте на диван, она сейчас освободится». Эльза послушно садится, берет со стеклянного столика дамский журнал в яркой обложке, пробегает глазами новости высокой моды (ну ничего ж себе), и ненадолго останавливается на рекламе затычек для ушей. На последнем абзаце ее окликают.
- Здравствуйте, Оленька, - сказала она и подняла голову.
Ольга Ивина - стройная и строгая, в шуршащем накрахмаленном халатике и с волосами, стянутыми на затылке в тяжелый пучок, присела рядом на краешек дивана.
- Что случилось? Что-то с Эдиком?
- С ним все в порядке, - успокаивающе отозвалась Эльза. – Просто нужно поговорить.
- Хорошо. Только у меня мало времени…
- Ничего, я вас надолго не задержу. Дело в том, что приблизительно пятнадцать лет назад на нашем аэродроме разбился молодой парень, парашютист. Вы ведь были с ним знакомы, верно?
- Откуда вы…
- Мне сказал Эдик.
Ольга чуть помедлила.
- А что вы хотите от меня?
- Знаете, - тихо сказала Эльза, - это ведь из-за меня Эдик прикован к коляске. Я показывала его разным врачам, но они только руками разводили. И только с вашим появлением я увидела, что к Эдику снова вернулась надежда. Он не хочет это показывать, прячется за этаким холодным равнодушием… Но я же мать, меня не обманешь.
- Эдик надеется, - медсестра испытующе посмотрела на собеседницу. - А вы?
- И я. Поэтому я очень не хочу, чтобы с вами произошло что-нибудь плохое.
- Плохое? И что же мне грозит? Или кто? Ваш Разбившийся Парашютист?
- Это правда, что у следствия была версия покушения?
- Была. Но не подтвердилась. Вытяжной фал могли перетереть специально, или он перетерся сам. Тогда ведь со снаряжением было туго, это сейчас оно на любой вкус… Да зачем вам вся эта история?
- Потому что она, кажется, получила продолжение. Полтора десятка лет назад вы поменялись со своим парнем парашютами – и он разбился. Неделю назад кто-то испортил парашют моей внучки. Вы знаете, что это такое? – Эльза развернула лежавший на коленях носовой платочек и продемонстрировала то, что было в нем завернуто.
- Да, - спокойно ответила Ольга. - Хирургическая нить. Эдик использует для чучел.
- Такой нитью была перетянула шпилька вытяжного устройства в Катином парашюте. А это уже на случайность не спишешь.
Ольга нахмурилась. Эльза умоляюще коснулась ее запястья.
- Пожалуйста, расскажите мне все. Как вы надеетесь вылечить Эдика. Что вам известно о Пелагеином камне. Что означает надпись на латыни: «Верни чашу Пантелеймону…» Она была выгравирована на моем медальоне – его украли, давно, еще во время войны…  И как вся эта чертовщина связана с легендой о Разбившемся Парашютисте… Кстати, как его звали, этого вашего парня?
- Владик. Владик Изместьев. Он утверждал, будто это очень древняя дворянская фамилия. А по-моему, самая обыкновенная.
- Вы смогли бы его опознать?
- Опознать? – удивилась Ольга. – Каким образом?
- Очень просто. По видеозаписи.

Кабинет следователя. Работающая видеодвойка, перед ней четверо: хозяин кабинета, Ольга Ивина, Эльза и Джонни – хмурый и какой-то всклокоченный: «рокерская» курточка – его всепогодный «прикид», расстегнута, об аккуратной прическе, которую Женя делает в салоне красоты, ничто не напоминает, поскольку юноша в растерянности чешет то лоб, то затылок. Ролик, снятый им на аэродроме, он опознал с первого же кадра.
- Ну да, снимал я, - он недоуменно пожал плечами. – Я и не отрицаю. И это ради него у меня украли камеру?
- Похоже, что так, - легко согласился Колчин. – Вы единственный снимали «аистят» на земле, перед посадкой. Смотрите: Сергей Докучаев (тот, кого все зовут Лаперузом), подходит к девушкам и на несколько секунд закрывает спиной обзор для камеры.
- На шесть, - пробормотала Эльза.
- Что?
- На шесть секунд. Видимо, в эти секунды ранцы и поменяли местами.
- Не спорю. А теперь внимание… Стоп!
Кадр замер: «вертушка» еще на земле, но уже готова взмыть вверх, разбегающиеся кругами волны из травы, и слева, в углу кадра, странно размытая фигура человека в сером мешковатом комбинезоне.
- Узнаете? – спросил следователь у Ольги.
- Вы, простите, для чего меня от работы оторвали? – отозвалась она ледяным тоном. - Розыгрыши устраивать? Владик разбился, понятно вам? Я была на похоронах, видела его в гробу, меня допрашивали в прокуратуре – что еще?!
- Смерть гражданина Изместьева ни у кого сомнений не вызывает, - успокаивающе проговорил Колчин. – Я имею в виду другое: насколько, по-вашему, человек в кадре похож на него? Фигурой, чертами лица, возможно, позой, в которой стоит?
- Не знаю, - голос Ольги не потеплел ни на градус. – Лица почти не разглядеть… Сейчас, говорят, со спутника даже номер машины фотографируют, а тут… Ваши техники не могли сделать изображение почетче?
Джонни, который до этого момента терзал волосы на затылке, внезапно нахмурился. И ткнул пальцем в экран:
- Постойте… Он же не настоящий! Ну точно, он даже тени не отбрасывает!!!
- То есть? – искренне не поняла Эльза.
Колчин улыбнулся.
- Браво. Вы наблюдательны, Евгений. Наши техники, как вы выражаетесь, обработали запись и обнаружили монтаж. Вашего Разбившегося парашютиста вставили в кадр уже потом, с помощью обычного любительского фотошопа, - и добавил нейтральным тоном: - А вы ведь, кажется, учились на специальных курсах по монтажу?
- И что? - Джонни обиженно фыркнул. – Теперь будете меня подозревать? Между прочим, курсы, которые я закончил с отличием, профессиональные и недешевые, спросите у кого хотите. Так что, если бы я захотел, ни один ваш эксперт не отличил бы… Нет, конечно, отличил - но не сразу.
- Что ж,- медленно проговорил Николай Николаевич, - пока все свободны. Если понадобитесь, вас вызовут.
- Только, пожалуйста, повесткой, - сказала Ольга Ивина уже в дверях. – Наш заведующий – мужчина серьезный, может мне прогул поставить.
- Непременно, - кивнул Колчин. – Эльза Германовна, задержитесь на пару минут.

Тот же кабинет, тот же призрак на экране видеодвойки - чем дольше смотреть на него, тем яснее проступает дешевая подделка: фигура выглядит плоско и безжизненно, точно вырезанная из бумаги. Над лицом злоумышленник вообще посчитал лишним заморачиваться: вместо него в кадре безгубая и безносая маска.
- Это и правда сделал не Женя, - сказала Эльза. – У нас дома, в Катиной комнате, висят несколько его работ – знаете, такие большие фотографии, похожие на рекламные…
- Постеры, - подсказал следователь.
- Да, да. Они великолепные: в них есть вдохновение, оригинальность, сюжет… Женя настоящий профессионал – конечно, насколько я могу судить.
- Его никто не подозревает, - отмахнулся Колчин. И добавил после паузы: - Видите ли, Эльза Германовна, вся их компания, включая вашу внучку (только не вставайте на дыбы)… слишком обыкновенная. Да, спортивные, возможно, неглупые, но их интересы, коли разобраться, лежат где-то в области гормонов, не выше. А эту комбинацию выстроил человек другой породы, с иным жизненным опытом. И направлена она против такого же, как он сам. Кража камеры, фотомонтаж, разрытая могила… Очень похоже на поляну, заваленную валежником. Стоит убрать с нее все лишнее – и преступник останется торчать, как сухой пень.
- А что здесь можно убрать? – заинтересованно спросила Эльза. – И что оставить?
- Давайте подумаем, - Колчин порылся в ящике, выложил на стол лист бумаги и нарисовал вверху жирную единицу. – На ваш взгляд, трудно постороннему пройти ночью на аэродром?
Эльза мысленно воспроизвела тамошнюю систему охраны: шлагбаум, ограждение, будка на въезде (оттуда ясно просматриваются трейлеры на поле), еще одна – у ангаров с летной техникой. Вряд ли сторожа беззаботно дрыхнут по ночам: все-таки не «вохровские» бабульки с вязанием в кобуре. Впрочем, сама она взялась бы проникнуть и в ангар с парашютами, и даже в хозяйский трейлер незамеченной, будь у нее темная одежда и кое-что из специальной экипировки.
- Идем дальше, - ниже единицы на бумаге появилась двойка. - Кто мог нацепить рыжий парик, комбинезон и помаячить перед вдовцом?
Эльза пожала плечами.
- Вы сами сказали: все длинноногие, спортивные, с подходящей фигурой…
- Согласен. Точно так же любой мог перетянуть шпильку (для этого не обязательно быть парашютистом, достаточно залезть в интернет и прочитать устройство ранца) – это три, использовать для этого кенгутовые хирургические нити (ваш сын тоже вне подозрений по причине инвалидности) – четыре, осквернить могилу… Одного случайный человек сделать не мог: нарисовать на памятнике чашу. Что было выгравировано на вашем медальоне?
Эльза помолчала, собираясь с мыслями.
- «Верни чашу Пантелеймону, найди, куда перст укажет, и опусти вздор, воспарив…» Примерно так.
- Пантелеймон, - повторил следователь. – Покровитель больных и мучеников. Когда речь заходит о ком-нибудь из святых, что первое приходит на ум?
- Икона.
- Верно, икона. У вас есть такая на примете?
- Увы, - Эльза виновато покачала головой. Взгляд ее снова вернулся к экрану, она помолчала и неожиданно выдала:
- Есть еще кое-что, чего посторонний сделать не смог бы. Поменять местами ранцы на поле. Здесь подозрительнее других выглядит Ирина Сырникова. Не потому, что Аглая Федоровна отстранила ее от прыжков – просто ведет себя как-то чересчур вызывающе.  Светочку Аникееву Аглая прилюдно оскорбила, прошлась по ее весу – девушки… гм… подобной комплекции обычно болезненно реагируют на подобные выпады.
- Катю вы пока намерены оставить в стороне? – понимающе спросил следователь. – Хотя именно она первая высказала мысль… Ладно, продолжайте.
- Остается Аля Морозова – но я совершенно не вижу у нее мотива. Собственно, мы даже пообщаться не успели. Нет, думаю, она к этой истории непричастна.
- Как знать, - протянул Колчин. Отомкнул сейф, покопался на полке и выложил перед собеседницей картонную папку. – Почитайте.
Эльза послушно развязала тесемки. И подумала, что фотограф, работавший на месте происшествия, обладал недюжинным талантом и тягой к свободному творчеству – настолько мастерски была выстроена композиция и подобрано освещение. Мертвая девушка на снимках легко могла бы рекламировать и эксклюзивные японские часы (по неписанной летной моде развернутых циферблатом внутрь), и фирменные шмотки из магазина «Спормастер». Шикарные черные волосы в потеках воды, кровавая полоса вдоль горла и зеленая травинка, прилипшая к белой коже на виске – все это выглядело почти гламурно, точно на развороте модного журнала. Даже живая, на следующей серии фотографий, снятых гораздо раньше, она выглядела, пожалуй, менее живописной.
Следующая серия была групповой: как Эльза догадалась, прежний состав «аистят», пока еще туда не влилась ее внучка. Две красавицы-близняшки, Ирина Сырникова и Светочка Аникеева. Вся королевская рать.
- Вот эта девушка, - медленно сказала Эльза, - очень похожа на Алю Морозову. – Сестра?
- Сесетра, - подтвердил следователь, заглядывая посетительнице через плечо. – Наиля Морозова, найдена мертвой три года назад, восемнадцатого мая, возле пруда по дороге на аэродром. Орудие убийства обнаружено не было, но предположительно это нож-стропорез. Случайная свидетельница утверждала, что девушка была в компании с неким человеком в куртке с капюшоном и старом вылинявшем комбинезоне – впрочем, как выяснилось, у нее было зрение минус пять, а очки в то утро она забыла дома.
- Первый состав «аистят», - пробормотала Эльза. – А ведь Аля могла затаить зло: Катя пришла на место ее сестры…
- Ваша внучка влилась в основной состав спустя полтора года после убийства, - возразил Колчин. – Тут ее не в чем обвинить.
Эльза с сомнением покачала головой.
- Это мы так думаем.

Она надеялась застать подружек в институте, но заблудилась среди студенческих кампусов и безнадежно запуталась в учебном расписании, которое, как оказалось, совершенно не соответствует действительности. Когда же, наконец, она отыскала нужную аудиторию, лекции уже кончились, и единственный припозднившийся студент-сокурсник, выслушав вопрос, равнодушно пожал плечами: «На аэродром уехали. У них вроде сегодня тренировка».
Тренировки, однако, не было: по крайней мере, вся летная техника мирно дремала на земле подле ангаров. День клонился к вечеру, но было еще жарко, легкий ветерок лениво играл с пылью на бетонной полосе, и Ирина Сырникова, по обыкновению в майке без рукавов и пятнистых брюках (но на этот раз без газонокосилки) поливала из шланга клумбы.
- А где все? – поинтересовалась Эльза.
- Кто где. Джонни вашу Катьку катает на своей тарахтелке, Лаперуз со Светкой минут двадцать назад пошли в столовую бутерброды хавать, Палыч в город отбыл, деньги из спонсоров выбивать. А вам кто нужен?
- Аля Морозова.
Ирина покрутила головой.
- Гм… Только что на тренажере крутилась. Делать-то особо нечего, ментура все полеты закрыла до выяснения…
- Ира, - напрямую спросила Эльза, - почему вы не сказали, что девушка, которую убили в лесу, Алина сестра?
- А вы не спрашивали, - без малейшего удивления отозвалась собеседница. – Да и преступника все равно не нашли – может, это вообще был какой-нибудь пришлый маньяк.
- В старом летном комбинезоне и со стропорезом?
- Откуда вы знаете?
- Следователь просветил.
- И что вы хотите? Выяснить, не ваша ли внучка ее по горлу полоснула, чтобы занять место в команде? Молчу, молчу, - она подняла руки, заметив в глазах Эльзы недобрый огонек. И повторила выводы Колчина: – Палыч с Аглаей почти полгода нового кандидата в четверку искали, пока Катька не подвернулась. Так что с этой стороны все чисто.
- Аля за ворота не выходила?
Ирина снисходительно усмехнулась.
- Я не сторож брату моему… Не помню, откуда это.
- Пофигисты, - в сердцах проговорила Эльза чуждое для нее слово. – А если на вашем аэродроме произойдет еще одно убийство? По-прежнему будешь своей газонокосилкой стрекотать, клумбочки поливать?
Ирина швырнула шланг в траву.
- Нет, вы меня достали. Как оно, по-вашему, произойдет – я же говорю, менты все полеты запретили!

Неглубока ложбинка почти на границе аэродрома. Три тонкие молодые березки на бугорке и раскидистый куст бузины – любимое место отдыха «аистят» в ожидании вызова к вертолету. Бузина создает ощущение некой уютной уединенности: тебя за ней не видно, зато вся территория как на ладони. Девушка с восточной черной косой – Аля Морозова – сосредоточенно наблюдает за Эльзой и Ириной Сырниковой. Сзади осторожно подходит некто в темной курточке с накинутым капюшоном и трогает девушку за рукав: «Пошли отсюда, нечего светиться». Оба, пригнувшись, как разведчики, спешат к опушке леса.
- Нет, ну что ей надо? – с неудовольствием пробормотала Аля, быстро шагая по тропинке. – Сидела бы дома, вязала носки… А вдруг станет известно, что это я поменяла ранцы?
- Никто ничего не докажет. И, между прочим, ты спасла от смерти ее внучку.
- Получается, что так, - Аля чуточку помедлила. – Я ведь Катю поначалу возненавидела, представляешь?  Но я тогда не знала всего… А когда узнала, стало жутко… И сейчас жутко.
- Не волнуйся. Мы просто в нужный момент переключим их внимание.
- Это как?
- Ну, если у ребенка нужно отобрать игрушку, а ты знаешь, что он расплачется – как ты поступишь? Дашь ему новую.
Аля с сомнением прикусила губу.
- Милиции-то новую игрушку не подбросишь…
- Фу, им-то как раз проще простого. Вот со старой перечницей придется повозиться.
Послышался негромкий щелчок. Девушка посмотрела на спутника, и ее глаза удивленно расширились.
- Камера… Так вот куда она исчезла! А ее ищут-ищут… Ты что, снимать меня хочешь? Зачем?
Собеседник рассмеялся и поймал спутницу в объектив.
- А это и есть новая игрушка. Гляди-ка, вон наш пруд… Повернись чуть-чуть к нему, сделай вид, что пейзажем любуешься.

Хроники Нарнии. Сказки болотной избушки.
Титры на экране: полустанок Белая Грива, 30 км. от Архангельска, октябрь 1951 г.
Промозглое серое утро. «Бабьим летом», которое обычно устанавливается в эту пору, сейчас  и не пахнет: лиственные деревья стоят черные и нагие, если так пойдет дальше, скоро выпадет снег. Крошечный полустанок: несколько кривобоких домиков, будка путевого обходчика и железнодорожная насыпь, участок которой размыли недавно прошедшие дожди. Перед поврежденным участком стоит эшелон:
старенький трофейный паровоз ТР и шестнадцать «столыпинских» вагонов с зэчками разного возраста. Старшей, Степаниде Прохоровой, «Степке-поллитровке», далеко за шестьдесят. Младшей, Айше Малуевой по кличке «Чурка», в прошлом месяце стукнуло пятнадцать. Девчонку не отпускает от себя рослая широкоплечая Танька Нардым, получившая кликуху, видимо, по названию последнего места отсидки. Вдоль вагонов не торопясь идет Эльза Дорман – в форменной пилотке и шинели с синими капитанскими петлицами. За ней с трудом поспевает путевой обходчик. Он однорукий: левый пустой рукав заткнул за пояс.
Обходчик. Не извольте беспокоиться, гражд… то есть товарищ начальник. Я из сторожки телефонировал в управление, обещали выслать бригаду.  Тут километрах в пяти лагерь для заключенных. Правда, подождать придется: пока наряд выпишут, то, се…
Эльза. Руку-то где потеряли?
Обходчик. Под Курском. Я там в противотанковом батальоне был, а фрицы аккурат в первый раз «тигров» на нас выпустили… Ага, едут, кажись. Два грузовика с бригадой и начальство на легковушке. Теперь дело пойдет, при Дьяченко-то они работают, как заведенные.
Эльза. При ком?
Обходчик. Начальника лагеря зовут Семен Андреевич Дьяченко. Он старший майор.

Он появляется из заляпанной грязью «эмки» - высокий, худощавый, в серой шинели и начищенных сапогах. Две полуторки осторожно объезжают его по расхлябанной грунтовке, останавливаются, и оттуда выгружаются зэки в ватных фуфайках. Эльза спокойно стоит на насыпи, подняв воротник кожанки и сунув руки в карманы. Странно, но она нисколько не удивлена. И не взволнована: сердце бьется абсолютно ровно.
Дьяченко (подходя к Эльзе, и кажется, не узнавая ее). Вы здесь старшая?
Эльза. Так точно. Капитан Дорман, начальник охраны эшелона.
Дьяченко. Рад знакомству, барышня. Что за груз везем?
Эльза. Этап на Пушлахту.
Дьяченко. Бабы, значит. Я бы на вашем месте выставил двойное оцепление, и чтоб из зэчек никто к окошкам не подходил…
Вдруг замирает, будто пораженный громом. Медленно протягивает руку и трогает Эльзу за плечо. Умная, неужели ты?

Двое медленно, точно влюбленная парочка, идут вдоль насыпи. Там споро разворачиваются ремонтные работы: слышен стук кирки, скрежет сразу нескольких лопат и повизгивание громоздких груженых тачек.
Дьяченко. А ты такая же красивая, как и восемь лет назад… Или девять? Я тут совсем счет времени потерял. И даже на фамилию не среагировал, вот же черт…
Эльза. Потому что искали меня среди живых. А нужно было искать среди мертвых. Вы ведь давно меня похоронили, верно?
Череда быстро сменяющихся  кадров. Утоптанный снег на плацу, колючая проволока и строй молоденьких девушек в больших, не по размеру, ватниках. Пропавшая без вести Верочка-Ластик. Лисичка, застреленная снайпером на ничейной полосе под Гданьском. Белка, схваченная во время диверсии на военных складах в Сливовицах и замученная гестапо. Ромашка, убитая взрывом при штурме аэродрома в Бреслау – гарнизон к тому времени выбросил белый флаг, и только рота СС еще удерживала взлетную полосу, дожидаясь, пока последний самолет не вывезет из города гауляйтера. Оса – мудрая, рассудительная, взявшая на себя роль старшей сестры при девчонках-соплюшках… Она так и не доехала до фронта: их поезд попал под бомбежку на маленькой станции Игнач недалеко от польской границы. Ни среди живых, ни среди мертвых ее не обнаружили…
Дьяченко. Ладно, чего тут мерзнуть. Хавроньев! В дом веди, да поживее, к тебе тут два больших начальника.
Хавроньев – тот самый старик-обходчик – суетливо ведет гостей в сторожку. Внутри тесно и не прибрано: сразу видно, дом без хозяйки. Да и без хозяина, не дом, а некое временное пристанище длиною в жизнь. Дьяченко по-хозяйски усаживается за колченогий стол, замечает бутыль с мутноватой жидкостью и презрительно дергает подбородком: «Ты это дерьмо убери подальше. Сбегай-ка до моей «эмки», найди Архипова и скажи, пусть тащит сюда вещмешок. Да осторожнее, не дай бог разобьет чего-нибудь».
Эльза. Как-то вы с ним… Все же фронтовик, руку потерял на Курской дуге…
Дьяченко. На какой дуге? Зерно он на станции воровал. Завидел патруль, полез под вагон, а поезд возьми да тронься… Архипов! Где тебя черти носят?
На пороге появляется высокий худой мужчина в телогрейке и сапогах. Привычным, вбитым в кровь движением сдергивает с бритой головы ушанку, ставит на стол вещмешок. Запавшие глаза равнодушно скользят по Эльзе и, не задержавшись, уходят в сторону.
Дьяченко (свинчивает крышку у бутылки с хорошей водкой). Свободен. Ну, со свиданьицем, Умная.
Эльза (молча пьет и кивает в сторону двери). Кто это был?
Дьяченко. Архипов? В «шарашке» работает – это отдельный барак для ученых, у них там и лаборатория, и еще много чего. Я его иногда беру шофером на «эмку» – хочется пообщаться с интеллигентным человеком. У меня основной контингент кто? Быдло уголовное… (дергает уголком рта). А меня ведь тогда, после нападения десанта, едва не арестовали. Отвалялся два месяца в госпитале (ранение оказалось серьезным: кость была задета, уже и гангрена начиналась). Школу за это время расформировали как «засвеченную», меня чуть ли не в предательстве обвинили. Нашлись покровители, организовали перевод в систему МВД, в Управление северных лагерей. Так что одни мы с тобой остались, Умная. Ты да я. Хотя, вру. Не вдвоем – втроем. Дружок здесь твой, старшина Федотыч. Конвоем командует.
Эльза (с искренней радостью). Федотыч? Жив?
Дьяченко (с хмельной задумчивостью). Ну… А я ведь вспоминал тебя. Как мы танцевали вальс под Новый год. Да… Зацепила ты меня, Умная. Как тебе это удалось...
Эльза. А как же Верочка?
Дьяченко (равнодушно). Что «Верочка»? Или ты всерьез поверила, будто она была беременна? На фронт девочке не хотелось, вот и сочинила слезливую историю. Надеялась, что я ее оставлю при школе.
Эльза (поднимаясь из-за стола). Душно здесь. Пойду на воздух.
Выходит на крыльцо, вглядываясь в туман. Вдалеке, метрах в пятидесяти, зэки из ремонтной бригады восстанавливают пути: слышатся невнятные голоса, стук лопат и звуки губной гармошки, по которым Эльза тут же узнает старшину: марш из «Веселых ребят» ему всегда особенно удавался…
Она осторожно двигается не на голоса, а в противоположном направлении. Заворачивает за угол – и нос к носу сталкивается с недавним знакомцем, Дьяченковским шофером. Прижимается к его груди и всхлипывает едва не в полный голос: «Игорь… Игоречек, родной…»
Игорь (дрогнувшим голосом). Здравствуй, сестренка.

Смена кадра. Размытый участок насыпи, множество работающих людей в арестантских бушлатах. Лысоватый щуплый зэк лет пятидесяти равнодушно сидит на бревне и смолит свернутую цигарку. Молодой парень, почти мальчишка, «запряженный» в неподъемную для его комплекции тачку, недовольно косится на приятеля.
Мальчишка. Помог бы, Грыжа, чем зад отмораживать.
Грыжа. Ты, Чинарик, оглядывайся, на кого тявкаешь. Ты мамкину грудь сосал, когда я уже в законе был. Так что мне с тобой в падлу сидеть рядом, не то что кайлом махать.
Чинарик с трудом катит тачку вдоль насыпи. Напротив вагона с зарешеченными окнами на секунду останавливается, смотрит вверх – и неожиданно натыкается на ответный взгляд: глаза кажутся громадными, будто нездешними. Парнишка торопливо выгружает щебенку и пускается в обратный путь.
Чинарик. Слышь, Грыжа… А в тех вагонах – бабы. Я одну в окошке засек. Она на меня глянула и спряталась. Да ты не сомневайся, у меня глаз наметан.
Грыжа (лениво щелкает мальчишку по носу). Наметан… Женилка еще не доросла.
Чинарик. Да я не о том. Братва-то голодная, сколько времени без баб. Только шепни – такая буча подымется. Вертухаи отвлекутся, а лес – вот он, рядом.
Грыжа (растягивая безгубый рот, что с определенным допущением можно назвать улыбкой). Далеко пойдешь, парень. Ладно, шустри, только по-тихому. Выберемся на волю – замолвлю за тебя словечко кое перед кем.

Смена кадра. Угол сторожки, за которым двое: кроме них сейчас во всем мире не существует больше ничего и никого.
Эльза. А почему Архипов?
Игорь Дорман. Шестнадцатый барак, «шарашка» за отдельной колючкой, для ученых. Мы там все - Ивановы, Петровы да Сидоровы.
Эльза (обнимает брата покрепче, словно опасаясь, что тот растает в тумане). Тебе что-нибудь известно о папе?
Игорь. Папу расстреляли в сорок четвертом, почти сразу после ареста. Я тоже все время ждал. Каждую ночь ложился на нары, и думал, что вот сегодня за мной придут. Знаешь, как мы отличали? Если приходили и говорили «на выход с вещами» – значит, в другую тюрьму. Или на этап, или на пересылку. Если просто «на выход» - это туда.
Эльза. Следователь говорил, что вы отказались выполнять какое-то важное задание. Что это было за задание?
Игорь (после паузы). Мы работали над одним химическим препаратом.  Он мог управляемо воздействовать на иммунную систему человека. К примеру, повысить ее работоспособность до небывалых высот. Или понизить до нуля, фактически отключить. Если бы нам удалось завершить нашу работу - это был бы настоящий переворот.
Эльза. Что же помешало?
Игорь. Основу препарата составлял очень редкий минерал, местные жители называют его Пелагеин камень. Вроде бы лет пятьсот назад этот камень впервые нашла игуменья Пелагея, настоятельница монастыря… А в 18-м веке его месторождение искал наш с тобой предок, Иоганн Дорман. Мы изготовили образцы, начали проводить тесты на мышах. Потом на собаках. Потом на людях – добровольцах. Все шло хорошо, но в последних сериях вдруг обнаружились… некоторые побочные эффекты. Папа велел прекратить испытания. Его обвинили в саботаже. Кто-то из коллег написал донос.
Эльза. И ничего нельзя было предпринять?
Игорь. Ну почему. Папа мог указать в отчете, что испытания прошли гладко, и препарат готов для запуска в серию. Но он отказался. Ты же его знаешь… Мне пора. Хватятся еще.
Эльза (умоляюще). Подожди…

Железнодорожная насыпь. Мерное постукивание кирок и лопат внезапно разрывает то ли крик, то ли хрип: «Бей!!!»
Все приходит в движение. Пара молодых солдатиков падают сразу: они не успели повоевать, оттого и звериного чувства опасности у них не было – как у бывших фронтовиков или опытных охранников, которых жизнь приучила сначала нажимать на курок, а потом кричать «стой, буду стрелять!». Кто-то из зэков кидается на Федотыча. Старшина без большого напряжения перекидывает противника через себя, встречает следующего нападающего коленом в пах и прикладом в висок. И передергивает затвор ППШ. Слышен заполошный крик:  «Братва, там бабы в вагонах! Гульнем напоследок!!!» «Не сметь!» – кричит старшина, посылая очередь поверх голов. И с ледяной тоской наблюдая, как озверевшая толпа сминает охрану.
Обходчик Хавроньев (подбегая к Эльзе). Беда, гражданин начальник. Зэки бучу подняли, с охраной сцепились. Сейчас перебьют всех.
Эльза. Телефон в сторожке есть?
Телефон – старый, допотопный (точнее, довоенный), обнаруживается на стене в сторожке, возле подслеповатого окна. Эльза подбегает к нему и крутит ручку. Дежурный? Говорит капитан Дорман, начальник караула эшелона Л-119. Соедините с оперчастью, живее, у нас внештатная ситуация…
В дверях возникает бледный, как полотно, Хавроньев. Делает неуверенный шаг – и падает, из его спины торчит узкое граненое лезвие. Лопоухий зэк в расхристанном арестантском бушлате отталкивает мертвое тело и входит в комнату. Пистолет в руке Эльзы нисколько не пугает его.
Зэк. Кинь шпалер-то. Все одно всех не положишь.
Эльза и вправду медлит: для нее арестанты остаются своими, русскими, пусть те и находятся по другую сторону колючки. Промедление оказывается роковым: женщину бьют по лицу и сбивают с ног. Сверху наваливается сразу несколько человек. Кто-то зажимает ей рот, рвет на груди гимнастерку, с угрюмой яростью прижимает колени к полу… Слышен исступленный шепот: «Брыкайся, лярва, я норовистых ой как люблю…»
И сознание гаснет.

Женщин-зэчек, кому особенно везет, выносит из эшелона людской волной. Айша Малуева по кличке «Чурка» выпадает наружу, переползает через переплетение тел и в испуге прячется под вагоном. Поворачивает голову – и с размаху натыкается на испуганные полубезумные глаза – надо думать, не менее безумные, чем у нее самой. Глаза принадлежат мальчишке.
Чурка. Ты кто?
Чинарик. А ты?
Чурка. Чурка.
Чинарик. Ладно. Жить хочешь - ползи за мной.
Сильные руки вытягивают обоих из-под колес.
Грыжа (зло). Тебя где носило, тля? И кого на хвосте приволок?
Чинарик. Это Чурка.
Грыжа. Вижу, что не Таис Афинская. Вот что, сосунки. Сейчас по моей команде рвем к лесу. И так, чтобы пятки сверкали, ясно?

Лес только из окна вагона казался близким и притягательным. На деле же Чурке всерьез кажется, что она никогда не добежит до него. Сзади слышен топот и тяжелое дыхание: в рывок ушли Танька Нардым и старуха Степанида. Впереди всех бежит Чинарик, от него чуть отстает бритоголовый зэк по кличке «Грыжа».
Позади вразнобой трещат винтовочные выстрелы. Бритоголовый вдруг дергается, но продолжает бежать, скособочась и схватившись рукой за правый бок.
Под ногами внезапно чавкает. Чурка в запале делает шаг, и вдруг проваливается почти по живот. В испуге рвется назад, на сухое место. Оглядывается и обнаруживает, что они на краю болота.
Грыжа (сползая спиной по тощему замшелому деревцу). Все. Похоже, отбегался.
Чинарик (задирая подол рубашки). Погоди, не умирай, сейчас перевяжу...
Грыжа. Не мельтеши. Все одно хана, они мне в печень засадили, гады… Хотел я тебя, парень, в люди вывести - не успел. Нагнись-ка поближе, что скажу…
Чинарик присаживается на корточки. Некоторое время слушает. Потом
осторожно закрывает старому зэку глаза. Выпрямляется, подходит к молодому деревцу, еще не вошедшему в силу, ломает и примеривает к руке. Объявляет остальным: «Грыжа сказал, тут тропа есть на ту сторону. Готовьте жерди».

Смена кадра. Избушка путевого обходчика.
Внутри следы недавнего погрома: разбитое окно, перевернутый колченогий стол, сорванная со стены самодельная полка и целая россыпь черепков на полу. Наводить порядок здесь больше некому, да и незачем. Единственная уцелевшая мебель – это железная кровать с продавленной сеткой, на которой, укрытая шинелью, лежит Эльза. Она старается не шевелиться: тело болит так, что даже заплакать нет сил. Снаружи, сквозь выбитую дверь, слышны отрывистые команды.
Старшина Федотыч (входя в комнату). Зачищают. Беглых в основном переловили, но шестерых не досчитались.
Эльза (из-под шинели). Привет, Федотыч.
Старшина (присаживается на край кровати). Вот и свиделись, Умная. Досталось, да? Ничего, ты сильная, выдюжишь.
Эльза. Кто в побег ушел?
Старшина. Трое твоих, из эшелона, трое наших. Одного я подстрелил у кромки леса, но, видно, не до конца.
Незнакомый Эльзе военный. Подстрелили – значит, кровь капала. Кровавый след – самый верный.
Эльза с трудом поворачивает голову. Внешность у мужчины самая обыкновенная: невысокий, сухощавый, с совершенно незапоминающимся лицом, одетый в потрепанную солдатскую телогрейку, вылинявшую пилотку и короткие яловые сапоги. Автомат у локтя – так, что чуть шевельни рукой, и палец сам ляжет на спусковой крючок.  Приклад обмотан буро-зеленой маскировочной тканью. Мужчина коротко кивает Эльзе: «Капитан Фирсов, командир спецбригады», и ей становится ясно, кто перед ней.
«Волкодав», «охотник за черепами», специалист по полевому розыску.
Майор Дьяченко (с досадой). Шофера моего, Архипова, найти не могут. Неужели тоже в тайгу рванул? Непохоже: такие больше письма Наркому строчат, невиновен, мол, предан делу партии, готов искупить и доказать… Ничего. Поймаем – разберемся.
Поднимается с табурета, по пути к двери достает пистолет из кобуры и проверяет обойму.
Эльза. Стойте. Я с вами.
Фирсов. Товарищ капитан, мы не на прогулку собираемся. А вы сейчас и с кровати вряд ли встанете.
Эльза молча откидывает шинель и встает, ухитрившись даже не опереться о спинку кровати. Трое сбежавших – из моего эшелона. Я хочу вернуть их живыми. А ваших «волкодавов» я знаю: они сначала стреляют, потом спрашивают, кто таков.
Фирсов. Ну, если так… Хватит пяти минут на сборы?

Несколько часов спустя. Сумеречная стылая тайга, сквозь которую невесомыми тенями скользят люди в комбинезонах-«лохмашках», с обмотанными, как у капитана Фирсова, прикладами автоматов. Две молчаливые немецкие овчарки тянут вперед, уткнувшись носом в землю. У овчарок густая и ухоженная шерсть, упругие мышцы и незлые глаза профессиональных убийц. Возле замшелого дерева на краю болота они неожиданно останавливаются и глухо ворчат: так они поступают при обнаружении важного, но неопасного объекта. К примеру, мертвеца.
Капитан Фирсов (прикладывая палец к сонной артерии мертвого Грыжи). Готов. Живучий народ эти зэки: с двумя дырками в печени, и вон куда ушлепал.
Один из бойцов – подчиненных Фирсова. Товарищ капитан, там деревце сломано. И еще одно… Может, они носилки собирались для него делать?
Фирсов. Нет. Он уже умер, когда остальные отсюда ушли.
 Дьяченко (недоверчиво). Почему вы так решили?
Фирсов. Один из них ему глаза закрыл: палец отпечатался на верхнем веке. Думаю, они жерди делали, тропу искать. Вопрос, нашли ли… (вытаскивает карту из планшета). Одинцов, бери отделение, обогни болото с юго-востока. Я – с севера. Встречаемся вот в этой точке. Потом возвращаемся. Товарищ капитан, а вы отдышитесь и догоняйте. Только в болото не суйтесь.
Эльза остается одна. Присаживается на пень, стараясь унять противную дрожь в коленках: недавние события дают о себе знать. Сумерки незаметно перетекли в ночь, невнятные звуки заполняют лес, и луна чертит на прошлепинах воды, среди обманчиво ровного ковра ряски, кривоватую дорожку
Прямо посреди болота, метрах в тридцати от берега, Эльза видит женщину.
Это происходит так неожиданно, что Эльзе не приходит в голову ни позвать кого-нибудь, ни даже вынуть из кобуры пистолет. Женщина на болоте поднимает руку - то ли зовя с собой, то ли, наоборот, отталкивая. Эльза, как зачарованная, шагает в трясину. И через несколько шагов проваливается едва ли не по макушку.
Ей удается вынырнуть, она пытается найти хоть какую-нибудь опору, но трясина ледяным обручем давит на грудь и засасывает все глубже и глубже. Единственное, что остается – это запрокинуть голову. И посмотреть на небо в последний раз – небо без звезд, почему-то именно это расстраивает ее сильнее всего…
Однако в самый последний миг в ладонь Эльзе упирается корявая палка.  И она хватает ее, не веря в спасение.

Смена кадра. Крошечный островок среди топей, на котором, как поняла Эльза, когда-то, при царе Горохе, действовал рудник. Почерневшая избушка с подслеповатыми окошками, внутри полумрак, из-за угла сложенной из камней печки смотрят настороженные глаза. Эльза узнает Таньку Нардым, Степку-Поллитровку и девочку Айшу по кличке Чурка. Рядом с ними молодой парень из зэков-ремонтников – все, кто ушли в рывок. В противоположном  углу, на грубо сколоченной лавке, закутанная в телогрейку девочка лет четырех-пяти.
Хозяйка избушки уверенно входит в комнату, ставит в угол ружье-двустволку и тихонько говорит Эльзе: «Не бойся, Уменыш, тебя никто не тронет».
Эльза. Ластик… Господи, ты жива…

Серый рассвет. Клочки тумана над болотом, но в избушке относительно тепло: в печке потрескивают дрова. Две давние подруги за столом, у окошка – Верочка-«Ластик» рассказывает историю своего спасения.
Она невероятна, почти фантастична. Спастись после падения шансов не было: ни высокое дерево, на которое упала девушка, ни сугроб в рост человека соперничать со смертью не могли - их хватило лишь чтобы отсрочить ее на пару минут и сделать более мучительной. Тела Верочка не чувствовала. И не могла ни вздохнуть, ни крикнуть, хотя слышала голоса неподалеку.
Ее подобрали монахини, жившие до войны в монастыре – там, где потом была организована школа для диверсантов. Когда монахинь выселили, они ушли в лес и построили скит – там Верочка лежала почти полгода, пока сестры выхаживали ее.
Эльза. Как им это удалось? С такими травмами, как были у тебя, люди не встают по много лет. Или совсем не встают…
Верочка. Трудно сказать. Они владеют каким-то особым секретом, который передается из поколения в поколение. Я только однажды случайно услышала название: Пелагеин камень. Там, где его месторождение, растет особый лен: сестры делали из него ткань и оборачивали меня - говорили, что кости срастутся быстрее. Я не верила. А они действительно срослись.
Эльза. Чудеса…
Верочка (с мягкой улыбкой). Да разве чудеса только в этом. Аюшка, поди-ка сюда.
Девочка – та, которая сидела на лавке, доверчиво подошла. Ластик взъерошила ей волосы и посмотрела на подругу: догадается – не догадается?
Эльза (сквозь ком в горле). Неужели дочка?! Не может быть. А почему назвала так странно?
Верочка. Да это она сама переиначила. Говорит плохо, и ножку подволакивает…  Это пустяки. Знаешь, когда она впервые толкнулась в животе – там, в ските… Я сначала не поняла.  Матушка Пелагея, настоятельница, пощупала мой живот и говорит: будет ребенок. Я чуть не рассмеялась: какой ребенок, вы же сами меня из леса приволокли полудохлую. Мне не то что рожать… А матушка: значит, так Богу угодно.
Эльза. Не страшно одной?
Верочка. Если одной – чего ж страшного. Да я и не одна: мы вдвоем с Аюшкой.
Эльза (кивает на беглых). А эти как здесь очутились?
Верочка. Как и ты - заблудились в болоте. Я случайно на них наткнулась. Привела сюда, обогрела, дала еды. Днем провожу на ту сторону болот, там тоже есть тропа.
Эльза. Ластик, это беглые зэки. Я должна их вернуть.
Степка-Поллитровка (лениво). Правда? Одна – четверых? Не надломишься?
Внезапно утреннюю тишину разрывает металлический голос, идущий от края болота: «Эй, в доме! Вы окружены! Выходите по одному, с поднятыми руками. Сдадитесь – гарантирую жизнь. Иначе разнесем к чертям вашу избушку на курьих ножках!»
Чурка отчаянно всхлипывает. Мальчишка в арестантском бушлате притягивает ее к себе, и она утыкается ему в плечо, как в самую надежную защиту…
Степка-Поллитровка. Дождались, мать-перемать… Танька, ружье! А ты, гражданка начальница, сейчас выйдешь наружу, скажешь своим, чтобы убрались. Или мы твою подружку вместе с дочкой начнем на ремни резать.
Эльза сжимает зубы. Немо прикидывает дистанцию: до зэчки метра полтора, можно запросто обезвредить ее одним молниеносным прыжком (японская техника «хики-тэ», «заряженный арбалет») - слишком хорошо, на совесть и на страх Эльзу учили в свое время.
Если бы не Аюшка…
Эльза. Хорошо. Но одно условие: Ластик идет со мной. Иначе мне не поверят. И запомни: никто не должен пострадать.
Чурка (с робкой надеждой). А нас точно пощадят, если сдадимся? Мы ведь никого не убили…

Узкая тропинка от избушки к краю островка, где в тумане, за ломким камышом залегли Фирсовские «волкодавы» – Эльза и Верочка почти физически ощущают, как их разглядывают в перекрестья прицелов. Одна надежда – на белую косынку в поднятой руке Ластика.
Верочка. А помнишь, я говорила про мальчика из нашего детдома? Его Шишок звали.
Эльза. Это который вам сказки на ночь рассказывал?
Верочка. Ну да. Мне еще казалось, что он все время где-то рядом. Теперь поняла, почему.
Эльза. Ты его узнала по какой-то примете?
Верочка. Это не совсем примета, Но узнать по ней можно запросто…
Выстрел. У кого-то в избушке – у Степки, или у Таньки Нардым – не выдерживают нервы. Нечто громадное, обжигающее, страшное толкает Эльзу в спину. Земля стремительно несется навстречу, пули густо летят уже с обеих сторон, и перед тем, как потерять сознание, Эльза с ужасом видит, как рядом замертво падает Ластик.
Степка-Поллитровка (глядя, как Танька Нардым перезаряжает ружье). Сдурела? Положат же всех!
Танька (отчаянно). Все одно хана. А  с этой сукой мне на том свете веселее будет. Получите, сволочи! Ненавижу вас. Господи, как же я вас ненавижу!!!

Глаза Верочки спокойны и самую малость удивлены. Из уголка губ к подбородку тянется тоненькая струйка крови. Пуля – неизвестно какой из противоборствующих сторон выпущенная – пробила Ластику висок. Подбегает майор Дьяченко, и, не обращая внимания на Верочку, присаживается на корточки перед Эльзой. Прижимает  палец к сонной артерии и с облегчением машет рукой, подзывая санитаров. Рядом останавливается капитан Фирсов.
Фирсов. Жива?
Дьяченко. Жива. Капитан, делай что хочешь, в доску расшибись, но ее срочно надо в госпиталь.
Фирсов (уверенно). Доставим. А вторая кто? Из ваших?
Дьяченко (глядя в мертвое лицо Верочки). Понятия не имею.

Смена кадра. Ясный, словно в насмешку, день. Свет проникает в избушку на островке через сотни пробоин, рождая на полу замысловатую игру солнечных зайчиков. Бой давно угас, вначале по комнате еще грохотали чужие сапоги, слышались мужские голоса и непонятные щелчки (фотограф снимал для отчета трупы беглецов), но вскоре смолкли и они. Никто из непрошенных гостей не заметил, что печка, по наитию сложенная из битого кирпича, имеет одну особенность: небольшую полость в задней стенке. Обычно она использовалась для хранения кухонной утвари, но частенько служила и для игры в прятки – маленькая Аюшка обожала эту игру.Убедившись, что вокруг тихо, девочка покидает свое укрытие. Подбирает с пола раздавленную картофелину, глотает ее, не жуя, и осторожно выползает на улицу. Жмурит глазенки от яркого света и неуверенно зовет: «Мама!»

Кадр наплывом.
Иное время, иная обстановка – уже знакоая зрителю, поэтому титры на экране отсутствуют.
Помещение лаборатории, постель больного Никиты. Неподвижные, будто отлитые из воска фигуры: капитан Изместьев, Иоганн Дорман и их сиятельство граф Брюс. Длинный стол заставлен колбами, ретортами, в некоторых происходят некие реакции под воздействием спиртовых горелок: грандиозная работа близка к завершению.
Близка - но не завершена.
- Приготовьте раствор, - отрывисто приказал граф. - Жировой, из расчета согласно моей рецептуре.
- Ваше сиятельство, - негромко возразил Иоганн. - Осмелюсь напомнить: мы не успели испытать ваш метод даже на крысах...
- Вздор. Вы сами осматривали свою любимицу, зараженную коровьей чумой. Она должна была издохнуть три дня назад, но до сих пор жива и здорова.
- Да, но старинная рецептура...
- Старинная рецептура годится разве что для лечения коклюша, - граф Брюс рывком притянул помощника к себе и шепотом прокричал с лицо: - Мы имеем дело с полным прекращением сердечной активности, Иоганн. Фактически то, что я собираюсь сделать - даже не врачевание, а воскрешение. Как пророк Илия вернул к жизни сына вдовы, как Иисус воскресил Лазаря, четыре дня пролежавшего мертвым в пещере. Этот славный юноша уже стоит по другую сторону Стикса. И либо я вытащу его здесь и сейчас, либо этого не сделает никто и никогда. Впрочем, решаем не мы с вами, - их сиятельство обернулись к капитану Изместьеву. - Вы отец, Алексей Илларьевич. Последнее слово за вами.
Капитан откашлялся.
- Ваше сиятельство, видит Бог, в других обстоятельствах я бы ни за что... Но Никита умирает!!! Если вы в силах помочь... Если требуется мое согласие на все, что угодно - вы его имеете.
- Благодарю, - кивнул граф. - Иоганн, начинайте вводить эликсир.
Дождавшись, пока помощник отойдет к столу выполнять указание, Яков Виллимович обернулся к Изместьеву.
- Капитан, у меня и к вам будет несколько важных поручений.
- Все, то угодно, ваше сиятельство, - твердо повторил тот.
- Я видел у вас в часовне, возле Привратной башни, икону святого Пантелеймона, покровителя больных и страждущих. Прикажите доставить ее сюда.
- Будет исполнено.
- Еще: есть ли у вас на примете хороший мастер-краснодеревщик и ювелир? Необходимо исполнить несложный заказ, но так, чтобы об этом никто не прознал, даже самые близкие. Особенно близкие, вы поняли меня?
- Так точно, - Изместьев откашлялся. – Доставят нынче же.

Смена кадра. Те же декорации, но судя по тому, что всех трех участников событий сморил-таки сон (несмотря на их грандиозную важность), прошло минимум несколько суток. В узкое окошко под самым потолком проникает полоска света: она ласково и немного робко освещает лик святого Пантелеймона на полке в красном углу, за крошечной масляной лампадой. Некий неясный шорох за натянутой занавеской, осторожный вздох и кто-то негромко зовет: "Батюшка..."
Троих, мирно прикорнувших за столом среди пробирок, этот возглас смыл с места, точно девятая волна во время шторма. Все трое оказались у постели больного через секунду, много через полторы.
- Никитушка, сынок, - прорыдал Алексей Илларьевич, не сдерживаясь. - Как ты, а? Как себя чувствуешь?
- Не знаю... - поручик попробовал приподняться на подушках, но рухнул обратно. - Где я?
- В лазарете, - успокаивающе произнес граф. - Помнишь хоть, что с тобой произошло?
Никита болезненно поморщился.
- Дыра какая-то под землей. Девка страшная, вся переломанная, ко мне руки тянет... Горло хочет перегрызть.
- Нету той девки, - улыбнулись их сиятельство. - Сгинула, и не вспоминай. А вот горничную-то придется подарочком побаловать: твой сынок у нее растет, коли ты нам не наврал.
Никита слабо усмехнулся.
- Так это ж надо, чтобы батюшка в столицу отпустил...
- Отпущу, - горячо пообещал капитан. - Как их сиятельство разрешат - дам отпуск, хоть неделю, хоть две. Нагуляешься - вернешься, а уж я тогда костьми лягу, но никому тебя в обиду не дам...
- Похлебать бы чего-нибудь жиденького, - слабым голосом попросил поручик. - Киселька там, или куриного бульона...
- Это мы сейчас, - по-бабьи засуетился Алексей Илларьевич. - Это мы мигом... Новгородцев! Где тебя черти носят?..

Кадр наплывом. Невозможно понять, происходят ли действия в реалии, почти за три века до описываемых событий, или воображение больного, уже многие сутки находящегося без сознания, играет с ним злую шутку.
Жители рыбацкой деревни - мужики и бабы разного возраста, одетые в рванье, страшно исхудавшие (рыба как по сговору ушла из устья Двины, а дичь - из окрестного леса), с яростными воплями тащат за руки - за ноги избитую в кровь девицу, дочь местного шамана. Та не сопротивляется: оба глаза подбиты и ничего не видят, кости переломаны, из ноздрей, рта, ушей обильно течет кровь. Ее, точно груду тряпья, швыряют у входа в пещеру, отходят и принимаются кидать в тело камни. Она еще издает стоны, но они с каждым ударом становятся все глуше. Последний то ли возглас, то ли всхлип едва слышен: "ПРОКЛЯНУ..." Все отшатываются: над пещерой возникает некое зловонное желтое свечение, которое, впрочем, гаснет через несколько минут. Теперь дорога людям сюда заказана на многие поколения.
Лицо мертвой шаманки меж тем волшебным образом оборачивается крысиной мордочкой. Видно, что зверек сидит в крошечном вольере, отгороженным от другого, побольше, сеточной перегородкой. Вот крыса осторожно пробует сетку на зуб. В образовавшуюся прореху тут же с любопытством просовывается головка крысы-альбиноса. Несколько секунд два зверька обнюхивают друг друга, знакомясь. Затем серая без предупреждения резко щелкает челюстями - и голова менее агрессивной белошерстной соседки отделяется от туловища.
Свидетелей этому нет. Остальные особи - как серые norvegikus, так и альбиносы - реагируют довольно равнодушно, вряд ли в их крысиной памяти что-то отложилось. Не видят этого и граф Брюс со своим помощником, как всегда, занятые в лаборатории: граф – в рабочем фартуке, над колбами и ретортами, Иоганн - за рабочими записями.
- Учитель, - спросил Иоганн, не отрываясь от пера. – Могу я узнать, что делал тот узкоглазый краснодеревщик со святым Пантелеймоном? На минуту мне почудилось, что что-то богопротивное – я даже хотел вмешаться…
- Он из племени зытяков, - спокойно отозвался граф. – Я попросил капитана привести его, потому что он ни слова не понимает по-русски. Пришлось объясняться знаками, и он отлично меня понял. По поводу же богохульства… Вы бы ужаснулись, узнав, какие вещи приписывает мне молва. Что я провожу опыты над живыми людьми в тайной лаборатории в Сухаревской башне. Что по ночам летаю над Москвой на механической огнедышащей птице. Что государь наш благоволит мне за то, что я  снабдил его алхимическим золотом, избавив от позорного поражения под Нарвой. Что в моем замке мне прислуживает прекрасная вечно юная девушка, которую я вырастил в пробирке… впрочем, последнее не так уж далеко от истины, - Брюс помолчал. – Но, несмотря на это, уверяю вас, моя жизнь гораздо более праведная, чем у многих, кто ежедневно отбивает поклоны в церкви. Что же касается ювелира… - граф улыбнулся и выложил на стол маленькую вещицу из серебра на тонкой цепочке. – Извольте-ка взглянуть.
Иоганн оторвался от записей, подошел… Вещица представляла из себя пластину в форме чаши, размером с четверть ладони. Посередине красовалась выбитая готическим шрифтом надпись на латыни.
Верни чашу Пантелеймону, найди, куда перст укажет, и опусти взор, воспарив.
- Что это означает?
- Узнаете в свое время. Тем более что эта вещь принадлежит вам.
- Мне?
- Вам. И вы примете на себя обещание передать ее вашим детям, чтобы те в свою очередь передали своим, и так далее, из поколения в поколения. Ибо этот медальон – самое ценное, что мы увезем из этих мест.
Иоганн покачал головой.
- Я не понимаю, учитель.
- Поймете, - мягко сказал граф. – Со временем.
Конец эпизода.

Время настоящее.
Березовая рощица в окрестностях аэродрома, тропинка, ведущая к шоссе, справа от нее неглубокий пруд и поляна, на которой можно очень классно поиграть в волейбол, поставить палатку и сварганить уху на костре – правда, никто уже давно не проверял, водится ли в пруду рыба. Ближайший к берегу участок поляны обнесен полосатой лентой, натянутой меж деревьев. Вход за периметр посторонним воспрещен, поэтому посторонние, то бишь обитатели аэродрома, тихонько толкутся снаружи. Внутри только мертвое тело, фотограф, медицинский эксперт, следователь Колчин и Эльза – последняя сидит возле дерева, обхватив колени подрагивающими ладонями.
- Что ж, - негромко проговорил Николай Николаевич, - сообщницу, которая поменяла парашюты, похоже, мы нашли. К сожалению, слишком поздно.
- А вы уверены, что это она? – спросила Эльза.
- «Аистята» ваши раскололись. Все разом: Сырникова, Аникеева, Лаперуз. Каждый видел, как Алия Морозова поменяла местами ранцы. Видел – и промолчал.
- Но это же не означает, что именно Аля испортила Катин парашют. Это мог сделать сам убийца – то есть организатор, - Эльза в отчаянии обхватила голову руками. – Не понимаю. Если Катюша была намечена жертвой – получается, что Аля действовала ему вопреки? Нарушила приказ?
- И была наказана, вы это хотите сказать? - Колчин вздохнул, поддернул брючины и присел рядом с собеседницей. - Но ведь пошла с ним без  малейшего опасения. Оба некоторое время наблюдали за вами: трава в ложбинке у трех березок примята и веточка бузины сломана. Затем ушли по тропинке - тоже, судя по всему, без малейших разногласий. И в момент убийства Аля спокойно повернулась к нему спиной.
- Вы думаете, Наилю тоже...
- Во всяком случае, оба убийства совершены будто под копирку – вплоть до позы у трупов и выражения на лицах  - если учесть, что сестры были близняшками, картина вырисовывается почти мистическая.
- Николаич, - окликнул следователя пожилой оперативник.
Колчин пробормотал "простите", отошел, пошептался с минуту, подошел снова - на этот раз с небольшим прозрачным пакетиком в руке. Эльза знала, что такие пакетики используются для найденных на месте преступления улик.
- Любопытно, - проговорил Колчин. - Мы с самого начала называли убийцу "он". А между тем это вполне могла быть она. Взгляните.
В пакетике лежала черная бархатная ленточка для волос с застежкой в форме стрекозы. Такими стрекозами был под завязку нашпигован любой отдел бижутерии - наряду с божьими коровками, скарабеями, жуками-оленями и прочей этимологической радостью.
 - Ее нашли возле тропинки - упала в траву и затерялась. Однако вряд ли она пролежала там неделю: вчера ночью прошел дождь, а выглядит она довольно свеже. Если она принадлежит кому-то из аэродромных - то хозяйку установим быстро: достаточно взять у каждой образцы волос.
- Действительно просто, - Эльза задумчиво посмотрела на собеседника. - Скажите, а алиби "аистят" вы уже проверили?
Колчин невесело усмехнулся.
- Вот с алиби как раз проблемы. Будто в американском триллере: перед очередным убийством подозреваемые как нарочно разбредаются кто куда.

Череда кадров наплывом: импровизированная "штаб-квартира"  следователя в одном из аэродромных домиках на колесах, откидной столик с кипой протоколов, откидная скамейка, на которой сменяют друг друга местные обитатели - кто-то встревожен, кто-то откровенно испуган, кто-то прячется за напускной бравадой или показным спокойствием.

Светлана Аникеева.
Меня Сержик привез, после лекции в институте. Я пообедать не успела - мы в столовую и зарулили, ту, которую при аэродроме.. Я только жареной картошки заказала, а Сержику кто-то позвонил, тот взял и исчез. Ну, я по территории побродила, просто от нечего делать. С Иркой Сырниковой пообщалась, та траву из шланга поливала. Вот работенка, да? Поливай траву - коси траву, поливай - коси... Вы извините, это я от нервов трещу. Алечку видела, она на тренажере крутилась. Подходить не стала, просто помахала рукой, а та - мне, вот и все. Мы к ней вообще особо не лезли: вон какую трагедию пришлось пережить. Ее же как раз Наиля привела на аэродром. И парашют укладывать учила, и даже, говорят, при перворазном прыжке из вертолета вытолкала - сама Алька вроде забоялась, а кто забоится в первый раз - тот уже никогда не прыгнет, проверено... Кому понадобилось убивать их, ума не приложу. Одну за другой... Может, маньяк какой-нибудь?
Ленточка? Точно не моя: я волосы в хвост не собираю, только в пучок. И гигенично, и шею открывает, у меня шея красивая, это все говорят. По-моему, я похожую видела у Аглаи Федоровны... А может, ошибаюсь...

Сергей Докучаев по прозвищу Лаперуз.
Еще раз повторяю: я к этой истории никаким боком. И с Аглаей у меня отношения были тип-топ, а дядя Витя меня вообще своим преемником считал. Говорил, мол, выйду на пенсию - будет кому хозяйство оставить. В столовую? Да, заходили со Светкой. Аглая ей, дуре, сколько раз внушала: меньше на картошку налегай, не в шоу толстушек работаешь... А мне как раз сестра позвонила, я у нее денег хотел занять на ремонт машины - масло потекло. Ну, вышел наружу, поговорил, захожу назад - Светки и след простыл. Честно говоря, я особо не расстроился. Пришел на аэродром, толкнулся в трейлер к дяде Вите - никого, Ирка сказала, он в городе, переговоры ведет со спонсорами. Ну, я парашют свой перебрал, заново уложил, потом вокруг территории кросс пробежал, пресс покачал на перекладине... Альку видел, поздоровался, перекинулся парой слов. Она девчонка была неплохая, только чересчур тихая, к такой на хромой козе не подъедешь. А может, на нее какой-нибудь отморозок запал? Не наш, пришлый? Она ему от ворот поворот, а тот ее ножиком по горлу...
Ленточка? Вроде Катькина, она шатенка, черный бархат к таким волосам здорово подходит... А где вы ее нашли? На тропинке? Может, Катька и потеряла - смотрите, застежка совсем ослабла.

Ирина Сырникова.
Мы с Наилей хорошими подругами были. Настоящими. Когда ее убили, я чуть с катушек не слетела. Решила: я не я буду, если того козла, того урода не найду, который ее по горлу... На ментуру надежда нулевая, они в какого-то бомжа вцепились с перочинным ножиком, лишь бы поскорее дело закрыть. А тут стропорез, дураку понятно. Я поэтому и к пруду каждый день ходила в одиночку, вроде купаться, на самом деле только волосы мочила. Девки наши решили, будто я нарочно бравирую. Лаперуз меня при Катькиной бабульке пофигисткой  обозвал, но Сержик вообще существо одноклеточное, типа инфузории-туфельки. А я бы справилась. Как-никак четыре года в секции каратэ отпахала, мне что стропорез, что дворницкий лом - ноль опасности. Не верите - выпустите против меня любого из ваших оперов. Я ведь как рассчитывала: встречу у пруда, заговорю, спровоцирую как-нибудь, чтобы уж без ошибки... Он хвост распушит - эти маньяки поганые любят своими подвигами хвастаться, особенно если повернуты на какой-нибудь лабуде вроде Ницше с Фрейдом... А как бы он стропорез вытащил - тут обе клешни бы ему и оторвала по самые яйца. А что осталось, утопила к чертовой матери. А вы... Напихали своих соглядатев по всей территории , кого техником обрядили, кого охранником, вот умора... А он наплевал на вас, ясно?! Убил у всех под носом - Катькина бабка на что маразматичка, и та раньше прочухала, что Альке угрожает опасность... Как я с вами разговариваю? А как заслуживаете.
Ленточка? Понятия не имею. Мне без надобности, у меня волосы короткие. Между прочим, ее можно и на запястье носить, просто как украшение.

Виктор Павлович Каюров, старший тренер спортивного клуба.
Ленточка? У моей Аглаюшки была похожая  - с полгода назад. Потом потерялась. Аглая всегда волосы по плечам распускала, или закалывала на затылке, если под шлем. У нее они шикарные были, цвета опавшей листвы...
Я ведь любил ее. Как школьник, до обморока, с первой встречи. Не представляю, как теперь буду ее девчонок тренировать - это ведь они Аглае подсунули чужой ранец. Вы утверждаете, будто они не знали, для них это была просто шутка... Но кто-то же знал!   Кто-то перетянул эту чертову шпильку в Катином парашюте! Зачем? Чтобы потом с ним прыгнула Аглая? Но она могла почувствовать, даже при том, что ранцы однотипные: лямки сидят чуточку не так, то, се... Просто переволновалась, пока мы презентацию готовили, вот и не обратила внимания. Нет, слишком сложно. Не мог убийца настолько все просчитать. И настолько ненавидеть не мог, Аглая в жизни никому зла не сделала... А с другой стороны - так надругаться над могилой…. Не мог такое сотворить наш человек, христианин, даже если совсем уж Бога не боится. И надпись идиотская: верни чашу Пантелеймону... Какую чашу, кому вернуть?..
Нет, в момент убийства Али меня на аэродроме не было. Сидел в клубном ресторане - у нас, кроме летного хозяйства, еще клубный ресторан недалеко от центра, тоже называется "Аист. RU". У меня намечалась встреча со спонсорами из Гамбурга. Те, правда, опоздали почти на час: говорят, застряли в пробке, потом еще полчаса извинялись: мы, дескать, пунктуальная нация, но ваши дороги, ваши водители, не говоря уж о гаишниках... Я понимаю, на что вы намекаете: за это время я мог выйти через черный ход, добраться до аэродрома, убить и вернуться обратно... Только мотива не вижу. Ну да мотив - дело наживное. Как у нас говорили в некие веселые времена: был бы человек, а статья найдется... Извините. Стропорез? Есть, конечно, у нас у каждого обязательно. Я знаю, что Алю тоже убили стропорезом. Поэтому и не думаю, что убийца наш, аэродромный: чересчур уж явный след. А значит, наверняка ложный...

- Кстати, я хотел побеседовать с вашей внучкой, - ворчливо заметил следователь, - но не сумел связаться: абонент недоступен. И на аэродроме ее нет...
Эльза нахмурилась.
- Ирина упоминала, что Катюша куда-то уехала с Женей Ильченко.
- Он тоже вне зоны действия. Позвоните-ка домой, вдруг Катя вернулась. Не хотелось бы ее официально разыскивать.
Эльза послушно встала, покопалась в сумочке, вынула мобильник (внучкин подарок к прошлому дню рождения: минимум прибамбасов, зато большие удобные кнопки для набора). Отошла за деревья и набрала домашний номер. Трубку взял Эдуард.
- Ну? - осведомился он не слишком приветливо.
- Эдик, Катя не появлялась? - торопливо спросила Эльза.
- Нет еще. Где вас обеих черти носят?
- Катюша, наверно, с Женей - ну, который заезжает за ней на мотороллере. А я на аэродроме. Здесь еще одно убийство.
Эдуард на том конце отчетливо помертвел.
- Кто?
- Аля Морозова, ее подружка по команде. И, знаешь... - Эльза помедлила. - По-моему, Катя под подозрением. Следователь нашел ее ленточку для волос недалеко от места происшествия.
- Какую еще...
- Черную, бархатную, со стрекозой. Конечно, таких ленточек пруд пруди, но я почти уверена, что эта - именно Катина.
- Ну да, - согласились на том конце.  - Сначала нити для чучел, теперь заколка - если уж подставлять человека, то по полной...
- Эдик, - взмолилась Эльза, - я не могу до нее дозвониться, но если она объявится, пусть сразу позвонит мне, сразу!   Иначе...
- Да понял я, - досадливо отозвался Эдуард. - Ладно, буду вызывать каждые десять минут. Но уж и ты... Я понимаю, что я инвалид, толку от меня немного. И все равно, держи меня в курсе.
Эльза с трудом проглотила ком в горле. Сказала "хорошо" и дала отбой.
Эдуард, лежа на животе, на кожаном диване, с трудом дотянулся до тумбочки и положил трубку. Ольга Ивина, продолжая делать массаж, поинтересовалась:
- Что-то случилось? Ты вдруг стал напряженным.
- Случилось, - он неприязненно отстранил ее руки. - Оказывается, твой приятель, Разбившийся Парашютист, весьма деятельная натура. Хотелось бы мне поглядеть, как на него наручники наденут.

Тем же вечером.
Клубный ресторан "Аист. RU": небольшой уютный зал, стилизованный то ли под самолетный салон бизнес-класса, то ли под внутренности дирижабля. Круглые иллюминаторы вместо окон, мягкие кожаные кресла, явно списанные из командирских кабин, таблички "Не курить" и "Пристегнуть привязные ремни" на разных языках, масса фотографий на стенах - дирижабли, воздушные шары с пассажирскими корзинами, самолеты всех типов и времен, от бипланов Первой мировой до новейших истребителей-невидимок класса "Игла-90". Официантки в летных шлемах, кожаных регланах и перчатках-крагах - одна из них подходит к угловому столику и ставит перед двумя посетителями заказ: юноше кофе "капуччино"  ("я все же за рулем, хоть и мотороллера"), его спутнице с красивыми каштановыми волосами - большую дымящуюся кружку грога. Девушка тут же обхватывает кружку ладонями, будто на улице посреди мая вдруг разыгралась лютая стужа.
- А про ленточку ты откуда узнала? - спросил Джонни.
- От Светки Аникеевой. Я позвонила, хотела спросить, какие планы на завтра, а она: "Ой, Катюша, тут такое творится, Алю кто-то зарезал, а рядом твою ленточку со стрекозой нашли, в луже крови, и стропорез, ее кто-то стропорезом по горлу полоснул, случайно, не ты?"
- Ты не могла, - серьезно возразил Женя. - Мы все время были вместе.
- Не все время. Ты уезжал на заправку, вспомни. А я по опушке гуляла, пока тебя ждала, так что алиби у меня никакого.
Женя заметно приуныл.
- Значит, и у меня тоже. Заправка была пустая, я сунул деньги в окошко, бак залил и отчалил. Даже не заметил, есть ли у них там камера перед входом, - он нерешительно помолчал. - Слушай, надо вернуться на аэродром, раз нас ищут. Позвони Эльзе Германовне, узнай обстановку...
- Да как ты не понимаешь, - с досадой сказала Катя. - Аглая разбилась с моим парашютом, шпилька была затянута нитками, которые мой  папка использует для своих чучел, мою ленточку для волос нашли рядом с телом Альки - без следов крови, правда, но это мало что меняет.
- А ты уверена, что это твоя ленточка?
Катя вздохнула.
- Знаешь, почему-то уверена. Я ее действительно потеряла где-то на аэродроме, там защелка ослабла... Я потеряла, а убийца подобрал и подбросил. И наверняка милиция скоро узнает, что ты учил меня делать видеомонтаж. Только ученица из меня аховая. Всего-то и хватило, чтобы фигурку парашютиста в кадр вставить.
- Да ладно, - отмахнулся Джонни. - Хочешь, я скажу следователю, что это я сделал? И камеру у меня никто не крал - фиг кто обратное докажет.
- Не нужно, - с тоскливой обреченностью сказал Катя. - Если уж он решил меня подставить...
- Кто?
- Убийца, - она помолчала. - Нет, на аэродром нельзя. И бабушке я звонить не буду, ее телефон наверняка на прослушке. Мне бы сейчас спрятаться  понадежнее...
- Спрятаться? - Женя хмыкнул. - С ума сошла. И куда ты собралась, в Антарктиду?
- Да нет, хотелось бы поближе. Спрятаться, переждать, поразмыслить как следует, и вычислить этого гада... Или гадину.
Джонни с сомнением покачал головой.
- Не знаю. По-моему, такое только в кино бывает.
- Джонни, - с тихим отчаянием сказала Катя, склонившись вперед, к собеседнику, - помоги мне. Ты говорил, что неплохо ко мне относишься...
- Да я... - Джонни мучительно покраснел и расстегнул ворот ковбойки. - Я для тебя что угодно, ты же знаешь... Только как?!  Я живу в обычной "двушке", с мамой и отчимом. Что я им скажу? "Познакомьтесь, это Катя, моя любимая девушка, она немножко поживет у нас, только об этом никому, ее милиция разыскивает за убийство..."
- Три убийства, - ровным голосом поправила Катя. - Аглаю и Наилю тоже проще всего повесить на меня... Да, ты прав, маме с отчимом это объяснить трудно. Я пойду, не провожай.
Пока Катя шла к выходу, Джонни упрямо сидел на месте, уставившись взглядом в столешницу и размешивая несуществующий сахар в сильно остывшем кофе. Затем, будто спохватившись, рванул следом, едва не свалив по дороге барную стойку. Догнал - уже не улице, и поспешно схватил за локоть.
- Кать, ну постой. Да подожди же ты!
Она не вырывалась. Просто стояла посреди тротуара, пока спутник переводил дыхание.
- Скажи, - наконец проговорил тот, - ты уже обращалась к кому-нибудь за помощью? Я имею в виду, из "аистят". Или ко мне первому?
- К Светке, - ответила она. - И к Лаперузу. До Ирины не дозвонилась, у нее телефон в отключке.
- И что?
Катя пожала плечами.
- У Светки в общаге комендант строгий, комнаты обходит чуть ли не каждый час.
- Ну, это если ей верить...
- Ну да. Она вообще в диком трансе: следователь взял с нее подписку о невыезде. Лаперуз... - она запнулась. - Лаперуз сказал, что ему надо готовиться к Европе, и чтобы я не нагружала его лишним проблемами.
- Интересно, как он поедет в свою Европу, - проворчал Евгений, подходя к своему железному "пони". - Или со Светки подписку взяли, а с него нет? Вообще, может, оно и к лучшему. В ментовке работают не лаптем сделанные, сразу станут искать по родным-знакомым-близким. А я... Я ведь тоже близкий, верно? - он с затаенной надеждой посмотрел на девушку, не дождался ответа и вынес вердикт: - К Виктору Палычу надо идти. Может, не прогонит.
Катя слегка растерялась.
- А почему к нему?
- А он взрослый, - исчерпывающе объяснил Джонни. - И адекватный - значит, к нему придут в последнюю очередь. Конечно, придут все равно, но время можно выиграть.
Она протянула руку и легонько коснулась его щеки. Щека была мягкой и чуточку кололась: похоже, ее обладатель не брился пару суток.
- Не подозревала, что ты такой... друг, -  медленно проговорила она.
- Так ведь я на самом деле тебя люблю, - буркнул он с нежной сердитостью. - Хоть ты и дура.

Виктор Палыч открыл сразу. Посторонился, запер входную дверь и взглядом указал направление на кухню. Молча и споро вскипятил чайник, разлил пахучую заварку по чашкам, выставил на стол печенье, конфеты и сгущеное молоко. Признаться, Катя представляла себе жилище недавнего вдовца не таким ухоженным. Однако кухня почти пугала  своей стерильностью: тарелки стояли на полках строго по ранжиру, ножи на подставке сверкали подобно самурайским клинкам, в чайник вполне можно было смотреться во время утреннего макияжа - она вдруг поймала себя на мысли, что Палыч таким способом чтит память Аглаи.
Тот выслушал гостей, по-прежнему не вставив ни слова поперек. Подумал и покачал головой.
- Да, ребята... Либо вы на самом деле не при делах, либо классные актеры, тогда я снимаю шляпу... Значит, хочешь сама вычислить гниду? Смотрел я фильм с подобным сюжетом: там одного опера несправедливо обвинили в коррупции, он спрятался от коллег у случайной знакомой (в метро подцепил), а сам проводил расследование, не выходя из квартиры.
- И как, - поинтересовался Джонни. - Нашел тех, кто его подставил?
- Нашел. Правда, те успели дамочку грохнуть, у которой он жил... Ты, парень, пока погуляй во дворе, я скоро выйду, пошепчемся. Катюш, располагайся.  Спать будешь на диване в гостиной, чистое белье я дам. Ни в магазин, никуда не выходить, я принесу что надо. К окнам не приближаться, свет без меня не включать, если только торшер. Никому не звонить - бабушке твоей я сам сообщу. Иначе вычислит адресок, прибежит, а за ней может быть хвост... Короче, сиди, как мышь под веником, - голос Виктора Палыча смягчился. - Запомни главное, девонька: чтобы победить, зачастую нужно переждать, перетерпеть, не совершить промаха. А это потруднее, чем с трех тысяч приземлить свою задницу точно на табуретку.
- А вы? - спросила Катя.
- Тоже кое-чем займусь. Есть одна мыслишка... Переночую в трейлере, на аэродроме. Не волнуйся, я и без того бываю там чаще, чем здесь. И еще, - он испытующе посмотрел на нее. - Только как на духу. Ты своему парню абсолютно доверяешь?
- Да, - ответила она без паузы.
- Ну и хорошо.
И растворился в прихожей, скрежетнув замком на входной двери. Свет ему не зажигай, сердито подумала Катя. Что же теперь, в темноте сидеть? Потянулась к выключателю, но тут же отдернула руку, сообразив, что тренер, прав. Как давеча выразился Верный Рыцарь: искать будут по родным-знакомым-близким... Да нет, поправила она себя. Не будут искать.
Уже ищут.
 Она бесцельно послонялась по квартире, залезла с ногами в глубокое кресло и включила торшер (этого хозяин ей вроде не запретил). Это тебе не приземлить задницу точно на табуретку.
Точно на табуретку. Где-то я уже слышала подобное...

Обычный городской дворик в поздних майских сумерках. Множество светящихся окон, за каждым  из которых своя неповторимая жизнь, мирно дремлющие качели, песочница под грибком-мухомором, поставленный на прикол личный транспорт жильцов - от непристойно дорогого "Линкольна-навигатора" до раритетного ушастого "Запорожца", между ними Джонни и втиснул свой мотороллер.
Подошел Виктор Палыч. Джонни искоса посмотрел на него и спросил:
- Как вы думаете, убийца пришлый, или кто-то из наших, с аэродрома?
- Не знаю. Очень надеюсь, что с аэродрома.
- Почему?
- Залетный пришел и ушел - его вычислить почти невозможно, - Виктор Палыч вытащил сигарету и  чиркнул зажигалкой. - Значит, трое: Лаперуз, Ирина Сырникова и Светочка Аникеева. Вру: есть еще его сестра Ольга Ивина. Она вхожа в дом (как я понял, лечит Катиного отца от последствий церебрального паралича), могла украсть у самой себя хирургические нити и все время быть в курсе событий - через брата. Стало быть, четверо. Ты знаешь, что делать.
-Знаю, - отозвался Женя. Нацепил шлем и нажал педаль газа. - Вы только того... За Катей приглядите.
Вдовец кивнул.
- За это будь спокоен.

Следующее утро.
Институтский городок, один из учебных корпусов -  тот самый, с циркулем и линейкой над входом. Двери беспрестанно хлопают, студенты кто стайками, кто по одному спешат на занятия: первокурсники - самую малость нервозно (надо успеть найти нужную аудиторию и отметиться у старосты), пятые курсы - со степенным спокойствием олимпийских богов. Ирина Сырникова занимает промежуточное положение между первыми и вторыми, то есть вообще не идет на лекцию. Она восседает на парапете у крыльца, с попсовой холщовой сумкой на коленях, прищуренные рысьи глаза наблюдают, как на стоянку въезжает Женя Ильченко на своем мотороллере.
- Привет, - буркнул он, проходя мимо.
- И тебе не хворать. А благоверную что, по дороге из седла вытряхнуло?
- Шуточки твои... Эльза Германовна сказала, она к друзьям уехала до конца недели. Только, по-моему, это липа.
- Да? - в голосе Ирины забрезжил интерес. - А что не липа?
- Не знаю. Сначала испорченный парашют, потом ленточка для волос... Я бы голову дал на отсечение: Катька в бега подалась. Или у кого-то прячется от ментов - боится, что могут арестовать.
- Странно, что до сих пор не арестовали, - задумчиво проговорила Ирина. - Вот интересно, если прячется - то у кого? Кандидитов четверо: ты, я, Светка и Лаперуз. Себя я  исключаю, тебя - пока не решила... Ну?
- Точно, что не у Светки, - уверенно сказал Джонни. - Та, как подписку о невыезде получила, трясется, как осиновый лист. Думаю, у Лаперуза. Он по Кате давно сохнет, а тут такой шанс себя проявить. И потом, он вроде в Европу собрался. Может, и Катьку прихватит в чемодане.
- А ты что же? Не жалко любимую отпускать?
- А меня не спрашивали, - раздраженно отозвался Евгений. - Я для нее плюшевый медвежонок. Подружка мужского рода, которой только и можно, что поплакаться в жилетку - на большее не тяну-с. Ну и пусть катится. Кстати, вот он, твой Лаперуз. Ладно, пообщайтесь, а я пошел, мне еще конспект надо приготовить, - и проворно растворился в толпе.
Подошел Сергей, нацелился поцеловать девушку с макушку, но та отстранилась. И произнесла нараспев:
- Представляешь, Сержик, я тут слышала, ты Катьку у себя в квартире от милиции прячешь...
Тот икнул от неожиданности.
- От кого слышала?
- Да так... Сорока на хвосте принесла.
Лаперуз хлопнул себя по бедрам.
- Джонни! Ах ты, маленький гадкий хоббит... Ну, поймаю - ноги выдерну и в уши вставлю. Еще что он наплел?
- Ничего. А вот я кое-что вспомнила. Это же я Катькину ленточку подобрала на аэродроме. Положила на столик возле трейлера, потом мимо прошел ты - и ленточка исчезла...
 - Да на кой она мне?
- Как "на кой"? Катьку подставить. А потом типа спасти по-рыцарски, - Ирина прищурилась. - А может, просто подставить?
В глазах Сергея мелькнула нешуточная угроза.
- Ты вот что, подруга. Ляпнешь что-то подобное следователю...
- И что будет? А, дай угадаю: ноги мне выдернешь и в уши вставишь, - девушка легко рассмеялась. - Сержик, а давай попробуем, прямо сейчас. Я бы с таким удовольствием пару приемов каратэ продемонстрировала... Между прочим, не я одна заметила, как ты ленточку прикарманил. Подтвердят в случае чего...
- Господи, - простонал Лаперуз, оглядываясь по сторонам, не подслушивает ли кто. - Как же вы меня достали... Ну да, да, я подбросил ленточку в лесок. Хотел, чтобы следак на Катьке внимание сосредоточил, а от меня отвязался. Она все равно ни при чем, ежу понятно. А я к первенству Европы готовлюсь! Пусть я одноклеточное, но я сберегаю себя для Большого спорта, как.. Как Гагарин для космоса! Его, может, тоже считали примитивным -  приказали лететь, он и полетел... Только это его имя в истории осталось, про остальных забыли. А тут некстати эта мышиная возня...
Ирина удивленно подняла бровь.
- Возня? Сержик, милый, очнись! Катьку обвиняют в трех убийствах - ты  это называешь мышиной возней?!
- Убийства, - проговорил Лаперуз без малейшего раскаяния, - это убийства, а возня - это возня. Пускай следователь считает, что это... как в детективах говорится... звенья одной цепи. А я тебе скажу: нет тут никакой связи. Ни-ка-кой. Просто нас кто-то очень умело за нос водит, - он оглянулся на машину. - Черт, а масло-то как текло, так и течет. Сеструха "бабок" на ремонт обещала подкинуть еще на прошлой неделе, а  сама... - он вынул мобильник и с нешуточной яростью потыкал в кнопки. - Алло! Алло! Занято, - сказал он растерянно. - Базарит с кем-то, нашла время...

На лекцию Джонни опоздал. Посмотрел на часы, уселся на подоконник и приготовился к долгому ожиданию. В положенное время двери аудитории отворились, выпуская наружу жаждущих свободы, среди них молодой человек узрел искомое. Приблизился и живо изобразил на лице радость от якобы случайной встречи.
- Светик! А мне сказали, будто ты в общаге сидишь и носа наружу не показываешь...
- Из общаги я давно съехала, - Светочка Аникеева по-бабьи вздохнула. - Ох, Джонни, что творится-то. С меня какую-то страшную бумагу взяли в прокуратуре, я до сих пор трясусь, Альку до смерти жалко, и Катьку тоже - понятно же, что это не она. А с другой стороны - чего тогда скрываться? Я вот не скрываюсь.
- Против тебя и улик столько нет, - справедливо возразил Евгений. - Погоди. А Кате ты сказала, будто у вас комендант строгий...
- А что я должна была сказать? Катька ни много ни мало попросила, чтобы я ее спрятала от милиции. А я, знаешь ли, не боец невидимого фронта. Жертвовать собой - занятие, конечно, красивое, только очень уж дорогое. Где она хоть? Я не в плане донести - просто из человеческого участия. Ну, может, ей еда нужна...
- Ага, - кивнул Джонни. - А еще накладные усы, патроны к "калашникову"  и вертолет до Пакистанской границы. Вообще-то мне не докладывали, но я кое-что стышал краем уха... Мы вчера зашли в "Аист", я отлучился на минутку, возвращаюсь - Катя говорит с кем-то по мобильнику. Я подозреваю, с Виктором Палычем.
- С дядей Витей? - непритворно удивилась Светочка. - И что?
- Она спросила: в трейлере? А ключи где оставите? Под правым колесом? Потом меня заметила и отключилась.
- Выходит, дядя Витя ее в своем трейлере прячет? Дела... Ну что ж, она девочка взрослая, сама впуталась - сама и выпутается. Если только...
- Что?
- Если она и вправду невиновна.

Ольга Ивина в кабинете Эдика несколько раз сказала "Алло", глупо дунула в трубку и произнесла:
- Странно. Минуту назад кто-то позвонил (номер не определился, а голос вроде знакомый, но какой-то измененный), сказал, что Катя у своей подруги Светы в общежитии. Я этой Свете тут же перезвонила, она в недоумении: и Катю не видела, и с общаги давно съехала к какой-то бабке. Помогает ей по хозяйству, а бабкин внук за ней ухлестывает - правда, внуку всего девять... Кстати, сама Света уверена, что Катю прячет ее тренер по парашютам. Ты что-нибудь понимаешь?
- Понимаю.
Эдуард толкнул колеса, подкатил к книжной полке и вынул пухлый томик - не старый, но сделанный под старину, с вензелем на обложке.
- Брусилов, "Искусство прорыва", я раз десять перечитывал. Незадолго до наступления ему доложили, что у него в штабе кто-то сливает немцам информацию. Необходимо было его вычислить, а времени в обрез. Брусилов заготовил несколько донесений - текст одинаковый, только места прорыва названы разные. Раздал курьерам и послал разведку на передний край. Узнал, на каком участке немцы окапываются интенсивнее всего, и нашел иуду. Похоже, Катя занялась тем же самым: назвала всем разные места, где якобы прячется, и теперь ждет, - он с ненавистью стукнул кулаком по подлокотнику. - А я, отец, прилип жопой к этому гробу на колесах... Между прочим, знаешь, кому я обязан этим гробом? Собственной матушке. Она в пятьдесят первом везла в эшелоне зэков на этап. На одной станции зэки подняли бунт, смяли охрану, кто-то рванул в лес, а кто-то решил покуражиться напоследок. Зажали маму в будке обходчика, ну и... воспользовались численным преимуществом. А через девять месяцев родился я. Сын полка, так сказать.

Время настоящее. Поздний вечер, квартира Виктора Палыча Каюрова.
Катя томится здесь в добровольном заточении уже сутки. Шторы на окнах плотно задвинуты. Из осветительных приборов включен только торшер в углу - он не нарушает светомаскировки и создает заманчивую атмосферу уюта и безопасности: гоняться, даже в мыслях, за неведомым преступником совершенно не хочется.
Катя проснулась в большом кресле, куда накануне забралась с ногами, прихватив с собой чашку с кофе и вазочку с конфетами. Все было съедено и выпито: неделя такого существования, с неудовольствием подумала "пленница", и разваливать "этажерку" я стану не хуже Светочки Аникеевой. Хотя - какая, к чертям, "этажерка". Не сегодня-завтра эту квартиру накроют, а вычислить за это время преступника... Да я даже не представляю, с чего начать. Бабушка - вот кто бы сейчас помог, она спец в таких делах, в отличие от внучки. Впрочем, она и помогает, не сидит же сложа руки. Дядя Витя уже наверняка связался с нею, объяснил, что я в безопасности, вдвоем они обязательно что-нибудь придумают. Или втроем: с некоторых пор она перестала относиться к Джонни свысока.
Ты абсолютно доверяешь своему парню?
Да.
Зайди на "Аист.RU". Но этого не может быть. Мы его выдумали, понимаешь? Кого, милая? Разбившегося Парашютиста.
А бабулька твоя ничего, грамотно приземлилась, даже зубной протез не потеряла. Признайся, вчера со скамейки прыгали ради репетиции? Думай, думай, ДУМАЙ!!!
Я? Да я на спор с трехсот метров собственную задницу на табуретку усажу! Ой, Сержик, ну что за срамное выражение: с трехсот метров. Ты сначала с метра усади. Тупая фраза из тупого фильма "про нас", на скорую руку сварганенного в Голливуде, Лаперуз и название упоминал. Какие-то боги, какие-то черти... Да зачем это тебе?!
Как истинное дитя своего века, Катя решала проблему недостатка информации просто, проще некуда. Компьютер отыскался в спальне. Про богов, чертей и демиургов Яндекс вывалил страниц пятьсот, но едва Катя ввела фразу насчет задницы и трехсот метров - тут же выдал нужное: "Боги войны", (оригинальное название "The gods of war"), военная драма, в ролях Рейчел Вайс, душка Джуд Лоу и Харрисон Форд в роли майора Петрова, командира десантной бригады имени товарища Лаврентия Берии, саундтрек, песню Аквила, можно скачать без регистрации на сайте "крутыепесни.com".
Желаете посмотреть фильм онлайн?
Да. Правда, толком не знаю, зачем.
Джуд Лоу оказался мелким штабным писарем, но мечтал стать десантником и заняться настоящим делом. И стал-таки, завоевав своим упорством сердце радистки Рейчел Вайс (сержанта Марии Толстой – в фильме по-русски она изъясняется хуже всех).
Катя обнаружила искомое на пятьдесят восьмой минуте: счастливчик Джуд, только что принятый в бригаду Петрова, стоит на фоне осеннего леса, почему-то вытянувшись в стойке смирно. Фантазией режиссера он облачен в мешковатый серый комбинезон и летный шлем.
Не веря себе, Катя принялась обшаривать сохраненные папки. Одна из них содержала десятка полтора файлов - этапы переноса Джуда из сорок третьего года в настоящее время, под сень транспортного "мишки", из чрева которого отправилась в свой последний (отнюдь не крайний) полет Аглая Каюрова. Работа действительно не блистала ни тонкостью, ни профессионализмом – хозяин компьютера, не имея навыков работы в «шопе», действовал методом проб и ошибок.
Так вот ты какой, Разбившийся Парашютист...
Следующая папка называлась незамысловато: "Досье". Катя попыталась открыть ее, но комп неожиданно попросил ввести пароль. "Аист.RU", ввела Катя по наитию.
Пароль неверный. У вас осталось шесть попыток, после чего система заблокирует вас, как потенциального агрессора. Скажите, какие изыски...
"Парашют".
Пароль неверный. У вас осталось...
"Аглая".
Пароль неверный. У вас...
"Катя Дорман".
Пароль неверный.
"Убийство".
Пароль неверный.
"абыгдщухыймиркалядство123459".
Пароль неверный. У вас осталась одна попытка, после чего...
Катя прошла в ванную. Не раздеваясь, окатила лицо и шею ледяной водой, потом крутым кипятком, потом снова холодной. Лужи остались на полу... Плевать. Теперь на все можно было наплевать. Она вернулась к компьютеру.
"Пелагеин камень".
Пароль верный. Добро пожаловать, пользователь. Желаете открыть папку для просмотра? Распечатать? Отправить по e-mail? Кликните мышкой на нужный пункт.
Велик был соблазн отправить папку по мейлу, но Катя сдержалась, выбрав просмотр. Экран распахнулся ей навстречу, и первое, что она увидела, была фотография ее бабушки Эльзы Германовны Дорман в сопровождении текста: дата рождения, из поволжских немцев, отец профессор медицины, расстрелян как вредитель в ноябре 1943 г, брат Игорь Германович, приговорен к 25 годам исправительных работ как член вредительской группы под руководством отца. Далее шла подборка статей разных лет о Пелагеином камне: оказалось, что это минерал с волшебными свойствами, крошечные месторождения которого были найдены в тайге под Архангельском, в районе Двинской губы. Монахини из монастыря Св. Пелагеи владели секретом врачевания безнадежно больных, готовя на основе минерала специальные снадобья. Существует легенда, что изучением его свойств вплотную занимался крупный русский ученый-мистик Яков Брюс во время экспедиции под Архангельск, но неожиданно свернул работы, уничтожил все записи и спешно отбыл в Москву.
Последующие файлы снова возвращались к бабушке Эльзе, ее сыну и Катиному отцу Эдуарду Ивановичу, и, собственно, к ней самой - Дорман Екатерине Эдуардовне, кандидату по парашютному многоборью. Фотографии награждений, групповые фото "аистят" в небе и на земле... Катя открыла последний файл. И с размаху наткнулась на снимок мертвой Али Морозовой. Даже на серию снимков: общий план, крупно - рваная рана на горле, крупно - часы на запястье, крупно - бархатная ленточка с застежкой-стрекозой, затерявшаяся в траве...
Вот ты  и решила задачку, с прохладной отстраненностью подумала "пленница". Все убийцы, иностранные шпионы, сексуальные маньяки, сколь бы хитроумные комбинации ни прокручивали, сыпятся на мелочах. Не надо было заливать, будто презираешь голливудские боевики, а потом бросаться фразами оттуда...
Девушка  механически поднялась с кресла и так же механически принялась за обыск. Она понятия не имела, что конкретно ищет, просто затекшее тело требовало действия. Обыск обещал не затянуться: поначалу Катя осторожничала, потом стала просто вываливать вещи из шкафов и тумбочек на середину комнаты. Добралась до ванной, перебрала по очереди стиральные порошки и средства гигиены, залезла на антресоли - и обнаружила у дальней стенки завернутый в полиэтилен прямоугольный предмет. Катя  спустилась на пол, развернула обертку - и увидела маленькую, но весьма навороченную японскую видеокамеру. Она узнала бы ее из тысячи, точно Штирлиц - чемодан радистки Кати Козловой.


Смена кадра. Ночной аэродром, длинные тени от ангаров с техникой,  неподвижных флюгеров (погода безветренная, даже трава на поле не колышется),  будки охранника при въезде, столовой для спортсменов и освещенного изнутри трейлера с фигуркой аиста на борту. Оранжевый свет из окошек падает на траву, перемешиваясь с лунным, слышна музыка из какого-то фильма: внутри работает телевизор. За трейлером пристально наблюдает человек в темной курточке с капюшоном: он расположился за углом ближайшего ангара, в его тени, и почти сливается с окружающим ландшафтом, хотя до средневекового ниндзя ему далековато.
Ожидание затягивается. Из будки выходит охранник, лениво затягивается сигаретой, включает фонарь и отправляется делать обход территории. Обход делается каждый час: это непреложный закон, и охранник не собирается нарушать его, он профессионален и дорожит своим местом.
Воспользовавшись тем, что к нему повернулись спиной, человек в капюшоне отделяется от ангара, на цыпочках подбегает к трейлеру и, вытянув шею, заглядывает сначала в одно окошко, затем в другое, над дверью. Некоторое время стоит озадаченный. На его губах появляется злая усмешка, и он так же, на цыпочках, устремляется к березовому лесочку на границе аэродрома. Кажется, его нагло обманули: трейлер пуст.

Ресторан "Аист.RU", той же ночью.
Время закрытия, оба зала пусты, две уборщицы моют полы и молодой бармен протирает бокалы. Дирижабли, раскрытые в небе парашюты и самолеты всех мастей на фотографиях сиротливо тонут в полутьме (освещена лишь барная стойка), но на следующий день они оживут, как и кожаные регланы на вешалках в служебном помещении, и летные шлемы, и перчатки-краги.
Виктор Палыч прошел к стойке. Бармен, увидев начальство, приветливо улыбнулся.
- Припозднились, шеф. Мы уж и посетителей выгнали, и кассу сдали.
- И себе кое-какую мелочишку на карман не забыли, - в тон ему отозвался Палыч, пристраивая зад на высокую табуретку.
Бармен не слишком  уверенно возмутился.
- Виктор Палыч, как можно?
- Шучу. Скажи-ка, комнаты наверху свободны? Никто из ваших не развлекается?
Две комнаты на втором этаже, куда из зала вела винтовая лестница, предназначались для приватных встреч. Обстановку там сочинял дизайнер с мировым именем - несколько лет назад его пригласила Аглая. Виктор Палыч, посмотрев смету, крякнул, но вскоре оценил дальновидность супруги. Оба помещения были обустроены так, что с легкостью, буквально за несколько минут, превращалась из делового кабинета в шикарнейший двуспальный номер  и обратно. Виктор Палыч, как владелец довольно большого бизнеса, понимал: и то и другое совершенно необходимо для наведения мостов с потенциальными партнерами. Иногда комнатами пользовались работники ресторана - дядя Витя смотрел на это сквозь пальцы, требуя лишь, чтобы его ставили в известность.
Бармен кинул взгляд на специальный крючок.
- Ключи на месте. Да я бы вас известил.
- Гм... А если кто-нибудь без твоего ведома?
- Что вы. Мне моя работа еще не недоела.
- Проверим, - буркнул Палыч под нос.
Коридор на втором этаже был погружен во тьму, но благодаря широкому окну в его торце тьма вовсе не была непроглядной. Виктор Палыч мягко двинулся вдоль стены, достиг двух дверей-близняшек, осторожно коснулся ручки первой, затем соседней, и обнаружил, что та не заперта. Эх, искать Виталику новую работу, подумал он о бармене. Резко толкнул дверь, вошел внутрь и щелкнул выключателем.
Комната сейчас находилась в ипостаси делового кабинета. На кожаном диване у стены, под одеялом, лежала свернутая валиком кожанка - с большой натяжкой она походила на спящего человека. Виктор Палыч увидел склоненную над диваном фигуру в темном капюшоне (что там в руке, хлороформ?), и не давая ночному гостю опомниться, схватил за загривок и швырнул на пол. Капюшон слетел с головы, гость испуганно пискнул и попытался натянуть его обратно. Однако передумал и остался лежать неподвижно, лишь подтянул колени к животу.
- Может, все же окажешь сопротивление? - с надеждой спросил Палыч. - Я бы тебя прямо здесь и порешил. Максимум, что мне могут вменить – превышение мер самообороны. Большой срок не дадут, а может, и условным отделаюсь... Чем же тебе, тля навозная, моя Аглаюшка не угодила? Или все-таки жертвой намечалась не она? Ты не молчи, не зли меня.
- А смысл? - прошелестело с пола. - Все равно уж теперь...
- Смысл прямой. Расскажешь - обещаю, сдам следователю, еще поживешь. Нет - прямо сейчас башку сверну.
Человек на полу слабо повозился.
- Пелагеин камень...
- Что?
- Пелагеин камень - слышали, небось, название? Слышали. И медальон видели, «Верни чашу Пантелеймону, найди, куда перст укажет...» Иоганн Дорман и граф Брюс зашифровали карту месторождений в медальоне и иконе - а это же миллионы долларов, до сих пор в тайге находили крохи, даже для лабораторных исследований недостаточно...
- А ты-то какое имеешь к этому отношение?
- Может, и никакого, только кто, кроме меня расчистил бы путь?
- Расчистил путь? - с холодным спокойствием проговорил Виктор Палыч. - Аля Морозова, я полагаю, была твоей сообщницей, он поменяла парашюты на поле...
- Слабое звено, пришлось убрать...
- А Наиля? Она здесь при чем? Зачем было перетягивать шпильку в вытяжном устройстве, подбрасывать в лес Катину заколку для волос, разрывать могилу Аглаи, подделывать видеозапись - зачем?! Просто ради игры? Адреналинчика захотелось? - он рванул ворот рубашки, чувствуя удушающую ярость. - Ты не человек. И место твое в аду.
- Может, и так. Только это игра не моя.
- А чья же?
- Ваша. Потому что на самом деле убийца - вы.


Хроники Нарнии. Сказки старого дебаркадера.
Архангельск, ранняя осень 1965 г.
Титры на экране – буквы, возникающие в виде бегущей сроки и сопутствующие этому характерные щелчки имитируют допотопную печатную машинку. «Оперативная съемка объекта, обозначенного в донесениях как «Умная». Ответственные: специальная группа наружного наблюдения «Аякс», рук. старш. уполномоченный  лейт. Полищук В.А. Применяемые тех. средства: камера скрытого ношения «Точка-58», пленка 9,5 мм, аппаратура «Жук-С» для наблюдения за объектом в ночное время. Наблюдение велось круглосуточно, как в передвижении, так и из стационарного объекта (сапожной будки во дворе дома по месту проживания объекта».
Старый вокзал на площади Октябрьской, доживающий последние месяцы. Вскоре его сменит новый, современный, с просторным залом ожидания, пунктом телефонной связи и даже рестораном загадочной «повышенной культуры обслуживания» – об этом сообщает большая, на разворот, передовица в газете «Комсомолец Архангельска».
В самом конце перрона, в тесной «забегаловке» со звучным названием «Жар-птица», попивают пивко трое работяг. За угловым столиком – небольшая компания ребят в стройотрядовских спецовках, один тихонько перебирает струны видавшей виды гитары. Еще за одним столиком о чем-то приглушенно спорят двое командировочных. За прилавком, точно монумент, высится громадная буфетчица в несвежем кокошнике. Словосочетание «повышенная культура обслуживания» относится к ней примерно так же, как корабельный канат к вышиванию крестиком. Один из работяг за стойкой – маленького росточка, в кургузом пиджаке и засаленной кепке – рассеянно глядит в окно, на подходящий московский поезд.
Среди выходящих пассажиров его интересует одна пара: молодая мамаша с сыном. Женщине чуть за тридцать, высокая, ладненькая, в легком пальто из плотной шерсти, газовом шарфике и шляпке с маленькими полями. Мальчик большелобый, с упрямым подбородком, только, пожалуй, излишне серьезный для своих десяти-одиннадцати лет. Он слегка подволакивает ноги при ходьбе -  тоненькие, как лапки паука-сенокосца, и заметно искривленные, то ли с рождения, то ли из-за болезни. Бедный ты бедный, про себя сочувствует работяга, ни в футбол с пацанами погонять, ни по деревьям полазать - только наблюдать со скамейки.
Его приятель за стойкой. Что, Михеич, бабенка приглянулась? Так ты того, не тушуйся. Только сперва пару лишних стелек засунь в ботинки.
Михеич (подозрительно). Это еще зачем?
Приятель за стойкой. А чтоб макушкой в ейный подбородок не упираться.
Вся компания довольно гогочет.
Михеич (обиженно). Жеребцы. Сами свое пиво допивайте.
Медленно, вразвалочку, выходит из «стекляшки», неспешно закуривает и заходит в будку телефона-автомата. Набирает номер. Алло. Лейтенант Полищук докладывает… Так точно, на вокзале. Идут к автобусу. Есть продолжать наблюдение. Обижаете, товарищ майор, когда это кто меня засекал?

Рейсовый автобус. На сиденье ближе к окошку – мальчик с искривленными ножками. Это Эдик, сын Эльзы Дорман. Сама она сидит рядом, держа на коленях обшарпанный чемодан.
Эдик. Мам, а я поправлюсь?
Эльза. Конечно. Доктор сказал, все будет хорошо. Нужно только набраться терпения.
Эдик. И в милиции смогу работать, когда вырасту?
Эльза (слегка испуганно). Этого еще не хватало. Становись лучше строителем – вон сколько новых домов строят. Или врачом, как Павел Аристархович.
Эдик. Не. Я тогда буду таксидермистом. Это тот, кто чучела животных делает. У нас в больнице лежал один дядька – он мне рассказывал… И даже специальный ножик подарил перед выпиской. Знаешь, у них такие же инструменты, как у хирургов: всякие там скальпели, пинцеты, зажимы… Ма, а тот доктор, который меня лечил – он и вправду самый главный во всей стране?
Эльза (чуточку подумав). Пожалуй, да, во всей стране.
… Доктор Павел Аристархович (и профессор, и даже член-корреспондент) и в самом деле считался мировым медицинским светилом. У него было старомодное пенсне на черном шелковом шнурке – он долго и сосредоточенно протирал стекла замшевой тряпочкой, прежде чем начать разговор.
Доктор (выйдя из палаты и прикрыв дверь). К сожалению, утешить вас нечем, голубушка. У мальчика ярко выраженный рассеянный склероз с осложнением на позвоночник. Современная медицина здесь бессильна.
Эльза. Склероз… Но Эдику же всего десять…
Доктор (с грустью). А вы  полагаете, болезни – это удел стариков? Знаете, природа иногда творит чудеса. Нужно только верить и не терять надежды – это самое главное. Я бы посоветовал вам сходить в церковь. Конечно, это теперь крайне немодно. И все-таки…


Дом – стандартная пятиэтажка на улице Героя Советского Союза Павла Усова – загибается буквой «Г» и огораживает узкий пыльный дворик. Посреди него, под сенью громадного древнего тополя - детские качели, несколько скамеек и будка сапожника. Из будки доносится стук молотка: сапожник сосредоточенно сражается с чьей-то набойкой. Эльза здоровается – он отвечает кивком, держа во рту пару гвоздей.
Соседка Эльзы Екатерина Львовна вешает на веревку белье. Вокруг нее вращается самый настоящий смерч - из черного кота, двух беспородных собак и Екатерининого внука Мишки – лохматого существа в защитной рубашке.
Екатерина (свирепым голосом). А ну геть отседова! Когда ж эти изверги-родители тебя заберут, госсподи… А, Эльзочка, приехали? Давненько вас не было… Здравствуй, Эдик. Как вырос-то, а?
Мишка тотчас вытягивается из круговорота, радостно хлопает приятеля по плечу, и оба начинают шептаться о чем-то своем – надо думать, очень важном и секретном.
Екатерина Львовна. Ну, что доктор?
Эльза. Как обычно. Ничего конкретного.
Екатерина Львовна. Я слышала, тут в окрестностях живет… ну, вроде как знахарь. Лечит всякими заговорами и травами. К нему Настасья ездила из девятой квартиры – правда, ничего не рассказывает, боится. С ней наш участковый беседу проводил: мол, стыдно вам, как сознательной гражданке, верить во всякую чертовщину. У нас самая передовая в мире медицина, а вы…
Самая передовая в мире медицина, подумала Эльза, посоветовала мне сходить в церковь. Как знать, может, совет и не так уж плох...


Мишка с Эдиком разглядывают скальпель, который Эдик получил в подарок перед выпиской.
Эдик. Немецкий. Видишь, клеймо на рукоятке.
Мишка (азартно). На что меняемся? Давай на самолет – ну, тот, что мне дядя Слава сделал из фанеры в прошлом году.
Эдик (с хитрецой). Вот еще. Давай на твоего кота.
Мишка (обиженно). Ты за кого меня держишь? Чтобы я живое существо - на железку?.. Ладно, знай мою доброту. Есть у меня одна штуковина, мамин родственник привез с Украины, он там служил в войну… Приходи вечером, сам увидишь. Да, и скальпель не забудь прихватить.


Очередь в продуктовый отдел тянется добрый квартал. Состоит она в основном из баб и ребятишек: мужики предпочитают кучковаться возле винно-водочного прилавка. Эльза складывает в авоську вожделенные две бутылки молока, буханку хлеба и пачку макарон, и с немалым трудом выбирается из магазина. И неожиданно ощущает покалывание с области затылка. Это ощущение для нее не ново и означает одно: за ней следят.
Она сворачивает в какой-то глухой переулок, где царят выстроенные еще до революции деревянные кварталы, тонущие в  пожухлой лебеде и чертополохе. Проскальзывает за угол двухэтажного дома и застывает, прижавшись спиной к водосточной трубе. На всякий случай нащупывает в авоське бутылку с молоком - практически идеальное оружие для рукопашной схватки. И в следующую секунду слышит знакомый голос: «Уменыш, не надо, я не воевать пришла».
Эльза. Покажись.
Высокая худощавая женщина в поношенном плаще и дешевенькой косынке медленно выходит на открытое место. Руки держит перед собой, ладонями вверх, чтобы Эльза видела, что они пустые.
Эльза (с удивлением). Оса?!


Они сидят рядышком на скамейке – две подруги-соседушки, для полноты образа не хватает лишь кулечка с традиционными жареными семечками. Вокруг тихо – слышно, как стрекозы шуршат крыльями.
Эльза. Я после войны пыталась разыскать кого-нибудь из наших девчонок. Оказалось, в живых уже никого. О тебе сообщили, что ты пропала без вести при бомбежке эшелона.
Оса (медленно). Знаешь, иногда я думаю: почему мы? Почему именно на наши горбы выпало это дерьмо, этот чертов ад, неужели было так уж необходимо – чтобы мы никогда не катались на велосипеде, не влюблялись, не бегали на свидание… Чем мы провинились перед господом? А ведь найдутся еще и те, кто будет судить нас. Разбирать наши поступки, делить на героев и трусов… Судить ведь легче всего, а, Уменыш?
Эльза (после долгой паузы).Ты не была в том эшелоне, верно? Ты дезертировала?
Оса молчит. И Эльза – странное дело – не чувствуя ни злости, ни презрения, лишь острую жалость к подруге, несмело касается ее плеча.
Эльза. Как же ты жила все это время?
Оса. Как… Моталась с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Семьей не обзавелась, друзьями-знакомыми тоже… Одинокая облезлая волчица.
Эльза. И что ты от меня хочешь? Я же не поп, грехи не имею права отпускать.
Оса (с трудом выдавливая слова). Я умираю, Уменыш. Врач сказал, мне осталось месяца три. От силы четыре.
Полгода назад, в начале весны, я почувствовала боль в груди. Поначалу не придала значения – думала, перетерплю… А когда обратилась к врачу… Он сделал снимок. Спросил, нет ли у меня родственников. Я сказала: нет, я одна. Тогда он объявил… Веришь, я даже обрадовалась. Подумала: вот оно, искупление. А потом вдруг захотелось жить. До слез, до озноба. Тогда я и решила тебя разыскать.
Эльза. Меня? Чем же я могу помочь?
Оса. Тебе известно такое название: Пелагеин камень? Твой отец знал, что где-то в тайге есть большое месторождение. Оно обозначено на одной старинной карте, или рисунке. Но рисунок зашифрован, а ключ к шифру – это твой медальон. Тот, что висел у тебя на шее.
Эльза. Откуда ты все это знаешь?
Оса (с кривоватой улыбкой). Я знаю гораздо больше. К примеру, кто украл его из сейфа Дырихи. Кто убил ее саму. Кто направил на школу немецкий десант. И кто испортил Верочкин парашют.
Эльза (не веря себе). Нет. Это невозможно… Если только…
Оса. Что?
Эльза. Если только ты не «Акустик».
Оса. Я не «Акустик». Я «Эстонец». То есть была «Эстонцем».
 Мы в сорок первом попали в оккупацию. Папу расстреляли (подозревали в связях с партизанами), нас с мамой угнали в Германию. Мама вскоре умерла в концлагере, а меня привели в один кабинет… И, как говорится, сделали предложение… Я могла отказаться. Но очень уж не хотелось в газовую камеру.
Эльза. А зачем тебя отправили на «дачу»?
Оса. У немцев там был свой агент, его внедрили еще в начале войны. Потом они заподозрили, что он либо раскрыт и перевербован, либо ведет какую-то свою игру. Я должна была встретиться с ним и выяснить, в чем дело. В случае необходимости – устранить.
Эльза. И ты устранила? Широкие же тебе дали полномочия.
Оса. Послушай. Я в твоих глазах – иуда, предательница, пусть так… Но я никого не убивала. Ни Дыриху, ни Ластика. Я только вышла на связь с «Акустиком». Назвала пароль: «У волка в темноте глаза желтые». Он сказал, что разговаривать сейчас опасно, за ним могут следить… А потом, на следующую ночь, Дыриху нашли мертвой. Понимаешь, он тоже искал Пелагеин камень. Немцы занимались его изучением параллельно с… нашими. И им тоже нужны были образцы. Только… В общем, он решил не отдавать минерал. И не возвращаться.
Эльза. Почему?
Оса. Потому что шел сорок четвертый год. Многие уже тогда понимали, что немцы войну проиграли.
Эльза. Ну, а зачем тебе я? Медальон у вас. Вы определите место на карте, найти месторождение… Только что дальше?
Оса. Есть один человек. Он может помочь.
Эльза (не сразу осознав услышанное). Игорь?! Где он? Что с ним?
Оса. Не все сразу, Уменыш. Давай условимся: встречаемся через два дня. В шесть часов вечера, на этом же месте. Только приходи одна.

Спустя два дня.
Тот же двухэтажный домишко времен царя Гороха, только на этот раз Эльза огибает его с противоположной стороны, попутно проверившись, нет ли слежки (впрочем, по части скрытого наблюдения Оса была первая в школе, так что Эльза могла и не заметить подругу). Бросает взгляд на часы: пять минут седьмого. Или Осу что-то задерживает, или она стоит где-то в двух шагах, невидимая и неслышимая, и напряженно наблюдает за улицей. Эльза садится на лавочку и говорит в пространство: «Я одна».
- Эльза Дорман? – слышит она рядом.
Она оборачивается. Незнакомый мужчина небольшого роста, в серой кепке и кургузом пиджаке, которому не помешала бы хорошая чистка. Глаза холодноватые и цепкие, не слишком вязавшиеся с остальным обликом – по этим глазам Эльза всегда безошибочно определяла бывших коллег…
Мужчина. Лейтенант Полищук. Попрошу вас пройти со мной, есть серьезный разговор.
Эльза (с приветливой улыбкой). Здравствуйте, товарищ лейтенант. Знаете, я тороплюсь домой… Пришлите повестку, завтра я обязательно зайду…
Полищук (отвечая улыбкой на улыбку). Эльза Германовна, меня предупредили, что у вас… гм… не слишком покладистый характер. Но мой начальник велел передать, что вы с ним знакомы. Только сейчас он майор, а тогда был капитаном.
Эльза (осторожно). Куда идти?
Полищук. Недалеко. У меня за углом машина.

Смена кадра.
Официальный кабинет, коих Эльза перевидала как птичница – куриных яиц. Стены, неаккуратно вымазанные масляной краской, облезлый подоконник, рассохшийся письменный стол, кипа бумаги и настольная лампа под дешевым целлулоидным абажуром.
В настольной лампе регулярно, раз в два дня, перегорает лампочка.
Майор Фирсов (галантно привстает и указал Эльзе на стул напротив себя - будто расстались только вчера).Я так и знал, что мы еще встретимся. Рад, что вы уцелели тогда, возле избушки.
Эльза. Я уцелела одна? Больше никто?
Фирсов. К сожалению. Штурм в тех условиях был единственным решением. Но я хотел поговорить с вами на другую тему. Скажите, в каких отношениях вы были с гражданкой Проничкиной Оксаной Савельевной?
Эльза (с искреннем непониманием). С кем?
Мужской голос за спиной. С Проничкиной Оксаной Савельевной. В просторечии – Осой. Вот, полюбуйся: может, это память освежит.
Эльза заставляет себя не оборачиваться – просто ждет, пока майор Дьяченко (нет, не майор, поправляется она, взглянув на звездочки – полковник) подойдет к столу. И небрежно бросит перед ней пачку фотографий. Фотографии, все как одна, дрянного качества: требуется несколько секунд, чтобы узнать запечатленную на них женщину.
Дьяченко. Она была выловлена из Двины вчера утром, в районе железнодорожного моста. Ей перерезали горло острым изогнутым лезвием, имеющим зазубрины. В воду сбросили уже мертвую. О чем вы говорили с ней в последнюю встречу? Вы встречались три дня назад, не вздумай отпираться!
Эльза. Вы что, следили за мной?
Дьяченко. За вами обеими. Ты знала, что во время войны она работала на немцев? (наклоняется над собеседницей). Зачем она поперлась к этому чертовому мосту? Почему так запросто подпустила к себе убийцу? А ведь была первой на вашем курсе, могла любого мужика завалить голыми руками… (после паузы). А сказать, что я еще думаю по этому поводу? Что теперь на очереди – ты. Лично мне Осу не жалко: немецкая подстилка, туда ей и дорога. А вот ты… О сыне подумай, коли о себе не хочешь. Жаль пацана, сиротой вырастет. Да еще калека… Давайте пропуск, гражданка Дорман, я подпишу. Если товарищ майор не возражает.
Фирсов нагоняет ее на улице. Прижимает машину к тротуару и открывает дверцу со стороны пассажира. Дожидается, пока Эльза устроится на сидении, нажимает на газ и сообщает ровным тоном: «У вашей подруги была злокачественная опухоль. Ей оставалось несколько месяцев. Вы знали об этом?»
Эльза. Знала. Она сказала мне: он еще здесь.
Фирсов. Кто?
Эльза. «Акустик». Он не ушел с немцами. У него осталось здесь незаконченное дело.
Фирсов (тормозит возле арки, перед домом Эльзы). Будьте осторожны. Мы, конечно, примем меры для вашей защиты. Заменим сапожника в будке на нашего сотрудника, еще одного посадим в квартиру напротив вашей, но все равно… 
Эльза (касается ладонью щеки Фирсова. На ощупь щека жесткая, колючая и теплая). Спасибо.

Спустя несколько дней.
Дождь все-таки накрывает ее – на самых подступах к дому. Мелкая изморось превращается в крупные капли, от которых может спасти разве что водолазный костюм, но уж никак не раскладной дамский зонтик. На площадке между первым и вторым этажом Екатерина Львовна громко отчитывает внука: «Бесстыдник! Просила же тебя приглядеть за бельем, пока я в магазине. Так нет, его носит не пойми где…»
Миша (независимо). Подумаешь, конец света: простыня намокла. Опять высохнет.
Эльза подходит к своей двери и вставляет ключ в замочную скважину. И через секунду обнаруживает, что замок не заперт. Этот факт не успевает встревожить ее как следует, но в квартиру она не входит – проскальзывает плавным движением, готовая к нападению. Тишина и полумрак: за окошком заметно стемнело.
Эльза. Эдик! Эдик, где ты?
Комната пуста. Ученическая тетрадь на столе с незавершенным рисунком: краснозвездный партизан с автоматом ППШ и полыхающий синим пламенем (и правда почему-то синим) фашистский танк.
Екатерина Львовна (обеспокоенно заглядывая в прихожую). Эльза, дорогая, что случилось?
Эльза. Эдик пропал.
Екатерина Львовна. Что значит «пропал»? Михаил! Поди сюда, не прячься. Ты видел сегодня Эдика?
Миша. Нет.
Екатерина Львовна. Не врешь? Смотри, отцу нажалуюсь, когда приедет…
Эльза сбегает во двор, под косые водяные струи. Пусто, темно, лишь в сапожной будке, притулившейся к тополю-великану, теплится слабый огонек. Не электрическая лампочка, а нечто более скромное: огарок свечи, к примеру. Эльза подбегает к будке и дергает дверь на себя.
Будка открыта. Оплывшая свечка на столе, перед маленьким верстаком, сапожный инструмент и насаженный на болванку женский ботинок (Фирсовский сотрудник даром времени не терял). Тут же припомнилась и фамилия: лейтенант Полищук. Бурое пятно на верстаке. Эльза проводит по нему пальцем и принюхивается: лейтенант умер самое большее час-полтора назад. Висок проломлен – так же точно и аккуратно, что и висок Нины Зарубиной по прозвищу Дыриха. Правда, на этот раз убийца не озаботился перевести стрелки на ни в чем не повинный угол стола. Тем более что на самом столе Эльза обнаруживает записку, сунутую одним краем под жестянку с гвоздями.

«Для Умной.
Привет, подруга. Вот и выпал случай поговорить по душам. Жду тебя к 10 вечера на дебаркадере напротив острова Шилов. Надеюсь, хвост не притащишь. Иначе получишь своего ублюдка по частям. До скорого».

Екатерина Львовна (заглядывает в дверь и в ужасе отшатывается). О господи…
Эльза. Не входите. Вызовите по телефону милицию и побудьте здесь до ее приезда. Пусть передадут майору Фирсову: убит его сотрудник.


К дебаркадеру – плавучей пристани с навешенными вдоль бортов пустыми автомобильными шинами – пришвартован маленький паровой катер. Даже в темноте и с порядочного расстояния катер выглядит очень старым – пожалуй, ненамного моложе дебаркадера. И тот, и другой очень искусно притворяются мертвыми - это совсем нетрудно, когда тучи, собравшиеся над водой, закрывают луну, создавая некую театрально-кладбищенскую атмосферу. И абсолютно невозможно, если полученная записка огнем жжет ладонь.
Вот и выпал случай поговорить по душам, Умная...
Что ж, поговорим...
По расшатанным деревянным ступеням она поднимается на пристань. Дергает дощатую дверь под лампочкой: заперто. И неожиданно слышит какой-то звук с катера.
Чтобы преодолеть трап, требуется не более двух секунд. На палубе грязь и запустение: какие-то незакрепленные бочки вдоль борта, лебедка с оторванным тросом, рулевая рубка с незапертой дверью…
Звук - больше всего похожий на тихое поскуливание, будто щенку придавило задние лапы  - доносится из-под крышки люка в кормовой части. Эльза присела, пошарила руками в поисках скобы…
- Эдик, - позвала она. – Сыночек, ты здесь? Отзовись!
А потом ее ударили сзади по голове.


Тьма. Не та, что была раньше, а другая: густая, непроницаемая, абсолютная - можно подумать, что глаза и вовсе ослепли. Но нет, просто ситуация изменилась. Где-то близко толкается в стены вода. Запястья туго стянуты за спиной, и какими-то хитрыми узлами, даже ногтем не подцепишь. Под позвонками нечто твердое и ребристое, больше всего похожее на деревянный трап. Мы в трюме, поняла Эльза. Поэтому темно и вода.
- Мама, - вдруг услышала она рядом с собой.
Эльза (встревоженно). Эдик, где ты? Ты не ранен? С тобой все в порядке?
Эдик. Все в порядке. Только мне страшно.
Эльза. Не бойся, миленький. Мы выберемся отсюда, обещаю…
Бесплотный голос сверху - не поймешь, мужской или женский, сопровождаемый лучом карманного фонарика. Никогда не давай обещаний, которые не сможешь выполнить.
Эльза (задрав голову). Кто вы? Что вам нужно?
Голос из-за фонарика. А ты не догадываешься? Может, зря тебя прозвали Умной?
Смех. Да, пожалуй, этот булькающий звук, исходящий от существа за фонариком, отдаленно напоминает смех. И это дает некоторый шанс, смеяться и стрелять одновременно не так-то легко.
Голос. Сколько раз мне хотелось тебя убить… И каждый раз ты оборачивалась ко мне спиной, будто искушала. Даже сегодня, здесь, на катере… Стоило мне ударить посильнее…
Эльза. Что ж не ударили?
Голос за фонариком. Потому что это было бы слишком легко. Знаешь, Оса, прежде чем сдохнуть, кое-что рассказала мне о твоем сыночке. Например, что он родился через девять месяцев после того, как зэки изнасиловали тебя в очередь…
Эльза. Прекрати! Ладно, я оставила в жизни много врагов. Но Эдик!!! Он уж точно не сделал тебе ничего плохого! За что ты собираешься ему мстить?
Голос за фонариком. А не это месть. Это акт милосердия. Если человек живет только мечтой о мести - какой смысл жить, когда она свершится?
Луч фонарика исчезает. Люк с лязгом захлопывается - и теперь тишина и тьма действительно становится абсолютной.
Эдик. Мам, мне страшно...
Эльза (шепотом). Тише...
Так и хочется сказать про тишину и темень: как в гробу. Однако в гробу в спину не впиваются ребра ступенек. И никто не колотит в борт снаружи чем-то тяжелым - топором или ломом. Отчего катер отчетливо стонет: он чувствует, что его убивают, хотя и не понимает, за что, ведь он так долго и верно служил людям... 
Нечто крохотное и скользкое шмыгает по плечу и исчезает в темноте. Мышь. Мыши покидают тонущий корабль первыми – задолго до того, как тот начинает тонуть. Если так, то эта явно запоздала…
 Эдик (неожиданно спокойным голосом). Подожди, не дергайся. Перевернись на живот, мне так не дотянуться…
Она с удивлением подчиняется. И, не удержавшись, дергается от боли.
Эдик (виновато). Ой, прости. Тут темно… Я сейчас.
А в следующую секунду руки оказываются свободными. И вовремя: вода - маслянисто-черная и густая, как нефть - плещется уже на уровне груди.
Эльза изо всех сил упирается в крышку люка: заперто. Или придавлен сверху чем-нибудь тяжелым, хрен редьки не слаще. "Держись на лестницу", - велела она Эдику, а сама нырнула, шаря вокруг руками в поисках подходящего орудия, чем можно подцепить крышку. Искала, пока легкие не загорелись от недостатка кислорода. Вынырнула, едва не стукнувшись макушкой о потолок, снова погрузилась в воду…
Пожарный топор на длинной рукоятке попал под руку, когда узкая прослойка воздуха под потолком почти сошла на нет. И Эдик глядел уже не на нее, а вверх, запрокинув посиневшее личико, и дышал, широко раскрыв рот.
Люк поддается с пятого, а может, с двадцатого удара. Как Эльза выбралась на палубу и вытащила полузадохнувшегося Эдика, думается, она бы не вспомнила. Только то, что небо над головой было темно-фиолетовым, тяжелым и ненастным, но от него пахло жизнью.
Эдик (пробует встать, и вдруг валится ничком).  Мам, я ног не чувствую. Будто их нет совсем.
Эльза (поспешно прижимает сына к себе, ощущая его дрожь). Это ничего, это от холода. Вот вернемся домой, согреемся, я тебя горячим чаем напою… Главное – мы выбрались, слышишь? Теперь все будет хорошо…
Эдик, однако, смотрит не на Эльзу, а куда-то мимо, ей за спину. Эльза оглядывается. И видит на кренящейся палубе полковника Дьяченко.


Точнее, сначала – темный монашеский куколь с накинутым капюшоном (на самом деле длинный брезентовый плащ), лампочка над дверью дебаркадера светит в спину, и вместо человека видна сильно увеличенная тень – так в старых немых лентах обычно показывают злодеев. По сценарию в руке сейчас должен появиться огромный нож или пистолет…
Насчет пистолета она, кажется, угадала. Поменьше ТТ, и это радует Эльзу: она может заслонить собой Эдика. ТТ прошил бы насквозь их обоих, а так – есть шанс, что Эдика только ранит.
Полковник (мертвым голосом). Вставай.
Эльза медленно выпрямляется. И неожиданно слышит окрик: «Эй!»
Размытая фигура – копия первой: тот же плащ с капюшоном под фонарем, на дебаркадере, только освещена не в пример лучше первой, точно олень в свете автомобильных фар. И шансы у первого противника были куда предпочтительнее: майор Фирсов был виден как на ладони.
И все же майор стреляет первым.
Пуля входит в грудь Дьяченко с мокрым всхлипом. Он недоуменно замирает, делает шаг назад - и кулем валится за борт. Черная вода принимает его тело, несколько секунд качает, как в колыбели, и плавно утягивает в свои глубины.
Фирсов (прыгает на катер и склоняется к Эльзе). Вы не ранены?
Эльза. Нет.
Фирсов. Ну, ну, перестаньте плакать. Все уже закончилось.
Кто плачет, удивляется она.


Служебный кабинет, принадлежавший еще недавно двоим сотрудникам: майору и полковнику. Теперь Фирсов здесь единоличный хозяин. Солнечный зайчик прыгает по столу – с телефонного аппарата к картонным канцелярским папкам и обратно. Фирсов открывает верхнюю.
Майор. Записку он писал левой рукой. Хорошо, что вы оставили ее в сапожной будке, иначе вряд ли мы подоспели бы вовремя.
Эльза. Спасибо. Значит, все-таки он… Он был «Акустиком»?
Майор. А вы сомневаетесь?
Эльза. Теперь уже нет. Странно. Там, на катере, он все время держался так, чтобы я не разглядела его лицо – только силуэт за фонариком. Если он собирался убить меня, к чему все эти ухищрения? И почему он обвинял меня в убийстве Верочки? Он ведь точно знал, что я не убийца… Я ведь с того дня словно горю на медленном огне. Впору к врачу обращаться…
Майор. Кстати, о враче. Как там Эдик?
Эльза. Пока в больнице. Лежит, молчит, ничего не ест. Доктор говорит, последствия шока и переохлаждения.
Фирсов (сочувственно). Да, досталось парню. Что вы намерены делать дальше?
Эльза. Ничего. Подожду, пока Эдика выпишут, и мы с ним уедем. Подальше отсюда.
Майор (выходит из-за стола. Подходит к ней и неожиданно робко, по-школьному касается ее щеки). Мне будет вас не хватать.


Крупным планом - руки Эдика поверх больничного одеяла. Эльзе видны красновато-черные точки на сгибе локтя: следы от капельницы.
Эльза. Скоро поправишься. И мы поедем к морю. Пойдешь в новую школу, заведешь новых друзей. Будешь кушать фрукты круглый год, тебе обязательно нужны фрукты, чтобы встать на ноги…
Эдик (тихо и равнодушно). Я не встану. Я еще там, на палубе, перестал их чувствовать…
Эльза (сердито). А вот про это, дорогой мой, и думать не смей!
Мальчик (тяжело, по-взрослому вздыхая). Жалко ножик. Я им на тебе веревку разрезал. А потом уронил где-то в трюме.
Эльза. У тебя был нож? Тот, что тебе подарили в больнице в Москве?
Эдик. Нет, тот я отдал Мишке, бабыкатиному внуку. А он мне – свой. Такой кривой, как турецкий ятаган, с зазубринами на лезвии. Называется «стропорез». Какой-то его родственник привез с войны, - Эдик помолчал.Теперь у меня ни того, ни другого. Скальпель-то я назад уже не заберу…


Уже знакомый дворик. Точнее, угол двора за старым тополем – там внук Екатерины Львовны Миша сосредоточенно стукает об стенку лысоватым мячом.
Эльза (подходя). Миша, пойдем-ка поговорим.
Они подходят к скамейке.
Эльза (садится и берет мальчика за плечи). Почему ты соврал мне?
Миша (глядя в пол).Чего это соврал?
Эльза. Ты сказал, что не заходил к Эдику в тот день. Но это не так. Скорее всего, ты был с ним, когда его похитили.
Миша (с отчаянием). Да с чего вы взяли-то?
Эльза. На столе лежала тетрадь с рисунком: партизан с красной звездой, и немецкий танк. Я тогда удивилась: почему танк горит синим пламенем?
Миша. Так ведь фашистский…
Эльза. Дело не в этом. Вы рисовали одновременно: ты – танк, Эдик – партизана. А красный карандаш у вас был только один. Ты не хотел ждать, пока Эдик закончит звезду, вот и нарисовал синий огонь. Я права? Кто из вас открыл дверь?
Миша (низко-низко опустив голову). Эдька. Сказал, мол, мама, наверно, вернулась. Вдруг я слышу – что-то бухнуло. Оглянулся – Эдик лежит на полу, а кто-то в плаще с капюшоном его за ноги тащит. Я испугался, спрятался за тумбочку… Я не предатель! Честное октябрятское, не предатель! Просто…
Эльза (сухо). Хорошо,  что ты спрятался, а не бросился на помощь другу. Преступник и тебя мог убить. Он свидетелей не оставляет…
Мишка (неуверенно). Наверно. Только… почему вы говорите «он»? Это же была тетка.
Эльза (засомневавшись, правильно ли она расслышала). Подожди. Ты хочешь сказать, Эдика похитила женщина? А ты не ошибся?
Мишка (обиженно). Что я, тетку от мужика не отличу?


Смена кадра. Титры на экране: «Год 1726, начало весны, каторжный острог в устье Двинской губы.
Горница в воеводском тереме. Перед узким стрельчатым окошком - капитан Изместьев: в расстегнутом мундире, в руке только что раскуренная трубка, но капитан, кажется, забыл о ней, погруженный в свои мысли. Никита идет на поправку, причем столь быстро, будто допрежь всего-то подхватил инфлюэнцею по мартовским холодам. Счастливый отец уж и не знает, на какое место усадить сыночка. Подливает ему вина, подкладывает разносолов, самолично проверяет, не дует ли из окошка... От вина, впрочем, отпрыск отказывается, предпочитая квас или новомодный кофейный напиток, который их сиятельство привезли из столицы. Не прельщают его и шумные посиделки в офицерском собрании, хотя еще недавно охоч был - хоть хлебом не корми. Теперь его чаще можно было увидеть за книгой – да не за каким-нибудь любовным романом, а за толстенным талмудом, в вечном уединении, которое, казалось, никогда ему не надоедало. Как отнестись к переменам в отпрыске – Алексей Илларьевич не знал: с одной стороны, вроде бы и к добру, а с другой…
С другой почему-то было тревожно.
В дверь воеводской избы постучали. Вошел Никита, Изместьв-старший порывисто шагнул навстречу сыну, ласково стиснул за плечи и усадил за стол.
- Исхудал, однако, - покачал он головой. – И лицом стал бледен… Может, баньку истопить? Да пару-тройку девок погрудастей привезти из соседней деревни, чтобы веничком похлестали? Или вот что. Я краем уха слышал, их сиятельство вскорости в Москву отбывают по делам, потом снова планируют возвратиться. Хочешь, упрошу графа взять тебя с собой? Развеешься, столичным воздухом подышишь. Что скажешь? 
Никита равнодушно пожал плечами.
- Благодарю, батюшка. Только устремление у  меня теперь иное.
- Вон как, - нахмурился Алексей Илларьевич. – Какое же?
- Хочу поступить к графу в ученики.
- Не понял, - озадачился капитан.
Никита опустил голову. Видно, давно готовился о сказать о чем-то важном, а пришла пора – и решимость вдруг растаяла. Однако пересилил себя и произнес ровным голосом:
- Думаю уйти с военной службы. Научусь врачевать людей, ради этого стану разные науки изучать - химию там, или анатомию... Есть же у их сиятельства один ученик  - может, и второй будет не лишним...
- А я думал, тебя сызмальства военная карьера манила, - растерянно проговорил Изместьев-старший. - Помню, брал тебя на парад, а ты спрашивал: батюшка, а когда я вырасту, у меня тоже будет такой мундир и сабелька? В лучшую пехотную школу тебя отдал, хлопотал, чтобы комар носа не подточил. Надеялся на тебя командование острогом оставить, когда время придет... Выходит, все зря?
- А что хорошего-то в такой судьбе? – тихо спросил Никита. – Буде какая война – подставить голову под чужую саблю или пулю, а нет – до седых волос колодников гонять из крепости - в крепость... Неужели Господь только ради этого меня спас? - он помолчал. - Я о другом нынче мечтаю: не отнимать чужие жизни, а возвращать их. Как великий Парацельс. Как их сиятельство граф. Как господин Дорман - мы ведь с ним, пожалуй, одного возраста, а насколько он искушенней в разных науках...
 Капитан взглянул на него, увидел упрямо склоненную голову...
- Твердо хоть решение? Или так?..
- Твердо, - ответил отпрыск, не отведя взгляд. – Мне голос был… Будто Богородица святая нашептала, как только я глаза открыл на койке в лазарете. Нельзя такому противиться.
Алексей Илларьевич открыл резной шкафчик, извлек пузатую бутылку с рюмкой, выпил залпом – может, и вкуса-то не почувствовав. Показалось мало: налил вторую рюмку и отправил вслед за первой. Отер губы и устало спросил:
- С графом сам разговор начнешь? Или уж мне?
Никита немного поразмыслил. И честно признался:
- Думаю, тебе сподручнее будет. Вдруг я заробею.

Их сиятельство, однако, начали разговор сами - следующим ранним утром. Изместьев-старший и Изместьев-младший застали графа и его помощника на заднем дворе, возле скрытой под навесом коновязи: те, облачившись в защитные кожаные панцири, фехтовали на учебных рапирах.
Надо признать, дрался граф мастерски. Его помощник и сам был довольно искушенным фехтовальщиком, но их сиятельство были вольны хоть выбить клинок из руки оппонента, хоть прижать того к стенке и заставить признать поражение. Охваченный нетерпением Никита пару раз порывался подойти, но капитан останавливал: последнее дело прерывать чужие воинские экзерциции. Наконец граф изящно, чуть ли не  играючи, обезоружил Иоганна, бросил: "На сегодня достаточно", и завозился, освобождаясь от защитного снаряжения. Алексей Илларьевич подошел, козырнул, приготовившись изложить просьбу отпрыска, но их сиятельство опередили.
- Хорошо, что вы оказались здесь, капитан, нет нужды вас разыскивать, поскольку дело приватное. Обстоятельства требуют моего скорейшего отъезда в Москву. Там ныне неспокойно: Сенат возмущен бесчинствами  нового генерал-прокурора (зажрался, подлец, чувство меры потерял), негоцианты ропщут против новой системы налогов, в войсках бурление... Это еще не беспорядки, но - первые ростки, я слишком искушен в государственных делах, чтобы этого не чувствовать. В такие дни я обязан быть рядом с государем.
- Ваше сиятельство, - шагнул из-за спины отца Никита. Голос его отчаянно звенел от напряжения, но – надо отдать ему должное – почти не дрожал. – Ваше сиятельство, осмелюсь обратиться к вам с просьбой…
- Я знаю, о чем хотите попросить, поручик, - граф собрал амуницию в охапку, придирчиво оглядел: не причинился ли какой изъян. – Желание ваше похвальное, тем более, что идет воистину от сердца…
- Откуда вы… - вырвалось у Никиты не вполне почтительное.
- Ну как же. Раньше, помнится, по целым дням лозу срубали на полном скаку, а теперь чаще в библиотеке просиживаете, за книгами по лекарской науке (только не читайте все без разбору: идея теплорода, высказанная преподобным Франциском Скориной, давно уж признана несостоятельной), за моим помощником по пятам ходите, просите разъяснить то одно, то другое… Так что ценю ваш порыв, но – вот вам мой наказ: быть рядом с батюшкой. Я нынче для вас сосед опасный. Могу голову сложить и вас за собой утяну… - он помолчал. – Ну, а коли Бог попустит – вернусь. Буду снова Пелагеин камень изучать.
- Но что же станется с запасами минерала? – деревянными губами спросил Никита. – С вашими записями, формулами эликсиров? Не пропадут ли?
- Не пропадут, - небрежно отозвался граф, как о чем-то давно решенном. – Часть Иоганн увезет в Амстердам, часть я передам в Академию наук для изучения. Все надежно упаковано и спрятано, ни один злоумышленник не доберется… Все, поручик, вы свободны. А вы, капитан, задержитесь, у меня для вас еще несколько поручений.
Он увлек  Изместьева-старшего в сторону. Тот оглянулся на сына: тот стоял, бледный, с опущенной головой, сжав кулаки – как человек, судьбу которого решили вдруг, одним небрежным росчерком пера…
Сердце капитана захолодело от жалости. И вместе с тем – стыдно сознаться – он почувствовал истовое облегчение. Его Никитушка останется с ним. Как там обернется в столицах – бог весть, их сиятельство правы: недолго и голову сложить, если что. А тут… Тут уж он родное чадо в обиду не даст. Один раз чуть не потерял – второго не допустит.
Конец эпизода.

Настоящее время. Погруженный в темноту двор, большинство окон успело погаснуть, равно как и свет на третьем этаже, в квартире Каюровых. С балкона свешивается жгут из нескольких связанных простыней - классическая картина побега из заточения, воспетая в десятках книг и кинофильмов, для физически подготовленного человека не такое уж и препятствие.
С балкона спускается Катя. Вот она спрыгивает на землю, оглядывается по сторонам (никого) и спешит прочь. Она знает, где искать предателя. Двадцать минут назад экран компьютера вдруг ожил: на почту пришло письмо. Оно состояло  из одной  строчки и адресовалось ей, Кате Дорман.
«Трейлер - это подстава, - значилось в послании. - Хочешь найти хозяина - дуй в «Аист». Поторопись, твою берлогу скоро накроют».
Адрес был незнакомый. «Джонни, это ты?» - написала она с надеждой.
Однако ответа не дождалась.

Ресторан «Аист.RU», комната наверху.
- Что значит я - убийца? Что ты несешь?
 - В вашем компьютере сохранились файлы с экспериментами в фотошопе: вы же дилетант в монтаже, сразу создать Разбившегося Парашютиста не получилось. Там же досье на семью Дорман, статьи о Пелагеином камне, видеокамера, которая исчезла с аэродрома... Думаю, Катя все это уже обнаружила, она девочка умная.
- Ты врешь, -  сквозь зубы проговорил Виктор Палыч. - Как это могло оказаться...
Человек на полу тихонько рассмеялся.
- А не надо экономить на мелочах. Входная дверь от хорошей фирмы, а замки - так себе, ключи подобрать можно на чих.
Издав нечто вроде тигриного рыка, Виктор Палыч схватил гостя за плечи и одним рывком поднял на ноги - это оказалось просто, веса в оппоненте было всего ничего. Хотел ударить, пусть легонько, чтобы отвести душу, но тот вдруг как-то очень быстро и коротко взмахнул рукой. И Виктор Палыч почувствовал резкую боль в горле.

Бармен Виталик закончил протирать бокалы и теперь готовил коктейль для офциантки Настасьи. Настасья жила на квартире у подруги: та объявила, что вечером придет не одна и попросила квартирантку «погулять где-нибудь». Настасье светила бессонная ночь, и тратить ее впустую она не собиралась. Виталик как раз добавлял в бокал лимон и корицу, когда в двери снаружи целеустремленно забарабанили. Виталик выбрался из-за стойки, с опаской подошел к запертому входу и выглянул наружу через стекло, ожидая увидеть... да кого угодно: налоговую инспекцию, пожарников, санитаров, припозднившуюся братву... Но увидел донельзя взволнованную девушку.
- Катя? - удивился он, отпирая замок.
- Виктор Палыч здесь? - отрывисто спросила она.
- Наверху, но он не велел его беспокоить... Ты куда, ненормальная?
Катя влетела вверх по лестнице. И тут же увидела требуемый ориентир:  желтоватая полоска света, выползающая из-под приоткрытой двери. Катя подлетела к ней, однако открыть пошире не успела: та распахнулась сама, и на девушку обрушилось что-то тяжелое, хрипящее, страшное...
Она едва успела подхватить его. Чужая кровь моментально окатила ее с ног до головы - она хлестала рекой из рваной раны на горле, густо орошала светлый палас на полу, оставляла походящие на иероглифы следы на мебели и обоях: умирая, Палыч инстинктивно цеплялся за все подряд.
- Кто? - протолкнула Катя сквозь спазм. - Дядя Витя, только скажи, кто?!!
- Ну ни фига себе, - послышался сзади голос Виталика. - За что ты его так?
- Это не я, - всхлипнула Катя. - Я только что пришла, ты же видел!
- Ну конечно, не ты, - бармен с опаской посмотрел куда-то вниз. Катя проследила за его взглядом, и обнаружила у себя в руке нож с характерным зазубренным лезвием: наверно, бессознательно подобрала с пола.
А в следующую секунду по лестнице на второй этаж громко затопала охрана.

Сутки спустя. Кабинет следователя, за столом хозяин, напротив, на месте посетителя, Эльза Дорман. На столе, будто на ничейной полосе, снимки с места последнего убийства: тело Виктора Каюрова в разных ракурсах, крупным планом нож-стропорез с окровавленным лезвием и рукояткой, на рукоятке четкие отпечатки пальцев, видные даже без специальных приспособлений. Крупным планом потеки крови на мебели и стенах, один из них, ближе к двери, выглядит осмысленнее прочих и складывается в надпись.
«ВЕРНИ ЧАШУ».
- А вот это уже послание лично вам, - сказал Николай Николаевич. - Стилистическими изысками убийца не блещет.
- Но ведь это доказывает, что его оставила не Катя. Какой смысл писать мне, если я рядом!
- Ну, в этом деле много такого, о чем можно спросить «какой смысл?». Я же говорил: такое впечатление, что преступник нарочно нагромождает кучу лжи, нелепостей, откровенной бесовщины только ради того, чтобы мы не увидели за деревьями леса. И, если отбросить все несущественное...
- То останется владелец бизнеса, который задумал избавиться от опостылевшей супруги? Вы это хотите сказать?
- Или  самолюбивый спортсмен, которого замучили нападки тренера. Между прочим, не факт, что все, обнаруженное в квартире Каюрова, принадлежит ему. Я имею в виду картинки с Разбившимся Парашютистом, досье на вашу семью... Катя вполне могла принести в кармане электронный носитель типа флешки, и перекачать то, что требовалось, на тренерский компьютер. А Женя Ильченко – нарочно неуклюже нарисовать фигурку в кадре. Кстати, именно это в этом он и признался через час после того, как узнал, что ваша внучка под арестом.
- То есть?
- Пришел и накатал заявление, что он сам подделал кадр. И сидел здесь, на вашем месте, до тех пор, пока я не занес в протокол его «признание».  Да… А еще через полчаса после его ухода заявился еще один Рыцарь Печального образа – Сергей Докучаев. И, повинно склонив голову, поведал, что это он подбросил Катину застежку для волос на место убийства Али Морозовой. Между прочим, похоже на правду: пото-жировые следы на черном бархате действительно принадлежат Лаперузу: волновался парень, ладони-то и вспотели…
- Лаперуз подбросил в лес Катину заколку? – задумчиво переспросила Эльза. – Неужели из ревности к Жене Ильченко? Что-то не верится. Нет, причина здесь в другом, совсем в другом. Просто я упустила ее из вида…
- Что-то вы заговорили в духе мисс Марпл, - с подозрением проговорил Колчин. - Может, поделитесь планами?
Эльза, в подражание экранной героине, по-старушечьи аккуратно разгладила юбку на коленях.
- Я вдруг подумала, не съездить ли мне в Архангельск - это, можно сказать, места моей молодости... Поищу кого-нибудь из прежних знакомых – знаете, почему-то мне кажется, что вся эта история началась там. Значит, там должна и закончиться.

Купе фирменного экспресса «Двина».
Цена на билет довольно «кусачая», зато его обладатель гарантированно получал вежливое обслуживание, свежезаваренный чай с печеньем, накрахмаленные простыни, не отдающие болотом и наволочку, подходящую по размеру к подушке. Эльза половину жизни провела в поездах - иные вовсе не предназначались для перевозки людей, поэтому к комфорту она относилась как к некой экзотике, вроде пальм, бананов и чернокожих мужчин с кольцами в широких ноздрях. А вот поди ж ты, к старости захотелось чего-то этакого...
Попутчиков было двое: интеллигентная женщина в очках, лет тридцати пяти, и ее супруг - в противоположность своей половинке, по-таежному кряжистый, с простецкими рыжими веснушками и светло-голубыми глазами. Эльза подумала, что мужчина вывез будущую супругу из какого-нибудь провинциального городка в средней полосе, где та преподавала детишкам русский и литературу. Он клюнул на ее вопиющую интеллигентность, она - на эти вот глаза, редкие везде, кроме северной тайги.
Постепенно разговорились - особенно когда выяснилось, что все трое сходят на станции Белая Грива. Женщина, Светлана Алексеевна, заведовала там крошечным краеведческим музеем и фактически являлась единственной его сотрудницей, ее супруг, Андрей Васильевич, опрыскивал фермерские поля с вертолета. Эльза была приглашена к столу, куда внесла свою лепту в виде копченой курицы, ей была предъявлена фотография двух краснощеких отпрысков семейства («совершеннейшие бандиты, оторопь берет, когда я представлю, что из них вырастет»), затем Андрей Васильевич степенно поинтересовался, из каких краев Эльзу Германовну занесло в таежные палестины. Эльза назвала город.
Андрей Васильевич, крякнув, покачал головой.
- Надо же. Слышал я, будто мир тесен, но чтоб до такой степени... Светочкин брат много лет назад попал в ваш город по распределению, после техникума.
- И что?
- Невеселая история. Парень увлекся парашютным спортом, ходил в клуб при ДОСААФе - тогда было модно это самое содействие армии с авиацией... И однажды разбился при прыжке: то ли вытяжной фал не выдержал, то ли стропы перепутались...
- Простите, - сказала Эльза.
- Да ну, - отозвалась Светлана ровным голосом, как о давно отболевшем. - Пятнадцать лет прошло. Владик уж и забываться стал.
- Владик? - пришел черед удивиться Эльзе. - А фамилия его, случайно, не Изместьев?
- Изместьев, - без особого удивления отозвался Андрей. - У нас в Белой Гриве полно Изместьевых. Взять хотя бы нас с Светочкой: познакомились, оказались однофамильцами. Ей даже паспорт менять не пришлось.
- Так вы были знакомы с моим Владиком? - тихонько спросила Светлана. - Расскажите о нем. Я ведь даже на его похороны опоздала: телеграмма шла целую неделю.
Эльза покачала головой.
-  Лично я знакома с ним не была. Только слышала о нем от Ольги Ивиной. Она сейчас ухаживает за моим сыном - я имею в виду, как медсестра. Эдик инвалид, Ольга приходит делать ему массаж и уколы.
- Оленька - милое существо, - задумчиво подтвердила Светлана. - Мне кажется, Владик был влюблен в нее... Она ведь приезжала сюда года три назад, да, Андрюш?
- Угу. Как раз тем летом, когда твой музей обчистили. Гм... Как я понял, остановиться вам негде? - обратился он к Эльзе.
- Ну почему же. Я в путеводителе нашла довольно приличную гостиницу. И название располагает: «Пролетарская»...
- Не советовал бы, - безапелляционно сказал Андрей. - Знаете, я подумал... Вы могли бы несколько дней пожить у нас - пока не утрясете свои дела. Дом у нас большой, отдельная комната найдется. Удобства во дворе, но поверьте, хуже, чем в «Пролетарской», может быть только в зале ожидания на вокзале.
- И то верно, - быстро согласилась Светлана, не привыкшая, видимо, перечить мужу. - Мы гостям рады, хоть и бывают они у нас редко. Белая Грива - вообще медвежий угол. Только в последнее время сюда зачастили: недалеко от местной обители поселился старец-целитель. Называет себя отец Георгий, занял в лесу старый скит, сам его обустроил, теперь принимает страждущих. От тех, говорят, отбоя нет. Старец всем помогает.
- Так-таки и всем? - спросила Эльза, занятая какими-то своими мыслями.
- Ну, если вовсе помочь невозможно, то говорит честно, чудес не обещает. Однако таких случаев за несколько лет было два, может, три... А вы о своем сыне подумали? Отец Георгий человек очень занятый, но, думаю, я смогу вас познакомить. Правда, к его скиту придется идти пешком, ни один транспорт туда не доедет. Справитесь?
- Постараюсь, -  скромно отозвалась Эльза. - А что он вообще за человек?
- Колоритная личность, - сказал Андрей, налегая на копченую курицу. - Сильная, как нынче выражаются, харизматичная. И что любопытно: я ведь срочную служил во внутренних войсках, зэков охранял на прииске. Они народ особый, и не обязательно сплошь беспредельщики, попадаются и порядочные на свой лад, и высоко образованные. Просто среда обитания накладывает отпечаток - на речь, манеру поведения, даже на походку... Вам-то я вряд ли сумею объяснить, вы человек от этого далекий...
- Боюсь, что да, - кивнула Эльза. - Мне такие тонкости недоступны.
Андрей хмыкнул.
- Так вот, я на свой вертолет бы поспорил, что отец Георгий - из бывших «сидельцев».

Изместьевы-младшие оказались не такими уж вопиющими бандитами: то ли папаша преувеличил их несуществующие «достоинства», то ли они загодя получили от матери нехилую идеологическую «накачку». По крайне мере, никто не пытался расстрелять Эльзу из автомата или снести ей голову мечом-кладенцом. Дело ограничилось демонстрацией парка автомобилей на батарейках и парочкой страхолюдных роботов-трансформеров. Далее сорванцов отправили восвояси, а Светлана проводила гостью в ее комнату - довольно уютную, с обоями в голубой цветочек, свежим бельем на кровати с шишечками старинной настольной лампой. Шишечки восхитили Эльзу больше всего.
- А это кровать из бывшей усадьбы промышленника Стародубцева, - не кичась, пояснила Светлана. - Она хранилась в запасниках, я и подумала: чего ей пылиться без дела... Кстати, завтра после обеда можем навестить отца Георгия, я связалась с ним по телефону. До монастыря святой Пелагеи муж нас подбросит на машине, а дальше пешком, как я говорила.
- Святой Пелагеи? - переспросила Эльза.
- Ну да, женская обитель. Во время войны всех монахинь выселили оттуда, в монастыре организовали какую-то дачу: то ли правда дачу для высшего командования, то ли сверхсекретную школу или аэродром... Монахини ушли в скит, после войны вернулись обратно. Отца Георгия почитают едва ли не как святого: приходят то за жизненным советом, то на исповедь, то просят быть третейским судьей в каком-нибудь  споре. Поначалу приносили ему подарки - ну, там еду, одежду, но отец Георгий всегда отказывался: говорил, и так упакован по самую макушку. Представляете, так и выражался: «упакован»...

Следующий день.
Монастырь святой Пелагеи - обновленный и приукрашенный к какому-то крупному православному торжеству, а фактически заново отстроенный благодаря усилию сестер и финансовому вливанию областной администрации, озабоченной то ли спасением души, то ли грядущими выборами.
Хотелось бы описать ностальгические воспоминания, охватившую бывшую воспитанницу «Дачи»: вот отсюда, из молельни с надписью «Комендатура», появлялся к утреннему разводу майор Дьяченко, в перкарне слева от главных ворот помещался кабинет Нины Зарубиной, на месте новых складов была вытоптана площадка для рукопашного боя - место гибели курсантки Зайки, так стремившейся быть первой во всем... Эльза прошла монастырским двором без малейших волнений, лишь на секунду задержавшись взглядом на маковке главного собора: северный исполин был и вправду хорош... И спросила о совсем постороннем:
- Света, а что это за история с кражей из вашего музея? Много ценного похитили?
- Да ну, - отмахнулась провожатая. - Откуда у нас ценности... Всего-то и унес, что  икону святого Пантелеймона – она раньше хранилась в часовне в невольничьем остроге. Странная, между прочим, икона: обычно Пантелеймон держит в руках шкатулку для лекарств (он был покровителем больных и страждущих), а на той  указывал пальцем  куда-то вниз, под ноги.
- Откуда же она появилась, эта икона?
- Точно не знаю... Вроде передавалась в нашей семье из поколения в поколение, начиная с некоего капитана Алексея  Изместьева. А может, это только легенда: Андрей ведь говорил, в этих местах полным-полно Изместьевых.
От противоположных ворот вглубь леса уходила просека - прямая, утоптанная и довольно широкая, по которой, как прикинула Эльза, вполне могла проехать машина. Однако, видимо, традиция предписывала идти к скиту пешком - что ж, Эльза была вовсе не против прогулки на свежем воздухе. Сам по себе лес не вызывал у нее никаких эмоций - что с того, что по нему приходилось наматывать десятки километров кросса, искать замаскированные передатчики, тонуть в болотах, висеть на деревьях, судорожно пытаясь освободиться от парашютных строп...
Лес как лес.
Скита достигли примерно через час. Впрочем, увиденное мало напоминало именно скит: впереди открылась широкая живописная поляна, посреди которой высилась добротная изба-пятистенка, обнесенная новеньким, пахнущим сосной штакетником. Внутри Эльза разглядела любовно обихоженный огород с двумя теплицами, сарай с прислоненным к стене велосипедом и нехилых размеров собачью будку. Из будки степенно вылезла жемчужно-серая кавказская овчарка и, рыкнув, показала непрошенным гостям клыки. На крыльцо тут же вышла женщина - лет сорока, худая, со строгим изгибом бровей, в монашеском одеянии, коротко приказала «Турка, фу!» и с ревнивым неодобрением посмотрела на «паломниц».
- Вы к отцу Георгию? Он отдыхает, сегодня было много посетителей. Придется подождать, а еще лучше приходите завтра.
Ближнее от двери окошко отворилось. И мужской голос сердито произнес:
- Агафья, ну что ты за мной, как за младенцем? Коли люди пришли, значит, по делу. Впусти немедля.
Агафья нехотя посторонилась. Эльза первая толкнула дверь и шагнула через порог, в просторную светлую комнату с русской печью, множеством икон по стенам, самодельными книжными полками, пузатым самоваром на столе, большим верстаком в дальнем углу...
Она уже знала, кого здесь встретит - хотя поверила далеко не сразу. Поэтому, увидев высокого мужчину с окладистой седой бородой, в подряснике и почему-то рабочем фартуке, произнесла тепло, но без удивления:
- Здравствуй, Игоречек.
Тот обернулся. Морщинистое лицо, будто мощной внутренней лампочкой, осветилось мальчишеской улыбкой, и он отозвался так же, с радостью, но не удивившись:
- И тебе привет, сестренка. Сколько же мы не виделись, а?

Некоторое время спустя. Дом отца Георгия, открытая веранда, выходящая в яблоневый сад, накрытый стол, куда из горницы переместили самовар, сам хозяин - как-то по-особому уютный, раскрасневшийся, с сушкой в одной руке и чашкой ароматнейшего чая в другой. Эльза ожидала, что Игорь опустит твердый крендель в чай, чтобы тот отмок, но брат играючи справился с задачей и без того, продемонстрировав не по возрасту крепкие зубы.
- Стало быть, у  меня есть племянник, - проговорил он, будто пробуя новость на вкус. - И даже внучатая племянница... Воистину Господь милостив: еще вчера я считал себя совершенно одиноким. Чем он болен? Церебральный паралич? Когда ты сможешь его привезти?
- Думаю, в следующем месяце, - сказала Эльза. - Сначала Катя... Катя в страшной беде.
- И ее мы не оставим, - пообещал Игорь. - Пожалуй, ты права: вся эта история началась здесь, когда граф Яков Брюс отыскал Пелагеин камень - надо полагать, где-то в окрестностях монастыря. Я ведь рассказывал тебе, что он уничтожил все записи своих изысканий?
Эльза кивнула.
- Папа сделал то же самое, верно? За что и попал под статью о саботаже...
- Побочный эффект, - задумчиво сказал Игорь. - Папа был членом партии, но и глубоко верующим человеком, он ни за что не стал бы действовать во вред... Да, но монахини относятся к минералу совершенно спокойно - вряд ли по незнанию, скорее, научились справляться с этим самым эффектом... - он покачал головой. - Совершенно удивительные женщины.  Я ведь тогда, в пятьдесят первом, вовсе не собирался бежать - чего мне было делать в тайге. Видно, сработал какой-то стадный инстинкт... От прочих беглецов отстал, впереди топь, позади собаки, выстрелы… Вдруг слышу - кто-то зовет из чащи: сестры из того самого скита. И ведь не побоялись укрыть у себя беглого зэка... Много позже я узнал, что они занимаются врачеванием и используют тот самый минерал. Я попросил разрешения поселиться неподалеку от них - мне указали на это место, здесь и вправду стоял древний скит. Я разобрал его и построил новый дом. Сначала совсем маленький, только стол помещался да печка. А теперь - видишь, какие хоромы. В горнице принимаю пациентов, в задней комнате устроил лабораторию...
- Скажи, - медленно произнесла Эльза, - а был у тебя кто-то, кого  интересовал Пелагеин камень? Я имею в виду не исцеление - таких наверняка была не одна тысяча, а именно камень, минерал?
- Был, - без удивления кивнул отец Георгий. - Точнее, была - лет восемь или десять назад. Женщина, худая, практически изможденная - позже я узнал, что у нее была онкология в последней стадии. Ей вполне можно было помочь, Пелагеин камень способен и не на такие чудеса, но...
- Но ты не помог?
- Видишь ли, - медленно проговорил он,  - ее, кажется, не особенно заботило собственное исцеление. Такое бывает, когда человек переходит некую грань - одни встречают за ней Бога и свет, другие - только пустоту. Я пытался поговорить с ней, внушить, что Господь любит всех своих чад, нужно лишь повернуться к нему лицом. Для начала посетить храм, поставить свечку перед иконой, помолиться и поплакать - искренне, от души... Однако вскоре понял, что она не слышит. В ее глазах не было ничего, кроме смерти.
- Она назвала себя?
Игорь нахмурил брови, вспоминая.
- Назвала, но как-то непонятно: Ая. Я удивился, а она сказала, что так ее называла мама. О полном имени я не стал допытываться.
- А ногу она, случайно, не подволакивала? -  спросила Эльза.

Вечер, дом Андрея и Светланы.
- Значит, тот знаменитый целитель оказался вашим братом? - Андрей, сидя за столом, ловко откупорил бутылочку с пивом (единственную: больше нельзя, завтра с утра на работу, опрыскивать поля от вредителей). - И вы об этом ничего не знали?
- Я много лет считала его погибшим, - сказала Эльза. - А он - меня.
- Прямо индийское кино. Вашему сыну здорово повезло: отец Георгий уж точно поставит его на ноги, родная кровь как-никак. Кстати, когда вы привезете его сюда - снова милости просим к нам. Для вас одной место нашлось, найдется и для двоих. Тем более наши сорванцы от вас без ума.
Еще бы не без ума, подумала Эльза, накануне преподнесшая Изместьевым-младшим ясак в виде купленного в универмаге гоночного болида на батарейках. Болид выглядел роскошно: он мигал фарами, носился по полу, рычал мотором совсем как его «взрослый» собрат, но съел у Эльзы половину бюджета поездки.
- У меня есть просьба, - сказала она. - Возможно, не совсем обычная. Вы упомянули, что завтра опрыскиваете монастырские поля...
- Два поля, - уточнил Андрей. - Они вплотную примыкают к фемерским в пятнадцати километрах отсюда. А в чем просьба?
- Не могли бы вы взять меня с собой?
- В вертолет? - Андрей удивился и развеселился. - И правда необычно. Хотите посмотреть на землю с высоты птичьего полета?
Эльза смутилась.
- Я понимаю, что это непросто: начальство, инструкции...
- Ну, это как раз не проблема: с некоторых пор я сам себе начальство... Что ж, мне по штату положен помощник - дергать за рычаг, а то я все сам да сам. Если согласны...
- За какой рычаг?
- Который опрыскиватель включает, - пояснил Андрей. - Вообще-то это не рычаг, а тумблер.

Тем же вечером. Кабинет следователя Колчина.
За зарешеченным окном темень и дождь, однако в кабинете довольно уютно: закипает электрический чайник, уже знакомый седой оперативник Елизаров разливает по чашкам заварку и достает из шкафчика пузатую бутылку с домашней наливкой, сам хозяин кабинета, прижав к уху телефонную трубку, сосредоточенно слушает собеседника и изредка кивает, будто его могут видеть на том конце.
- Высокое начальство? -  с почтением поинтересовался Елизаров, как только Колчин вернул трубку на рычаг.
- Выше не бывает, - хмыкнул тот. - Наша с тобой мисс Марпл - она сейчас в Белой Гриве, это маленький поселок в устье Северной Двины.
- И что она там делает?
- Путешествует по местам боевой молодости. Живет у знакомых на полном пансионе, побывала на экскурсии в женском монастыре, познакомилась с местной знаменитостью - народным целителем, завтра один летчик обещал покатать ее на вертолете.
- В общем, развлекается как может, - проворчал Елизаров. - При том, что родная внучка...
- Она поинтересовалась, - задумчиво перебил Колчин, - осматривали ли мы трейлер четы Каюровых - тот, что на аэродроме. Я ответил, что осматривали, но поверхностно - даже не столько сам трейлер, сколько замок на входной двери, на предмет чужеродного металла. Она попросила разобрать трейлер по винтикам. Обещала, если мы не найдем ничего интересного, каждый день бесплатно мыть полы у меня в кабинете, чтобы я мог сэкономить на уборщице.
Елизаров медленно подошел к сейфу, отомкнул дверцу и выудил небольшой прозрачный пакет для хранения вещдоков. Внутри лежало старинное украшение на цепочке: медальон в форме стилизованной чаши с надписью на латыни.
- Она что, ясновидящая?
- Нет, - ответил Колчин. - Она умная.
- Это я уже понял.
- Я не о том. В диверсионной школе, где она проходила подготовку, курсантки знали друг друга только по кличкам, имена были запрещены. У нашей бабушки Эльзы была кличка Умная.

Следующее утро, аэродром Управления сельхозавиации, борт легкого вертолета «Ансат».
Эльза никогда раньше не летала на вертолете.
Самолетов – особенно в войну - она наелась до тошноты, в основном это были двухместные «утки» (пилотировали их «ночные ведьмочки» - как сказали бы в современной молодежной среде, отморозки почище Эльзиных соратниц по «даче»), либо транспортные Ли-2 с железными скамьями вдоль бортов - в мороз к ним вполне можно было прилипнуть задницей, и железными поручнями, за которые хватались, когда самолет закладывал вираж, пытаясь уйти от «мессера» Небо к сорок четвертому году постепенно становилось нашим, но, случись «мессеру» поймать несчастный транспортник в прицел  – все заканчивалось быстро и бесповоротно: Ли был напрочь лишен защиты (лишь на некоторые умельцы ставили нечто вроде стрелковой башенки), и Эльза прыгала с них, падала в них, горела в них, а однажды даже сажала, отодвинув с сидения изрешеченного пулями летчика. Интересно, сильно ли отличается полет на вертолете от самолетного? Надо было спросить у внучки.
Кабина изнутри была маленькой, точно салон малолитражки, но казалась просторной за счет прозрачных плексиглазовых стенок, потолка и даже частично пола. Андрей нахлобучил на голову спутницы мотоциклетный шлем, коротко переговорил с диспетчером, получив данные о погоде и разрешение на взлет, и поднял вверх большой палец.
- Ну что, полетели?
- Ага, - с детским нетерпением отозвалась Эльза. - А мы можем пролететь над монастырем?
- Вот куда вам хочется, - усмехнулся Андрей. - Крюк, конечно... Ну да ладно. Желание гостьи - закон.
Они совершили «круг почета» над аэродромом, и, накренившись, ушли влево, вдоль блестевшей на солнце Двины с ее островками и многочисленными притоками. Внизу расстилалась северная тайга - отнюдь не такая густая и бескрайняя, как ее описывают: не густой лес, а редколесье, где в прогалах меж деревьев угадывались зеленые лужки, лысые сопки и черные болотные кляксы в обрамлении сухого камыша.
- Вон он, монастырь, - прокричал Андрей сквозь шум винтов. И ткнул пальцем себе под ноги - совсем как святой Пантелеймон на исчезнувшей иконе.
И опусти взор, воспарив...
Эльза опустила взор. Под прозрачным полом плавно проплывали уже знакомые стены, монашеские кельи и дворовые постройки - все миниатюрное и будто ненастоящее, рождающее мысль о конструкторе «Лего» (Эльза дарила внучке на день рождения, когда та была маленькой). Сновали по двору крошечные фигурки в монашеских кобуках - сестры спешили по своим делам, и лишь главный собор выглядел отнюдь не игрушечным: от него так и веяло какой-то собранной силой, воспетой в североморских сагах. Эльза только сейчас заметила, что все три его окошка расположены на разных уровнях: правое чуть выше левого, а центральное приподнято над обоими. Это придавало древнему исполину вполне современный, чуть ли не футуристический вид. Сбоку и позади, словно девушка за плечом брата, горела позолоченной маковкой тонкая белая часовенка. В «дачные» времена на ее месте была другая: пониже и сложенная из бревен. А эту, значит, возвели позже. Эльза мимолетно пожалела, что не захватила карандаш и бумагу, потом перестала жалеть: что толку зарисовывать с натуры то, что могла бы нарисовать и день, и два назад. Она просто исполнила наказ медальона, который отец повесил ей на шею перед арестом. Лишь один пункт - самый первый, пока остался за кадром. Ну, да это дело времени.
- Насмотрелись? - спросил Андрей.
Она кивнула.
- Да, спасибо. Полетели вредителей опрыскивать.

Каторжный острог.
 Почти полная темнота, в которой еле угадывается некое шевеление: это снуют в вольере подопытные крысы. Одна из них – серая, с почти осмысленными глазами, специально отделенная от прочих, прогрызает сетку и оказывается в большом вольере вместе с остальными особями. Те в ужасе пятятся от нее, пытаются спрятаться друг за дружку, но большая серая неумолимо приближается.
Иоганн в соседней с лабораторией опочивальне открывает глаза. И осеняет себя крестным знамением, отгоняя ночных призраков. Однако тревога не отступает: в темноте чудятся шорохи, едва уловимый скрежет металла о металл, неясные бормотание – точно сон продолжается, только любимые норвегикус с альбиносами в нем выросли до размеров человека. Еще некоторое время он прислушивается, натянув одеяло на подбородок: не почудилось ли. Потом опускает босые пятки на пол, затепливает свечу и накидывает длинный халат. Нашаривает в ящике длинный ключ с вычурной бородкой – это ключ от лаборатории. Опускает его в карман и осторожно выглядывает в коридор. Где-то за его изгибом виден отсвет факела – Иоганн движется на него, как корабль на маяк. Вот она, низкая (как и все остальные) дверь, обитая мощными железными скобами - все в этой крепости сделано на века. Или чтобы устоять перед возможным супостатом. Вот только ключ оказывается лишним: дверь приоткрыта, из-под нее в коридор тихонько, по-воровски, просачивается тусклая полоска света. Иоганн толкает дверь, входит – на столе теплится масляный светильник. Перед нишей, в которой скрыт несгораемый ящик с рабочими тетрадями, дневниками экспериментов и запасами минерала – в три погибели склоненная фигура в черном одеянии с накинутым капюшоном.
- Что вы здесь делаете? – спросил Иоганн.
Человек не ответил – лишь медленно выпрямился, не оборачиваясь и не снимая капюшона. Будто готовясь к схватке – но ведь Иоганн и не думал нападать.
- Вы хотели украсть записи? Но зачем? Вы все равно не разберетесь в них. А запасы минерала представляют собой лишь сырье для изготовления тинктуры, это довольно сложный процесс…
Никита медленно обернулся. Глаза его блеснули из-под капюшона, рот болезненно искривился, правая рука медленно вползла под плащ, да там и осталась.
- А с чего вы взяли, что меня интересуют какие-то тинктуры? Что я в самом деле возжелал возиться с чьими-то гнилыми язвами, гангренозными конечностями, распухшими языками, слушать через трубку зловонные хрипы?  - Никита обнял ящик руками. – Здесь деньги.  Огромные деньги – вы, коли хватило бы ума ими воспользоваться, никогда больше не переписывали чужие тупоголовые  статьи, не резали несчастных лягушек, не вдыхали ядовитые пары над ретортами… А ведь все это можно устроить - нужно только правильно найти покупателя… Ну, да за этим дело не станет, уверяю вас. Шведы, немцы, французы – все будут глотки друг другу рвать, коли узнают, что здесь записи самого Якова Брюса, знаменитого на весь мир чернокнижника, колдуна, врачевателя, алхимика… Я уеду в Европу, стану жить, как захочу. Лучшие отели, лучшие женщины, лучшие экипажи, лучшие рестораны – как же я мечтал об этом, сидя в этом чертовом медвежьем углу, куда засадил меня драгоценный папаша, в этой вечно сырой тайге, господи, как же я ненавижу ее…
- А как же их сиятельство? – одними губами спросил Иоганн. – Вы предлагаете мне предать его?
- А их сиятельство, - передразнил собеседника Никита, - не сегодня-завтра вздернут на городской площади, и толпа будет рукоплескать... Он надеется на заступничество государя, поэтому и спешит в столицу. Только Петр нынче не всесилен… - он помолчал, переводя дух. – Я собирался убить вас, как только вы вошли. Но вы ухаживали за мной, пока я валялся без сознания в лазарете. Поэтому даю выбор: кони у коновязи, провизия, деньги на время пути – я обо всем позаботился. Кроме того, я знаю, как незаметно выехать из крепости – если не мешкать, завтра к вечеру мы будет в Архангельске, сядем на корабль…
- Там ничего нет, - спокойно проговорил граф, бесшумно появившись в дверях. – Я уничтожил все записи. Хотите убедиться? – он бросил Никите массивный ключ на позолоченном кольце.
Никита заполошно подхватил ключ. Вставил его в замочную скважину, повернул, откинул крышку…
- Старый дурак, – прошептал он. – Что же вы наделали… Здесь было золото, много золота, здесь была моя мечта, моя судьба… Я не верю вам! – вдруг выкрикнул он. – Вы перепрятали бумаги! И вы отведете меня к ним, сейчас же!!!
-  Все, что я могу для вас сделать, - проговорил граф, - это беспрепятственно выпустить вас из лаборатории. Вы вернетесь к себе и забудете обо всем, что сейчас произошло. Со своей стороны я обещаю сделать то же самое.
- Забыть?! – расхохотался Никита. Неожиданно подскочил к Иоганну, одним движением развернул его спиной к себе и приставил нож к кадыку.
- Ситуация изменилась, да, ваше сиятельство? Если вам дорог ваш ученик, ведите меня к тайнику.
- Удивительно, - медленно сказал граф. – Сестры в обители предупреждали меня о чем-то подобном, но я не думал, что увижу это собственными глазами.
- О чем вы?
- Пелагеин камень способен не только направить скрытые силы организма на выздоровление. Он многократно усиливает и те душевные качества, что несет в себе человек. Коли в нем есть чернота, злоба, ненависть, корыстолюбие – минерал может превратить его в зверя. Если человек чист душою – камень защитит его от любой напасти. Так, наверно, произошло с Ивашкой Глуздыревым – мертвая шаманка не смогла причинить ему вреда, хотя убила двух взрослых мужчин…
- Хватит болтать, - процедил Никита. – Ведите меня к бумагам. И не вздумайте сделать какую-нибудь глупость, больше я вам не поверю.
- Никитушка, остановись, - капитан Изместьев вошел в комнату, сделал шаг к отпрыску, но тот предостерегающе нажал на лезвие, приставленное к горлу жертвы. Иоганн судорожно всхлипнул, на кадыке появилась глубокая царапина.
- И ты тут, батюшка, - удовлетворенно произнес Никита. – Очень кстати. Оружие, надеюсь, захватил?
Лицо его вдруг будто поплыло: щеки покрылись незнамо откуда взявшейся щетиной, нездоровые круги появились под глазами, мокнущая зловонная язва выползла из-под воротника… - Как тогда, у обрыва, правда, ваше благородие?
Капитан вздрогнул. Голос – хриплый, больше похожий даже не на голос, а на собачий лай, принадлежал явно не Никите.
- Тогда-то стрелять не осмелились, предпочли меня в тайгу отпустить - огненный шар помешал. А теперь что?  - и ощерился, обнажив гнилые, порченые цингой зубы. – Решитесь, али нет? Ну? Выбирайте, ваше благородие, не стрельните - глотку парню перережу от уха до уха, Федьке Рваному терять нечего…
Капитан стоял не шевелясь, лицо его словно окаменело – даже по цвету оно мало чем отличалось от валунов на обрыве, возле злополучной сопки, где когда-то, три века назад, нашла последнее пристанище молодая шаманка.
- Батюшка, - вдруг прошептал Никита. – Батюшка, спаси… Он во мне, я чувствую… Не дай ему вырваться…
Никто не заметил, как в руке у Изместьева-старшего оказался пистолет. Когда тот успел взвести курок и нажать на спуск – только Никита вдруг пошатнулся. Постоял мгновение, будто не веря в собственную смерть, и рухнул на пол. Чужая личина принялась расползаться, словно на нее капнули кислотой, возвращая поручику пухлые юношеские щеки, которых еще не касалась бритва, тонкий пушок над верхней губой, широко открытые удивленные глаза, между которыми – точно посередине – легла пуля.
Семен Новгородцев, прибежавший на звук выстрела, застал капитана сидящим не коленях возле тела сына.
- Ваше благородие… Ваше сиятельство… - с трудом протолкнул он слова через гортань. – Что же это, а? Что случилось?
- В лабораторию проник злоумышленник, - ровным голосом отозвался граф. – Поручик вступил с ним в схватку, однако злодею удалось скрыться. Мы подоспели, когда все было кончено.
- Как же так, - растерянно повторил Семен. - Ваше благородие, Алексей Илларьевич... Прикажите организовать поиски! Мелкой гребенкой все прочешем, все ворота, все тропы перекроем - не мог супостат далеко уйти, здесь где-то ховается, поблизости...
- Конечно, организуйте, - отозвался Брюс за капитана. – Вы, урядник, справитесь с этим как никто другой. Возможно, убийца действительно не успел выбраться за ворота, тогда отыскать его будет проще... Вот только на следы не очень рассчитывайте: дождь все размыл, - он помолчал. - Поручика похоронить со всеми воинским почестями: он умер, как герой, - и тихо добавил, положив ладонь на плечо Новгородцева: - Присмотрите за капитаном. Он человек сильный, однако…
- Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, - так же в четверть голоса отозвался Семен. – Присмотрим.

Смена кадра.
Дождь прекратился – кажется, впервые за несколько недель. Бледно-желтое солнце робко выглядывает в прорехи меж облаков, низко повисших над маковками храма Георгия Победоносца, почерневшими от времени караульными башнями, скромной часовенкой святого Пантелеймона (граф загодя распорядился вернуть икону на свое законное место). От солнца здесь успели отвыкнуть, поэтому даже тусклый его блеск придает церемонии прощания небывалую торжественность, отражаясь на начищенный пуговицах почетного караула, взятых  наизготовку ружьях, надраенных до блеска сапогах, сверкающей парадной шпаги в руке капитана Изместьева, взятой «под высь»... Резко звучит барабанная дробь, знамя склоняется над разрытой могилой, и троекратный залп срывает с окрестных деревьев стаю ворон…
До дорожной кареты на таежном тракте эти звуки не долетают: граф Брюс и его помощник успели отдалиться от острога на довольно значительное расстояние. Оба молчат: их сиятельство, кажется, дремлют, откинувшись на атласных подушках, Иоганн сосредоточенно смотрит в окно, хотя смотреть особенно не на что: набившие оскомину кривоватые сосны и ели, подступающие к дороге, плешивые сопки, похожие на головы отживших свой век великанов, редкие заболоченные участки с черной водой – можно подумать, что экипаж движется по кругу, и эти сопки, эти болотца, эти низкорослые северные деревца никогда не сменятся ни на что иное…
- Я знаю, о чем вы хотите меня спросить, - проговорил Яков Брюс, не открывая глаз. - Правду ли я сказал Никите Изместьеву, что уничтожил все записи экспериментов.
Иоганн живо отвернулся от окна.
- Так вот, записи целы. Просто я посчитал, что самым надежным местом для них будет обитель Святой Пелагеи. В столицу их везти опасно - моя судьба нынче может сложиться по-всякому... Однако вы - вы везете с собой нечто иное, гораздо более ценное, - граф сделал паузу. - До сих пор люди находили Пелагеин камень буквально по крупицам, я же с помощью монахинь обнаружил в окрестностях монастыря несколько по-настоящему богатых месторождений. Только я не хочу, чтобы ими воспользовались наши современники - вспомните, что произошло с Никитой. Пусть лучше они достанутся нашим потомкам. Вы спрашивали, зачем я вызывал краснодеревщика? Он сделал тайник в иконе святого Пантелеймона. Ключ к тайнику висит у вас на шее.
Иоганн непроизвольно коснулся груди.
- Медальон?
Граф кивнул.
- В нижнем торце иконы есть прорезь. Если ввести туда медальон, откроется карта, где специальными знаками обозначены выходы Пелагеиного камня на поверхность, - он слегка улыбнулся. - Видите, как я обезопасил свою главную находку: два предмета разъедутся по разным частям света. Медальон будет храниться в вашей семье, икона уже вернулась на свое законное место, в часовню Архангельского острога.
Во взгляде Иоганна Дормана появилось недоверие.
- Простите, ваше сиятельство, но вы уверены, что выбранные вами места вполне надежны? Сколько раз в смутные времена солдаты громили монастыри (все равно, мужские ли, женские), горели крепости... В конце концов, корабль, который повезет меня в Амстердам, может попасть в шторм... А что, если кто-то недобрый узнает о секрете иконы и просто разломает ее без всякого ключа?
Граф вновь откинулся на подушках.
- Человека, который в жажде разбогатеть сломает икону, ждет большое разочарование. Карта перед ним откроется, но будет полностью бесполезна: никаких потайных знаков он не увидит. Что же касается остального... Я уже говорил вам: молва приписывает мне самые невероятные вещи, вплоть до черной магии и ясновидения. Однако будущее - к сожалению ли, к счастью - от меня скрыто, как и от прочих. В одном я уверен наверняка: вы сядете на корабль и благополучно доберетесь до вашей родины. Закончите университет, станете крупным ученым, женитесь на любимой девушке... У вас родится множество детей, у которых в свою очередь будут свои дети, и когда-нибудь, через много лет или веков кто-то из них окажется в России. И два предмета - медальон и икона - соединятся вместе. Пелагеин камень еще послужит людям, помянмте мое слово, Иоганн...


Настоящее время, кабинет следователя.
В кабинете четверо: сам хозяин за хозяйским столом, оперативник Елизаров у дверей, точно страж пантеона, Эльза и прижавшаяся к ней Катя - в стареньком заштопанном свитере, бледная после нескольких суток, проведенных в следственном изоляторе. Язык не повернется назвать подобное место курортом.
Постепенно комната начинает заполняться народом. Входит Ольга Ивина, бросает взгляд на золотые часики и недовольно кривит губы: "Вы опять отрываете меня от работы? Я уже говорила, что не имею к этому делу ни малейшего отношения". "К сожалению, имеете. Присаживайтесь, надолго мы вас не задержим... надеюсь". Вбегает Джонни - растрепанный сильнее обычного, улучив момент, когда следователь отвернется, подходит к Кате и шепчет: "Ты как? Все будет хорошо, милая, не переживай. Мы тебя вытащим...". Появляется хронически испуганная Светочка Аникеева, смотрит на Катю (тоже исподтишка), но не в лицо, а на запястья, проверяя, нет ли на них наручников. Шагает через порог угрюмый Лаперуз, слегка кивает сестре, и, не глядя на остальных, усаживается в угол дивана. Последней заходит Ирина Сырникова - как всегда, иронично-независимая, не хватает разве что обычной травинки в зубах и камуфляжных бриджей, из-за осознания важности момента замененных на вполне приличные джинсы. Подмигивает Кате и сжимает кулак над плечом: но пасаран, подруга, в случае чего берем следака в заложники, требуем вертолет и рвем в сельву, к нашим. С Дона выдачи нет!
Колчин не торопясь вышел из-за стола - ни дать ни взять школьный учитель, у которого затекли ноги.
- Прямо как в английском детективе, правда? Сыщик собирает всех подозреваемых в каминном зале и разоблачает преступника...
Серега Лаперуз, вольготно закинув одну длинную ногу на другую, лениво усмехнулся:
- Я так понимаю мы тоже от традиции отступать не будем? Выкладывайте, что там у вас в рукаве.
- Да по большому счету, две новости. Первая, надеюсь, хорошая. С вашей подруги Екатерины Дорман сняты все обвинения. Катя, вы свободны.
Комната пришла в движение. Все снова устремились к Кате - теперь уже в открытую и без опаски. Ирина Сырникова опять вскинула руку, на этот раз с двумя растопыренными пальцами, средним и указательным. Эмоциональная Светочка всплакнула на груди у подруги: "А я ведь и вправду думала, что это ты Аглаю того... Ну, за то, что она тебя из трейлера вытолкала..." И только Лаперуз, не поддержав общего ликования, поинтересовался:
- А вторая новость, которая плохая? Убийца - один из нас, и все мы по-прежнему под подозрением, то бишь под подпиской о невыезде? Между прочим, у меня через пару недель европейские соревнования, а это и престиж страны, и возможные иностранные инвестиции...
- Ух ты, - восхитилась Ирина. - Сержик, дорогой...
- Что? Стал многоклеточным?
- Да нет, клеток в тебе не прибавилось - самомнение вот стало зашкаливать... А серьезно, - обратилась она к следователю, - у вас есть какие-то наработки, версии? Или опять все с нуля?
Колчин переглянулся с Эльзой.
- Давайте я расскажу одну историю, а вы уже решите...
Она началась зимой 1943 года, когда у курсантки Веры Задорожной по кличке Ластик при десантировании на ночной лес не сработал парашют. Ей невероятно, сказочно повезло - она выжила. Упала сначала на высокое дерево, потом в сугроб... Конечно, она все равно умерла бы - от переохлаждения, от болевого шока, потери крови, она ведь переломала себе все, что можно... Ее подобрали монахини из скита неподалеку. Отнесли к себе, выхаживали почти год, поставили на ноги и даже помогли родить, поскольку Верочка в момент падения была на четвертом месяце...
- Да ладно, - не поверила Ирина. - Там же кости таза наверняка были в смятку...
- Тем не менее, сущетвует живой свидетель.
- Я видела Верочкину дочку, - негромко сказала Эльза. - В пятьдесят первом, в избушке на болотах - Вера жила там, когда ушла от сестер. Вот только мой визит оказался для нее роковым: беглые зэчки из моего эшелона взяли ее и девочку в заложники.
- И... что? - с ужасом и любопытством спросила Светик.

- Избушку окружило срецподразделение, "охотники за головами". Изготовились к штурму, я как-то выпросила отсрочку... И ведь мне почти удалось закончить дело миром - нервы у кого-то не выдержали. Началась стрельба, все, кто был в доме, погибли... Кроме девочки: видно, спряталась где-то. Не представляю, как ей удалось выжить потом в тайге, одной... - Эльза помолчала. - Я спросила, как ее зовут. Девочка ответила: "Ая". А Верочка упомянула: "Говорит плохо. И ножку подволакивает". То есть ее имя оказалось для нее слишком сложным, и девочка его сократила.
- А какое же имя у нее было на самом деле?
- Аглая.
Все в комнате переглянулись.
- Аглая?
Эльза кивнула.
- Имя, в общем-то, обычное, хотя и встречается реже, чем Света или Ирина. Беда в том, что в результате сильнейших стрессов - сначала при рождении, затем из-за гибели матери... да были наверняка и другие - у девочки развилось опасное душевное расстройство: неконтролируемая жажда убийства. Ей стала ненавистна сама мысль о том, что кто-то может жить, творить добро... словом, радоваться. Отец Георгий - мой брат Игорь - это заметил и постарался меня предостеречь. Он ведь понял, что ненависть Аглаи была сосредоточена на мне: это из моего эшелона сбежали преступницы, захватившие их с матерью в заложники, по моему следу к ним в дом пришли "волкодавы" капитана Фирсова... Так что, возможно, она была не так уж не права.
Катя крепко прижала бабушку к себе.
- Ба, перестань. Ты не виновата: сама же сказала, она была сумасшедшая.
Эльза с сомнением пожала плечами.
- Не знаю... Самое плохое - что эта болезнь, только в более тяжелой и изощренной форме, перешла по наследству к ее собственной дочери.
Тоже Аглае.

На этот раз никто не переглядывался. Все сидели неподвижно и молча, только Светочка Аникеева неуверенно спросила:
- Аглае? Вы... Аглаю Федоровну имеете в виду, да? Которая нашу четверку тренировала? А… ошибки быть не может?
- К сожалению, никакой ошибки, - сказал Колчин. – Три года назад, в мае, Аглая Федоровна Каюрова убила свою воспитанницу Наилю Морозову в знакомом вам лесочке – тогда болезнь впервые дала о себе знать в полную силу.
- Разбившийся Парашютист, - негромко усмехнулась Ирина Сырникова. – Вот, оказывается, кого я выслеживала возле пруда…
- Да о чем ты?! – взвизгнула эмоциональная Светочка Аникеева, вскакивая на ноги и обводя всех невидящими глазами. – Вы понимаете,  что она убила бы нас всех?! Сначала Наилю, потом Альку, потом наверняка Катьку с Иркой, а потом и до меня бы добралась очередь…
- Значит, себя ты оставила на закуску, как самую аппетитную? – цинично поинтересовался Лаперуз. -  Между прочим, Альку она никак не могла зарезать, если только и вправду из могилы не вылезла.
- Никто из могилы не выбирался, - покачал головой следователь. – Что же касается следующей жертвы… Я почти уверен, что это была бы ты, Катя (простите, Эльза Германовна).
Вся ее ненависть была сосредоточена на вас, на вашей семье. Наверняка мать показывала ей вас по очереди, издалека: это они, ОНИ виновны в моей беде, в том, что твоя бабушка, Вера Задорожная, сначала упала на лес с высоты… На какой высоте вы шли в ту ночь, Эльза Германовна?
- Полторы тысячи, - механически ответила Эльза. – У Ластика не было шансов.
- Видимо, Аглае Каюровой хотелось доставить вам ту же боль, что когда-то испытала ее мать, поэтому Катю и ждал стропорез возле пруда.
Однако тут рядом с Аглаей появляется некто, и подбрасывает ей в голову другую идею. Было бы гораздо лучше, говорит он, если Катя Дорман погибнет не в лесу, где этого все равно никто не увидит – нет, она должна умереть в большой праздник, при свете камер, на глазах у тысяч зрителей на трибунах… И естественно, на глазах своей бабки - это-то и будет настоящим Триумфом, Пиршеством Мести…
И Аглая перетягивает шпильку Катиного вытяжного устройства – как раз накануне презентации. Как в сорок третьем немецкий шпион, внедренный на «Дачу-6», перетянул шпильку парашюта Верочки-Ластика.
- Перетягивает, да только сама и надевает, - задумчиво произнесла Ирина. – Почему – понятно: Алька меняет ранцы местами… Почему та это делает – тоже ясно: только у нее был настоящий мотив, отмстить за сестру… Но откуда она узнала?..
- От того же самого «некто» - назовем его сообщником Аглаи.
- Ловко, - оценил Лаперуз. – Провернуть такое убийство – и чужими руками, можно поаплодировать.
- Ну, саму Алю Морозову ему все равно пришлось убивать собственноручно, - охладил его пыл Колчин. – И не восторгаться ловкостью тут нужно, а, скорее, ужасаться подлостью и наглостью…
- А я что, - неожиданно смутился Лаперуз. - Я так, к слову... Только все равно я в главное не въеду: для чего это все?  Неужто нельзя было придумать способ и полегче, и понадежнее? Нет, как хотите, но тут должно быть что-то...
- Здесь придется вспомнить еще одну историю, - проговорил Колчин, - гораздо более раннюю...
Три с лишним века назад двое ученых - граф Яков Виллимович Брюс и его коллега из Амстердама Иоганн Дорман - пребывали в экспедиции в районе Северной Двины. Они искали тот самый Пелагеин камень, минерал с лечебными свойствами, которые оба расценивали как волшебные. Несколько его месторождений они обнаружили в окрестностях монастыря Святой Пелагеи - тамошние монахини задолго до этого использовали его для врачевания безнадежно больных... Помещение для опытов ученым предоставил некий капитан Алексей Изместьев, начальник каторжного острога...
- Изместьев? - медленно переспросила Ольга Ивина, кажется, впервые обнаружив интерес к разговору. - Однофамилец, или...
- Да нет, вполне вероятно, ваш знакомый Владислав Изместьев, разбившийся во время парашютного прыжка, был его прямой потомок  - по крайней мере, некоторые факты указывают на это...
Сейчас уже не установить, как далеко продвинулись граф  и его помощник  - известно лишь, что оба вдруг прекратили эксперименты, уничтожили все записи и спешно отбыли из острога.
- Что же эти яйцеголовые такого страшного раскопали? Зомби, что ли, случайно научились делать? - пробормотала Ирина Сырникова, сама того не ведая, в который раз интуитивно оказавшись не так далеко от истины.
- Побочный эффект, - тихо произнесла Эльза. - От папы требовали, чтобы он ускорил работу над препаратом, а с побочным действием, дескать, разберемся по ходу. Папа отказался - и пошел на расстрел. А Игорь получил десять лет лагерей...
 - И все же Брюс надеялся на будущее: ведь сестры из монастыря использовали минерал очень успешно, и без всякий опасений - но на то они и были служительницами Господа, обычным людям этого было не дано... Пока не дано.  Поэтому граф все же сделал запас, но зашифровал координаты тайника (либо самого месторождения) в двух предметах: иконе Святого Пантелеймона и медальоне в форме чаши с надписью на латыни. Именно к этим предметам и расчищал путь преступник - или, скорее, верил, что расчищает. Медальон, три столетия хранившийся в семье Дорман, исчез во время войны. Икона передавалась из поколения в поколение в семье Изместьевых. Она была украдена из маленького краеведческого музея в Белой Гриве - ее еще предстоит найти и вернуть. Что же касается медальона... - Колчин отомкнул сейф, и о поверхность стола тихо звякнула пластина на тонкой цепочке. - Как вы сказали: "Разберите трейлер Каюровых по винтикам, и если не найдете ничего интересного - я пойду к вам в бесплатные уборщицы..." - он вздохнул с непритворным сожалением. - Плакала моя экономия... Владейте. Эта вещь ваша по праву.
Эльза медленно подошла к столу. Протянула руку ладонью вниз - и ясно ощутила, как за окнами посреди мая внезапно пошел снег. Запахло хвоей - густой, морозной, таежной,  сквозь натужное шипение патефонной иглы прорвались звуки "На сопках Маньчжурии", и кто-то тихо и невыразимо нежно сказал: "С Новым годом, подруга..."
С Новым годом, Ластик, произнесла она одними губами. С Новым годом, где бы ты ни была...
- Я что-то не догоняю, - озабоченно сказала Светочка. - А кто был Алгаиным сообщником? Кто все это дело провернул?
- Тебе же сказано, - ласково произнесла Ира Сырникова. - Следствие еще не закончено. Так что иди домой, покушай жареной картошки и уймись.
- Не закончено? - Светочкины губки очаровательно округлились. - Сержик, милый, а как же ты в свою Европу поедешь?


По въевшейся под кожу привычке Джонни втиснул мотороллер меж двух легковушек на стоянке перед зданием Управления. Почему его обязательно нужно загонять мордой в узкое пространство, он объяснял просто: "Захочешь угнать - сразу не выведешь. А пока будешь возиться, я подоспею. Я, между прочим, целых полгода в школе таэквондо занимался". Как говорится, и не возразишь.
- Кать, тебя подвезти? - спросил он. - Или ты с бабушкой?..
- Подвезти, - спокойно и без сомнений отозвалась Катя. - Ба, я скоро буду, ладно?
Ирина Сырникова неслышно подошла к подруге, посмотрела вслед счастливому "рыцарю", умчавшемуся на стоянку раскочегаривать своего "пони", и задумчиво произнесла:
- А я его больше всех подозревала.
- Джонни? - удивилась Катя. - Почему?
- А я, когда услышала, что кто-то науськал Альку Морозову подсунуть Аглае твой ранец, подумала: либо Джонни, либо Лаперуз - в кого-то из них Алька могла быть влюблена, поэтому и согласилась. А оказалось, у нее был другой мотив, куда круче... Вот и выходит, что это мог быть кто угодно, не обязательно парень. Я, к примеру, или Светуся. Или ты - хотя нет, следователь объяснил, что ты вроде как вне подозрений, - она вздохнула. - А жаль. Вот бы ты оказалась главной убийцей - это уж точно поавантажнее, чем в английском детективе...

Оперативная видеосъемка.
Поздний вечер, а может, ночь. Пустынный дворик, заросший пушистыми тополями и уставленный множеством"ракушек" (извечной причиной столкновений местных бабулек, автовладельцев из смежных подъездов и представителей администрации вплоть до аппарата Президента). В полной тишине к подъезду приближаются две фигуры, то ли случайно, то ли намеренно одетые как киношные шпионы: в пиджаках с поднятыми воротниками и надвинутых на лоб кепках.. Следящая за ними камера работает в инфракрасном диапазоне, поэтому обе фигуры имеют загадочный зеленоватый ореол. Оглядываются по сторонам, открывают дверь (кодовый замок для них не проблема), и скрываются внутри. Неслышно возносятся по лестнице, останавливаются перед нужной квартирой, один поднимается на этаж и с площадки кивает второму: все чисто. Они вновь соединяются, первый стучит в дверь согнутым пальцем, пренебрегая электрическим звонком.
Дверь тут же открывают.
Двое проходят по коридору и попадают в некую старомодную гостиную. Света по-прежнему никто не зажигает, но за раздвинутыми занавесками проспект, расцвеченный фонарями, неоновыми рекламами и автомобильными фарами, так что вполне можно увидеть, что в комнате, кроме гостей, находятся еще трое: Эльза Дорман, ее сын Эдуард и внучка Катя. Первый из гостей, снимая кепку и опуская воротник пиджака, ворчливо интересуется:
- А с чего вы решили, что он непременно придет сегодня? Может, завтра или через два дня?
Эльза (задумчиво). Знаете, на "даче" нас учили вести себя в засаде. Осторожно раскапываешь сугроб, ложишься внутрь и лежишь неподвижно, пока он не смерзнется под разницей температур - снега и твоего тела.
Колчин. Гм... А живот-то никто из вас не отмораживал?
Эльза. Есть одна хитрость: нужно совершать очень аккуратные движения вверх-вниз и влево-вправо, но не чаще, чем одно в минуту. Тогда вокруг тебя образуется воздушный мешок, в котором тепло, как... как в эскимосском иглу. Мне за пазуху однажды заползла мышь, а я их боюсь до ужаса... Потом чувствую: она тоже дрожит. Так мы друг друга и боялись почти двое суток.
Оперативник Елизаров (стоя сбоку в дверях). Хоть не зря мучились-то? Задание выполнили?
Эльза. Выполнили. Немцы готовили к отправке цистерны с ракетным топливом, они уже тогда о ракетах задумывались... Нынешняя молодежь этого не знает. И не умеет ждать. Нет, он придет сегодня.
Елизаров (с уважением). Ну, и как вы его вычислили, уважаемая мисс Марпл?
Эльза. Мне бы прислушаться к словам Николая Николаевича - тогда, может, и Алечка Морозова, и Виктор Палыч остались бы живы. А я, глупая...
Колчин. Это о том, что вся эта акция была направлена против вас?
Эльза. И это тоже... Но я имею в виду другое. Вы сказали, что преступник нарочно нагромождает горы лжи и бесовщины, лишь бы мы за деревьями не увидели леса. А если все же попробовать, как вы выразились, расчистить поляну, что бы осталось? Не так уж многое. Похищенная у Жени Ильченко камера в квартире Каюрова. Состряпанное досье на меня и моих близких. Скверно "нарисованная" фигура Разбившегося Парашютиста в кадре. Разрытая могила Аглаи Каюровой. И, главное, комья влажной земли в спальне Кати. Каким же образом преступник с такой легкостью проникает в чужие запертые помещения? Вряд ли он профессиональный "домушник" - скорее, просто имеет хорошие навыки в слесарном деле: может подобрать заготовку, выточить ключ по образцу...
Однажды, когда Джонни заезжал за Катей, я обратила внимание на его мозоли - вообразила, что они от занятий таэквондо. Сглупила, конечно, он тут же объяснил: "Ну что вы, это от токарного станочка. Мотороллер-то старенький, с рук купленный, вот и приходится иногда подлечивать". Очень похожая мозоль - сбоку на указательном пальце - была у Сережи Лаперуза. Тот сказал Ирине: "Захожу иногда в мастерскую к Палычу, выточить какую-нибудь деталь к крепежу, ну, или иное что..." Видите? Оба имели нужные навыки - но оба и не пытались это скрыть!!!  А, может, был еще кто-то - тот, кто пытался?
Елизаров. Стоп. Неужто Ирина?

Кадр наплывом. Двое  перед университетским корпусом (циркуль, логарифмическая линейка и свиток с формулами: девять из десяти студентов, коли их спросить, предположат, что с помощью логарифмтческой линейки можно либо надевать обувь, либо использовать, когда вдруг зачешется меж лопаток).
Лаперуз (заглядявая под днище машины).  Черт возьми, неужели коробка передач треснула? Мозоль, кстати, от слесарного станка. У Палыча своя мастерская, я туда иногда захожу деталь к крепежу выточить. Интересно, а у тебя-то похожая откуда? В мастерской я тебя ни  разу не видел...
Ирина. А я Джонни интимные услуги оказываю... ну, сам  понимаешь. Мужики-то нынче хлипкие, вот и приходится того... раскочегаривать.

Эльза. Но дело даже не в мозолях. Самое важное - что и Сережа, и Женя, узнав, что Катя арестована, тут же прибежали к вам в кабинет. Сергей признался, что подбросил Катюшину заколку в лес, по соседству с местом убийства... Подбросил, как я поняла, не из ненависти и не из ревности: просто приближается поездка в Европу, нежелательно, чтобы следователь вдруг воспрепятствовал, пусть лучше сосредоточится на ком-нибудь еще. Но уж коли дело приняло столь  серьезный оборот... Женя Ильченко, в свою очередь, заявил, что это он вставил в кадр фигуру Разбившего Парашютиста - чему, кстати, очень трудно поверить.
Елизаров. Зачем же тогда заявил? Сначала отнекивался, а потом... Хотя, понятно: решил, что это Катина работа. Поздравляю, девушка, сразу двое молодых людей бросились вас спасать - между прочим, с немалым для себя риском.
Эльза (грустно покачав головой). Увы. Спасать бросился только один - и, скорее, не Катю, а собственную совесть. А второй...
Тихий шепот ключа в замке входной двери. Не щелчок, не скрежет, а именно нежный шепот - почему-то Эльзе напоминает это ту самую мышку в сугробе. Эдуард в  своей коляске быстро скрывается за дверью своего кабинета, строгим жестом увлекает дочку за собой - та подчиняется, хотя и с видимой неохотой. Эльза остается возле деревянного секретера с семью слониками наверху, Колчин и Елизаров, оба  с обнаженным оружием, замирают по бокам двери в гостиную.
Едва слышный запах машинного масла: входная дверь не должна скрипнуть. Темная прихожая, коридор - фигура в темной куртке с капюшоном скользит вдоль стены, будто в ином измерении. Входит в гостиную. Включает крохотный фонарик с узким лучом - луч шарит по книжным полкам, по пузатому комоду (предмет особой гордости Эльзы, и память об отце), заглядывает за стекло секретера - там стандартный набор из чешских рюмок, японская вазочка и дешевая псевдохохломская шкатулка, подарок от какого-то ветеранского общества ко Дню Победы, Эльза брала ее в руки только чтобы стереть пыль с крышки.
Вот и пригодилась.
Дверца секретера тихонько звякает, шкатулка оказывается в руках гостя. Короткая возня с замочком - и наружу извлекается то, ради чего гость и замыслил этот визит. Ради чего умерли жуткой смертью чета Каюровых и восточная красавица Алечка Морозова, явился из небытия Разбившийся Парашютист, пошел на смерть, но не поскупился честью ученого Герман Дорман, и оставил после себя великую тайну (впрочем, вся его жизнь представляла собой тайну) крупнейший мистик всех времен, исследователь, военный и философ Яков Брюс.
Верни чашу Пантелеймону, найди, куда перст укажет, и опусти взор, воспарив...
Мигом позже происходит сразу несколько вещей. Вспыхивает свет в комнате, летит на пол шкатулка, дико кричит Елизаров: "Не двигаться! На колени, руки на затылок!!!", однако человек в капюшоне реагирует  по-своему - причем быстро, очень быстро: либо он заранее подготовился к подобному исходу, либо обладает вовсе уж запредельной реакцией. Эльза чувствует, как ее грубо разворачивают спиной и упирают в горло острое зазубренное лезвие.
Джонни (задыхаясь). Назад! Отошли назад, иначе я прирежу эту старую курву! Стволы на пол, аккуратно, чтобы я видел! Не приближаться!
Колчин (медленно выполняет приказание). Парень, не дури. Дом окружен, все выходы перекрыты. Может, не стоит усугублять?
Джонни. На мне три трупа, куда уж дальше-то. (Эльзе на ухо). А вас я все-таки прирежу. Если бы не вы...
Эльза (стараясь не обращать внимания на нож у горла). То что?
Джонни. То я спокойно убрал бы Аглаю, забрал медальон, и был таков. Черт возьми, да я бы и ее не тронул, но она уперлась: ты, мол, придумай, как поэффектнее грохнуть внучку - так, чтобы надолго запомнилось, и если мне идея понравится, цацка твоя.
Катя (тихо входя в комнату). И ты решил меня...
Джонни (не оборачиваясь). Дура. Кабы я решил как ты говоришь - полетала бы вместо нее... с ускорением. Я Альке рассказал, кто в действительности зарезал ее сестру. И про испорченный парашют тоже - она сама предложила их поменять, понимаешь, сама! Правда, потом в ннй вдруг вина взыграла, хотела к следователю идти, сознаваться... Пришлось уже собственноручно... Я никого не хотел убивать, слышите? И сейчас не хочу: мне нужно только это!!! (трясет зажатым в левой руке медальоном). Дайте мне уйти! И уберите ОМОН с  улицы!
Елизаров (с тихой досадой). Там нет никакого ОМОНа. Мы здесь вдвоем.
Джонни. Правда? Оскорбительно даже... (Эльзе). Медленно, шаг в шаг со мной - в коридор...
Мир теней оборачивается миром соляных статуй: Эльза с Женей Ильченко движутся в нем, будто в толще воды, из гостиной в коридор, оттуда в прихожую, на лестничную площадку, спиной вперед. Колчин с Елизаровым преданно следуют позади, точно почетный караул (только бы не предложили себя в заложники вместо никчемной бабы, немо взмолилась она, а Женя не согласился бы...)
Эльза. А откуда ты вообще узнал обо всем? О Пелагеином камне, о медальоне, об иконе... икону ведь тоже ты украл?
Джонни (по-прежнему держа Эльзу поперек туловища и приставив стропорез к ее горлу). Будете смеяться, но от Лаперуза: он же любит хвост распускать, все равно по какому поводу. Вот и рассказал однажды, что его сестра встречалась с парнем - потомком какого-то Изместьева, у которого гостил сам граф Брюс. Только для Сержика это все равно что похвалиться, что научился брейк на дискотеке отплясывать, а я-то сразу понял...
Эльза. И рванул в Белую Гриву за иконой...
Джонни. Ну, и рванул, а что? На хрена она им? Намалеванная не пойми кем доска, да еще и Пантелеймон как-то там не по канону руку держит... А я, как только увидел эту руку, аж затрясся: вот он, перст! Вниз указывает! А внизу щель - я ее разломал, гляжу, внутри план монастыря, вроде вида сверху... Я сказал, не приближаться!!!
Колчин (одними губами). Сзади бы подобраться... Плохо, что этот щенок настороже, не обманешь, а если доберется до машины - хана...
Елизаров. Катя позвонила, группа скоро будет... Только пусть бабулька время потянет...
Эльза. А как ты разгадал, зачем нужен медальон?
Джонни (медленно, по шажочкам, прикрываясь Эльзой, как щитом, спускается по лестнице). А какие могут быть варианты? Раз в иконе карта, значит, где-то на медальоне крестики на местах тайников...
Эльза. Я не заметила там никаких крестиков, только надпись...
Джонни. А я вот скоро и проверю. Верну Пантелеймону его чашу, ха-ха. Давно бы уж вернул - какого черта вас понесло на аэродром?! Катька попросила с вышки сигануть? А если бы она попросила голой станцевать?
Эльза (со вздохом). Станцевала бы, куда делась...
Крупным планом - левая кисть Эльзы, собранная в щепоть. Молниеносное, и оттого слегка размытое движение - назад, за спину, под нижние ребра противника. Одновременный нырок под вооруженную руку и несильный толчок... Совсем несильный, однако Джонни от неожиданности теряет равновесие. Позади него окно лестничной клетки - он проламывает его спиной и летит вниз, в ореоле обломков рамы и стеклянных осколков, вспыхивающих при свете луны. Слышен женский визг (внезапное происшествие смывает со скамейки влюбленную парочку), со слаженностью грузинской капеллы вкючается многоголосие автомобильных сигнализаций, раздается дробный топот ног... "Живой!" - кричит кто-то. Эльза на лестничной площадке второго этажа прислоняется спиной к стенке и медленно сползает вниз. Смутно ощущает, как ее трясут за плечи ("Ба, прекрати умирать, слышишь?! Мы сейчас "скорую" вызовем, они укольчик сделают, будешь как новая, только не молчи!!!").
Я не молчу, мягко улыбается она, чувствуя раскаленную иглу под сердцем. Просто немножко устала, вот доживешь до моих лет...

Смена кадра.
Светлый день и гомон улиц, погруженных в обыденную суету. Большой полосатый шмель влетает в приоткрытое окно и аккуратно присаживается на гортезнию на подоконнике. Будь это больница доперестроечной эпохи, подоконник был бы пыльным и рассохшимся, гортензия планомерно умирала от обезвоживания, а шмель валялся дохлый в унизительном соседстве с дохлыми же зеленоватыми мухами.
Здесь же, в клинике доктора Долгоносика, царит образцово-показательный капитализм, поэтому палата (с телевизором, холодильником и массой дорогущей аппаратуры) сияет чистотой, цветок благоухает, и даже шмель гудит по-особенному уютно, точно на веранде дачного домика. Эльзе однажды попалась некая статья: в секретной лаборатории НАСА американцы изучали шмеля несколько лет и убедительно доказали, что летать тот в принципе не может. Масса тела не соответствует формулам, излишняя "мохнатость", площадь крылышек и частота их взмахов - все противоречит классической теории. Но ведь летает, осторожно возразили "яйцеголовым". Летает, согласились те. Но абсолютно не в соответствии с Биллем о правах. Возле кровати больной - четверо (тоже противоречит правилам, но г-н Долгоносик нынче добр и смотрит на непорядок сквозь пальцы):  Игорь (он же отец Георгий), Катя, следователь Колчин и Эдуард - в непривычном для него костюме с галстуком, а главное - без инвалидной коляски. Правда, ноги слушаются еще скверно, приходится опираться на специальные костыли, но это - начало Большого Чуда. А Большие Чудеса, как известно, на середине пути не останавливаются.
- А вы молодец, - сказал Колчин. - Держали внимание преступника, как профессиональный переговорщик. Правда, мы не предполагали, что вы и задержать его решите сами - тем более, что опергруппа уже въезжала во двор...
- Да я ничего такого и не собиралась, - смутилась Эльза. - Рефлекс сработал.
- Хороши ваши рефлексы, - уважительно кивнул следователь. - Станете выписываться - командир ОМОНа милости просит к его бойцам инструктором, неплохую прибавку к пенсии обещает... - он помолчал. - Ильченко сначала отказался от показаний - заявил, что оговорил себя, а у вас в квартире действовал под чьим-то гипнозом (уж не под вашим ли? Шучу). Но потом... Словом, при обыске у него дома обнаружили икону из музея в Белой Гриве.  Джонни разломил ее вдоль шва, мы отдали ее реставраторам, те восстановили... Внизу, в торце, есть прорезь - как раз по размеру медальона. Если его ввести туда, икона раскроется наподобие книги. Внутри план монастыря, очень толковый, надо сказать. Впрочем, Граф Брюс при царе Петре был первым лицом Берг-коллегии и главным фортификатором, так что неудивительно...
Он подошел к окну, вытащил сигарету и тут же, спохватившись, спрятал обратно в пачку, пробормотав: "совсем одичал в своей казарме, скоро водку в храме хлестать начну... Видите ли, Эльза Германовна, ваш медальон не привнес в этот план ничего нового".
- То есть? - искренне не поняла та.
- Джонни был уверен, что при наложении пластины на карту на той появятся некие знаки - стрелки, точки и тому подобное - указывающие на места тайников с запасами минерала, образцами препаратов на его основе, описанием опытов... Однако ничего похожего не произошло. Хотя медальон практически идеально наложился на план монастыря - вы заметили, что его контуры тоже напоминают медицинскую чашу, только без длинной ножки?
- Что же получается, - спросил Эдуард, - граф Брюс просто создал очередную мистификацию - вроде Разбившегося Парашютиста? Трудно поверить.
- Почему? Он ведь и был самым великим мистификатором своего времени.
- Да именно поэтому! Коли он считался самым великим, то и обман его должен быть великим, изящным, гениальным... Я бы гораздо легче поверил, если бы граф, к примеру, оставил ложные знаки - зашифровав в них подлинные... Не знаю. Может быть, существует еще одна икона и еще один медальон, хозяева которых и не подозревают...
- Возможен и другой вариант, - задумчиво проговорил Колчин. - Брюс никого не собирался обманывать, но краски для тайнописи, которыми он покрывал медальон или карту в иконе, со временем пришли в негодность. Либо Джонни, в своем нетерпении разломав икону, привел в действие некий защитный механизм... Когда он узнал, что знаков на карте нет, с ним случилась истерика - пришлось даже бригаду врачей вызывать... Нет, нет, - торопливо добавил он, заметив, что Катя содрогнулась, - никаких кляпов, смирительных рубашек, "колы - с", и врачи были не из "дурки", а из обычной "скорой". Просто вкололи большую дозу феназепама.
- Значит, никакой карты Брюс не оставил, - заключил Эдуард. - А существующих запасов минерала надолго не хватит...
- Я спрашивал об этом сестер из обители, - ответил отец Георгий. - Они заверили - не напрямую, а как-то иносказательно, что их запасов достаточно, чтобы поставить тебя на ноги. И не только тебя, а многих... Я так и не уразумел, что это за источник.
Вошла Ольга Ивина - как всегда строгая, в безупречно сидящем халате, с аккуратные металлическим подносом в руках. Ничего не сказала, даже бровью не повела, но все почему-то засмущались, закашлялись и послушным гуськом двинулись к выходу ("Ба, выздоравливай скорее, будем на пару с парашютом сигать". "Давай, мам, мы тебя ждем". "Всего доброго, Эльза Германовна, как позволит состояние - зайдите в прокуратуру, нужно уточнить кое-что...").
- Уколы? - обреченно спросила Эльза.
Ольга кивнула, быстро проделала экзекуцию (Эльза покряхтела, но вытерпела), однако уходить не спешила - встала у окна и сложила руки на груди, будто не решаясь начать разговор.
- Доктор сказал, меня выпишут через пару дней, - сказала Эльза, чтобы что-нибудь сказать.
- Я знаю, - ровно отозвалась Ольга. - У вас удивительная способность к восстановлению. Обычно люди с подобным диагнозом проводят у нас и месяц, и полтора, вам же хватило недели...
Они помолчали.
- Мы скоро уедем, - сказала Эльза. - Игорь увозит Эдика в Белую Гриву - он обещал, что через полгода тот начнет обходиться без костылей. Когда сын услышал об этом, ей богу, расплакался от счастья... Конечно, мне очень бы хотелось быть там, с ними, ведь Эдику наверняка понадобится помощь, но оставлять внучку одну... Я уговаривала ее поехать с нами - в конце концов, учебу можно закончить и в Архангельске, там институт по профилю... Катюша отказалсь: сказала, что здесь ее друзья, любимые преподаватели, клуб - она и в мыслях не держит бросать прыжки, представляете? А затем вдруг заявила, что уже взрослая, и вполне сможет существовать самостоятельно. Я, понятно, воспротивилась, но Эдик ее неожиданно поддержал. Странно: он всегда считал дочку существом взбаламошным и абсолютно неразумным, а после всех этих событий... - Эльза вздохнула. - Словом, они меня уговорили. Катя остается, а мы втроем, как только меня выпишут, отбываем под Архангельск.
- Вчетвером, - тихо поправила Ольга.
- А?
- Вчетвером. Я еду с вами, - Ольга шуршаще прошлась по палате и присела на кровать рядом с Эльзой. - Это тоже давно решено. Эдику и в самом деле нужна будет помощь. Он почему-то думает, что я испытываю к нему жалость... ну, или чисто научный интерес, но, поверьте, это не так.
-Я верю, - немного растерянно произнесла Эльза.
- А отцу Георгию давно нужна ассистентка. Буду помогать ему изучать Пелагеин камень. Потом начну принимать больных - или, как он говорит, страждущих.
- А как же клиника? Здесь все-таки... - Эльза обвела рукой палату. - А там медвежий угол. Справитесь?
Ольга улыбнулась.
- Справлюсь. И еще... Спасибо вам за Владика. Уж не знаю, действительно ли он стал призраком, чтобы гулять по здешним лесам (не слишком-то я верю в потустороннее)... Но девушек у пруда резал не он. Вы его оправдали.
И легонько поцеловала пациентку в щеку.

Поздняя весна 1726 г. Запыленный до самой крыши дорожный экипаж на пути между Антверпеном и Гаагой.
Лошади по велению возницы иногда переходили с собранной рыси на шаг, что при таких ухабах являлось очень даже разумным: был, говорят, случай, когда карета одного важного господина прямо на ходу разломилась пополам: задняя часть осталась стоять посреди дороги, а кучер, не заметив, знай себе нахлестывал рысаков, сидя на облучке – правда, случилось это давно, еще при распрях между Францией, Германией и Польским княжеством, когда за состоянием дорог особенно никто не следил. Впрочем, за последние годы картина мало изменилась: появились кое-где между городами булыжные мостовые, но за проезд по ним брали такую мзду, что, ей-богу, было легче пройти пешком вокруг и перетащить тарантас на себе. Встречались участки, где мостовой вообще не было, а мзду все-таки брали, а когда путник осторожно интересовался, за что, собственно, ему объясняли, что дорога моститься обязательно будет, а пока удельный князь (или герцог, или барон) собирает на это средства.
Пассажиров экипажа было четверо: тучный краснолицый господин с длинной трубкой в желтых от никотина зубах, беспокойная мамаша с крикливым ребенком, и молодой человек с тонкими чертами лица (либо ученый, решили спутники, либо поэт, либо богослов). В общих разговорах он не участвовал: рассеянно смотрел в окно, размышлял о чем-то и время от времени касался груди, словно о чем-то просил Господа (точно -либо молодой священник, либо переживает недавнюю душевную рану). И ни разу не посетовал на нешуточную тряску - откуда кому было знать, что за долгий путь по таежным трактам молодой человек привык к тому, что дорогой там называют просто место, свободное от деревьев. И что на его груди, рядом с крестом, висит медальон, полученный из рук самого графа Брюса – того, о котором по всей Европе ходили легенды одна другой невероятнее. До Амстердама оставалось еще минимум два дня пути. И молодому человеку еще только предстояло узнать, что красавица Лаура не дождется своего Иоганна: когда ее отец потеряет все состояние на биржевой игре, ее насильно выдадут замуж за престарелого хозяина мануфактуры по производству корабельных канатов. Что его собственной мечте о повторной экспедиции в Россию не суждено будет сбыться: в его родном университете в исключительные свойства Пелагеиного камня никто не поверит и ассигнований на его изучение не выделит, царь Петр вскоре умрет, положив начало царствованию Екатерины и знаменитой эпохе дворцовых переворотов, графа Брюса за его выступления против бесчинств Меньшикова понемногу отстранят от государственных дел, и он закончит дни в добровольной ссылке в своем имении в Глинках, совершенно оставив научные и мистические  изыскания. Что медальон, оставленный Иоганну, не содержал в себе никаких дополнений к карте, хранящейся в старинной иконе святого Пантелеймона.
Нет, их сиятельство не обманули своего помощника. Просто никаких знаков, указывающих на выходы минерала на поверхность, не требовалось. Весь женский монастырь, в плане и в самом деле напоминающий чашу, целиком стоял на каменистом плато, которое представляло собой огромное и единое месторождение Пелагеиного камня. О чем граф Брюс и повелел сделать надпись на латыни - как завещание потомкам.
На единственной иконе, принадлежавшей капитану Изместьеву, святой врачеватель указывал пальцем вниз (аатор по известной только ему причине нарушил установленный канон) - на секретную полость, открывающую карту монастыря (в которой, впрочем, не было ничего секретного). Оставалось лишь посмотреть на обитель сверху, чтобы разгадать загадку Якова Брюса.
Вернуть чашу Пантелеймону. Найти, куда перст укажет.
И опустить взор, воспарив...


Пенза, 2008-2012.