Давний случай в лесу

В молодые годы работал я на лесоповале под Архангельском, неподалёку от станции Малошуйка. Не знаю, как сейчас, а тогда, кроме трелёвочных тракторов, ещё топившихся чуркой берёзовой, трудились на делянках и лошади.
Их запрягали в волокуши, и волокли они один, два, а то и три хлыста от места повала до эстакады.
У меня была кобылка с красивой кличкой Венера. Может быть, в её лошадиной юности она и давала повод к такому имени. Теперь же оно звучало как насмешка. Мосластая, с прогнутой спиной, с огромным животом, раздавшимся в боках, лошадка выглядела жалко.
Был у неё жеребёнок. У многих рабочих лошадей имелись дети, которые весь день паслись в отдельном загоне и лишь в обеденный перерыв возницы приводили к ним мам.
Тяжёлый это труд — тащить толстые баланы по болоту, по гати и корягам. Лошади выбивались из сил, рвали гужи, вязли в хляби и иногда так изматывались, что отказывались повиноваться хозяевам. Не из упрямства, конечно, а от усталости.
 
Я, честно говоря, за выработкой не гнался и всегда старался навалить на свою волокушу хлыст потоньше, да не гнал, не торопил, а наоборот: мы довольно часто перекуривали вдали от волока, в лесном укрытии. Иногда тайком забирал я Венеру вместе с жеребёнком.
Однажды сидел я, покуривая в пьянящем багульнике. Венера жевала травку, жеребёнок её тоже что-то пощипывал невдалеке. Нашу мирную идиллию нарушил внезапно появившийся из-за кустов бригадир — мужик в летах, но ещё крепкий, крупный, характера крутого и всегда с хворостиной в руке.
— Загораете, — произнёс.
— Перекур, — объяснил я, вскакивая и бросая папиросу.
Он молча вставил удила в зубы лошади и, крепко выругавшись, одной рукой ухватил вожжи, а другой с силой огрел раз, другой, третий по крупу Венеры моей. Она, отвыкшая от ударов, рванула, да так сильно, неосторожно, что еловый комель ствола сполз с волокуши — лопнула державшая его верёвка. Бригадир, матерясь, с неприятным от злобы лицом, подбежал к остановившейся лошади и хватил её кулаком по ноздрям... Жеребёнок приблизился, непонимающе, с осторожным любопытством посмотрел на мордобой и, подняв голову, тонко заржал.
— Что ты делаешь! — подскочил я к бригадиру, схватив его за руку.
Тогда он был сильней. И мне тоже досталось...

А через полгода приехали из города двое в штатском, и бригадира нашего куда-то увезли. Пошли слухи. Вскоре узнали: жил он под чужой фамилией, скрывался, потому что в войну служил где-то под Смоленском полицаем у немцев. Принимал непосредственное участие в карательных акциях. Судили его. Расстреляли...
Так вот почему он мог так бесчеловечно ударить кулаком по лицу — не меня, лошадиную мать, в присутствии ребёнка. Какой уж тут стыд, если стрелял в своих соплеменников, если предал народ свой...