Когда бывает страшно

Близился Новый Год. 25 декабря муж принёс домой пушистую, душистую ёлку. Она была не высокая, сантиметров 80, но очень объёмная. Генрих стал устанавливать её в ведро средних размеров, предварительно набитое влажным, крупным песком. Он поставил её у окна на табурет, а сам вышел в кухню, там рядом было кладовое помещение, искать игрушки.
  Я молча сидела за столом и делала пособия для подготовительной группы «Изо». Комната наполнилась свежим ароматом живой ели. Я с грустью посмотрела в её сторону. Она стояла пушистая на фоне окна и светлой шторы, но радости мне вовсе не доставляла. Всё это напоминало мне лишь о трагедии, случившейся несколько лет назад в нашей семье. В этот день, 25 декабря, мы хоронили нашу бабушку, любимого и родного моего человека, которая воспитывала меня с раннего детства, когда мать была день и ночь на работе, водила меня в школу, ходила со мной гулять, читала сказки, пела песни… И вот в морозный день 21 декабря в 8 утра, по вине врачей, её не стало. Она умирала у меня на глазах, лёжа на постели в своей маленькой комнатке, а на подоконнике большой комнаты стояла новогодняя ёлка, наряженная и сверкающая огоньками. Когда бабушке стало легче, накануне я нарядила её, специально для того, чтобы порадовать бабушку, поставила к ней в комнату, а потом, всё же, унесла в зал.
  Все 40 дней ёлка простояла там не разряженной. Мама не дала, говорила, что приметы не позволяют ничего трогать и выносить из дома. Как мучительно мне было на неё смотреть тогда, на тот чёрный для нас Новый Год, и как больно смотреть на неё теперь. Ведь с тех самых пор, как всё это случилось, я больше никогда не наряжала новогоднюю ель и праздник этот для меня превратился в символ горя и тяжелых воспоминаний.
  Генрих не хотел меня расстроить. Я понимаю,он делал, как лучше, чтобы мне было веселее и ярче на Новый Год. А я сидела сейчас за столом и ёжилась от грустных мыслей и пришедшего душевного холода. Я глянула в сторону ели ещё раз, потом поставила локти на стол, прислонила ладони к лицу и горько заплакала. Когда вошел в комнату муж с маленькой коробкой из-под обуви в руках, я уже тряслась всем телом и не могла остановиться.
- Что, ты?! – бросился он ко мне.
Я начала отстранять его руками, но проговорить ничего не могла, слова застряли, слёзы катились по щекам, а из горла вылетали только всхлипы. Трагедия тех дней, так явственно сейчас предстала в воображении, что я не могла с собою справиться. Он пытался прижать меня к себе, обнять, а я отбивалась и плакала всё громче. Муж кинулся к графину с водой, который оказался пуст. Схватил на ходу чайник и выскочил в коридор, оставив открытую дверь. И через секунду произошло нечто не вообразимое. Где-то на верху раздался грохот, который заставил меня встрепенуться, потом глухой стук, будто в оконное стекло попали камнем. Я вскинула голову и посмотрела на окно. На фоне сумеречного неба за занавеской повисло, что-то тёмное. Замерев на мгновение, я медленно поднялась со стула и, вдруг, это тёмное, дёрнулось в сторону, раскачалось над подоконником и разбило стекло вдребезги, послышался звон и шум летящих вниз осколков. Я прижала руки к груди и двинулась к подоконнику. То, что я увидела поразило моё воображение. За окном висело безжизненно опустив руки, чьё-то тело. Ноги этого несчастного с глухим стуком бились об оконную раму.   Я закричала во весь голос, отлетела в дальний угол и от страха закрыла лицо руками.
  Я не знаю, сколько по времени продолжалось моя истерика и  шок от пережитого ужаса. Очень плохо помню, как нас всех тогда захватила суета этого чудовищного события. В комнате этажом выше в этот день повесился сосед. Прицепил бельевую верёвку к батарее, одел петлю на шею, открыл окно, встал на подоконник и бросился вниз, при этом зацепив ногами нашу оконную раму и выбив стекло. Весь этот ужас и пережитые воспоминания накануне столь мрачного события, наложили отпечаток на мою психику. Во всяком случае, меня никак не могли успокоить в тот день. Помню, что долго была в общем коридоре, пока приезжала милиция и этого несчастного снимали с верёвки. Все соседи высыпали тогда из своих комнат, громко хлопали двери, все бегали, ругались, матерились… Когда всё закончилось, а наше окно временно забили фанерой, Генрих привел меня обратно в комнату, но я не могла никак прийти в себя. Я снова и снова смотрела на зелёную ель, уже отброшенную в сторону в дальний угол от стола, и начинала кричать в голос. Помню, что мне сунули в руки стакан с водой и, кто-то легонько хлопал меня по плечу. Когда я немного успокоилась, всхлипывая, и с мокрыми красными глазами огляделась вокруг.  В комнате было полно народу. Рядом у стола со стаканом в руке стоял испуганный Генрих, на кровати со мной сидела соседка Майя, это она хлопала меня по плечу, на полу у ног расположились два мальчугана соседей Лапиных:  Вовчик и Женя. Тут же, неподалёку, стояли их молодые родители Ирина и Николай, в дверях стояли  соседи второй секции - дедушка Ковальчук, дядя Федя, как мы все его звали, рядом с ним стояла тётка Феня, а в углу у шкафа на диване сидели соседи Травкины – Валентина и её муж Борис, а между ними виднелась рыжая голова Пуни.  Она ласково, не мигая смотрела на меня своими прищуренными глазами, губы её были слегка разомкнуты, что придавало мордашке, вполне участливый вид. Я глянула на львицу, ещё раз всхлипнула, и вытерла кулаком слёзы с глаз. Взяла из рук у Генриха стакан и выпила залпом воду всю, до капли.
- Оленька, я понимаю, такое случилось!... Но успокойся, милый, всё уже позади. Слышишь меня, а? – спросила Валентина Травкина, подойдя ко мне. Она села рядом, обняла меня за плечи, но я молчала, готовая снова разрыдаться.
  Тут взгляд мой снова упал на большую кошку и слёзы в момент просохли. Я вытащила из кармана халата носовой платок, отсморкалась и со словами : «Я пойду, умоюсь», поднялась с кровати, на которой вдруг почему-то оказалась, и качаясь, вышла в коридор. Майя и Валентина побежали за мной.
  Я долго стояла возле душевой в умывальне, приводя себя в порядок. Чёлка была уже мокрая, с неё капала вода, а я всё умывалась и умывалась. Когда я закончила, женщины стоявшие рядом, протянули мне полотенце, а потом повели в пустую кухню. Там на плите кипел чей-то чайник и Майка выключила его.
- Оль, ну успокоилась? – участливо спросила она.
- Ага, успокоишься тут, если бы тебя так напугали?! – сказала Валентина. – Но, Генрих  то, в кухне с чайником был ещё до того, как… Ну, ты понимаешь! и уже тогда рассказал, что с тобой истерика. Что такое? - наклонившись ко мне, спросила она.
- Нет, ничего. Просто срыв. Несколько лет назад пришлось пережить трагедию в семье. Бабушка моя умерла перед Новым годом, и 25 декабря её похоронили. А сегодня этот день как раз.
- И, что-то тебе напомнило об этом? – произнесла Валентина.
- Ёлка. Генрих поставил её у окна, как тогда, у нас дома. Только та была искусственная…  Всё было очень страшно, на глазах, дома. Это в двух словах не опишешь, что мы тогда испытали с матерью. И после этих всех воспоминаний, сегодняшняя трагедия, вот я и сорвалась. Конечно, то, что произошло сегодня, затмило все мои предыдущие мысли… Ничего, все страхи пройдут, время пройдет и уляжется всё. Но этот кошмар за окном! Ужас! Не могу забыть.
  Я снова зарыдала, но женщины, стоявшие рядом, к счастью не дали перерасти моим рыданиям в истерику. Они меня быстро успокоили и привели в чувства.
- Сейчас пойду, скажу Борису, - произнесла Валентина и пошла по коридору к нашей комнате.
  Как только она удалилась, Майка обняла меня за плечи и начала свой невесёлый рассказ:
- А я в десять лет осталась без мамы. Они вместе с моей старшей сестрой в лифте погибли.
- Как, в лифте? – ошалело спросила я.
- Так. Кабина сорвалась с 15 этажа, оборвался трос, и рухнула в шахту. Они ехали с занятий из музыкальной школы. Шурка у нас там училась и вот, так всё вышло… Отец вскоре спился и умер, не смог пережить такого горя. Меня тётка отдала в интернат, так что, тоже всё очень страшно было. Гоню от себя все эти воспоминания, а иначе жить с ними тяжело. Вот и ты гони, ты же не одна. Смотри, как тебя муж любит! Не надо его огорчать, а то может подумать, чёрт знает что.
- Такое впервые с приезда. Все в один день и в одну кучу.
- Ничего, пойдем домой. Уже полегчало?
- Да, легче теперь.
- Вот и пошли.
  В коридоре нос к носу мы столкнулись с Борисом Травкиным, он нёс в вытянутых руках ведро с ёлкой.

  В комнате были все те же участники событий. Негромко, в полголоса они обсуждали сегодняшнее происшествие. Я прошла к столу, за которым сидел теперь упавший духом Генрих. Он с грустью посмотрел на меня и покачал головой. Я встала рядом. Перебирая пальцами цветную бумагу, разбросанную по столу, я краем глаза наблюдала за Пуней. Она сидела в углу на диване с Валей и всё продолжала глазеть на меня. Потом, когда дядя Федя тихонько подошёл сзади и дрожащими руками обнял меня и поцеловал в макушку, она медленно ставя лапы, сползла на пол и двинулась ко мне. Я напряглась всем телом. Подойдя вплотную, она ткнулась шершавым носом в мою лодыжку, а потом коснулась её горячим языком. Душа у меня ушла в пятки. Я перевела на неё глаза, а Пуня села у ног, как простая, домашняя кошка и зажмурилась.

  Была уже поздняя ночь, а мы всё сидели и разговаривали о прошлом. Генрих, Майя, соседи Травкины и Пуня. Она не отходила от меня весь вечер, чувствуя моё настроение и состояние. Время от времени она облизывала моё плечо, сидя с правой стороны у кровати.
- Успокаивает тебя! – говорил Борис. – Она всех так успокаивает. Видит, что ты плачешь, тебе плохо, вот и старается.
  Её горячий, шершавый язык и правда был целебным. Внутри, как-то быстро всё улеглось и затихло. Но после бури чувств пришло пустое равнодушие. Я отрешенно сидела и наблюдала происходившее вокруг, совершенно без эмоций.  Я могла лишь уловить, что муж был абсолютно в подавленном настроении. Когда все разошлись, а я легла в кровать, он потушил свет и вышел в коридор.
  Утром следующего дня за дверью, перед тем, как он ушёл на службу, у них с Валентиной состоялся разговор обо мне. Чтобы не щёлкать замком, пока собирался, Генрих неплотно закрыл дверь, а я проснулась. Валентина, подойдя к нему, что-то монотонно говорила. Мне удалось разобрать лишь последние фразы.
- Я понимаю, случай-то какой. Её все это напугало. Скучает по дому, только и всего. Ничего, привыкнет. Там мама, здесь ты. А насчёт друзей и учеников и тут, всё будет, если захочет. Ты ведь сам не хочешь, чтобы она работала.
- Да, но там ещё и животные наши, - откликнулся муж, - и по ним скучает.
- Сколько их?
- Три кошки и собака Дени.
- Ну и что же? Ведь они не одни остались, а с мамой и подругой. Что ж переживать-то? Там у вас три кошки, а здесь целая львица! Ничего, привыкнет.
  Я села на постели. Я была очень виновата, сама понимала это. Моя холодность к мужу последнее время, не могла от него ускользнуть. Теперь ещё эта история, которая только подогрела в его воображении тот факт, что я захочу отсюда уехать.  Бедный Генрих! Ему и так не легко в здешнем климате, на чужом месте, а тут ещё я со своими капризами. И ладно бы, что-то из себя ещё представляла, а то, какой-то заштатный педагог из глубинки, да ещё с таким характером! Я снова опрокинулась на подушку и уткнулась в неё лицом. Стыдно. Вот теперь мне было очень стыдно и обидно за вчерашнее. Все соседи сбежались, чтобы одну, такую вот, успокоить! Со всеми поговорила, а с ним и словом не обмолвилась, даже не взглянула, когда он хотел меня успокоить, что-то отталкивало, не было настроения даже смотреть в его сторону. После вчерашней истории, он так трогательно меня оберегал ото всего, что могло бы напомнить весь этот ужас, весь вечер был рядом, пытался обнять, притянуть к себе, а я только отстранялась. Что не так?
  Но скрипнула дверь и весь мой слух устремился к его шагам. Он прошел через комнату, встал у нашей кровати и наклонившись ко мне, легонько коснулся рукой моих волос, дотронулся кончиками пальцев до щеки, погладил по плечу.  А потом присел на краешек кровати и глубоко вздохнул.