Пятый каприс Паганини или немножко об аутизме

Больше всего Вилен Альбертович не любил на своей работе дождя. В дождь работать особенно не комфортно.
 Во-первых, похоронная процессия должна двигаться медленно, тут от дождя не побежишь! Во-вторых, зонта никто над тобой держать не будет. А посему, нет никакой защиты от этих злых и колючих капель, коих превеликое множество, и они никак не кончаются и режут тебя, режут… и нагло лезут за воротник плаща, и под очки, которые тут же запотевают и ничегошеньки не видать… и шляпа никак не помогает… и уже просто очень зябко от этого, и даже немного  колотит…

А тут ещё сколько лет обещают заасфальтировать дорогу на самом кладбище!..
Это когда идёшь по городу, то ничего, нормально, а когда заходишь на территорию  самого кладбища, то тут уже грунтовка, приходится хлябать по лужам!

И, если скажем, бабульку какую или мужичка безродного провожают, так народу не много, можно эти чёртовы лужи и обойти, а, уж, если человека известного хоронят, то колонной плотной идут – тут уж некуда от лужи увильнуть! Прямо в неё и ступаешь! Но, самое главное, инструмент!.. Заливает инструмент!
А своим инструментом Вилен Альбертович очень дорожил.

Родители купили сыну серьёзный тромбон, когда учитель музыкальной школы, где он учился, объявил им, что их отпрыск имеет отличный музыкальный слух и у мальчика определённо имеются перспективы.
Вот тогда то он и получил в подарок свой «Бах», который, мало того, что стоил баснословные деньги, но ещё и достать его было крайне затруднительно… Но предки постарались! Достали таки вещь! Сына порадовали и себе потрафили.

 Семья, мало сказать интеллигентная, из академических кругов семья!
Отец – профессор; хороший, воспитанный человек; жаль, пожил немного –  а всё работа… работа без продыху…
 Мать – строгая, где то, даже, властная женщина, музыкального образования, но ни дня нигде не работавшая, посвятила себя дому и семье. Это она настояла, чтобы Вилен в музыку пошёл.

Вилен в детстве слабеньким был, болел часто. Очки чуть не с трёх лет носил с ужасно толстыми линзами!

В детсад его не водили, мамаша считала, что она сможет сыну больше дать, нежели эти воспитательницы – неумёхи, которым и дела нет до таких, как её Виленчик.
Она и в самом деле, занималась с ним; он рано и читать, и писать начал; арифметику, шутка сказать, в пять лет знал, как заправский третьеклассник. В общем, способный мальчуган оказался. Но, не общительный какой-то! Всё больше молчал. И вопросов  не задавал. Сам себе что то там рассуждал, свои миры выстраивал – один в них жил, никого не посвящал.

Бывало, отец с работы приходил, раздевался, садился в своё любимое кресло, звал сына, усаживал его к себе на колени и давай расспрашивать, как, мол, день прошёл, что да как. А Виленчик молчит, крутит в руках игрушку какую, весь в ней, как будто задачку решает заковыристую. Отец раз-другой спросит, а потом видит, толку то нет, и, вздохнув, оставляет свои попытки пообщаться с сыном.

Родители, чтоб успокоить себя, водили Виленчика к известному детскому психиатру, на предмет, всё ли в порядке у наследника, там… в этих сферах… а то молчком всё, словно и не родной.

Психиатр обеспокоенным родителям велел за дверью обождать, дескать, только мешать будете. Они у двери кабинета целый час сидели, маялись. Интересно, всё-таки, что там у них происходит-то!..

Через час психиатр вышел, держа мальчишку за руку. Сказал, мол, не трогайте вы его, нормальный парень. А то что молчит, так это не плохо и не хорошо, а то, что есть. Ему может только с самим собой и интересно. И с музыкой.

Родители, делать нечего, успокоились, как могли, и порешили – раз ему с музыкой комфортно, то, так тому и быть – упор на музыку, значит, делать будем.

А всё таки, надежду не оставляли - в школу чадо пойдёт, так, может там со сверстниками разговориться.

Школу, понятное дело, по статусу выбирали.

Возили Виленчика на служебной «Победе», что отцу по должности положена. Мамаша сама провожала, сама и встречала.
А ещё в первый же день, она без стука зашла в кабинет директора школы. Что она там говорила -  доподлинно не известно, но Виленчика все годы учёбы старались к доске не вызывать и вопросов не задавать. Уроки домашние готовит? Хорошо! Материал воспринимает? Отлично! В принципе, удобный ученик, проблем не делает. И на том благодарствуем!..

Школа принесла родителям две вещи, абсолютно несовместимые: гордость за сына и разочарование.

Гордиться было чем – Виленчик легко учился, даже четвёрок в его дневнике не было, сплошь пятёрки!

Разочарование тоже не на пустом месте выросло – общаться сынок со сверстниками так и не сподобился, видать, не нужно ему это было вовсе… На уроках учителей слушает, говорят: очень внимательно слушает, а на переменках может просто смотреть в окно, наблюдая за полётом птиц, или уткнётся в книжку – вот и всё его общение!

Зато очень любил в музыкальную школу ходить. С удовольствием мир музыки постигал. Другим ребятишкам сольфеджио, как кость в горле, а Виленчик всё очень быстро освоил и запомнил.

И тромбон ему сразу покорился, за своего признал. Вилен инструмент только в руки взял и они тут же, как одно целое стали, вроде как, и не расставались никогда.

А играл с закрытыми глазами, один раз на ноты взглянет и пошло дело. Чего на них глядеть то, они у него уже в голове красивым рисунком уместились, заняли, так сказать своё место в его детской памяти.

 Педагог надивиться не мог! Не было у него до сих пор такого ученика. Тут слово: способный, не подходило, скорее – музыкальный! Тот, что музыку чувствует на раз;  это не копится с годами, это с рождением даётся!

Виленчик когда  Чайковского играл или современника нашего Мильмана, иногда импровизировал. Он так это разыгрывал, что учитель его не останавливал – уж очень здорово у него это получалось. Педагог, грешным делом, даже думал, что на выходе звучит много лучше, чем у именитых авторов! Во как!

Родители со временем успокоились. Не хочет сын со сверстниками мяч во дворе гонять, стало так тому и быть. А может оно и к лучшему. С его то здоровьишком много не набегаешься! Пусть, вон, гаммы разучивает!..


… Виленчику нравился этот мир. Мир яркий, живой, постоянно меняющийся . Но он не понимал людей. Уже в четырёх-пятилетнем возрасте, он обнаружил, что есть огромная пропасть между его ощущениями и ожиданиями и той самой действительностью, в которой он пребывал.

Первый опыт такого несоответствия он получил, как водится, в семье. Семью мальчик интуитивно воспринимал, как живой, и, самое главное, цельный организм. Но на деле всё было совсем не так. Не было тех обязательных энергетических нитей, которые должны были связывать всех членов семьи; не было такого - когда каждый не сам по себе; не было - когда в доме взрослые и дети равны, ведь возраст – это ещё не признак мудрости; не было - когда мама и папа смеются так заразительно, а ты заходишь к ним в комнату и они сразу замолкают и с серьёзным видом смотрят на тебя! А тебе так хочется узнать, отчего они смеялись! Всего это не было!
 Папу он практически не видел – папа был связан этими нитями больше со своей работой, нежели с Виленчиком. Он рано уходил и поздно приходил.

Присмотревшись, мальчик обнаружил, что между мамой и папой тоже нет этих нитей. Просто живут мужчина и женщина, в одной квартире, ведут одно хозяйство; и всё, что действительно их связывает,  так это только выдуманные ими самими правила приличия и он – мальчик по имени Вилен.

«А если убрать эти правила и отменить рождение меня», - думал Вилен, - и тогда ничто не удержит маму и папу просто расстаться .
  И он, даже, представил, как мама с надутым видом укладывает одежду в  чемодан в своей комнате; а папа в кабинете, вздыхая, собирает книги….

А всё потому, что нет любви… Друг к другу... Ни капельки!

А учителя в школе?!..
Они  каждый день что то говорят, говорят... Заученные фразы…. Изо дня в день… Как будто пытаются сбросить с себя этот тяжёлый груз знаний…

А дети, тоже, как на работе, сидят и слушают… или не слушают…

Как заведённые роботы, и те, и другие, выполняют каждый свою задачу: говорить и слушать! Слушать и говорить!

Учитель не любит ученика, он просто выполняет свою работу! У него нет времени на любовь, ему нужно отработать и бежать… делать другую работу… может, в семье… или не в семье…

Взрослые не понимают, что арифметика и чтение - это не самое главное. Детям важнее знать, что, к примеру думает птица, когда с высоты смотрит на человека… Или, вот, когда обнимаешь дерево, оно чувствует это?!.. Ну.. или, скажем, когда сорвал цветок, он страдает от боли?.. А еще интересно, как научиться вылечить человека с помощью мыслей и слов… а то дают какие то таблетки… Таблетки разве могут вылечить?!.. Очень это сомнительно!.. А, вот, немного любви, немного чистой энергии от доктора способны творить чудо!..
 
 А всё, потому, что нет любви…

Никто никого не любит!..

Виленчик точно знал, что мама, к примеру, не любит дворника дядю Исмаила и водителя нашего дядю Пашу, потому что видел, как надменно мама с ними разговаривает.

Мальчик вообще чувствовал, что никто никого не любит. Есть семейные отношения,  есть отношения на работе, отношения по интересам… Но любви – нет!

Непонятливые они все какие-то! Ведь ясно, что без любви ничего не получится! Нельзя написать божественную музыку без любви или гениальные строки… И, даже, когда сажаешь яблоневый сад, то сначала нужна любовь, а потом лопата.

« Это очень странная планета» - думал Вилен. С изумительными лесами и горами, с великими океанами и реками. Всё есть для того, чтобы люди приходили сюда, чтоб отдавать и принимать любовь. А они занимаются только тем, что  делают дела. Хорошие и плохие. Выгодные и не очень. И тратят на это всю свою жизнь.

А еще Виленчик обнаружил, что люди не умеют молчать!.. И не хотят!..

Они только говорят, говорят, говорят без умолку...

Он всё время слышал их разговоры.

Они говорят друг другу комплименты, новости, гадости… Они обсуждают кого то или чего то...

Слова… Очень много слов… Вечный гул!..

А если не с кем говорить, то они говорят сами с собой – вечный внутренний диалог в собственной голове!..

Как они не понимают, что пока  не научишься молчать, то ничего не услышишь!.. И никого не услышишь!..

Господи, да это самое важное и необходимое качество – молчание!..

Они, конечно, не поверят, что через молчание, можно услышать реку!..

Да! Вода тоже живая! И с ней тоже можно общаться!..

Через молчание, можно услышать своё сердце. Оно давно ждет, когда люди обратятся к нему и у него есть, что сказать им.

Можете общаться с каждым своим органом, и они будут слушать человека, ведь органы, они тоже живые.

Через молчание можно даже общаться с небом! У него есть ответы на все вопросы...

На этой планете все умеют молчать… кроме людей…

А если взять, и выйти на главную площадь и крикнуть : «Давайте учиться молчать!», то, наверное, люди будут смотреть, как на ненормального, а потом придут милиционеры и заберут в кутузку.

«Как жаль, что я родился не птицей… или дельфином», - думал Вилен, и ему всё меньше хотелось слов.


… Сначала умер папа. Инфаркт.

Это случилось, когда Вилен учился в консерватории.

Конечно, сразу после похорон, лишились автомобиля.
Потом, всех этих академических пайков и привилегий, включая папину немалую зарплату.
Вилену было всё равно на пайки. А вот для мамы это стало настоящим ударом. Она никак не хотела расставаться со своим статусом. Куда то всё звонила, требовала. Но всё это не давало положительного результата. Она, конечно, от этого страдала, много ворчала, разговаривала сама с собой и часто плакала. Говорила, что мир не справедлив.

В конце концов, мама начала запускать себя, долго по утрам не вставала, забросила дом, да и на сына мало обращала внимания.

Вилен старался больше находиться возле неё. После учёбы в консерватории он сразу бежал домой. Что-то делал по хозяйству, готовил, сидел с мамой, заставлял ее кушать. Но, видимо, процесс разрушения личности уже было не остановить, и, как то ночью, мама тихо во сне умерла.

Вилен остался один…


… Однажды, возвращаясь из консерватории, Вилен ещё издали услышал траурный марш Шопена. Вскоре из за поворота показалась похоронная процессия, медленно продвигающаяся по центральной улице города.

 Автомобили останавливались, жались к обочинам; прохожие  замедляли шаг, некоторые мужчины  снимали шляпы.

Вилен тоже остановился. Его не интересовала сама процессия. Он был удивлён, как слаженно, и, довольно профессионально, играл оркестр. Он умел одновременно слушать музыку всего коллектива в целом и каждого инструмента в отдельности. Здесь как раз чувствовалась рука грамотного дирижёра.

Вилен подумал, что, всё-таки, Шопен сочинил великое произведение. Оно было самодостаточным , наполнено сакральным содержанием и смыслом и точно выражало настоящий момент – момент ухода человека в другой, неизвестный мир. При этом, марш в полной мере ощущался только пришедшими проводить покойного, так как они и знать не знали, куда они его провожают, а сам покойный уже находился Там, и поэтому не нуждался в этой музыке; она, даже, была ему лишней в её трагичной форме. Для него это уже не было трагедией…

Конечно, более гармонично траурный марш звучит, когда исполняются все четыре части гениальной Сонаты! Но в данной ситуации это, разумеется, было бы лишним.

«Интересно, - думал Вилен, - все эти люди знают, что первым, кого провожали под эту музыку в последний путь, был сам Шопен ?!»..

Вдруг от оркестра отделился человек и направился прямиком к Вилену.
Подойдя, он поздоровался и спросил, показывая глазами на футляр в руках Вилена :

- Тромбон?!

-Да, - просто ответил Вилен.

- Я – Пётр Петрович, руководитель этого оркестра. Понимаете, молодой человек, у нас как раз ушёл тромбон. На пенсию. Не хотели бы Вы занять его место?..

Вилен молчал.

- Нет, Вы не подумайте, заработок у нас приличный… Даже очень приличный! И коллектив замечательный! Вы не пожалеете!

Вилен посмотрел на процессию, на оркестр, затем на Петра Петровича :

- Знаете, я попробую… Мне нравится, что на этой работе все молчат.

Петр Петрович удивлённо посмотрел на него:
- Эээ… Тогда жду Вас завтра по адресу…

С тех пор Вилен стал играть на похоронах. Работали ежедневно,  мероприятия были и два, и три, и, даже, четыре раза в день.

Консерваторию он оставил.
Ему звонили, умоляли вернуться, обещали хорошие оркестры после учёбы. Но он отказывался и, в конце концов, сдержанно и корректно, попросил больше ему не звонить.



- Господи, Боже мой! Как же всё обрыдло! В печёнках сидят эти проклятые алкаши!
Каждый день одно и тоже:

- Зинок, налей ещё соточку!
 
- Зинка! Ещё пива!

Такое ощущение, что все мужики до единого – бухарики!

Судя по её контингенту – не осталось на Руси нормальных мужиков! Не осталось!
Спилась Русь горемычная!

А что?!.. Им так жить проще!.. Залил зенки и никаких тебе обязанностей! Ни детей воспитывать, ни по дому чего… ни, даже, жинку ублажить… Ничего!..

Хоть плюй в глаза – всё Божья роса!

Тьфу!..

Нет!.. Конечно, тут грех жаловаться! Зарабатывает она, будь здоров, на этих пьяницах!
Здесь – пива недолив, там – водочку разбавить! В этом вопросе – всё путём!
Забегаловка ей досталась – что надо! Чтоб это место добыть, не одного человечка нужно было подмазать. Но это того стоило!
Она сейчас запросто и «кооператив» могла бы купить, и «жигулёнка» новёхонького, если б только потреба в этом была.

А потребы то и не было!..

Не для кого было всё это добро приобретать!
 
Потому как, деньжищи имеются, а женского счастья не на копейку!

Одна! Как есть, всю жизнь одна!
Нету принцев на белых конях, одни алкаши вокруг!
Был у нее уже один такой! Насилу избавилась!.. Таких, как он, вон – целая забегаловка, один одного чище!
Другая бы здесь сказала – лучше одной, чем с таким, но не всё так просто. Мужик, он, бес его возьми, наверное и может один, со стаканом на пару. А женщина – она из другого теста сделана! Женщина не любит пустоты! Такой ее Бог сотворил!

Вот и выходит житейская несправедливость – то, чего желаешь, не случается!..

Но ждать у моря погоды не с руки – того и гляди -  вся жизнь пройдёт. А ей уже сорок годочков минуло. Ни, тебе, мужика, ни детишек! Так что, счастье самой добывать надо!

Ходит в её забегаловку один субъект. Интеллигентный! В очках и шляпе! Всегда с трубой! Или, черт ее знает, как она называется. Он говорил, да Зина не запомнила.
Виленом Альбертовичем величают! Вон, какое имя мудрёное!..
Не пьёт! Совсем! Ни капли!
Приходит, садится за свой столик, что в самом углу. Заказывает всегда сосиски с горчицей и хлеб. И чай.
Чаю то откуда взяться в рюмочной?!..
Но Зина специально для него, свой, из дома, ему заваривает!

Он всегда приходит в одно и тоже время. Зина уже знает. Халат перед его приходом чистый надевает, тот, что для комиссии нежданной заготовлен. Причёсочку свою высокую, светло-жёлтую поправит и поплыла к нему – сама обслуживает, нечего ему возле стойки с алкашами толкаться.

- Здравствуйте, Вилен Альбертович! Вам, как всегда?! – с улыбочкой приветливой обращается.
Хотя, зачем спрашивать?! Она и так знает, что, как всегда. Да и нет другого в забегаловке.

Вилен Альбертович неслышно, в себя поздоровается, кивнёт утвердительно, вот и весь разговор…

Вот бы такого в мужья!
И ничего, что он старше ее, эдак, годков на десять! Это ей не помешает!
Зато ему молодуха достанется! Она, вон какая! В теле! Кожа -  белая–белая! Грудь – во всём городе такой шикарной и спелой груди не сыскать! Хоть сейчас на конкурс – у кого грудь больше!
 А зад!.. Да она с таким мощным задом запросто с десяток ребятишек нарожала бы!
Зина почему то считала, что интеллигентным мужчинам такие крупные женщины, как она, очень даже нравятся.
Конечно рядом с ней он заморышем смотреться будет, но это не важно, она его в обиду не даст!..

Ждала Зинаида удобного случая, ждала,  и дождалась. Знала, что придёт её час. Не знала – как, не знала – что, но нюхом чувствовала – будет у неё шанс!
 И, вот, отцу небесному слава, услышал он молитвы её!

Как то, по обыкновению вечером,  Вилен Альбертович зашёл в закусочную, прошёл к своему столику и опустился на стул.

Тут сразу и Зина подкатила. Не успела и рта открыть -  батюшки светы! А Вилена Альбертовича и не узнать! С лица спал, осунулся, взгляд какой то неживой, блуждающий; вдобавок – колотит его, видать, вирус какой подхватил!

Зина охать да ахать не стала, посетителям своим полупьяным скомандовала:

- Ну-ка , брысь все отсюда! Закрываемся мы!

Тем делать нечего – что то бубнят себе под нос, но гуськом-гуськом и к выходу, с Зинкой шутки плохи, может и припечатать, чего доброго!

Она тут же такси вызвала.

Вместе с водителем, бережно, Вилена, который чуть не в беспамятстве уже пребывал, в машину загрузили и к Зине домой.
Тот же водитель помог  занести желанного ей мужчину в квартиру и положить на хозяйскую кровать,  за что Зинаида щедро расплатилась красненькой купюрой.

Только за таксистом дверь захлопнулась, Зинаида сразу в спальню; на краешек кровати присела, ручки, этак, на колени сложила и сидит, любуется избранником своим:

-Ничего, миленький… Я тебя выхожу… Теперь ты мой… Весь, без остатка…

Тут же подумала, что, нужно бы в церковку сходить, Отцу небесному благодарственно помолиться да попу деньжат пожертвовать.
 Что-что, а делиться, если для дела нужно,  Зинаида умела. А уж за такого мужичка, как Вилен Альбертович не жалко долю в небесную канцелярию отстегнуть.

На врачей и импортные лекарства Зинаида не поскупилась – а как по-другому? Он для неё теперь, можно сказать, самый близкий и родной человек! Почти муж! Почти отец их будущих детей! Теперь у них одна судьба на двоих, всё, можно сказать, сообща!

…К вечеру второго дня Вилен Альбертович очнулся.

Открыл глаза.
 
Обвёл взглядом комнату.

Всё вокруг незнакомое, чужое.

Попытался встать.

Откинул одеяло.

Боже! Да он полностью голый! Даже и без исподнего! Стыд то какой!

Быстро натянул на себя одеяло.

Тут дверь отворилась  и в комнату вплыла… Зинаида из рюмочной!

Но не в форменной одежде, в которой он привык её видеть, а по-домашнему: в шёлковом цветастом халатике до колен, волосы пшеничные по плечам рассыпаны.

Увидела Зинаида, что Вилен Альбертович в себя пришёл, заулыбалась, присела к нему на кровать:

- Очнулся, соколик ты мой, ну  теперь дело на лад пойдёт.

Вилен Альбертович ещё больше одеяло поднял, аж до самого подбородка.

Прошептал:

- Инструмент где?!

- Здесь твоя труба! Не волнуйся, душа моя, ничего с ней не сделается! Я её в комод убрала!

- Как я здесь оказался?,- Владлен боялся поднять глаза на Зину.

- Так приболел ты! Хорошо приболел! Аж испугалась я! Неужто не помнишь ничего?!

- Нет, не помню, -  выдавил  Вилен. – Принеси мне одежду, Зинаида, - тихо  попросил. – Мне идти надо.

 - Что ж ты сразу - идти!
Не нужно тебе никуда идти!  Во-первых, слабенький ты ещё! Во-вторых, - она смущённо опустила глаза в пол,- у нас с тобой было.

- Вилен Альбертович непонимающе посмотрел на Зину:

- Что было?

 Она, не поднимая головы:

- Это самое. Ты так дрожал от холода… так дрожал… Я решила тебя согреть и легла рядом… к тебе, под одеяло. Мы прижались друг к дружке и потом случилось это… как у мужа и жены… Теперь жениться нужно… потому, как детишки могут быть. Чтоб, как у людей...

Тут она, прямо таки взвизгнув:

- Люб ты мне, Вилен Альбертович! До последней косточки люб! – Кинулась к нему:

- Принимай меня, такой какая есть! До гробовой доски твоя! – И навалилась на него всем своим необъятным и пышным, как сдобное тесто, телом, впилась губами в его губы…

Он не ожидал этого её порыва!

К тому же, совсем нагой, а это ведь – как безоружный!..

Она была сверху и сильнее!

Он не мог даже пошелохнуться…

Она всё сделала сама…

Они лежали и молчали...

У него это было самый что ни на есть первый раз!

Впервые, почти за пятьдесят лет!

Конечно,он знал об отношениях мужчины и женщины! Теоретически! Повсюду эти разговоры, скабрезности, шуточки…

Но чтобы такие ощущения!..

Он и помыслить не мог!

Это было как…

Как… музыка!

Да! Как музыка тела!

Такая же волшебная и волнующая!..

 Сердце рвётся из груди! Нервы на излёте! Кожа воспринимает любые прикосновения как то по-особенному… сладко что ли...


И хочется, чтобы этот полёт продолжался как можно дольше… и дольше.. Чистый, сильный звук всё больше и больше усиливается обертонами…
И набирает высоту… Октавы сменяются октавами… От баритона, через сопрано, до свисткового регистра… Всё выше и  острее…  До самых до небес… Где нет облаков.. и нет даже  солнца… Только ты один... и твоя вытягивающая все соки самая высокая нота…

И вдруг… Взрыв!..  Ещё взрыв!..  И ещё!..
 До полного изнеможения!..

 До полного растворения в небесах…

Затем... Распад… И опустошение…

Счастливое опустошение, за которым нет никаких проблем, поиска и душевных терзаний…

А после… Осмысление того, что это было настолько сильно… настолько возбуждающе, что… хочется повторения… может… завтра… или, сегодня вечером… или, даже… сейчас!

И дело тут не в Зинаиде!..
Зинаида что?! Поелозила, поелозила, посопела… Затем что то хрюкнула…задрожала...
Даже немножко и некомфортно получилось… Хотя… может так и должно быть у женщин... Откуда ему знать…

Неясно другое...

Он так давно живёт один....  Он и его музыка… Им никто не мешал… и никто не нарушал их жизненного пространства… А теперь Зинаида… Она что то говорила, про женитьбу, совместную жизнь… Это ведь нужно будет общаться… Наверняка, она любит поговорить…  А он не привык…

С другой стороны… музыка тела… Это так божественно!..
Что то такое он чувствовал, когда слушал каприс номер пять Паганини… только в музыке тела всё было ярче и острее…

Что же такое любовь?!, - думал он.
Между мужчиной и женщиной!..

Что нужно чувствовать, чтобы заявить на весь мир – Я ЛЮБЛЮ?!..

В литературе так много написано о любви. Но, всё сводится к образам, эмоциям ЕГО и ЕЁ... Чаще – ЕЁ. Всё очень расплывчато, непонятно… Нет конкретики.

Вот, если, скажем, они уважают друг друга, и есть  симпатии… ему нравятся такие, как она… ей нравятся такие, как он… ну… и… общие интересы там… общие друзья… и им хорошо вместе… То это любовь?!..

Непохоже…

Значит, всё-таки… музыка тела?!..

Мужчину и женщину объединяет желание чувствовать музыку тела с помощью друг друга?!..

 Это и есть любовь?!..

 Весьма вероятно! Наверное, ради этого стоит отказаться от одиночества, от желания быть самому хозяином своей жизни и своего времени… и, наверное, это сильнее тебя, и ты не можешь отказать себе в том, чтобы слушать музыку тела ещё и ещё…

Всё оказалось банально просто. Музыка тела – это тоже, творчество. Потому что, венец любого творчества – экстаз!
Значит, миром правит творчество! Любовь есть творчество! Все вокруг творцы!

Вилен повернулся к Зине:

- Зинаида, ты - творец! Спасибо тебе.



…Через девять месяцев Зинаида умерла при родах, оставив Вилена Альбертовича с маленьким сыном на руках.

На её похоронах не было оркестра.
За гробом шёл вдовец и играл на тромбоне пятый каприс Паганини.