Колин Маккалоу- По воле судьбы- стр. 116

Исторические романы-
судьбы сгинувших давно...

Воскресает любовь, драмы-
документальное кино:

тех же, что и мы по-сути
человечности и жути...

ИЗ ИНТЕРНЕТА

Колин Маккалоу- По воле судьбы-( стр. ...116,117,118...)

http://loveread.ec/read_book.php?id=27326&p=116

Почти пять веков практики плебейского трибуната обрели кратковременное воплощение в десятке людей, не имевших права на ликторов и сидевших в простых белых тогах на длинной деревянной скамье. Восемь из них до избрания уже несколько лет терлись в Сенате, двое стали сенаторами только сейчас. И девять из десяти были никем — людьми, чьи имена и лица сотрутся в памяти римлян сразу по окончании срока их службы.

Но Гай Скрибоний Курион был отнюдь не таков. Он, как президент коллегии, занимал место в центре скамейки. Этот плебейский трибун с мальчишечьим веснушчатым лицом и непокорной шевелюрой ярко-рыжих волос был полон огромной энергии и энтузиазма. Блестящий оратор, известный своими консервативными взглядами, Курион был одним из самых ярых противников Цезаря в год его консульства, хотя тогда был слишком молод для Сената.

Но казалось, микроб радикального экстремизма, свойственного всем плебейским трибунам, проник и в него. Некоторые из его законопроектов, мягко говоря, удивляли. Сначала он попытался провести закон о предоставлении полномочий проконсула новому куратору римских дорог. Многие подозрительные boni посчитали это намерением дать возможность Цезарю занять другую, если и не военную, то все же командную должность. Затем Курион как понтифик рьяно принялся убеждать коллегию понтификов вставить в год еще двадцать два дня в конце февраля, что отодвинуло бы наступление мартовских календ на весьма значительный для Цезаря срок. Неудачу с дорожным законом Курион воспринял спокойно, однако за мерцедоний ревностно бился и, когда ему все-таки отказали, пришел в дикую ярость. Эта реакция подвигла Целия написать в Киликию своему приятелю Цицерону, что Курион, по его мнению, куплен. И куплен не кем иным, как Цезарем.

К счастью, эта догадка никого больше не осенила, по крайней мере настолько, чтобы отнестись к ней всерьез, так что в этот знаменательный день Курион посиживал на своем месте в позе, показывающей, что происходящее его мало интересует. Раз уж плебейским трибунам заткнули рты декретом, запрещающим им накладывать вето на ключевые вопросы повестки, то и ждать от них нечего, говорил его вид.


(*
Лу;ций Эми;лий Ле;пид Па;вел- консул 50 года до н. э. - википедия)


Павел* объявил об открытии заседания и поручил вести его Гаю Клавдию Марцеллу-старшему.

— Уважаемые старший консул, цензоры, консуляры, преторы, эдилы, плебейские трибуны, квесторы и все почтенные отцы, — встав во весь рост, сказал тот. — Мы собрались, чтобы решить, как поступить с Гаем Юлием Цезарем, губернатором трех Галлий и Иллирии, о чем до настоящего дня говорить не имели права в свете закона, проведенного Гнеем Помпеем Магном и Марком Лицинием Крассом пять лет назад. Но сегодня Палата имеет право обсудить вопрос, оставлять Гаю Юлию Цезарю его полномочия или нет, поскольку срок его губернаторства вышел. Собственно, этот срок можно было бы и продлить еще на год, согласно упомянутому закону, однако во время одиночного консульства Гнея Помпея Магна этот закон был изменен. Теперь дебаты следует повести по-другому. Среди сидящих здесь имеется небольшая группа людей, которые были преторами или консулами, но не пожелали управлять провинциями по истечении срока своих должностей. Совершенно законно данное собрание может решить использовать эти резервы и немедленно назначить нового губернатора или губернаторов Иллирии и трех Галлий. Консулы и преторы этого года не имеют права управлять провинциями в течение пяти лет, но мы, вероятно, не можем разрешить Гаю Цезарю продолжать губернаторскую службу еще пять лет, не так ли?

Гай Марцелл-старший помолчал, его смуглое привлекательное лицо светилось лукавством. Никто не сказал ни слова.

— Всем здесь присутствующим известно, что Гай Юлий Цезарь творит в своих провинциях чудеса. Восемь лет назад он начал с Иллирии, Италийской Галлии и Дальней Галлии, входящей в состав Римской Галльской Провинции. Восемь лет назад он начал с двух легионов, располагавшихся в Италийской Галлии и одного легиона в Провинции. Восемь лет назад приступил к управлению тремя мирными провинциями, и Сенат одобрил его действия, направленные на то, чтобы урезонить гельветов, пытавшихся вторгнуться в наши пределы. Но Сенат не давал ему полномочий входить в район, известный как Длинноволосая Галлия, чтобы воевать с неким царем германцев-свевов Ариовистом, имевшим статус друга и союзника Рима. Он не давал ему полномочий набирать новые легионы. Он не давал ему полномочий, подчинив царя Ариовиста, идти дальше, в Длинноволосую Галлию, и воевать с племенами, не имевшими с Римом договоров. Он не давал ему полномочий образовывать колонии так называемых римских граждан по ту сторону реки Пад в Италийской Галлии. Он не давал ему полномочий вербовать и пополнять свои легионы неримлянами. Он не давал ему полномочий дурно обращаться с послами некоторых влиятельных германских племен.

— Правильно, правильно! — выкрикнул Катон.

Смущенные сенаторы зашушукались, зашевелились. Курион сидел на скамье для трибунов, устремив взгляд в никуда. Помпей, щурясь, рассматривал собственное лицо в глубине курульного возвышения, а лысый Луций Агенобарб ухмылялся.

— Правда, казна не возражала против того, что он творил, — продолжил оратор. — Не возражали в общем и целом и члены этого почтенного собрания. Ибо действия Гая Цезаря принесли в результате большую прибыль Риму, как, впрочем, и ему самому. Успешная война сделала его героем в глазах римских низов, ждущих подвигов от легионов, охраняющих наши дальние рубежи. А богатство позволило ему купить то, чего он не мог получить от людей по их доброй воле, — сторонников в Сенате и среди плебейских трибунов, голоса избирателей в трибах, голоса тысяч солдат. Это дало ему возможность преступить mos maiorum, согласно которому ни одному римскому губернатору не разрешалось вторгаться на территории, не подвластные Риму, с целью завоевать их к вящей своей славе. Что Рим получит от завоевания Длинноволосой Галлии и что потеряет? Он потеряет жизни своих лучших граждан, занятых как военным, так и мирным трудом. А получит ненависть народов, мало что о нас знающих и потому не желающих иметь с нами дела. Но эти люди даже и не пытались — я подчеркиваю, никогда не пытались! — посягнуть на римские земли и римскую собственность, пока Гай Цезарь не спровоцировал их. С огромной, незаконно набранной армией он вторгся во владения мирных племен, наводя на них ужас, сея вокруг себя разруху и смерть. И ради чего же? В первую голову ради личного обогащения. Выручка от продажи миллиона рабов была столь велика, что и армия получила подачки от щедрот своего генерала, присвоившего главный куш. Да, конечно, и Рим стал богаче, но Рим уже был богат. И львиную долю богатств ему принесли абсолютно законные войны, не завоевательные, а лишь укреплявшие незыблемость наших границ. Их вели очень достойные люди, в том числе и такие, как наш уважаемый консуляр Гней Помпей Магн, который сидит сейчас здесь скромно, ничем не кичась. Но не таков Гай Юлий Цезарь. Он ищет скандальной известности, он хочет стать народным героем, и степень его влияния на неграмотную, неуравновешенную толпу сейчас чересчур велика. Ведь это по его наущению чернь сожгла его дочь на Римском Форуме и заставила магистратов похоронить ее на Марсовом поле. Я говорю это без намерения оскорбить почтенного консуляра Гнея Помпея Магна, чьею женой она была. Но факт остается фактом, Гай Цезарь манипулирует римским народом, как хочет, а тот делает все, чтобы ему угодить.

 Страница 
  Перейти
Назад1…113114115116117118119…220Вперед
  Вернуться к просмотру книги   Перейти к Оглавлению


Перейти
При этих словах Помпей царственно наклонил голову с выражением безмерного горя и смятения на лице.

Курион сидел и слушал с непроницаемым видом, но на сердце у него скребли кошки. Речь была очень продуманная и очень дельно составленная, она звучала так, словно во всем опиралась на конституцию. Она хорошо принималась и сенаторами среднего яруса, особенно теми, кто мало понимал, чью сторону взять, и теперь словно бы прозревал. Ибо в ней была одна неопровержимая вещь — своевольство Цезаря, о котором все знали. Как теперь убедить этих олухов, что Риму оно не во вред? Что Цезарь пошел на такое самоуправство лишь для того, чтобы урезонить германцев, готовящихся к походу на Рим? Он беззвучно вздохнул, втянул голову в плечи и вытянул ноги, прислонившись спиной к холодному бело-голубому мрамору курульного возвышения.

— Я говорю, — продолжал Гай Марцелл-старший, — что сейчас настал момент положить конец беззаконным действиям этого человека, чей род столь знатен, а связи столь крепки и обширны, что он вполне искренне считает себя вправе выходить за рамки законности и принципов mos maiorum. Он, собственно говоря, второй Луций Корнелий Сулла. Высокородный и хитроумный, способный на все ради удовлетворения своих лишь желаний. Мы все знаем, что произошло с Суллой дальше и что при Сулле сталось с Римом. Понадобилось больше двадцати лет, чтобы восполнить ущерб. Но жизни, которые он отнял у римлян, уже не вернуть, и ничем не смыть унижений, которым он подверг нас. Он был автократом, узурпировавшим власть, чтобы сеять жестокость.

Гай Марцелл глубоко вздохнул, покачал головой.

— Я не утверждаю, что Гай Цезарь намеревается сделаться вторым Суллой. Но все члены древних патрицианских семей одинаковы. Они считают себя чуть ниже богов и искренне верят, что все им разрешено и все им под силу.

Он глубоко вздохнул и в упор посмотрел на самого молодого дядю Цезаря, Луция Аврелия Котту, который во все годы проконсульства Цезаря сохранял невозмутимую беспристрастность.

— Вы все знаете, что Гай Цезарь намерен баллотироваться на вторичное консульство. Вы все также знаете, что Палата отказалась разрешить Гаю Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру в отсутствие. Для регистрации он должен пересечь померий и войти в город, что тут же лишит его губернаторских полномочий. После чего многие из присутствующих, и я в том числе, незамедлительно обвинят его в массе неправомочных деяний. Деяний предательских, почтенные отцы! Таких, как незаконный набор легионов для вторжения в земли не воюющих с нами племен. Таких, как образование колоний из людей, не имеющих права быть римскими гражданами. Таких, как убийство послов, пришедших к нему с доброй волей. Это измена! Цезаря будут судить, и на Форум придет больше народа, чем в день суда над Милоном. Он не избежит наказания. Оно будет справедливым. Но начать вершить эту справедливость мы можем прямо сейчас. Я вношу предложение лишить Гая Юлия Цезаря его проконсульских и губернаторских полномочий, как и права командовать армией, сегодня, в мартовские календы, в год консульства Луция Эмилия Лепида Павла и Гая Клавдия Марцелла.

Курион не двинулся, не выпрямился, не изменил положения ног. Он лишь сказал:

— Я налагаю вето на твое предложение, Гай Марцелл.

Коллективный вздох четырехсот пар легких был подобен порыву ветра, за которым последовали шорохи, бормотание, скрип стульев, несколько хлопков.

Помпей вытаращил глаза, у Агенобарба вырвался продолжительный стон, а Катон словно бы онемел. Первым опомнился Гай Марцелл-старший.

— Я предлагаю лишить Гая Юлия Цезаря его полномочий, его провинций и армии.

— Я налагаю вето на твое предложение, младший консул, — повторил Курион.

Наступила удивительная тишина, никто не шелохнулся, не сказал ни слова. Все глаза устремились на Куриона.

Катон вскочил.

— Предатель! — заорал он. — Предатель, предатель, предатель! Немедленно арестуйте его!

— О, чушь! — выкрикнул Курион. Он поднялся со скамьи и вышел на середину пурпурно-белой площадки, где и встал, широко расставив ноги и высоко вскинув голову. — Чушь, Катон, и ты это сам знаешь! Ты и твои лизоблюды провели декрет, не имеющий даже отдаленного отношения к конституции! Ни один декрет, принятый не в период военного положения, не может лишить законно избранного плебейского трибуна его права на вето! Я налагаю вето на предложение младшего консула! Это мое законное право! И не пытайся внушить мне, что меня ждет скорый суд за измену и падение с Тарпейской скалы! Плебс никогда этого не допустит! Кем ты себя возомнил, патрицианский подпевала? Для человека, вечно твердящего о высокомерии патрициев, Катон, ты сам ведешь себя как настоящий патриций! А потому сядь и заткнись. Я налагаю вето на предложение младшего консула!

— Замечательно, — послышалось от дверей. — Курион, я восхищаюсь тобой! Я преклоняюсь перед тобой! Замечательно! Превосходно!

В дверном проеме стояла Фульвия, освещенная солнцем. Живот ее под оранжевым шифоновым платьем заметно круглился, щеки пылали, глаза сияли.

Гай Марцелл-старший затрясся, теряя терпение.

— Ликторы, уберите эту женщину! — закричал он. — Выкиньте ее на улицу, там ей место!

— Не смейте трогать ее! — прорычал Курион. — Где это сказано, что римлянин любого пола не может полюбопытствовать, что творится в Сенате при открытых дверях? Только дотронься до внучки Гая Семпрония Гракха, и тебя разорвут на куски те люди, которых ты считаешь презренной, необразованной чернью, Марцелл!

Ликторы заколебались. Курион воспользовался моментом. Он прошел к двери, взял жену за плечи и пылко поцеловал.

— Ступай домой, Фульвия, ты молодец.

И Фульвия, чуть улыбаясь, ушла, а Курион вернулся в центр курии и насмешливо посмотрел на Марцелла.

— Ликторы, арестуйте этого человека! — дрожа от гнева, выкрикнул тот. Пена скопилась в уголках его рта. — Арестуйте его! Я обвиняю его в измене! Бросьте его в Лаутумию!

— Ликторы, стойте там, где стоите! — безапелляционно повелел Курион. — Я — плебейский трибун, которому препятствуют выполнять мои прямые обязанности. Я воспользовался моим правом вето на законном собрании Сената, и на данный момент не существует закона, который бы мне это запрещал! Я приказываю вам арестовать младшего консула за попытку не дать избраннику плебса исполнить свой долг! Делайте же, что вам говорят! Арестуйте Гая Марцелла!

До сих пор сидевший в оцепенении Павел с трудом поднялся на ноги и жестом приказал старшему ликтору постучать фасциями по полу.

— Тихо! Тихо! — закричал он. — Я требую тишины! Успокойтесь!

— Это я собрал Сенат, а не ты! — завопил Марцелл-старший. — Павел, не суйся не в свое дело!

— Я — консул с фасциями! — прогремел обычно апатичный Павел. — А значит, я веду это собрание, младший консул! Сядь! Все сядьте! Я требую тишины, иначе прикажу ликторам всех разогнать! Катон, закрой рот! Агенобарб, даже не думай что-нибудь вякнуть! Я требую тишины! — Он сердито уставился на Куриона, похожего на строптивую и беспечную собачонку, ничуть не страшащуюся волчьей стаи, готовой наброситься на нее. — Гай Скрибоний Курион, я уважаю твое право на вето, и я согласен, что препятствовать тебе неконституционно. Но я думаю, Палата должна знать, почему ты так поступил. Говори.



Курион кивнул, пригладил волосы, облизнул губы. Хорошо бы глоток воды! Попросить? Но это примут за слабость.

— Благодарю, старший консул. Не было нужды распространяться о том, какие меры многие из собравшихся планируют предпринять против проконсула Гая Юлия Цезаря. Со стороны младшего консула это было и неуместно, и неприлично. Ему стоило ограничиться лишь изложением причин, по каким он предлагает лишить Гая Цезаря проконсульства и провинций.

Курион пересек площадку и встал спиной к дверям, теперь закрытым. С этой точки он мог видеть лица всех, включая статую и тех, кто сидел перед ней.

— Младший консул заявил, что Гай Цезарь напал на мирную территорию, не принадлежавшую Риму, чтобы снискать себе еще большую славу. Однако на деле это не так. Царь свевов-германцев Ариовист заключил соглашение с кельтскими секванами, позволяющее его народу осесть на одной трети принадлежащих секванам земель. И чтобы установить дружеские отношения с германцами, Гай Цезарь нарек царя Ариовиста другом и союзника Рима. Точнее, он дал ему этот статус, скрепив его договором. Но царь Ариовист нарушил договор, переправив через Рейн значительно большее количество свевов и тесня секванов. Те, в свою очередь, потеснили эдуев, давно находящихся с нами в союзе. Гай Цезарь выступил на защиту эдуев, ибо обязан был им помочь. Затем, лично оценив мощь германцев, Гай Цезарь решил заручиться поддержкой кельтов и белгов Длинноволосой Галлии и лишь потому пошел в их земли, а вовсе не с целью развязать неправедную войну.

— Курион! — крикнул Марк Марцелл. — Вот уж не думал, что сын такого отца станет подлизывать чье-то дерьмо! Ерунда! Человек, желающий заключить договор, не берет с собой войско!

— Тихо! — громыхнул Павел.

Курион покачал головой, словно бы сожалея о глупости замечания.

— Он пошел туда с войском, потому что является осмотрительным человеком, Марк Марцелл, а не таким идиотом, как ты. Ни одно римское копье не было брошено с агрессивными целями, ни одно племя не было разорено. Цезарь заключил там множество договоров о дружбе. Законные и реальные, все они висят в храме Юпитера Победоносного. Пойди и взгляни на них, если не веришь! И только когда эти договоры были нарушены галлами, римские копья нашли свои цели, а мечи покинули ножны. Прочти «Записки» Гая Цезаря, ты можешь купить их в любой книжной лавке! А то мне сдается, что ты с ними не знаком. Ты что, клевал носом, когда его отчеты зачитывались в Сенате?

— Ты не достоин называть себя Скрибонием Курионом! — с горечью сказал Катон. — Изменник!

— Это спорный вопрос, Марк Катон! — заметил Курион, хмурясь. — По мне, так изменником являешься ты. А я использовал свое право вето исключительно потому, что мне стало ясно, что и младший консул и остальные boni намерены ущемить права человека, которого нет сейчас среди нас. Мне это не по нраву. Здесь не судилище, но и в судах обвиняемым дается возможность себя защитить. И я, как плебейский трибун, всего лишь ратую за справедливость. Я повторяю, Гай Цезарь не был агрессором в Длинноволосой Галлии. А на заявление, что он набирал легионы без соответствующих полномочий, я хотел бы ответить, что вы сами санкционировали подобное рекрутирование и согласились платить дополнительно набранной армии, поскольку ситуация в Длинноволосой Галлии все ухудшалась.

— Это было уже после противоправного рекрутирования! — крикнул Агенобарб. — После! Принятие факта санкционированием назвать невозможно!

— Позволь мне не согласиться, Луций Домиций. Разве эта Палата не выносила благодарностей Цезарю? И разве казна когда-нибудь заявляла, что не имеет санкций принимать деньги, которые Цезарь сюда присылал? Власть всегда нуждается в деньгах, ибо сама их не зарабатывает. Она лишь горазда их тратить.

Курион резко обернулся, чтобы посмотреть на Брута, который на глазах сжался.

— Отчего-то boni не считают действия своих сторонников достойными порицания. А потому задаю вам вопрос. Какие действия большинство членов этой Палаты сочло бы более предпочтительными? Жесткие, неприкрашенные, но очень законные репрессалии Гая Цезаря в Галлии или тайные, жестокие и очень незаконные репрессалии Марка Брута, совершенные им по отношению к старейшинам кипрского города Саламин, когда они не смогли уплатить его миньонам сорок восемь процентов накрутки на их общий долг? Я слышал, что Гай Цезарь судил некоторых галльских вождей и казнил их. Я слышал, что Гай Цезарь убил много галльских вождей на поле сражения. Я слышал, что он отрубил руки четырем тысячам галлов, которые ополчились на Рим. Но нигде я не слышал, что Гай Цезарь одолжил кому-то деньги, а потом посадил своих должников под замок и держал их там, пока они не умерли с голоду! Именно это проделал Марк Брут, этот выдающийся представитель римской сенаторской молодежи!

— Это подло, Гай Курион! — прошипел Брут сквозь зубы. — Старейшины Саламина умерли не по моей воле.

— Но ты ведь осведомлен об их участи, разве не так?

— Да, но лишь из письма Цицерона.

Курион критически хмыкнул и опять обратился к собравшимся.

— Что же до заявления, будто бы Цезарь незаконно предоставлял кому-то римское гражданство, то покажите мне, где он действовал не точно так же, как наш любимый, но пребывающий не в ладу с конституцией Гней Помпей Магн! Или, раньше, Гай Марий! Или любой губернатор провинций, образовывавший когда-либо колонии! Кого набирают в них? В своей массе людей, не являющихся гражданами Рима, но проявляющих к Риму лояльность. Это давняя практика, почтенные отцы, и завел ее не Гай Цезарь. Это стало частью mos maiorum — предоставлять римское гражданство тем местным жителям, которые легально, преданно и героически служат нашему делу. И ни один легион Цезаря нельзя назвать вспомогательным! Костяк каждого составляют чистопородные римляне.

Гай Марцелл-старший презрительно фыркнул.

— Для человека, который заявил, что сейчас не время и не место устраивать судилище, Гай Курион, ты только и делаешь, что ведешь себя как адвокат, защищающий Цезаря на судебном процессе.

— Да, это практически так, — согласился с легкостью Курион. — Но я уже перехожу к сути вопроса. Речь пойдет о письме, которое Сенат послал Гаю Цезарю в начале прошлого года в ответ на просьбу Цезаря отнестись к нему точно так же, как к Гнею Помпею Магну, который недавно баллотировался на консульство in absentia, являясь одновременно куратором по заготовке зерна и губернатором обеих Испании. «Конечно, без проблем!» — вскричали тут многие и с неприличной поспешностью прогнали это неконституционное дельце через плохо посещаемое Трибутное собрание! Но Гаю Цезарю, во всех отношениях ни в чем не уступающему Помпею Магну, эта же Палата не постеснялась сказать: «Поешь-ка ты говна, Цезарь!»

Отважный маленький терьер показал зубы.

— Я скажу вам, почтенные отцы, что я намерен делать. Я буду продолжать налагать вето на вопрос о губернаторстве Цезаря до тех пор, пока Сенат Рима не согласится отнестись к Гаю Цезарю именно так, как он отнесся бы к Гнею Помпею Магну. Я отзову вето лишь при условии, что любая акция по отношению к Гаю Цезарю тут же будет применена и к Гнею Помпею! Если Палата лишит Гая Цезаря полномочий, провинций и армии, всего этого одновременно должен лишиться и Гней Помпей!


Все, как по команде, выпрямились. Помпей, потерявший всякое сходство со своей статуей, изумленно таращился на Куриона. Консуляры, лояльные к Цезарю, во весь рот улыбались.

— Молодец, Курион, так их, так их! — крикнул Луций Пизон.

— Заткнись! — заорал ему Аппий Клавдий.

— Я предлагаю, — вопил Гай Марцелл-старший, — тут же лишить Гая Цезаря полномочий, провинций и армии! Лишить!

— Я налагаю вето на это предложение, младший консул, если ты не добавишь к нему, что полномочий, провинций и армии лишается и Гней Помпей!

— Палата постановила считать наложение вето на вопрос о проконсульстве Гая Цезаря изменой! Ты изменник, Курион, и я сам прослежу, чтобы тебя предали смерти!

— Я и на это налагаю вето, Марцелл!

Павел поднялся с кресла.

— Собрание закончено! — прорычал он. — Закончено! Все — вон отсюда!


Пока сенаторы покидали курию, Помпей недвижно сидел на стуле, уже без особой радости разглядывая свою статую. Примечательно, что ни Катон, ни Агенобарб, ни Брут, ни кто-либо из других boni не подошел к нему, что могло бы быть истолковано как просьба прийти поговорить. Только Метелл Сципион присоединился к нему. Когда все вышли, они вместе покинули курию.

— Я поражен, — сказал Помпей.

— Не больше, чем я.

— Что я сделал Куриону?

— Ничего.

— Тогда почему он накинулся на меня?

— Не знаю.

— Он — человек Цезаря.

— Теперь мы уверены в этом.

— Впрочем, я никогда ему не нравился. Он клеймил меня и в год консульства Цезаря, и потом.

— Тогда он был человеком Публия Клодия, а Клодий всегда ненавидел тебя.

— Но все-таки, почему именно я?

— Ты — враг Цезаря, Магн.

Голубые глаза на отекшем лице удивленно расширились.

— Я не враг Цезарю! — возразил надменно Помпей.

— Чушь. Разумеется, враг.

— Подумай, что ты несешь, Сципион? Хотя умом ты не блещешь.

— Это правда, — спокойно согласился Метелл Сципион. — Вот почему вначале я и ответил: не знаю. А потом понял. Я вспомнил, что говорили Катон и Бибул. Ты ревнуешь к способностям Цезаря. В самой глубине души ты боишься, что он тебя обойдет.

Они вышли из курии не через парадную дверь, а через боковую, выводящую в перистиль виллы, по меткому выражению Цицерона притулившейся к театру, как шлюпка к яхте.

Первый Человек в Риме кусал в гневе губы. Метелл Сципион всегда говорил то, что думал, ничуть не интересуясь, как к этому отнесутся. Тот, кто родился Корнелием Сципионом и в чьих жилах течет кровь Эмилия Павла, может позволить себе спокойно высказываться без оглядки на кого-либо. Даже на Первого Человека в Риме. А Метелл Сципион вдобавок к своей родословной имел и еще кое-что — огромное состояние, которое он унаследовал, будучи усыновлен богатым плебейским семейством Метел лов.

Да. Он попал в точку, хотя вслух Помпей этого признавать не хотел. Опасения зародились в ранние годы пребывания Цезаря в Длинноволосой Галлии, а его победа над Верцингеторигом облекла их в конкретную форму. Помпей уничтожил отчет, в котором подробно описывалась эта кампания, пришедшаяся на год его третьего консульства. Цезарь затмил его. Просто затмил. Ни одного неправильного решения. Высококвалифицированный подход к войне. Молниеносность перемещений. Несгибаемая стратегия при немыслимой гибкости в тактике. А его армия! Почитает его, словно бога. Действительно почитает, легионеры преклоняются перед ним. Он же ведет их сквозь шестифутовую снежную толщу. Он их выматывает, морит голодом, заставляет вершить титаническую работу. А они ему всецело преданы. Только идиоты могут твердить, что эта преданность куплена им! Тот, кто дерется за деньги, увиливает от смерти. А люди Цезаря готовы умереть за него тысячу раз.

«У меня никогда ничего подобного не было, хотя я думал, что было, когда собрал своих пиценских клиентов и отправился с ними под руку Суллы. Тогда я верил в себя, верил, что мои люди любят меня. Возможно, Испания и Серторий отняли у меня эту веру. И я вынужден был смотреть, как они умирают вследствие моих грубых ошибок. Ошибок, которых он не делает никогда. Испания и Серторий заставили меня прийти к выводу, что побеждают числом. С тех пор я никогда не вступал в бой без ощутимого численного перевеса. И в будущем никогда не вступлю. А он сражается с малыми силами, потому что верит в себя, потому что не сомневается в своих людях. И все-таки не теряет солдат понапрасну, не ищет сражений. Предпочитает решать споры мирно. А потом вдруг отрубает руки четырем тысячам галлов, считая это самым действенным способом обеспечить длительный мир. И пожалуй, он прав. Сколько людей он потерял под Герговией? Сотен семь? И он оплакивал их! В Испании я одним махом потерял вдесятеро больше, но не уронил ни слезинки. Может быть, больше всего я боюсь его ужасающей рациональности. Даже в порыве гнева он способен себя контролировать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. Да, Сципион прав. В глубине души я понимаю, что Цезарь лучше меня».