Побудь мной

   Он тяжёлый. Сейчас мне кажется, что он настолько же тяжёлый, насколько должен. Если в тебе недостаточно силы, чтобы держать его на вытянутой руке, то сил и решимости сделать это не найдётся и подавно. Очень символично, что он мал, но так холоден, расчётлив и беспощаден. Также как поступок. Такой же, как это опрометчивое решение. Да… потому что иного действия, что могло бы представить собой безвредную альтернативу, нет. Или я её не вижу, по крайней мере. Или не хочу искать, уж точно.
   Мне достаточно убежать. Взять в руку, одним резким движением оттолкнуться от задуманного и убежать прочь. Всего-то. Почему же я этого не делаю? А просто продолжаю идти.
   Здесь всегда было холодно. Особенно таким вечером, как сейчас. И это естественно для набережной улицы. Сейчас, зимой, здесь снуют суетливые занятые люди, проходя мимо тебя, не замечая или просто отводя взгляд. Улица отнюдь не пустая. Здесь есть парочка кафе через дорогу, речной порт, аллея. Красота природы, чудесный белый снег, голые сырые деревья. Но, кажется, что этого не замечает никто вокруг. Никто, кроме меня. Но я не лучше их. И даже не другой. Такой же, лишь чувствующий себя в данный момент по-другому. Я лишь нахожусь в череде иных событий, отличных от тех, что заботят прохожих. Они просто отворачиваются от меня, как отворачиваются от чего-то неприятного. Можно подумать, что сам мой внешний вид внушает им стыд. Не то одиозный, не то просящий сострадания, подобно калеке у входа в супермаркет. Они отворачиваются от меня, как от прыща на плече. Заметить его они могут, но не хотят. И с удовольствием бы выдавили, но это слишком болезненно, учитывая, что он уже становится чёрным угрём, а то и чиреем, как на морщинистом лице бродяги. Им нет дела до меня, они проходят мимо. И я отплачиваю им той же монетой. Я стараюсь не обращать внимания на них. Будто мы поссорились – все мы. Из-за какой-то мелочи, как будто даже жалея об этом, но оставляя это чувство глубоко в голове.
   Мой карман топорщится, но этого почти незаметно из-за чёрного пальто, которое на мне надето.  Этот груз испытывает на прочность ткань подкладки, а мысль о задуманном с каждой секундой всё больше напрягает мозг. Я потею даже несмотря на лютый холод. Я хочу, но не могу. Или не хочу, но способен. Я сам уже запутался в рассуждениях. Кажется, могу объяснить себе и обосновать такой поступок, но нет. Откуда-то от здравого смысла и совести звучит молебный клич. Эти чёртовы три буквы, которые слишком часто перечёркивали мои чувства. Топтали и растерзывали всю мою жизнь. Всю жизнь, на протяжении всего её пути. До сегодняшнего дня. Такое же маленькое, незначительное слово, как орудие в моём внутреннем кармане, что трётся о грудь. Такое же, как задуманное мною. Злодейство. Искупитель, спаситель, каратель или просто мерзкая сволочь? От одних только мыслей на эту тему всё сильнее хочется перерезать себе горло. Если ты мразь и осознаёшь это, то лучшим поступком в жизни будет избавление себя от неё. Спасение людей от собственных поступков, отречение от бессонных ночей наедине с совестью, после очередных выходок. Кто сказал, что ублюдки не страдают? Может, в них просто есть что-то злобное, колющее, едкое. Может, это и есть демоны? Склизкая пакость, что нашёптывает тебе в ухо, как залетевшая в него жужжащая муха. Щекочущая слуховой канал скатофага, желающая от тебя только разложения ещё при жизни. Простит ли Бог, если я буду совершать зло людям и каждодневно сочувствовать им, раскаиваясь при этом? Сам я не в силах ответить на этот вопрос. Попадают ли одержимые на небеса? Мне бы хотелось в это верить, наверное. Однако совсем не уверен, что так было бы справедливо.
   Он задел меня плечом и крикнул вдогонку матом. Какой-то прохожий, а не Бог. Хотя я и чувствую, что он от меня тоже не в восторге. Парень крикнул что-то о моей внешности, сексуальных пристрастиях и роде занятий моей матери. Уверен, если бы он знал, что мне не составит труда приставить к его промежности тяжёлое содержимое моего кармана, то не говорил бы всего этого. Помимо всего прочего, если бы он лично знал мою мать, то никогда и не подумал так о ней говорить. Она слишком замечательная женщина. Забавно, сколько чудесных людей было раньше вокруг меня. Ещё забавней, сколько из них испортило мне жизнь. Но это не страшно. Я помолюсь за них. Перед смертью.
   Ветер гуляет пробивающий. Я почти ощущаю, как мои продрогшие кости морозят налипшие маслы, хрящи и мясо. Лицо онемело от летящих навстречу ледышек-снежинок. Не могу пошевелить мышцами вокруг рта. Мне даже не ясно застыла ли гримаса лыбящегося мима или такое же сосредоточенное выражение, как у всех тех, кто попадается мне в моём спонтанном передвижении. Они вроде этих снежинок стремятся навстречу мне, хотя и сворачивают мимо. Можно было бы решить, что мне таким образом невербально выказывают уважение, уступают дорогу, но я-то знаю, что дело обстоит совсем иначе. Совсем наоборот. Сила предубеждения. Глубина въевшегося менталитета. Что ж, да мне и всё равно. Мне почти не грустно.
   Вот оно – то, что я искал. Через дорогу, на цокольном этаже здания расположились «Продукты». В этом небольшом магазинчике и найду ответ на любой вопрос.
   Я без труда и особой траты времени пересёк отделяющую нас друг от друга дорогу. Кажется, люди, сидящие в автомобилях, тоже не желают сталкиваться со мной. Соскребать с лобового стекла и капота мозги такого как я вряд ли представляется лучшим времяпрепровождением для большинства из них. А говорят, что между пешеходом и автомобилистом существует разительная разница. В любом случае, какая досада для меня!
   Никакой очереди. Не считая молодого человека, что забежал за сигаретами и суетливо рылся в карманах в поисках мелочи. Пока его обслуживали, я искал необходимую животворящую воду. Как же я облажался – цена на неё была заметно выше, чем мне запомнилось. Мне не хватало почти сотни. Чёрт, надо было брать больше денег. Что ж, делать нечего – выхожу.
   Закуривая предпоследнюю сигарету, я невольно подозвал к себе в голову идею. Я так зол, и так обижен. В этом кошмаре, в котором оказался, мне даже водку купить не на что. Так что, собрав в себе всё это, мне захотелось пойти на ещё один отчаянный шаг, пока предыдущая доза алкоголя не выветрилась на морозе совсем.
   Я шёл в поисках прохожих, но никто не попадался. Только что мне навстречу шли чуть ли не толпы, а теперь нет ни одного. Как будто они почуяли, что я готов убить любого, кто не даст мне денег на последнюю просьбу. При таком раскладе я даже хочу выпить виски. Пусть раскошеливаются. Все эти сволочи и твари, из-за которых я ненавижу себя, ненавижу весь мир и свою сраную жизнь. Пришло время платить.
   За углом здания виднелась цель. Я вошёл во двор. Ей оказалась девушка. Сойдёт, пожалуй.
   Это была хрупкая низкая девчушка в бирюзовой куртке. Она даже выглядела привлекательно. Красивое, румяное лицо, изящная фигурка, такая лёгкая походка. Жаль, что ей придётся стать свидетельницей моего позора. Увы, ничего не могу с этим поделать. Всё уже решено.
  - Мелочи не найдётся? – резко выпал я на неё, как только мы приблизились на достаточную дистанцию.
  - Ой, здравствуйте. – округлила она свои подведённые глаза и захлопала ресницами. – Нет, к сожалению, у меня нет.
   Моя рука двинулась к сердцу, к заветному карману.
  - А на что Вам не хватает? – проявляя участие, наклонила она голову к левому плечу. – Продрогли, должно быть. Может, хотите чая? Здесь недалеко есть кафе, там навынос выдают.
   Рука медленно начала опускаться. Такого я не ожидал, почему-то. Да уж, и почему, спрашивается?
  - Да я… я собирался…
  - А, Вы голодны! – пуще прежнего загорелась она. В вечернем свете дворового фонаря её глаза блеснули даже ярче него самого.
   - Там можно и суп заказать, если хотите. – сказала она. – Или булочек горячих, но это несерьёзно, мне кажется.
   Девушка была не такой. Не была такой, вернее. Она совершенно по-иному держалась рядом со мной. В её взгляде не было ни укора, ни презрения. Кажется, она вообще чувствовала себя чуть ли ни уютно рядом со мной. Мне показалось, что в её глазах читается забота. И желание помочь. Неужели?
  - Давайте я Вас провожу. У меня сегодня пару отменили, как часто бывает на заочке, так что я вполне могу Вам помочь.
  - С-спасибо… – промямлил я. Зрачки замылились, подступали слёзы.
   Я не знаю, что на меня нашло. Но такого взгляда не видел очень давно. Пусть даже она не понимает кто я. Не знает всего, что со мной случилось. Не в курсе того, что я натворил. Она даже не подозревает, что мне хотелось сделать с ней. Но ведь все прохожие этого тоже не знали. Так почему же они обходили меня стороной? Потому что я так выгляжу? Выгляжу и чувствую себя точно, как отброс или того хуже. Интуиция или предубеждение срабатывало у тех людей?
   Я достал пистолет и опустил правую руку, сжимая его – а девушка в момент отпрянула с испуганным видом. Я упал на колени, закрыл лицо руками. И разрыдался...
  - От меня отвернулись все… – всхлипывал я – Все, кого я считал своими друзьями, близкими, родными. Они видели во мне лишь реализацию собственных желаний… Я сыт по горло этим! Моя жена ушла к любовнику... какому-то тупому боксёру… и я убил её… и его тоже.
   У меня напряглось всё лицо в стенаниях. Чувствовалось, как вены на лбу готовы взорваться. Из глаз текли тяжёлые слёзы. Это отвратительное чувство собственной ничтожности меня уничтожало. Мне хотелось кричать от злости к самому себе. Но я только продолжил исповедь перед испуганной невинной двадцатилетней девочкой. Кажется, она сама вот-вот издаст вопль отчаяния.
  - Уже семь дней я хожу по улице в своём сраном пальто!.. Из квартиры я захватил только несколько оставшихся тысяч и купленный пострелять пистолет… из него я и... Ненавижу себя! – заорал я изо всех сил. – Мне надоело скитаться... Сегодня я начал приходить в себя от выпитого алкоголя. У меня банально кончились на него деньги. – Нервно, уверен, словно психически нездоровый, засмеялся я.
   Вытер рукавом левой руки глаза и начал потихоньку вставать. Девушка же в этот момент суетливо рылась в сумочке.
  - …и сегодня собирался покончить с собой. – продолжил я. – Но Вы…
   Я резко замахнулся бросить пистолет в сторону. Со всей силы, наотмашь, словно скидывая с себя тяжёлый груз. Всю тяжесть поступка, слабости, всего страха, гнева, ненависти и тоски… Но вмиг услышал раздавшийся выстрел – разнервничавшись сложившейся ситуацией, приняв мои движения за угрозу, девушка пальнула из своего карманного ПСМ, который, по-видимому, нервно искала в своей сумочке.
   Я упал на спину, неудобно больно раскинув ноги. Судорожно попытался вдохнуть. Что-то тёплое начало обволакивать мои плечи, но по ним прошёл и озноб. Холод… В тот момент я почувствовал его сполна. Да такой, какой никогда раньше не испытывал.
   Я услышал спешный топот ботинок. Бег. Жужжание лампочки фонаря и бульканье крови в правом лёгком. Но отдельно от улицы в голове звучало что-то другое… Я попытался прислушаться, но это было непросто. Какой-то странный шум гудел в ушах. Я не мог понять, на что он похож: на журчание ручья, детское пение – или скрежет, шёпот и ехидный смех. Трудно вслушиваться, но, закрыв глаза, по прошествии минуты, мне удалось различить зовущие меня голоса.

***

   Они хорошо занимаются. Сегодня, может быть, даже лучше, чем обычно. Их тревога о том, что им предстоит, действует должным образом почти всегда. Влияет как некое ощущение недостаточной подготовленности, страх оказаться неполноценным в сравнении с другими. Хотя на самом деле эти ребята бойцы – про них уже можно так сказать, и я не боюсь этого делать. Не вслух, правда, не на тренировках. Я их хвалю и пытаюсь приободрить, но стараюсь быть аккуратнее. Ведь они могут расслабиться, неправильно понять и решить, что достаточно готовы. Но с этим всегда есть загвоздка – ты никогда не готов достаточно хорошо. И не узнаешь, насколько хорош, пока не наступит тот самый момент – твой бой. Я же имею в виду то, что ребятам под силу превозмочь лень и обуздать эту сопливую боязнь, идти к своей пусть маленькой, но всё же вполне чёткой цели. Так каждый из стоящих передо мной парнишек до десяти лет – настоящий боец. Я всегда это чувствую. Их немного. Они знают, зачем пришли и для них это не просто так. Им хочется этим заниматься. Потому они и уделяют этому столь много внимания и времени. Потому они и хороши.
   - Тимофей, не увлекайся! Следи за дыханием! Потолкайся, копи силы. Уклоняйся, иди на обман. Выпад на правую и боковой левой. Красавец, так держать! Артём, держи левую расслабленнее! Ты слишком зациклился на ней. Вот так! Покидай, покидай её!
   Наш спортзал расположен в подвале школы. Конечно, раньше было намного хуже, но условия прямо скажем и сейчас не самые лучшие. Ободранный деревянный пол, выцветшая краска на стенах, маловато снарядов и лютый холод. Если постоянно не двигаться, то можно здорово подмёрзнуть. Когда пару лет назад здесь обосновался, сетовал на отсутствие окон как источников естественного света, теперь же благодарен за это, ибо лишний холодный воздух нам тут ни к чему. Поэтому всё время бегаем и скачем, будто не холод заставляет двигаться, а раскалённый добела пол. Вначале так и играли с теми, кто младше, но из этого ничего хорошего не вышло. Они увлеклись игрой слегка больше, чем боксированием. Сейчас же всё в порядке. Они правильно двигаются, правильно бьют. Разобрались по парам и бьются в спаринге прямо на этом изодранном полу.
   Через неделю у каждого из них состоится первый бой в этом году. Ну, не у всех он будет совсем первым, конечно, но всё же волнуются мальчишки, я же вижу. И ещё бы! На многих из них такое давление оказывается со стороны родителей. Их отцы ждут немалых достижений уже в ближайшем будущем. Колькин, к примеру, уже во всеуслышание самодовольно заявляет, что его сын делает хорошие успехи в боксе. Отчим Кирилла тоже регулярно интересуется прогрессом своего пацана. Вот папа Тохи переживает, что его сынишка забывает прикрываться после серии ударов и не часто уделяет внимание уклонам от нападения, предпочитает всё так сносить. Но он и вправду стойкий. Чуть ли не оловянный – его черепушка выдержит. Однако, я, само собой, не устаю ему напоминать об этих недочётах. Если в этом возрасте пропускать не так опасно, то в будущем может плохо кончиться. От особенно могучих ударов в нос даже умирали – были случаи. Если же над этим недочётом поработать, парень далеко пойдёт. Может, даже дальше другого Артёма, чей папашка чересчур остервенело желает для своего отрока заполучить разряд. Очевидно, мечтает выдать это за собственную неоспоримую заслугу. Дело в том, наверное, что в прошлом его чуть было не лишили родительских прав из-за пьянства. Потому мне его увлечённость кажется немного наигранной, будто он не исправился, а лишь хочет доказать, что по-прежнему контролирует ситуацию, и как только добьётся неоспоримых доказательств, начнёт кутить с былой страстью. Хотя должен признать, что хоть мне и известно, что он закодирован, приятно видеть его на каждой тренировке мальчика. Так не делают и ни в чём не провинившиеся отцы. В том, может, и дело. Им всем и без того кажется, будто предостаточно делают для семьи, зарабатывая деньги. Хорошо бы им всем напомнить, что значит быть отцом, ведь их отношение больше похоже на поведение выплачивающего алименты с одной лишь разницей, что в сумму входит и совместное проживание. Но этого я сделать не могу уж точно. Всё-таки это не моё дело. Да и кто я такой, чтобы учить их, как воспитывать детей. Тренер младшей группы по боксу с образованием физрука и однушкой на плечах, даже не связанный серьёзными отношениями ни с одной девушкой – тот ещё советчик в делах семейных, должен сказать.
   - Гонг! Отдохните чуть-чуть. Ещё раунд и будем закругляться на сегодня.
   Правда... есть одна. Но, вообще-то, связь с ней нельзя назвать отношениями в принципе, а не то что серьёзными. Иногда мне кажется, мы счастливы, иногда – более чем нет. Разве треугольник с богачом и нищим по разные стороны от вершины можно назвать чем-то серьёзным? Что-то я сомневаюсь... Она и сама говорит, что хочет, но не может от него уйти. Не потому что боится его, конечно. Просто ей кажется, что ещё есть возможность спасти брак и вернуть утраченное куда-то счастье, и пока это ощущение не сойдёт на нет, она будет с ним. Она такого не говорит, но я почти уверен в этом. От того мне кажется, что я лишь развлечение для неё. Какая-то игрушка, с которой она забавляется, ожидая у моря погоды. А иногда, что она действительно испытывает ко мне что-то сильное.
   - Работай-работай-работай! Не ленись, Кирилл! Я знаю, все вымотались, но нужно выложиться. Сейчас последний раунд – всё решается именно на нём. Знаешь, сколько раз побеждающих по очкам выводили в нокаут в последним раунде? Один только Мухаммед Али на этом приёме карьеру построил. Будь внимательнее! Не показывай свою усталость! Либо попытайся уложить соперника, либо держись молодцом и не подставляйся лишний раз под прямые.
   Он и впрямь молодцом, этот парнишка. Лучше меня в его возрасте скачет. Хотя мою карьеру в боксе и не назовёшь успешной. Как там говорится? Кто не умеет, тот идёт преподавать? Это точно про меня.
   - Гонг! Давайте, ребята, поделайте пресс, растянитесь хорошенько, скакалку тоже берите, попрыгайте немного. Только не переусердствуйте – и без того ноги хорошо поработали сегодня.
   Хорошие всё-таки они, эти дети. Несмотря на мнение о поколении зависимых от компьютера, я наблюдаю каждый день другую картину. Мои ребята дружны. Вместе играют в волейбол летом, вместе собираются на каток. Кажется, таким не представляется интересным играть дома в стрелялки, держа в руках лишь клавиатуру и мышь. Таким хочется носиться по лужам с деревянным автоматом и рукой подзывать отряд в битву. А может... Может, просто материальное положение семей провело эдакую незримую линию, делящую двор на тех, кто сидит на скамейке с планшетом в руках, играя в Angry birds – и на тех, кто без оглядки гоняет по выдуманной местности, чтобы встретить неведомое и принять бой. А может, и нет. Я не знаю. Я всего лишь бедный тренер пришкольной секции.
   - На сегодня достаточно, ребята! Вы хорошо поработали! Все молодцы. Жду вас в понедельник в это же время! Всем спасибо!
   Ребята поблагодарили и засобирались. Я пошёл с ними, чтобы тоже переодеться.
   - Чуть не забыл, Тимофей, твой отец просил передать, что будет ждать тебя у главного входа.
   - Хорошо! Спасибо, тренер!
   - Артём, не забудь перчатки.
   Он промычал что-то нечленораздельное. Пройдя чуть дальше от них по коридору с такими же стенами с отлупившейся местами краской, я пошёл к себе. Там надел сухую футболку и накинул куртку. Когда вышел, они тоже уже все были готовы. Усталые, но ещё что-то между собой подшучивая и кидаясь чьей-то шапкой.
   - Ну хватит, хватит. – сказал я мягко. – Всё собрали?
   - Да-а! – почти хором ответили они.
   Я пошёл закрывать их раздевалку и заметил там кое-что оставленное.
   - Артём, перчатки!
   Ребята дружно подхватили мой смешок. Я знаю, что они не будут его изводить из-за забывчивости, так что это был дружеский смех, а вовсе не злой. Он быстро засеменил обратно.
   - Ну всё, до понедельника. До свидания, друзья!
   - До свидания, тренер! – все как один подхватили ребятишки.
   "Дырявая голова!" – думал я себе, возвращаясь в зал, чтобы окончательно всё проверить и погасить свет.
   Смышлёный, в общем-то, парень, но часто бывает рассеян. На той неделе забыл кеды, и ему оказалось не в чем идти на физкультуру. Но это ничего, всё у него будет нормально. Вообще, это ещё хорошо, что у него есть свои перчатки и даже шлем. Вещи не из дешёвых. И у нас имеются, можно заниматься и в них, но они немного поизносились, да и не так много их. Хотя лет пять назад о таком мы с коллегами могли только мечтать. Начинали в этом зале мы лишь с пары мешков и перчаток. Но со временем, вроде, благоустроились. Кое-где помогли родители, кое-где директор – он и сам в своё время занимался, так что решил посодействовать. На самом деле, чего скромничать, мы и сами многое понатаскали отовсюду. Так что наш зал – плод совместных усилий. И сейчас, глядя на него, на этот пустой и пахнущий юношеским потом, волнением и усердием зал, я почувствовал тоску, словно прощаясь. Ничего необычного, я почти каждый раз так делаю. Мне доставляет удовольствие находиться здесь в одиночку. Затем я выключил свет, взял с пола спортивную сумку и побрёл к выходу, а там уже и в сторону дома.
   На улице прячу голову под капюшоном, в попытках скрыться от всего ненужного, подобно черепахе, забирающейся под панцирь. Зимняя дутая куртка хорошо защищает от непогоды предзимнего сезона, когда уже падает снег, но, достигая земли, становится дождём. Так и не купил себе шапку, так и хожу, защищаясь от холода лишь курткой. Хотя стоило бы, конечно. На улице под вечер здорово подмораживает. А довершают своеобразную экипировку наушники с громко включенной музыкой. "Симфония разрушения" бомбит в голове мощью аккордов. Я переключил. Начался "Посланник", пусть лучше так.
   Я подхожу к старому подъезду с кодом на двери вместо домофона. Пока добирался пешком, наступил вечер, не уступающий потёмками весенней ночи так, что без часов трудно определить насколько уже поздно. Их роль в моём случае выполняют бабушки у подъезда, то и дело встречавшие меня раньше в это время одобрительными возгласами. Конечно! Если что починить или установить – всегда обращаются ко мне. Не сказать, что жалуюсь, но всё же это утомительно. Не умею отказывать я. А скамейка же их сейчас пуста. Лишь вся сырая во влажных точках подтаявших снежинок.
   Зажимаю код. Захожу внутрь. Как обычно здесь пахнет подгнившими половицами, холодом, пивом, смешанным с сигаретным дымом и невыветривающейся старостью. Поднимаясь пешком на свой четвёртый этаж. Доставая из внутреннего кармана ключи, чуть слышу чьё-то присутствие на лестнице, и тут...
   ...выстрел... такой глухой, словно стреляли в упор... Должно быть, так оно и было... Боль... Мимолётная, но зависшая отголоском не то в воздухе, не то в моей голове. Я повалился на перила. Не удержался и рухнул на грязный бетонный пол, где секунду назад сам же и натоптал. "Стоило вытереть ноги внизу у двери..." – какая-то чушь вдруг мелькнула в голове. "Мама же учила..."
   Играла музыка где-то на заднем плане. То ли наушники вывалились из ушей, и звук записанной акустической гитары доносится так отдалённо и приглушённо, то ли она струится из какого-то иного источника.
   Я слышу частое дыхание. Не своё... Чужое... Человека, стоящего надо мной. Затем бег... и звук открывающейся внизу двери.
   Тепло распространяется по груди. Не чувствую руки, она начинает затекать – я на неё упал. Лбом прижался к маленькой стекляшке разбитой здешними разгильдяями бутылки. Порезался, но боли не чувствую. Мне тяжело дышать. Очень трудно. Так трудно мне было лишь однажды, когда по сертификату занимался дайвингом и заворожённый уплыл чересчур глубоко. Тяжесть на лёгких такая, словно я опять погружаюсь куда-то глубоко, и давление воды стискивает лёгкие. Мне так же холодно. Мне так же становится страшно... Как ребятам перед следующей неделей... У них же бой. А я свой проиграл... и неважно, что нечестно. Неважно, что не знаю, зачем в него ввязался. Неважно, что он оказался без правил, а я оказался слишком неподготовленным к нему. Неважно, что без свидетелей и без судьи. Неважно, что никто не станет сейчас мне считать до десяти. Неважно, что я вряд ли уже встану. Неважно, что для такого даже подходящего названия нет. Ничто уже не важно. Бой состоялся. Главный бой. И я проиграл.
   Вокруг потемнело так, что подъезд без единой лампочки показался бы светлее самого солнца. По центру словно ринг. И я в своей форме. Слышу будто звук гонга... Слева один судья, справа совсем иной... Они сжимают мои руки... и я не представляю, кто из них поднимет её со своей стороны.

***

   Я знаю, что то, что я делаю – нехорошо. Предосудительно, а кто-то даже скажет грешно. Меня окрестят потаскухой девять из десяти случайно выбранных для социального опроса людей. А те единицы моих друзей, кто знает меня слишком хорошо, больше не являются моими друзьями. Может, это и ужасно, но такова моя жизнь. И пока она приносит мне удовольствие, я делаю то, что делаю. И от этого мне хорошо.
   Мне всегда хорошо, какой бы ни был день, какой бы ни был ресторан, какой бы ни был ухажёр. У меня вообще не бывает плохих дней. Зато они бывают у тех моих друзей, которые больше ими не являются.
   Я люблю вставать днём, просыпаясь в одиночестве на двуспальной кровати обнажённой, прекрасно выспавшейся. Пить свежевыжатый сок, тянуться на прохладных простынях и закуривать прямо в постели. Проводить время безо всякой спешки. Размеренно, наслаждаясь каждой минутой и секундой. Любуясь в каждой отражающей поверхности своей внешностью. Утончёнными губами, светлой кожей, кошачьими глазами и восхитительной фигурой. Мне не пристало скромничать. Я красива и прекрасно это осознаю. Мне нравится восхищаться собой. Меня привлекает моя внешность.
   Я люблю медленно собираться, выбирая наряд. Он должен соответствовать моему настроению и подчёркивать достоинства моего тела. Каждый соблазнительный изгиб, будь то плечи, грудь, спина, талия или бёдра. Я хочу выглядеть в одежде так же безупречно, как обнажённая. Так же вожделенно, не оголяя лишнего. И потому я не спеша провожу руками по своей мягкой, покрытой мурашками коже и аккуратно дотрагиваюсь до тканей нарядов в своём гардеробе, чтобы найти то, что ищу. Мне нравится касаться себя. Я знаю, что неотразима. А теперь и подходяще одета.
   Я люблю гулять. Особенно катаясь по городу сидя в машине или непринуждённо проводя время на веранде уличного кафе. Хотя мне нравится и как сейчас шагать по асфальтированным дорожкам парка и обращать на себя внимание прохожих. Я люблю иметь в качестве сопровождения шлейф восхитительных духов и перестук каблуков. Они делают меня заметной, даже если меня ещё не видно, а только слышно, или же когда я уже прошла мимо тебя, оставив подбирать челюсть – ошеломлённого, заворожённого и совсем готового пресмыкаться. Мне нравится вызывать у мужчин желание. Особенно у тех, кому ни за что и никогда не получить такой подарок судьбы. Дары всегда необходимо заслужить. И я чертовски рада, что имею то, чего хочу.
   Я не слежу за фигурой и не заставляю себя бегать по утрам. Мой организм и сам замечательно справляется. Моё тело стройное, моя попа подтянута, а цвет лица пусть и туск, но это сейчас даже сексуально. Мне незачем бегать, и потому изнурённые нагрузками и сырые от пота девушки  ненавидят меня. Мне нравится наблюдать за ними в парке. Мне нравится закуривать перед ними сигарету, которую поджигает своей дорогой зажигалкой безупречного вида джентльмен, проходивший мимо. Мне нравится его внимание. Мне нравится ловить недобрый завистливый взгляд пробегающих девушек, ведь у меня есть всё то, ради чего они столько работают над собой, и при этом нисколько не напрягаюсь. Мне нравится, что они меня ненавидят. Я знаю, что я стерва. И я люблю себя такой.
   Дорогие зажигалки, дорогие часы, дорогие запонки, даже дорогие зажимы для купюр – не говоря уже о кошельках – вот, что мне нравится в таких мужчинах. Их целеустремлённость и завышенное чувство собственного достоинства. Этим мы похожи. Он небрежной походкой проходил через парк от удобного места парковки до места деловой встречи. Этим мы отличаемся. Я зарабатываю деньги, не шевеля и пальцем, а он крутиться, повышая ставки. Но он меня не возненавидит, потому что зарабатывает явно больше. И это мне в нём нравится. Он ведёт дела играючи, не мелочась и говоря о суммах с множеством нулей, как о пустяках, в итоге получая суммы с куда большим их числом. И мне это нравится. Он явно любит роскошь, он явно любит деньги, ему несомненно нравлюсь я – и он мне нравится.
   Ногти вцепились в натренированную горячую спину. Липкая кровь чуть проступила из ранки. Упираясь коленями в кожаную обивку салона, я чувствую, какой хороший упор создаёт этот материал. Хотя, конечно же, думаю совершенно не об этом. Я прижимаю его лицо к груди. Его пальцы взъерошивают мне волосы. Я чувствую, как нравлюсь ему. Я чувствую, как нравится ему то, что я делаю. Ощущаю себя неотразимой и порочной. Легкомысленной, но недоступной. И в то же время хитрой и легкодоступной. Мне нравится чувствовать себя безупречной. Мне нравится ощущать в себе это устойчивое мнение. Я люблю делать что-то плохое. И пока я делаю что-то плохое, чувствуя себя при этом превосходно, я буду это делать. Буду, пока получаю от этого удовольствие.
   Через полтора часа, когда его переговоры закончились удачно, а я вышла возле оговорённого ресторана из машины парня, с которым договорилась встретиться в парке, мы поужинали с тем парнем, которого случайно встретила в том же парке. Выпили хорошего вина, вкусно поели. У нас даже вышла неплохая беседа. Он говорил о летних путешествиях, о дурацком тур-агенте, которого ему посоветовал кто-то из знакомых. Я не особенно внимательно слушала. Мне больше нравилось, когда он говорил обо мне. Когда делал мне комплименты и всячески ухаживал за мной. Какой девушке может это не понравиться?
   В целом, мы неплохо провели время с этим мужчиной. А после переспали в его машине. Я развратница, я знаю это. И мне это нравится. Мне нравится пользоваться популярностью у богатых мужчин, крутить ими и получать то, что хочу. Особенно у таких, как он, мой новый знакомый. Когда он при встрече в ресторане проводил рукой по моему плечу, не сводя с меня глаз, я почувствовала кольцо на его безымянном пальце. Он даже не снял обручального кольца! Может ли это означать что-то, кроме того, что, несмотря на связывающие его узы, он выбирает меня? Может ли это означать что-то, помимо того, что какие бы чувства не связывали его со спутницей жизни, сейчас для него дороже всего я, я и только я? Разумеется, нет. И меня это жутко заводит. Мне нравится чувствовать его взгляд. Мне нравится ощущать его прикосновения. Мне нравится осознавать, что ради меня он идёт на риск потерять жену, а возможно и целую семью. Главное, мне нравится быть в центре внимания. Я люблю быть главной женщиной. Мне не жаль его жену, мне не совестно ни перед кем. Я видела, как разрушаются семьи, и если брак строят люди, хотя бы один из которых блудник – чем раньше это выясниться, тем лучше для обоих. Возможно, ещё не поздно построить отношения с заслуживающим доверия человеком. Но на самом деле я почти не задумываюсь над этим. Особенно сейчас, в эти минуты. Я просто получаю удовольствие, не задумываясь о последствиях. Сейчас мне всё это чертовски нравится. Я чертовка, блудница, похотливая стерва, нимфоманка и кто угодно ещё. Но сейчас меня это не трогает. Сейчас, пока во мне кипит эта жгучая страсть, пока сердцебиение учащено в охоте или дыхание сбито в процессе – я не могу совладать с желаниями, даже самыми низменными. Они слишком дикие для приручения, а у меня слишком мягкая рука. Мне неподвластна эта сторона моей жизни. Моё бесконтрольное либидо подчинило себе каждую дрожащую от желания клеточку. И я, как лампочка под воздействием неизвестной силы, какого-то электрического импульса, сама не знающая почему и зачем загорается, привлекаю своим искусственным светом кружащих близ насекомых. А как только собираю достаточное количество – гасну. Может быть, потому что не получаю то, чего на самом деле хочу. Может, потому, что получаю сразу слишком много. А может, от того, что перегораю. Минуту, несколько секунд или даже мгновение я ощущаю какую-то эйфорию, просвет настоящего счастья. Эгоистичная надежда бросает тень радости получения желаемого. Но она ускользает так же быстро, как скатывается со щеки проблеск скрываемой от чужих глаз слезы. И я не понимаю стон это или плач.
   Опустив тонированное стекло машины, я закурила, сидя на заднем сидении. Я застёгиваю блузку и пытаюсь поправить юбку. Я спокойна, удовлетворена и всё ещё капельку пьяна. Затягиваюсь дымом и вдыхаю одновременно его и вкусный запах кондиционера для автомобиля. У меня не бывает плохих дней. Не бывает плохих ресторанов или плохих ухажёров. Моя жизнь как в романе. Женщины могут только позавидовать. Жаль только, что это не очень умные женщины.
   Я достаю из сумочки косметичку и поправляю макияж. Он пересаживается на переднее сидение. Он ничего не говорит. Ничего и не нужно говорить. Мне совсем не неловко. Я почти не замечаю его.
   Потом он спрашивает, куда меня подвезти. Я называю ему адрес дома, от которого спокойно смогу дойти одна. Он ведёт машину аккуратно, она идёт плавно, поэтому я не боюсь поправлять подводку и ресницы. Вскоре мы уже подъезжаем. Он останавливается. С виду сильно погрустневший. Он медленно начинает говорить, что терзается сомнениями, будто его жена ему тоже изменяет. Да ещё и с нищим спортсменом. Я говорю, что не понимаю этого – я говорю правду. Я говорю, что мне жаль – тут я лгу. Мне его совсем не жаль.
   Я выхожу из машины и прощаюсь с ним. Он уезжает. Мне некомфортно. И, как и ему, одиноко. Я иду до своего дома и поднимаюсь на свой этаж.
   Я снимаю с себя юбку. Я снимаю с себя блузку. Я всё ещё очень привлекательна, но уже не такая сексуальная. Я снимаю с себя чулки и смываю в ванной косметику. Я просто привлекательна. Я по-прежнему красива. Я иду в душ и смываю с себя всю грязь. Мне очень трудно. Трудно давать себе обещание, ведь столько раз уже его нарушала. Мне очень тяжело. Но я чувствую, что недостаточно сыта, что мой голод утолён не до конца. Мне хочется забыть всё это и оставить ту свою сторону на заднем сидении уехавшего автомобиля того роскошного рогатика. Я тру себя мочалкой, с силой натираюсь мылом, чтобы чувствовать себя чуточку чище. Выключаю воду, надеваю свой махровый халат и забираюсь в тапочки. Проходя мимо зеркала, не хочу смотреть на отражение. Я чувствую себя сексуальной, всё ещё голодной, но снова всё больше презираю себя. Я хочу прикоснуться к себе, я хочу снова ощутить чужое прикосновение. Я хочу перестать ставить границы. Я ложусь на диван. Я включаю телевизор.
   Раздаётся звонок в дверь. Я открываю. Пришла моя любимая старушка мама. Я очень люблю свою маму. Она входит и с порога начинает рассказывать, что где только не водила ребятишек и как только не пыталась их развлекать, а они всё равно постоянно спрашивали, когда придёт их мама. Такие непоседливые дети! Не скажешь, что так привязаны к мамочке. Я приседаю на коленки, и мои сынок с дочкой дружно вешаются мне на шею. Они пахнут детским мылом, сладкой ватой и настоящим беззаботным детством. Я вдыхаю их запах. Нежный, такой родной и домашний. Мне очень нравится, как они пахнут. Я чувствую, как хорошо мне сейчас, стоя в обнимку с ними. Мои ребята говорят, что соскучились и просят в следующий раз сводить самой их кататься на каруселях, потому что бабуля не на всех разрешила. Я обещаю, что обязательно сходим вместе. Я их очень люблю.
   Я предлагаю маме остаться, потому что становится поздно. Она соглашается. Я переодеваю детей в пижамную одежду и стелю им постели, пока мама на кухне копошится, готовя нам чай. Ребятишки совсем вымотались за два дня и тут же уснули, как только легли. Мама пришла тихонько позвать меня. Я поцеловала детей и ушла. Я обняла свою маму, глядя на ребяток и почувствовала, как покатилась слеза. Мама спросила, что со мной. Но я не ответила. Главное, что мы наконец вместе. И мне это нравится. Кажется, я счастлива несмотря ни на что. Я безумно люблю своих маленьких ребятишек.
***

   Рано или поздно, часто или редко, но перед людьми встаёт тот или иной выбор. От малого и незначительного, вроде поворота на набережную во время прогулки, до большого и серьёзного, что может изменить всю жизнь. Да, вроде решения о самоубийстве. Например, убивать себя или идти дальше. Забыть о том, что причинила кому-то ужасное непростительное зло. Пусть даже рыдающему психу, вытащившему из-за пазухи пистолет, которым уже убил двоих людей. Просто сосредоточиться на мечтах о светлом будущем и перестать видеть кошмары о мужчине в чёрном пальто, стоящем на коленях и просящем прощения неизвестно у кого. Перестать видеть его красные болезненные глаза, его побелевшее от мороза щетинистое лицо. А ещё этот звук выстрела… Самый ужасный и самый мерзкий из всех, что я когда-либо слышала. Он не даёт мне спать, как скрежет зубов. Такой же назойливый и противный, только гораздо более ужасающий. Как мне перестать видеть потрескавшиеся и посиневшие на морозе губы, говорящие мне, что я виновата?
   Снова усталые глаза, смотрящие на меня во сне с осуждением. Я не могу это больше выносить. Но я не вижу своей вины. Мне непонятно, почему меня преследуют эти мысли, ведь я не ответственна за произошедшее. Что бы мне ни снилось, что бы мне ни чудилось по ночам, когда хожу в темноте на кухню попить воды или валерьянки для сна – я не считаю себя виновной. Постоянно прокручиваю эту ситуацию и не вижу за собой вины. Просыпаясь среди ночи от ощущения тёплой крови на своих руках, захлёбываясь слезами, я не могу назвать себя убийцей. Я убеждаю себя, что не такая, что всё это вышло случайно, что тот человек сам совершал ужасные вещи, и, быть может, я сделала что-то хорошее, избавив мир от него. Но труднее всего убедить себя в этом. Я вижу во сне свою мать, и она не хочет больше со мной говорить. Она отворачивается от меня. Ей стыдно. Она лишь обещает помолиться за мою грешную душу.
   Я ходила на исповедь вчера. Долго не могла заставить себя войти. Просто стояла рядом и вдыхала запах пчелиного воска, ладана и бездомных попрошаек у входа. Я не была в церкви с тех пор, как умерли родители. Сначала, я даже думала, что забыла как креститься – но такое, по-видимому, не забывается.
   Внутри батюшка спрашивал у меня, в каких грехах я повинна и в чём собираюсь раскаяться. Я ответила, что не представляю с чего начать. В ответ он стал перечислять жадность, ленность, спрашивал, не завидовала ли я кому, не сквернословила ли, и прочее. А я кивала головой и думала, как это банально. Я представила его милым ребёнком, а себя на его фоне почувствовала каким-то мерзким монстром. Мне казалось, что во мне чуть ли не сам дьявол, пришедший посмеяться над глупостью наивных священнослужителей. Я была почти готова рассмеяться и с трудом сдерживала смех. Я думала: как это всё по-детски. Я совершила преступление против природы, против жизни, против человечества и самого Бога – а мне тут зачитывают моления о прощении за употребление нецензурных слов, когда в жизни творится натуральный кошмар. Вроде такого, когда я не могу понять заслуживаю ли прощения за выпущенную пулю. Когда, прокручивая в сотый раз те события, с трудом пытаюсь разобраться была ли это самооборона. Когда не представляю обязана ли молить об искуплении и размышляю справедливо ли отправлять на электрический стул таких как я.
   Прошло уже несколько месяцев с того страшного вечера. Временами мне становится лучше, но потом снова приходят кошмары, и облегчения как не бывало. Я не могу спать. Не могу нормально учиться. Но я продолжаю убеждать себя, что невиновна. Самое сложное, это убедить себя в этом. Я часто думаю, каким был бы мир, если бы не было этого события. Я часто размышляю, какая была бы сейчас у меня жизнь. Задаюсь вопросом о том, правильно ли меня воспитывали раньше в страхе перед Богом и в желании помочь всякому нуждающемуся. Без презрения к обездоленному и свернувшему с пути. Я спрашиваю у матери во сне, считает ли она себя правой. Но она молчит. То ли потому, что знает, что меня чуть не убили из-за этого стремления, то ли из-за того, что я вообще спросила её об этом. Лично мне трудно самой отвечать. Как и на вопрос, что было бы, если бы мой парень полицейский не убедил меня носить с собой ПСМ. Меня бы застрелили? Или мы оба остались бы в живых? В глубине души я понимаю, что он виноват в меньшей степени, но всё-таки ненавижу его. Это ясно, что он хотел только помочь, хотел уберечь меня. Но ведь теперь я убийца. И как же надо было поступить? Что из этого лучше: умереть или убить? А я знаю что… Лучше было свернуть в парк, а не на набережную.
   Я ходила в полицию сегодня. Набралась мужества, чтобы сознаться хотя бы органам. Пусть меня судят по закону. Может, меня не будет больше преследовать чувство вины, если вердикт мне вынесут посторонние люди. Там я встретила своего парня. Он, чуть улыбнувшись глазами, поцеловал меня и отвёл в сторонку. Он спросил, зачем я пришла. Решил или понадеялся, что я оказалась там из-за него, ведь в последнее время отношения холодели, несмотря на то, что задолго до этого я даже дала ему ключи от квартиры. Отчасти это так и было, но всё-таки причина имелась и иная. С пустым лицом, держась как солдат, не показывая никаких эмоций возможно из-за действия антидепрессантов, я рассказала ему, зачем пришла.
   Он с ужасом выслушал. А позже, подумав не больше пяти секунд, ответил, что мне не нужно волноваться. Что это была самооборона, и мы сможем это доказать. За жмурика никто не впрягся, расследование уже зашло в тупик. Рассматривалась даже версия самоубийства, но слишком много фактов против. Если схорониться, то никто ничего и не узнает. Может, не придётся и защищаться.
   Я сказала, что пришла за правосудием, что не намерена отсиживаться, зная, что совершила. Что собираюсь понести наказание – такое, какое вынесут в ходе процесса.
   Он назвал меня дурой. Сказал, что никуда не пустит. Сказал, что в данной ситуации я нисколько не виновата, а на суде мне дадут по полной, потому что тот мужчина работал где-то в управлении городом. Если будет подозреваемый – с него не слезут, чтобы показать, как за своих они борются. А пока в этом плане молчок – лучше и не высовываться.
   Он отправил меня домой и пообещал вечером зайти. Я ненавижу его. Почему-то уверена, что он прикрывает не столько меня, сколько себя.
   Как же презираю себя, и всю эту грёбаную систему. А также все свои дебильные размышления о правых и виноватых. Я испытываю такое множество противоположных эмоций, что они просто разрывают меня. Я делюсь на части. Из меня выжимаются все соки. Я не могу признать себя виновной, но загибаюсь от чувства вины за совершённое. Я ненавижу того мужика, но и сочувствую ему. Почему-то правда сочувствую, словно он и не убийца. Возможно, он просто такой же заложник событий, как я. Убийство на почве страсти в некоторых странах даже не считается противозаконным. С другой стороны, из-за него я во всё это влипла. Он виноват во всём. Он же и сам наверняка готовился причинить мне вред – не просто так же он держал наготове оружие. Значит, я всего лишь оборонялась!
   О, Боже! О, чёрт!
    Все эти попытки оправдаться и спихнуть всю вину на злого дядю убивают меня. Все эти «за» и «против», которые я выношу на суде в собственном сознании, лёжа в ванной, накачавшись антидепрессантами и крутя в руке тот самый ствол. Я налила горячей воды и уже попыталась перерезать вены, но не смогла. Сделала лишь неглубокий надрез и даже не вдоль, а поперёк запястья. Так не делают те, кто действительно готовы расстаться с жизнью. Но так существовать я тоже не могу. Не могу и не желаю. Я не вижусь с друзьями, которых и без того имею совсем мало после смерти родителей. Я ненавижу своего любящего парня. Уже весна, а мне не только не становится лучше – мне только хуже.
   Я могу жить и отмаливать этот грех до конца своих дней. И может даже оказаться прощённой. Или же могу покончить с собой и оказаться в аду (если верить тому, во что меня учили верить всё детство). Кажется, что при таком раскладе выбор очевиден. Но есть всё-таки одно но – я не раскаиваюсь и вряд ли когда-нибудь раскаюсь искренне, а не под страхом смерти или проведения вечности в преисподней. Я не знаю виновна ли.
   Мне всё меньше кажется, что я хороший человек. Со смертью близких я словно похоронила и большую часть своей веры. Словно я больше никому ничего не должна. И в моей пустой квартире без единой иконы, без распечаток молитв и даже фотографий родителей, я чувствую себя свободной от оков. Свободной поступать по совести, а не по каким-то там изложенным законам. Сейчас я верю в бога меньше, чем когда-либо моя мать разрешала мне верить. И даже меньше, чем я верила после того, как осталась в восемнадцать лет одна.
   Капли пота в жаркой от горячей воды ванной стекают по телу и утопают. Вспотевшие пальцы скользят по металлу пистолета. Я знаю, что не хотела бы вскрыть вены. Потому что это слишком жалостливо. Даже если доводить дело до конца, это больше походило бы на зов о помощи или просьбу пожалеть беднягу, призыв поплакать вместе с несчастным усопшим. А жалость мне не нужна. Мне бы не хотелось умереть и от передоза лекарствами. Потому что это то же самое, что вскрыться. С теми же мотивами и последствиями в виде сопливых соседей, оплакивающих покойного – только для трусов, боящихся сделать себе больно. Не хотела бы и спрыгнуть с многоэтажного дома. Ну тут всё понятно: шумиха, зрители, жалость к сумасшедшей на крыше. Ни к чему это. Однодневной звездой я становиться не хочу. Всё это вообще не мой случай. Это всё для подростков, стремящихся к вниманию и настолько эгоцентричных, насколько позволяют им гормоны. Я же хотела бы тихо утонуть. Погрузиться в воду, ощущая, как прохладная жидкость обволакивает тело и наполняет собой. Но без груза мне это не удастся. Я слишком хорошо плаваю. Потому, пусть будет хотя бы ванна. Да… Ванна и пистолет. Тем, кто будет знать мою историю, это покажется символичным – два убийцы из одного пистолета. Главное, чтобы не называли опустившей руки бедняжкой и не плакали над судьбой сиротки. Иначе стану преследовать этих мудаков до конца их дней. Это мой выбор. Я не могу и не желаю больше жить с ощущением недосказанности, вечно в страхе, что кто-то узнает о моём секрете. Зная, что не понесла наказание. За преступлением всегда следует наказание. Так меня всегда учили. И на мне этот круг замкнётся.
   Н-да… Как это всё-таки забавно – размышлять о добре и зле. В итоге судьёй для двух ужасных лицемерных людей и их кошмарных поступков стала я – двадцатилетняя студентка, несколько месяцев принимающая антидепрессанты и сидящая в ванной с порезанным запястьем и пистолетом в руках. Не могу думать об этом без улыбки. Но всё же даже если существует Высший суд, на который попадают все паиньки и грешники – я хочу выбирать сама. Я свободна. Я одна в пустой квартире. Я одна в пустой ванной с запотевшим зеркалом, чтобы душа не попала в ловушку. Чистый двадцать один грамм, легко вымещающийся тремя граммами свинца.
   Послышался звук открывающейся входной двери. Но всё словно на заднем плане. Я приняла ещё таблеток и включила громко музыку. Я слышу только её. Мне хочется смеяться. Я словно опять попала к священнику. Меня тянет смеяться, но из глаз текут слёзы. Нет-нет, это просто солёный пот попал в глаза. Со мной всё в порядке. Я сама всё для себя решила. Мне не нужно ни чьё дозволение. Мне плевать, что обо мне скажут.
   Послышалось моё имя, произнесённое очень громко. Но оно всё равно где-то позади. Я приставляю ствол к подбородку. Это трудно, потому что он трясётся – я смеюсь. Здесь больше никого нет. Только доносящийся голос, произносящий моё имя. Только стуки в дверь и дёрганье ручки. И больше никого. Я одна.
   Один на один со своей совестью.
   Один на один со своими кошмарами.
   Один на один со свободой от кандалов.
   Один на один со своим выбором.
   Дверь открылась.