Адам Петрович Фомичёв. Тетрадь 7

ВОСПОМИНАНИЯ

Тетрадь №7
г.Брест
18 июля 1963г.- …..г.
СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ
1-3
КОМСОМОЛЬСКИЙ РАБОТНИК
ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛОМ
ОКРУЖКОМА ВЛКСМ
Заведующий отделом пропаганды и агитации
  Как-то, вскоре после районной партийной конференции, я поехал на Октябрьский спиртзавод, чтобы провести там собрание партийной ячейки с обсуждением решений конференции. Нужно было ехать 30 километров поездом до станции Крытово. А там еще 7 километров попутной подводой или шагать пешком.
Провел я на заводе партийно-комсомольское собрание и вернулся на станцию Крытово, где решил провести собрание комсомольской ячейки с этим же вопросом. Партийной ячейки на станции не было. Провел я собрание, которое закончилось поздно вечером. Когда вышел на крыльцо дома, в котором проходило собрание, увидел далекое мерцание электрического света. Это был виден окружной центр- город Ачинск, до которого от станции Крытово километров 25. местность здесь ровная и ночной свет видно. Стоял я смотрел на него и он что-то так манил меня к себе. Вспомнился Ачинск, в котором я работал и жил в 1924 году, в котором провели первые месяцы, после женитьбы, с Мусей.
Утром поездом я вернулся в Боготол через три дня после выезда из него. Когда я пришел в райком, мне сообщили, что вчера звонили по телефону из Ачинска и передали, чтобы я прибыл в окружком комсомола. Поезд проходил через Боготол на Ачинск ночью, и я выехал им. Утром явился к секретарю окружкома Комсомола Ивану Марандину, который стал секретарем окружкома осенью 1926 года после того, как Степан Заборский был призван в Красную армию. До этого он работал в Новосибирске. Его родина село Береск, находящееся в 40 километрах от Новосибирска. Это высокий с худощавым лицом, очень подвижный парень.
Без долгих словесных околесиц Марандин сказал мне, что бюро окружкома комсомола по согласованию с окружкомом партии решило отозвать меня из Боготола и утвердить заведующим отделом пропаганды и агитации окружкома Комсомола, и спросил меня, как я смотрю на это перемещение? Я согласился. А вечером на заседании бюро окружкома был утвержден в этой новой для меня комсомольской должности.
Встал вопрос: где жить? свободных коммунальных квартир в городе не было.
4-5
Найти частную квартиру для семьи из пяти человек тоже не так-то легко. Недели две я жил один в гостинице, а семья в Боготоле. Потом мне удалось найти одну комнату, на очень грязной улице, именуемой «Кузнечные ряды» (на ней были расположены несколько кузниц частных ремесленников). Домик был небольшой, старый-старый, покосившийся и на одну треть уже вросший в землю. Весной и летом, после дождя, пол заливало водой. В одной комнате этого хорома жила хозяйка, а другую она уступила мне за такую плату, как будто она уступала хорошо меблированную комнату. Хозяйка, еврейка, была немногим, может быть, моложе своего дома и ни чуть не краше его. Груди большие, отвислые, живот тоже, на правой стороне шеи какой-то большой нарост; лицо темное, морщинистое; нос большой, горбатый; глаза черные. Ну прямо «писанная красавица», которой не только ночью, но и днем можно было напугаться. От нее исходил очень неприятный запах. За неимением других, более подходящих квартир, пришлось временно согласиться на эту.
Дав хозяйке задаток, я поехал в Боготол, обрисовал все «прелести» квартиры и ее хозяйки Мусе. Она согласилась, что временно поживем и в такой. Собрали мы свое уже немного накопившееся домашнее хозяйство, погрузили его в вагон и поехали на новое место жительства. В Ачинске в своих новых департаментах стали расставлять свою небогатую мебель, но и она плохо размещалась. Ведь в небольшой комнате надо было поставить две больших койки (нашу с Мусей и отцову) и две детских, стол, стулья и проч. Причем пол в комнате выглядел так, как будто бы это была горка для скатывания детишек на салазках.
6-7
На нем трудно было нормально установить койки и мебель. Стол так перекашивался, что на нем не держалась посуда. Но все же кое-как устроились. К нам в комнату зашла хозяйка. Увидев наших хорошеньких детишек, она стала с ними заигрывать. Но двухлетняя дочурка так испугалась ее, что заплакала. Сынишка, правда, не испугался. Этот девятимесячный мужчина еще не понимал никакого страха.
Моему отцу квартира очень не понравилась. А поскольку он с нами, в частности с Мусей, не особенно мирно жил, на почве религиозных и прочих разногласий, то решил податься в деревню Темра, к младшему сыну Максиму и в село Корнилово. Я стал уговаривать его не делать этого. Но он не хотел слушать. Собравшись уходить, он захватил с собой и самоварчик, купленный им самим в Ужуре, на «свои кровные денежки». Убедившись, что никакие уговоры на отца не действуют (он был упорным стариком), отвез я его на станцию Ачинск II, купил билет до Ужура и проводил в путь-дорогу.
Вот так мы устроились в городе Ачинске.
Я входил в колею своей новой работы, врастал в коллектив работников окружкома, в актив города, округа и во всю окружную комсомолию. Коллектив работников окружкома ВКЛСМ был очень хорошим, дружным. Работа в коллективе, как говорят, спорилась. Окружком партии повседневно руководил нами, направлял нашу деятельность. Каждый из нас в меру своих сил и способностей проявлял свою инициативу. Вот этот коллектив запечатленный на фотографии, сделанной 8 мая 1927 года.
8-11
 
На фотографии (слева на право) сидят: Фомичев, Кирилов – заведующий отделом пропаганды и агитации окружкома партии, Иван Марандин – секретарь окружкома комсомола, Андрей Арбузов – заведующий орготделом, Витковский – заведующий отделом экономической работы; стоят: Ганька Кириченко – заведующий отделом пионерработы, комсомолочка Надя – дочь уборщицы окружкома, Аля Ченцова – машинистка, Лиля Кирилова – машинистка, Клава Суркова – инструктор отдела пионерработы, Еся (фамилию забыл) – управделами окружкома.
Вот и весь коллектив нашего окружкома комсомола. Всего лишь десять человек, включая уборщицу. Маленький, если сравнивать с теперешними размерами аппарата комсомольских органов.
Сейчас в ином райкоме Комсомола насчитывается платных работников не меньше, чем тогда в окружкоме. Например, в Брестском горкоме Комсомола, в данное время, имеется… работника. И не потому, тогда было мало платных работников, что объем работы был меньшим, чем теперь. Работы хватало с избытком. Тогда во всем и везде осуществлялась максимальная экономия средств, которых у государства было еще маловато. Прямо скажем, что тогда меньший платный аппарат больше работал, чем работают сейчас большие аппараты. Во-вторых, значительный объем работы выполнялся силами привлеченного комсомольского актива. Сейчас это применяется в меньшей мере, чем тогда.
Еще раз скажу, что коллектив у нас был дружный, состоящий из работяг. За полтора года работы в нем я не помню ни одного случая каких-нибудь дрязг и раздоров. Нам было не до них. Все время было занято работой.

Несколько коротеньких характеристик на товарищей по работе
Марандин Иван. Выше среднего роста. Тонкая талия, неширокие плечи. Лицо продолговатое, сухощавое. Ном тонкий, прямой. Волосы темно-русые. Глаза открытые, голубые. Ему тогда было 24 года. Так выглядел Ваня внешне. Внутренне он был весьма душевным, общительным человеком, надежным другом. Умел и любил работать сам, того же требовал от других, помогая им в работе. У него была миловидная жена Поля и маленький сынишка.
Арбузов Андрей. Среднего роста, с красивым, пропорциональным телосложением, талия тонкая, грудь широкая, ноги крепкие, очень развита мускулатура всего тела.
12-13
Он был хорошим физкультурником. Цвет лица смуглый, глаза темно-серые, открытые. Человек, как говорят, с открытой душой, любил товарищество, в компании держал себя непринужденно, умел вести деловой и веселый разговор, смотря по обстановке. Он одних лет с Марандиным. Родина его одна из деревень недалеко от Ачинска, из бедняков. Этот красивый внешне и внутренне парень совершил ошибку, женившись на несимпатичной внешне и пустой внутренне, девушке, что являлось поводом к трагедии, которая закончилась в 1929 году весьма печально. Но об этом я скажу позднее.
Витковский (никак не могу вспомнить имени). Работник был хороший. Но человеком он являлся с необщительным характером. Возможно в известной мере на этом сказывался его возраст, уже некомсомольский, ему было лет 28. вскоре после того, как я стал работать в окружкоме, он ушел с комсомольской работы.
  Кириченко Игнатий (Ганька). Это был симпатяга парень, года на полтора моложе меня, холостяк, среднего роста, крепкого телосложения, очень подвижен, энергичен, жизнерадостный. Он умел хорошо дружить. Ходил всегда чисто одетым, брюки носил полуклеш, на манер моряка. Многие девушки были бы не против того,  чтобы он поухаживал за ними. Но он почему-то относился к ним равнодушно.   
14-15
Суркова Клава. Маленького роста. Мы ее звали «малышкой». Волосы черные, лицо смуглое, глаза карие. Очень энергичная, активная девушка, с любовью относилась к работе.
Еся, тоже был хорошим парнем, примерным работником, любил и умел пошутить.
Аля и Лиля были симпатичными девушками, хорошими машинистками, примерными комсомолками.
Когда Витковский ушел из окружкома, на его место заведующим экономического отдела, по моей рекомендации, был выдвинут боготолец, помощник паровозного машиниста, Анатолий Кузнецов. Но из этого выдвижения ничего не получилось. Анатолий проработал меньше месяца и настоятельно попросил отпустить его на паровоз. Его просьба была удовлетворена. Сделано это было не потому, что Кузнецов оказался неспособным товарищем, не желающим работать. А потому, что он просто не мог работать. Комната, в которой он работал, одним окном выходила на север. Из этого окна была видна река Чулым и железный мост через нее, по которому часто проходили поезда, слышны были их гудки. Так вот, бывало Анатолий сидит и смотрит в окно на проходящие поезда, на дымки паровозов и, как симфонический оркестр, слушает их гудки, забывая обо всем на свете. Никакие вопросы комсомольской работы не находили места в его голове. Он думал о паровозе.
Западно – Сибирский Крайком Комсомола прислал на работу заведующим экономическим отделом Домрачева Александра. Это был коренастый чернявый парень. Он быстро вошел в наш коллектив и был хорошим работником.
16-17
Оборудование сквера.
В центре города Ачинска находилась огромная базарная площадь.  Она не была оборудована и умощена. В летнее время в ненастную погоду, ранней весной и осенью по этой площади невозможно было пройти и проехать. Все тонуло в непролазной грязи.
Зелени в городе было очень мало. Кое-где стояли одинокие тополя, да у редких домов имелись полисадники. Ни парка, ни единого скверика не было. В летнее время в выходной день и вечерами в обычные дни молодежи и взрослым притулиться для отдыха в самом городе негде было, надо было выбираться за город. А что делать детишкам? Где им поиграть, подышать свежим воздухом? Оставалось одно: возиться на пыльных улицах и грязных дворах. Имелся в городе один единственный зеленый островок – кладбище, заросшее деревьями и кустарником. Но ведь это кладбище, а не парк для отдыха и веселий.
Ранней весной 1927 года, окружком комсомола выступил инициатором озеленения города, проведения древонасаждений и оборудования сквера на базарной площади. Эта инициатива была одобрена партийными и советскими органами. Ее горячо подхватили комсомольцы и несоюзная молодежь города. Начались субботники, воскресники и просто ежедневные вечерники. Расчищали, заравнивали площадь, огораживали ее, потом копали ямки, привозили из леса маленькие деревца, кустарник и вкапывали их в землю.
18-19
Сажали деревья около своих домов.
Лишенные своих привычных природных условий, пересаженные из одного грунта в другой, многие деревца болезненно переживали это свое переселение, вяли и засыхали. А тут еще действовали разного рода вредители, особенно на те деревца, которые были посажены около домов. То подойдет коза и начнет аппетитно объедать их, а то свинья задумает почесать свои бока об них, то какой-нибудь кобель подбежит, понюхает, не для того, чтобы насладиться ароматом, а чтобы потом поднять кверху заднюю лапу и обдать эти молодые побеги неприятной жидкостью. Попадало им и от шалунов мальчишек, которым обязательно нужно было уцепиться своими руками за дерево и покачать его, а то и сломать.
Да, значительная часть деревьев не привилась на новом месте и погибла. Но часть стойко перенесла все невзгоды и зазеленела, начала расти. Уютнее им оказалось в сквере на площади. Здесь хотя и не капитальная, но все же имелась изгородь, и не все животные могли проникнуть в сквер. В нем большая часть деревьев привилась. Осенью была произведена посадка, а на следующий год еще и еще. Потом в сквере дорожки между аллейками посыпали песочком. В нем разбили клумбы, засадили множеством цветов. Десятка через полтора лет этот скверик превратился в настоящий парк с большими деревьями. Когда я потом, приезжая в Ачинск, бывал в этом парке, у меня сердце радовалось. Хочется побывать и сейчас, посмотреть.
20-21
Приезд брата.
О своем переезде в Ачинск я написал письмо в деревню Темру брату Максиму. Вместо ответа он вскоре приехал в Ачинск сам. Его приезду мы с Мусей были очень рады. Ведь он еще не бывал у нас и ни разу не видел Мусю, не видел наших детей, своих племянницу Надю и племянника Эню. А увидев, он полюбил их.
Максиму к этому времени исполнилось 18 лет. Но, живя в деревне, он дальше районного центра нигде не бывал. Приезд в Ачинск, в окружной центр, явился важным событием в его жизни. Сделав такое путешествие на расстояние 150 километров, для начала он уже многое повидал. Он не только впервые увидел железную дорогу, но и проехал поездом сто километров. Он узнал, что такое город.
До этого Максим никогда не бывал в кино и не представлял, что это такое. Я его повел в кинотеатр. Глядя на него, было интересно наблюдать за его поведением. Он ко всему присматривался, всем интересовался, многому удивлялся, причем подчас такому, что не вызывало удивления у десятилетних горожан. Он задавал много вопросов, я ему отвечал на них.
И вот мы сидим в зрительном зале Кино. Начинается демонстрация кинокартины. Максим с захватывающим вниманием смотрит. Тогда еще говорящего кино не было, оно было немым с надписями, поясняющими содержание каждого кадра. Во время одного из кадров, максим до того напугался, что схватил меня за руку и прижался ко мне.
22-23
Это получилось тогда, когда на экране паровоз шел прямо на зрителей. Максим не успевал прочитывать тексты и много не понял. Пришлось мне потом разъяснять все содержание картины.
Я, Муся и Максим решили на память сфотографироваться. Что и сделали 2 мая 1927 года. Фотокарточка получилась очень удачной. Вот она.
 

Максим пробыл у нас только несколько дней. Долго гостить ему нельзя было. Наступала весна, начинался весенний сев. Ему нужно было возвращаться в деревню, чтобы сеять. Мы договорились, что на будущее лето он опять приедет. Но он не приехал. Наше следующее свидание с ним состоялось через шесть лет, летом 1933 года. Причем в это свидание мне пришлось выручать брата из беды. О чем я напишу позднее.
24-25
Военное дело.
Прошел май, прошел и июнь. Я занимался комсомольскими делами, ездил по районам округа, бывал в комсомольских ячейках, проводил собрания, выступал с докладами.
У меня, как и у всех комсомольцев и коммунистов, кроме работы было еще одно очень важное дело: военная учеба. Да, овладение военным делом являлось очень важной обязанностью для всех коммунистов и комсомольцев, а для актива тем более. Ведь наша страна Советов, тогда еще без прибалтических республик, западных Украины и Белоруссии, значительной части Молдавии была единственным социалистическим островом среди бушующего капиталистического моря. Нам угрожали со всех сторон – с Запада и Востока, с Юга и даже с Севера. Стране Советов угрожали, слали ноты и ультиматумы керзоны, чемберлены и прочие акулы империализма; совершались многочисленные провокации на наших границах. Наша армия всегда стояла наготове. И не только стояла в боевой готовности, часто ей приходилось пускать оружие в ход, чтобы пресечь провокации.
В этой международной обстановке требовалось, чтобы советский народ был готов к защите своей Родины. Очень большое внимание тогда уделялось работе добровольного оборонного общества Авиахим. А шефство комсомола над Военно-Морским Флотом и Авиацией являлось важнейшим участком комсомольской работы.
26-27
От коммунистов и комсомольцев требовалось, чтобы они не только были активными пропагандистами военно-оборонной работы, но чтобы сами, прежде всего, знали военное дело, умели крепко держать винтовку в своих руках и метко стрелять из нее.
Вот поэтому один вечер в неделю выделялся для военных занятий. Все коммунисты и комсомольцы, пожилые, молодые и юные, мужчины и женщины, изучали военный Устав, тактические вопросы, материальную часть оружия, а женщины – санитарное дело. Проводились строевые занятия, в летнее время этим занятиям уделялось много внимания. Не один вечер в неделю, а почти каждый день после работы собирались мы по организациям, потом сходились в назначенные места, а затем выходили колоннами на улицы города. Начинались песни. Колонны подходили к городскому театру, спускались вниз с крутого берега к реке Чулым, переходили по понтонному мосту на другой берег. А там, на лугу, строились по отделениям, взводам, ротам и начиналось военное учение. Ходили, бегали, ползали. После занятий, уставшие но радостные, строем возвращались домой с боевыми песнями.
Тогда комсомольцы носили форму, перенятую у германских молодых коммунистов «юнг штурм». Из полотна защитного цвета у ребят брюки галифе, гимнастерка с открытым откладным воротником, у девчат – юбочки и такие же гимнастерки, через плечо узенький ремешок. На груди у каждого комсомольский значок с тремя буквами «КИМ»
28-29
(Коммунистический Интернационал Молодежи). Когда комсомольцы в такой форме шли строем, получалось красиво. В известной мере форма дисциплинировала, заставляла быть подобранным, подтянутым.
Все коммунисты и комсомольцы с большой серьезностью относились к военным занятиям.
Эти занятия еще больше сближали, роднили два поколения. А с какой любовью, с каким вниманием относились коммунисты к своей смене – комсомольцам!
Поездка в Сухобузим.
С первого июля я пошел в отпуск, и мы поехали в Сухобузим к нашим родным. Дочурке Надюсе шел третий год, сыну Энее до года не хватало двадцати дней. Мне до двадцати двух лет не хватало 4,5 месяцев. Муся была немного старше меня. Вот мы, два поколения – родители и дети поехали в гости к старшему поколению – к родителям Муси.
Сели в поезд на станции Ачинск I поздно ночью, а рано утром подъезжали к Красноярску. Вот показались голые Красноярские холмы, на одном из них – издалека видна белая часовня. А вот и сам пыльгород – Красноярск на берегу могучей сибирской реки – батюшки Енисея.
30-31
Автомагистрального такси тогда еще не было. Сойдя с поезда, наняли мы извозчика и поехали на квартиру к Тасе, которая, получив телеграмму о нашем приезде, встретила нас, крепко расцеловав Мусю, меня, а особенно Надюсю и Эню. Она их беспрерывно нацеловывала. Теперь Тася жила не одна. Она вышла замуж. Своей отдельной квартиры у них не было. Они жили на квартире вместе с пожилой женщиной Дусей Полетаевой, у которой было двое детей подростков – сын и дочь. Квартира состояла из одной большой комнаты и кухни, кажется, общей с другими жильцами большого деревянного дома.
В то время устроиться на работу было не так просто. В нашей стране существовала еще безработица. Тася где-то работала, а ее муж не работал. Он завел себе сапожный инструмент, пристроился в одном из сараев двора, шил сандалии, а потом продавал их на рынке. Прямо скажем, что работенка эта не из первосортных. Но каждый приспособился к жизни как мог.
Одна комната, жили в ней пять человек, да мы еще четверо приехали. Правда наши дочь и сын были еще маленькими. Но когда они не спали, то места им требовалось не меньше, а больше, чем взрослым. Им все мешало, за все они цеплялись. Правда мы заехали к ним по пути не на долго. Приехав в Красноярск, мы дали телеграмму в Сухобузим, извещающую, что едем, а это значило, что ждем приезда за нами отца Муси на паре лошадей. Получив эту телеграмму, мой любимый тесть сразу же стал собираться .
32-33
Потягивая свою коротенькую трубочку, Матвей Петрович, смазывал колеса телеги дегтем, прилаживал то, другое, третье. Подкармливал лошадей. Ну, и конечно же, давал указания сыновьям, дочерям и жене Грушатке. А Агрофена Михайловна, мать Муси, моя любимая теща, дорогая баба наших детишек, тоже бегала, покрикивая то на того, то на этого или на другую. А покрикивать было на кого. Мать – баба собирала отца-деда в дальнюю дорогу за детьми и внуками. А это значило, что надо и это положить и то не забыть. Ведь дорогой милые гости должны питаться. Да и дочь Тася жила не роскошно. Ей тоже надо помочь. Материнское сердце такое, оно беспокоится обо всех детях, и о больших и о маленьких.
Пока там в Сухобузиме собирались к поездке за нами, мы жили двое суток в Красноярске в тесноте, но не в обиде. Тетя Тася, очень детолюбивая, но не имеющая своих детей, беспрерывно мяла, жала, целовала племянницу Надюсю и племянника Эню. Дуся Полетаева – женщина гостеприимная, внимательная к людям. Причем она не совсем чужая.  Ведь она тоже Сухобузимская – землячка. А помимо все прочего, она – Сибирячка. А этим одним словом много сказано. Раньше сибиряки были очень гостеприимными. Хорошо познакомились мы с мужем Таси, Бортником Станиславом. Тася звала его ласкательно «Стасик». Ну и мы его стали так же называть. А он нас называл «Муся» и «Адик». По национальности Стасик был поляк, по уму не особенно далеким, любил поговорить, похвастать, часто употреблял в разговоре букву «Я».
34-35
Он был высоким, жилистым, сухощавым.
Решили мы сходить в фотографию и запечатлеть на память наших дочь и сына. Тася взяла на руки Надюсю, я – Эню. Муся на всякий случай несла в руках легкие детские пальтишки. Хотя июльский день был солнечным и жарким. Но мало ли что может случиться с погодой. Заходим в фотографию. Вертлявый, весьма услужливый фотограф-частник, еврей, стал расспрашивать нас, как мы хотим сфотографироваться. Узнав, что нам нужно сфотографировать только детей, он начал приспосабливать обстановку, фон и т.д. Поставил красивый цветной диван, прикинул глазом так и этак. Решили, что дочь будет сидеть, а сын лежать, причем будет голеньким. Мама начала снимать с него рубашку, штанишки, а тетя Тася прихорашивать племянницу Надюсю.
Сначала сын не особенно охотно воспринял все манипуляции по разоблачению себя. Но, когда его освободили от всей одежонки, он даже обрадовался. В жаркий июльский день, в душном помещении дышать стало легче. Усадили рядом с ним сестренку Надюсю. Но она не хотела сидеть, когда от нее отходили мама и тетя, хныкала, пыталась слезть с дивана. Был у нее свой раскрашенный маленький мячик, который купил ей папа. Фотограф дал ей в руки резинового баранчика. А она все еще не успокаивалась. И чего ей еще нужно!? Такой красивый диванчик! Сидела бы и играла! Так нет, капризничает. Вон парень наш, не имея в руках ни одной игрушки, лежит и не хнычет.
36-37
Он сам себе игрушка. Он не бездельничает, а занят серьезным делом. Его маленький годовалый мозговой центр дал команду рукам и ногам прийти в движение. При этом левая рука должна поймать левую ногу и подтянуть ее к лицу, чтобы можно было попробовать укусить пальчики ноги появившимися во рту несколькими зубенками. Раз поступила такая команда, началась упорная работа по ее выполнению. Оказалось, что сделать это не так просто. Ни руки, ни ноги еще не научились четко делать то, что приказывает мозговой центр. Нога движется в одну сторону, а рука в это время – в другую. Но вот наконец-то достигнута согласованность в движениях руки и ноги. Между указательным и средним пальцами левой руки оказался большой палец левой ноги.
 
38-39
Теперь оставалось сделать совсем немного: подтянуть ногу ко рту.
Но в это время в руках все время суетящегося чужого дяди (фотографа) запищала какая-то игрушка. Все внимание его и сестренки было отвлечено на эту пискульку. А дядя в это время нажал на какую-то пружинку. Что-то щелкнуло в небольшом ящичке на трех тоненьких ножках, прикрытом черной тряпкой. Хотя писк игрушки и отвлек внимание, но все же, рука крепко держала ногу в полусогнутом состоянии. И это было сделано безсознательно, но разумно. Человек лежал совсем оголенным. И не прикрой нога того, чего не каждому полагается видеть, потом бы со стыда этому человеку сгореть можно было . чужой дядя больше не отвлекал внимания. Он не показывал игрушку, не пищал ею, свертывал свой ящик. Парень было опять занялся своей ногой. Но тут мама помешала. Она подошла, посадила его, не считаясь с тем, что он еще не довел до конца начатого дела, не расправился с ногой, и стала надевать на него штанишки и рубашку. Ох, эти взрослые! Не хотят считаться с маленькими, с их серьезными делами, с их желаниями. То мама раздевала сына, а тут ей вздумалось опять его облачить, когда и так жарко. А что поделаешь? Не будешь же сопротивляться если не имеешь нужной силенки. Взрослые пошли, пришлось пойти и маленьким, сидя на руках у взрослых. Так уж заведено.
40-41
По пути из фотографии мы зашли в магазин, чтобы кое-что купить.
Когда вернулись домой, во дворе увидели Матвея Петровича, распрягающего лошадей. Он только что приехал. Муся, Тася и Я, поздоровавшись с ним, поцеловали его. Потом он, предварительно утерев платком усы и бороду, поцеловал внучку и внука. Дуся Полетаева уже готовила чай. Стасика не было дома. Оказывается, он понес на базар продавать свой товар – несколько пар сандалий.
Продолжая прибирать лошадей и сбрую, папаша сказал, обращаясь к дочерям: «Девки, снимите с телеги и занесите в дом корзинку». Корзинка эта была заложена травой. В ней оказались разнообразные продукты, гостинцы большим и маленьким.
Пока мы с папашей прибирали к месту лошадей, сбрую и телегу, хозяйки приготовили закуску. Вернулся с базара Станислав, продав одну пару сандалий. Когда мы зашли в квартиру, то папаша вынул и поставил на стол бутылку водки. Я даже не заметил откуда он ее взял. Видимо она лежала где-то в траве на телеге. Но мы эту бутылку убрали со стола и поставили свою, вынув ее из прохладного мета. Ведь нельзя же такого дорогого гостя угощать его собственной водкой. Старик заметил это, ничего не сказал, улыбнувшись в усы. Тася и Муся, зная, что у отца осталось мало зубов, угощали его тем, что помягче, говоря: «Тятя, покушай вот это».
42-43
На следующий  день рано утром мы выехали из Красноярска. На этот раз папаша вез нас уверенно. В прошлом году он всю дорогу часто и внимательно посматривал на Мусю, опасаясь как бы не растрясти ее. Ведь она тогда была в положении, должна была скоро родить. А теперь человек, который 20 июля прошлого года родился в Сухобузиме, ехал на свою родину годовалым парнем, сидя на коленях у своего папки или на мягкой травке в телеге рядом со своей двухлетней сестренкой.
На полпути в хорошем березняке сделали привал, распрягли лошадей и пустили их попастись. Перекусили сами. Дочурка Надюся стала собирать цветочки, бегать за мотыльками, будучи сама как мотылек в своем беленьком легком платьице. Сынишка Эня решил помочь ей. Он уже умел немного ходить. Но тут местность была неровная и трава мешала. Пришлось мне переносить его от одного цветочка к другому.
Покормив и напоив лошадей, отдохнув сами, мы поехали дальше. Во второй половине дня приехали в Сухобузим. А там радостная встреча с объятиями и поцелуями. В этом году семья Филипповых уменьшилась на три человека. Отделился Дмитрий с Устиньей. Жили они недалеко на этой же улице. У них родилась дочь, которую они назвали Онега. Вышла замуж Гутя, в этом же селе Сухобузим.
44-45
Через несколько дней, после нашего приезда в Сухобузим, приехали Тася с мужем Стасиком. А вскоре наступил Петров день – престольный праздник. Праздновался он так же, как и в прошлом году: ходили в гости, принимали гостей; пили, ели, плясали, пели.
Скажу несколько слов о муже Таси – Станиславе. Когда мы узнали его ближе, он оказался чудаковатым и пустоватым человеком.  И почему Тася, такая хорошая, душевная женщина, решила связать с ним свою судьбу? Он был весьма заносчивым и неимоверным хвастуном. Как будто он имел несметные богатства, а не был безработным, не шил сандалии и не продавал их на рынке; как будто в его небольшой голове имелось ума палата. В жаркие июльские дни он одевал обязательно тройку (брюки, жилет, пиджак), повязывал галстук, держа нос кверху, как будто кол проглотил. Ни теща, ни тесть его не любили.
Однажды утром во время завтрака теща спросила нас:
- Ну, милые мои, что будете пить, чай или молоко?
- Я, мамаша, попью чайку. – ответил я.
- А мне дайте молока. – сказал Станислав и добавил: - Зачем я буду полоскать свой желудок чаем.
Этим он хотел показать, что дома только молоко и пьет, а не голую водичку даже без сахара.
Когда праздник кончился и Тася со Станиславом уехали домой в Красноярск, чувствовалось, что тесть и теща были довольны, что избавились от такого привередливого зятька.
46-47
 Правда вслух они об этом не говорили. Ведь они были культурными людьми.
После праздника начался сенокос. В этом году из хозяйства выбыло три работника. Правда на год подросли Феня и Коля. Они уже могли работать. По-настоящему включился в сеноуборку и Я, занимаясь ею более десяти дней. Сенокос проводился километрах в восьми от Сухобузима в сторону села Атаманово, что на берегу Енисея.
Вспоминается такой случай: как-то под вечер, папаша собрался поехать в Сухобузим, уезжала с ним и Феня, Коли тоже не было. Я оставался один и должен был докосить на сенокосилке один лужок. Они поехали, а я стал косить. Объехав один круг, я остановил лошадей и слез с беседки. А потом, когда опять сел на нее, то стальная стойка, на которой держалась беседка, сломалась пополам. Отпряг я одну лошадь, сел на нее верхом и галопом поскакал догонять тестя, который отъехал уже километра три. Папаша вернулся, забрал сломанную стойку, которая оказалась надломленной раньше, и уехал домой. Я остался, выпряг из сенокосилки вторую лошадь, пустил обоих лошадей на пастбище и стал варить себе ужин.  Утром вернулся из дома папаша, привезя сваренную стойку. Мы с ним продолжили сенокошение.
48-49
Время моего отпуска кончалось. Надо было возвращаться домой в Ачинск к своей работе. Занимаясь дней двенадцать физическим трудом на сенокосе, я очень хорошо отдохнул, чувствовал себя окрепшим, возмужавшим, великолепно загорел. Отдохнула от повседневных домашних работ Муся. Поправились в гостях у бабы и деды дочь и сын. Все мы чувствовали себя прекрасно.
Нам устроили торжественные проводы. Папаша запряг пару лошадей и отвез нас в Красноярск. А там, на другой день, мы сели в поезд и в тот же день прибыли в Ачинск. Вернулись в свою вросшую в землю халупу к своей «красавице» хозяйке.
ЗАВЕДУЮЩИЙ ОРГОТДЕЛОМ
Когда я на следующий день после возвращения в Ачинск пришел в окружком комсомола, Иван Марандин сообщил мне новость: Андрей Арбузов едет в Свердловск поступать в коммунистический университет учиться. Через несколько дней Андрей уехал. А спустя дней десять от него была получена телеграмма, извещающая, что он принят студентом в Комвуз и остается в Свердловске, домой уже не приедет, так как с первого сентября начинаются занятия.
Встал вопрос: кем заменить Андрея, кого утвердить заведующим организационным отделом окружкома?
Марандин предложил эту должность мне. Я согласился. Заведующий орготделом являлся заместителем секретаря окружкома.
50-51
Он получал на несколько рублей большую зарплату, чем другие заведующие отделами.
После согласования вопроса о перестановках с окружкомом партии и с Крайкомом комсомола был созван пленум окружкома Комсомола, на котором меня утвердили заведующим организационным отделом, Ганьку Кириченко – заведующим отделом пропаганды и агитации, Клаву Суркову – заведующей отделом пионерработы, Анатолия Кузнецова – зав.отделом экономработы.
На фотографии: в первом ряду сидят: второй слева Вася Крамник, Анатолий Кузнецов, Иван Марандин, Я, Генка Кириченко, Клава Суркова. Полулежат: слева – Фома Елисеев (секретарь Березовского райкома комсомола), справа – Генка Бурков, боготолец. А вот кто сидит между ними я уже забыл. Стоит слева (курчавый) Сидоров, секретарь Ужурского райкома Комсомола. Фамилии других тоже не помню.
 

52-53
В центре города Ачинска, недалеко от реки Чулым, на углу улиц Партизанской и….. стоял двухэтажный дом. Нижний этаж был кирпичным, второй – деревянным. Его называли «дом окружкома».  В этом доме жили несколько работников окружкома партии, Иван Марандин и Андрей Арбузов. Когда Андрей поступил в Комвуз, его жена Маруся перешла к своей тетке. Освободилась квартира, ее дали мне. Мы с Мусей, с дочерь и сыном, переселились из халупы в приличную квартиру, в которой имелись кухня и две небольших комнаты. Мы стали жить по-человечески. Рядом с нашей квартирой была квартира Ивана Марандина. Жена его – комсомолка Поля. У них был маленький сынишка Вова. Так же, как работали мы с Иваном, согласованно, так и жили по соседству дружно, по-комсомольски.
У кого-то из знакомых мы взяли малюсенького щенка, назвав его Динкой. Во, как! На четвертый год совместной жизни мы с Мусей завели в своем хозяйстве животинку – собаку. Правда собака была не из крупных. Она росла-росла, но так больше руковицы-лохмашки и не выросла. Но эта маленькая Динка была умной собачкой, большим нашим другом. Особенно она дружила с нашими детьми Надюсей и Эней. Они с ней и она с ними играли и резвились. Лаела Динка как звонок, была очень чуткой.
Я уже писал, что Анатолий Кузнецов, как комсомольский работник не привился, его тянуло на транспорт к паровозу. Пришлось удовлетворить его просьбу. На его место Крайком Комсомола прислал Сашу Домрачева.
54-55
Клава Суркова, выйдя замуж за боготольского комсомольца Феликса Гришеленка, уехала с ним. Вместо Клавы стал работать Вася Крамник. Опять обновился состав руководства окружкома. Вот он этот состав. На фотографии: сидит в центре Ваня Марандин, слева от него Саша Домрачеев, справа Я; стоят Вася Крамник, Ганя Кириченко. Ну чем плохие ребята? Орлы! Все пять в кепочках. Подчеркиваю в кепочках, а не в шляпах, и без всяких там галстуков. О шляпах и галстуках я еще позднее скажу. Тогда они были не в моде у нас, комсомольцев двадцатых годов. А видите, как у нас с Сашей Домрачевым блестят сапоги? Прямо таки смотришь на них, как в зеркало. Вот такими мы были. Мне тогда было около 22-х лет.
(фото нет)
56-57
БОГОЯВЛЕННАЯ
Как-то в августе 1927 года, вскоре после возвращения из отпуска, я для подготовки вопроса на заседании бюро окружкома комсомола поехал в Березовский район, где секретарем райкома партии работал Леонид Гладышев. Я заехал к нему. С его женой Катей, по Боготолу, я был знаком. У них, как и у нас с Мусей, было двое детей: сынишка Борис и дочка Ида. Секретарем Березовского райкома комсомола работал Фома Елисеев.
В Березовское я приехал в субботу вечером. А воскресенье в этом районе оказалось «знаменательным» днем. Когда-то, много лет тому назад, в деревне Дубинино этого района в роднике с горной ключевой водой, чистой и прозрачной, как хрусталь, «явилась» икона «божья матерь». Конечно эту икону подложил в родник хитрый поп из соседнего села Никольского. Но одурманенный религией народ воспринял это событие, как «чудо», как «божье сниспослание». Около родника была построена часовня, в которую и водворили «мать богородицу» с Иисусом Христом на руках. Ясно, что поповские доходы от этого «чуда» значительно увеличились. Ежегодно «день явления» стал широко праздноваться. В этот день в деревню Дубинино к «святому месту» стали устраиваться целые паломничества. Туда шла и ехала огромная масса народа не только из деревень и сел Березовского района, но и из многих других соседних и дальних районов.
Ленька, Катя и Я, договорились съездить в Дубинино. Назавтра, в воскресенье, рано утром сели мы на пару лошадей и поехали.
58-59
 Проехали деревню Срипачи, село Никольское, подъехали к деревне Дубинино. А там уже море людское с иконами, хоругвями. Попы, дьякона, дьячки, церковные хоры поют молитвы. Около «святого родника» давка. Из него берут в бутылки и другие посудины «святую воду». Тут же торгуют свечами, иконами и прочей религиозной мишурой. Немного в стороне от часовни предприимчивые торговцы и торговки продают уже не «святую» водичку, сорокоградусную водку и разные закуски. То тут- то там раздаются громкие песни захмелевших гуляк, слышаться такие русские словечки, которые в книгах не пишутся. Склоняется и так и эдак слово «мать» с соответствующими добавлениями к нему прилагательных, глагольных и сказуемых, в разных вариациях; кроют в бога, богородицу и боженят. Ведь сибиряки на сей счет большие мастера. А вот кто-то затеял драку. Драчунов разнимают. Крики, шум, гам и опять «мать».
Много молодежи, парней, девчат. Она собирается группами и большими компаниями, устраивает игры, танцы. Слышаться дружные старинные русские и современные комсомольские песни под звуки гармошек. Особенно весело поют и играют в одной из молодежных компаний. А гармонь в умелых руках гармониста не играет, а поет. Подхожу к этой компании и вижу, широколицего, улыбающегося Фому Елисеева. Он приехал сюда раньше за два дня, побывал в комсомольских ячейках окружающих сел и деревень, чтобы подготовить комсомольцев и несоюзную молодежь к этому «богоявленному дню».
Отойдя немного в сторону, мы с Фомой стали разговаривать.
60-61
А гармонь заливается. Так и хочется слушать ее. Гармониста мне не было видно из-за танцующей молодежи.
- Хорошо играет гармонь! Молодец гармонист! – сказал я.
- О, Вася первоклассный гармонист у нас в районе! – сказал Фома.
- Откуда он? – спросил я.
- Секретарь Изындаевской ячейки комсомола. – ответил Фома. – Работает избычем.
- да ведь это Вася Вакулин! – Радостно воскликнул я и направился к гармонисту.
Увидев подходящего к нему меня и сразу узнав, Вася прекратил игру, поставил на землю гармонь, встал и пошел мне на встречу. Мы с ним крепко обнялись и расцеловались, произнося слова: «Вася! Толя! Вот так встреча!». Я узнал, что уже второй год Вася работает заведующим избой-читальней, что он уже стал кандидатом в члены партии, что его мать, Евдокия Ивановна, жива и здорова. Вася очень звал меня и Фому поехать с ним и комсомольцами его ячейки, большинство которых было здесь, в Изындаево. Но по тому времени, которым я располагал, сделать этого я не мог. Мы подробно побеседовали с ним о работе комсомольской ячейки, и мне этого было достаточно. Хотя очень хотелось повидать гостеприимную Евдокию Ивановну.
Из Дубинино мы с Елисеевым не вернулись в Березовское, а поехали по комсомольским ячейкам в села Никольское, Шарыпово, в деревню Темру и др. в Темра я хотел повидаться с братом Максимом, но он в это время был на пашне и мы с ним не встретились. Я опять узнал, что  Максим так таки и не вступил в Комсомол. А ведь ему было уже 18 лет.
62-63
Объездив ряд ячеек, познакомившись с их работой, мы с Елисеевым через несколько дней вернулись в Березовское. Проверив работу райкома Комсомола, я собрался уезжать в Ачинск. Перед отъездом зашел к Леониду Гладышеву. Я рассказал ему, что Андрей Арбузов, которого он немного знал, едет в Свердловск учиться в Комвузе. Мы поговорили с ним о том, что неплохо было бы и нам поехать поучиться. Это наше с ним желание исполнилось через год. Но не буду забегать вперед. До наших прекрасных студенческих лет я еще дойду.
 

В деревне Темра мы с Фомой Елисеевым (он в белой рубашке) сфотографировались с местными комсомольцами.
ПОМИДОРЫ И АПЕЛЬСИН
До 1927 года я за свои 22 года жизни ни разу не пробовал на вкус помидоры. В той местности, где я жил раньше, эта культура овощей не выращивалась. Я не имел они зрительного, ни вкусового представления о помидорах.
И вот под осень 1927 года на базаре и в продовольственных магазинах Ачинска появились в продаже красные помидоры. Мусе, которая, живя в Сухобузиме с родителями, знала, что такое помидоры, как-то купила их и принесла домой к обеду. Я у нее спросил: «Что это за фрукты?». Она ответил: «Это не фрукты, а овощи. Называются помидоры». Муся начала их с большим аппетитом есть, а я смотрел на них с некоторой брезгливостью.
64-65
Зато потом, поняв вкус помидор, я их очень полюбил, ел с огромным аппетитом.
Наша дочь Надюся, до двух лет с половиной не знала, что такое апельсины, не пробовала их на вкус. А яблоки она уже кушала. Той же осенью 1927 года откуда-то завезли в Ачинск апельсины. Как-то в выходной день Муся нарядила дочь, как куколку, и мы втроем пошли погулять по улице. Зашли в магазин, чтобы купить яблок.
Знакомый нам с Мусей продавец, комсомолец Павлик Ильюшенко, дал нашей дочери большой апельсин. Она, думая, что это яблоко, немедленно потянула его ко рту. Но зубенки ее никак не моги справиться с крепкой кожурой апельсина. Она кусала, кусала, ничего не получается. Рассердилась, заплакала, да как бросит апельсин. Он и покатился по полу магазина. Когда же мы его очистили, и она поняла вкус этого замечательного лакомства, то давай кричать: «Исе-исе!».
ОХОТА
Иногда в свободное время Ваня Марандин, Я, Ганька Кириченко и другие товарищи ходили охотиться за пернатой дичью. Но редко что-нибудь убивали. Далеко от города мы не ходили, а поблизости и без нас охотников было много.
Чтобы не позорить перед нашими женами Мусей и Полей свое охотничье достоинство, мы с Ваней, возвращаясь с неудачной охоты, заходили на базар, покупали там, у настоящих охотников, по одной – две утки, ложили их в свои охотничьи сумки и важно шествовали домой. А там наши Муся и Поля хвалили и даже целовали нас, как удачливых мастеров-охотников. Мы же, принимая важный вид, со смешком в глазах переглядывались между собой и рассказывали любопытным женам, как нам с трудом ужалось подстрелить дичь.
66-67
Как-то по первой пороше (первому снегу) в выходной день мы всем окружкомом Комсомола (за исключением девушек) решили организовать капитальную охоту на зайцев, тетеревов, куропаток, рябчиков и прочую дичь. Вместе с нами собрался на охоту наш партийный шеф и друг – заведующий отделом пропаганды и агитации окружкома партии товарищ Кириллов.
Сели мы на поезд, отъехали от Ачинска километров 20, на одном из разъездов сошли с поезда, направились в лесок и приступили к охоте. Но к нашему несчастью никакой дичи не попадало. Шли мы фронтально, на расстоянии метров 40-50 друг от друга. Так сказать, прочесывали всю местность. Казалось, что вся дичь будет наша. Но она не попадалась на нашем пути, не бегала и не летала. Как провалилась куда-то.
Но вот раздались один за другим два выстрела. Ага, кому-то повезло! Смотрим, оказалось, что стрелял Кириллов. Вот он, перезарядив ружье, пригнулся и крадется к высокой березе, на которой сидят два… чучела косачей. Мы с Ваней Марандиным видим, что это не настоящие косачи, а чучела, под березой устроен скрад из веток, значит, в нем сидит охотник. Нам то видно и понятно. А пожилой человек Кириллов, у которого слабое зрение, скрада с охотником не видит, чучела принял за настоящих косачей и открыл по ним пальбу. Вот он опять присел, прицелился и бахнул. Смотрит и удивляется: на такое близкое расстояние и третий раз промахнулся. А в это время из скрада вылез человек, поднялся, да как начал частить незадачливого охотника – Кириллова, вспоминая мать и так и эдак. Кириллов сначала остолбенел, потом разразился громким хохотом. Тут подошли Ваня, Я, Ганька и Вася, побеседовали с охотником, покурили, посмотрели убитых им 5 косачей и пошли дальше. Долго ходили, а убили одного зайчишку (трофей Геньки Кириченко), две куропатки и одного рябчика. На семь охотников за целый день охоты добыча более чем скромная. Ну что ж поделаешь раз не повезло?
Все мы решили всю эту убитую дичь вручить товарищу Кириллову, пусть это будет его охотничьим трофеем. Он долго отказывался, но мы настояли.
Вернулись домой поздно вечером. А назавтра жена Кириллова, врач, рассказывала соседкам, как ее муженек удачно вчера поохотился и спрашивала совета, как лучше приготовить дичь, чтобы она была вкуснее. Мы с Ваней это слышали, потому что жили с Кирилловыми в одном доме.
67-68
ПРИЗЫВ В АРМИЮ
Осенью 1927 года молодежь моего, 1905 года рождения призывалась в ряды Красной Армии. Я должен был пойти служить в Рабоче-крестьянской Красной Армии. К этому я готовился, устраивал Мусю на работу, подыскивал с ней прислугу, которая бы водилась с нашими детьми. Все мои думы были заняты предстоящей службой в Армии. Много было разговоров об этом с друзьями, с Мусей. Обсуждали в какой род войск лучше пойти. У меня было большое желание стать моряком. Ну как же иначе?! Ведь Комсомол являлся шефом Военно-Морского Красного флота. В крайнем случае непрочь был пойти в пограничные войска или в кавалерию. Ведь я с детства привык к лошадям, был ямщиком.
И вот, в сентябре месяце, наступил день призыва. Наряду с другими одногодками явился и я на призывной пункт окружного военкомата. Прошел я медицинскую комиссию и все прочее, как полагается. По здоровью оказался «вполне годным».
Но…. В армию меня не призвали. На моем иждивении двое маленьких детей и старик отец. Льгота.
Военкомат привлек меня к проведению политико-воспитательной работе среди призывников. Этим делом я занимался около двух недель.
Так я и не пошел в Красную армию, хотя было полное настроение пойти. Вернулся к исполнению комсомольских дел.
69-71
ПЕРВЫЙ ЗАЕМ
В конце 1927 года в Советском Союзе был выпущен первый заем. Назывался он «Крестьянский заем выпуска 1927 года». Его реализация проводилась среди сельского населения. Был такой лозунг: «Каждый крестьянский двор должен подписаться на заем!». Я уже не помню сейчас какого достоинства были облигации займа. Но, кажется, в 10,5 и 2 рубля 50 копеек. Заем реализовывался за наличный расчет. Реализация займа оказалась не из легких компаний. Для проведения ее весь партийный, комсомольский и советский актив был направлен в деревню.
Я был командирован в Ужурский район, в свой родной район, в котором вырос и возмужал. Побывал я во многих селах и деревнях района, в том числе и в селе Корнилово. Здесь мне легче было проводить работу. Ведь я знал почти всех жителей села и меня многие знали. В первый же день  приезда в село мне пришлось изрядно повозиться, чтобы заставить местного попа приобрести облигации займа. Старого попа, которого я знал с детства, уже не было в живых, он умер года три тому назад. В селе появился откуда-то новый поп, здоровый, красномордый, с окладистой бородой «отец Захарий», лет сорока мужчина. В сельсовете мне рассказали, что несколько раз к этому попу заходили сельские активисты, агитировали его, чтобы он приобрел облигации займа, но он отказывается и разговаривать не хочет.
Взял я с собой несколько десятирублевых облигаций и направился к этому попу. Прихожу и застаю «его преподобие» за столом обедающим. Я поздоровался. Он, покосившись на меня, буркнул: «Здравствуйте». Я пожелал ему приятного аппетита. Он в порядке вежливости сказал мне: «Спасибо», и вероятно, надеясь на то, что я откажусь, пригласил меня разделить с ним «трапезу». Но я решил не отказываться и не затруднять попа вторичным приглашением себя к столу, которое вряд ли бы последовало. При этом я подумал: «Вот за столом мы с тобой и поговорим». Я, сказав: «Спасибо за приглашение, от которого не откажусь», разделся и сел за стол. Попа, наверно, удивила такая моя безцеремонность. «А черт с тобой», - думал я. – как хочешь, так и думай обо мне, а я все же тебя допеку.
У всех русских православных людей обычай такой, что пригласив гостя за стол, угощают его не только хлебом насущным и поят чаем. Когда я разделся, и поп увидел у меня на ремне кобуру с наганом, он понял, что я необычный посетитель, а особый «гость».
72-73
    Он крякнул и многозначительно посмотрел на свою белолицую, полногрудую моложавую матушку-попадью. Та поднялась, привела в порядок стол передо мной, положила прибор, налила и поставила тарелку щей, потом подошла к шкафчику, достала из него начатую бутылку водки, которую, вероятно, она же убрала со стола, я входил в сени поповского дома, две стопки, и поставила это хозяйство на стол. Поп взял бутылку, налил стоящую передо мной стопку, не наливая себе, сказал: «Прошу вас выпить и закусить». Я сказал: «Спасибо. Но одному мне неудобно пить. Что же себе не налили?». После этого он налил и свою стопку.
Мы с ним выпили и стали разговаривать о том – о сем. Мы спросили друг у друга как звать, величать. Хотя я уже и без этого знал, что он Захар Венедиктович. В ходе разговора он понял, что в Корнилово я не новичок, многих здесь знаю не только по фамилии, но и по имени, отчеству. Пришлось сказать ему, что в этом селе я вырос. Когда кончили трапезничать и вышли из-за стола, я сказал:
- А вы, Захар Венедиктович, меня не спросили, а сами думаете: «Чего этот непрошенный гость зашел к нам?». Так ведь думаете?
- Сознаться, вы мои мысли угадали. – откровенно ответил поп.
- Слышали вы или нет о том, что сейчас проводится реализация Крестьянского займа? – спросил я.
- Да, слышал. – Ответил он. – А что же от меня нужно? Я ведь не крестьянин, хлебопашеством не занимаюсь.
74-75
- От вас, Захар Венедиктович, требуется немногое.- Ответил я. – Во-первых, вы сами должны приобрести облигации займа. А, во-вторых, внушить своим прихожанам, чтобы все они приобретали облигации. Вы человек грамотный и хорошо понимаете, что деньги от реализации займа пойдут на укрепление нашей страны, на улучшение жизни крестьян.
- Да-да, все это мне хорошо известно. Прихожанам я обязательно скажу. А вот сам, извините, не имею средств, чтобы приобрести облигации. Вы сами понимаете какие сейчас наши доходы. Грошовые.
 Сказав это, поп сделал такую скорбную рожу, так тяжело вздохнул, что казалось, вот-вот он заплачет. Попадья тоже жалобно завздыхала. Я решил успокоить их, сказав:
- Да, доходы ваши, конечно, уже не те, что были когда-то в старое время. Они значительно поубавились, но не такое уж бедственное ваше положение, чтобы стоило вам так удручаться. Я не говорю, что вы должны приобрести облигации займа на полтысячи рублей. Нет, это вам, может быть, и тяжеловато будет. А вот не сотню рублей вы вполне можете приобрести.
От этих моих слов поп онемел. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Попадья, видимо, хотела всплеснуть своими пухлыми руками и чуть не выронила тарелку, которую она протирала полотенцем. Но вот поп опять приобрел дар речи и заговорил:
- Да вы, как я вижу, шутник, молодой человек. Сто рублей! Такой суммы денег я давно уже не только не имел в своем кармане, но и не видел.
76-77
- Давайте, Захар Венедиктович, не будем особенно прибедняться и с карандашом в руках прикинем примерно ваши доходы. – Перебил я вздох попа и ахи попадьи.   
Поп заерзал на стуле. Попадья зло посмотрела на меня.
- Ну хорошо, - сказал я, - не будем заниматься математикой. Свои доходы вы сами хорошо знаете. На сколько рублей вы возьмете облигаций?
Поп глубоко задумался, потом посмотрел на попадью, спросил у нее:
- Как, матушка, рублей на пять возьмем?
- Если, батюшка, у тебя есть лишние деньги, бери. У меня их нет. Я и на рубль не возьму. – Зло ответила попадья, тряся своими жирными телесами, она вышла из кухни в комнату.
«Да, разволновалась попадья. – Подумал я. – Ну что ж, будем продолжать разговор с попом». Долго, наверно больше часа, мы с ним сидели и рядились. Он по 2 руб.50коп. прибавлял к ранее им сказанным 5 рублям, а я на такую же сумму сбавлял от ранее сказанных мной 100 рублей. Окончательная наша договоренность с ним состоялась на том, что он согласился приобрести облигации на 40 рублей. Я вынул из кармана четыре десятирублевые облигации, а он из своего кармана вынул бумажник. В нем оказалось три червонца (три бумажных десятирублевок) и тройка. Пошарил в карманах и нашел еще два рубля. Итого 35 рублей. Поп стал мяться, спрашивая как быть? Я ему подсказал занять пятерку у матушки. Он поморщился и пошел в комнату.
78-79
Что-то там пошипев с попадьей, он вышел с небольшой деревянной шкатулкой, высыпал ее содержимое на стол. По столу рассыпались серебрушки и медяки. Набрав их на пять рублей и вручив их мне, поп сказал:
- Ох, молодой человек, совсем разорили вы меня.
- Ничего, батюшка, не обеднеете. – Сказал я. – Сегодня, кажется, пятница. Завтра за вечерню, послезавтра за обедню получите, а там, глядишь свадьба или крестины подвернуться. Вот вы и полните свою кассу. Будьте здоровы. Спасибо за помощь государству. Не забудьте сказать своим прихожанам, чтобы они покупали облигации займа.
Распрощался я с попом и вышел от него. Так и не удалось мне пожать пухлую ручку попадьи. Она как ушла в комнату, так и не показалась больше. Придя в сельсовет, в котором собралось много актива, были тут Николай Васильевич и его сын, мой дружок Федька, я высыпал из кармана на стол свои трофеи – поповские монеты, выложил 35 рублей. Все удивились, как это мне удалось сагитировать попа на такую большую сумму. Ведь он отказывался даже от того, чтобы взять облигацию за 2 руб.50 коп. Я со всеми подробностями рассказал о том, как беседовал с попом и агитировал его. Мой рассказ сопровождался хохотом всех присутствующих.
С активом мы обсудили ход реализации займа на селе. Составили список всех крестьянских дворов с доведением до каждого из них определенной суммы с учетом экономики хозяйства. Договорились, что актив будет ходить по дворам не в одиночку, а группами по 2-3 человека.
80-81
Так легче агитировать, применяя метод разъяснения, убеждения, шутку и т.д. а кое-кому не мешает и напомнить его поведение в период колчаковщины и бандитизма. Составили около десятка таких групп актива. Распределили между ними все дворы.
Мы вдвоем с Николаем Васильевичем решили побывать в пятнадцати кулацких хозяйствах Косогольской улицы. В этот вечер успели навестить только 4 хозяйства, в том числе зашли к бывшему нашему соседушке Константину Кузьмичу Тихонову. О, как этот кулачина юлил и лебезил перед нами! Он не только Николая Васильевича, но и меня называл по имени и отчеству; удивлялся тому, как я вырос, возмужал, каким красивым парнем стал. Он вспоминал хорошим словом Ивана Николаевича и Степана Николаевича. Больше того, он даже хвалил братьев Переваловых, говоря: «Хорошие были парни».
- а вспомните, Константин Кузьмич, как вы этих «хороших парней» бандитами называли? – Перебил я разглагольствования этого матерого колчаковского приспешника.
- Зачем, Адам Петрович, вспоминать старое? Пусть оно быльем порастет. Давайте лучше сообразим насчет чайку и прочее. – опять заюлил кулак.
Но мы с Николаем Васильевичем отказались от чая и прочего.
- Мы пришли к тебе, Кузьмич, не чаевничать, а по делу. – сказал Николай Васильевич.
- А какое дело то ко мне? – Насторожившись, спросил Тихонов.
- вы, Константин Кузьмич, слышали о Крестьянском займе? – спросил я.
- А как же, милый. Не только слышал, но уже купил облигацию. Могу показать вам ее. Куда только я ее положил? – засуетился Тихонов.
82-83
- Не стоит, Кузьмич, показывать. – Остановил его Николай Васильевич. – Мы знает, что ты приобрел облигацию за 5 рублей. Нечего сказать, отвалил помощь государству! Тебе не стыдно говорить об этом?
С этим кулачком-паучком мы так и этак беседовали около часа, доказывали, убеждали, стыдили. Он увивался, прикидывался беднячком, за душой которого сейчас червонца нет. Но мы все же, заставили его дополнительно к прежней пятерке приобрести облигаций еще на 95 рублей.   
Когда мы вышли от Тихонова, было уже довольно поздно. Больше никуда не пошли, а направились домой к Николаю Васильевичу. Федя был уже дома.
Пелагея Васильевна поджидала нас, приготовив на стол. Хорошо поужинав, досыта наговорившись о прошлом и настоящем, легли спать, чтобы завтра с утра опять заняться реализацией займа, агитируя, доказывая, споря.
В первый день приезда в Корнилово, я узнал, что мой отец находится в Корнилово, живет у одного крестьянина. Но сходить к нему в этот день не удалось. Утром следующего дня я его попроведал. Но подробно поговорить нам с ним не удалось, не было времени. Он с хозяином собрался ехать в поле за сеном, подводы уже были запряжены. Договорились встретиться у наших Белошапкиных.
В Корнилово я пробыл четыре дня. За это время основательно подтянули выполнение доведенного сельсовету задания по реализации займа. Я решил проехать по ряду других сел и деревень района.
84-85
В частности побывать в селе Солгон, чтобы встретиться со своим дружком Павликом Афанасьевым, который работал учителем на небольшом выселке, недалеко от этого села.
Встреча с Павликом была радостной. Ведь мы с ним не встречались больше двух лет. Разговоров нам хватило на целые сутки. Благо день был воскресный, он не был занят в школе и я свои дела отложил на завтра. Поговорили обо всем; вспомнили о многом: о нашем детстве, ранней юности, о детском доме. Мы с ним обои до слез хохотали, вспомнив один забавный эпизод из детдомовского периода нашей жизни.
Летом, 1921 года, когда я еще был воспитанником, а не заведующим хозяйством детдома, Я, Павлик и рабочий детдома, глухонемой мужчина лет сорока, поехали на сенокос, который находился в десяти километрах от села Ужур, около деревни Васильевки. Косили траву, сушили ее и отвозили домой. У нас была пара лошадей. Как-то под вечер наложили мы большой воз сена, и наш глухонемой поехал в Ужур. Мы с Павликом остались ночевать в шалаше. Легли спать. Ночью полил дождь с молниями и громом страшной силы. Нас как сусликов промочило в нашем шалаше. Прижались мы с Павликом друг к другу и лежим под мокрым одеялом. Вдруг Павлик, как закричит: «Змея по ногам проползла!». Змей я, как и он, в детстве очень боялся. Выскочили мы с ним из шалаша в одних рубахах и боимся обратно зайти, чтобы взять одежду. Дождь льет, гроза грохочет, молнии сверкают. А мы стоим полуголые. Рядом стояла большая развесистая береза. Но мы, вместо того, чтобы укрыться под нее от дождя, подальше отошли от нее.
86-87
Боялись, что гроза может ударить в березу. Так мы и дрожали до восхода солнца, когда мы осмелились, наконец, зайти в шалаш и взять свои пальто. До приезда глухонемого огонь не могли развести, коробок спичек от дождя раскис. Когда приехал глухонемой, мы ему мимикой и руками рассказали о своих ночных бедствиях. Больше он нас одних на ночь не оставлял на сенокосе.
А в эту встречу, мы с Павликом создали смешной эпизод, над которым потом, при встрече, лет через восемь, опять от души хохотали. По необходимости я спросил у Павлика, где у них уборная. Он, вместо ответа, стал одевать на себя пальто и мне сказал, чтобы я тоже оделся. Одевшись, мы вышли из дома, и Павлик меня повел. Вышли из ограды дома. Выбрались по снежку за околицу выселок, а Павлик все идет и идет вперед и я за ним.
- Павлик, ты куда ведешь меня? – спросил я.
- А вон туда! – Ответил он, показывая рукой на стоящий вдали от выселок стог сена, до которого было с километр расстояния.
Дошли и пристроились около этого стога.
- Ты что, Павлик, всегда сюда ходишь? – спросил я.
- Ага. Я очень люблю заниматься этим… около стога сена или соломы. – Ответил Павлик.
- Но ведь далеко ходить сюда. – Заметил я.
- Ничего. – Ответил Павлик. – Зато хорошая проминка.
88-89
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА
Срок моей двухнедельной командировки кончился. Надо было возвращаться в Ачинск домой. Но мне нужно было еще раз заехать в Корнилово за отцом.
Я писал, что отец не захотел жить с нами в Ачинске когда весной мы переехали туда из Боготола. Он уехал в деревню Темра к младшему сыну Максиму, а оттуда вскоре перебрался в Корнилово, где и батрачил у одного крестьянина. Когда я встретился с ним вечером у Белошапкиных, то увидел, что чувствует он себя неважно, похудел. Оказалось, что незадолго до этого он сильно болел, простудившись. А кому нужен больной, неработающий батрак? Было видно, что он очень соскучился по внуку Эне и внучке Наде, много расспрашивал меня о них. Настроение у него было такое, чтобы вернуться к нам, жить вместе, возиться с внучатами. Но характер его был особый.  Поскольку он сам ушел от нас, не захотев вместе жить, то сейчас не хотел сознаться, что живется ему трудно. Решив вернуться к нам, он не хотел сказать мне об этом, а ждал когда я ему предложу поехать со мной в Ачинск. А я этого не сделал, понимая, что при малейшем разладе во взаимоотношениях он станет упрекать меня, скажет, что он жил хорошо один в Корнилово, а я нарушил эту его жизнь. Поэтому сказал ему, что поезжу по некоторым селам и на обратном пути заеду и еще раз попроведаю его, понимая, что он сам запроситься вернуться со мной в Ачинск.
90-91
Вот поэтому, вместо того, чтобы из Солгона поехать в Ужур, а оттуда на поезд и в Ачинск, я сделал изрядный крюк с заездом обратно в Корнилово. Приехав туда и зайдя к отцу, я заметил, что он уже собрался ехать со мной, но продолжал молчать об этом, ожидая пока я ему поклонюсь и попрошу его вернуться домой. Вот упорный старик! Но я сознательно тоже упорствовал. В сельсовете я договорился, что к определенному времени подвода за мной подъедет туда, где жил отец. И вот, подводчик подъехал, я стал прощаться с отцом. Только тогда он сдался, сказав:
- Сынку, я поеду с тобой. Соскучился я по внучатам, и работать мне уже тяжело.
- Вот и хорошо. Это твое решение отец, правильное. Давно тебе пора вернуться к нам. Давай собирайся и поедем.
Эх, как отец обрадовался! Он суетился туда-сюда, быстро оделся и был готов. Есть такая старая русская пословица: «Нищему собраться – только подпоясаться». Отец подпоясался. Но полушубчишко на нем был старенький. Надо было достать для него тулуп или доху, чтобы он в тепле доехал до Ужура, не замерз. Поэтому мы заехали к Николаю Васильевичу. Ясно, что тот и его жена Пелагея Васильевна не отпустили нас без угощения. Да так наугощали, что, несмотря на морозный день, нам было тепло. Это не только потому, что на нес была теплая одежда, но и потому, что тело само себя грело изнутри.
92-93
В Ужуре мы ночевали. А на следующий день сели в поезд и поехали домой в Ачинск. Там нас радостно встретили Муся и наши малыши. Горячо целуя внучат, отец расплакался. Надюся, а тем более Эня отвыкли от деда и не шли к нему. Потом они быстро привыкли к нему.
Вот так мой отец, через полгода, вернулся обратно в лоно нашей семьи. Замечу, что весной он уезжал из Ачинска «со своим имуществом» - самоваром в руках. А зимой вернулся в Ачинск без такового. Прожил имущество». Не нажил ничего.
ДЕСЯТИЛЕТИЕ ОКТЯБРЯ
Закончился 1927 год. Он был особо знаменательным в истории нашей Родины. Исполнилось первое десятилетие первого в мире Социалистического государства. Советский народ торжественно и радостно отпраздновал десятую годовщину Великой Октябрьской революции.
К торжествам по случаю десятой годовщины Октябрьской революции партийные, комсомольские организации, советские органы и культурно-просветительные учреждения готовились заблаговременно и тщательно. Задача заключалась не только в том, чтобы подготовить и провести торжественные собрания и заседания 6-го ноября, митинги и демонстрации 7-го ноября, но и в том, чтобы до этих дней провести серию лекций, докладов и бесед среди широких масс населения, посвященных десятой годовщине Октября.
94-95
Из работников окружкома партии, окружкома комсомола, окрисполкома, политпросвет и других учреждений Ачинска была создана группа лекторов-докладчиков, с которой было проведено инструктивное совещание при отделе агитации и пропаганды окружкома партии.
 Я тоже оказался в этой группе. После инструктивного совещания мы разъехались по районам округа. Прежде всего оказали помощь райкомам партии в проведении совещаний докладчиков из местного партийно-советского и комсомольского актива. Потом все эти докладчики выехали в села и деревни.
 Для проведения этой работы я вместе с пятью другими товарищами был командирован в Назаравский район. Лично мной в районе было прочитано пять лекций и докладов для населения и комсомольцев.
В своих лекциях и докладах мы тогда говорили о всемирно-историческом значении Великой Октябрьской социалистической революции и установлении Советской власти в нашей стране; о победе Советского народа над внутренней контрреволюцией и иностранными интервентами на многочисленных фронтах в тяжелые годы гражданской войны; о разрухе, вызванной интернационалистической и гражданской войнами и восстановлении народного хозяйства страны Советов в условиях экономической блокады со стороны капиталистических стран;
96-97
О нотах Керзона, Чемберлена и других с угрозами нашей стране, и об ответе на эти ноты укреплением сплоченности советского народа его практическими делами на хозяйственных фронтах, укреплением обороноспособности страны усилением могущества Красной Армии; О реконструкции народного хозяйства СССР, индустриализации и необходимости перестройки сельского хозяйства на социалистических началах по ленинскому плану кооперирования; о ближайших и перспективных задачах, намеченных партией.
Обо всем этом мы говорили с большой гордостью за нашу страну, за советский народ, за мудрую Ленинскую партию Коммунистов большевиков. А гордиться было чем. Несмотря на огромные трудности уже к концу 1925 года Советский народ под руководством партии достиг значительных успехов в Хозяйственном строительстве. Довоенный уровень в основном был восстановлен. XIV Съезд партии, состоявшийся в декабре 1926 года, нацелил страну на всемирное развитие промышленности и, прежде всего, тяжелой индустрии. После двух лет упорного труда партии и народа сказались первые результаты социалистической индустриализации страны. Переоборудовались старые и строились новые заводы. К концу 1927 года промышленность и сельское хозяйство выпускали валовой продукции больше, чем до войны. Колоссально возрос авторитет нашей страны перед лицом рабочего класса и трудящихся всего мира, которые с большим интересом следили за строительством социализма в Советском Союзе.
98-99
Из многих стран капитализма в нашу страну приезжали рабочие делегации для ознакомления с достижениями социалистического строительства. Вернувшись к себе домой, эти делегации рассказывали правду о первой социалистической стране, разоблачая клевету буржуазной пропаганды. Состоявшийся в ноябре 1927 года а Москве Всемирный Конгресс друзей СССР, отметил, что строительство социализма в Советской стране отвечает интересам революционного движения во всех странах и является Кровным делом пролетариев всего мира.
Да, уже в 1927 году Советскому народу и Коммунистической партии было чем гордиться. Но зазнаваться, успокаиваться на достигнутом ни в коем случае нельзя было. И мы в своих докладах и лекциях говорили об этом. Надо было мобилизовать все силы народа и партии на улучшение работы на всех участках, на более быстрое экономическое развитие страны, улучшение жизненных условий народа, поднятии его культурного уровня.
Необходимость высоких темпов индустриализации диктовалась не только внутренними интересами страны, но и внешними условиями – наличием враждебного Капиталистического окружения. Советский Союз был тогда единственным страной социализма.
100-101
Чтобы обеспечить экономическую независимость и обороноспособность Советского Союза, партия выдвинула лозунг: «Превратить СССР в первую индустриальную державу, в исторически минимальный срок догнать, а затем и превзойти по развитию индустрии и всего народного хозяйства, развитие капиталистических стран».
При высоких темпах развития крупной социалистической промышленности, росте городов и их населения, сельское хозяйство – самая обширная и жизненно важная отрасль народного хозяйства – сильно отставала. В целом валовая продукция сельского хозяйства превысила довоенную. Но зерновая продукция составляла в 1927 году 95% валовой продукции 1913 года, а товарная часть зернового хозяйства равнялась лишь 13,3% против 26% 1913 года.
Надо было развивать сельское хозяйство. XV Съезд партии, состоявшийся в декабре 1927 года принял решение коллективизации сельского хозяйства, о переходе в земледелии к крупному социалистическому производству, основанному на новой технике.
Реконструкция народного хозяйства в то время осуществлялась в условиях ожесточенной классовой борьбы в стране. В эта борьба отразилась и внутри партии. Подняли голову разного рода капитулянты и оппозиционеры, троцкисты и зиновьевцы.
Партия и ее ЦК разоблачили антипартийную сущность платформы троцкистов и зиновьевцев.
102-103
В октябре 1927 года объединенный Пленум ЦК и ЦКК исключил главарей оппозиции Троцкого и Зиновьева из центрального комитета за фракционную деятельность. А в ноябре 1927 года они были исключены из партии.
В период подготовки к десятой годовщине Октябрьской революции мы проводили большую массово-политическую работу в комсомольских организациях и среди несоюзной молодежи. В лекциях, докладах и беседах разъяснялись задачи Комсомола, как ближайшего помощника партии в претворении в жизнь всех ее мероприятий.
В годы социалистической индустриализации страны активизировалась деятельность Ленинского Комсомола, которому принадлежит немало творческих начинаний в борьбе за социалистическую индустриализацию страны. Участию молодежи в производственной жизни большое внимание уделила V Конференция ВЛКСМ, состоявшаяся в марте 1927 года. Комсомол объявил массовый поход за рационализацию производства, за освоение новой техники, за высокую производительность труда и строжайший режим экономии. Комсомол выступил верным помощником партии в деревне. Комсомольцы села вели мужественную борьбу против кулаков и всех антисоветских сил.
В директивах по составлению первого пятилетнего плана, утвержденных XV Съездом партии, говорится:
104
САМООБЛОЖЕНИЕ.
Советский народ первым в истории пролагал человечеству путь к социализму. Наша страна должна была строить тяжелую промышленность, без какой бы то ни было экономической помощи извне. Большое капитальное строительство в промышленности требовало миллиарды вложений. А Советская страна была в то время небогата. На коренное преобразование страны и постройку новых фабрик и заводов нужно было найти средства внутри страны. Государству приходилось осуществлять строжайшую экономию во всем, в большом и малом, чтобы направлять основную массу средств на индустриализацию страны, без которой она не могла дальше двигаться вперед и противостоять капиталистическому окружению
Тогда наше государство не имело возможности выделять необходимые средства на строительство школ, больниц, культурно-просветительных учреждений в сельской местности. Хотя необходимость в них чувствовалась большая.
В начале 1928 года повсеместно в стране было проведено Самообложение населения сельской местности. В селах и деревнях на общих собраниях крестьяне сами решали что им необходимо построить. Подсчитывали сколько, это будет стоить. И полученную сумму распределяли по дворам, учитывая доходы последних. Это и называлось самообложением.
Проводить это важное и необходимое мероприятие было не так-то просто и легко. Вокруг него разгоралась ожесточенная Классовая борьба. Зажиточная часть крестьянства, кулачество яростно сопротивлялось этому мероприятию, отказываясь вносить средства, причитающиеся с них по самообложению. Приходилось делать основательный нажим на эту часть Крестьянства, чтобы заставить ее подчиниться воле народа и безоговорочно выполнять мероприятия Советской власти. Кое-где кулачество пускало в ход оружие против актива, проводящего самообложение.
Партийные, советские и комсомольские работники Ачинска были направлены  в районы, в села и деревни округа для проведения работы по самообложению. В числе других товарищей поехал и я. Мне досталась деревня Осиновка Ачинского района, в 18 километрах от Ачинска.
В деревню я приехал вечером, когда в домах уже зажигались огни. Захожу в сельский Совет. Там собралось человек тридцать сельского актива. В основном были мужчины, несколько женщин, в их числе две учительницы. В комнате так было накурено, стоял такой махорочный дым, что, как говорится, хоть топор вешай. А гуще дыма, едше его, особенно для слуха женщин, был мат, который запросто употреблялся в разговоре мужчин.
Входя в помещение, я думал, что люди о чем-то спорят, употребляя «круглые» словечки, как аргументы доказательств. Найдя свободное местечко, я присел около стола рядом с двумя мужчинами. Прислушался к разговору. Оказалось, что никакого спора нет. А просто между делом идет деревенский разговор с передачей побасенок, смачных анекдотов. Между прочим, женщины и даже учительницы нисколько не смущались и не краснели, слушая неприличный набор слов. Они уже привыкли к таким разговорам.
Особенно активность проявляли два моих соседа справа и слева. Один из них пожилой, лет пятидесяти мужчина, с обкладистой ярко рыжей бородой, в кожушке под цвет бороды, переключился с анекдотов на воспоминания о партизанщине, о Щетинкине, о боях и походах.
- А помнишь, Захар, жуткий решительный бой у Белоцарска на берегу Енисея? – спросил рыжебородый,  обращаясь к другому моему соседу, мужчине средних лет. – Ох, и прижали же нас тогда беляки, мать их… многие наши остались лежать в Урянхайской земле (Дореволюционный Урянхайский край – теперешняя Туванская АССР. Белоцарск – теперешний Кызыл, центр этой республики). Но на то и был во главе нас Петр Ефимович Щетинкин, чтобы побеждать. Мы тогда порубали и постреляли всех беляков до единого. И пошло…
Да, и пошли воспоминания одно за другим. Я люблю слушать такого рода воспоминания. Но ведь приехал я в эту деревню не за тем, чтобы послушать их. Как говориться, «потехе время, делу час». Я попытался было прервать этот своеобразный вечер воспоминаний и переключить разговор на другую тему – О самообложении. Но где там. Если «бойцы вспоминаю минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», то разве остановишь их?
- Знаете, товарищи, если вспомнить о партизанщине, то я тоже кое-что мог бы рассказать. – Сказал я.
- А…ты понимаешь в этих делах? Ты тогда был еще сопляком, под стол пешком бегал. – Ответил мне рыжебородый, употребив «круглое» словцо.
- не совсем так. Не только пешком, а и на лошади ездил. Только не под стол, а в тайгу к партизанам. – Заявил я. И спросил: - Вы слышали о партизанах Переваловых?
- Не только слышали, но и знаем их. – Ответили несколько человек.
- Да, хорошо знаем Михаила Харитоновича и его братьев Николая и Миньку. А ты откуда их знаешь? – Спросил меня рыжебородый.
- Они скрывались в нашей семье в селе Корнилово, где и организовали свой партизанский отряд. – Ответил я.
- Постой, ребята. Оказывается, что парень действительно может с нами поговорить и о партизанских делах. Но это потом. А на сегодня хватит. Уже поздно. Пора и по домам. Приезжий товарищ, наверно, голоден и сытым от наших разговоров не будет.
Проговорив это, рыжебородый поднялся со скамьи, и стал застегивать свой кожушок. Его примеру последовали и другие. Чувствовалось, что это деревенский вожак. Но кто он и что он я не знал. Мне было известно, что в этой деревне пока коммунистов нет. А что за вожак этот товарищ и куда он может повести?
Рыжебородый, другой мой сосед и я с ними вышли из душного, накуренного помещения сельсовета на вольный воздух. Как приятно было дышать им. Небо чистое, безоблачное. Звезды ярко светились. Ночной воздух морозный. Но чувствовалось уже приближение весны. Была середина марта. На улице рыжебородый, обращаясь к другому товарищу, сказал:
- Ну что, Захар, пойдем к тебе. А то моя старуха сегодня что-то прихворнула.
- Конечно, ко мне. – Ответил тот. Обращаясь ко мне, он сказал: - Пошли, товарищ с нами ко мне. Гостем будешь. Да, как-то так получилось, что с разговорами мы не познакомились. Я председатель сельского Совета.
Жил он недалеко от сельсовета. Входим в дом. Около стола при свете керосиновой лампы за прялкой с колесом миловидная женщина пряла куделью. На койке спали двое ребят. Увидев, что муж пришел не один, женщина бросила свое дело и поднялась с лавки.
 - Здравствуй, Дарья. – сказал рыжебородый.
Я тоже поздоровался. Она ответила нам:
- Здравствуйте. Проходите пожалуйста. Я сейчас уберу свое ремесло.
- Даша, чем ты можешь нас угостить? – Спросил муж. – это товарищ из Ачинска. – Кивнул он в мою сторону.
 - Угощу, угощу. В печке все горячее. Раздевайтесь, пожалуйста. – Ответила она, и стала прибирать стол.
Мы разделись. Когда рыжебородый скинул свой кожушок, на лацкане его пиджака я увидел Орден боевого Красного знамени. Пока хозяйка накрывала стол, мы ближе познакомились.
- а теперь, товарищ, скажи, как тебя звать, свою фамилию. – Обратился ко мне рыжебородый. Я ответил ему. – ну, а меня зовут Сидором Онуфриичем, фамилия, Басловяк.
- а мне свою фамилию даже стыдно называть. – Сказал хозяин дома. – Прадеды мои наградили меня такой фамилией, что прямо хоть меняй ее сейчас. Даже неудобно быть однофамильцем одного из подручных Колчака, известного вещателя рабочих и крестьян Сибири. Пепеляев моя фамилия, Захар Иванович. Ладно хоть имя и отчество не схожи с этим зверюгой.
Хозяюшка приготовила необходимое съестное, принесла из кладовки литровую бутылку водки, и любезно пригласила нас за стол. Пепеляев налил из бутылки три полных стакана. Один из них поствил передо мной, второй – перед Басловяк, третий взял сам. Но тут же поставил его на стол, сказав:
- А что же ты, Даша, себя обошла, не дав четвертого стакана? Не хочешь с нами компанию составить?
Та стала отнекиваться. Но потом достала из шкафчика маленькую рюмку. Пепеляев, наполнив ее, взял в руку свой стакан, обращаясь ко мне, сказал:
- За наше с вами знакомство, товарищ Фомичев, за твое здоровье. – Чокнувшись своим стаканом о мой стакан, обратился к Басловяк: - За твое, Сидор Онуфриевич, здоровье, за то, чтобы твоя борода на страх врагам рыжела сто лет и, чтобы, не было в ней ни единой сединки.
- Сто лет, может, и не проживу, а уж девяносто девять наверняка. – ответил Басловяк.
Я посмотрел на его ярко рыжую бороду, в которой не видно было ни единой сединки, несмотря на 50 лет ее обладателю, и подумал: «Определенно проживет». Держа в руке свой стакан с водкой, я сказал:
- Спасибо, товарищи, но я столько не осилю.
- пей, пей, парень. Какой же ты переваловец, если не сможешь осилить стакан водки? – Смеясь, сказал Басловяк.
Он и Пепеляев без передыху выпили содержимое стаканов и даже не поморщились, а только одобрительно крякнули. Я же отпил грамм сто и больше не мог, поморщившись, стал закусывать.
- не можешь? – Опять смеясь, спросил меня Басловяк. – Ну, видно, ты перенял это у Михаила Харитоновича. Тот тоже водки мало пьет. Сколько тебе, парень, лет?
 - Двадцать два года. – Ответил я.
- Только двадцать два. Немного. У тебя все впереди. И водку еще научишься пить.
Сказав это, Басловяк попросил меня рассказать о Перевалове, о том, как тот скрывался от беляков в 1918 году, как организовал свой партизанский отряд. Я рассказал. Басловяк и Пепеляев внимательно слушали меня, задавая дополнительные вопросы. Они еще налили себе по стакану водки и «опрокинули» их. Отпил и я из своего стакана. Беседа продолжалась:
- Скажите, товарищи, вы хорошо знаете Переваловых? Может быть, вы были в его отряде? – спросил я.
- Знаем их хорошо. Но в отряде Перевалова не были. – Ответил Переляев.
- мы были в партизанском отряде Щетинкина с момента зарождения его осенью 1918 года. – Добавил Басловяк.
Тогда я прослушал хороший рассказ о замечательном человеке Петре Ефимовиче Щетинкине, о том, как он создавал свой партизанский отряд, превратившийся потом в многотысячную хорошо вооруженную армию, освободившую от колчаковцев, еще до прихода Красной Армии, Урянхайский Край, Минусинский уезд, Хакассию, Ачинский уезд и помогшую Красной Армии доколотить колчаковцев под Красноярском.
Бывший штабс-капитан царской армии (в прошлом московский плотник) П.Е. Щетинкин в 1917 году после октябрьской революции стал членом Ачинского Совдепа. В 1918 году летом выступал против мятежа обманутого Антантой чехословацкого корпуса. Когда Советская власть в Сибири пала и стала свирепствовать колчаковщина, Щетинкин вынужден был скрываться. Под видом плотника он ходил по селам и деревням вокруг Ачинска, ведя агитационную работу против белогвардейщины. Побывал он и в деревне Осиновка.
Эта деревня притаежная. Жили в ней переселенцы из Белоруссии, в основном беднота, или как говорили, «голь перекатная», жизнь которой была не слаще осиновой горькой коры. Вот среди жителей этой деревни Щетинкин встретил сочувствие и поддержку. Когда он организовал партизанский отряд, то почти все мужчины деревни Осиновка стали партизанами этого отряда. Среди них были Басловяк и Пепеляев, прошедшие с боями немало таежных и степных сибирских троп и дорог. Уже в партизанской армии Щетинкина, Басловяк стал командиром роты, а Пепеляев – командиром взвода этой роты.
Я рассказал моим собеседникам о том, как дважды встретился с Петром Ефимовичем в 1921 году в Ужуре во время совещания бывших партизан и в 1924 году в Ачинске на квартире Кислицыной, где вместе с ним мылся в бане.
- Ну и как, не запарил тебя Петр Ефимович? – Спросил Басловяк. – Ведь он любил крепко попариться в бане.
Я рассказал, как было дело. (Эта Ачинская встреча, со Щетинкиным, мною описана в тетради №5).
Выслушав меня, Басловяк и Пепеляев расхохотались. Потом, посерьезнев, Басловяк с грустью сказал:
- Да, это был замечательный человек. Тяжело вспомнить о том, что несколько месяцев тому назад он умер, его нет уже среди нас живых. Давайте, товарищи, помянем Петра Ефимовича. – Сказав это, Басловяк взял литровку. Но в ней уже почти не было водки. – Захар, есть у тебя в доме еще водка? – Спросил он.
Оказалось, что водки больше нет. Тогда, не говоря ни слова, Басловяк встал, вышел из-за стола, одел свой кожушок и ушел. Я недоуменно посмотрел на Пепеляева. Тот спокойно сказал:
- Он сейчас придет. Живет через дом от нас. Пошел домой за водкой.
И действительно, минут через пять, Басловяк пришел и поставил на стол пол-литра водки. Снял кожушок и сел за стол. Пепеляев налил в стаканы водку, допил и мой стакан. Взяв в руки стакан, Басловяк встал, за ним и мы встали. Он сказал:
- Пусть вечно живет память о Петре Ефимовиче Щетинкине, котрой являлся в Сибири Красной грозой для Колчаковцев.
Стоя, Басловяк и Пепеляев до дна осушили стаканы. Я этого сделать не мог, а только немного отпил. Хозяйка тоже выпила свою рюмочку. При этом всплакнула. Пепеляев, положив руку ей на плечо, мягко сказал:
- Ничего, Даша, мы сполна заплатили колчаковцам за все их зверства и издевательства над людьми, за кровь и слезы жен и детей, отцов и матерей. Да, этого мы никогда не забудем. А личное забыто навсегда.
В ходе разговора в этот вечер я узнал, что деревня Осиновка была дотла сожжена колчаковцами, многие женщины, старики и даже подростки расстреляны. Были расстреляны отец и мать Пепеляева, 16-летний сын Басловяка. А в другое время в беседе с Басловяком я узнал и о «личном», что «забыто навсегда».
Оказывается, что при этой расправе колчаковцев с жителями деревни Осиновка, два колчаковца изнасиловали жену Пепеляева. Когда Пепедляев после разгрома колчаковцев вернулся домой и узнал об этом, он чуть не застрелил жену. Эту трагедию предотвратил Басловяк, удержав Пепеляева. Между Пепеляевым и его женой состоялся такой тогда разговор:
- как ты, Дашка, допустила это? – Строго спросил он.
- А что я могла сделать с этими зверьми? – Со слезами спросила она.
- Должна была умереть, но не даться белогвардейской сволочи. – заявил он.
- Погибли твои отец и мать. Погибла бы и я. Мне тогда смерть не была страшна. Страшнее смерти была мысль о наших детках. Что бы с ними сталось? Погибли бы и они. Лучше, Захар, погибну от твоей руки. – Сказала она, упав на колени перед ним, стоящим с наганом в руке.
Рассказывая мне об этом, Басловяк сказал:
- Не знаю, что бы могло получиться, но, оказавшись при этом, я взял Захара за руку и отнял у него наган. Он постоял, подумал. Потом поднял Дарью с колен, обнял и поцеловал ее. Все перегорело в душе Захара. Живут они дружно, слаженно. Скандалов между ними не бывает.
После того, как было выпито за память об Петре Ефимовиче, я спросил Басловяка и Пепеляева.
- А как, товарищи, вы знаете о Переваловых?
- О, мы вместе с ними воевали. – Ответил Басловяк.
Такой ответ озадачил меня, я вопросительно посмотрел на него.
- Да, воевали! – Повторил он. – Только не во время колчаковщины, а уже после ликвидации ее, в 1920 – 1921 годах. Михаил Харитонович Перевалов был командиром отряда ЧОН по ликвидации банд из колчаковских осколков и кулачества. Были в этом отряде и мы с Захаром. Михаил Харитонович был хорошим командиром и человеком. Боевые товарищи и его братья: Николай и Минька.
Я сказал, что однажды был у Перевалова, когда его чоновский отряд находился в селе Шарыпово.
- Когда это было? – спросил басловяк.
- В один из воскресных дней, летом 1921 года. – Ответил я. – Как раз в этот день дочери Михаила Харитоновича исполнился год. Послучаю именин Вали у них было много гостей чоновцев. В разгар гулянки, когда дело дошло до песен, в дом вбежал один чоновец и доложил Михаилу Харитоновичу, что в тайге за деревней, километрах в десяти от Шарыпово, обнаружена часть банды Алиферова. По команде Михаила Харитоновича гулянка была прекращена, все чоновцы, участвующие в ней, взяли в руки винтовки, до этого стоящие в углу комнаты. Помню, Михаил Харитонович дал указание одному из командиров возглавить часть отряда и немедленно выступить на ликвидацию этой банды. Сам он тогда ходил согнувшись. Его мучили чирьи.
- Точно, парень, так и было. То-то я смотрю на тебя и припоминаю, где-то встречался с тобой, личность знакомая. – Сказал Басловяк и спросил: - А ты не припоминаешь меня?
Я посмотрел на него внимательно, но ничего припомнить не мог, и сказал:
- Нет, тогда никого из гостей Перевалова с бородой я не видел.
Басловяк громко захохотал.
- Да, бороды у меня тогда не было. Тогда я брился. Бороду носил в отряде Щетинкина. Помнишь, Захар, как я однажды хотел сбрить свою бороду. Но Петр Ефимович шутя, сказал мне: «Басловяк, приказываю тебе бороду не стричь и не брить. Без твоей бороды нам не сдобровать. Ведь беляки, увидев твою Красную бороду, в панике бегут от нас». Так я и носил бороду до конца ликвидации колчаковщины. Только вернувшись домой сбрил ее. А в чоновском отряде Перевалова борода мне тоже не нужна была. Бандиты и без моей бороды убегали от нас.
Сказав это, Басловяк опять захохотал, и продолжил:
- А тогда, у Перевалова на именинах маленькой Валюшки, я был, и мне, как одному из командиров, михаил Харитонович поручил возглавить часть отряда и выступить на ликвидацию обнаруженной банды. Так и не пришлось довести до конца именины Валюшки. За это мы тогда крепко всыпали бандитам, большая часть их была уничтожена нами.
- а знаете, товарищи, когда вы все тогда разошлись, ушел и Михаил Харитонович, хотя был больным, его жена, Валя, подпоясала себя ремнем, на котором была кобура с наганом, взяла на руки дочурку и закружилась по комнате в вальсе, приговаривая: «Повоюем, Валюшка, повоюем». – сказал я.
- Да, хорошая она женщина, боевая, прошедшая вместе с Михаилом Харитоновичем в партизанском отряде много троп и дорог, не раз смотрела смерти в глаза. В чоновском отряде мы звали ее «Большая Валя» в отличие от их дочурки «Маленькой Валюшки». А не знаешь, парень, где сейчас Перевалов? – просил меня Басловяк.
- Точно не знаю, но слышал, что будто бы работает заместителем председателя райисполкома одного из районов Томского Округа. – Ответил я.
- Ну что ж, товарищи, давайте закруглим нашу беседу. Хорошей она у нас получилась. Вспомнили былые походы, боевых товарищей, замечательных вожаков партизанского движения.
Сказав это, Басловяк разлил по стаканам остатки водки. Выпили, закусили. После этого Басловяк сказал:
- Собирайся, парень. Ночевать пойдем ко мне. У меня хата просторнее.
Оделись мы с ним, попрощались с хозяевами и вышли на улицу. По дороге я спросил:
- Сидор Онуфриевич, когда вы получили Орден? Кто вам вручал его?
- Орден я получил в 1921 году за участие в партизанском движении в годы колчаковщины и в борьбе против бандитизма в частях особого назначения. А вручил мне его в Кремле Михаил Иванович Калинин.
Вот так прошла почти ночь моего пребывания в деревне Осиновка, куда я приехал, чтобы провести самообложение, о котором не было сказано еще ни слова. Но я чувствовал, что этой ночной беседой, этими воспоминаниями, положено хорошее начало работы по самообложению и пройти оно должно нормально.
Ххх
Проснулся я часов в девять утра. У печки занималась домашними делами хозяйка, пожилая женщина. Сказав ей: «Доброе утро, мамаша», я подошел к умывальнику. Она ласково, ответив мне, вынула из сундука чистое полотенце. В это время с улицы в дом вошел Басловяк с ведром воды:
- Доброе утро, парень. – Сказал он и спросил: - Ну, как спалось? Какие сны видел?
- Спалось замечательно, без сновидений. – Ответил я. – вот только после ночного в голове не все в порядке.
- а сейчас мы за столом весь беспорядок из своих голов вытряхнем, и наведем полный порядок. – Похихикивая, сказал он.
Приготовив завтрак, хозяйка пригласила нас за стол. Басловяк взял из шкафчика поллитровку водки. Она была уже распечатана и отпита, что говорило о том, что Басловяк уже малость «опохмелился». Разлив в стаканы водку, он сказал:
- Давай, парень, полечим головы свои.
Я стал отказываться, говоря, что днем надо будет работать, и попросил стакан чая покрепче.
- Чай он тоже помогает. Но водочки хоть маленько надо выпить. Я вот, грешным делом, уже малость употребил ее, и чувствую себя хорошо.
Чокнувшись с ним, я отпил грамм 50, а он опрокинул в рот содержимое всего стакана, крякнув, спросил у жены:
- А ты, мать, почему с нами не выпьешь?
Та, сославшись на болезнь, ответила, что не может. Она с грустью в глазах смотрела на меня, спросив, сколько мне лет, сказала:
- Вот и нашему Гришиньке было бы сейчас, только на три годочка больше.
Сказав это, она утерла свои глаза уголком головного платка. Я узнал, что у них две дочери. Обои замужем, одна в этой же деревне, другая в соседней. О сыне, расстрелянном колчаковцами девять лет тому назад, мать не может вспоминать без слез.
Басловяк спросил меня, где и как я работаю. Узнав, что в окружкоме комсомола, сказал:
- Стало быть, ты, парень, приехал, чтобы помочь нашим комсомолятам в работе. Это хорошо. Надо-надо подсказать, что и как делать. Мало их у нас в деревне, человек семь только.
- Вашей комсомольской ячейке, я, конечно, помогу. Проведу собрание, побеседую и прочее. Но приехал я к вам, Сидор Онуфриевич, не по этому, а по другому поводу. – сказал я, и спросил, знает ли он о проводимом сейчас партией и Советской властью важном мероприятии – Самообложении в сельской местности.
- Знаем, парень, знаем. – Ответил он. – Газетки тоже почитываем. Вот и вчера мы собрали в сельсовете актив, чтобы потолковать, посоветоваться. Да получилось так с твоим приездом, что занялись воспоминаниями о былом, партизанском. Ты не обиделся вчера за то, что я малость сказанул тебе в сельсовете?
- Ну что вы, Сидор Онуфриевич. На что обижаться? А послушал я вас вчера с большим удовольствием. Многое узнал. – Ответил я.
После завтрака мы с Басловяком пошли в сельсовет. На улице была оттепель.
- Зима слезу пустила. – Сказал Басловяк.
- Да, теплее стало. Но снег пока еще крепкий. – Ответил я.
- А ты, парень, не под ноги смотри. До горючих слез зимы, которые потекут ручьями, дело еще не дошло. А ты посмотри на дома.
Посмотрев на крыши домов и увидев ледяные сосульки, свисавшие с их карнизов, я подумал: «Хорошо, образно сказано: «Зима слезу пустила».
Пепеляев был уже в сельсовете. Войдя и поздоровавшись с ним, Басловяк сказал:
- А знаешь, Захар, оказывается парень то приехал к нам, как уполномоченный Окружкома партии, по тому самому делу, насчет которого мы вчера хотели поговорить с активом. Вот и давай вместе с ним и посоветуемся. А вечером соберем опять актив.
Я рассказал им об инструктивном совещании, котрое было проведено с нами в окружкоме партии, о том, как и что советовали нам провести. Спросил их в чем у них в деревне сейчас чувствуется особая необходимость, т.е., что бы надо построить в этом году из культурно-бытовых и административных зданий.
Они ответили, что есть крайняя необходимость построить школу, а то ребятки учатся в двух соседних крестьянских халупах. Надо обязательно построить медицинский пункт, которого совсем нет. Очень нужна, изба-читальня. А то негде собраться ни взрослым, ни, особенно, молодежи, которая болтается вечерами по улице деревни, да по вечеркам. Да и без здания сельсовета дальше нельзя. Видишь, какая избушка на курьих ножках.
Договорились, что на строительство всех этих четырех зданий нужно будет провести самообложение. Когда я завел разговор о том, что надо подсчитать в какую сумму обойдется все это строительство, Басловяк и Пепеляев сказали, что в денежном выражении это станет немного. Я, не поняв их, заметил, что если уж строить, то строить путные здания, а не хатки. Тогда Басловяк сказал:
- А мы, парень, раз уж возьмемся строить, то и построим хорошие помещения, а не халупы. А деньги нам нужны только на приобретение тех материалов, которых у нас нет на месте, как кирпич, гвозди, всякие там чугунные принадлежности к печам, скобяные вещи.
А Пепеляев добавил:
- Лес мы вывезем, распилим сами. Плотники, столяры и печники у нас есть свои, не нанимать их получиться, если можно так выразиться, не денежное, а трудовое самообложение.
Я сказал, что проведением самообложения преследуется цель не только построить необходимые здания и помещения, но и поднажать на кулаков и зажиточную часть сельского населения. Основную тяжесть самообложения должны нести они, а не беднота и маломошные середняки. Наоборот, бедняки на этом должны подзаработать, как мастеровые люди.
На это мне ответили, что деревня Осиновка не из богатых. Живут в ней почти все одинаково. Есть получше, есть похуже. Есть и один кулацкий недобиток. При распределении денежного самообложения все будет учтено. С такими доводами я полностью согласился. В сельсовет пригласили несколько человек местных специалистов: плотников, столяров и печников. С их помощью с карандашами в руках и на счетах было прикинуто, какая потребуется денежная сумма. Сейчас я уже не помню, сколько сот рублей получилось.
«Специалисты» ушли. Пепеляев взял список дворов деревни, и мы трое стали распределять на них денежное самообложение с учетом зажиточности каждого двора. Несколько, как «голь перекатную» совсем обошли. За то «недобитку» пришлось порядочно.
Перед выездом в районы на совещании в окружкоме партии нам рекомендовали обсудить вопрос о самообложении, прежде всего, на собраниях партийных ячеек, где они есть, затем на собраниях комсомольских ячеек, на совещании беспартийного актива, на собрании бедноты, а уж после этого собрать общее собрание.
Когда я упомянул партийную ячейку, которой в деревне не имелось, басловяк и Пепеляев передернули плечами и кашлянули. Басловяк сказал:
- Давайте пойдем сейчас пообедаем. А после этого соберем комсомольскую ячейку и поговорим с ними. Вечером соберем человек двадцать актива. Завтра днем проведем общее собрание. Собрание бедноты проводить не будем. У нас ее подавляющее большинство и она будет на общем собрании.
Когда мы пришли домой к Басловяку, там хозяйка была не одна. На коленях у нее сидел белоголовый мальчик лет трех и ел конфеты, а рядом с ней на лавке сидела молодая женщина, похожая на хозяйку. Войдя в дом, Басловяк радостно сказал:
- А, Гришутка, в гости к нам пришел! Здравствуй, Григорий Иванович! Ну иди к деду. А то ты, наверно, уже отсидел бабе ноги.
Мальчик, смеясь, протянул к нему свои ручонки. Оказывается дочь с сынишкой пришла к родителям. Обратясь к ней, Басловяк сказал:
- Хорошо, Дуся, что ты пришла, кстати. Оставь Гришутку у нас. Бабушка с ним поводится. А ты иди домой и соберите с Иваном сейчас всех комсомольцев в сельсовет. Мы с товарищем пообедаем и придем туда. Надо провести комсомольское собрание.
Оказалось, что дочь Басловяка, Дуся, комсомолка, а ее муж секретарь комсомольской ячейки. Она ушла. Хозяйка стала накрывать стол. А дед забавлялся с внуком Гришуткой, названным в память его дяди, погибшего юношей от кровавых рук колчаковцев. По тому, как дед и баба относились к внуку, чувствовалась их безграничная любовь к нему.
Пообедав, мы сразу же пошли в сельсовет. Там все комсомольцы уже собрались, пять парней, Дуся и еще одна девушка. Секретарь ячейки, высокий, с вьющимися темно-русыми волосами Ваня, открыл собрание. После избрания президиума и утверждения повестки дня было предоставлено слово мне. Я сделал доклад о проводимом самообложении, его значении, о роли в этом деле Комсомола и о конкретных задачах ячейки. После меня выступил Пепеляев и познакомил комсомольцев с теми наметками, какие были сделаны нами до обеда. Комсомольцы активно обсудили их и утвердили. В постановлении было указано, что должен делать каждый комсомолец.
После собрания я вместе с Ваней пошел домой к нему, а Дуся пошла к родителям за Гришуткой. Там она задержалась. Мы с Ваней подробно побеседовали о делах комсомольских, о работе ячейки. В разговоре выяснил, что отец Вани был партизаном в отряде Щетинкина и погиб в бою под Белоцарском, мать умерла в 1924 году. В том же году он, двадцатилетний парень женился на Дусе. Через год его призвали в армию. Дуся перешла жить на время его службы к своим родителям. Через два месяца после призыва получил письмо с радостной вестью о том, что родился сын, которого назвали Григорием. Служил два года на Дальнем востоке в пограничных частях. Уходил в армию комсомольцем и вернулся им. В партию там не успел вступить. В Комсомоле уже переросток, идет 26-й год, а партийной ячейки нет в деревне, чтобы стать коммунистом. Когда уходил в армию, была партийная ячейка, а когда вернулся, ее не оказалось.
Пришла Дуся одна, без Гришутки, которого бабушка не отпустила, сказав: «Вам скоро надо будет идти на собрание. Пусть Гришутка ночует у нас». Я стал собираться уходить. Ваня и Дуся уговорили меня остаться пообедать. Но я отказался, сославшись на то, что недавно уже обедал, и что до совещания актива надо в сельсовете кое о чем договориться. Тог Ваня сказал:
- Хорошо. Мы с Дусей малость перекусим и придем на совещание, после которого придете ночевать у нам и мы поужинаем.
Так и договорились. Совещание собралось дружно и продолжалось недолго. Я сделал короткую информацию о самообложении вообще. Пепеляев рассказал о том, что намечено провести. Характерно отметить, что он в заключение сказал:
- на собрании комсомольской ячейки, которое было проведено днем, принято постановление, одобряющее эти намеченные мероприятия. Давайте обсудим их.
Чувствовалось, что комсомольская ячейка в этой деревне, в которой нет партийной ячейки, имеет вес, авторитет. Участники совещания горячо поддержали все наметки. Присутствовавшие на совещании две учительницы очень обрадовались, что к новому учебному году в деревне будет построена новая школа.
После совещания Пепеляев пригласил меня пойти ночевать к нему, Басловяк к себе. Но секретарь комсомольской ячейки заявил:
- нет, товарищ наш, комсомольский работник, и он пойдет ночевать к нам, комсомольцам.
- Ну что ж поделаешь, довод основательный. – Сказал Басловяк. – Тогда пошли по домам.
Но когда проходили мимо его дома он сказал:
- Э, молодежь, пойду я с вами. Вместе поужинаем. Пусть мать одна помилуется с Гришуткой. А то она ревнует его ко мне. Вы идите. Я зайду домой и скоро приду.
Дуся, ушедшая домой сразу после окончания совещания, готовила дома ужин. Минут через десять пришел Басловяк, и поставил на стол пол-литра.
- Ну, папаш, это уже не хорошо. Пришел в гости со своей водкой. Неужели думаешь, что мы не в состоянии своей угостить? Есть она у нас. – Укоризненно сказал Ваня.
- ничего я не думаю, Ванюша. Знаю, что есть у вас. Но и моя будет не лишней. Ты вот лучше сбегай к Захару и пригласи его.
- Это правильно. Как это я сам не догадался сделать? Бегу. – Сказав это, Ваня оделся и ушел. Вскоре он вернулся вместе с Пепеляевым.
В этот вечер воспоминаний не было. Все разговоры шли вокруг вопросов самообложения и предстоящего строительства. Басловяк и Пепеляев долго не засиделись. Ушли домой навеселе.
На завтра в середине дня было проведено общее собрание граждан с одним вопросом о самообложении. Я сделал доклад. Затем выступили Пепеляев, Басловяк, секретарь комсомольской ячейки, учительница. Необходимость строительства школы, избы-читальни, медпункта и сельсовета собрание единогласно подтвердило. Без возражений была утверждена общая сумма денежного обложения. Когда дело дошло до распределения этой суммы по дворам, не обошлось без определенных возражений, протестующих выкриков и даже «круглых словечек». Хотя сумма обложения была небольшой, но она задевала в кармане индивидуально каждого, а деньги в кармане, ни у кого не бывают лишними. Выкрики были такого порядка: «почему это я должен внести столько-то, а такой-то в два раза меньше?». Или: «А почему обошли того-то и ни копейки на него не наложили? Он, что, у бога теленка съел?» Но общий настрой собрания был вполне здоровым, особых разногласий и возражений не было. Под одобрительный смешок и возгласы: «Пусть потрясет свою мошну!», «Ничего не усохнет!» обложили единственного в деревне кулака Самусика («недобиток») в сумме 300 рублей. По курсу рубля в то время эта сумма была приличной.
В постановлении собрания был записан пункт, которым просили окружное лесничество выделить для вырубки делянку леса, и было указано определенное урочище в десятки километрах от деревни.
С этим ходатайством рано утром следующего дня в Ачинское лесничество поехал нарочный от сельсовета. Вернулся он к вечеру. Но результаты его поездки разочаровали ожидающих. Лесничество выделило делянку в пяти километрах от деревни.
- Не знают в лесничестве своего леса. Судят по карте до революционного времени. На этой делянке давно уже строевой лес вырублен. – Сказал Басловяк, предложил написать об этом и направить в лесничество нарочного вторично.
Что и было сделано на следующий день. Но и тот вернулся из Ачинска ни с чем. Лесничество ответило: «Где отведена делянка, там и рубите лес». Когда нарочный вернулся с таким ответом, то каких только слов не было сказано в адрес лесничества товарищами, присутствующими в сельсовете.
- Знаешь, Захар, поеду я завтра в Ачинск и покажу безмозглым чиновникам из лесничества, где лес растет. – Сказал Басловяк.
Я тоже решил вместе с ним съездить в Ачинск. Он одобрил мое решение. Но неожиданно спросил меня:
- А ты, парень, на лыжах умеешь ходить?
- Умею. – Ответил я и спросил: - А что, разве мы на лыжах поедем в Ачинск.
- нет. Не на лыжах. В Ачинск мы поедем на паре добрых лошадей. – Ответил он. – А сейчас мы с тобой станем на лыжи и проскочим до той делянки, которую отводят нам в лесничестве. Посмотришь, что там за лес.
- Не стоит смотреть. Я вполне верю вам. – Ответил я.
- То что веришь, это хорошо. Но посмотреть ты должен. Тогда мы будем уверены, что, убедившись сам, ты сможешь доказать нашу правоту. – сказал Басловяк.
Была вторая половина дня. Пепеляев тоже решил составить нам компанию в этом лыжном пробеге. У них лыжи были свои. Для меня взяли у соседа. У них имелись свои охотничьи ружья, для меня принес свое ружье секретарь комсомольской ячейки. Авось на наше счастье наскочит на нас зайчишка. Перекинули ружья за плечи, стали на лыжи и пошли.
За деревней Басловяк и Пепеляев взяли ружья в руки. Я этого не сделал. Когда подошли к одному мелкому осиннику, они заметили заячьи следы, стали смотреть особенно внимательно. Неожиданно выскочил зайчишка. Неожиданным это было для меня, но не для былых партизан и охотников. Пепеляев выстрелил, и заяц остался лежать на снегу. Через километр дальше, Басловяк уложил второго зайца. На мою долю зайчишка не попался.
Красное солнце собиралось скрыться за горизонт, когда мы, пройдя 5 километров, оказались у делянки, отведенной лесничеством для вырубки строительного леса. Такового на делянке не было. А был молодой соснячок, да старые пни.
- Вот, парень, смотри какой по карте в лесничестве отвели нам участок леса. Я и говорю, что ни… они там не знают. – Зло выругался Басловяк и продолжил: -  Карта-то у них наверняка старая. Когда мы, в январе 1920 года, после разгрома Колчака, вернулись домой и увидели только пепелища, а семьи свои нашли в землянках, да в окружающих деревнях у родственников и знакомых; не спрашивая ни у кого на то разрешения, пилили и рубили лес там, где он рос и, прежде всего, что был поближе, чтобы построить жилье. Сейчас мы просим отвести участок леса, находящийся от деревни далее десяти километров. А они, видите ли, умники, отводят участок поближе.
Солнце скрылось за горизонт, начало темнеть. Мы пошли обратно в деревню. Хотя в сельсовете на вопрос Басловяка я ответил, что умею ходить на лыжах, но лыжник из меня был очень плохой. 50-летний Басловяк и 40-летний Пепеляев шли себе и шли. А я, 22-летний парень устало брел. Когда подходили к деревне, совсем расписался. Мне уже даже охотничье ружье было в тяжесть. Когда пришли домой, я сел на лавку, Басловяк, усмехаясь, сказал:
- Что, парень, устал? Ничего, сейчас выпьем «сонных капель», поужинаем и крепко уснешь. А завтра раненько поедем с тобой в Ачинск.
Действительно, эту ночь я спал очень крепко. Рано утром меня разбудил Басловяк. На столе уже был готов завтрак. Малость подкрепившись на дорогу, мы на паре лошадей поехали в Ачинск. В пути я спросил:
- Сидор Онифриевич, почему у вас в деревне нет партийной ячейки? В деревне много бывших партизан, хорошие люди. А коммунистов нет. Почему вы лично и Пепеляев не состоите в ячейке?
Не сразу, а помолчав, с тяжелым вздохом он ответил:
- Да, парень, трудный для меня ты вопрос задал, очень трудный. Но я отвечу на него. Была у нас в деревне партийная ячейка. Были и мы с Захаром коммунистами. Вовлек нас в партию в партизанах Петр Ефимович Щетинкин, летом 1919 года. Да, были коммунистами, да не стали ими в 1925 году. Вернее сказать, мы и сейчас в душе являемся коммунистами. Только нет у нас в карманах партийных билетов.
Сказав это, произнес со вздохом «Да!», Басловяк замолчал. Меня очень заинтересовал его ответ. Мне хотелось узнать дальнейшее, что и почему. Но, чтобы не быть навязчивым, я дополнительных вопросов не задавал. Чувствуя, что человек болезненно переживает напоминание о прошлом, я ждал, когда он сам продолжит разговор. Помолчав, он продолжил, но совершенно на другую тему (мне так казалось, что на другую).
- Ох, и ненавижу я кулаков, и злой я на них, люто злой! Готов рубать их под корень и уничтожать, как вредный сорняк на поле. Тебе, парень, не пришлось испытать, а я достаточно испытал на своей шкуре, что это за живоглоты проклятые.
Я сказал, что пришлось малость и мне испытать на своей шкуре, а отец мой предостаточно испытал. И я рассказал, как наша семья переселилась с Украины в Сибирь. Вырвавшись из лап украинского помещика, оказалась в цепких лапах Сибирских кулаков. Рассказал о том, как и почему семи лет стал пастушонком, а затем батраком. Выслушав меня, Басловяк сказал:
- Вон оно что. Выходит, что и вы, как и мы, тоже переселенцы. Мы из Белоруссии, твои родители с Украины забрались в Сибирь в поисках лучшей доли и воли. Выходит, что и ты в детстве и в юности хлебнул кулацкой мурцовки. А я сыт ею по горло. В юности батрачил у помещика в Белоруссии, а вся молодость прошла в батраках у Сибирских кулаков. Революция начисто смела помещиков. А вот кулаки остались. И придется нам с ними еще крепко бороться. Я готов хоть сейчас вступить с ними в решительный бой. Хоть и к старости меня уже клонит, но моя рука не дрогнет в этом бою. Как не дрожала она в борьбе с колчаковщиной. А ведь опорой Колчака было кулачество.
Басловяк замолчал, думая о чем-то своем. Молчал и я, любуясь окружающей природой конца зимы. Под воздействием пригревающего солнца, снег покрылся тонкой ледяной коркой, и ярко, ослепляющее, как зеркало, блестел. Крепкая пара наших лошадок бежала рысцой. Полозья кошевки скрипели по накатанной дороге. Мне вспомнилось выражение Басловяка» «Зима слезу пустила». «Скоро-скоро эти слезы потекут журчащими ручьями». – Подумал я.
- Да, парень, - прервав мои мысли, заговорил Басловяк, - ты, наверно, подумал, что я решил уйти от продолжения ответа на твой вопрос насчет партийной ячейки в нашей деревне, переключив разговор на тему о кулаках? Нет, уйти от ответа я не хочу. А кулаки имею прямое отношение к тому, почему я стал беспартийным, и почему у нас нет партийной ячейки.
- Да, сидор Онуфриевич, я так и подумал, что вы перешли на другую тему. – ответил я.
- Конечно, ворошить память нелегко. Но я расскажу тебе подробно как было. Ты обратил внимание на то, что в нашей деревне все дома за исключением трех, новые? – спросил меня Басловяк.
- Да, обратил. – Ответил я. – Еще хотел спросить, почему эти три дома старые. Но подумал, что, может быть, они куплены в другом населенном пункте и перевезены в деревню.
- Нет, они были построены еще тогда, когда наша деревня застраивалась нами – переселенцами. Жили в этих трех домах до революции, нельзя сказать чтобы шибко, богатые хозяева. Но крепкие середняки, определенно шагающие в кулацкий стан. А подавляющее большинство жителей деревни было бедняцким, многие батрачили в других старожильческих селах у багатеев.
Так вот, под влиянием агитационной работы Петра Ефимовича Щетинкина, во время колчаковщины, в конце 1918 года, большинство мужчин деревни ушло в партизанский отряд. Хозяева этих трех старых домов с нами не пошли.
Будучи в партизанах в Урянхайском Крае, затем в Минусинском уезде, сражаясь за власть Советов, мы были отрезаны далеко от своей деревни, и что в ней делается, как живут наши семьи мы не знали. Когда колчаковщина была полностью разгромлена, в январе 1920 года, мы вернулись домой в деревню. А домов нет, нет деревни. Есть пепелища, да землянки, в которых ютились наши семьи. Встретила меня жена горькими слезами. Думал, что она плачет от радости, по случаю моего возвращения. Подбежали ко мне две дочери, с печальными выражениями лиц. Обнял я их всех. Спрашиваю: «А где Гриша?». Жена зарыдала, дочери заплакали. Меня так и кольнуло в сердце. Узнал печальную весть о гибели сына от подлых рук белогвардейской сволочи. А ведь ему было только шестнадцать лет. Что он кому сделал плохого? Это за меня беляки расправились с единственным моим сыном. Подобное моему было горе и у других вернувшихся партизан. Про отца, мать и жену Пепеляева ты уже знаешь.
Басловяк замолчал. Я не нарушал его молчания. Передернув плечами, как будто стряхнув с них какой-то груз, он продолжил:
- Спросили мы тогда своих: почему всю деревню сожгли, а эти три дома оставили? И узнали, что хозяева этих домов, явные кандидаты в кулаки, заигрывали, лебезили перед колчаковцами, а два из них явно прислужничали белякам. Такое нас зло взяло. И мы решили расправиться с этой поганью. Двум пустили пули в головы. Третьему в ноги. Пусть гадина помнит всю жизнь. Потом пожалели, что оставили его в живых. Вылечил он свои ноги и даже не хромает.
«Так вот почему этого человека в деревне называю недобитком», - подумал я. А Басловяк продолжил:
- Так вот, парень, после партизанщины, стали мы думать тогда: что и как делать дальше? Прежде всего, надо было построить жилье. Нельзя же было влачить существование в землянках. Но если бы каждый индивидуально занимался строительством, то потребовались бы годы, чтобы отстроиться.
В числе бывших партизан было нас четыре коммуниста. Собрались мы. Организационно оформили партийную ячейку, и обсудили вопрос о строительстве деревни. Решили поднять весь народ на коллективное строительство. Провели общее собрание. Народ горячо поддержал нас. Уездные власти оказали нам необходимую помощь. На протяжении зимы напилили и вывезли из леса необходимое количество строительного материала. Приобрели и привезли из Ачинска и других мест нужное количество кирпича, гвоздей, железа и прочего материала.
Ранней весной приступили к строительству домов и надворных построек. Ох, и дружно, слаженно шла у нас работа! Любо было смотреть. Дома росли как грибы. Когда наступила пора сева, строительство временно приостановили. Сев тоже провели почти коллективно. Нет, это не был колхоз, а было вроде товарищества по совместной обработке земли. Мы тогда называли просто: партизанское братство. Быстро управились с севом, опять взялись за строительство. К середине лета 1920 года мы его закончили. Все семьи вселились в свои новые дома, справили новоселье. Скажу тебе, что была большая гулянка. О, как нам хотелось пригласить на это веселье Петра Ефимовича Щетинкина! Но в это время он был далеко. Командовал одним из соединений Красной Армией на южном фронте против Врангеля. Это соединение почти целиком состояло из бывших партизан. Были в нем около десятка человек и из нашей деревни, бывшие молодые партизаны. Мне тоже тогда хотелось тряхнуть стариной и поехать вместе с ними. Но меня не приняли. Петр Ефимович сказал мне: «Отдохни, старина». Это тогда борода подвела, она меня старила. А ведь мне было только 43 года.
- О, да уже Ачинск. – Перевел свой рассказ Басловяк. – как быстро прошло время в разговоре.
Да, мы подъезжали к Ачинску. Так хотелось бы мне прослушать, что  было дальше. «Ну ничего, оставим это на обратный путь» - Подумал я и обратился к Басловяку:
- Сидор Онуфриевич, давайте договоримся, как будем действовать в Ачинске. Откуда и с чего начнем. Я думаю, что нам надо пойти сразу в окружком партии.
- Нет, давай начнем не с этого. – Подумав, ответил он. – Пойдем сразу в лесничество. Если там у нас ничего не выйдет, тогда уж зайдем в окружком партии или в окрисполком.
Так и договорились. Узнав в каком кабинете находится работник, подписавший бумагу об отводе участка леса, направились к нему. Меня остановил один комсомолец, проходящий по коридору. Пока мы с ним перекинулись несколькими словами, Басловяк вошел в кабинет. Я вошел минуты через две после него. В кабинете за столом я увидел пожилого человека, лицо которого мне было знакомо, встречались. Но фамилии его не знал. Не приходилось до этого иметь с ним дело пор работе. Видимо, он меня тоже узнал, любезно пригласил меня сесть на стул. Тогда, как Басловяк стоял около стола, неприглашенный присесть.
- Так что вы, гражданин, в конце концов, хотите от меня? – Спросил работник лесхоза, обращаясь к Басловяку.
- Повторю вам. – Ответил тот. -  Я из деревни Осиновки, приехал по поручению сельского совета насчет участка леса…
- Ну, это вы уже говорили мне, повторять не стоит. – перебил Басловяка работник лесхоза. – От вас уже дважды были. Участок вас отведен. Рубите.
- На том участке, который вы отвели ни пилить, ни рубить нечего. Строевого леса там нет. Может быть лет через пятьдесят будет, нарастет. А сейчас нет. – Ответил Басловяк.
- Участок мы заменять вам не будем. Не дурите, гражданин, мне голову и не мешайте работать. Все идите. – Грубо произнеся эти слова, работник лесничества, повернувшись в мою сторону, вежливо спросил: - простите, товарищ, не знаю вашу фамилию, у вас какой вопрос ко мне?
- Фамилия моя Фомичев, работаю в окружкоме комсомола. А вопрос у меня к вам то же самый, что и у товарища Басловяка, об участке леса. – Ответил я.
- Насчет участка леса я уже ответил гражданину. Считаю, что…
Что еще хотел сказать мне работник лесничества не знаю. Выведенный из терпения и оскорбленный его грубостью, Басловяк перебил:
- Ты, гражданин, ничего мне не ответил и не хочешь отвечать, гонишь из кабинета. Имей в виду, что я очень стеснительный и пугливый. У меня на груди даже отметина есть. Испугаюсь, побегу. А вдруг не угадаю в дверь. Да как двину тебя в грудь. Так и слетишь со стула.
При этом Басловяк сделал шаг ближе к столу и отвел в сторону сжатый кулак. Кожушок его разошелся, и на его груди блеснул орден. Работник лесничества инстинктивно втянул голову в плечи. Потом, оправившись, с невинно-обиженным выражением лица обратился ко мне:
- Слышали, товарищ? Это черт знает что такое.
- Видел, слышал и даже читал ваши бумаги. – Ответил я. – с вашей стороны это означает формально-бюрократическое отношение к важному государственному мероприятию, проводимому сейчас. А если еще прямее сказать, саботаж его. Я так и доложу где надо. Мною, как уполномоченным окружкома партии по проведению самообложения в деревне Осиновке вместе с председателем сельсовета и товарищем Басловяк проведена проверка на месте участка, который вы отвели. На нем нет леса, есть пни.
- Но позвольте спросить: причем тут я? Об отведении участка леса решено начальством лесничества.
- а вы, гражданин, за спину начальства не прячьтесь. Решало оно, а вы, как спец, подсказали ему такое решение, да, наверно, еще с картой в руках. – Уже спокойно сказал Басловяк.
- По нашим данным на этом участке есть достаточно строевого леса. К тому же он находится значительно ближе от деревни, чем тот участок, который вы просите. Вам же удобнее. – Сказал работник лесничества.
- Вот-вот! Ваши данные на карте. А карта составлена еще задолго до революции. Когда мы вернулись из партизан в сожженную колчаковцами дотла деревню, нам надо было строиться, и мы пилили и рубли лес, не спрашивая на то вашего разрешения. – Сказал Басловяк и многозначительно добавил: - Да и неизвестно где вы в это время были. А о нашем удобстве не беспокойтесь. Мы народ, привыкший ко всяким трудностям.
Работник лесничества молчал.
- ну, и как нам быть дальше? – Спросил я его.
- Не знаю. Надо согласовать вопрос с начальством. – Ответил он. – Оставьте вашу бумагу.
- Так и согласовывайте вопрос с начальством сейчас же. Для этого у вас имеется аппарат. – Сказал Басловяк, указав пальцем на телефон, висевший на стене. – А ждать у нас нет времени. Весна наступает. Лес вывозить надо немедленно. А вы можете просогласовывать вопрос еще месяц. 
- мы без решения этого вопроса из Ачинска не уедем. – Добавил я. – Тогда разрешите нам самим согласовать вопрос с вашим начальством. Как позвонить ему? – Направляясь к телефону, спросил я.
Вместо ответа, работник лесничества, подумав, сказал:
- хорошо. Посидите здесь. Я сейчас приду.
Взяв постановление сельсовета, он вышел. Вернулся минут через десять, и вручил Басловяку бумажку, в которой было написано, что сельсовету разрешается рубить лес в просимом им участке. Вопроса он конечно ни с кем не согласовывал, а просто в другом кабинете написал бумажку, посидел немного и вернулся.
Получив бумажку и прочитав ее, Басловяк сказал:
- Вот это другой разговор. Прощайте, гражданин. Не говорю «до свидания». Встретиться с вами еще раз в кабинете у меня нет желания. В другом месте встретился бы.
Когда мы вышли на улицу, я сказал:
- ну и тип!
- Да, тип. – Подтвердил Басловяк. – Это не просто чинушка – бюрократ. Мое нутро чует, что это – притаившийся враг. В другое время я бы его без разговора шлепнул.
Я хотел зайти в окружком и побывать дома. Но Басловяк попросил меня сейчас же поехать, сказав:
- Лучше завтра с утра опять приедешь в Ачинск. Дадим тебе хорошую пару лошадей и даже кучера. А сейчас надо спешить в деревню. Вечером соберем актив и в деталях утрясем вопрос о рубке и вывозке леса. Время не ждет, весна вот-вот нагрянет.
И мы поехали. Настроение у Басловяка было хорошее, боевое. Выехав из Ачинска, я попросил его:
- Сидор Онуфриевич, расскажите, что было дальше. Вы остановились на том, как закончили строительство домов и устроили в деревне общее новоселье.
- Да, парень, погуляли тогда добре на протяжении недели. – охотно начал продолжение своего рассказа Басловяк. – еще с весны 1920 года в уезде начали пошаливать бандиты. То там, тот тут они делали вылазки из своих звериных нор в тайге, в которых отсиделись зиму после разгрома колчаковщины. Убивали в селах и деревнях советских активистов, грабили население. За ними гонялись коммунисты, комсомольцы, бывшие партизаны. Они ускользали. Летом бандиты обнаглели, действуя не в одиночку и мелкими группами, а целыми бандами. Эти банды состояли из кулаков, уголовного элемента и прочего сброда. А возглавляли их бывшие колчаковские офицеры, скрывавшиеся до поры, до времени. Таких банд в уезде расплодилось до десятка. В них были уже не десятки, а сотни вооруженных бандюков.
Это уже была опасность, которую необходимо было ликвидировать. Для борьбы с бандитизмом были созданы части особого назначения (ЧОН). Ты, парень, знаешь, что они из себя представляли, и я не буду рассказывать тебе о них. Ачинский уездный комитет партии обратился к коммунистам, комсомольцам, к бывшим Красным партизанам с призывом вступать в отряды ЧОН, чтобы покончить с бандитизмом.
Собрались мы своей ячейкой, чтобы обсудить этот вопрос. В ячейке нас уже было не четыре, а шесть коммунистов. Решили, что трое пойдут в отряд ЧОН, а трое останутся дома. Деревня – то наша притаежная. Тайга укрывает бандитов. Правда большинство в деревне бывшие партизаны, а у них у каждого какое-нибудь да осталось оружие от партизанщины. Так что бандиты вряд ли решаться сунуть свой нос в нашу деревню. Но все же.
Так вот, когда дело дошло до решения вопроса о том кому пойти в ЧОН, а кому остаться дома, в ячейке получилось разногласие и большой спор. Нет, не подумай, парень, что кто-то из нас убоялся пойти на борьбу с бандитизмом. Наоборот, всем хотелось пойти, никто не хотел оставаться дома. Я тоже хотел бить бандитов. «Если не удалось уехать с товарищем Щетинкиным на Юг, бить Врангеля, так хоть тут повоюю с бандитской нечистью» - думал я. Мне доказывали, что я уже пожилой и прочее. Разногласия утрясли, решили, что в ЧОН пойдем Я, Захар Пепеляев и Егор Матюсевич, недавно принятый в партию молодой товарищ.
Прихожу я домой. Взглянув в зеркало, увидел свою рыжую бороду. «А, проклятая, - подумал я о ней – Долго ты меня будешь подводить? «Старик». Да какой я старик? Мне только пятый десяток лет идет». Жены дом не было. Нашел я ножницы и срезал свою бороду. Поскольку я давно не брился, то ни бритвы, ни другой принадлежности у меня не было. Пошел я к Захару. Он в два счета мастерски оголил мое лицо. И я, как свежий огурчик, пошел домой. Когда вошел в дом в таком новом виде, то даже жена не сразу узнала. Всплеснув руками она воскликнула:
- Ай, боже! Отец, ты что это?
- А что? – спросил я ее.
- Да бороды-то лишился. – сказала она.
- А ну ее к черту. Надоела. Вот и лишился. – Ответил я.
Занимаясь своим домашним делом, жена часто посматривала на меня. А я достал из-за печки винтовку, вынул из кобуры наган (он всегда был при мне), положил на стол и занялся разборкой, чисткой, смазкой и сборкой оружия. Насторожившись, жена спросила:
- Куда это ты, отец, собираешься?
- Иду, мать, на войну. – Ответил я.
- На какую войну? С кем воевать? – спросила она.
Я рассказал ей куда и зачем собираюсь. Охая и ахая, она стала уговаривать меня остаться дома.
- В гражданскую войну воевал, в партизанах воевал и опять воевать идешь? Отдохнул бы, Сидорушка. Ведь ты уже не молоденький. Есть помоложе тебя. Пусть они и повоюют.
- Не могу я, мать, отдыхать. Я – коммунист. Нельзя мне отдыхать, пока разная пагань мешает нам жить по-человечески, поднимает свою поганую руку на власть Советов, завоеванную кровью рабочих и крестьян. Так, пожалуй, проотдыхаешь. Лишились мы с тобой, мать, единственного сына. Чего доброго можем лишиться и дочерей. Я уж не говорю о нас с тобой. Хотя нам тоже хочется еще пожить, и хорошо пожить. Вот и пойду драться за хорошую жизнь.
Мое напоминание о сыне вызвало обильные слезы у жены. Гибель сына нанесла очень глубокую рану в сердце матери. Эта рана будет долго кровоточить. Окончательно она не зарастет никогда. Тяжело вздохнув, жена сказала:
- Ну что ж, Сидорушка, раз надо, так надо. Иди. Только береги себя.
- Собрались мы, и поехали в Ачинск.- Продолжал свой рассказ Басловяк. – Там узнали, что командовать одним из отрядов ЧОН будет перевалов, который формирует свой отряд в основном из бывших партизан. Будучи в партизанах, мы слышали про Перевалова, который организовал свой партизанский отряд и наносил чувствительные удары по колчаковцам в Ачинском уезде. И мы пошли в этот отряд. Так я стал чоновцем, и впервые лично познакомился с Михаилом Харитоновичем Переваловым и двумя его братьями – Николаем и Минькой.
Я не буду рассказывать тебе, парень, подробно о делах нашего отряда. До глубокой осени 1920 года гонялись мы по уезду за бандитами. Немало истребили их. Теряли и мы своих людей. При одной из стычек, бандиты убили нашего Егора Матюсевича. С наступлением зимы, оставшиеся в живых бандиты расползлись по своим глубоким таежным норам и по домам. Вернулись домой и мы. Небольшое количество бойцов отряда, во главе с Переваловым, осталось для продолжения действий по вылавливанию бандитов, по выкуриванию их из таежных нор.
Но не все они были выловлены и выкурены. С наступлением весны 1921 года эти бандитские поганки опять стали расти и разрастаться. К лету выросла особенно крупная кулацкая банда на юго-западе уезда в притаежной Шарыповской волости. Главарем этой банды был бывший колчаковский офицер Алиферов. На ликвидацию этой банды был направлен особый истребительный отряд из бывших партизан под командованием Перевалова. И опять мы с Захаром Пепеляевым взяли винтовки в руки и ушли в этот отряд, чтобы сражаться с бандитами. Как действовал наш отряд, и что он сделал я не буду рассказывать тебе. Ты сам хорошо это знаешь. Даже побывал в Шарыпово у Перевалова. Скажу только, что банду Алиферова мы растрепали в пух и в прах. От нее ничего не осталось. Не остался в живых и сам главарь банды Алиферов.
- Ну как, парень, не устал ты слушать меня? – Спросил Басловяк.
- Нет, Сидор Онуфриевич, не устал. Я очень внимательно слушаю вас.
- Не устал, говоришь? А сам поди думаешь: «Что-то старик опять ходит вокруг да около и никак не подойдет к тому, почему он стал беспартийным». Так думаешь? – Засмеявшись, спросил Басловяк.
- Я думаю, что вы подойдете к этому. Рассказ интересный. – Ответил я.
- Уже подошел. Про «Шарыповское дело» знаешь? – Опять спросил меня Басловяк.
- В общих чертах знаю. Слышал. – ответил я.
- Значит слышал. Подробно рассказывать об этом деле я не буду. Скажу коротко, то же в общих чертах. Может быть, то, что ты уже слышал. А дело началось и кончилось так. – Басловяк глубоко вздохнул и продолжил:
- Когда поздней осенью 1921 года мы окончательно доколотили банду Алиферова, Михаил Харитонович Перевалов собрал нас, узкую группу командиров, и сказал: «Ну, товарищи, порученную нам задачу мы решили, банду Алиферова ликвидировали. Спасибо вам, боевые друзья. А что будем делать дальше? Как вы думаете, не придется нам на будущее лето заниматься тем же самым, чем занимались на протяжении этого лета? Я, лично, боюсь, что придется, что опять появится какая-нибудь банда. Прошлую осень мы думали, что покончили с бандитизмом.  Но, наступила весна этого года, и он опять возрадился. А почему? Потому, что корни бандитизма остались, и они опять дали побеги этого колючего шиповника. Мы уничтожили в этом году бывшего колчаковца Алиферова и всю его банду. А где гарантия тому, что будущей весной не появится какой-нибудь новый «бывший» и не возглавит новую банду? Нет этой гарантии. Почему нет? А потому, повторяю, что корни бандитизма остались. Этими корнями является кулачество. Оно поставляет бандитов. Оно вооружает их. Оно их кормит. А когда надо, оно их укрывает».
- Скажу тебе, парень, слушал я тогда Перевалова и думал: «подслушал, ты, Михаил Харитонович, мои мысли». Так думали и другие товарищи. И все мы единодушно сказали тогда одно слово «Правильно!».
«А раз, товарищи, правильно, - продолжал Перевалов, - то не поубивать ли нам этих корней? Всех их мы, конечно, не вырвем. Их много. Но наиболее крупных и вредных кулаков в волости не мешало бы физически уничтожить. Как вы думаете, товарищи?».
- На этот вопрос Перевалова, мы все, присутствовавшие на совещании, ответили утвердительно.  После этого нами были арестованы четыре десятка кулаков в Шарыпово, в других селах и деревнях волости. В одну из ночей они были расстреляны.
В это же время разведкой нашего отряда было установлено, что с бандой Алиферова держала тесную связь кулацкая группа из старожильческой деревни Кулун Ужурской волости. Мы пустили свои щупальца, и в момент тайного совещания этой группы, главарем которой был крупный кулак и торговец, в доме которого проводилось это совещание, девять его участников, в том числе и одна женщина, жена бывшего колчаковского офицера, были нами накрыты. Девять человек! Это уже большой корешок для новой банды, ее ядро. Мы его вырвали и физически уничтожили.
Вот, парень, коротко суть «Шарыповского дела». А закончилось оно так. Когда наш отряд прибыл из Шарыпово в Ачинск, его руководящее ядро в количестве более 30 человек, в том числе и мы с Пепеляевым, было арестовано. Мы оказались на скамье подсудимых. Нас обвиняли за нарушение советской законности, за применение самосуда, за анархизм.
Скажу тебе, что геройски вел себя на суде перевалов. Смелый он человек. Он всю ответственность за это дело взял на себя. Суду он заявил: «До тех пор не скажу вам ни слова, пока не освободите всех товарищей, сидящих на скамье подсудимых, кроме меня. Командиром отряда был я. Приказы об аресте и прочем, давал я. А какой бы я был командир, если бы мои подчиненные не выполняли мои приказы? Я бы таких нарушителей воинской дисциплины расстрелял на месте. Я приказывал, они выполняли. И я за все готов и буду отвечать».
В конечном итоге были осуждены девять человек. Перевалову грозило суровое наказание. Но, принимая во внимание его заслуги перед Советской властью в борьбе с колчаковщиной, ему дали 5лет тюремного заключения. Нам с Захаром дали по году условно. Но из партии нас исключили. Через несколько месяцев Перевалов и два его брата были освобождены. А нас через год восстановили в партии. Так закончилось нашумевшее тогда «Шарыповское дело».
Басловяк замолчал. Потом заговорил о другом. Но мне хотелось, чтобы он продолжил рассказ о себе. И я спросил:
- а почему и за что вас, сидор Онуфриевич, исключили из партии вторично в 1925 году? Почему распалась ваша партийная ячейка?
- Ячейка не распалась, а ее распустили.- Ответил он. – Причина исключения меня из партии опять же моя ненависть к кулакам, которую я тогда неправильно выражал и неправильно действовал. Но, прежде чем рассказать об этом, я скажу о другом.
Суд по «Шарыповскому делу», свое исключение из партии, я тогда переживал очень болезненно. В душе моей кипело и бурлило. Я много раз задавал сам себе вопрос: «За что?». А ответа на него не находил. Я не знал куда себя девать, где найти выход. И начал топить сове горе, свои переживания в водке. После восстановления меня в партии остепенился. Но не совсем.
А тут НЭП. Сейчас я хорошо понимаю, какую огромную роль в восстановлении народного хозяйства страны сыграла разработанная под руководством Ленина и проведенная нашей партией Новая экономическая политика. А тогда я ее не понял, до моего сознания она не дошла. И я встретил ее, что называется, в штыки. Я никак не мог переварить своим нутром разрешение частной торговли, частного предпринимательства и прочего. Я думал: «За что боролись, за что кровь проливали? Если опять буржуи, торгаши, барышники и спекулянты получили свободу для своей наживы и обогащения, если кулачество получило право держать батраков и богатеть за счет их пота и мозолей». Нет, тогда я с этим никак не мог примириться, и выступало против этого.
Скажу тебе, парень, что даже наш деревенский «недобиток», Мисиюк, начал лезть в гору, завел себе батрака и задумал даже стать торгашом. Еще в 1920 году нами было организовано сельское потребительское общество. И оно помаленьку росло и крепло. И вот «недобиток» решил подставить свою лапу под ногу нашему сельпо и помешать его движению вперед. Решил открыть свою частную лавочку. Осеню, 1922 года, он навозил строительного материала, нанял плотников, столяров, печника и стал возводить постройку к своему дому. С начала мы думали, что человек просто расширяет свое жилье, так как сына женил. А потом узнали, что он пристраивает магазин.
Эге! думаем, паучок растет. И решили лапки ему пообрезать. Вызвали его в сельсовет и сказали: «Отставить сою затею, не лезь в торгаши, не болтайся в ногах кооперации». «Вы не имеете права запретить мне заниматься своим делом. НЭП». – Ответил он. – «НЭП-то НЭП, да как бы у тебя не получился ГЭП» - предупредили мы его. И что ты думаешь? Ведь не послушался нас сволота, достроил свой магазин. Хуже того. Написал в волость на нас такую петицию, что оттуда приехала целая комиссия, которая стала ковыряться даже в нашем поведении, пьянстве и в прочем. После этого вызвали нас с Захаром в волком партии, и объявили нам по выговору, обвинив нас в том, что мы выступаем против НЭПа.
А «недобиток» торжествовал и злорадствовал, тогда мы решили воздействовать на него не через сельсовет, а иначе, без гласности, без свидетелей. В один из поздних вечеров пришли к нему в дом «в гости». Встретил он нас без особого гостеприимства. Побледнел и затрясся, как при лихорадке. Без особых разговоров вынул я наган из кармана. Нет, не для того, чтобы прикончить эту гниду. А просто сделать ему наглядное внушение. А он, не выслушав нас, упал на колени и стал молить о пощаде. Тогда мы приказали ему встать. Не встает, ползает у нашиг ног и вопит. Пнул я его ногой и внушительно сказал: «Встань, гнида, или я пристрелю тебя!». Еле-еле поднялся. Кладя наган в карман, я предупредил его: «Если не прикроешь свой балаган, свою лавочку, то получишь пулю не в ноги, а в голову. Выбирай одно из двух!». И мы вышли. Надо сказать, что это наше тихое предупреждение воздействовало на него. Приспособил свою лавчонку под жилую комнату.
- Как ты, парень, считаешь, правильно мы поступили с этим паразитом? – Спросил меня Басловяк.
- Правильно! – Ответил я ему, а сам подумал: «Решительный человек».
- Вот так получилось с НЭПом. – Продолжил Басловяк. – Было с нашей строоны правильное и неправильное. А потом еще в одном деле запутались, не разобрались сразу, что к чему. Нас и стукнули по голове, что она до сих пор болит. Хотя прошло после этого удара почти два года. А получилось так. Ты помнишь лозунг партии в 1925 году, насчет поворота?
-
Да, помню. – Ответил я. – Лозунг гласил: «Поворот лицом к деревне!». Тогда партия призывала усилить внимание деревне. Было намечено и проведено в жизнь ряд важных мероприятий по дальнейшему поднятию сельского хозяйства, по укреплению союза рабочих и крестьян, союза со средним крестьянством, укреплению сельской законности на селе, которая во многих случаях нарушалась.
- Правильно, парень, так было. Но тогда я не так понял этот лозунг. – помолчав, сказал Басловяк. – В мероприятиях по укреплению союза со средним крестьянством усмотрел дальнейшую потачку кулаку. Дальнейшее развязывание его деятельности по обогащению. И нутро мое восстало против этого. Что заслонило передо мной все другие мероприятия.
Ты помнишь и знаешь, что тогда стали усиленно поощрять крестьян-опытников, выдвигать их на руководящую советскую и хозяйственную работу. При этом, были случаи, когда под видом крестьянина-опытника, середняка - труженика всплывали на поверхность зажиточные и явно кулацкие элементы.
- Да, сидор Онуфриевич, такие факты имели место. Они являлись следствием ошибок некоторых руководителей, следствием поверхностного подхода их к проведению в жизнь мероприятий партии. Хуже того. Среди руководителей были такие люди, которые с враждебной целью искажали правильную линию нашей партии, извращали ее лозунги. Потом партия исправила ошибки одних руководителей и дала по зубам других.
- И это, парень, я сейчас знаю. А тогда ошибки и извращения я принял за чистую монету, за политику партии. – сказал Басловяк. – С дури или сознательно кто-то решил выдвинуть нашего «недобитку», как крестьянина - опытника на какую-то работу в уездный земельный отдел. Собрались мы после этого своей ячейкой. Обсудили и осудили не только этот конкретный случай, а, обобщив его, осудили лозунг партии, записав в постановлении, что поворот лицом к деревне является поворотом лицом к кулаку, а задом к бедноте.
Вот за этот самый зад нас и стукнули по голове, исключив всех членов ячейки из партии и распустив ячейку. Нас с Захаром припомнили и «Шарыповское дело», и пьянство и НЭП.
«Недобиток» походил по городу Ачинску с большим портфелем только несколько месяцев и вернулся в Осиновку. А вскоре мы на общем собрании граждан деревни лишили его права голоса, как кулака. А вот я до сих пор являюсь беспартийным.
- Вот, парень, и все, вся моя длинная история. А дорога в разговоре оказалась короткой. Подъезжаем к деревне. – Заключил Басловяк.
- Да, история с приключениями. – сказал я и спросил: - Сидор Онуфриевич, а вы подавали заявление о восстановлении вас в партии?
- нет, не подавал. – Ответил он. – Думал все, что вряд ли восстановят. Но недавно написал такое заявление. Пока не отправил его. Лежит в ящике. Завтра я дам тебе его. Прочитай. Может быть, что подправишь. Ведь ты грамотнее меня.
Прибыв в деревню под вечер, мы сразу направились в сельский совет. Там были пепеляев и несколько человек актива. Они ждали нашего возвращения. Войдя в сельсовет, Басловяк добрым голосом сказал:
- Есть, товарищи, то, что надо. Нам разрешили рубить лес в том участке, который мы просили. Давай, Захар, оповести актив, чтобы собрался. А мы пойдем малость перекусим. Очень проголодались. Натерпелись мы в Ачинске всяких страхов, было у нас там много охов и ахов.
Наш рассказ о разговоре с работником лесничества, переданный в лицах, вызвал много крепких выражений в адрес этого чинушки и веселого смеха.
Когда, пообедав, мы пришли в сельсовет, там уже было полно народа. Среди него я не заметил сидящего Сашу Домрачева, нашего эконом работника окружкома комсомола. Когда он подошел ко мне, я даже удивился, и спросил:
- А ты, Саша, как тут оказался и почему?
- Тебя подменить. Только что прибыл. – Ответил он. – Тебя на послезавтра вызывают в Новосибирск, в Крайком Комсомола на совещание заведующих организационными отделами окружкомов.
Саша поведал мне, что нового за эти дни произошло в окружкоме комсомола. Я рассказал ему, что и как проведено мною в деревне. В это время Пепеляев и Басловяк вели разговор с активом о пилке, рубке и вывозе леса. Намечались конкретные задания каждому двору с учетом его сил и возможностей. Учитывалось даже у кого какие лошади и какой длины бревна они могут вывезти из леса в деревню. В мероприятиях указывалось, кто с кем вместе должен поехать в лес, и кто какой инструмент должен с собой взять и что делать в лесу.
Саша Домрачеев в прошлом рабочий городской парень, в деревне мало бывал, мало знал крестьянскую натуру. Поэтому, прислушавшись к разговору о том на чьи сани, каких размеров лесину наваливать в лесу, кто должен валить лес, кто распиливать, а кто обрубать сучья, сказал:
- Слушай, Толька, что это они такими мелочами занимаются? Ведь там, на месте в лесу виднее будет, чем здесь.
- Давай, Саша, не будем мешать им. – ответил я. – Им виднее и здесь. У них жизненный опыт за плечами. Они знают, кто в деревне на что способен, знают даже, чьи лошади какую тяжесть потянут.
Разработка всех мероприятий в деталях затянулась до позднего вечера. Под конец за каждыми пятью дворами было закреплено по одному товарищу из актива. На подготовку к выезду в лес был отведен один день. После совещания  ночевать пошли Саша к Пепеляеву, а я к Басловяку. Придя домой, он сказал мне:
- Жаль, парень, что ты уезжаешь от нас. Посмотрел бы на что способен народ нашей деревни, как дружно мы проведем эту работу. Приезжай к нам осенью. И ты увидишь, какие зданьица мы отгрохаем.
На завтра, утром, в сельсовет вызвали «недобитку». Это был мрачного вида, обозленный человек, смотрящий не открытыми глазами, а из-под лобья. Так и чувствовалось, что он готов задушить нас всех. Разговор с ним начал Пепеляев:
- Гражданин Мисиюк, на днях состоялось общее собрание граждан деревни, на котором обсужден вопрос о проведении самообложения, средства от которого пойдут на строительство школы, избы-читальни, медпункта и помещения сельсовета. Как вы считаете, нужное это дело?
- А что вы меня спрашиваете об этом, когда уже решили? До решения вы моего совета не спрашивали. Стройте, раз вам надо. Я-то причем? – Глядя в пол, ответил он.
- Вашего совета мы никогда и спрашивать не будем. Обойдемся без него. А вы вот причем: собрание граждан решило обложить вас в сумме 300 рублей. – Сказал Пепеляев.
-  Проводится самообложение, а не обложение. Я на собрании не участвовал, за такое решение не голосовал. Сам себя облагать на такую сумму не считаю нужным. – не поднимая головы пробурчал Мисиюк.
Саша шепнул мне: «Хитер». Басловяк ходил по комнате, косо поглядывая на «недобитку». Так и чувствовалось, что он вот-вот начнет «внушать» ему по-своему. Я, опередив его, сказал:
- Гражданин Мисиюк, вы не могли участвовать на собрании. На нем участвовали все те, кто имеет право голоса. Вы же этого права лишены. Граждане единогласно решили обложить сами себя определенной суммой. Вы не считаете нужным самооблагаться. Вот собрание, имея на то законное право, и решило обложить вас на указанную товарищем Пепеляевым сумму.
- я не сказал, что не хочу участвовать в самообложении. Но я не согласен с тем, что на меня наложена такая большая сумма. Где я ее возьму? – изменив тон и сделав скорбную мину, спросил Мисиюк.
- Мало ли, что ты не согласен. Решение общего собрания – закон, и ты обязан его выполнить. – заявил Басловяк. – А где ты возьмешь 300 рублей, не наше дело, а твое. Решай сам из какой кубышки, или из какого сундука извлечь их. И весь разговор.
 Мисиюк, посидев молча, встал, одел шапку и спросил:
- Когда я должен внести деньги?
- Не позднее десятидневного срока. – ответил Пепеляев.
- В такой короткий срок внести такую большую сумму денег я не смогу.
- Тогда сделать это мы за тебя сможем, описав твое имущество. – Сказал Басловяк.
«Недобиток», не говоря больше ни слова, направился к двери. Его остановил Пепеляев, сказав:
- Это не все, гражданин Мисиюк. Вам необходимо в трехдневный срок вывезти из леса десять 12-метровых лесин. Завтра граждане деревни начнут вывозку леса. Приступайте к этому и вы.
Мисиюк, не проронив ни звука, вышел.
Мне надо было выезжать в Ачинск. Но вспомнив вчерашний дорожный разговор с Басловяком, я, выходя вместе с ним из сельсовета, сказал:
- Сидор Онуфриевич, а свое заявление вы забыли мне показать.
- Действительно, забыл. Хорошо., что напомнил. Пойдем, покажу.
Прочитав заявление и кое-что поправив в нем, я посоветовал Басловяку не тянуть время, а переписать и направить его в райком партии.
Вернувшись из Новосибирска с совещания при Крайкоме Комсомола, я написал в окружком партии подробную записку и проведении самообложения в деревне Осиновка и о поведении работника лесничества.
Саша Домрачеев пробыл в Осиновке 5 дней. Он сообщил, что в течении трех дней задание по вывозке леса было полностью выполнено, денежные средств поступают. «Недобиток» половину из наложено на него суммы внес. Саша восхищался тем, как организованно идут дела в этой деревне.

Мне не удалось воспользоваться любезным приглашением Басловяка побывать в Осиновке осенью и посмотреть какие здания они «отгрохают». Через несколько месяцев я выехал из Ачинска в Свердловск на учебу в Коммунистическом университете имени В.И. Ленина.
Через два года, в 1930 году, во время летних каникул, я поехал в Ачинск, чтобы перевезти семью в Свердловск и решил побывать в Осиновке. Прибыв туда и не заходя ни к кому, я пошел осматривать новостройки. Вот школа. Три просторных класса, учительская; раздевалка, широкий коридор, окна большие, в помещении много света. А вот, немного поменьше размерами, медицинский пункт: небольшая приемная, такого же размера аптечка и большая комната, в которой 4 койки. Изба-читальня была на замке. Посмотрел во внутрь помещения через окна. Человек на сто зал, библиотека и еще одна комната. На двери нового здания сельсовета тоже висел замок. Что ж, горячая летняя пора, народ в поле. По улице никто не болтается, только бегают ребятишки. Наискосок от сельсовета, через дорогу, стоял совсем новенький небольшой домик. На нем виднелась какая-то вывеска. «Что за учреждение?» - подумал я.
Подошел к домику, прочитал вывеску: «Колхоз имени П.Е. Щетинкина». На двери замка нет. Вошел в помещение. В первой комнате пусто. Из второй комнаты через закрытую дверь слышались негромкие  два мужских голоса. Один из них показался мне знакомым. Подошел к двери, полуоткрыл ее, заглянул в комнату, и увидел…того человека,  которому девять лет тому назад, летом 1921 года, в Шарыпово, перевалов давал указание о ликвидации обнаруженной банды. «Да это Басловяк!» - радостно подумал я. Вошел в комнату. Увлеченные какими-то подсчетами, Басловяк и молодой товарищ, не замечают меня.
- Здравствуйте, товарищи! – Громко поздоровался я.      
Басловяк, взглянув на меня и сразу же узнав, быстро, по-молодому встал произнеся: «О, кого я вижу!». Улыбаясь, шагнул мне навстречу.
 - Здравствуй, здравствуй, дорогой! Проходи, садись.
Я подошел к сидевшему и наблюдавшему нашу встречу товарищу, поздоровался с ним за руку. Тот, встав, сказал:
- Сидор Онуфриевич, видимо, я пойду.
- Иди, иди, Петр. Подсчеты закончим с тобой потом. – Ответил Басловяк. – Ну, а теперь рассказывай. – Обратился он ко мне, когда товарищ вышел. – Где и кем работаешь? Почему за два года ни разу к нам глаз не показал? Видел, какие зданьица отгрохали в 1928 году в результате проведенного самообложения?
- Видел, Сидор Онуфриевич, все видел. И вас вижу совершенно новым, неузнаваемым. Значит, лишились бороды?
- Без сожаления, с радостью избавился от нее еще осенью 1928 года. Говоришь, неузнаваемым стал? – Спросил Басловяк.
- Да, по сравнению с тем, каким я вас видел в 1928 году, вы сейчас неузнаваемы. – Ответил я. – Без бороды вы лет на двадцать моложе выглядите.
- Внешне, может быть, на двадцать. А душевно я сам чувствую себя моложе ровно на 11 лет. – Сказал Басловяк.
- почему точно на одиннадцать? – спросил я.
- потому, что в 1928 году я был беспартийным. А сейчас я коммунист с одиннадцатилетним стажем.
- Значит, вас, Сидор Онуфриевич, восстановили в партии! Очень рад за вас. Сердечно поздравляю. – И я пожал его руку.
- Спасибо за поздравление. – Ответил он. – И еще спасибо тебе, парень, за то, что подсказал мне тогда подать заявление о восстановлении.
В это время с улицы в открытое окно послышался детский голос: «Деда!». Басловяк подошел к окну и спросил: «Что, Гришутка?». Я тоже подошел к окну, и увидел босоногого, белоголового 5-летнего малыша. Он смотрел на меня, незнакомого ему дядю, и молчал. Басловяк еще раз спросил:
- Что тебе надо, Гришутка?
- Иди домой. Тебя баба ругает. – Ответил малыш.
- За что это она ругает меня?
- Баба говорит: «Вот старый, рано утром ушел, не поев, и обедать не идет, и что он думает?». Ты, деда, что думаешь? Скажи мне. – Спросил мальчик.
Захохотав, Басловяк сказал:
- Думаю, Гришутка, как закрепить на тебе штанишки, чтобы ты их руками не поддерживал.
- А мне сегодня баба лямку пришьет.
- а раз так, то я не буду об этом думать и пойду обедать. Ты, Гришутка, беги домой и скажи бабе, что я приду сейчас не один, а с гостем.
Тот стремглав побежал выполнять поручение деда. А дед, проследив в след внуку своим любовным взглядом, обратился ко мне:
- Ну что ж, парень, чтобы еще больше не попало мне, пойдем. Там дома за столом поговорим.
По пути я зашел в магазин сельпо и купил для Гришутки конфет. Жена Басловяка не забыла меня, встретила, как близкого человека. Шутя, Басловяк спросил ее:
- Что это ты, мать, ругаешь меня? 
- Да наш пострел уже рассказал мне. – улыбаясь ответила она. – Не ругаю. Но, нельзя, же так, голодным-то быть.
- Был в поле, а потом в конторе с бригадиром Петром задержался.
За столом разговор был не особенно длинным, но и не так коротким.
-  Расскажите, Сидор Онуфриевич, как вас в партии восстановили. – Попросил я.
- Вскоре, как ты уехал от нас, - начал Басловяк. – поговорили мы с Захаром, и решили вместе отправить в райком партии заявления с просьбой об восстановлении нас в партии. Отправили и ждем результатов. Проходит месяц, второй. А мы в это время занимались строительством помещений. Думаем, что заявления наши оказались под сукном или даже в корзине. Хотели уже вторично писать. Как вдруг нас вызывают в райком. Поехали. Я человек не из трусливых, а ехал, как на суд. Всю дорогу с Захаром задавали друг другу один вопрос: «Что будет?». А было не лучше суда. Задавали нам столько вопросов о прошлых «делах» и грешках наших и о политике, что, отвечая на них, мы не раз пропотели. Бюро райкома партии решило восстановить нас. Но вопрос этот должен был решаться еще в окружкоме партии.
Проходит недели три. Приехал в деревню инструктор окружкома. Беседовал с нами, а больше с другими людьми. Интересовался всем. Уехал он. Прошло еще недели три, или месяц. Получили вызов на заседание бюро окружкома. Едем. И опять один вопрос: «Что будет?». На заседании опять пришлось основательно попотеть, отвечая на многочисленные вопросы. Был даже такой вопрос: «Почему до сих пор не подавали заявления о восстановлении в партии?». Бюро окружкома партии постановило подтвердить решение райкома о восстановлении нас в партии.
О, как мы были рады! Мы почувствовали, как будто крылья у нас за плечами выросли. Казалось, что лошадь, на которой мы возвращались домой, движется очень медленно. Нам хотелось лететь, парить в высоте орлами. С каким подъемом и азартом мы взялись за работу, в частности по завершению строительства помещений. Мы не просто руководили только строительством. А, будучи сами неплохими плотниками, работали наряду с другими непосредственно на стройке. Нам хотелось построить добротнее, красивее и быстрее. А что построили, ты сам видел.
- Сидор Онуфриевич, а когда вы колхоз организовали? – Спросил я.
- В том же 1928 году. – Ответил Басловяк. – Работая коллективно на строительстве и закончив его, во время страды мы организовали взаимопомощь на уборке урожая. Как дружно шла работа! Глядя на все это, мы с Захаром толковали тогда о том, как было бы замечательно всегда так коллективно работать. И договорились организовать колхоз. «В других местах колхозы уже есть. А мы, что, хуже других?» - говорили мы между собой. Поговорили с одним, другим, третьим, десятым, создали актив. А потом поставили вопрос на общем собрании. На нем было много разговоров, после него – много раздумий. Но 20 хозяйств решили твердо войти в колхоз. Собрались в начале октября и организационно оформились. Когда стали решать вопрос о названии колхоза, поступило только одно предложение: имени Петра Ефимовича Щетинкина. Меня единогласно избрали председателем колхоза. Вот уже почти два года я являюсь им.
К весне 1929 года в колхоз вступило еще 30 хозяйств. А когда осенью по всей стране началась массовая коллективизация, в нашем колхозе почти все 100процентов хозяйств были уже в колхозе. Так называемое «головокружение от успехов» мало коснулось нашего колхоза. Правда, были факты выхода из колхоза отдельных хозяйств на почве обобществления скота, но вскоре все это утряслось.
 - А где ваш зять, бывший секретарь комсомольской ячейки? – задал я новый вопрос.
- О, Ванюшка у нас в колхозе почетный человек! Он тракторист. Перед весной этого года мы приобрели один трактор. А Ванюшка побыл на курсах трактористов. Он сейчас член партии. Дочь Дуся, тоже член партии, работает в колхозе скотницей. У нас сейчас в партийной ячейке 6 членов и з кандидата. Растем, парень, растем! Растем и умнеем. И у меня, старого, той дури, которая была раньше, уже нет. Понимаю что к чему.
- А где ваш «недобиток»? – на этот мой вопрос Басловяк, смеясь, ответил.
- «Недобитка» и всю его семью мы ликвидировали, вырвали с корнем. Нет, парень, не подумай, что физически уничтожили. Ликвидировали, как кулака, как класс. Направили его туда, куда были направлены и другие из его породы. Пусть они на севере рыбу ловят, да пушнину добывают, приносят кое-какую пользу стране.
- Как, мамаша, не жалко вам было бороды Сидора Онуфриевича? Не ругали вы его за то, что он лишился ее? – спросил я, обратясь к жене Басловяка.
- Нет, сынок, не жалко. – Ответила она.
- Ругать не ругала, а сама она малость, струхнула, увидев меня без бороды. – Смеясь, сказал Басловяк. – Проведя собрание по организационному оформлению только что созданного колхоза в октябре 1928 года, мы с Захаром зашли к нему. Я и попросил его освободить меня от бороды. Взял он ножницы и обкорнал мою бороду. А потом побрил меня. Прихожу домой, жена с вопросом ко мне: «Ты, отец, что, опять воевать собрался?». Нет, отвечаю ей, отвоевался я уже. Да и нескем воевать. У меня, мать, сегодня особый день. Колхоз мы организовали. В новую колхозную жизнь вступаем. А я не хочу в новую жизнь с бородой идти. Но новый путь жизни хочу ступить не только с чистой совестью, с открытой душой, но и с чистым лицом, без всяких там наростов.
Говоря тогда жене, что отвоевался и что нескем воевать, я малость ошибся, сказал преждевременно. Год спустя, когда началась массовая коллективизация, пришлось мне немного повоевать с теми, кого всю свою жизнь люто ненавидел – с кулаками. В соседних с нашим Ачинским районом, Назаровском и Березовском районах, вспыхнуло кулацкое восстание. Пришлось и мне, как коммунисту, опять взять в руки винтовку. Восстание это мы быстро подавили. Ряд наших товарищей погибло.
- Слышал я, Сидор Онуфриевич, об этих восстаниях. Во время подавления их погиб хорошо мне знакомый, прекрасный парень, секретарь Березовского райкома Комсомола, Володя Медведев. – Сказал я.
- Ну, а тебе, парень, пришлось поучаствовать в таком большом и важном деле, каким является коллективизация сельского хозяйства- вторая революция, как правильно называет ее наша партия? – Спросил меня Басловяк.
- Да, Сидор Онуфриевич, пришлось. – Ответил я. – В конце прошлого, 1929 года, и в начале этого года у нас в Комвузе было прервано занятие на три месяца. Все мы, студенты, проводили работу по коллективизации на Урале и в Сибири. Я лично проводил эту работу в Омском округе, в одном большом селе Новоуральске. Пришлось основательно потрудиться. Был создан колхоз, было ликвидировано кулачество, как класс. А его в этом зажиточном селе было порядочно. А потом, когда в печати появилась статья Сталина «Головокружение от успехов», мне пришлось поработать в одном из районов Урала, среди уральского казачества. Работенка тоже была не из легких.
- Сидор Онуфриевич, а кем работает Пепеляев Захар Иванович? – спросил я.
- Он является моим заместителем. Сейчас его дома нет. А то бы я обязательно позвал его. – Ответил Басловяк.
На этом наша беседа закончилась. Сердечно распрощавшись с Басловяком и его женой, поцеловав Гришутку я уехал в Ачинск. Больше мы никогда с Басловяком не встречались. Интересно жив он или нет? Ведь он хотел прожить 99 лет.
«ВЗЯТЬ ХЛЕБ У КУЛАКА!»
Индустриализация страны уверенно шагала вперед. Строились заводы, фабрики, шахты и рудники, прокладывались стальные железнодорожные магистрали. Увеличивалось количество рабочих, росло население городов. Из года в год возрастала потребность в хлебе. Его требовалось все больше и больше, чтобы прокормить городское население. Хлеб нужен был и для экспорта. Стране нужна была валюта.
А поступление хлеба в закрома государства не увеличивалось, или росло очень медленно. Совхозов было еще очень мало, колхозы пока являлись отдельными островками в море крестьянских хозяйств. Да и имевшиеся колхозы были пока очень слабы. Среднее крестьянство, выполнив государственные хлебные поставки, увеличивало потребление хлеба на внутреннее потребление.
Основной товарный хлеб был в кулацких хозяйствах. Но кулачество зажимало хлеб. Оно даже обязательные государственные поставки выполняло под нажимом, тем более не хотело продавать государству хлеб сверх плана. Кулаки даже на рынок выбрасывали хлеба все меньше и меньше, ехидно говоря: «Пусть поголодают».
Хлебная проблема в стране стала очень острой. Перспективное ее решение зависело от коллективизации крестьянских хозяйств и создания колхозов. Но хлеб требовался немедленно. И его надо было взять у кулака. Раз кулачество не хочет добровольно сдать, продать хлеб государству, его надо было взять.
  Сибирь – одна из житниц страны. Кулаков в Сибири хватало и у них осело порядочное количество хлеба. Так вот, летом 1928 года партийными и советскими органами была проведена большая работа под лозунгом: «Взять хлеб у кулака!». Ясно, что комсомол был первым помощником партии в проведении этой работы.
Почти все работники окружкома партии, окружкома комсомола, окрисполкома и другой актив выехали большими бригадами в районы округа. Я в составе одной из бригад, являясь заместителем бригадира, выехал в Тюхтетский район. Около месяца поработали мы в районе и взяли не одну тысячу пудов кулацкого хлеба.
Кулаки этот хлеб держали не в своих закромах. Он был ими спрятан, закопан в ямы, в землю в поле, на гумнах, в сараях, в огородах. Не так-то просто было найти, обнаружить эти ямы. Без помощи местного актива из бедноты, деревенских комсомольцев, мало бы что получилось. Вооружившись щупами – длинными заостренными железными рпутьями, как называли их «хлебоискатели», мы протыкали немалую площадь земли. Чаще всего мы не наугад тыкали землю щупами. Сельский актив подсказывал нам, где надо тыкать, где лежит кулацкий хлеб.
В одной деревне (сейчас уже не помню ее название) одна беднячка вдова, живущая через дом от крупного кулака, по секрету подсказала, что этот кулак закопал в яму на огороде, и даже указала приметы места нахождения ямы. Пошли мы к этому кулаку. Нас встретил красномордый, крупного телосложения, мужик, прикинувшийся простачком. На наш вопрос о наличии хлеба, ответил: «Много нет, а то, что есть лишнего, я уже сам собирался отвезти. Вон, подводу приготовил. Пойдемте в амбар, сами посмотрите мои закрома». Зашли мы в амбар, осмотрели сусеки. Зерна в них было немного. В амбаре стояли три куля, наполненные пшеницей. Кулак лебезил перед нами: «Вот, товарищи, сейчас запрягу лошадь, и отвезу этот хлебушко. Сам понимаю, что он нужен государству». Я, перебив его трескотню, в упор спросил:
- Скажите лучше, где вами спрятан хлеб?
- ну что вы? Зачем мне его прятать? Он весь в амбаре. – Ответил кулак.
- А если найдем? Тогда что? – Спросил я.
- Ищите. – Ответил он.
И мы стали искать. Но, чтобы не подать кулаку вида, что мы знаем где искать, пошли на гумно, находящееся за огородом, метрах в двухстах. Все осмотрели там. Во многих местах пускали в землю свои «Хлебоискатели». Тио же проделали во всех сараях. Побывали на чердаке, в подполье. Я наблюдал изподтишка за кулаком. На его лице была ехидная улыбочка. Он перемаргивался со своими домочадцами. Проделав все это, мы уже направились к выходу со двора, уже у калитки я остановился и сказал:
- Товарищи, а ведь мы забыли осмотреть огород.
От этих моих слов кулака передернуло. Его ухмылочка испарилась. Пошли мы в огород. В нем бурно росли картофель и разные овощи. Не время им, мы в разных местах, но подальше от того места, где была яма, пускали свои щупы. И вот, мы у гряды огурцов. Это то место, где находилась яма. Я наблюдал за кулаком. Он меняется в лице, нервничает. Секретарь комсомольской ячейки, молодой парень, воткнул «хлебоискатель» в землю, повертел им.
- Там что-то есть. – Громко сказал он.
Кулака затрясло. Лицо его стало красным.
- Так, что здесь есть? Сами скажите, или мы покопаем? – Спросил я его.
- Копайте. – Буркнул он.
- Да, будем копать. При этом, гражданин, мы можем попортить огуречную гряду, и вы лишитесь огурчиков. Может быть, все же скажите, что там есть?
На этот мой вопрос кулак ничего не ответил. Он стоял, набычившись, глядя в землю.      
- Ну что ж, товарищи, давайте покопаем и проверим, что там есть. Гражданин, - обратился я к кулаку, - если это яма, в которую вы спрятали хлеб, то точно укажите ее границы, чтобы не губить огурцы.
Не отвечая, кулак повернулся и хотел уйти.
- Нет, гражданин, вы никуда не уйдете, а будете находиться здесь. – Твердо сказал я, и поручил двум товарищам находиться около него.
Своими «хлебоискателями» мы точно проверили границы ямы. Она была по размерам большой огуречной гряды. И, чтобы добраться до хлеба, нужно было убрать эту гряду. Другого выхода не было. Не сибиряки могут не понять, что такое огуречная гряда. Для пояснения скажу. Сибиряки выращивают огурцы не на земляных грядках. А делают их из навоза. В навозе разделываются большие лунки, которые насыпаются землей, а уже в эту землю сажаются огурцы.
Вот такая навозная гряда и была прикрытием ямы, в которой было спрятано зерно. Когда начали разворачивать гряду, в огород с воплем вбежала жена кулака. Она кричала на всю деревню: «Ироды, будьте вы прокляты». Потом заголосила так, как будто ее резали.
Под грядой оказался деревянный настил. Когда его убрали, образовалась яма, обложенная досками, до краев засыпанная зерном. Чтобы зерно не задохнулось, из ямы были проведены отдушины, выходящие на поверхность в стороне от ямы и замаскированные.
Когда мы добрались до зерна, то нервы кулака не выдержали. Утеряв благоразумие, он схватил лежавшую железную лопату и кинулся с нею на секретаря комсомольской ячейки. Пришлось охладить его пыл. Выхватив наган из кармана, я шагнул к нему и крикнул: «Стой! Пристрелю, как собаку!». Лопата выпала из его рук. За покушение на жизнь секретаря комсомольской ячейки кулака арестовали и увели. Кулачиха истерично визжала и голосила.
Им было из-за чего нервничать и голосить. Из этой ямы мы выгребли столько первосортного зерна пшеницы, что потребовалось четыре пароконных подводы для его отвозки.
Это только один из примеров проведения в жизнь призыва партии: «Взять хлеб у кулака!».