Тетки и дядьки мои. 1. Дядя Толя и тетя Валя

   




Дядя Толя был младшим братом моей мамы. Жили они  на юге, в Ростовской области, в станице Куберле. Осиротели очень рано, Тамаре тогда было восемь, а Толе – всего шесть лет. Мать их болела, вероятно, туберкулезом. Точно никто не знал, какие там врачи в станице? Долго лежала дома, сильно кашляла. Детей к ней не подпускали, вдруг болезнь заразная? После ее смерти  отец, а  мой дед, пытался снова найти себе жену и детям новую мать, много раз пытался, да все не очень-то успешно. Мачехи не хотели старых чужих детей от нового мужа.

 
Пока отец занимался поисками жены, Тамара и Толя жили у бабки по материнской линии. Бабка была родная, а дед родной, непутевый, уже лет пятнадцать как ушел с цыганским табором. Когда табор стоял неподалеку от станицы, он часто туда шастал, а потом и вовсе сгинул вместе с цыганами неведомо куда. Да и сам он был черным и кучерявым, от цыгана не отличить. Бабка, раз такое дело, вышла замуж снова, за основательного и справного  хозяина, кузнеца. Вот в этой-то семье под присмотром строгой старой казачки и жили Тамара и Толя.

 
Но потом бабушка умерла, делать нечего, отец забрал детей к себе, в соседнюю станицу. Очередная мачеха терпела их недолго, началась война с немцами. Отца взяли в ополчение, а мачеха  отправила детей к Матрене, сестре мужа, в Куберле. У самой Матрены был сын Митя, в начале войны его не было дома, погнал колхозное стадо в тыл, спасать от немцев. Ей совсем не хотелось брать на шею такую обузу, два лишних рта, да еще в военное время. Скрепя сердце, а правильнее - скрипя сердцем, Матрена все же приняла племянников. Толе тогда было всего одиннадцать, Тамаре – тринадцать лет.


Начались бомбежки. Расчетливая Матрена поступала так: племянников запирала в хате, а сама  отсиживалась в погребе. Прикидывала: если жахнет бомба, пусть лучше Тамара и Толя погибнут. Без дома им всем и вовсе не прожить. Запертым детям повезло, остались живы. Сидели вдвоем, забившись в угол.


Станицу оккупировали немцы. Осенью сорок второго Тамару забрали на принудительные работы в Германию. Младший племянник остался на матрениной шее. Ладно, гусей пасти будет.

 
Толя пришел проводить сестру к эшелону. Он стоял у вагона босиком на остывшей от заморозков земле, трясся от холода и молча смотрел на Тамару. Раньше они всегда были вместе, это было их первое расставание. Этот его образ потом не давал покоя Тамаре в Германии. Она плакала от невыносимого воспоминания, и в глазах стоял  одинокий мальчишка с посиневшими от  холода ногами.


Но мальчишка, сирота и никому не нужная обуза, все-таки выжил в войну и в оккупацию. Был один эпизод, - просто чудом выжил. Шли они вдвоем с приятелем по леску  и встретили немецкий патруль. Кого тогда искали – Бог весть, но один из солдат рьяно выполнял службу, навел на пацанов автомат, чуть  не расстрелял без лишних разговоров. Второй немец примиряющее отвел дуло автомата в сторону, вытащил из кармана и показал напарнику фотографию мальчика, своего сына, очень похожего на белобрысого Толю. Это и спасло мальчишек. Их отпустили.

 
Какое-то время Толя жил у тетки Матрены, а потом, когда станицу освободили,  вернулся отец.


Кончилась война, Тамара тоже вырвалась из Германии домой. И не узнала младшего брата. Наперекор сиротской судьбе Толя превратился в веселого, заводного парня. Он был музыкален, быстро научился играть на гитаре, да и плясать был горазд. Где был он, там сразу собиралась молодежь, и звучал смех. Отец, поджидая блудного сына с гулянки, покуривал на крылечке хаты, глядел в звездное небо и слушал тишину. Когда соседские собаки поднимали переполох, становилось ясно, что это Толя идет домой. Отец гасил папиросу и, успокоенный, шел спать.


Летом сорок восьмого  года семья махнула на север, в Коми. За лучшей долей? Семья – это отец с очередной женой, Тамара и Толя. Все они поехали в неведомый край по письму сосланного туда Мити, сына тетки Матрены. Сама Матрена, кстати, тоже подалась вместе со всеми. И еще поехала Римма, подруга Тамары. Ехали большим табором сначала на поезде до Котласа, потом от Котласа на пароходе до Сыктывкара.


В городе сняли на всех шестерых комнатку, спали на полу, вповалку. Потом Матрена и Римма нашли себе отдельное жилье. Дяде Мите разрешили жить в городе, он перебрался к ним. А наши, мой дед, его жена, Тамара и Толя, тоже стали жить в другой, более просторной съемной комнате.


Куда податься работать такому видному, такому артистичному, такому веселому, подвижному парню? В Сыктывкаре он нашел подходящее для себя место - танцевать в коми национальном ансамбле. И здесь, в ансамбле, влюбился. Ее звали  Валей. А батя у нее был, судя по отчеству - Вильгельм! Красавица, певунья, и старше  Толи на три года, но это абсолютно ничего не значит. И они расписались, Валя поменяла немецкую фамилию на русскую. Но вскоре Толю забрали служить, на несколько лет он стал матросом Балтийского флота.


Красавица Валя, жена дяди Толи, была из поволжских немцев. В ее старшую сестру Эмилию влюбился командированный заготовитель, она вышла за него замуж и поехала вслед за ним на север, захватив с собой в нагрузку младшую сестренку. В тридцать третьем Вале  еще и шести лет не было. В тот год голодно было не только на Украине, но и в Поволжье. Возможно, и даже почти наверняка, старшая сестра  спасла младшую от голодной смерти. Жили они сначала в деревне, позже в пригороде Сыктывкара, снимали жилье. Зимой было там страшно холодно. Если ночью девочка обмочилась – к утру примерзала к сундуку, на котором спала. Спать на сундуках для детей было обычным делом. Я и сама спала уже в пятидесятых годах.


Население в пригороде тогда было в основном коми. И маленькая немка очень быстро научилась понимать и говорить на  коми языке. У нее был хороший слух. Позже выяснилось, что не только слух, но и голос. Голос дал ей работу на всю жизнь.


С началом войны Эмилия с маленькой дочкой и младшей сестрой перебралась в Сыктывкар к родне мужа. А он, муж Эмилии, ушел на войну и не вернулся. Сама она работала в роддоме, заведовала бельем, таскала на себе громадные тюки в прачечную и обратно, тщательно следила за тем, чтобы грязные скомканные тряпки превратились в отутюженные белоснежные простыни.

 
Валя подросла и стала не просто певуньей, а певицей. И красивой девушкой. Красота, статность, величавость, голос, знание коми языка – у Вали были все данные для коми артистки. И ее взяли в хор национального ансамбля, она стала ведущей.  Начались постоянные гастроли, неустроенный быт в поездках. А она – немка по паспорту. В гостиницу или дом приезжих ее не пускали. Туда шел спать весь ансамбль, кроме ведущей. После концерта она оставалась в филармонии, доме культуры или в клубе, там, где выступал  ансамбль. Устраивалась спать на сцене на составленных рядами стульях. В темных углах шуршали крысы,  было страшно. А на следующий день – очередной переезд,  другое село или райцентр. Снова концерт, раздольные и медленные коми народные песни, нарядные сарафаны, хороводы, яркий свет, улыбки, поклоны и аплодисменты. Но на очередной ночевке –  постель на сцене на стульях.

 
Вот какую красавицу уболтал-уморил веселый плясун, наш дядя Толя!  Она влюбилась в него по уши. Они стали мужем и женой, а потом Толя уехал служить.  Когда у них родилась дочка, имя ей выбирал весь Балтийский флот! Конечно, - Люба, Любовь. С маленькой дочкой на руках  Валя, как велено, ходила отмечаться в комендатуру. Часовые у дверей презрительно оглядывали неполноценную гражданку и плевали ей вслед. Нормальные-то парни, не советские, восхищались бы красивой девушкой или приставали бы с глупыми ухаживаниями, разве нет?


Если бы не старшая сестра, Вале было бы совсем худо. Работа связана с частыми гастролями, муж служит на флоте. Куда девать крохотную дочку? И Эмилия стала для малышки второй матерью. Люба звала ее крестной. И первые свои годы чаще жила с ней, чем с матерью.


Почему дядю Толю не остановило то, что Валя была немкой? В красавице был существенный изъян – национальность не та. Немцев тогда, в первые послевоенные годы, не просто не любили – ненавидели. Это правда, но ведь и сестра его Тамара, тоже была неполноценным человеком, в годы войны работала на немцев. И двоюродный брат Митя – тоже.…  Да и у самого дяди Толи тоже рыльце в пушку, если присмотреться: что он делал на оккупированной немцами территории? И почему выжил? То-то же.… Кто-кто, а дядя Толя знал, что жизнь может выкинуть разные коленца, и люди – не ангелы, они всего лишь люди. Взять хоть тетку Матрену: жадная, и неохотно, но ведь спасла ему жизнь…


Отслужив, дядя Толя приехал к семье в Сыктывкар и осел здесь навсегда.  Когда он вернулся, тетя Валя стала настоящей мужней женой, за его спиной жить полегчало. А жили они тогда в деревянной двухэтажке недалеко от  филармонии. Позже, когда в Сыктывкаре началось массовое строительство панельных пятиэтажных домов, они одними из первых  среди нашей родни перебрались в благоустроенную квартиру в хрущебке,  с водой, ванной и газом.


Когда после смерти Сталина режим немного сгладился, Валя стала полноправной гражданкой. Да и война уходила в прошлое, ненависть людей к немцам поутихла. Ансамбль получил известность, его приглашали во все концы Советского Союза. Валя объездила всю нашу необъятную страну. Больше того, без всяких мытарств попала в списки артистов, выехавших на первые заграничные гастроли  в Венгрию.


Образования у дяди Толи не было. Война и служба. Станица и флот. Безбрежные степи и бескрайние моря. Он был советским моряком, поэтому на жизнь в чужих странах ему не дали посмотреть.  После флота снова в ансамбль уже не пошел. Работал  мастером в механическом цехе на железной дороге. А еще -  окончил среднюю школу одновременно с дочкой Любой. Она – дневную, он – вечернюю. А сверх этого он был блестящим гитаристом-виртуозом. Однажды он играл на гитаре сложные вещи два часа без перерыва, а слушателей было всего двое: Люба и я,  двенадцатилетние девчонки. Тогда я впервые поняла, что такое играть на гитаре, а не бренчать по струнам.


Вечерами он играл на гитаре в музыкальном ансамбле в ресторане при железнодорожном вокзале. Он легко и непринужденно, как будто всю жизнь, носил элегантные костюмы и галстук-бабочку. И невозможно представить, что он был когда-то босым, замерзшим до посинения, оборванным пацаном с прутиком в руке. Моего отца, к слову, совершенно невозможно вообразить даже при самом заурядном галстуке, а бабочка и вообще выглядела бы на нем нелепо. Он терпеть не мог «все эти штучки». А дядя Толя был артистом!

      
И мы его обожали. Когда он приходил в гости к Тамаре, то есть к своей сестре и нашей матери, начиналась веселая суматоха, непрерывный смех, импровизированные выступления одного артиста, нашего любимого дяди Толи. Он вовсю валял дурака, а я смотрела на него влюбленными глазами, следила за каждым его жестом, хохотала до колик в животе, до боли в щеках. Новый год для нас был связан с дядей Толей. Это именно он являлся к нам в костюме деда Мороза и с мешком подарков. Он всегда носил на шее футляр с фотоаппаратом. Я думаю, если бы не он, у меня бы вообще не было детских фотографий. В те годы это была редкость.


Тетя Валя любила красивые вещи. Вкус у нее был классический, не откликавшийся на сиюминутную моду. И она много умела делать своими руками. Шила наряды и для себя и для дочки. На своей свадьбе я красовалась в платье, сшитом тетей Валей.


Мы любили бывать у них в доме на семейных праздниках. Стол ломился от вкуснятины, многочисленных блюд, всяких тортов домашней выпечки. Венцом творения был огромный торт «Наполеон». Стол был заставлен не только едой, но  и красивой посудой. У каждого прибора –  несколько рюмок и фужеров для питья. Как в кино! На гастролях выискивалось что-нибудь этакое из посуды. С Дальнего Востока тетя Валя привезла неописуемой красоты китайский тонкостенный деревянный чайный сервиз, покрытый лакированными драконами. Чашечки, чайник, сахарница, ложечки.  Она  рассказывала нам, что яркую роспись на черных чашках делали в открытом море, подальше от всякой пыли и грязи, на морском воздухе. Сервиз был поставлен в сервант и вынимался только по выдающемуся поводу. Но я-таки пила из него чай!


Что отличало тетю Валю от многих моих родных и просто знакомых – это терпимость к людям. Она никогда не злословила, да и болтливостью, кстати, не отличалась. Она всегда была ровна и искренне дружелюбна со всеми. Редкий дар, между прочим. Толерантностью сейчас называют.


Как-то летом дядя Толя получил отпуск и поехал в родную станицу. Повидать родных, друзей детства. А потом вернулся в Сыктывкар, никого не предупредив. Никто его не встречал.  Домой  он почему-то не пошел, направился куда-то по шпалам. И погиб, попав под поезд.


Когда гроб вынесли и поставили на табуретках у подъезда, вокруг столпилось множество людей. Многих  я знала – это были его друзья по работе и по музыкальному ансамблю, родственники. Стояла и плакала моя мать. Тетя Валя в черном траурном платье что-то тихо шептала, глядя на лицо умершего мужа.  Безутешнее жены, громко и бурно,  рыдала какая-то незнакомая мне женщина, опухшая от слез. Совсем не красавица, какой была тетя Валя. Маленького роста, небрежно одетая. Красное, убитое горем, отекшее лицо. Рыдала и гладила дядю Толю дрожащей рукой по голове.

 
Тетя Валя овдовела. Ей было тогда всего сорок пять лет. Замуж она больше не вышла. Дочка  Люба  поступила в университет на дневное отделение экономического факультета. В студенческие годы у нее как-то случился приступ аппендицита, она попала в больницу и влюбилась там во врача-интерна. Вышла за него замуж, родила дочку, но университет все же окончила, диплом получила.       Отрабатывать положенные три года после учебы Люба вслед за мужем отправилась в поселок, где были и больница, и предприятие, где нашлась не только работа для мужа и для нее самой, но и квартира. Звучит как сказка, но так было. Работали предприятия, строилось жилье для людей…


В конце восьмидесятых тетя Валя уже перестала петь, но не перестала работать, -  работала администратором все в той же родной филармонии, подготавливала гастроли приезжих знаменитостей. Занималась рекламой, встречала гостей на вокзале, устраивала их в гостинице и делала все, чтобы им было удобно. Она не забыла своих ночевок на стульях. К ней очень хорошо относились за ее неизменный ровный и дружелюбный настрой, за приветливость, не показную, а настоящую. Однажды знаменитый артист пригласил ее непременно побывать у него в гостях, если вдруг случится оказаться в Москве. Даже дал адрес и номер домашнего телефона. Тетя Валя не воспользовалась приглашением, но ведь не это главное, верно?


Когда Люба уехала в поселок, жизнь тети Вали круто изменилась. Теперь она жила от выходных до выходных. Каждую пятницу поздно вечером она загружала в вагон сумки со снедью для внучки, дочки и зятя и ехала к ним, своим родным. Наводила порядок в квартире, мыла, стирала, варила борщ на наделю вперед, пекла пироги. Обшивала внучку. Когда дочь развелась с мужем, и зять уехал под крыло  своей мамы в свой родной город, жизнь тети Вали изменилась снова. Люба поменяла поселковую квартиру на Сыктывкар, они с матерью съехались и поселились вместе в трехкомнатной квартире. Теперь тетя Валя целиком посвятила себя внучке.  Люба работала, а мать  водила внучку на бальные танцы, в бассейн на плавание, в кружок на рисование. Шила ей наряды для бальных конкурсов, и внучка была самой красивой и талантливой девочкой из всех.


И ничего не предвещало беды. А беда наступила внезапно. Тетя Валя приготовила обед, ждала дочку и внучку. Одна пришла из школы, другая прибежала с работы. Тете Вале стало худо. Дочка заметалась по квартире, не зная, что предпринять. И тетя Валя умерла дома от сердечного приступа. Скорая приехала поздно.

 
Плохая весть летит быстро. Родня узнала о смерти тети Вали.  Во всех трех комнатах  столпилось много народу, а тетя Валя, растрепанная, в обычном домашнем халате, лежала в гостиной на полу рядом с диваном. Она бы никогда не позволила себе так небрежно выглядеть на людях.  На пол ее положили врачи скорой, когда пытались спасти ей жизнь. И она так и лежала, а родня, как будто оцепенев, стояла по периметру комнаты, смотрела и не двигалась. Ждали машину, которая должна была увезти тело в морг. Люба в полной растерянности бродила по дому, искала в шкафах последнюю одежду для похорон матери, и никак не могла выбрать подходящую.


Хоронили тетю Валю как генеральшу, как коми национальное достояние, коми национальную утрату. И все забыли, что она не коми, что она немка. Что она Вильгельмовна, и ей, когда она была молодой и красивой, плевали вслед такие патриотичные, такие чокнутые советские солдатики. Кроме родни, была тьма народу из ансамбля, старые и молодые артисты, сотрудники из филармонии, все «культурное» начальство республики. Гроб с телом стоял в доме работников культуры, заставленный венками. А тетя Валя, казалось, внимательно и приветливо слушала последние прощальные речи. И молчала. Она никогда не была болтливой.


На могиле через какое-то время появился памятник из черного мрамора. Его поставила дочь. Могила  тети Вали -  рядом с могилами ее мужа и старшей сестры, дяди Толи и тети Мили. Памятники у них скромнее, металлические пирамидки, как у большинства могил советского времени.

2012г.