ВОСПОМИНАНИЯ
Тетрадь №8
г.Брест
СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ
Студент Коммунистического Университета
имени В.И. Ленина.
1-3
СТУДЕНТ
Встретившись в начале 1928 года с Ленькой Гладышевым, приехавшим в Ачинск на Пленум Окружкома партии, мы опять завели с ним разговор об учебе. Нам обоим очень хотелось поехать учиться в Комвуз. Хотя учеба была с некоторыми житейскими трудностями. Я и Ленька были семейными людьми. У него и у меня по двое детей. У меня в добавок отец старик. Работал он секретарем райкома партии, я заведующим отделом окружкома Комсомола, мы были материально хорошо обеспеченны. А если поедем учиться, то будем получать только небольшую стипендию, и жизненные условия наших семей значительно ухудшаться. Но нам очень нужны были политические знания для дальнейшей нашей работы. И мы твердо решили поехать учиться.
Ног такое желание имелось не только у нас с Ленькой, а и у многих других товарищей, партийных и комсомольских работников. А командировать на учебу могли только двоих – троих. Так что надо было добиться, чтобы направили нас, а не других. Поэтому мы тогда же решили начать действовать. Написали заявления в окружком партии с просьбой командировать нас в 1928 году учиться в Комвуз. Уезжая к себе в район, Ленька просил меня:
- Толя, ты тут похлопочи за себя и за меня. Я разговаривал с секретарем окружкома Бузовым. Обещал направить на учебу. Но, как бы не передумали.
- Леня, постараюсь сделать все, чтобы мы с тобой вместе поехали учиться. Буду хлопотать за себя и за тебя. – Ответил я.
И вот начались мои хлопоты. Пришлось не раз поговорить с секретарем окружкома Ваней Марандиным насчет себя. С начала он и слушать не хотел о том, чтобы отпустить меня на учебу, доказывая:
- Ты, Толя, не так уж давно учился в губернской партийной школе, в лекторской группе. Знания у тебя есть достаточные для Комсомольского работника.
- Для комсомольского работника, может быть, и хватает моих знаний. Но ведь я не буду вечно комсомольским работником. Надо думать и о будущем. – Доказывал я.
- Тебе пока только 22 года с небольшим и получиться ты еще успеешь. – говорил ваня.
4-5
Я настаивал на удовлетворении моей просьбы. Тогда Марандин решил взять меня с другого конца, прельстить перспективой на ближайшее мое выдвижение.
- Знаешь, Толя, я старше тебя. Мой возраст для комсомольского работника уже проходит. Скоро уйду с комсомольской работы. Ты заменишь меня, станешь секретарем окружкома.
- Нет, Ваня, эта перспектива меня не прельщает. Перерасту и я комсомольский возраст. А дальше что? Где и кем я буду работать в будущем, не знаю. Но мне для этой будущей работы нужны знания. Они нужны для меня. Сейчас мой возраст такой, что как раз учиться. Закончу Комвуз, мне будет 25 лет.
Наконец Марандин сдался. Я уговорил его. Он согласился отпустить меня на учебу. Мы ударили с ним по рукам.
- Хорошо, Толя, езжай, учись.- Сказал он.
- Попрошу тебя, Ваня, как члена бюро окружкома партии, когда будут рассматривать на заседании бюро мое и Леньки Гладышева заявления, поддержать нас.
- Есть, Толя. Мною будет сделано. – Ответил он.
Однажды зашел я к секретарю окружкома партии Бузову, и поговорил с ним насчет наших заявлений. Беседуя со мной, он тоже намекнул о перспективах моего выдвижения. Я убедительно попросил его отпустить меня на учебу. Он согласился. Я с нетерпением ждал того дня, когда наши заявления будут рассматриваться на заседании бюро окружкома партии.
6-7
Этот день наступил. Это было 18 апреля 1928 года. У меня сохранилась выписка из протокола заседания бюро Ачинского окружкома партии. Вот она.
Сразу же после заседания бюро я дал телеграмму Леньке Гладышеву, известив его о том, что нас с ним командируют на учебу в Комвуз. «И так, буду студентом» - радостно думал я. До этого моя жена Муся, имея двоих маленьких детей, не работала. Теперь надо было подумать об устройстве ее на работу. Она стала работать машинисткой в окружкоме Комсомола. «Все в порядке. Я буду учиться, Муся работать, отец, домовничать» - Думал я.
В июне в Ачинск на каникулы приехал Андрей Арбузов. Он окончил первый курс того Комвуза, в который я должен был поступить. Андрей подробно познакомил меня с условиями учебы и жизни в Комвузе, с тем, как проходили экзамены, когда он поступил в него, какие вопросы задавали.
8-9
В июле я пошел в отпуск. Поехать с Мусей в Сухобузим к ее родителям, как это мы делали в прошлые годы, не могли. Она работала, а мне надо было готовиться к поступлению в Комвуз. Я на две недели поехал в дом отдыха. Взял с собой учебник по политэкономии.
В августе в Ачинск приехал Ленька Гладышев, чтобы вместе поехать в Свердловск. Ни я, ни он с работы не увольнялись. Не было известно поступим или нет. И вот мы с Ленькой в поезде. Едем! Я не особенно боялся предстоящих экзаменов. Еще не выветрились из головы те знания, которые были получены мною в партшколе и в лекторской группе пять лет тому назад. Они были закреплены двухгодичной работой лектором партийной школы-передвижки. А Ленька, имевший трехклассное образование, и не учившийся в партшколе, основательно трусил. От Ачинска до Свердловска двое суток езды поездом. Всю дорогу мы «штудировали» политэкономию.
Дальше Новосибирска на Запад я проезжал только один раз в 1926 году, когда ездил в Москву на VII Съезд ВЛКСМ. Кончилась Сибирская степная равнина. Пошли красивые места горного Урала. Глаз не оторвешь. А вот и город Свердловск. Приехали! Экзамены должны были начаться через два дня. Ходили мы по городу и любовались им. Свердловск был значительно красивее Новосибирска того времени.
Начались экзамены. Они продолжались три дня. По тому, как я отвечал на вопросы экзаменаторов и написал письменную работу, сам считал, что должен бы пройти.
10-11
Но все же побаивался. Ведь могли не принять по каким-нибудь другим причинам. Правда анкетные данные у меня были хорошими: рабочий, партстаж достаточный – три года, пять лет комсомольской и партийной работы. Но мало ли что может быть. Командировано в Комвуз было в полтора раза больше, чем надо было принять. Кого отберут и оставят? Этот вопрос беспокоил. А бедняга Ленька очень волновался. Он на экзаменах по русскому малость сплошал. Я успокаивал его, говоря, что главное внимание обращается на политические знания. Оба мы с нетерпением ждали, когда вывесят списки принятых. И вот их вывесили. Ленька раньше меня прочитал. Вбегает в общежитие радостно взволнованный, и громко кричит: «Толька, Ура! Приняли! Обоих приняли! Пойдем, сам посмотри». И мы пошли. У списков толпа. Каждый хочет прочитать. Радостные лица, веселые разговоры у тех, кто в списках принятых. Печальны, молчаливы те, кого в списках нет, кому то надо возвращаться домой. Мы с Ленькой пожали друг другу руки.
До начала занятий оставалось 10 дней. Не теряя времени, в тот же день мы пошли в канцелярию, взяли справки о том, что приняты в Комвуз, пошли на вокзал, купили билеты и поехали домой, чтобы окончательно утрясти свои личные дела. Ленька решил перевезти свою семью из Березовки в Боготол к родным. Поэтому он сошел с поезда в Боготоле, чтобы договориться.
12-13
А я поехал дальше. Через 60 километров Ачинск. На другой день в Ачинск приехал Ленька для окончательного решения вопросов кому дела сдать и прочее. Договорившись в окружкоме партии, он уехал в Березовское перевозить семью. Мы с ним условились о дне выезда в Свердловск. Договорились, что я куплю два билета от Ачинска до Свердловска, а он больше в Ачинск приезжать не будет, сядет в поезд в Боготоле.
Мне утрясать из домашних дел нечего было. Семья оставалась на месте, жена работала, отец домовничал и водился с трехлетней Надюськой и двухлетним Эней. В окружкоме Комсомола свои орготдельские дела передал Саше Домрачеву, получил полный расчет. В окружкоме партии сдал справку Комвуза, что студент такового. Эта справка нужна была окружкому партии для того, чтобы выплачивать моей семье ежемесячно 17 рублей на двоих моих детей (Было тогда такое положение, что студентам Комвузов кроме стипендий выдавали так называемые «семейные» по месту работы до поступления в Комвуз). Снялся я с партийного и комсомольского учета. Кое-что приобрел из необходимых вещей. И был готов к отъезду.
В Ачинске встретились с Андреем Арбузовым. Он тоже собирался к отъезду в Свердловск, для продолжения учебы на втором курсе Комвуза. За день до отъезда пошли мы с ним в окружком Комсомола попрощаться с товарищами. Те решили не просто попрощаться с нами, а проводить нас.
14-15
Вечером собрались в ресторане Ваня Марандин, Саша Домрачеев, Ганя Кириченко, Вася Крамник и мы с Андреем. Устроили маленькую пирушку. С некоторыми из них эта моя встреча была последней. Через несколько месяцев после нее Ганя Кириченко был призван в Красную Армию. Письменной связи мы с ним не имели и не знали десятки лет кто, где и жив ли. Только через 36 лет, в 1964 году я неожиданно получил от него новогоднюю поздравительную открытку, которую он прислал мне в Брест, случайно узнав мой адрес. Ваня Марандин вскоре ушел с Комсомольской работы, и куда-то уехал. Переписки с ним тоже не было. При встрече с Кириченко в 1964 году в Москве он сказал мне, что Марандин в 1937 году работал в Алтайском Крае, и был арестован как «враг народа». После этого писал я в Барнаул, чтобы узнать дальнейшую судьбу Вани. Но ничего не узнал.
Так вот. Распрощавшись с друзьями после этой пирушки, на завтра мы с Арбузовым выехали из Ачинска. Со мной были небольшой чемодан и узел с постелью. В Боготоле к нам подсел Ленька Гладышев. Втроем ехать было весело. Правда Андрей всю дорогу был какой-то задумчив. У него не в порядке были семейные дела.
Урал – батюшка. А вот и Свердловск. Приехали. Идем к выходу из вагона. У меня в левой руке узел с постелью, в правой – чемодан. Впереди меня Ленька с вещами. За мной какой-то молодой человек без вещей и без верхней одежды, в костюме. В тамбуре тесно. Молодой человек нажимает на меня.
16-17
Потом я почувствовал, что его рука полезла в мой карман. Поставил я свой чемодан на пол, и освободившейся правой рукой, сжатой в кулак, двинул этого молодого человека в морду, произнеся вежливо: «Извиняюсь. Кажется я задел вас». Он начал было обижаться. Но идущий за ним Андрей взял его за шиворот, и призвал к порядку. Мы вышли из вагона, а молодой человек не последовал за нами. Видимо он держал путь дальше.
От вокзала до Комвуза недалеко. Хотя у нас с Ленькой были вещи, но извозчика мы не стали брать; пошли пешком. Зачем студентам извозчик? Они сами частенько становятся носильщиками.
Придя в Комвуз, мы неожиданно во дворе его встретились со Степаном Заборским и Павлом Овчинниковым. Они были в полувоенной одежде. Да, встреча неожиданная и радостная, состоявшаяся через два года. Степан Заборский в 1925-1926 годах работал секретарем Ачинского окружкома Комсомола, а Павел Овчинников – секретарем Сусловского райкома Комсомола. Осенью 1926 года их призвали в Армию. Прослужив два года, демобилизовались. Их из армии командировали на учебу в Комвуз. Так мы, бывшие три члена бюро Ачинского окружкома (Степан, Андрей и Я) и член окружкома Овчинников через два года встретились, став студентами Комвуза.
У второкурсника Андрея имелась уже обжитая комната в общежитии. Мы, четыре первокурсника, решили устроиться вместе в одной комнате. Добились этого.
18-19
С нами оказался еще пятый студент Паршин. Мы с Заборским оказались в одной учебной группе, Гладышев с Паршиным в другой, а Овчинников в третьей.
Занятия в Комвузе начались не сразу после нашего приезда. Все студенты не только Комвуза, но и всех учебных заведений Свердловска, дней десять работали недалеко от города в лесу, спиливали и вывозили вековые сосны, корчевали пни, копали котлованы под будущий завод. Через несколько лет на этом месте вырос один из крупнейших заводов первой пятилетки. И сейчас, читая в газетах или слушая по радио об Уральском заводе тяжелого машиностроения, я каждый раз с удовольствием думаю: «Какая-то доля и моего труда была вложена в построение этого гиганта».
И вот начались занятия. Я прочно почувствовал себя студентом Урало-Свердловского Коммунистического Университета имени Владимира Ильича Ленина. В нем учились не только уральцы и сибиряки, но и дальневосточники, товарищи из других мест. В Комвуз принимали только коммунистов, имевших партстаж не менее трех лет, работавших на партийной или комсомольской работе, имевших возраст не более 35 лет. Но студентов старше 30 лет были единицы. Младше 25 лет тоже немного. Мне было 23 года. Я еще не вышел из комсомольского возраста. В те годы коммунисты до 25-летнего возраста должны были состоять в комсомоле и проводить работу в нем.
Вскоре после начала занятий в Комвузе были проведены партийные, комсомольские и профсоюзные собрания нашего первого курса.
20-21
На партийном собрании Леньку Гладышева избрали членом курсового партийного комитета. На комсомольском собрании я был избран в состав курсового комитета комсомола. Так уж пошло, начиная с 1920 года, с момента моего вступления в комсомол, что мне поручали проводить культурно-массовую работу. Вот и в Комвузе комсомольский комитет при распределении обязанностей между членами возложил эту работу на меня. Так что мы с Ленькой сразу попали в актив.
Срок обучения в Комвузе был 3 года. На трех курсах обучалось около 250 студентов. На наш первый курс было принято, кажется, 90 человек. С учетом общеобразовательного уровня они были разбиты на три группы. Я и Степан Заборский оказались в одной группе, считавшейся старшей.
Комвуз размещался в трех зданиях. Большое двухэтажное белое здание, стоящее на возвышенном месте, хорошо описано известным русским писателем Маминым - Сибиряком в книге «Приваловские миллионы». В этом здании были общежития студентов, большая библиотека с читальным залом, несколько аудиторий, квартиры ректора и некоторых преподавателей. Напротив, через улицу, в одноэтажном здании размещалась контора, кабинеты профессоров и преподавателей. Через площадь, в большом двухэтажном здании из красного кирпича были объемистый актовый зал и аудитории, в полуподвальном этаже физкультурный зал.
22-23
Это здание именовалось учебным корпусом. Рядом с белым зданием был большой городской парк культуры и отдыха. За конторой Комвуза в низине был дом, в котором содержались в 1918 году и были расстреляны в подвале последний русский царь Николай II и вся его семья.
Соседство парка с одной стороны было хорошим. Студенты отдыхали в нем после занятий. А с другой стороны и не хорошим. В весенний и осенний периоды вечерами надо бы посидеть с книгами и тетрадями. Но музыка мешала. Она манила в парк.
Свердловск мне очень нравился. Проживя в нем четыре года, я очень полюбил его. Часто один или в компании ходил по его улицам, на площадь к памятнику Якову Михайловичу Свердлову, на берег большого Исетского пруда. На противоположном его берегу возвышались трубы крупного Верхисетского завода. В выходные дни компанией брали лодки и катались на пруду.
Все студенты жили дружной, сплоченной семьей, организованно и весело проводили время. У меня есть большое фото нашего 7-го выпуска Комвуза. Я частенько смотрю на него, на лица товарищей, с которыми учился. Вспоминаю каждого из них, кто на что был способен. Вот Вася Воронов. Он учился вместе со мной в одной группе. Это никогда не унывающий человек, большой весельчак, балагур и шутник. Он всегда придумывал что-нибудь такое, над чем все окружающие покатывались со смеха. Хороший музыкант.
24-25
Руководил университетским кружком струнных инструментов. А вот Еременко, парень красивый и душевный. Он у нас был поэтом. Часто в университетской печатной многотиражке помещались его стихи. Он был руководителем литературного кружка. А вот самый старший по возрасту, имевший лет 35, белорус Марищук. До Комвузаон был коммунистом – подпольщиком в Западной Белоруссии. Часто рассказывал нам о подпольной работе, о борьбе с пилсудчиной. Или вот Коля Светлов. Это тоже был интересный, веселый парень, хороший физкультурник.
Смотрю я на 71 лицо запечатленных на фото студентов однокурсников своих, и думаю: «Сколько вас сейчас есть в живых? Где вы? Кто из вас отдал свою жизнь в боях за Родину? А кто погиб в период произвола культа личности?».
На первом курсе, наряду с политическими дисциплинами: политэкономией, историей партии, историей революционного движения в России, было много общеобразовательных дисциплин: русский язык, литература, математика, физика, география, химия.
Не скажу, что лично мне было легко. Но и не особенно тяжело. Значительно легче, чем ряду других товарищей. Еще раз скажу, что полученные мною знания в партшколе, закрепленные на лекторской работе, были прочными. И вообще, у меня имелась способность к учебе. Я всегда учился отлично. Хорошо успевал и в Комвузе.
В те времена практиковался в учебных заведениях так называемый бригадный метод обучения.
26-27
Наша учебная группа была разбита на несколько бригад по 5-6 человек в каждой. Помимо индивидуальной работы каждого над учебниками и книгами собирались бригадой и готовились по тому или иному предмету. Бригадой ходили сдавать зачеты, на консультации. За неуспевающего товарища бригада несла ответственность. Так вот, я был бригадиром одной из таких бригад. В нее входили Заборский, Воронов, Герасимов, Тюкалева.
Вася Воронов, этот весельчак и балагур, иногда выручал бригаду во время зачетов. Он, бывало, начнет задавать такие вопросы преподавателю, что тот потратит столько времени на ответы, что почти не оставалось времени на вопросы всем нам. Был у нас преподаватель географии Николай Иванович. Симпатичный и очень добрый старичок. Так вот, однажды пошли мы бригадой к нему сдавать зачет. Сели в ряд за длинный стол. За столом, напротив нас, Николай Иванович. На столе стоял большой глобус. Вася уселся так, чтобы глобус отгораживал его от Николая Ивановича. Старичок решил начать задавать вопросы Васе. Обращается к нему с каким-то вопросом. А тот вместо того, чтобы встать, сидит себе с серьезным выражением на лице. Николай Иванович еще раз обращается к нему. А он продолжает сидеть, не обращая никакого внимания, как будто не слышит. Кто-то из нас толкнул его в бок, спросил:
- Ты, Вася, что, не слышишь?
- А, что? – Спрашивает он.
- Да тебе же Николай Иванович вопрос задает.
28-29
Вася встрепенулся, встал, коленями взгромоздился на стол, вытянул голову над глобусом, и, совершенно серьезным тоном, без улыбки на устах, говорит:
- Простите, Николай Иванович. Земной шар настолько большой, имеющий километров окружности, что из-за него я не вижу и не слышу вас.
После этого спустился со стола на пол, отодвинул в сторону глобус, и, неменяя серьезного выражения на лице, спросил:
- Так какой вопрос вы задали мне?
Все мы, а с нами и Николай Иванович, от смеха взялись за животы. Несколько минут старик не мог успокоиться, утирал платком глаза и нос.
Николай Иванович любил сам иногда пошутить. Задаст, бывало, студенту такой вопрос:
- Каким бы ты кратчайшим водным путем провел с Камчатки в Крым пароход, нагруженный абрикосами?
И если студент, не поняв подвоха, начинал отвечать, показывая на карте этот кратчайший путь, Николай Иванович хитренько улыбался, потом начинал похихикивать, перебивал студента.
- А может быть, наоборот: не с Камчатки в Крым, а с Крыма на Камчатку надо вести пароход с абрикосами? Ведь на Камчатке они не растут.
На память о наших студенческих годах, учась на первом курсе мы с Ленькой Гладышевым 13 марта 1929 года сфотографировались. Вот эта фотокарточка.
30-31
А какими мы стали с ним через 36 лет, можно посмотреть фотокарточку 1965 года, помещенную в тетради№2 «Поездки и встречи».
Ленька учился в одной группе с Яковым Куратовым. Они подружили. А раз Яков стал другом моего друга, то и я подружился с ним. И он мне, как другу, дал на память свою фотокарточку. Вот она.
32-33
Ленька Гладышев старше меня на три года. А Яша Куратов старше Леньки на столь же. В период колчаковщины в Сибири молодежь его года рождения была призвана в белую армию. Яша от мобилизации скрылся, уйдя в партизанский отряд (в Омской области).
Каким Яков Кондратьевич Куратов стал в 1965 году, можно видеть на фото в тетради № .. «Поездки и встречи».
Дружили мы в Комвузе и после его. Как друзья переписываемся и сейчас, став пенсионерами. Гладышев живет на своей родине в городе Боготоле, Красноярского Края. Куратов стал южанином, живет в Ялте.
Из всех своих однокашников по Комвузу, я знаю дальнейший путь только этих товарищей.
Во время зимних каникул, мы с Ленькой поехали домой. По тем возможностям, какие имел, получая стипендию 37 руб. 80 коп., я повез некоторые подарки детям и жене. Кроме сладостей дочери – большую куклу с красивой головкой, а сыну – игрушечную саблю в хорошо отделанных ножнах. Встреча была теплой, радостной. За пять месяцев соскучились.
Дочь очень полюбила куклу, не расставалась с ней ни днем, не ночью. Сыну сабля тоже нравилась. Но ведь сабля – это оружие. Она служит для того, чтобы рубать ею. Вот он как-то и применил ее в боевом деле. Добрался до сестренкиной куклы и давай рубить ей голову. Потом сколько было слез у дочери. Делала она перевязку головки куклы. Но раны не зажили. Пришлось маме покупать и пришивать кукле другую головку.
34-35
Прошла зима. Наступила весна 1929 года. В конце мая закончился учебный год. Сдав нормально зачеты, я был переведен на второй курс. Кажется два студента, по каким-то причинам, не были переведены на второй курс. Они уехали домой. Отучились.
Весь наш курс был направлен на месячную практику на предприятия Урала и Сибири, для проведения политико-массовой работы среди рабочих. Наша группа в полном составе была направлена в Кузбасс в город Ленинск. Мы хорошо и много поработали. Проводили беседы, доклады и лекции на поверхности и под землей. Горком партии дал хорошую оценку работы группы.
На этой месячной практике я впервые познакомился со всеми процессами добычи угля. Хорошо узнал каков труд горняка-шахтера. К тому же, в то время добыча угля была слабо механизирована. Большинство процессов выполнялось вручную.
Однажды в Ленинске проводилось широкое совещание партийного актива, на котором у меня произошла неожиданная встреча с одним товарищем, которого я знал в 1925году, когда проводил занятия партийной школы-передвижки в Березовском районе. В то время в этом районе секретарем райкома партии работал Григорий Артемов, с которым мы вместе учились в Губернской партийной школе в 1922-1923 году. Будучи у него в райкоме, я познакомился с начальником районного отделения милиции Масловским. Затем несколько раз встречался с ним.
36-37
В конце 1925 года или в начале 1926 года Масловский по согласованию с Артемовым убил одного человека, который, работая батраком у одного крупного кулака, фактически являлся пособником этого кулака в разного рода преступлениях. Милиция его несколько раз арестовывала. Но он посидит несколько месяцев в тюрьме, выйдет из нее и опять продолжает преступления. Вот Масловский и решил убрать этого рецидивиста. Выполнено это им было очень чисто. Поехал человек в поле за сеном. А домой его привезла лошадь на санях убитым. Было проведено следствие по этому делу. Но оно ничего не дало. Так бы это и прошло. Но Масловский допустил ошибку. Он как-то по-дружески сообщил секрет народному судье района. А дружба оказалась непрочной и, через какое-то время, судья выдал Масловского. В то время проводился в жизнь лозунг партии «Поворот лицом к деревне!». Было обращено серьезное внимание на укрепление законности на селе. Масловский и Артемов были исключены из партии и арестованы. Состоялся процесс над ними. Артемову дали три года тюремного заключения. А Масловского присудили к расстрелу. Что и как было с ним дальше я не знал. Не знал и Ленька Гладышев, который после Артемова стал секретарем Березовского райкома партии.
Так вот. Придя в Ленинске на совещание партийного актива, я неожиданно встретил на нем Масловского в милицейской форме.
38-39
Я собственным глазам не поверил. Сказал об этом Леньке. И тот не верит мне, говоря: «Ты, Толька, наверное, ошибся». Он не был знаком с Масловским, ни разу не видел его. Тогда я решил проверить. Подойдя к этому человеку в милицейской форме, спросил:
- Простите, товарищ, ваша фамилия не Масловский?
Он рассмеялся, подал мне руку и сказал:
- Да, Масловский. Здравствуй, товарищ Фомичев!
После этого я подозвал Леньку, познакомил их. Масловский рассказал нам о своих перипетиях. После суда он подал кассацию на имя председателя ВЦИК Михаила Ивановича Калинина. Расстрел ему заменили тюремным заключением на 10 лет. Просидел несколкьо месяцев. Выпустили, восстановили в гражданских правах. А потом восстановили в партии и в звании. И вот он работает начальником милиции города Ленинска. Вот так бывает в жизни человека. Выслушав тогда Масловского, я вспомнил про Басловяка.
Срок нашей практики закончился. И мы поехали на каникулы по домам. Вася Воронов ехал из Ленинска не один. Он женился на дочери одного шахтера, маленькой, по сравнению с ним, очень бойкой и веселой девчине. Уезжали с практики из Ленинска в новом звании студент Степан Заборский и студентка Тюкалева. Они стали не просто однокурсниками, а мужем и женой.
40-41
И вот я в Ачинске, дома. Семья была радешенька моему приезду. Узнал новость: отец, разругавшись с Мусей, опять ушел от нас и подался в родные края – в Темру и Корнилово. Муся наняла прислугу. Дочурке уже было четыре года, сынишке – три года. Выглядели они молодцами, красивыми ребятами. Муся рассказала мне о том, как мой отец чуть не сделал рахитичным уродом нашего сына, которого он очень любил. Сам он, будучи уже старым, всегда мерз. Летом, в теплое время, ходил в полушубке. Думая, что и внук мерзнет, всегда держал его закутанным во многие одежки. А то сидел с ним на лавочке около дома. Тепло, солнце палит. А он держит внука на коленях, завернув в полы своего полушубка. Ребенок весь в поту, а деду кажется, что все в порядке. Кормил ребят кое-как, не соблюдая никакого режима, никакой диеты. Напичкает их хлебными крошками на сладкой воде, и ладно. Хотя необходимые продукты были. Занятая большое время работой, сама Муся не имела необходимого времени для ухода за детьми. И вот у сына стал развиваться рахит. Это заметила живущая в том же доме врач, жена заведующего отделом пропаганды и агитации окружкома партии Кирилова. Были приняты меры. После ухода отца, толковая и внимательная прислуга стала нормально кормить ребят. И сын выправился.
42-43
Экономически семья жила в основном неплохо. Будучи машинисткой, жена прирабатывала к зарплате сверхурочными, получала мои «семейные» 17 рублей. Иногда я высылал кое-что из своей стипендии. Трудности были с хлебом. Большие очереди за ним. Тогда хлебная проблема в стране становилась очень острой.
Как-то, будучи дома с ребятами один, я решил сводить сына в парикмахерскую и подстричь под машинку. Пошла с нами и дочь. У нее была очень красивая головенка. Темно русые волосы, подстриженные подкунок, курчавились. Когда парикмахер остриг машинкой волосы сыну, дочь тоже захотела, чтобы и ее подстригли. Парикмахер спросил меня: «как подстричь?». Я, подумав, ответил: «Тоже машинкой, наголо». Что и было сделано. Я решил так, что остриженные волосы дочери будут расти еще более курчавыми. Ну и попало же мне тогда от Муси, когда она, придя домой, увидела остриженную дочь.
Каникулы закончились. Я уезжаю в Свердловск продолжать учебу. В Боготоле сел в поезд Ленька Гладышев. Билет на него я взял в Ачинске. Ехали вместе.
Начался новый учебный год в Комвузе. Я учился на втором курсе. Вскоре состоялись выборы профсоюзных органов курсовых и университетского. На университетской профсоюзной конференции меня избрали членом профкома, на заседании которого я был избран председателем. А на партийной конференции Ленька Гладышев и я были избраны членами партийного бюро университета.
44-45
Вскоре, после начала занятий, горком партии поручил мне вести кружок политграмоты в одном из цехов Верхисетского завода. Кроме того, я стал помаленьку прирабатывать к своей стипендии, читая лекции на разного рода курсах, проводимых в городе. В комнате общежития мы жили четверо ачинцев: Я, Ленька Гладышев, Степан Заборский и Павел Овчинников.
Андрей Арбузов учился на последнем, третьем курсе. Это был парень с красивым лицом и пропорционально сложенным стройным телосложением, среднего роста. Способный, учился хорошо. Был компанейским, веселым товарищем. Прекрасный физкультурник. И вот, месяца через полтора, после начала занятий, этого человека не стало. А получилось так.
В Комвузе проводилась обязательная для все студентов утренняя физкультурная зарядка. Как правило, Андрей заходил за нами, и мы шли в физкультурный зал. И вот, однажды утром, он заходит к нам в комнату, а мы еще в постелях.
- Эй вы, лежебоки, вставайте немедленно! – Крикнул Андрей бодрым веселым голосом. Подойдя к койке Заборского, стащил с него одеяло.
Он подождал пока мы одевались. Когда вышли во двор, сказал:
- Вы, ребята, идите, а я зайду к себе в комнату, возьму полотенце с мылом, и догоню вас.
Пришли мы в физзал, разделись и начали делать зарядку. А Андрея все нет и нет. Вдруг прибегает студент третьекурсник, и взволнованным голосом кричит нам:
46-47
- Ребята, Андрей застрелился!
Мы не поверили ему. Потому что, ведь только что видели Андрея бодрым и веселым. Потом, поняв, что товарищ не шутит, побежали в общежитие. Забегаем в комнату, в которой жил Андрей, и видим его тело на полу в луже крови. Рядом с ним лежит наган. А на столе записка, в которой было написано: «В смерти моей никого не винить. Сам запутался. Сам и распутываюсь».
Вот так и не стало человека. Андрей еще в Ачинске неудачно женился. А развестись нормально не смог. В Комвузе влюбился в одну студентку с нашего курса, Соколову. Кажется у них была взаимность. Но, что получилось, неизвестно.
Запутался человек в любовных делах. А распутаться не смог. Самое ценное у человека – жизнь. А дурень Андрей Арбузов, сам, своей собственной рукой, лишил себя этой ценности, пустив пулю себе в висок.
В конце ноября 1929 года занятия в Комвузе были прерваны. Всех студентов направили в округа Урала и Сибири для проведения коллективизации сельского хозяйства. Наша группа второго курса была направлена в Сибирь, в Омский Округ. Омский окружком партии направил всех нас в один из районов. А в районе разбили по сельсоветам. Мы с Павлом Овчинниковым оказались в крупном зажиточном селе Новоуральском. Поработали там напряженно более двух месяцев.
48-49
До нашего приезда в село там кое-какая работа по коллективизации была проведена. Вернее сказать, она была начата. Было образовано ядро колхоза из 20 бедняцких хозяйств. Но это капля в море. В селе имелось 450 дворов. Свою работу мы начали с проведения собрания партийной ячейки, затем собрания комсомольской ячейки. Потом совещание беспартийного актива, собрание бедноты, собрание женщин, собрания граждан отдельных лиц. Создание инициативных групп на каждой улице, создание бригад из актива для проведения индивидуальной работы с крестьянами, обход дворов, индивидуальные беседы, споры до тошноты. И так каждый день до полуночи, а то до первых и вторых петухов. Результаты работы стали заметно сказываться. За две недели было вовлечено в колхоз больше ста хозяйств, в том числе десятки середняцких хозяйств. Это создавало настроение, поднимало дух, вызывало в нас новую энергию для дальнейшей работы. Вот уже 200 хозяйств записалось в колхоз. Идут дела!
Нельзя сказать, что все шло гладко. Приходилось преодолевать трудности, затрачивать много энергии, искать новые формы и методы работы, чтобы вовлечь в колхоз крестьян середняков. Подавляющее большинство бедняцких хозяйств уже было вовлечено. А большинство средних хозяйств колебалось. Они слушали нас, но поглядывали и на кулаков, прислушивались к их агитации.
Надо сказать, что кулачество не дремало, не сидело сложа руки. Оно активно действовало, ведя агитацию против коллективизации непосредственно само, а чаще всего через своих пособников, так называемых подкулачников, каковыми являлись не только верхушка середняков, но и неустойчивые элементы из малоимущих середняков и даже из бедняков.
50-51
Был в селе один особенно вредный и нахальный кулак. Он вел не только скрытую агитацию. Но приходил и на собрания. Не выступал. Но самим своим присутствием влиял на колеблющихся. За него выступали кулацкие пособники. А он их вдохновлял своим присутствием. Приходилось с помощью милиционера выпроваживать с собрания его, как лишенца.
Мне пришла мысль, которой я поделился с Овчинниковым, сказав ему:
- Давай, Павел, организуем суд над этим паразитом-кулаком.
- А за что суд привлекает его к ответственности? – Спросил Павел.
- Мы сами привлекаем. Судить его будет не народный суд, а общественный. – Ответил я. – У общественности села есть достаточно оснований судить его. Обвинительный материал мы соберем. Основным обвинением мы ему предъявим нарушение им Конституции Советского Союза, то, что он, лишенный права голоса, приходит на собрания граждан.
Договорились, стали готовить этот своеобразный судебный процесс. Все обставили законным порядком. Судью (им был Павел Овчинников), двух заместителей, секретаря и даже защитника избрали на собраниях партийной и комсомольской ячеек, на собрании бедноты, в коллективе учителей, в коллективе сберкассы. Сельский Совет уполномочил меня быть общественным обвинителем, так сказать прокурором. Так что суд был вполне представительным, законным.
52-53
Готовили процесс дней пять. Написали следственный материал, обвинительное заключение, проект приговора и другую документацию. Вывесили в разных концах села десятка полтора объявлений, что 25 декабря 1929 года в 6 часов вечера состоится общественный суд над кулаком Марчук. Кроме того, комсомольцы устно оповестили граждан. Сельский Совет официально, повесткой, вызвал на суд Марчука, пригрозив его штрафом в случае неявки. Явился. Народу собралось много, полон клуб. Кулака посадили отдельно впереди на скамью, как подсудимого. Процесс повели по всем правилам. Даже: «Суд идет. Прошу встать!». Судья (Павел) зачитал обвинительное заключение. Опрос подсудимого, показания свидетелей, выступления «сторон». Защитник сказал коротко, попросил суд учесть, что Марчук малограмотный.
Я говорил больше часа. По существу это был хороший доклад о задачах нашей партии в деревне, о коллективизации сельского хозяйства, о том как кулачество пытается помешать делу объединения бедняцких и середняцких хозяйств в колхозы. Я говорил не об одном только подсудимом кулаке, а о всех кулацких селах, о кулачестве вообще, о том, как эти кровососы эксплуатируют батраков и бедноту, на их поте и мозолях жиреют, как пауки. Это мое выступление очень понравилось слушателям, они не раз прерывали меня аплодисментами. Конкретно для подсудимого кулака Марчука я попросил суд вынести такое решение: наложить штраф в сумме 500 рублей и призвать всех граждан села объявить ему всеобщий бойкот.
54-55
Суд удалился на совещание, после которого был оглашен приговор, который был встречен бурными аплодисментами.
Надо сказать, что материал этого своеобразного судебного процесса я хранил несколько лет. Но с переездами где-то утратил. Не только кулак Марчук, но и все кулачье села за этот суд, за нашу работу по коллективизации были очень злы на нас с Павлом. Один активный сельский комсомолец Гоша предупредил нас, чтобы мы остерегались, особенно ночью. Кулаки что-то затевали против нас. Приходилось наган держать поближе. Но вскоре кулацкая песенка была спета.
29 декабря 1929 года в газете «Правда» была помещена большая речь товарища И.В. Сталина на конференции аграрников-марксистов «К вопросам аграрной политики в СССР». В ней говорилось о том, что «Теперь у нас, как видите, имеется материальная база для того, чтобы заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов…
Вот почему мы перешли в последнее время от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества, как класса».
Получив эту газету, мы зачитали и обсудили речь Сталина на партийно-комсомольском собрании, затем на собрании колхозников. Пока что было много вопросов о том, когда и как практически ликвидировать кулаков, как класс. На эти вопросы мы с Овчинниковым конкретно ответить не могли. Через несколько дней нас, председателя сельсовета и секретаря партийной ячейки вызвали в райком партии на совещание, которое проводил председатель Омского окружкома партии.
56-57
Им дана была конкретная установка о том, как практически ликвидировать кулачество, как класс. Все их имущество должно быть передано колхозам, а сами они полностью семьями должны быть вывезены в Омск, от туда они будут направлены на север.
В один из дней середины января 1930 года, подготовив 20 пар лошадей, вооруженные коммунисты, комсомольцы, батрацко-бедняцкий актив села одновременно подъехали к десяти кулацким домам. Было проведено выселение кулацких семей. Им разрешалось, кроме одежды, взять с собой кухонный инвентарь, зерна. Но, чтобы груз не превышал одной тонны на семью. На одну из подвод ложился груз, на другую садилась семья кулака. Так, в течении дня, десять наиболее крупных кулацких хозяйств в том числе нашего подсудимого Марчука были ликвидированы под корень. Семьи вывезены. Затем еще группа хозяйств. Всего в селе было выселено более двадцати кулацких семей. Было достаточно крику, воплей, проклятий. Были попытки со стороны некоторых кулаков наброситься на активистов, выселявших их, с колом или топором. У четверых в домах найдены боевые винтовки.
После выселения кулаков, коллективизация крестьянских хозяйств пошла дружнее. К концу января в селе более 70 процентов хозяйств вступили в колхоз. Было решено создать два колхоза.
На этом наша работа была закончена.
58-59
Собравшись в районном центре, вся наша группа студентов, отчитавшись перед райкомом партии, выехала в Омск. Там отчитались перед окружкомом партии. Из Омска выехали по домам на зимние каникулы.
После каникул продолжилась дальнейшая учеба. В начале марта 1930 года учебные занятия в Комвузе были опять прерваны на две недели. Все студенты выехали в район Урала по коллективизации сельского хозяйства. В период коллективизации в конце 1929 года, в начале 1930 года был нарушен принцип добровольности вовлечения крестьян в колхозы, применялось принуждение, сила. Вместо сельскохозяйственных артелей создавались коммуны. И вот в ряде мест, там, где были допущены эти и другие нарушения, произошел массовый отлив из колхозов.
2-го марта 1930 года в газете «Правда» была помещена статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов». В статье речь шла «о том, что коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным». На 20 февраля уже было коллективизировано по советскому Союзу 50% крестьянских хозяйств. «отсюда задача партии: закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего продвижения вперед». Но успехи кое-где и кое-кому вскружили голову. Появилось стремление переоценить свои силы. Появились авантюристические попытки «в два счета» разрешить все вопросы социалистического строительства. «Отсюда, задача партии: повести решительную борьбу с этими опасными и вредными для дела направлениями и изгнать их вон из партии».
60-61
В статье говорилось: «Ясно, что принцип учета разнообразия условий в разных районах СССР, наряду с принципом добровольности является одной из серьезнейших предпосылок здорового колхозного движения»… «Основное звено колхозного движения, его преобладающую форму в данный момент, за которую надо теперь ухватиться, представляет сельскохозяйственная артель».
Одновременно со статьей И.В. Сталина в газете «правда» 2 марта 1930 года был помещен текст «Примерного Устава» колхозов.
Вот для проведения в жизнь этих установок партии в деле колхозного движения, для закрепления достигнутых результатов, для приостановки отлива из колхозов, весной 1930 года и были направлены в деревню студенты Комвуза наряду с другими партийными и советскими активами.
Я оказался в одном из крупных сел южного Урала, населением которого были уральские казаки. Сейчас пытаюсь вспомнить название этого села и не могу. Название выпало из моей памяти. А жаль. Пришлось в этом селе основательно поработать две недели, чтобы приостановить отлив из колхоза многих крестьянских хозяйств, происходящий перед весенним севом, чтобы вовлечь обратно в колхоз выбывших.
В январе – феврале 1930 года крупные кулацкие хозяйства в селе были ликвидированы. Но крепкие зажиточные крестьяне с кулацким душком и даже с белогвардейским запахом, оставшимся от периода колчаковщины,в селе были. Были подкулачники, шептуны, ведущие работу против колхозного движения.
62-63
Надо было парализовать их враждебную деятельность. Статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов», «Примерный Устав» колхозов являлись замечательными документами для нашей агитационной работы. Изо дня в день, до поздней ночи были собрания партийной и комсомольской ячеек, собрания колхозников общие и бригадные, беседы групповые и индивидуальные. Убеждения, доказательства.
Квартировал я у секретаря партийной ячейки Уханова. Очень энергичный, работоспособный товарищ лет 27-ми. Он не казак, а как казаки называли «иногородний». В прошлом батрак. Жил с семьей в доме одного выселенного кулака, у которого когда-то несколько лет батрачил. Уханов не казак, но любому казаку не уступал в ловкости кавалериста. Кажется, по случаю масленицы, в селе были проведены конноспортивные соревнования. В скачках, в рубке лозы и прочего он показал, на что способен.
Был в селе один зажиточный середняк. В колхоз он не вступал и основательно мешал делу коллективизации. В один из дней пошел я в дом к этому крестьянину, чтобы побеседовать с ним. Когда пришел, вся семья была за столом, обедала. Пригласили и меня. Я не отказался. Сидя за столом и беседуя, я обратил внимание на окно, у которого сидел. В стекле была маленькая круглая дырка, которая могла образоваться от пули. Видя, что я часто посматриваю на эту дырку, хозяин рассказал мне историю образования ее. Якобы неделю тому назад, вечером, неизвестно, откуда, в окно влетела пуля, оставив после себя вот такой след.
64-65
Хорошо, что в это время никто из домашних против окна не стоял и не сидел. И какая сволочь балует с оружием, так и до убийства не далеко. Возмущался хозяин. Я посочувствовал его возмущению, поддакнув: «действительно безобразие!». Но в правдоподобие рассказа хозяина я не поверил, а подумал: «А может быть, пулька не в окно влетела, а из окна вылетела?».
Придя домой, я рассказал Уханову об этой дырке и своих подозрениях. Выслушав меня, он сказал:
- Знаешь, товарищ Фомичев, твои подозрения очень основательные. Не неделю тому назад, а вчера вечером, я слышал выстрел, будучи в сельсовете. Но где стреляли ни вчера ни сегодня, узнать не смог. Наверняка этот выстрел был сделан в доме, в котором ты только что был. Видимо не успели хозяева сегодня заменить стекло в окне и скрыть дырку. Если бы пуля прилетела откуда-то, она бы, ослабленная в полете, не проделала бы дырку в стекле, а разбила бы его.
Уханов рассказал мне, что брат жены хозяина этого дома, был крупным кулаком и в январе месяце вывезен на север. А сам он во время колчаковщины служил в белой армии. Мы решили немедленно сообщить об этом в районное отделение НКВД, послав туда одного коммуниста. В туже ночь приехали работники НКВД, сделали обыск в этом доме, обнаружили винтовку, наган и много патронов к ним. Хозяина арестовали и увезли. Вот такова история с дыркой. Видимо, хозяин проверял оружие и случайно выстрелил.
66-67
Закончив работу, я собрался выезжать из села. С утра была пурга. Выехали только к обеду, когда пурга поутихла. До станции было километров тридцать. Вез меня юноша лет семнадцати на паре хороших лошадей. В дороге опять забушевала пурга с новой силой. Наступил вечер. Не видно ни зги. Наши лошади сбились с дороги. Хорошо, что наткнулись на стог сена. Около него и сделали мы остановку. Я решил закурить. Когда свертывал цигарку, порыв ветра швырнул табак мне в глаза. Пришлось долго их протирать.
Под утро пурга утихомирилась. Мы оказались на горке, а километрах в двух от нас в низине была небольшая железнодорожная станция. Оказывается, ночью чуть-чуть не доехали. Подъехав к станции, я распрощался со своим ямщиком. Он поехал домой. А я часа три ожидал прихода поезда. Когда он подошел, я сел в вагон, и через несколько часов прибыл в Свердловск.
Учеба в Комвузе продолжалась. Весна 1930 года была трудной в отношении снабжения городов продуктами питания. Эти трудности сказывались и на нас, студентах. Хотя Комвуз, по сравнению с другими учебными заведениями, занимал некоторое привилегированное положение, лучше снабжался.
Как-то в один из весенних дней начала мая меня, как председателя профкома Комвуза, позвали в столовую. Оказалось, что на склад столовой привезли мясо-сбой. И оно не совсем доброкачественное, о чем надо было составить акт. Посмотрел я этот самый сбой и меня замутило. Огромные скотские и конские осердья, легкие, печенки. Ободранные конские ноги.
68-69
Одна даже с копытами, а на нем подкова. От всех этих продуктов начинало попахивать. Когда я вышел из столовой и шел по улице, на встречу попалась подвода. Худая масластая кляча едва тащила телегу. Я подумал: «Какой дурак будет убивать на мясо хорошую упитанную лошадь? Вот таких кляч и забивают». После этого у меня появилась такая брезгливость, что я больше месяца не мог взять в рот ничего мясного. Даже если мне говорили, что мясо не конское и вполне доброкачественное, я все равно не мог кушать его.
На первом курсе были студентами муж и жена Соловьевы. Я, как второкурсник, мало их знал. В конце апреля Соловьева серьезно заболела. Я, как председатель профкома, достал для нее путевку в санаторий, и вместе с ее мужем Соловьевым договорился с руководством Комвуза насчет досрочного перевода ее с первого на второй курс (учебный год заканчивался в мае). В санатории Соловьева основательно подлечилась, поправила свое здоровье.
Проходит после этого 19 лет. За это время много воды утекло. Я, сибиряк, оказался в Белоруссии. В январе 1949 года, работая председателем Брестского областного Совета профсоюзов, я поехал в Минск на республиканскую профсоюзную конференцию. В президиуме конференции вижу пожилую женщину с основательной проседью в волосах. Лицо этой женщины мне знакомо. А где и когда я встречался с ней вспомнить не мог. После конференции нас, председателей областных советов профсоюзов, пригласили на совещание в кабинет председателя республиканского Совпрофа Бельского.
70-71
Тогда в республике было 12 областей. Ни с одним председателем облсовпрофа я еще не был знаком. Вхожу в кабинет и среди других товарищей вижу эту женщину с знакомым лицом. Смотрю, где бы присесть. Она, обращаясь ко мне и показывая на стул рядом с собой, говорит:
- Садитесь, товарищ Фомичев.
Я сел и думаю: «Где и кем работает эта женщина? Как она знает меня?».
- Не узнаете меня, товарищ Фомичев? – Спрашивает она.
- Лицо ваше мне очень знакомо. Но когда и где мы встречались с вами, никак не могу вспомнить. – Ответил я.
- Не удивительно. – Говорит она. – Прошло два десятка лет, как мы с вами учились в одном Комвузе. Весной 1930 года вы оказали мне большую помощь, отправив меня лечиться на курорт.
Когда она сказала это, я вспомнил. Оказывается, их с мужем, судьба партийных работников, тоже забросила после войны с Урала в Белоруссию. Она работает председателем Могилевского областного Совета профсоюзов. Вот так мы встретились с Александрой Ильиничной Соловьевой. Сейчас она тоже уже персональная пенсионерка.
Годы – годы! Время – время! Как вы неудержимо летите вперед. Никто и ничто не может остановить ваш бег.
72-73
Заканчивался май 1930 года. Подходил к концу второй год моей учебы в Комвузе. Мои учебные дела шли вполне успешно. Ладилось у меня с руководством кружком политграмоты на Верх - Исецком заводе и с преподаванием на различных курсах. Было все хорошо и с моей общественной работой, как председателя профкома университета и члена партийного бюро. Я имел необходимый авторитет.
А вот положение с семьей стало пошатываться. Из Ачинска поступали тревожные письма. Вместо бодрых, от Муси стали поступать письма с нотками нездорового настроения, жалобы на нелегкое экономическое положение, на то, что за хлебом приходится стоять ей или прислуге в очередях целыми ночами. Я решил перевезти свою большую семью из Ачинска в Свердловск.
Ректором нашего Университета была старая революционерка-большевичка, член партии с 1898 года, очень душевный человек Глафира Ивановна Окулова. Я пошел к ней, высказал ей свою тревогу за семью. Она очень внимательно выслушала меня, расспросила о семье, о специальности жены. Узнав, что жена моя квалифицированная машинистка, сказала:
- Хорошо, товарищ Фомичев, давай перевози семью сюда в Свердловск. Квартиру при Комвузе мы тебе дадим, жену сразу же устроим машинисткой в канцелярию Университета. Тебе в Комвузе, вероятно, придется пробыть еще не один год.
Я не стал расспрашивать Глафиру Ивановну почему «не один год».
74-75
В Комвузе шли разговоры о том, что при Комвузе будет создана аспирантура с трехгодичным обучением, в аспиранты будут зачислять лучших студентов. Так что намек Глафиры Ивановны мне был понятен. Она дала указание коменданту Комвуза выделить мне комнату под семейную квартиру. Я, досрочно сдав зачеты по всем предметам, получив документы о переводе меня на третий курс, не дожидаясь летних каникул, выехал в Ачинск за семьей.
Пробыл в Ачинске недели две. Семья переезду в Свердловск была очень рада. Умотали мы свое имущество с таким расчетом, чтобы в багаж кроме коек ничего не сдавать, а везти при себе. Столы, стулья, ряд кухонных принадлежностей продали, раздали, а кое-что просто оставили в квартире. Купил я три билета на поезд. Себе, жене и отцу, который к этому времени опять вернулся в лоно нашей семьи. На пятилетнюю дочь и четырехлетнего сына билеты не требовались. И вот в один из июньских дней, распрощавшись с друзьями, знакомыми и с городом Ачинском, мы сели в поезд и поехали. Через два дня прибыли в Свердловск.
В Свердловске меня ожидала не совсем приятная для меня новость. В Комвузе, начиная с первого курса, студенты проходили высшую допризывную военную подготовку. Изучили теорию военного дела, проводились тактические занятия, походы и т.д. а после окончания второго курса всех студентов мужчин, моложе тридцати лет военкомат направил на двухмесячные военные лагерные сборы. Так вот, когда я с семьей прибыл в Свердловск, все мои однокурсники были уже в лагерях.
76-77
Мне дали только один день на устройство семьи. Кое-как устроившись с квартирой и договорившись окончательно с Глафирой Ивановной насчет работы жены, я выехал в лагеря одной из воинских частей, где были мои однокурсники. Когда прибыл туда, спросил у ребят: «Ну, как военная служба?». Мне ответили: «Жмут, браток, что надо, до седьмого пота».
В тот же день я расстался с волосами, был одет в военную форму, бывшую в употреблении: летние брюки, гимнастерка, на ногах ботинки с обмотками, шинель и пилотка. Получил винтовку, патронаж, вещевую сумку с необходимыми принадлежностями. И стал я красноармейцем, похожим на тысячи других красноармейцев полка.
Это был обычный пехотный полк. При нем специальный взвод из студентов, входящий в обычную стрелковую роту. Размещались в обычных палатках. Лагерь был расположен в красивой гонной местности Урала. Да, в этих лагерях было все обычное армейское. Ранние подъемы, поздние отбои ко сну. Дальние походы, военные тактические учения, «бои», стрельба по движущимся и не движущемся мишеням. Армейские щи и каша из котелков, алюминевая ложка за обмоткой. Но мы-то, красноармейцы особого студенческого взвода, были необычными красноармейцами, не привыкшими к обычной армейской жизни, не втянувшиеся в нее. Первое время мы не умели даже правильно обуться в ботинки с обмотками, свернуть шинель в скатку. А как мы первое время уставали в походах с полной боевой выкладкой и амуницией!
78-79
К тому же еще мы должны были проводить политбеседы среди «обычных» красноармейцев.
Бывало, возвращаешься в лагерь из дальнего похода, и кажется, что если бы лагерь находился километра на два дальше, то не дошел бы, а свалился бы от усталости. Подбадривала музыка духового оркестра, походный марш. Надо было идти бодро, с песнями. В полку была одна любимая песня. Сейчас всю ее я уже не знаю. А начало помню:
«Не вешай головы, уральские бойцы!
Пора горячая грядет.
Сигнал на бой нас позовет.
А мы, уральцы заветам верны
Любимого нам Ильича.
Сейчас враги готовы растерзать
Республику рабочих и крестьян
И потопить народ труда в крови.
Что поднял первым клич борьбы…
Но за два месяца мы втянулись в армейскую жизнь, свыклись с нею. Нелегкий труд красноармейца не казался нам уж таким тяжелым. Мы физически окрепли.
Надо отметить, что первое время командиром нашего взвода был некультурный товарищ, грубый солдафон, решивший поиздеваться над нами, студентами, незаконно придираясь по каждой мелочи, усиливая и так нелегкую нагрузку всякого рода нарядами. Мы подняли протест. К нам пришел командир полка. Без присутствия командира взвода и командиров отделений, побеседовал с нами «по душам». В заключении сказал:
- Знаете, товарищи, за такие коллективные протесты, за неисполнение приказов командира в армии полагается трибунал. Но, учитывая, что вы красноармейцы особого рода, ограничимся этим разговором с вами. Вашего командира взвода мы заменим. Но вы учтите мое предупреждение.
80-81
Новый командир взвода оказался хорошим культурным товарищем. И дела у нас пошли значительно лучше. Расстались мы с ним по-товарищески.
Мои друзья Степан Заборский и Павел Овчинников, как недавно служившие два года в армии, на этих сборах не было. Не был и Яков Куратов, имевший возраст более 30 лет. А Леонид Гладышев был освобожден от них, как ставший секретарем партийного бюро Комвуза. Так что из нашей пятерки я один был на сборах в лагерях, отслужил два месяца в рядах рабоче-крестьянской Красной Армии.
За это время Леонид Гладышев съездил домой в Боготол и перевез оттуда в Свердловск свою семью: жену Катю, сына Борю и дочь Иду. Нам с ним дали по соседству по комнате в чердачном помещении большого белого здания. В них до наступления больших зимних холодов было терпимо. В средине зимы мы перешли в приличное помещение общежития. Ленька получил одну большую комнату на втором этаже, я – две комнаты на первом этаже. У меня семья была больше, чем у него.
После лагерей я август месяц отдыхал, занимался с детьми. С первого сентября начались занятия в Комвузе. Я стал учиться на последнем третьем курсе. Продолжал прирабатывать к своей студенческой стипендии, читая лекции на разного рода курсах. А с средины учебного года мне поручили читать лекции по политэкономии на первом курсе вечернего Комвуза (ВКУ), а также быть консультантом по этому предмету на первом курсе заочного Комвуза (ЗКУ).
82-83
Писал рецензии на письменные работы заочников, читал им лекции во время сессий. Жена тоже к получаемой зарплате прирабатывала, печатая материалы во внеурочное время. Так что двое мы зарабатывали прилично и семья экономически жила неплохо.
Я все больше и больше втягивался в лекционную работу. У меня с ней получалось хорошо. Студенты вечерники и заочники вполне удовлетворялись моими лекциями и консультациями, а также рецензиями. Жалоб на их количество не было. Периодически проверявшие меня преподаватели Комвуза, давали положительные оценки.
С двумя группами студентов вечернего Комвуза я сфотографировался. Одно фото получилось хорошо, а другое неважно.
85-87
Во время зимних каникул мы составили группу в количестве десяти человек. 8 студентов: Ваганов, Максимов, Овчинников, Светлов, Пестов, Фокина, Чернышев, Я и две жены студентов: моя и Пестова. Этой группой поехали на экскурсию в Ленинград и в Москву. Экскурсия получилась очень хорошей. Большинство товарищей до этого ни разу не бывало ни в Москве, ни в Ленинграде. Я тоже в Москве был только один раз в 1926 году делегатом VII Съезда ВЛКСМ, а в Ленинграде не бывал. Все мы этой поездкой были вполне удовлетворены.
В Ленинграде побывали в Смольном, откуда В.И. Ленин руководил в 1917 году Октябрьской революцией. Осмотрели его комнату. Были в бывшем Царском селе во дворцах бывших царей. Побывали на резиновом заводе «Треугольник». Во всех его цехах знакомились с процессом производства. Затем сходили в Зимний дворец, Эрмитаж. Около Зимнего дворца сфотографировались. Вот это фото.
Получилось оно не очень удачное. Но память о пребывании в Ленинграде хорошая.
В Москве несколько дней жили в общежитии Коммунистического Университета имени Я.М.Свердлова. побывали в Мавзолее В.И. Ленина. В Кремль, конечно, не попали. Тогда свободного доступа в него не было. Но обошли его вокруг. Ездили и ходили по Москве. Один наш студент Максимов чуть не попал под автомобиль, и очень испугался. Потом было много смеха.
Я съездил в Московский Политпросвет институт, чтобы узнать обучается ли в нем Трофим Куприянов. Ведь мы с ним земляки -ужурцы, вместе учились в выше-начальном училище, а потом вместе работали в Ужуре в 1925 году. В 1928 году Ачинский Окружком партии командировал нас с ним на учебу. Меня в Урало-Сибирский Комвуз, его в Московский Политпросвет институт.
88-89
Мне повезло. Я не только узнал, что Трофим учится в Институте, но и увидел его, беседовал с ним, познакомился с его женой. Когда мы с ним вошли в его комнату в общежитии института, где нас встретила молодая женщина, и он познакомил меня с ней, как со своей женой, я очень удивился. Ведь в Ужуре я очень хорошо знал его жену Марусю Машталлер, очень симпатичную, миловидную, знал их хорошенькую маленькую дочку. И вот он представляет мне другую женщину, как свою жену. Оказалось, что он разошелся с Марусей, и женился на студентке института. Хотя было каникулярное время, но они никуда не поехали, проводили каникулы в Москве. Посидели мы за столом, выпили за встречу по чарке.
При новой жене я не стал спрашивать Трофима о том, не знает ли он где бывший секретарь Ужурского райкома партии волков Николай Иванович и его жена Юля. Дело в том, что Юля, являлась сестрой бывшей жены Трофима, Маруси. Когда он вышел провожать меня, я спросил его об этом. Оказалось, что Волков и его жена Юля живут в Москве. Трофим дал мне их адрес.
Как-то вечером мы с Мусей пошли к Волковым. Они оказались дома и очень радушно приняли нас. Было много разговоров, воспоминаний о прошлом. Ведь мы с Юлией Машталлер вместе учились в Ужурском выше-начальном училище в 1919-1920 годах.
90-91
Только она в третьем классе, а я в первом. С Николаем Ивановичем мы вместе работали в Ужуре в 1925 году. Он секретарем райкома партии, а я секретарем райкома комсомола. В то лето мы одновременно фотографировались и подарили друг другу фотокарточки на память (смотри тетрадь «Страницы жизни» №6 стр.106). Их дочурка Роза, стала уже не такой малышкой, как на фотокарточке. Прошло почти 6 лет. Она подросла.
Мне очень понравилось, что Волковы продолжают жить вместе дружной семьей. А вот Трофим Куприянов решил обзавестись новой семьей, бросив красивых жену и дочь, и женился на другой, на студентке.
Студенты такой народ, который не унывает никогда и нигде. В пути нам было весело. Пели песни, шутили. К нам охотно присоединялись другие пассажиры вагона. Не обошлось и без приключения. В пути на Ленинград какой-то жулик стащил ночью новые хромовые сапоги самого веселого члена нашей группы – Коли Светлова. Он остался в одних носках. А был февраль. Человек не мог даже выйти из вагона. Пришлось нам всем выручать его из такой беды. Устроили складчину и купили ему новые сапоги.
Закончились каникулы. Отдохнув, с новыми силами взялись опять за учебу. Остался еще один последний присест. Мне шел 26-й год. Из комсомольского возраста я вышел. Муся тоже переросла. Из комсомола мы с ней выбыли. Жалко было расставаться с Комсомолом, в рядах которого пробыли больше 10 лет.
92-96
Сейчас очень сожалею, что тогда сдал свой комсомольский билет. Надо было оставить его на память о славных комсомольских двадцатых годах, о молодости своей.
Наступила весна 1931 года. Шел к концу красавец май. Начались выпускные экзамены. Волнений, переживаний у студентов было много. Шла напряженная работа. Каждый думал: «Куда направят после выпуска из Комвуза?». Разговоров на эту тему у студентов было много. Были разные мечты, предположения, желания. Я лично мечтал не об организационной партийной работе, а о преподавательской деятельности. Были у меня к этому желание, склонность, способность. Я чувствовал, что меня оставят в Комвузе аспирантом. Это не расходилось с моими желаниями.
Но вот и сданы экзамены по последнему предмету. Все! Конец всем переживаниям и волнениям. Остались позади три года учебы в Комвузе, три года напряженной работы по овладению знаниями, по овладению могучей, все побеждающей марксистской – ленинской теорией. Сколько за эти три года было прослушано лекций, прочитано книг, исписано тетрадей! Уйма! И от всего этого в голове, в мозговом центре остались определенные отложения, полезные и нужные для последующей работы.
Да, три студенческих года! Казалось, как быстро они пролетели! Ведь у студента постоянно не хватает времени, чтобы все успеть. Прошли три года совместной жизни большой, дружной, веселой и жизнерадостной студенческой семьи. И вот настало время, когда члены этого замечательного, сплоченного коллектива должны разъехаться в разные концы Урала, Сибири, Дальнего востока и в другие места Советского Союза. Разъехаться, чтобы, возможно, больше никогда друг с другом не встретиться. А что же останется у каждого на память о трех студенческих годах, об этой семье, в составе которой много хороших друзей и товарищей? Должна остаться фотокарточка. И эта карточка была сделана. Вот уже три с половиной десятка лет я храню это фото, посматриваю на него, вспоминаю былые студенческие годы, друзей и товарищей студентов. Она большая. В эту тетрадь ее не вклеишь. Я ограничусь схематическим изображением. В квадратах преподаватели, в кружочках – студенты {схематическое изображение отсутствует}.
В августе 1928 года было принято на 1-й курс Коммунистического Университета имени В.И. Ленина 90 студентов. За три года 19 человек «отсеялись» по разным причинам (по болезни и даже смерти; из-за неуспеваемости, по семейным обстоятельствам и т.п.). окончили Комвуз в июне 1931 года 71 человек.
Из них 60 человек были направлены в распоряжение партийных комитетов для использования на практической работе. В 11 человек были оставлены при Комвузе аспирантами.
Товарищи уезжают в разные стороны. Последние прощания, рукопожатия. Близкие друзья обнимаются и целуются. Последние слова, просьбы и обещания: «Пиши»! «Обязательно буду писать. Ты пиши!2.
Все! Комвуз опустел. В нем стало тихо до нового учебного года.
97 99
АСПИРАНТ
До 1931 года при Комвузе аспирантуры не было. И вот решили создать ее, чтобы готовить преподавательские, научные кадры. Срок обучения в аспирантуре три года. Дня начала создавались только два отделения или две группы: философское и истории Запада. Предполагалось, что потом будут созданы еще два отделения: политэкономии и истории партии.
Так вот, с нашего 7-го выпуска Комвуза в аспирантуру были оставлены 11 человек. В их числе был и Я. Нам, ачинцам, повезло. Леонид Гладышев, Степан Заборский и Павел овчинников тоже были оставлены в аспирантуру. Остались так же Яков Куратов и весельчак Вася Воронов. Но вскоре получилось так, что из этих шести человек только я стал аспирантом Комвуза имени В.И. Ленина. Остальные выбыли до начала учебного года. Павел овчинников, по каким-то причинам из отпуска в Комвуз не вернулся. Степана Заборского и Васю Воронова Уральский Обком партии направил работать в органах НКВД (тогда партийными организациями укреплялись эти органы). А с Леонидом Гладышевым и Яковом Куратовым произошла длинная история, которую я коротко опишу.
У меня имелось большое желание изучать капитально политэкономию и стать преподавателем этого предмета. Некоторый опыт преподавания его я уже имел (преподавал в 1924-1925 годах, будучи лектором партийной школы-передвижки. Будучи студентом 3-го курса Комвуза, читал лекции в группах вечернего Комвуза и заочного Комвуза). Было так же желание изучать историю партии (по этому предмету тоже читал лекции в 1924-1925 годах).
100-101
Но, поскольку, в создаваемой при Комвузе аспирантуре не было отделения по этим предметам, то я решил пойти на отделение по изучению Истории Запада, и стать историком.
Меня, как и других товарищей, оставленных в аспирантуре, сразу же после выпуска нашего третьего курса, зачислили в Комвуз аспирантом. Была установлена соответствующая стипендия. Те, у кого семьи были где-то, поехали по домам, чтобы привезти их в Свердловск. Моя семья была со мной на месте. Мне никуда не нужно было ехать.
Семья Леонида Гладышева тоже была на месте. Яков Куратов женился уже в Комвузе на одной студентке. Она, окончила второй курс, уехала к своим родителям куда-то в центральную Россию на время каникул. Яков не поехал с ней, остался проводить каникулы в Свердловске.
Вот мы, три друга, став аспирантами Комвуза, решили провести лето до начала учебного года вместе. Появился у нас еще четвертый друг Сергей (фамилию его уже не помню), работавший заведующим Клубом или культработником Комвуза.
Подходил к концу июль месяц. Приближалась пора охоты на пернатую дичь. Об этом у нас было много разговоров. Все мы приобрели охотничьи ружья, запас необходимого провианта, рюкзаки и прочие охотничьи принадлежности. Капитально готовились. Мечтали: «Вот уж поохотимся. Вот уж понащелкаем дичи».
102-103
Моя жена Муся, жена Гладышева, Катя, шутя, спрашивали: «А куда вы ее девать будете?». Советовали даже заранее оборудовать на базаре ларек для продажи дичи. Мы, тоже, шутя, отвечали им: «Так и сделаем. Вас поставим продавщицами. Вы заранее пройдите соответствующую подготовку и приобретите спецодежду».
Охотники
Яша Куратов рассказывал нам очень много о прекрасных местах на его родине, в Омской области Сибири.
- вы знаете, ребята, наша деревня стоит почти на берегу огромного озера Чаны, растянувшегося более, чем на двести километров. Кругом небольшие озерки, камыши. Уйма дичи: утки, гуси и даже лебеди. Они гнездятся и разводятся на месте. Вот там бы мы поохотились, так поохотились!
- В нашей местности Сибири тоже есть прекрасные места для охоты. – Говорил Я. – в Ужурском районе есть озеро Белое. Его, конечно, не сравнишь с озером Чаны. Оно имеет в длину только двадцать километров и в ширину семь километров. Камышей тоже много и в них разводятся утки, гуси и другая дичь. Правда лебедей нет. На берегу озера село Корнилово, в котором, в юности, я жил 8 лет. Вот там тоже можно бы поохотится.
- В Боготоле таких озер нет. – Говорил Ленька Гладышев. – Но тоже есть места для охоты.
И вот мы задались вопросом: «А не махнуть ли нам, ребята, в Сибирь на охоту?». Посоветовались и решили: «Махнем!». Встал вопрос: «Куда!». Яша предложил на озеро Чаны. А я – на Белое озеро.
104-105
Перевес оказался на стороне Яши. В его деревне живут родители и родственники. В моем селе Корнилово – только знакомые. Договорились, что в этом году поедем на родину яши. А в будущем году – на мою родину.
Начались капитальные сборы к отъезду в Сибирь знатных охотников. Надо было дополнительно приобрести провиант и еще кое-что. Решили, что охота без собаки будет не той охотой, о которой мы мечтали. А собаки у нас не было. Сергей нашел выход из положения. У одного его знакомого была собака, специально охотничья. Он упросил своего друга, и тот дал ему на время охоты собаку по кличке «Як». Привел ее Сергей. Пес большой, красивый, бело-красной масти, оказался умным псом. Видимо, хозяин его хороший охотник, если имеет такую собаку.
Теперь все в порядке. Все есть, даже специальная собака. Сибирская дичь будет наша! В одно прекрасное утро конца июля по городу Свердловску шли четыре мужчины в легких плащах, с рюкзаками за спинами, с зачехленными ружьями за плечами. Один из мужчин держал в руке ременный поводок. А на поводке была огромная, лопоухая, важно шагающая собака. Все встречные люди сразу же узнавали в этих четырех мужчинах охотников. При чем охотников, направляющихся не в окрестности города, а в дальний путь. Это заключение можно было сделать по их большим рюкзакам, в которых было достаточно всякого запаса. Охотники подошли к вокзалу, вошли в кассовый зал.
106-107
У касс большие очереди. Но охотников это не беспокоит. Для них билеты забронированы. Один из охотников подходит спокойно к кассе, нарушая очередь. На него кто-то ругнулся. Но он не обратил внимания. Что-то сказал кассиру насчет брони на поезд такой-то. Кассир выписал 4 билета на пассажиров и 1 билет на собаку. Охотник уплатил деньги, получил билеты, подойдя к своим трем товарищам, сказал: «Все в порядке, друзья!». Вскоре подошел нужный поезд. Охотники сели в вагон, заняв одно купе, к счастью оказавшееся полностью свободным. Охотники сняли с себя всю амуницию, разложили ее по местам, определили место для собаки, та заняла его. Теперь это были просто пассажиры поезда «Москва – Владивосток».
Поезд тронулся. Вокзал поплыл назад. Мимо окна вагона замелькали станционные постройки, потом дома пригорода. И вот, Свердловск уже позади. За окном мелькали деревья Уральского соснового бора.
- Ну что ж, друзья, - обратился один из пассажиров к своим товарищам, - вот мы уж в пути. Едем в Сибирь. Давайте отметим это событие чарками и закуской.
Четыре пассажира достали из одного рюкзака водку и продукты, стопки, ножи и вилки. Все это они поставили и разложили на столик. Один из пассажиров наполнил стопки водкой. Взяв стопки в руки, они чокнулись. Один сказал: «За счастливый путь!», другой – «За успех в охоте!», третий – «За хороший отдых!», четвертый – «За нашу нерушимую дружбу!». Выпили, крякнули, и стали аппетитно закусывать.
108-109
Этими пассажирами – охотниками были мы: Ленька, Яша, Сергей и Только (с 1924 года для друзей я был Толькой, а не Адамом).
На одной из станций я купил свежие газеты и журналы. Просматривая их, кажется, в журнале «Новый мир», обратил внимание на одно стихотворение, заглавие которого «Плыли утром лебеди» соответствовало моменту. Сказав: «Друзья, вот в журнале стихотворение для нас, охотников», прочитал:
Плыли утром лебеди
Плыли утром лебеди
В пене волн морских.
Двое плыли спереди
Третий сзади их.
Налетели соколы
Завязался бой.
Воду режет крыльями
Лебедь громовой.
Помогает младшему
Средний в свой черед.
Лишь один измученный
Старый отстает.
Добивают старшего
Не сдает он сам.
Песня лебединая
Льется по волнам.
Кровь течет багряная
На воде легко
И лежит разбитое
Длинное крыло.
110-111
Где ж ты, лебедь раненный?
Где ж ты, отзовись!
Вспомни как когда-то мы
По морю неслись.
Оба были молоды
Оба, ты и Я
В первый раз отправились
В дальние Края.
Что ж на зов товарища
Ты не кличешь слух?
По волнам разносится
Только белый пух.
Это стихотворение очень понравилось мне. Я прочитал его несколько раз и выучил наизусть. На слова этого стихотворения так и просилась мелодия. И она родилась у меня. Я не был музыкантом. Но в молодости хорошо пел. А нот совершенно не знал. Не изучал нотную грамоту. Поэтому не могу передать на бумаге ту мелодию, которая родилась тогда в моей голове, на слова этого стихотворения. Своим друзьям я спел. Им очень понравилось. Попросили повторить. Я исполнил их просьбу. Услышав мое пение, в наше купе зашло несколько пассажиров из соседних купе. Пришлось еще раз спеть. Вот так родилась новая песня. Наш культработник Сергей, сказал:
- Толька, так это же замечательно! Оказывается ты певец и музыкант. Вернувшись с охоты, домой, в Свердловск, мы с тобой организуем хор из студентов и разучим с ним эту твою песню.
Возможно, что так бы оно и было.
112-113
Но… С Сергеем мы вскоре расстались, будучи на охоте. Он, после этого, в Комвузе не работал. И встретились мы с ним случайно, через девять лет, в 1940 году в Пятигорске (Эту встречу я опишу позднее).
Но песня, рожденная в августе 1931 года, в вагоне поезда, не умерла. Она живет и сейчас. Она стала нашей семейной песней. Ее пели мы с женой, поют наши дети и внуки. А когда соберемся все вместе, то поем хором. Жаль только, что я забыл фамилию автора этого стихотворения.
Наш курьерский поезд стремительно идет все дальше и дальше на восток. Проехали Омск, Татарку. А вот и станция Чаны. Приехали! Сошли с поезда. Он пошел дальше. А мы со всем своим снаряжением направились в пристанционное районное село. В нем мы переночевали у каких-то родственников Яши Куратова. До его родной деревни оставалось еще 25 километров. Недалеко от села есть небольшое озерко, а вокруг него соланчеки {Солонча;к — тип почвы, характеризующийся наличием в верхних горизонтах легкорастворимых солей в количествах, препятствующих развитию большинства растений, за исключением галофитов (солерос, солянка, сведа, петросимония, аджерек, кермек и др.), которые также не образуют сомкнутого растительного покрова. Формируются в аридных или полуаридных условиях при выпотном водном режиме, характерны для почвенного покрова степей, полупустынь и пустынь}. На завтра днем мы сходили на это озерко, искупались. В воде озера содержится много соли. На воде можно лежать, не двигаясь. После этого купания наши молодые головы поседели. Когда мы вернулись с озера, хозяйка нагрела воды, мы вымыли свои головы, освободили волосы от соли, ликвидировали седину.
114-115
Не зная, есть ли в небольшой деревеньке, в которую мы держали свой путь, магазин и есть ли в этом магазине водка и необходимые сладости для детей родни Яши, всем этим мы запаслись в районном селе, купив три четверти водки (раньше водку продавали не только в мелкой посуде, но и в трехлитровых стеклянных бутылях). Наняли пароконную подводу, погрузились на нее и поехали. Вечерком прибыли в деревню на родину Яши. Там нас тело встретили его отец, мать, брат, сестры и прочая родня. Получилась большая гулянка. К охоте мы не приступали дня три. Не зная как удачной будет наша охота, и будем ли мы приносить домой дичь, отец Яши, на всякий случай, зарезал барана, чтобы было доброе питание для охотников. Старик работал на животноводческой ферме возчиком молока. каждое утро, отвезя молоко на маслозавод, на обратном пути он заезжал к казахам и брал у них до десятка литров кумыса. Мы очень полюбили этот, весьма полезный для здоровья напиток.
Свою первую вылазку мы, четыре охотника и собака, сделали как-то под вечер на ближайшее озерко с камышами, мечтая, что «на зорьке мы настреляем уток». Но подстрелили только две утки. Мне лично, не удалось убить ни одной утки. Надо сказать, что стрелял я прилично. Но на этот раз прямо таки опозорил себя. Подойдя к растущим вокруг озера камышам, мы с Яшей пошли в одном направлении, Ленька с Сергеем – в другом. Только стали углубляться в камыши, увидели совсем близко от себя, на маленьком плёсе, пару уток, которые, задрав кверху свои хвосты, добывали в илу пропитание для себя. Я, вскинув ружье, выстрелил, мечтая убить их обоих. Но не убил ни одной. И это на расстоянии каких-то 6-7 метров.
116-117
Меня это так озадачило, что на другой день я углем на газете нарисовал две утки. Прикрепив эти мишени к забору, отмерил 7 метров, выстрелил. Ни одна дробина в уток не попала. После меня выстрелил Яша. И у него то же самое. Оказалось дело в том, что на таком близком расстоянии дробь не рассеивается, а летит кучно.
Только было мы начали по-настоящему втягиваться в охоту, как из нашего строя выбыл один охотник. А получилось вот что. Как-то мы решили поохотиться на одном из озер, километрах в пяти от деревни. Заранее отвезли туда лодку, укрыв ее в камышах. Во второй половине дня стали собираться, чтобы пойти на охоту.
Оказалось, что Яша после обеденной порции водки не в состоянии был пойти. У него болела голова. Пошли трое: Я, Ленька и Сергей. Захватили с собой котелок, ложки, картошку, соль и другую приправу для похлебки. С нами было и что выпить. Недалеко от озера стоял стог сена. Мы устроились около него. Вечерком на зорьке подстрелили три утки. Две из них общипали, опалили, разрезали и в котелок. Сварили замечательную, наваристую похлебку. На вольном воздухе с большим аппетитом поели. Укладываясь после этого под зародом, толковали: «Завтра на утренней зорьке мы набьем уток». Но проснулись когда солнце было уже высоко. Проспали зорьку и уток. Решили поплавать на лодке и пострелять гагар. Сложили все сове имущество в лодку. Ленька пошел за шестом, спрятанным в камышах.
118-119
Я стал выталкивать лодку из камышей на воду. В это время Сергей почему-то решил взять из лодки свое ружье. Правой рукой потянул его за ствол. Курок ружья зацепившись за что-то в лодке, взвелся. Раздался выстрел.
Весь заряд 12-калиберного ружья угодил в руку Сергея выше локтя. Он, бедняга, прыгает около лодки, ойкает, зажимает левой рукой раненную правую руку. Мы с Ленькой перочинным ножом отрезали рукава гимнастерки и нижней рубахи Сергея. Вся его рука в крови. Я скинул свою нижнюю рубашку, разрезал ее на куски. Сделали Сергею перевязку. Выше раны перетянули руку жгутом, чтобы остановить кровотечение.
Недалеко в степи паслась чья-то спутанная лошадь. Я побежал, поймал ее. Из пута и ремня сделал уздечку. На эту лошадь мы усадили Сергея и посоветовали ему: «Скачи, Сергей, быстрее в деревню». Когда он отъехал от нас метров на триста, Ленька сказал мне:
- Знаешь, Толька, а вдруг с Сергеем в пути сделается плохо. Он может свалиться с лошади. Я пойду за ним, а ты оставайся.
Ленька ушел. Я, переживая этот несчастный случай, ходил около озера. Потом подошел к лодке, сел в нее и поплыл по озеру. Заплыв в камыши, замаскировался в них, взял бутылку с водкой, выпил с горя. Когда проснулся, то увидел большой табунок уток, плавающих недалеко от меня. Я выстрелил. Три утки остались на месте, четвертая, раненная, уплывала в камыши.
120-121
Чтобы поймать ее, я шестом стал отталкиваться. Шесть застрял в грунте. Потянув его, перевернул лодку. Сам оказался в воде и все снаряжение (ружья, патронташи и прочее) тоже самое. Хорошо, что было не глубоко. Приведя лодку в порядок, достал из воды все, что в ней оказалось, и подобрав убитых уток, я поплыл к берегу. Сняв с себя одежду и разложив ее на траве, стал сушить. В это время приехал на телеге отец Яши. Он сказал, что Яша и Ленька увезли Сергея в районную больницу. Погрузили мы с ним на телегу лодку и поехали в деревню.
Вечером вернулся на паре лошадей один Ленька. На наш вопрос: «А где Яша?» он ответил:
- Яша повез Сергея на поезде в Татарку. Понимаете, в районной больнице оказался какой-то юнец вместо опытного врача, практикант, прибывший из медицинского института. Нужной хирургической помощи Сергею он не мог оказать. У него весь заряд дроби оказался в ране руки. Яша выругал этого молодого медика, который еще сам боится крови, и увез Сергея в Татарку.
Яша вернулся через день. Поохотились мы трое дня четыре. И остались только с Яшей. Ленька уехал в Свердловск. Им была получена телеграмма такого содержания: «Немедленно выезжай. Катя отравилась» (Катя- жена Леньки). Проводили мы его, и стали охотится двое. Неплохо охотились. Я даже подстрелил одного дикого гуся. И новое несчастье. Яша получил коротенькое письмецо от своей жены.
122-123
В этом письмеце она писала: «Получила два любовных письма тебе от Машковой. В чем дело?». Это как обухом по голове стукнуло Яшу. Он стал тщательно перебирать все свои вещи, ища записную книжку. Но не находил ее.
- Удивительно! Как моя записная книжка отсюда из Сибири попала в руки жены, которая находится за тысячи километров? Неужели кто из вас, ребята, подшутил? – Спрашивал Яша.
- Ну что ты, Яша. Ни Я, ни Ленька, ни Сергей никогда такой шутки не позволим. – Отвечал я.
- Но как все же, письма Машковой, которые были в записной книжке, а книжку я привез с собой сюда, могли попасть жене?
- А черт его знает как. – Ответил я.
Дело в том, что когда Яша учился на первом курсе, у него начался любовный роман с одной студенткой второго курса Машковой. А будучи на втором курсе, он женился на другой студентке с первого курса. Окончив Комвуз и работая где-то, Машкова продолжала писать Яше любовные письма. Вот два из них каким-то чудом оказались в руках жены Яши.
Настроение у него стало неважным. Тут уж не до охоты. Стали мы с ним собираться к отъезду. Провожали нас его родственники дня два. И вот мы в пути. Едем из Сибири на Урал. На одной из станций уже недалеко от Свердловска я вывел на поводке из вагона нашу собаку Яка. Спустил его с поводка. Он убежал куда-то по своим делам. Поезд вот-вот отойдет, а Яка нет. Я зову: « Як! Як!»
124-125
Но он не возвращается. Два звонка. Поезд отходит. А Яка нет. Не оставлять же такую умную и при том чужую собаку. Я крикнул через окно Яше, что остаюсь, приеду следующим поездом. Когда поезд отошел, ко мне подбежал Як. Стал я журить его, говоря: «Эх, Як-Як, что же ты наделал, бродяга такой!». А он смотрит на меня и хвостом виляет. Взял я его на поводок и хожу по перрону станции. Следующий поезд должен был проходить часа через четыре. Я хватился, что пиджака-то на мне нет, он в вагоне. А в кармане его деньги. С собой ни копейки. Билета нет. «Как быть? Что делать?» - задавал я себе вопросы, на которые не было ответа. Если бы я был один, то проехал бы как-нибудь «зайцем». Но со мной собака. В справочном бюро я узнал, сколько стоят билеты до Свердловска на пассажира и собаку. Подходит нужный мне поезд. Подошел я к проводнику одного вагона и прошу разрешить нам с собакой без билета проехать до Свердловска. Но он, ни в какую, не соглашается.
И вдруг, слышу из тамбура этого вагона: «Фомичев, здравствуй!». Гляжу, знакомый товарищ, бывший комсомольский работник какого-то округа Сибири. Вместе с ним были делегатами VII Съезда ВЛКСМ в 1926 году. Кричу ему: «Рябцев, выручай из беды, дай денег» (уже не помню сколько). Он достает из кармана деньги и дает мне. Я бегом вместе с Яком к кассе. Купил билеты. Только что успел сесть в вагон, поезд тронулся. «Хорошо! Едем, Як!» - Говорю я собаке.
126-127
Поздно вечером я прибыл домой. А там жена в слезах. Получилось так. Яша, приехав в Свердловск, сразу же мои вещи (плащ, пиджак, ружье, рюкзак и прочее) понес на мою квартиру. Жена, увидев эти вещи, ахнула и спросила: «А где Адик?». Яша ответил ей, но она не поверила ему, считая, что худшее несчастье со мной от нее скрывают. Что Сергей только ранен, а я убит. Так решила она и в слезы. Не успокоилась до тех пор, пока я не явился живой и невредимый.
Вот так три знатных охотника вернулись домой. А четвертый охотник остался в Сибири в больнице на железнодорожной станции Татарка. Оттуда он уехал к семье, которая куда-то переехала из Свердловска. Оказавшись дома, я сразу же спросил у жены:
- Муся, что с Катей Гладышевой?
- А ничего. Ходит, жива, здорова. – Ответила она.
А получилось такая семейная драма. У Леньки Гладышева с некоторых пор не стали ладиться семейные дела. Была в Комвузе одна студентка Мария Дудойц, замужняя. Ленька влюбился в нее. Она в него тоже. Об этом узнала Катя. Начались семейные скандалы. Когда мы были в Сибири на охоте, Катя от переживаний стала выпивать. И как-то вместо водки хватила денатурату. Получилось отравление. Ее увезли в больницу, а Леньке дали об этом телеграмму. Кате в больнице прочистили желудок, и она вернулась домой. Закончилась эта драма тем, что Ленька и Катя разошлись.
Теперь коротко о второй драме, начавшегося с таинственного исчезновения записной книжки Яши Куратова.
128-129
Вскоре после нашего возвращения в Свердловск, приехала с каникул жена Яши, и он узнал, как письма Машковой попали ей в руки.
Станция «Татарка» издавна славится жуликами. Раньше, обычно, проводники вагонов предупреждали пассажиров: «Граждане пассажиры, подъезжаем к станции «Татарка». Берегите вещи и карманы!». Так вот. Когда Яша привез Сергея в Татарку и устроил его в больницу, он не заметил, как из кармана его плаща жулики вытащили записную книжку. А он не хватился ее. В ней никаких документов не было, только письма Машковой, да рубля три денег.
На первой странице записной книжки был записан адрес родителей жены Яши, куда она поехала на каникулы. Жулики по этому адресу направили письма Машковой, написав записку такого содержания: «Мы ошиблись, изъяв из вашего кармана вместо ценностей, это барахло. Денежную мелочь присвоили. Письма вашей милашки направляем по имеющемуся в записной книжке адресу. Может быть, они вам еще пригодятся. С почтением к вам».
Началась семейная драма, закончившаяся тоже разводом. Вот так получилось с семейными делами у моих друзей Леньки и Яши. Этим они в Комвузе скомпрометировали себя. Узнав, что в Новосибирском Комвузе, организовавшемся два года тому назад, создается аспирантура, Гладышев и Куратов решили перевестись туда. Вскоре они уехали из Свердловска. Уехала в Боготол с детьми жена Гладышева, Катя.
130-131
В Новосибирске Куратов стал учиться в Комвузовской аспирантуре. А Ленька Гладышев решил не учиться, а работать. Сибирский Крайком партии направил его на работу секретарем партийного комитета строящегося Комбайнового завода «Сибкомбайн».
Аспирант
Пока мы были в Сибири на охоте, жизнь в Комвузе шла своим порядком. Проводился набор студентов на первый курс дневного, вечернего и заочного отделений. По описанным мною причинам, вернулись мы с охоты досрочно. В это время в Комвузе подходили к концу вступительные экзамены. Наблюдая за товарищами, вновь поступающими, за выражением их лиц, слушая их разговоры между собой с множеством вопросов: «Ну как? Ну что? Какие вопросы тебе были заданы? Как ты ответил? Как думаешь, примут или нет?». Я вспоминал, как три года тому назад в августе 1928 года, сам поступал в Комвуз.
Закончились экзамены. На короткое время в Комвузе опять стало тихо. Завершилась подготовка к началу нового учебного года. Приводились в порядок общежития, аудитории в учебном корпусе. Но вот одиночками и группами стали возвращаться с каникул студенты третьего и второго курсов, вернулись первокурсники, которые после экзаменов уезжали домой. В Комвузе опять стало оживленно, весело, шумно. Студенты всегда и везде есть студенты. Где они – там оживление и веселье.
132-133
Начался новый учебный год, 1931-1932г. Собрались и мы, аспиранты. А после всех «отсевов», описанных мною выше, из 11 человек нас осталось только 6 человек. Мало! Из них, пожелавших изучать философию, было 4 человека, а решивших стать историками Запада только двое: Я и Чернышев. Совсем мало!
Пришли к нам ректор Университета Глафира Ивановна Окулова, преподаватели Сухно и Челпанова (имена и отчества их уже забыл). Глафира Ивановна свою беседу с нами начала словами: «Мало вас, товарищи. Только шесть человек. Очень мало! Надо, чтобы было хотя бы 12 человек, по 6 в каждой группе». Она поставила перед нами задачу: «Помогите, товарищи нам, руководству Комвуза, найти еще человек шесть аспирантов». На наш вопрос: «Как помочь?». Ответила: «Вы должны выехать в крупные города Урала дней на десять. Там на месте с помощью партийных органов найти бывших студентов, окончивших наш, или другие Комвузы, и договориться с ними, чтобы они поступили учиться в аспирантуре».
Мы, конечно, охотно согласились с этим. На мою долю досталась командировка в Златоуст. Я этим был очень доволен. О старинном Уральском городе Златоусте много слышал и читал. Но не бывал в нем. Получив соответствующий документ и командировочные деньги, я поехал в эту старинную кузницу Урала. Златоуст с его заводами, место его расположения мне очень понравилось. Особенно я любил ходить по городу в вечернее и ночное время.
134-135
Город стоит между гор, на склонах которых расположены улицы. В темное время при электрическом освещении создается такое впечатление, что как будто видишь в дали огромные, с сотнями этажей, дома.
Пробыл я в Златоусте 10 дней. Провел за это время такую работу. В первый же день зашел в горком партии, договорился с секретарем о том, чтобы в отделе учета мне дали список коммунистов, окончивших высшие политические учебные заведения. Секретарь горкома вызвал к себе заведующего участком и дал ему соответствующее указание. Время было уже к вечеру. С завучетом мы договорились, что я приду к нему утром, и по учетным карточкам мы вместе составим такой список. Он позвонил в гостиницу и попросил, чтобы мне дали номер.
Утром следующего дня мы с заведующим учетом горкома партии составили список коммунистов, имевших высшее политическое образование, с указанием какое, когда окончил учебное заведение, где и кем работает, домашний адрес. Таких набралось десятка полтора. С этим списком я пошел к секретарю горкома, чтобы согласовать с ним с кем из этих коммунистов я могу разговаривать о поступлении в аспирантуру Комвуза. Секретарь горкома более половины фамилий в этом списке зачеркнул красным карандашом. Причины к тому были разные: одних нельзя было отпустить с работы, а другие не подходили по своим качествам.
После этого я стал проводить индивидуальные беседы с коммунистами. Беседовал и с теми, фамилии которых секретарь горкома партии зачеркнул в списке по той причине, что их нельзя отпустить с работы.
136-137
У одного из них, очень толкового товарища, работавшего секретарем парткома крупного завода, было большое желание поступить в аспирантуру. Я взял от него заявление и личный листок по учету кадров. И еще одно заявление о желании поступить в аспирантуру Комвуза я получил от преподавателя истории в одной из Златоустовских школ. У других не было желания пойти на научно-преподавательскую работу, или не позволяли семейные обстоятельства, или не хотелось срываться с работы.
Вот с такими трофеями, с двумя этими заявлениями я и вернулся из командировки в Комвуз. Еще трое из наших товарищей вернулись из командировки с некоторыми положительными результатами. А двум товарищам так и не удалось найти желающих поступить в аспирантуру. В результате этих командировок наша аспирантура пополнилась тремя товарищами. В их числе был Златоустовский секретарь парткома завода, так сказать, мой трофей, которого отпустили с работы после того, как Уральский обком партии написал соответствующее указание Златоустовскому горкому партии.
Таким образом, в нашей аспирантуре стало девять человек. Из них шесть философов и три историка. Исторический и диалектический материализм в Комвузе преподавал Сухно. Он стал и руководителем философской группы аспирантуры. Преподаватель он был неплохой. Но очень оригинальный человек, имевший рыжую бородку клинышком. Костюм у него был всегда в беспорядке и сидел на нем неуклюже, брюки свисали.
138-139
Историю Запада в Комвузе вела Челпанова. Она стала руководить и нашей группой аспирантуры. Челпановой было лет 45. не знаю какой национальности была, но походила на гречанку. Тонкий с горбинкой нос, черные глаза, смуглое лицо. Свой предмет она знала хорошо и умело читала лекции, доходчиво.
Для написания письменной работы я выбрал себе тему: «Германия эпохи империализма». Сидел над разработкой этой темы более двух месяцев. Прочитал уйму литературы. Делая выписки из книг, исписал несколько общих тетрадей. Некторые из них сохранились у меня до сих пор. Написал письменную работу. Отпечатали ее на машинке. Получилось ..стр. через один интервал. К этому времени нашу группу историков Запада ликвидировали, поскольку в ней было только 3 человека. Мы влились в группу философскую. Мою работу: «Германия эпохи империализма», отпечатанную в нескольких экземплярах, прочитали все аспиранты. Затем, собравшись все вместе, заслушали мое устное изложение. Каждый аспирант сделал свои замечания по письменной работе и устному изложению ее. В заключении выступила Челпанова. Оценку моя работа получила удовлетворительную.
Эту работу, написанную мною и отпечатанную на машинке моей женой Мусей, я храню и сейчас (смотри большую тетрадь «Письменные работы» - ее нет).
Итак, при Комвузе была создана одна группа аспирантуры, философская. Так я не стал историком. Хотя философия не особенно увлекала меня, но пришлось взяться за ее капитальное изучение. Опять читал много книг К.Маркса, Ф.Энгельса, В.И. Ленина, Фейербаха, Гегеля и других философов, в том числе и древних веков.
140-141
Для письменной работы я взял тему: «Категории материалистической диалектики». К концу учебного года выполнил ее. Получилось 56 машинописных страниц. И эта моя работа получила удовлетворительную оценку. Очень сожалею, что она у меня не сохранилась. А почему, я напишу дальше.
Будучи аспирантом, я читал лекции и был консультантом в двух группах вечернего отделения Комвуза (ВКУ), являлся консультантом-рецензентом заочного отделения Комвуза (ЗКУ). С этой работой вполне справлялся. Замечаний не имел.
В конце октября 1931 года в журнале «Пролетарская революция» и в журнале «Большевик» было помещено письмо И.В. Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» - «О некоторых вопросах истории большевизма».
Журнал «Пролетарская революция» поместил на своих страницах антипартийную, полутроцкистскую статью Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса», как статьи дискуссионной.
В своей статье Слуцкий утверждал, что Ленин (большевики) не вел непримиримой борьбы с оппортунизмом, недооценивал опасности центризма в германской и вообще предвоенной социал-демократии, т.е. недооценивал опасности прикрытого оппортунизма, опасности примиренчества с оппортунизмом.
Разоблачая Слуцкого и делая упрек редакции журнала «Пролетарская революция» за то, что она поместила статью Слуцкого, Сталина поставил задачу:
142-143
«…поднять вопрос истории большевизма на должную высоту, поставить дело изучения истории нашей партии на научные, большевистские рельсы и заострить внимание против троцкистских и всяких иных фальсификаторов истории нашей партии, систематически срывая с них маски».
Это письма И.В. Сталина широко обсуждалось во всех партийных организациях. Особенно глубоко обсуждалось в учебных заведениях, где преподавалась история партии. Делались необходимые выводы и исправления.
Уральский обком партии решил провести проверку качества преподавания истории партии во всех высших и средних учебных заведениях области. На это дело была подобрана большая группа партийных, научных работников, преподавателей. В эту группу были включены и мы, аспиранты Комвуза. После соответствующего инструктажа при обкоме партии все товарищи поехали в города Урала, где имелись учебные заведения.
Я с одним товарищем из какой-то областной организации (фамилию его уже забыл) поехали в Пермь, тогда входившую в состав Уральской области. В Перми имелись аграрно-зоотехнический институт и индустриальный техникум. На протяжении десяти дней мы проверяли качество преподавания истории партии в этих двух учебных заведениях.
144-145
Серьезных недостатков мы не обнаружили. Вернулись в Свердловск, написали подробную справку о результатах проверки и сдали ее в Обком партии.
Как аспирант Комвуза, Я получал приличную стипендию. Будучи лектором ВКУ и Консультантом – рецензентом ЗКУ, зарабатывал больше стипендии. Жена, работая машинисткой, тоже прилично зарабатывала. Мы были прикреплены к закрытому распределителю для научных работников города. В этом магазине было очень хорошее снабжение по тому времени. Так что я и моя семья были вполне обеспечены. Квартира была неплохая. В семейной жизни был полный порядок. Имелись все условия для нормальной учебы и преподавательской работы. Я эти условия добросовестно использовал.
Наступила весна 1932 года. Шел к концу учебный год. В один из весенних дней мой отец насмешил меня и Мусю до слез и до коликов в наших животах. Он был очень религиозным человеком и абсолютно неграмотным. Основательно недослышал. Но очень любил слушать радио. Готов был сидеть у репродуктора с включенной громкостью на всю катушку днями и ночами. Это часто мешало мне читать и писать. Чтобы не лишать удовольствия этого радиолюбителя, я приспособил для него радио-наушники около его койки. Он, бывало, даже засыпал с наушниками на голове. А когда спал на спине, то очень громко храпел. Приходилось будить его и советовать повернуться на бок.
Мы с Мусей никогда не разрешали религиозному отцу держать в квартире иконы. На почве этого у нас с ним бывали частые стычки, особенно, в первые годы совместной жизни.
146-147
Эти религиозные разногласия приводили к тому, что отец несколько раз уходил из нашей семьи. Потом он приспособился. Икону хранил в своем ящике. Бывало, вытащит ее из ящика, поставит на стол или на койку, станет перед ней на колени, помолится и опять спрячет ее в ящик.
Так вот, как-то днем приходим мы с Мусей на обед и видим такую сценку: на столе стоит икона, перед ней на полу стоит на коленях отец. Что-то пошепчет-пошепчет, перекрестится несколько раз, наклонится лбом до пола, выпрямится, и опять шепчет и креститься. Нашего прихода он не слышал и не заметил. Постояли мы, понаблюдали за его богослужением. Но нам надо было обедать, требовался стол. Я спросил: «Отец, скоро ты закончишь это свое поклонение Богу?». Он покосился на меня, поднялся с колен, взял со стола икону и положил ее в ящик. Мы стали обедать все трое. В это время наши дочь и сын были в детском садике. Они в нем жили круглосуточно. Мы их приводили домой только в выходные и праздничные дни. Пообедав, отец вышел из-за стола, перекрестился, что-то прошептал. Видимо, поблагодарил господа Бога за то, что он напитал его. Сев на свою койку, отец заговорил:
- Вот, сынку, ты говоришь, что нет Бога. Есть Бог! Я сегодня слышал по радио о великом чуде. Волга скрылась. А ведь это была большая река. Когда мы переселялись с Украины в Сибирь и ехали на поезде, я видел ее. Агромадная река! А скрылась! Куда ж вона задевалась? Это Бог убрал ее.
Сказав все это, отец перекрестился. А мы с Мусей, выслушав это его повествование, сначала прыснули, потом засмеялись, а затем от хохота взялись за животы, чуть не свалились со стульев. Отец смотрит на нас, не понимая, почему нам смешно. Насмеявшись вдосталь, я сказал:
- Отец, слушая радио, ты ничего не понял насчет Волги. Никуда она не скрылась. Продолжает свое течение меж крутых берегов. Хочешь проверить? Я завтра же куплю два билета на поезд. Мы с тобой сядем и поедем. Ты сам увидишь, что Волга на месте. Убедишься, что никакого чуда твой бог не совершил. Ты, отец, видишь, наступила весна. Земля освободилась от снега. Реки освобождаются ото льда, сковывающего их на протяжении зимы. Сегодня передавали по радио, что волга вскрылась. А ты, не расслышав, понял, что «агромадная река скрылась». Вот и все твое чудо. Не бог, а ты его сотворил.
Убедившись, наконец, что попал в впросак, отец сидел и молчал. А мы с Мусей пошли на работу. О «чуде» я рассказал аспирантам. Муся рассказала машинисткам. Было хохота.
Кончилась весна, наступило лето. Закончился учебный год в Комвузе. Меня, как и других товарищей, перевели на второй курс аспирантуры. Наступили летние каникулы. Студенты разъехались по домам. Опять в Комвузе наступила тишина.
150-151
Так будет до нового учебного года.
Я решил скопить немного денег, чтобы в августе с женой и детьми съездить в Сибирь к родным жены. Поэтому, отдохнув дней десять, стал читать лекции на ряде курсов и семинаров, которые обычно проводились в летний период. На них можно было подработать.
Но, почему-то, получилось так, что Муся пойти в отпуск в августе не смогла. Тогда я один поехал в Новосибирск, к друзьям: Леньке Гладышеву и Яше Куратову. Захватил с собой охотничье ружье и необходимый провиант. У Яши тоже были летние каникулы.
Ленька к этому времени получил хорошую трехкомнатную квартиру со всеми удобствами в новом доме, построенном в городе «Сибкомбайном». Он уже завел необходимую мебель. Но жил один. Бывшая жена Катя и дети жили в Боготоле. С женой он не думал сходится. Я обосновался у него. Яша до конца каникул из общежития Комвуза тоже перешел к нему. Вот мы, три мушкетера и жили в большой квартире. Ленька работал. Он утрами уезжал на «Сибкомбайн», который находился на другой стороне реки Обь, километрах в четырех от города. Мы с Яшей целыми днями были на реке, купались, загорали. К вечеру возвращался с работы Ленька. И мы вместе проводили время в парке культуры или дома.
Опять охотники
Мы с Яшей решили дней на десять съездить в мои родные края в Ужурский район и поохотится там на озере Белое. Собрались и поехали. Обычный путь из Новосибирска на Ужур такой: сесть в поезд, доехать до Ачинска, а там сесть в поезд Ачинск-Абакан и доехать до Ужура.
152-153
Но перед отъездом, Ленька подсказал нам другой путь: сойти с поезда не в Ачинске, а в Боготоле (не доезжая до Ачинска 60 километров). В Боготоле переночевать у его родных, узнать у них как живут его сын Борис и дочь Ида. Чувствовалось, что о детях он скучает и беспокоится. Далее он рекомендовал из Боготола ехать не поездом, а на лошадях до Березы 40 километров, от Березы до Корнилово тоже 40 километров. Этот путь Ленька рекомендовал с тем расчетом, чтобы Яша побывал в Березовском районе, в котором Ленька, до Комвуза, работал секретарем райкома партии.
Мы так и сделали. Доехали поездом до Боготола. Там ночевали у одного из братьев Леньки. Узнали как живет катя с детьми. Ее мы не видели. Утром наняли подводу и поехали в село Березовское. Там наняли другую подводу, и вечером прибыли в село Корнилово, проехав 80 километров очень красивыми местами.
В Корнилово мы заехали к бывшему партизану переваловцу Николаю Васильевичу Белошапкину. Он и его жена Пелагея Васильевна, их сын, бывший мой дружок юных лет, Федя и его жена очень тепло, с большим радушием встретили и приняли нас. Я привез и подарил Николаю Васильевичу хороший новый шерстяной костюм, Пелагее Васильевне – отрез на платье, их 13-летней дочке и детям Феди – разные сладости. Охота в Корнилово у нас была не особенно удачная. Да мы с Яшей редко и делали вылазки на охоту.
154-155
Но время на протяжении недели провели очень хорошо.
Николай Васильевич поведал нам, что месяца за три до нашего приезда его, члена партии с 1920 года, исключили из партии, обвинив в бытовом разложении. Он объяснил нам так:
- Понимаете, пощупал одну бабенку. А мне и пришили разложение.
Да, бытовое разложение человека, которому уже лет 65. я знал еще в детстве, что Николай Васильевич большой бабник. Но от этого никому особой беды не было. Я не помню особых разговоров в их семейной жизни. Обычно, Пелагея Васильевна к его донжуанству относилась спокойно, шутя. У них было два сына и три дочери. Последнюю дочь Пелагея Васильевна родила в 1919 году, сидя в колчаковской тюрьме в городе Ачинске, когда Николай Васильевич с 17-летним сыном Виктором были в партизанском отряде Перевалова.
- Пелагея Васильевна, может быть, вы пожаловались на Николая Васильевича? – Спросил я.
- Ну, что ты, Адам. Я и в молодости никогда и никому не жаловалась на него. – Ответила она.
- Знаешь, Адам, они исключили меня из партии, но в душе я остался коммунистом и буду им. – Сказал Николай Васильевич. – У меня и партбилет хранится. Из райкома партии три раза приезжали, чтобы отобрать его у меня. Я заявил им: «Партбилет вы можете взять, только перешагнув через мой труп». Поля, достань-ка его. – Обратился он к жене.
Пелагея Васильевна отомкнула сундук, взяла с самого его низа сверток и подала его Николаю Васильевичу.
156-157
Он бережно развернул сверток, и показал нам дорогую для него красную книжечку – свой партийный билет.
Из Корнилово мы с Яшей поехали в Ужур. Там зашли в райком партии, и подробно поговорили с секретарем райкома насчет Николая Васильевича. Я рассказал ему о заслугах этого бывшего старого партизана в борьбе с колчаковщиной. Внимательно выслушав нас, секретарь райкома сказал:
- Хорошо, товарищи, мы тщательно разберемся с этим вопросом.
Потом, почти через год, прибыв в Ужурский район на работу, я узнал, что через месяц после нашего отъезда, Николай Васильевич был восстановлен в партии. За что он горячо благодарил меня.
Из Ужура, поездом, мы с Яшей прибыли в Ачинск, где два дня гостили у Кобзаревых, с которыми в 1920-1922 годах я жил в Ужурском детском доме, будучи его воспитанником, а затем заведующим хозяйством. Все Кобзаревы жили в Ачинске вместе: мать, Марьяна (бывшая повариха детдома) и ее дети, бывшие воспитанники детдома: Нюра, Вера, Алексей, Николай и Александр. Было много разговоров, воспоминаний о былом.
Из Ачинска уже без пересадок и остановок мы направились в Новосибирск, куда и прибыли через несколько часов.
Продолжение семейной драмы.
В Новосибирске Ленька встретил нас словами:
- Хорошо, друзья, что вы вернулись. А то я собираюсь ехать в Свердловск за Марией. Все окончательно решено. Она разводится с мужем, я развожусь с Катей, и мы с ней сходимся.
158-159
Речь шла о Марии Дудойц, бывшей студенткой Комвуза из-за которой и началась в Свердловске семейная драма у Леньки. Мне тоже пора было возвращаться в Свердловск. Каникулы кончались. Но я вместе с Ленькой не поехал. И вообще не вернулся в Уральский Комвуз, в его аспирантуру. Остался в Новосибирске. А почему у меня так получилось, напишу позднее, закончив писать о Ленькиной семейной драме.
Ленька уехал в Свердловск за новой семьей (за Марией Дудойц и ее девятилетним сыном). Мы с Яшей остались в его квартире домовничать, ожидая его возвращения.
Дня через два после отъезда Леньки мы с Яшей были дома, сидели за столом и вели между собой беседу. Он говорил о том, что думает уйти из аспирантуры Комвуза, учеба в которой его не удовлетворяет. Быть преподавателем он не собирается. Зная, что у него нет ни склонности, ни способности к преподавательской работе, я не стал переубеждать его, а тоже посоветовал перейти на организационную партийную работу. Время было уже вечернее. Вдруг раздался дверной звонок.
- Кого это бог дает нам? – Спросил Яша.
- Наверно Фому. – Ответил я. В соседнем доме жил Фома Елисеев, бывший секретарь Березовского райкома Комсомола.
Яша подошел к двери, открыл ее и… от неожиданности остолбенел. Перед ним, в освещенном коридоре стояла Катя Гладышева, а за ней дети Борис и Ида.
160-161
И не просто так, налегке. С ними были чемоданы, большие и маленькие узлы с постелью и прочими вещами. Пришлось помочь им внести в квартиру их вещи.
- А где Леня? – Спросила Катя.
Этот ее вопрос застал нас врасплох. Переглянувшись с Яшей, я ответил:
- Он в командировке.
- И долго пробудет? – Спросила она.
- Говорил, что дней десять. – Ответил Яша.
- Ну что ж, будем располагаться в квартире и ждать его приезда. – Сказала она.
Перед нами всплыл вопрос: «Как быть? Что делать?». Чтобы посоветоваться между собой, обращаясь к Кате, я сказал:
- Хорошо, что вы застали нас дома. Мы только что хотели пойти в кино. У нас билеты на девятичасовой сеанс. А уже без двадцати минут девять.
Часа два мы бродили по улицам вечернего Новосибирска и советовались, как быть? Дать в Свердловск Леньке телеграмму? Но на чей адрес? Может быть, на адрес моей жены? Но она, вероятно, уже выбыла из Свердловска. Договорились так: не раскрывая перед Катей истинного положения дел, попробовать уговорить ее уехать обратно в Боготол. Хотя заранее сомневались, что вряд ли нам удастся этого добиться. Договорились, что одну Катю в квартире оставлять не будем. Кто-нибудь из нас должен все время быть в квартире. Могла поступить от Леньки телеграмма о времени его приезда. Или, приехав в Новосибирск, он мог позвонить с вокзала по телефону на квартиру.
Получилось последнее. Дня через четыре, во время «дежурства» Яши, зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал голос Леньки.
162-164
Тот радостно сообщил, что прибыли. Сейчас приедут. В квартире была Катя. Яша, перебив Леньку, сказал:
- Знаешь, Иван, если ты сделаешь так, то совершишь грубую ошибку. Жди меня. Я сейчас приеду. Мы с тобой поедем совершенно в другое место, туда, где нас с тобой и не ждут.
Ленька, поняв, что в квартире что-то неладно, дождался приезда на вокзал Яши. Им с Марией и ее сыном пришлось искать временного пристанища у знакомых. На другой день, он пришел в свою квартиру, как будто бы вернувшись из командировки.
Из его разговоров с Катей о том, что жить он с ней не будет, из его просьб к ней, чтобы она уехала обратно в Боготол, оставив ему одного или обоих ребят, ничего не вышло. Катя категорически отказалась уехать из Новосибирска. С ребятами или без них. Она так же заявила, что никуда с квартиры не уйдет, будет жить в ней. А ему учинит скандал на весь Новосибирск.
Никакого другого выхода, как уехать из Новосибирска со своей новой семьей Ленька не нашел. Он пошел в Крайком партии и попросил, чтобы его направили на работу в какой-нибудь район Края. Крайком так и сделал, направив его секретарем райкома партии в один из районов.
Катю устроили на работу на заводе «Сибкомбайн». Дали ей квартиру в рабочем поселке «Соцгородок» близ завода.
Окончательную развязку этой драмы я еще опишу в другой тетради. А сейчас коротко скажу, что завершилась она через пять лет трагедией. В 1937 году Леонид Гладышев лишился своей новой семьи и оказался беспартийным гражданином, чуть не сев в тюрьму.
165-167
ДОЦЕНТ
ЗАВЕДУЮЩИЙ КАФЕДРОЙ ИНСТИТУТА
Уезжая в конце июля 1932 года из Свердловска в Новосибирск, я даже не думал, что не вернусь из Сибири на Урал. Об этом не было разговора даже с женой. Семья оставалась в Свердловске. Я должен был вернуться через месяц к началу нового учебного года, продолжать свою учебу в аспирантуре и преподавательскую деятельность в Комвузе. Но получилось так, что я не вернулся, остался в Новосибирске. Не поехал даже за семьей. Ее из Свердловска отправлял мой друг Ленька Гладышев. А получилось это вот, как и почему.
Вскоре после моего приезда из Свердловска в Новосибирск, мои друзья Ленька и Яша начали агитировать меня переехать с Урала в свой родной Сибирский Край. Сначала они речь вели о том, чтобы я перевелся из аспирантуры Уральского Комвуза в аспирантуру Сибирского Комвуза. Я возражал, доказывая, что эта овчинка выделки не стоит. В Уральском Комвузе я уже приспособился с учебой и преподавательской работой, имею приличную квартиру, жена работает, дети находятся в круглосуточном детском саде-интернате. Если переехать в Новосибирск, то придется начинать все сызнова. Потом оказалось, что в аспирантуре Сибирского Комвуза нет философского отделения, и в этом учебном году его не будет. После этого разговоры о переводе отпали.
Дня за два до нашего с Яшей отъезда на охоту, в мои родные края, вернувшись вечером с работы, Ленька завел опять разговор о моем переезде в Новосибирск.
168-169
- Знаешь, Толька, - обратился он ко мне; есть замечательный вариант. Рядом с нашим заводом «Симкомбайн» находится Институт сельскохозяйственного машиностроения. Я сегодня узнал, что в нем нет преподавателя диалектического и исторического материализма. Не пойти ли тебе работать в этом институте?
Разговор в тот вечер на эту тему у нас был длинным. «Обсасывали» эту тему со всех сторон. Наконец я согласился, решив года два отдохнуть от учебы, практически поработать, чтобы закрепить свои теоретические знания. Ленька спросил, есть ли у меня какой документ, удостоверяющий то, что я являюсь аспирантом Уральского Комвуза? Такой документ у меня имелся.
Уезжая из Свердловска в Новосибирск, Я, на всякий случай, взял справку такого содержания: «Предъявитель сего товарищ Фомичев Адам Петрович, является аспирантом второго курса, Философского отделения аспирантуры Уральского Коммунистического вуза имени В.И. Ленина».
На второй день, после нашей договоренности с друзьями о том, что я остаюсь в Новосибирске, мы с Ленькой пошли в Сибирский Крайком партии. Заведующий отделом пропаганды и агитации Крайкома был знаком Леньке. Вот к нему мы и зашли. Он хорошо принял нас, дружески побеседовал с нами, одобрил мое намерение остаться в Новосибирске, сказав: «Преподавательские кадры нам очень нужны». Затем он позвонил в Институт сельскохозяйственного машиностроения, спросил, как обстоят дела с укомплектованием института преподавательскими кадрами, в частности по общественным дисциплинам.
170-171
Ему ответили, что нет заведующего кафедрой по этим дисциплинам и преподавателя диалектического и исторического материализма. Просили помочь.
- Хорошо. Мы вам поможем. Есть у нас один товарищ, доцент философии. Мы направим его к вам. Вот его вы и поставите заведующим кафедрой общественных дисциплин.
После этого разговора заведующий отделом вызвал к себе кого-то из работников отдела и поручил напечатать на машинке направление в институт, продиктовав его содержание. Через несколько минут я получил отпечатанный на бланке с грифом «Сибирский Краевой комитет ВКП (б)» и подписанный заведующим отделом Крайкома документ такого содержания:
«Директору Сибирского Института сельскохозяйственного машиностроения товарищу Осипову.
Сибирский Краевой Комитет ВКП (б) направляет в ваше распоряжение доцента философии А.П. Фомичева для использования его на работе заведующим кафедрой общественных дисциплин и преподавателем диалектического и исторического материализма».
На следующий день с этим направлением в кармане я, вместе с Ленькой, поехал в институт, директор которого, Осипов, побеседовал со мной, издал приказ по институту, утверждающий меня в должности заведующего кафедрой общественных дисциплин, преподавателем диалектического и исторического материализма.
172-173
- Товарищ Осипов, - обратился я к директору института, - у меня семья четыре человека кроме меня. Она в Свердловске. Как будет обстоять дело с квартирой?
- Проблема с квартирой, товарищ Фомичев, легко разрешимая. – Ответил он. – В жилом поселке завода «Сибкомбайн» мы имеем трехэтажный дом под квартиры преподавателей института. Вот в этом доме мы выделим вам трехкомнатную квартиру. Правда отделка дома еще не полностью завершена. Но до начала учебного года она будет закончена и вы сможете перевезти свою семью.
Договорившись с директором института о том, что к исполнению своих обязанностей приступлю 25 августа, я распрощался с ним. Все! Возврата в Свердловск больше нет. Я опять стал сибиряком, а не уральцем. Так я стал доцентом, заведующим кафедрой института. У меня даже сохранился один документ, удостоверяющий это.
174-175
Ленька и Яша горячо поздравили меня. Вечером мы, три друга, пошли в Парк культуры и отдыха. Добрым ужином в ресторане отметили мое вступление в новую должность, отметили то, что я опять стал Сибиряком.
Квартиры я пока не имел. Перевезти семью из Свердловска в Новосибирск не мог. Правда, Ленька предложил, чтобы я с семьей поместился временно в его квартире, говоря: «Места хватит». Но, поблагодарив его, я отказался, решив подождать и сразу вселиться в свою квартиру.
У нас с Яшей оставалось еще порядочно времени, и мы с ним решили совершить турне в мои родные Края, поохотится на Белом озере. Это наше путешествие описано мною выше.
Вернувшись с охоты и узнав, что Ленька собирается ехать в Свердловск за Дудойц, я решил поехать вместе с ним за своей семьей. Но, съездив в Соцгородок, узнал, что квартира моя еще не готова. Перевозить семью некуда было. Теперь и в Ленькину квартиру временно вселиться нельзя было. Он едет за новой семьей.
Честно говоря, мне не особенно хотелось ехать в Свердловск и встретиться там с ректором Комвуза, старой большевичкой Глафирой Ивановной Окуловой. Мне, «дезертиру» из аспирантуры было бы стыдно разговаривать с ней. Она, к тому же, через Уральский Обком партии могла, в порядке партийной дисциплины, заставить меня вернуться в аспирантуру. В последствии подтвердилось, что так бы и получилось. Глафира Ивановна, узнав о том, что я не вернусь в аспирантуру, написала мне резко осуждающее письмо, требуя вернуться.
176-177
По ее настоянию в Свердловске более двух месяцев меня не снимали с партийного учета. Выслали мою учетную партийную карточку только после того, как Сибирский Краевой Комитет партии написал в Уральский обком партии.
С Ленькой мы договорились о том, что он, приехав в Свердловск, прежде всего посадит в поезд и отправит мою семью. Об этом я написал Мусе. Так и было сделано. Багаж адресовался в Новосибирск на мое имя. А Муся, с ребятами, приехала в Красноярск, к своей сестре Тасе. Мой отец, временно, остался в Свердловске. Он работал «директором титана» (в общежитии Комвуза кипятил воду в «титане»).
Когда в квартиру Леньки вселилась его бывшая жена Катя с детьми, и он остался без квартиры, привезя из Свердловска новую семью, мы с Яшей тоже лишились квартиры, вернее сказать, лишились постоянного пристанища в бывшей квартире Леньки. Яша перешел в свое Комвузовское общежитие. А я занял небольшой номер в гостинице Соцгородка. Когда была готова моя квартира, я съездил в Красноярск за семьей.
Вот так состоялось мое переселение из Свердловска в Новосибирск. Так я не стал аспирантом Уральского Комвуза. Не знаю чтобы получилось, если бы я, проучившись еще два года, закончил аспирантура Комвуза, куда бы повела меня дальше ученая дорога. Не могу с уверенностью сказать, какой бы из меня получился ученый философ. Но в том, что был бы хорошим преподавателем этого предмета, я твердо уверен.
178-179
Сожалел ли я потом, что ушел из аспирантуры? Да, сожалел. Я не раз вспоминал слова из письма мне Глафиры Ивановны Окуловой: «Ты потом будешь очень сожалеть, что совершил такую глупость, уйдя из аспирантуры». Но раз шаг сделан, надо уверенно, без колебаний идти вперед по новому пути, преодолевая все трудности и препятствия. А трудностей оказалось немало.
Наступило 1-е сентября 1932 года. Начался учебный год в Сибирском институте сельскохозяйственного машиностроения. Началась моя работа по заведованию кафедрой общественных дисциплин и преподаванию исторического и диалектического материализма. Кафедра общественных дисциплин объединяла четыре предмета: политэкономию, историю партии, исторический материализм и историю. Надо было руководить кафедрой. А опыта руководства у меня не было. Приобретал его в практической работе. Облегчало мою работу то, что я сам когда-то в партийной школе-передвижке преподавал политэкономию и историю партии, читал лекции по политэкономии в ВКУ и ЗКУ, будучи студентом и аспирантом Комвуза. Так что я вполне мог проверить качество преподавания этих предметов.
А вот в преподавании исторического и диалектического материализма я до института никакого опыта не имел. Чтобы быть преподавателем этого предмета на должном уровне, чтобы не упасть лицом в грязь, мне пришлось очень много и упорно работать, прочитывать уйму литературы, конспектировать ее, основательно готовиться к вступительным лекциям, заключительным беседам по темам.
180-181
По каждой теме надо было разработать для студентов задания с указанием литературы. Несколько таких заданий у меня сохранилось. Для наглядности, одно из них прилагаю. (Отсутствует приложение).
Институт был молодым. Он работал только второй год. Было два курса: первый и второй. Исторический материализм преподавался на втором курсе, на котором имелось пять групп. Состав студентов был неоднородным. Большинство было молодежи, пришедшей в институт из школ. Но были и уже вполне зрелые товарищи, в возрасте тридцати и более лет, пришедшие в институт с производства. В их числе десятка полтора было так называемых «тысячников» (Тогда в стране несколько десятков тысяч производственников были направлены на учебу). В составе этих «тысячников» были товарищи, подготовленные, требовательные, относящиеся очень серьезно к учебе.
Я в молодости не любил и сейчас очень не люблю стиляг, как мужского, так и женского рода. Тогда мне было 27 лет.
182-183
В институте была одна студентка лет двадцати, с красивой фигурой и симпатичным лицом, черноволосая и кареглазая. Но она так красила свои губы, брови и ресницы, что на нее неприятно было смотреть. На почве этого получился один забавный инцидент. Приходит эта дивчина ко мне в кабинет сдавать зачет по одной из тем истмата. А губы у нее не красные, а какие-то малиновые. Сказав ей: «Садитесь», я несколько минут молчал, не глядя на нее. А она ждала моих вопросов.
- Сегодня я не буду принимать от вас зачет. – Сказал я ей.
- Почему? – Спросила она.
- А потому, что вы неважно выглядите. – Ответил я.
Смутившись, она стала осматривать свою одежду.
- Нет, одеты вы опрятно и красиво. – Сказал я. – А вы посмотрите в зеркало на свое лицо. И зачем вам, красивой девушке, эти краски? Вы же обезображиваете себя.
Лицо ее стало багровым. Я думал, что обидевшись, она наговорит мне грубостей. Нет, она встала и пулей вылетела из кабинета. Я думал, что она пойдет к директору института с жалобой на меня, на то, что я поступил с ней нетактично. Нет, она никому не пожаловалась. А через день опять пришла ко мне сдавать зачет. На ее губах и бровях не было никакого следа краски.
- Может быть, я позавчера обидел вас своим замечанием? – Спросил я. – Прошу извинить.
- Нет, что вы. Спасибо за замечание. -0 ответила она.
Надо сказать, что училась она хорошо, успевала и по моему трудному предмету – истмату.
184-185
Задал я ей несколько вопросов. Она в основном правильно ответила на них. Можно было поставить оценку «хорошо». Но я расщедрился и поставил: «отлично». Она поблагодарила меня и радостная ушла. Больше я никогда не видел ее с накрашенными губами. Может быть, мое замечание навсегда отбило у нее желание краситься? Тогда хорошо. Одной стилягой меньше.
Зарабатывал я в институте прилично. Жена тоже работала секретарем-машинисткой в редакции заводской многотиражки «Сибкомбайн». Так что деньги у нас были, как говорят, «водились». Но экономически мы стали жить много хуже, чем жили в Комвузе. Да, деньги были. Но купить на них нечего было. Продовольственные товары отпускались только по карточкам и в очень ограниченном количестве. Частная продажа их на рынке была запрещена. Особая трудность была с хлебом.
При заводе «Сибкомбайн» имелась закрытая столовая для инженерно-технических работников завода и преподавателей института. Мы с Мусей обедали в этой столовой. Давали, хотя и не высокого качества, первое, второе и третье. Но хлеб надо было иметь свой. А ведь у нас было двое детей: дочь Надюся, семи лет и сын Эня, шести лет, да еще прислуга, на которую никаких продовольственных карточек не выдавали. Их надо было кормить. Частенько мы с женой обедали в столовой без кусочка хлеба, оставляя его детям. Частенько так же мы съедали только первое, а второе несли домой детям.
186-187
Иногда по дороге из института домой удавалось купить из-под полы (тайно) несколько стаканов пшена, из которого варилась каша на одной воде, и елась она без масла.
Даже дети наши приучили себя очень бережно относиться к продуктам питания, экономить их. Бывало утром, уходя на работу, жена давала указание прислуге, чем накормить детей утром и в обед, чем заменить хлеб, если его не было. А проснувшиеся дети, лежа в своих койках, вытащат из-под подушек маленькие кусочки хлеба и скажут: «Мамочка, а у меня есть кусочек хлебушка», «и у меня есть». Посмотришь на ребят, и невольно слезы запросятся наружу. Отвернешься и постараешься скорее уйти из дома.
В то время, наши дочь и сын, были вот такими
Хорошенькие ребята. Мы с Мусей старались сделать все, чтобы они были сытыми и одетыми. У Муси имелись очень хорошие золотые часики - медальон на тонкой золотой цепочке.
188-189
И вот мы решили с ней сдать эти часики в так называемый «Торгсин» (магазин, по скупке золотых вещей, продаже продовольственных и промышленных товаров на иностранную валюту). Была зима. Взяли мы детские санки, и пошли из Соцгородка в город Новосибирск, до центра которого было километра четыре. В магазине «Торгсин» восколько-то оценили наши золотые часики. И мы на всю ту сумму купили в этом магазине белую муку, рис, масло и конфеты. Когда мы вечером вернулись домой, то устроили целый пир. А как были рады наши дети!
Когда проводились пленумы или совещания в Крайкоме партии, на которые приезжали друзья Ленька Гладышев и Яша Куратов (он не стал учиться в аспирантуре, работал секретарем райкома),то они привозили нам кое-что из продовольствия или приобретали в буфете Крайкома и приносили нам. Обычно, приглашая их к себе в гости, я говорил: «Друзья, водки будет сколько угодно, из закуски тоже что-то будет, а вот мучные изделия захватите с собой».
Работая секретарем райкома партии, Яша Куратов женился на девушке, работавшей технологом маслозавода. Во время зимних каникул я поехал к нему погостить. Через его жену купил 10 килограмм масла. Оно очень поддержало наше питание.
В Новосибирске жила двоюродная сестра Муси, Нина Пеняева (дочь брата Мусиной матери). Она родственница Муси.
190-191
Красивая, очень энергичная и жизнерадостная женщина. Работала она по медицине. Муж ее, Саша, работал техником, прорабом строительства в жилищном отделе. Детей у Нины не было. Она очень любила наших детей, особенно дочь Надюсю. Обычно в выходные дни, мы с ребятами уезжали ним, реже они приезжали к нам. В гостях у тети Нины, дочь и сын блаженствовали. Муж Нины, Саша, тоже любил их.
Зима в том году в Сибири была очень суровой, снежной и холодной. Наша трехкомнатная квартира имела печное отопление. С осени я не заготовил достаточного количества угля. В средине зимы он вышел, а доставать его было трудно. Пришлось экономить топливо. В квартире было прохладно, а не редко даже и холодно. Старались больше отапливать детскую комнату, чтобы не заморозить ребят.
А ведь мне, первый год преподававшему довольно трудный предмет – философию, надо было изо дня в день основательно готовиться, много читать и писать. Делать это приходилось в основном ночью. Днем я был занят в институте. Были частые перебои с подачей электроэнергии в Соцгородок. Мне не раз приходилось ставить на стол примус. Он обогревал меня и светил мне во время моих ночных работ.
14 марта 1933 года исполнялось 50-летие со дня смерти основоположника научного Коммунизма - Карла Маркса. В связи с этим, во второй половине февраля Краевой Комитет партии поручил мне подготовить и прочитать лекцию для партийного актива города Новосибирска.
192-193
Я капитально взялся за подготовку этой лекции. Прочитал очень много литературы о карле Марксе, в том числе шесть толстых томов немецкого социал-демократа Франца Меринга. Подготовку лекции мне облегчило то, что еще в Свердловске, будучи студентом второго курса Комвуза, я подписался на полное собрание сочинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса и любил читать эти книги, особенно переписку между К.Марксом и Ф. Энгельсом, делая подробные записи в тетради. Эти записи очень пригодились мне.
Предварительно, до городского партийного актива, эту лекцию я прочитал студентам, а затем преподавателям института. 14 марта в одном из клубов города собрался партийный актив. Совещание открыл секретарь горкома партии вступительной речью. Был избран президиум совещания, в который избрали и меня. Затем я сделал полуторачасовую лекцию. Было задано ряд вопросов, на которые я ответил. Секретарь горкома партии положительно отозвался насчет моей лекции. Через день меня вызвали в Крайком партии и предложили поехать с этой лекцией в Кемерово. Я поехал, и прочитал лекции для актива города и на двух крупных предприятиях.
В то время в Кемерово после окончания Московского Политпросвет института работал заведующим Гороно Трофим Куприянов. У него я и жил пять дней. Он по-товарищески сказал мне, что лекция моя положительно оценена слушателями.
194-195
Кемеровский горком партии в моей путевке, которую я получил в Крайкоме партии, дал положительный отзыв о лекции. Я, вполне удовлетворенный, вернулся в Новосибирск.
Скажу, что лекции и жизни и деятельности К.Маркса и после этого я читал много раз, работая в Сибири, а затем в Белоруссии. Я, конечно, дорабатывал ее. Но в основном было то, что мною было подготовлено в 1933 году. Эту мою лекцию можно прочитать в большой тетради «Письменные работы» (Отсутствует). Там же подшита моя статья «Основоположник научного коммунизма», помещенная в Брестской областной газете «Заря» 14 марта 1948 года. Тогда я работал секретарем Высоковского райкома партии, Брестской области.
На странице данной тетради я обещал написать, почему не сохранилась у меня моя письменная работа «Категории материалистической диалектики». А получилось это вот почему.
Мой друг Ленька Гладышев в связи с продолжением его семейной драмы вынужден был просить Крайком партии, чтобы его освободили от работы секретаря партийного комитета «Сибкомбайн» и направили в район. Просьба его была удовлетворена. Он был направлен в один из районов секретарем райкома партии. Когда я стал преподавателем и заведующим кафедрой института, он сдавал дела парткома. Вскоре на его место прибыл откуда-то, кажется, из Москвы, один партийный «деятель» с русой бородкой, подстриженной клинышком. Хотя партийная организация нашего института не входила в поручение парткома, но, поскольку институт был близким соседом «Сибкомбайна», и, поскольку, последний являлся базой для практических занятий студентов института сельскохозяйственного машиностроения, то руководство института держало очень тесную связь с руководством завода.
196-197
Вскоре после прибытия нового секретаря парткома я познакомился с ним. В разговоре со мной он говорил, что тоже где-то и когда-то изучал философию. Как-то в разговоре он даже выказал свое желание, когда-нибудь прочитать для студентов лекцию на одну из тем. Я охотно согласился предоставить ему эту возможность. Договорились даже о теме. В беседе зашла речь о том, на какую тему я писал письменную работу, будучи аспирантом Комвуза. Когда я ответил ему, он пожелал познакомиться с этой моей работой. Я охотно дал ему ее. Дал, а обратно не получил.
Я не случайно назвал этого товарища, деятелем в кавычках. Он оказался таковым. Меньше работал, чем находился дома, якобы, болея. Я бывал у него на квартире во время его болезни, вел с ним разговор на философские темы. Но не замечал, что он уж таким больным является, что не может выйти на работу. Поскольку мы договорились с ним о его лекции для студентов, и намеченное время приближалось, то я и заходил к нему, интересуясь тем, как он готовится. Но он не готовился, тоже ссылаясь на болезнь. И вот как-то он попросил меня, чтоб я для него «набросал основные вехи лекции».
198-200
Это означало, что я должен написать для него лекцию. «Эге, вот ты какой деятель». – подумал я. Но ему ничего не сказал, а только отказался «набрасывать вехи». Ушел от него, забыв взять свою работу «Категории материалистической диалектики».
Я раньше не любил, и сейчас ненавижу тех людей из руководителей, больших и малых, которые ленятся поработать, пошевелить своими мозгами, чтобы подготовить доклад или выступление самим, а читают то, что им напишет кто-то, выдавая за свой труд. Есть даже такие мудрецы, которые большие статьи, написанные кем-то, помещают в газете и даже в журнале за своей подписью, и без всякого зазрения совести получают за них гонорар, не делясь даже частицей его с тем, кто написал статью.
Видимо, кто-то и где-то допустил ошибку, направив этого товарища в Сибирь секретарем парткома «Сибкомбайна». Потом эту ошибку исправили. И он уехал из Новосибирска. А уезжая «забыл» вернуть мне мою письменную работу. Может быть, где-нибудь он выдал ее за свой труд.
Я уже писал, что Катю Гладышеву устроили на работу на «Сибкомбайн» и дали ей квартиру в Соцгородке не далеко от нашей квартиры. В Соцгородке жил с семьей давнишний наш знакомый Андрей Танарин. Завелись еще знакомые. В свободное время мы собирались, и весело проводили его. Часто получалось так, что водки было сверх достаточно (водка продавалась без ограничений), а на закуску были только капуста и картошка. Хорошо если к ним был еще и хлеб. Но мы не унывали.
Прошла суровая зима. Наступила весна 1933 года. Март, а затем и апрель. А разгар Сибирской весны – май месяц Я с семьей проводил не в Новосибирске, а далеко от него. Я опять сменил место жительства и характер работы. О том, как и почему это получилось речь пойдет в следующей тетради №9.
Адам Петрович Фомичёв. Тетрадь 8
© Copyright: Сергей Дрозд-Савчук, 2018
Свидетельство о публикации №218110600101
Свидетельство о публикации №218110600101
Рецензии