Такие держат путь - по головам

                (рассказ)
               
          « И кто мог такое выдумать, будто человек напрочь забывает то, что ему надо забыть, из жизни вычеркнуть, в силу обстоятельств, или вдруг возникшей неприязни, или …  да мало ли ещё чего. Ложь это, неправ-да-а-а, не вы-черк-нуть, не за-бы-ыть…»– мучительно выговаривал себе стареющий Иван Ильич, вставая на зорьке после очередной бессонной ночи.       
         « А был когда-то – красавЕц-мОлодец! У –  у –  ух!!! Первый парень на деревне, а потом и в городе», –  как плеснув масла в огонь, добавил себе горечи старик, с трудом переставляя ноги к спасительнице-лавочке во дворе.      
               
                ***   
          Послевоенное подростковое поколение рано становилось взрослым: из зрелой молодёжи с фронта вернулись единицы, а молодых-то вдовушек сколько… Вот и пошли куролесить «малые мужички», от чего вновь появилась на деревенской улице босоногая детвора…
          Не без вины тут и Ванька Бездолгов. Как-то соседка Надя Дашина, бездетная солдатка двадцати с небольшим лет, сказала ему: « Вань, скоро у меня будет дитя, твоё…». 
          Ошалелый от новости Ванька мгновенно стал соображать, как ему спасаться от беды…  И придумал. Выследил, когда она пришла на реку со стиркой. Бесшумно подобрался из-за кустов ивы и ногой толкнул её в глубокий омут. Убежал.      
          Надя умела плавать, но попала в неожиданную речную воронку, барахталась долго, изо всех сил – выбралась на берег. Поняла, кто это был, хотя и не видела. На следующий день виду не подала при встрече с ним. Молча прошла мимо.             
          На беду ли, на счастье ли –  пятнадцатилетний Ванька попал в ФЗО (фабрично-заводское обучение). Овладел профессией токаря. До армии успел самостоятельно поработать на станке, обучаясь в вечерней школе. Аттестат. Девятнадцать – военкомат. Армия.
          Про Надю не вспомнил ни разу. Зачем? И она не давала о себе знать. Словом, забыл Надю Ванька, вычеркнул из памяти навсегда. Новых близких отношений с девушками не заводил. 
          После армии закончил университет, факультет журналистики.  Получил направление в одну из областных газет, где освещал вопросы промышленных предприятий. Знал все заводы, их руководство, работу КБ, задачи, успехи коллективов… Через три года «службы пера» – кандидат в члены партии. Через год – принципиальный, морально устойчивый коммунист Иван Ильич Бездолгов. И главный редактор газеты…               
         «Ну вот, Бездолгов Ванька деревенский, ты и вскочил на достаточно высокую ступеньку, играючи сковырнув с неё главреда – раззяву, любившего распахивать передо мной свою душу, всё поучавшего, как не обидеть человека коммунистического труда, от которого зависит благополучие всего общества … Сам же (оба были простыми туристами) за границей лихо травил анекдоты про «царя-батюшку генсека и его дом престарелых» да про «стаю дворняжек с вождём на ошейнике» ,
то бишь про пионеров и комсомол… По возвращении домой накатал на шефа-анекдотчика «телегу» куда следует – сковырнул (пусть теперь ищет место рядового», – радовался свеженький главред, разбирая детали своей удачи.
          « Забыть сию удачу и двигаться дальше, к примеру… в любое центральное издание. А для пущей важности, для прилику, надо, чтоб рядом плелась какая-никакая бабёнка (холостяцкое положение может и опустить на землю…» – рассуждал Иван, только что утверждённый обкомом на должность главреда.   
          Так и сделал. Женился на своей секретарше Тане, старше его на двенадцать лет, с тем расчётом, чтоб не обзаводиться детьми. Иногда брал её на важные рауты, подчёркивая тем самым свою неуязвимую положительность. Но чаще она караулила их пустую бездетную квартиру из четырёх комнат, не очень страдая от его отсутствия: давно осознала своё положение-приложение 
к Ваньке  (за нескрываемую им хамовитость обращалась к нему не иначе как: Ванька, а Вань …)    
          Внезапно, в свой шестьдесят второй день рождения, ушла Таня: званая, нет ли, гостья-смертушка пожаловала к ней, одиноко сидевшей у окна с двумя тёмно-бордовыми розами в руке, преподнесёнными самой себе накануне… 
          Иван как-то в спешке похоронил жену, не прочитав даже её диагноз, да и забыл, где могила. 

                ***
          В народе слышишь: «Время – дело такое: кому-то – пусть немножко, но радости, а кому-то – удары за пакости». Умный народ: будто ждёт-подкарауливает бездолговых, безродновых, бесчестновых…       
          Удивились вдруг коллеги, но так и не поняли, как Иван Ильич оказался главным в одной из столичных газет (за кулисами перешёптывались, будто помог «утопить» одну газетную «шишку»). Вскоре и там расчистил себе поле «успешности», целясь на главную газету страны.
          Конференция журналистов. Редакторы газет и рядовые труженики пера, сменяя друг друга, говорят о том, чем живут их газеты, журналы, как освещается жизнь тружеников своего края.         
          Бездолгов, сидя в перовом ряду зала, меньше слушал, а больше мысленно вёл-прокладывал тропинку к очередной ступени карьерной лестницы: «… если с этим я обойдусь так, а с тем – этак,      то кресло Главного пошатнётся…   тут-то я и…»   
          Вот на трибуну вышла молодая женщина, статная, с копной курчавых тёмных волос, с чёткими бровями, такими же, без ваксы, ресницами вокруг глаз, чуть с горбинкой нос… 
          Иван вздрогнул: «… нет, не может быть. Мало ли на свете похожих… например, на меня. Да и не могла непутёвая деревенская Надька довести до ума ребёнка, вывести в люди…» Но тут же шёпотом обратился к рядом сидящему: 

 – Вы не знаете, кто это так щедро говорит о нравственности молодёжи, о семье, о
   школе?   

 – Так это Мария Доброва, из молодёжного журнала. Между прочим, умница,
   талантливая. Слышал, что семья у неё счастливая, муж писатель, двое сыновей…   

          Тут в зале, почти хором, раздалась просьба: « Маша, почитай свои стихи!
Пожалуйста!» 
          Маша, кивнув залу в знак согласия, прочла стихотворение-шутку о школьниках и ещё одно об уже ушедшей родной бабушке –  строки сердечные, грустные.   

 – Ещё! Ещё! – просительно раздалось из зала. 

          Мария, глянув на президиум, сказала: «Ещё минутку…»  И не сославшись на ЛГ, прочла:      
               
                Не успел отец мой стать отцом:
                Со свадьбы проводили всем селом         
                На страшную с неметчиной войну. 
                ( Я сколь живу – и столь её кляну)   

                Но вечен свет – и вечна жизнь на нём:         
                Подросток вдовушку сразил огнём…             
                С тех пор вдова не ведает о нём, 
                И дочь его не ищет днём с огнём…   
                ................................. 
                Давным-давно подросток – беглый дед.               
                Ужели спит ночами? Любит свет?               
                … Такие держат путь – по головам.   
                Судьёй себе на старости – он сам.               

           В зале – тишина, а потом – дружные, долго не стихающие аплодисменты   (аудитория не ошиблась, восприняв строки автора как исповедальные…)  И только Иван Ильич не аплодировал – руки словно отнялись, а мозг отказывался воспринимать происходящее…      
           По дороге домой, в необжитую холостяцкую квартиру, Иван впервые невольно, как бы со стороны, взглянул на свою полсотню с плюсом прожитых лет: « …Судьёй себе на старости – позвольте…   Виновата всегда баба, я-то причём… да и забыл давно про дуру деревенскую. Но вот любимица аудитории Маша… откуда у неё талант к стихам? Впрочем, я тоже в молодости этим грешил. Но у неё это идёт легко и профессионально… Не знает: я тут был, видел, слушал…  Хватит. Не вспоминать –   и баста!»               

                ***               
            В Главную газету Бездолгов таки втесался, но главредом стать не успел: времена стали круто меняться. А смысл предательских  слов «перестройка», «консенсус», чем пестрила каждая газетная полоса,  приближался к своему концу. К началу 90-х в газетах, да и в тране, наверху, пришли к такой «расстройке», что – никаких взаимопониманий. Разброд.   
            Вот тут-то и выскочили из бандитских нор чубайсята, гайдурята, ходорчата, да и всякая вороватая пронырня. И давай грабить народ при вседозволенности нетрезвого уральца… Народ-то и остался в чём мать родила.            
            И Бездолгов замахнулся было на газету, да не тут-то было. Её схватили грабители: им без печати – никак. Новая её задача –  лапшу густо месить да вешать на уши возникшей враз нищете. Бездолгову же показали на дверь: мол, пора на пенсию. Ушёл, хотя о ней не помышлял. 
            И поползли его пустые дни, как мука несусветная: ни дел, ни хлопот, ни о ком забот. «Но почему-то вдруг ноги, руки стали слабеть, сердечные перебои пугают. Страшно. За что мне это?» – затревожился Иван Ильич, вдруг осознав уже не поправимое своё одиночество.
            Бессонными ночами он в который раз проходил стёжкой мелькнувшей жизни. Оказалось, ничто не забыл. Всё не просто вспоминается, а расплетается до последней ниточки, что шла через чью-то судьбу, через чьё-то сердце, так и не связав его, Ивана, ни с кем.
            «Стёжка-дорожка, скольких я растолкал по обочинам твоим… не только сослуживцев, но даже мать своего родного дитя… просить у всех прошения – дней оставшихся не хватит, да и простят ли…» – заключил слабеющий Иван Ильич, настойчиво заставляя себя выйти во двор на свежий воздух.               

                05.11.2018 г.