Как в России за хлебом ездили 5

               Из цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"





                Россия, 1919 год



…Кошкой с вагона на тендер, с угля  -  в будку, процарапался Юрчук.
Увидев его, Захар, молча, обтирая  тряпьем руки, кивнул на брошенный пониклый пулемет.
- Да я на часок только сбегал – в тишок голову приклонить… а то от ветра  в глаз уже и зрение не попадает…-
- Ты, Сеня, оружие в одиночестве не бросай, найди себе сменщика, второго номера… Лёню, вон, китайца… или деда… Савкова... 
 - Ха!.. Дед-то, Савков, слышь, что там в вагоне вытворяет – сбегал по крышам к мешочникам, выменял за кальсоны гитару, навязал на ней бант из твоей, Захар, остатней кумачовой рубахи и всю ночь, зараза, спать не давал – романсы  гнусавил, все какие-то  кости виноградные в теплую землю зарывал… Мы-то  не спамши – чуть самого его вместе с его костями не зарыли… А баба-то от    музыки губы распустила, плачит-рыдает… А дед, сухоребрый храпоидол, слюной исходит, да ей прямо гайки вкручивает –  и как он весь мир на паровозе проехал и везде революцией буржуев прямозакишочил,  и  какой он здесь, дескать, самый после Захара полуначальник, и за разверстку он, дескать, только перед самим Дзержинским будет ответ держать…
 - Ты смотри, подлый таракан какой – еще и бабу  обгуляет… по-стариковски…  - расстроился почему-то сердцем Захар.  - Ну что за змей такой, индевец – как человека к себе пригласили… хоть и после гранатного взрыва, а он уже через день тут за комиссара винтом ходит…
- Как пить дать – обгуляет!.. Это кого же мы тогда товарищу Дзержинскому предъявим?..
 - Ну-ка смени меня, Юрчук… Ванька – китаец покажет, что делать…
- А ты куда?..
- Часового проверю… и к «полуначальнику» схожу…
Захар усталым телом выбрался из раскаленной паровозной будки на   
ночную прохладу тендерного угля, нашел полынный пахучий уборочный веник, скрупулезно обмелся, помогая себе ветром, и перепрыгнув на первый, командирский, звенящий гитарными переборами вагон, пошел по плавающей под ногами составной дороге.
Снизу дребезжаще неслось охальное:
                На Капказе есть гора
                Под горой лежит она
                А на ней лежит грузин
                Пирикачиват бинзин!
По мягкому валеночному стуку, глушившему и колесный     перестук, понятно было, что в вагоне еще и плясали.
Командир Семенов  ногами вперед вошел сверху  в вагон и сразу еще раз сердечно расстроился на открывшуюся перед ним происходящую картину.
Синим чадом исходила походная печка-жопогрейка, поверху которой  бойцы наладились печь лепешки из чекистской муки.
В углу, на снарядном ящике, заложив ноги кренделем,  наяривал на гитаре потный от восторга и  близости женского тела развратный старичишка Савков.
Лиходед, дрыгая ногами, тряс полосатыми кошачьими портками пе-ред важно наступающим на него высокими валенками Степкой Босых. Китаец Лао и матрос Еропкин, обнявшись по-буржуазному, держа во ртах  дымящиеся самокрутки  и похабно  улыбаясь мало-зубными ртами сильно пьяному и постоянно отпадающему от стены Трофимке Авгееву, ходили быстрыми кругами по вагонному помещению.
Это они танцевали.
А Броня Дзержинская, разрумянившись яблоком, сидела на диване напротив гитариста и  ела его песни ушами и глазами. Вот что было самым печальным для Семенова. 
К тому же, по непривычному  перегару цветами, Захар понял, что бойцы выпили тайной политуры или девичьего одеколона.
- Так… - вполголоса сказал Семенов, заглушая гитарные переборы «Барыни».
Танцующие бойцы на всем скаку остановились, и, заплетаясь в своих и чужих валенках, попытались сделать строевую команду «Смирно».
Авгеев окончательно упал у стены.   
Гитарный дед бренькнул сожалеющей струной.
Лепешки задымились послепожарными головешками.
Бронислава Дзержинская вскочила на сильные стройные ноги и вроде бы засмущалась.
- И куда дисциплину тут дели? – крикнул Захар. – На ночь и два часа! На ночь и два часа отлучился! Отлучился на ночь и два часа на паровоз – и что в отряде?.. Хлебный жор!..  Пьянство!... В музыку – пляски!.. В самое разблудство покатился мой отряд!.. Еропкин!.. Ты что с китайским товарищем вытворяешь?.. Вы что – два мужеложника?..
- Товарищ командир!.. –  шепеляво расстроился  матрос, - так шуткуем же… Опять же – лепешек закусили…
- Авгеев – где напился?
-  Так от лепешков же и заплохел… Шесть штук раз за разом употребил в утробу…Развезло с непривычного устатку…
Семенов махнул рукой.
- Так! Всем – укладку спать! И лепешки погасите…  А тебя, дед… смотрю – ты до баб бойкий, как окунь на крючке… еще раз брякнешь струнами - вместе с гитарой выкину на полном ходу!.. Еропкин!.. Для головного освежения, давай-ка, пройдись по всем вагонам… острастку, кому надо, дай…
Матрос, виновато подхватив винтовку, исчез из вагона. Бойцы, кашляя хлебным дымом, потянулись в ночлежный угол, зашуршали мешками с сеном, валенками и шинелями.
- Вы бы тоже ложились… – совсем расстроенным голосом сказал  Захар красивой девице.. – Вот тут… на диванчике… А то от вашего тела для бойцов полная провокация начинается…  Или на вас кагалом все бросятся после этих танцев или пристрелю кого-нибудь…
В ночном углу внезапно раздался пожилой всхрап с гитарным умолкающим аккордом –   дед Савков положил под старческую охальную головку музыкальный инструмент.
- Точно-точно! – крикнул аккорду Семенов. – Пристрелю и в гитаре похороню!.. Ходок канатский!
- Захар Дмитриевич, да успокойтесь вы… Садитесь вот сюда, напротив… чаю выпьем…   – и мягкая Броня потянула желвачного Захара за  кожаный рукав.
Захар поставил  полуведерный чайник на печку, достал из патронного ящика кружки. Понюхал.
- А одеколон вы им дали?..
- Так просили, так просили!.. Пожалела… Да и дала-то – всего кружек пять… шесть…
- Одеколона!?..
- А что? У меня его – четверть в саквояжике… Дяде Феликсу везу…
- Пить!?..  – обомлел до тошноты Захар.
- Ну-у-у, товарищ Семенов, вы уж совсем какой-то корявый пролетарий… Душится же! После бритья!
- Товарищ Дзержинский вроде бы как бы при бороде…
- Ну… я не знаю… в общем – подарок!.. Садитесь уже… чай поспел…Чай любите?
- Уважаю… - заулыбался Семенов. – Я, товарищ Бронислава, пуще всего люблю вот когда на сковородке картошку поджарят… на сале али на постном масле… а к донышку эта картошка поджаристая прилипнет… остаточки… Так вот эти остаточки  ножичком соскре-бешь!..  Эх, вкуснота!..
Бронислава весело засмеялась.
Начали чаевничать.
Бронислава отказалась от морковного, из кисета с патронами, предложенного Захаром. Достала свой, листовой, из китайской, тонкого железа, баночки. Духовитого,  наливного темно-красного цвета, необычайного для Захара, вкуса.   
Семенов под обгорелую лепешку залил в себя восемь кружек ароматного напитка, отмяк, пошел в разговор.
Нравилась все больше и больше ему красавица Бронислава – до холодной дрожи по над коленями. Слушает внимательно, глядит темными быстрыми глазами глубоко – прямо в  простую рабочую душу. Смешливый рот полуоткрыт – ты смотри - верит всему…
Вскоре перешли и на товарищеское «ты».
Тут Захар и дал полный словесный ход.
 Рассказал и про паровозы разных конструкций, и как глаза закатывала при тяжкой смерти жена Глафира, и почему он сейчас без рубахи с кожанкой на голое тело, и как сапоги чинятся, и каких он на ободранных лягушек сомов ловил, и как триппер за один час серной кислотой лечится, и как до революции пьяного попа в карты обыгрывал, а старух на кладбище пугал оживающим крестом.
Так интересно рассказывал, что в душевный обоюдный разговор стали с глупыми замечаниями отрядники вклиниваться и  пришлось им дать засыпающую команду.
Бронислава хохотала, чай пила маленьким сберегающими глоточками, не перебивала, а когда пришла ее очередь, рассказала Семенову удивительную историю необычайной своей жизни – беззаботное детство и юное девичество в семье бедного  польского станционного смотрителя, внезапный приезд русского красивого молодого офицера. Он – высок, строен: золотые погоны, черные усы. Она – волосы как смоль, алые губы, высока  и стройна.
 Закипела будущим несчастьем бурная любовь. Офицер обещал же-ниться, но скрылся грозовой ночью.  Затем -  скоропостижная гибель от  сердечной смерти  бедного чиновника-отца,  переезд в город и, сразу, умное счастье - подпольная  ячейка  РКП(б)!
Семенов слушал долгий рассказ молча, изредка сжимал кулаки, хмурился.  Хватался за маузер.
- А офицера, случайно, не штабс-капитаном Ртищевым звали?…
- Он!.. – распахнула глаза-вишни Броня Дзержинская – А откуда, ты, Захар,  его знаешь?..
- Догадаться нетрудно… - зажал в стальной перекус желваки Семенов: -  Убегать он, кобелина золотопогонная, мастак… Эх!.. Знала бы ты…  Да… Ты смотри, какие жизнь   путя закручивает!...  На Крыжапели-станции все наши судьбинушки и сошлись…
- Да о чем ты, Захар?..
- Я о такой женщине, как ты, товарищ Броня, и о такой страшной женской беде только в романе «Седьмой кинжал графа Розендаса»  читал… - размякнувшим голосом проговорил Захар, влажно глядя на черноглазую голову в алой косынке. -  Только тогда, на горе наше – партии родной там не было… И погибла та женщина, без поддержки нашего коммунистического плеча, как последняя прошмандовочная и гулящая уличная проститутка… «Теряя нежность девичьей красы…»
- А я – красивая?
Захар как удар под дых получил, но сдержался и ответил  достойно:
- Лучше для меня и не бывает…  Вон, ухи-то у тебя… на самом лице – словно пельмешки малые… И замес у тебя – фигурный…
- Захар, а ты меня паровоз научишь водить?
- Да… Броня! Да я!.. Да за три дня ты у меня все паровозные механизмы превзойдешь: и котел и ходовую часть, и арматуру!.. Очень чисто будешь машину водить!.. Что ты!.. Вон дед, дурак-дураком, а за два часа с топкой разобрался! А ты!..
В углу вновь тренькнула гитара и  донесся сонный голос:
- И часа хватило… сейчас уже в легуляторе  понятие есть…
- Дед! Закрой поддувало!..- коротко усыпил неспящего  Захар. – А то ногой - просифоню!