На пути

                На пути.
Какая жара, разве можно работать в такую жару? Начало июня, а термометр даже ночью не опускается ниже отметки 30. На небе не облачка, воздух сух и раскален. Это не наш, это степной воздух. Воздух наших предков. В Европе сплошные дожди, максимум 15 градусов, а у меня под окнами плавится асфальт. Не думал что такое возможно. Когда его положили? Кажется,  я учился тогда в старших классах, значит - лет 15 назад, а может и больше. В наших старых дворах редко что меняется, а если и меняется, то медленно, незаметно для глаза. Что изменилось с моего детства? Пожалуй, травы и прочей зелени стало поменьше, а так вроде все как было, так и осталось. Люди вот только сильно изменились, не похожи они на людей из моего детства. Озабоченные какие-то и по мелкому злые.
 А может я не прав, такими они были всегда, только ребенком я этого не замечал. В детстве мы все смотрим на мир сквозь розовые очки. Правда ныне не у каждого ребенка есть это розовое детство. Мне кажется, вот в чем заключается главное различие между моим и поколением, идущим, т.е. уже пришедшем, нам на смену. У всех у нас было детство. У кого светлое и теплое, у кого короткое и грустное, но оно было у всех без исключения. И мы не слишком спешили с ним расставаться, и становится взрослыми, это я помню точно. Сейчас же, среди них считается – чем короче у тебя детство, тем лучше. А если у тебя его и вовсе не было, то это просто замечательно, для них это как заоблачный, практически недостижимый идеал. Бедное потерянное поколение. Хотя почему потерянное? Не они, а как раз таки мы, считаемся потерянным поколением. И если быть с собой хоть немного честным, то нельзя не признать, что так оно и есть. Горькая правда. Всякая правда, все равно какая - большая или маленькая, имеет такое неприятное свойство – быть горькой.
А на счет жары все это ерунда. Не из-за нее я не могу писать. Раньше я и не в такую погоду, не отрываясь, сидел за компьютером по 5 часов к ряду. Жара это даже хорошо. У тебя нет причин, куда-либо идти, навязывать свое, никому не нужное и не интересное, общество. Даже на пляже, на берегу прохладной реки в такие дни невыносимое пекло. Поэтому  ты остаешься дома, и работаешь по 12 часов, потом прогулка, непродолжительный сон и опять за дело. Но сейчас это для меня по-своему заоблачный и недостижимый идеал. Я уже недели две, как ни написал и строчки.
 Я не могу больше писать, то есть не хочу. Вот и все, и никакая жара здесь ни при чем.

Я чувствую, как они набирают номер моего телефона, как электрический сигнал идет по проводам. Вот-вот раздастся нежная трель.
Уже третья неделя как я отключил телефон. Но сперва стало еще хуже. Они забеспокоились - не произошло ли со мной что-то ужасное и непоправимое? (Именно так выразилась моя мать, все в слезах влетевшая в квартиру). Если б можно было взять их всех и отправить на пароходе в кругосветное плавание. Или на необитаемый остров с годичным запасом банан.
Кто ж это такие – они?
Мои родители и родственники всех мастей, друзья, приятели и просто знакомые. И, наконец, она. Какое им всем до меня дело? Сколько раз я задаю себе этот вопрос? Сотый? Тысячный?
 Да, я забыл рассказать, чем закончилась история с выключенным телефоном. Буквально через день началось паломничество. Приходили по одному, парами, а то и целыми компаниями, в обществе совсем незнакомых мне людей. Курили, пили пиво, а кто напитки и покрепче, опустошали холодильник, и всячески выражали мне свое благоволение и безмерное беспокойство. Во-первых – о моем здоровье (ты такой бледный, что так много работаешь?); во-вторых – о критике моей последней изданной книги (не принимай всерьез), а так же того факта, что я всячески игнорирую своих друзей и родных (разве так можно). Третье, на их взгляд, наиболее важное. Тут некоторые опустились до негодования. Впрочем, это для них никогда  не было  слишком сложным.
Последней, словно чувствовала когда надо появиться на сцене, пришла она. С ее слов - совершенно случайно, просто выдался свободный вечер и она «смогла вырваться к моему Гомеру». Найдя меня в расстроенных чувствах, начала обхаживать мою непомерную, я это знаю, гордыню, ругала всех и вся, хвалила только меня одного. И  так далее и тому подобное. Закончилось все как всегда в постели. Странно, я люблю секс, и она очень привлекательна, даже красива, но каждая ночь наедине с ней, оставляет во мне неприятный осадок. Впрочем, девушка она не плохая, нравится моей матери. Но, последнее время, я становлюсь слишком подозрительным и задаюсь вопросом – неужели она хочет меня на себе женить?
 Раньше это еще никому не удавалось, правда, мало кто пытался. А если ей удастся? Ее жизнь такова, что без особого труда ей удаются все начинания. Да и мать моя последнее время как-то слишком покровительственно на нее смотрит.
 Сразу должен заметить – родителей я своих не люблю, но терплю до тех пор, пока они не позволяют себе слишком часто напоминать мне о своем существовании. Мать же, последние лет 10,  не может выкинуть из головы идиотскую идею, во что бы то ни стало меня женить. Идиотскую это если не сказать прямее и грубее. Даже от себя приходиться скрывать свои настоящие мысли.
После этой последней ночи с ней я перестал писать.
 Не могу и не хочу.
Дверной звонок я тоже отключил. Это, конечно, не спасет, у матери и у нее есть свои ключи, но на время это их удержит. О ком они все-таки беспокоятся? Обо мне или о себе? И зачем же я ей? Человек я не бедный, но и не так что бы богатый, известный, но не знаменитый, да к тому же прямо скажем не красавиц, в постели же, просто-напросто посредственен, или хуже того.
Дурак я дураком, другой на моем месте сделал все, что бы ни упустить такую, а я сомневаюсь, и всячески стараюсь избегать ее общества. Почему после ночи с ней я чувствую себя так, будто меня изнасиловали, и ни кто-нибудь, а  грязные уличные девки? Именно грязные и именно уличные. Царапины от ее ногтей на моей спине не заживают неделями.

Почему вместо того, что бы работать, я думаю обо всех этих гадостях, которые на поверку и гадостями то не являются, а так, нелепые домыслы. Что делать? Еще скажи – кто виноват? И в правду - что-то надо предпринять, продолжаться так больше не может. Сбежать от них что ли?  Сбежать как трус. Как последний трус – подсказывает кто-то изнутри. Да, я никогда не отличался воинственностью характера и предпочитал уходить от удара, чем лезть в самое пекло. Разве можно хоть что-то сделать с этой чертой моего характера? Никчемного характера – это опять гнусавит внутренний голос. Пускай гнусавит.
Сбежать так, что бы ни нашли. Но куда? Над этим надо подумать. К друзьям нельзя, к ним в последнюю очередь, только когда совсем не будет другого выхода, когда обложат со всем сторон. Так может к врагу? Но если они у меня? вот в чем вопрос. Наверняка есть, но о них я ничего не знаю.
Есть все-таки один человек, нет не враг, это было бы слишком сильно сказано, но с этим человеком я состою в несколько напряженных отношениях. Да и отношения эти, если честно, напряжены только с моей стороны. Он из нашей писательской братии. Как-то раз я читал одно из его произведений, оно не показалось лучше моих, возможно в чем-то уступало. Бульварное чтиво, стрелялка с элементами эзотерики. Народ любит читать такое в метро, держа книжку, в дешевом и броском переплете, перед собой на коленях.
Я давно не тешу себя надеждой, что хотя бы одна моя книга оставит хоть в одном человеческом сердце заметный след.
Я не верю, но все же наивно мечтаю о том, что одной из них выпадет счастливая участь пережить своего создателя. Мне не о чем больше мечтать.
    Самое смешное, то есть грустное, что книги, даже самые лучшие, людей лучше не делают. Но иногда случается чудо –  они становятся частью человеческого сердца, способного их понять и принять. Это чудо случается реже, чем падение метеорита.
Нельзя сказать, что я пишу откровенную белиберду, я стараюсь вкладывать в мои книги не слишком банальные, по крайней мере, для простых людей мысли. Но, увы, они, как были так, по-прежнему, и остаются,  далекими оттого, что б называться сокровищами мысли и кладезем языка.
Так вот, моя неприязнь, к Леониду Андреевичу (это его настоящее имя, а не авторский псевдоним), родилась не из-за непринятия мной его творчества, бог с ним с творчеством, все гораздо прозаичнее. Все из-за того, что он относится к редкой породе мужчин-красавцев, которых так любят женщины. И он не просто обладатель замечательной внешности, он при этом еще и чрезвычайно умен. Да и остроумен тоже. Этого нельзя не признать. И именно таких мужчин не любят неудачники  вроде меня.
Зависть всегда гадка и мелка.
Я никогда не нравился женщинам. Внешние данные, прямо скажем, у меня в лучшем случае средние (я склонен к полноте), и за всю мою жизнь никто не смеялся над рассказанным мною анекдотом, даже если он на самом деле был очень смешным. Как не парадоксально это звучит, но я, писатель, не обладаю талантом рассказчика. Окруженный  людьми, я предпочитаю молчать и как можно реже открывать рот, что бы, упаси меня бог, не сказать какую-нибудь очередную несуразность. Я являюсь главным специалистом по произнесению несуразностей. Это не смешно, когда смеются над всяким твоим словом. Вообще я подозреваю, что писать я начал только потому, что нормальная устная речь была для меня недоступна, а говорить все же хотелось. Вот я и начал говорить - сначала бумаге, а затем и компьютеру.
Так вот, разве может такое быть, что бы всех моих комплексов ни хватило для того, что бы невзлюбить человека? А ведь похоже на то, что Леонид, на самом деле, как минимум, замечательный человек. Ну не могу я быть к нему справедливым и все тут. Можете меня за это зарезать.
Где же номер его телефона. Сколько раз я ему звонил? Помню, как звонил дважды. Может больше? Да вроде нет. А вот он, наконец, отыскался. Набираю номер. А что если его не будет дома? Может, он укатил в свой родной и нежно любимый Киев. Вот незадача выйдет. Гудки. Взял трубку. Повезло.
И только тут я понимаю, с до чего дикой просьбой я звоню мало мне знакомому человеку. Ну, разве я не полный дурак после этого. Но мосты сожжены, путей к отступлению нет.
- Есть там, кто живой? - раздается голос Леонида.
- Есть. Это я. – Ответил, прямо скажем в невпопад. Впрочем, как всегда.
- Можно узнать подробности?
- Алексей Столяров.
- Ба. Да ты откуда такой? Пьян?
- По порядку: из дома, не пьян.
- Зря. А я, кажется пьян. Приезжай. Кое-что еще осталось.
- Дело есть.
- Тем более приезжай. Девчонок привози. Обсудим, - «обсудим» он выговорил раза с пятого.
- Ты пьян.
- А я  что тебе говорю.
- Дело немного дикое.
- На охоту что ли собрался, - сказал и рассмеялся собственной шутке.
- У тебя ведь дача есть.
- Есть.
- Она сейчас свободна.
- Свободна, - пару секунд он переваривал информацию и выдал,- так ты от своей, как там ее, Ирины, решил сбежать с… Ну ты и бабник.
- Сам бабник. Мне для дела надо.
- Какого такого дела?
- На лоне природы хочу набросать новый романчик.
- На лоне, это хорошо, - не понятно поверил Леонид или просто не мог отказать себе в шутке.
- Ключи дашь?
- По телефону не дам.
- А если приеду?
- Тогда будем гулять и еба…
- Так что с ключами?
- Приезжай. Адрес помнишь.
- Помню.
- А я тут пока звякну в пару мест.

На следующий день я, как не странно, проснулся без головной боли. Значит я все же с той брюнеткой, как ее звали… или другая… да и шатенка она вроде. А черт, какая разница. Все как на одно лицо. Жаль только, практически ничего не помню. С кем же из них двоих (или троих) я провел ночь? Ну и знакомые у этого Леонида. Что мы вчера пили? Спросите лучше, что не пили. И как он только так может, какое здоровье надо иметь. А солнце уже в зените. А внешние данные шатенки, кажется, не чем не уступают Ирининым.
Как можно понять, что женщина вам не подходит? Очень, я вам скажу, просто. Если вы не можете, к примеру, девушку Ирину назвать Иркой или просто Ирой, то все, здесь вам делать нечего. Я не разу не называл ее Иркой, не могу, всегда что-то останавливает, не позволяет. Казалось бы, что может быть легче, ан нет. Совсем я ее не люблю. И если быть честным, то она мне просто-напросто противна. Не знаю почему, противна и все. Точка.
Как же я оказался у Леонида? Случайно, что ли? Блин, вспомнил. Дача.
Так зачем же было столько пить? Ключ. Отдал он мне его? Начал шарить по карманам. А что если не дал или я потерял в этой кутерьме? Нашел. Связка ключей в заднем кармане джинс. Тридцать три ключа, а то и больше. Объяснял он мне, какой от чего? А ладно, на месте разберусь.
Кажется все. А где это я? Черт, да это же моя квартира. Чем мы вчера здесь занимались? Вспомнить бы. Можно было б использовать в сцене вечеринки на каком-нибудь чертовом астероиде с нулевой гравитацией.
Адрес. Взял ли я адрес? Я опять начал шарить по карманам. Нашел замусоленную бумажку. Туалетная бумага. Помню – мы с Леонидом в сортире, я держу его обеими руками за плечи, и что-то шепчу прямо в лицо, он стирает широкой ладонью брызги моей слюны, отрывает кусок туалетной бумаги и пишет на ней адрес. У него маниакальная привычка, всегда носить с собой ручку. Я раньше в душе смеялся над ней, теперь рад. Что же я ему такое тогда наговорил, что он тот час согласился дать мне ключ и адрес. Убей бог, не помню. Видно пробрало его, жалко меня стало. Странно, но я не испытываю к нему за эту жалость и тени озлобления.
Ладно, хватит разводить сопли. Ключи и адрес у меня есть. Надо собираться. А что с собой взять? Надо признаться, что я никогда прежде не ездил на дачу или куда-нибудь в этом роде один. То с друзьями, то с родителями, и все хлопоты по поводу, что взять с собой, а что оставить, всегда обходили меня стороной. Для этого есть или мать, или такой вот Леонид.
Начнем с туалетных принадлежностей. Нужны? Нужны. Далее продукты. Не более чем на сутки. Правильно? Ведь не в Сибирь же еду, должны там быть магазины. Что еще? Пожалуй, пару белья и все, не на все же лето я еду.
 Сумка, прямо скажем, получилась не очень увесистая. Да что я торговец скобяным товаром, что бы тащить на себе мешок? На дворе 21 век, как-нибудь продержусь.
Может оставить записку, что бы ни волновались? Уехал, мол, на дачу к другу, буду недели через три.
Нет, никаких записок, плевать. Пусть что хотят то и думают. Хоть в милицию обращаются, пропал, мол, любимый сын и известный писатель. Хватит, слишком долго вы диктовали мне свои условия.
 Вспомнил, Леонид предлагал мне в довесок ту шатенку. Вот болван, не согласился. Всегда упускаю такие возможности. В нормальной повседневной жизни, такая как она, пройдет по улице, не бросив на меня и взгляда. Даже презрительного.
Все, пора. Дверь на ключ. Запрыгнуть в лифт. Смешно сказать, сколько лет, а я именно запрыгиваю в лифт. У меня не слишком выраженная боязнь замкнутых пространств, поэтому в лифте я обычно стою с закрытыми глазами. Должно быть, со стороны в такие моменты выгляжу чертовски глупо.
 Первое что делает моя мать, когда навещает своего горячо любимого сына, это закрывает занавески. Сколько раз я ей объяснял, что зашторенные окна действуют на меня угнетающе, что я не могу писать в таком состоянии. (Это очень неудобно, но я  в состоянии писать только тогда, когда все в моей жизни хорошо и на горизонте нет и облачка, пусть даже самого маленького.) И что в итоге? Ровным счетом ничего, ее мнение нерушимо, так же как и ее серый, однообразный мир – не зашторенные окна выглядят нежилыми. Хоть режьте ее.
 На эскалаторах я тоже не научился ездить как заправский столичный житель.
Вообще, я человек, только время от времени склонный к самокопанию, но последнее время так и тянет порыться в своих мыслях и чувствах, как-то уж слишком тошно последние три или четыре недели. Похоже на то, что приближается кризис середины жизни. Но об этом позже, немного позже – еще надо добраться до дачи.
Взять такси или рискнуть воспользоваться общественным транспортом? Второе предпочтительнее, очень люблю потолкаться в переполненном автобусе, после, пожалуй, электричка, она будет лучшим из всех возможных вариантов.

До вокзала добрался без приключений. Взял билет и занял место у окна. Пока все оказалось не так и сложно. Примерно час пути. Как же все-таки обезображены наши пригороды. Человек привык гадить там, где живет. Просто противно смотреть в окно. А в детстве я так это любил.
Что за люди вокруг меня? Да, не повезло. Напротив женщина под 50, сама себя шире, с каким то тюком в ногах. Что там? Репа? Откуда берутся  вот такие «львицы»? На физиономии ничего не написано, кроме усталой скуки.
За ней парень под 20, длинные грязные белесые волосы, мутные, словно с перепою глаза, одет в потертую джинсу. Тощий, какой то. Наверняка наркоман. 
Дальше, еще скучнее и на порядок хуже. Старушки, одни старушки. Интересно, вот та, с бородавкой на левой щеке, любил ли ее кто, и любила ли она? Или ее жизнь так и прошла, между заводом и грядками. Не понимаю, как они умудряются так жить и в глубине душе оставаться довольными. Странные души. Народ, одним словом.
И хоть бы одна привлекательная девица. Может, пригласил бы ее. Нет, одно дело предложить, а совсем другое получить согласие. За Леонидом не то что пошла, а побежала бы, а мне только бы фыркнула в лицо. Ну и пусть. Больно надо.
Вот и моя станция. Мой новый дом. Полчаса я выяснял, в какую сторону мне идти. Объяснили, наконец, толком, понял. Три километра по грунтовой дороге и начинаются дачи.
Так, сейчас пол четвертого, к ужину должен поспеть.
Хорошо. Жарко. Только жара другая, не такая как в городе. И пахнет приятно: пылью, сухой травой и хвоей. Небо родное, не то, что сейчас можно наблюдать из моего окна. Вот она, долгожданная свобода.

Настроение мне порядком подпортил тот факт, что дачу я отыскал, когда уже начало смеркаться, то есть пол десятого. К тому времени я уже впал в тихое отчаяние и пришел к выводу, что никакой дачи нет и быть не может. Метафизически доказать ее существование не представлялось мне вероятным и возможным. Хотелось сесть и заплакать.
Ведь живут здесь люди. Должны же они знать, где такая то улица, и такой то дом. А ведь не черта не знают. Десять раз я проходил мимо нужного мне дома и … не хочу об этом вспоминать и думать. Так вот ты где, мерзавец этакий.
В рюкзаке остались одни консервы – именно этот факт пугал меня больше всего. На природе, как это обычно у меня бывает, разыгрался аппетит, и я не заметил, как умял дневные запасы. Рассчитывать на то, что в домике окажется какая-то еда, не приходилось. Значит, завтра утром придется поголодать.
С такими унылыми мыслями я попытался подобрать ключ к калитке, правда, как показала история, без особого успеха. Кажется, я перепробовал их все по несколько раз. Так. Последняя попытка. Или-или. Один подошел. Я с недоумением смотрел, как он входит в замок и медленно, со скрипом в нем проворачивается. Значит не все еще кончено, и ночевать, по крайней мере, сегодня я буду под крышей. 
С входной дверью все оказалось куда проще. Не раздеваясь, я опустился в объятья старой, продавленной кровати. Цивилизация, что мы без тебя?

Как ни странно спал я в ту ночь хорошо, просыпался только раза два или три, прислушивался, как под полом скребутся мыши, и сразу засыпал опять. Обычно, в первую ночь на новом месте, я не могу спать, чужая обстановка, другие запахи и чувство что ты не у себя, мешают расслабиться, не о чем не думать и забыться во сне. Но видно на этот раз я слишком устал. Через минуту уже спал.
Проснулся рано, не было и семи. Немного хотелось есть, но в магазин идти еще, пожалуй, рано. Решил обследовать дом. Он оказался вполне обычным. Наверняка достался Леониду от родителей. Две комнаты. Одна побольше, другая поменьше, вроде как спальня, кухня и маленькая веранда. Старая, ветхая мебель, выгоревшие и потрескавшиеся обои. Репродукции Репина. Чердак, лестница поскрипывает, но вроде крепкая, и меня выдержит.
 Сколько хлама. Меня еще в детстве удивляло, почему на чердаках скапливается так много ненужных вещей. Их что, жалко выкинуть, или с ними связаны дорогие воспоминая? Скорее всего, тому виной слепой инстинкт накопительства и крестьянская скупость наших предков.
Открыл шкаф. Да, никогда не видел столько тары из-под водки. Если только в приемном пункте. Это все Леонид или часть досталась по наследству?
А, в общем, то, что нужно. Жить можно и нужно, как любит говорить один мой знакомый. Пора и за продуктами.
 Магазинчик отыскался быстро. Вокруг него уже кучковались подозрительные лица с помятыми физиономиями. Прошу прощения за невольный каламбур, и меня изредка навещает остроумие. Оценивающе меня осмотрели. Денег просить не стали. И правильно сделали, не терплю этих неудачников. Как можно пить с утра до ночи, вместо того, что б хоть что-то предпринять во имя облегчения своей участи. Выродки. Субпассионарии.
В магазине выбор был невелик, но голодная смерть грозить перестала, ее призрак скрылся где-то за линией горизонта. Проходя мимо алкоголиков, заметил что-то знакомое. На секунду остановился. Неужели? Ни за что б не поверил, если б кто сказал. Светка Быстрова, то есть никакая не Светка, а Светлана. Первая красавица нашего курса, как я по ней сох, хоть и знал, что на меня, такого мямлю и слабака, она не за что не обратит внимание. Как-то раз, Светка в шутку сказала, что если на планете останемся только мы двое, то мне все равно ничего не светит. Шутка конечно. Но в каждой шутке есть…
За всю свою жизнь я не встречал девушки красивее. Умна, обаятельна, весела и добра. Редкость, как прекрасный брильянт. А как я презирал себя за то, что не мог заставить себя подойти к ней, и просто, без каких-либо с моей стороны задних мыслей, пригласить к себе на чашку чая или в кафе, поесть мороженного. Она очень его любила.
За сколько ее теперь можно купить? За бутылку? А может стакан? Или Светка теперь отдается просто так, первому встречному, тому, кто ее еще захочет. Что жизнь делает с людьми. В грязных обносках, со слипшимися волосами, а ее лицо, разве найдутся слова, что б его описать? Серое, одним словом.
Я повернулся и быстро пошел, был шанс, что она меня еще может узнать.

После завтрака мне предстояло решить, чем же собственно я буду заниматься эти несколько недель. Писать по-прежнему не хотелось, а занять себя чем-то надо, не лежать же целыми днями на продавленной кровати.
Первое, что я решил сделать, это провести генеральную уборку, не могу же я находиться в сердце такого бардака, даже без учета того, что здесь мне, возможно, предстоит провести не одну неделю. На чердак я решил не лазить, не имею я права распоряжаться не принадлежащими мне вещами. Дальнейшее я решил предоставить случаю и моей никогда не засыпающей мысли. Что-нибудь придумаю, а пока – труба зовет.

К вечеру домик стал похож на жилой, но какого труда мне это стоило. Если б я знал, то, пожалуй, и не решился на такое. Семь потов, семь… и что там еще? Не помню. Где-то в районе почек болела спина и впервые в жизни, мучила отдышка. Зато теперь здесь можно жить.
 Вечером, после ужина, решил прогуляться. Останавливало одно – боязнь заблудиться. У меня напрочь отсутствует пространственное мышление, я на полном серьезе могу заплутать в трех соснах. Преодолев неуверенность, я вышел за калитку.
Метрах в трехстах виднелся лес. Пожалуй, туда. Сколько сейчас? Посмотрел на часы, не было и 8. Стемнеет часам к 11. Времени более чем достаточно. Из соседнего домика, окрашенного в смешной салатный цвет, доносилась музыка. Неужели Led Zeppelin? Странно было слышать эту музыку в вечерний час на просторах матушки России.
 А вот и лес. Захламлен, конечно. А что я думал увидеть? Глупо, но все же надеялся, что не увижу в вытоптанной траве пластиковые бутылки, битое стекло и пакетиков от чипсов. Иду в глубь леса. Чем дальше, тем чище. И на душе становится как-то легко. Где сейчас Ирина? Чем занята? Подсчитывает барыши с очередной сделки. Сделки с совестью, хотел добавить. Я уверен, что она именно сидит на своей шикарной кровати, в своей шикарной и холодной квартире и вечерами пересчитывает деньги. Ее руки при этом, мелко дрожат. У нее всегда дрожат руки, когда она держит пачку банкнот. Я не разу не спрашивал о ее прошлом, а она сама вроде и не хочет рассказывать. Но меня не оставляет ощущение, если о бедной Светке можно сказать «из князей в грязь», то об Ирине наоборот. Из какой подворотни она выплыла? Где ее корни?
А жалко Светку. Наверное, в ее жизни произошла какая-то катастрофа, погубившая ее. Ведь человеку просто не дано силы преодолеть некоторые вещи, как бы ты ни был силен – это просто ломает тебя, и ничего нельзя сделать. Не хочу верить, что она просто тихо и мирно спилась, день за днем опускаясь все ниже и ниже. Теряя человеческий облик, превращалась в живого мертвеца. Должна же быть причина. Любовь, например. Возможно  ведь, что  любовь так сломает человека, что не захочется больше жить. Потому что незачем больше жить. Она могла так любить, я думаю, ей это было дано. Этот дар и мог ее погубить. Я хочу верить в это. Если не в это, то во что же тогда верить? В то, что водка лучшее, что нам может предложить жизнь?
А я никогда так не любил. Всегда боялся. Многого боялся. И что внешность у меня не геройская, и что… да что об этом.
Сильнее всего я боялся, что обману. Не специально конечно. Завоюю замечательную девушку, уверю, что буду любить до могилы, разрисую ей этакий рай на земле, а на следующий день станет она мне абсолютно безразлична. И даже ненависти не будет. И самое мерзкое – я уверен, что именно так оно и будет. Куда уж мне со своей честностью любить. И только непонятно, зачем я все-таки Ирине? Почему я по-прежнему хоть кому-то нужен? Или это не я нужен? а что-то во мне, о чем я и не подозреваю.

В лесу хорошо. Я сидел под сосной и наблюдал, как по опавшей коре бегают, суетятся муравьи. Как мы похожи на них. Все спешим куда то, боимся не успеть, а жизнь тем временем идет, словно и не замечая нас. Вот я давеча начал говорить о кризисе середины жизни. Забавно, теперь мы все психологи, и по жизни и с дипломами под мышкой. А что от этого меняется? Ну, знаю я об этом пресловутом кризисе, и что с того? Предотвратить я его не могу, бороться с ним тоже. Вот и получается, что знание наше бесполезно, мертвым грузом лежит на нашей душе. Таковы мы, люди 21 века.
Птица поет. О чем она может петь? И что значит петь? Я пою только когда мне плохо. Когда хорошо обычно молчу и не высовываюсь, потому что знаю – раскрою рот и на этом все хорошее закончится. А почему поют птицы? Забавно, у ученых на этот счет наверняка давно сложилось единое мнение. Но что эти книжные черви в этом понимают? Почему некоторые арии «Кармен» оказывают такое воздействие, что кажется – живешь ты только в те немногие мгновения, когда окунаешься в эти звуки, такие страстные и, не по-русски, упоительно горячие.
Эти звуки не принадлежат птице. Похоже на то, что я стал невольным свидетелем свидания в лесу. И даже не свидания, а нечто большего. Неясные шорохи, приглушенный смех, мягкий звук упавшего тела, возня и стон. Я им даже завидую. Постараюсь отползти в сторону и не мешать, хоть и трудно это будет сделать, они слишком заняты друг дружкой. Может  эта короткая летняя ночь единственное, что имеется у них в распоряжении. Завтра наступит для них слишком быстро. Оно всегда наступает раньше, чем ты ожидаешь.

Я лежал под сосной и смотрел в темнеющее небо. Как хорошо побыть одному, выкинуть из головы всех кого знаешь или тех с кем еще только хочешь познакомиться, пусть в этот вечер весь мир катится к чертям, я один, совсем один в этом мире…
…Как это не прискорбно, но надо возвращаться. Свои шансы найти в темноте дорогу обратно я оцениваю как нулевые, поэтому надо поспешить.

Дорогу назад я нашел не сразу, но к своей гордости, все-таки нашел. А вот с домом дела обстоят значительно хуже. Я и номер то его умудрился позабыть. То ли 55, то ли 45. А может 32?
Стемнело.
Кажется, на этот раз все же предстоит  ночевать под открытым небом. Ерунда конечно, можно вернуться в лес, он особенно таинственен в ночные часы. Буду  слушать тишину и незаметно засну на ложе из мягкого мха. Что за лирика. А во сне что-нибудь, то есть  кто-нибудь, заползет в ухо или еще куда. Нет, лес отменяется. К людям надо. Просить помощи и приюта.
Почему мне так весело? Кислородное опьянение что ли? Серьезней надо как-то быть.
 В домике на право горел свет. Постучался в дверь. Открыла женщина. Нет, девушка, привлекательная.
- Добрый вечер, - начал я.
- Скорее ночь, - похоже, я ей помешал, в разговор она не слишком желала углубляться. Что делать? А была, не была.
- Вы еще не знаете, но мне сегодня предстоит у вас ночевать.
- С чего бы это?
- Я потерялся, но, кажется, успел найтись.
- Вот и хорошо. Идите своей дорогой.
- Я уже пришел.
- Нет, вы ошиблись. Вам налево и еще раз налево.
Она закрыла дверь. Ну не рваться же силой? За кого она меня приняла? За деревенского дон Жуана? И пусть. Как она сказала – налево и еще налево? Так и сделаю, а если утром найдут мой изъеденный волками труп, то пусть знает, именно она была виновницей  безвременной кончины очень известного, да что там скромничать – гениального, писаки.
Чертовщина какая-то. Мой дом. Точно мой. Она что колдунья? Или привиделась? Я, как кандидат философских наук (хотя какая из философии наука, ума не приложу), материалист и атеист, должен с легкостью отнестись к тому факту, что незнакомая девушка указывает правильную дорогу заблудившемуся в ночи путнику. Случайность, в жизни и ни такое бывает. Пускай сегодня случай работает на меня. А теперь спать. Спать и видеть сны.

Как я и заказывал, той ночью мне снились сны и притом одни лишь странные. В начале похищение сабинянок. Только сабинянки были не совсем сабинянками, а мускулистые спортивные девицы с загорелой и лоснящейся кожей, на спортивных велосипедах. Я схватил ту, что была впереди всех, и понес ее вместе с велосипедом. На кой черт он мне сдался.
Дальше - хуже. Мне привиделся вход в ад. Нора, из которой полыхало кровавым, и дым, больше похожий на утренний туман. Я стоял у входа и видел картины. Как жаль, что я не художник (совершенно не умею рисовать), Босх смешон по сравнению с тем, что я видел. Представьте ужас, смотрящий вам в лицо, в полушаге от вас, но вам не страшно – это не ваш ужас и не ваш ад, ведь перед вами предстали картины чужого страдания.
А перед пробуждением приснилось самое интересное. Сам ад и люди в нем, только они не знают что это ад, они родились в нем и никогда его не покидали. И Силы играют с ними, а за спиной ухохатываются до колик.
Я был главным действующим лицом. В аду есть старая легенда, где-то, скрытый от глаз, находится предмет, дарующий свободу, и несколько человек, во главе со мной, отправляются на его поиски. Что только нам не встречалось на пути, каких чудовищ я не перевидал. В легенде говорится, что предмет спрятан от человеческих глаз и что он находится, чуть ли не перед самыми глазами. Это загадка, и мне предстояло ее разрешить. И я сумел. Мы забрели в старый, заброшенный храм неведомого Бога, в нем был полуразрушенный алтарь, не похожий на привычный алтарь – мозаика на полу, вся покрытая тусклым золотом. Что значили эти символы я так и не смог понять. Я воспарил над алтарем и взглянул вниз. По краям мозаики бежал едва заметный, но в тоже время, яркий свет, а самом ее центре, словно солнце, что то сияло. Я понял – поиски завершены. Я спустился и увидел кристалл. Теперь он не испускал свет, и с виду был похож на обычный. С ним мы вернулись домой. Нас встречали как героев, мы и были ими – никогда и никому не удавалось то, что смогли мы. Долгожданная свобода вот-вот будет обретена. Я стаял в стороне, и мое сердце переполняла радость. Но вот со мной стало происходить что-то непонятное. Я стал меняться. Стал выше ростом и шире в плечах. Я почувствовал, что меня переполняет гордость, нет, не правильно – гордыня и презрение к этим тварям. Я засмеялся, и это уже был не мой прежний смех. Я увидел себя глазами окружавших меня – в черных одеждах, источающий темное сияние. Отдайте эту безделушку. Она вам ничем не поможет, но она дорога моему сердцу. Я опять рассмеялся. От звука моего голоса люди пятились. Но нашлись и не робкого десятка. Один всадил мне сзади в шею нож. Я почувствовал боль. Это был священный клинок, мы сами дали им такие, что бы было интереснее играть. Но сейчас игры не входили в мои планы. На меня накинулись со всех сторон и повалили на каменный пол, превозмогая боль во всем теле, я поднялся и расшвырял этих козявок. Вытащил из шеи нож и отбросил его в сторону. Ладно, сказал, медленно потирая ушибы, не хотим быть благоразумными. Так получайте. Я взмахнул рукой и в воздухе, паря в десятке метров над землей, появился Дракон. Такой, каким его видел Блейк. Вот вам новый повелитель, самый жестокий и неумолимый из возможных. Сражайтесь твари. То, что произошло потом, лучше не описывать. Я и не стал смотреть чем это все закончится, а пробираясь через визжащую толпу, направился куда-то прочь.
 Так Мы делаем испокон веков – даем надежду, подогреваем ее, а потом всех на съедение Дракону. Не тому, а своему собственному, единственному непобедимому.

Проснулся я как всегда после таких снов отдохнувшим и в отличном настроении. Раньше, из них я черпал некоторые идеи для моих произведений. Сейчас редко прибегаю к их помощи. Научился обходиться без них. В повседневной жизни вещей ненормальных и увлекательных не меньше, правда, все они, как назло, обходят меня стороной. Поэтому приходиться учиться искать и выслушивать людей, с которыми время от времени происходит что-то выходящее за рамки, в которые заключено мое существо.

Что меня по настоящему угнетает и огорчает, так это то, что в здешнем магазине невозможно купить настоящего чая. День, что бы он прошел хорошо, надо начинать со стакана, а лучше трех, зеленого чая. И не из опилок от чая, что, как правило, предлагается под названием чая, этого напитка богов, а из настоящего китайского, высокогорного, крупнолистового. Не подумал я об этом, когда собирался дома, теперь мучаюсь. Конечно, можно заваривать, коль я на даче, смородину или еще что, неплохо на вкус, но все же это не чай. Может, есть поблизости люди с похожими вкусами и при этом более мудрые и запасливые, чем я?
Перекусив, решил проведать мою новую знакомую.
- С добрым утром.
- Вы опять заблудились? – кажется на этот раз, она несколько более приветлива.
- Еще нет. Я к вам чай пить. У вас же есть чай? Я надеюсь.
- Я не пью чай.
- Совсем?
- Совсем.
- Что ж вы тогда пьете?
- Это намек на…
- Нет не в коем случае. То есть да, намек.
- Горячительного я тоже не пью.
- Тогда пригласите меня на то, что вы пьете. И прямо сейчас. А то, как- то не культурно, держать меня на пороге.
- А вы не опасны?
- Кажется, нет, не кусаюсь, и прививку от бешенства недавно делал.
- А разве такая есть?
- Не знаю.
- Заходите. Не обращайте внимания на бардак.
- Лешей меня зовут. А вас?
- Наташей.
- Давай перейдем на ты. Терпеть не могу, когда ко мне обращаются во множественном лице.
- На ты, так на ты. Садись.
- Возможно, это прозвучит неправдоподобно, но когда вчера я пошел, следуя твоему указанию, то сразу нашел свой дом. Разве такое бывает?
- Бывает. Вчера я видела, когда проходила мимо, как ты занимался уборкой.
- Вот и вся история, а я то напридумывал небылиц и почти в них поверил. Лучше бы ты  оказалась ведьмой или кем-то в этом роде.
- Часто так бывает – муху раздуваешь в слона.
- Думаю, и надеюсь, что ты со мной согласиться – со слоном куда интереснее, чем с этим пернатым другом.
- Кому как.
- Разве тебе не так?
- Знаешь, я здесь не для того, что бы отвечать на твои заумные вопросы, я отдыхаю.
- Тогда почему ты пригласила меня зайти?
- Слишком ты был навязчивым. Я и решила, если не хочет отстать, то пусть получит то, что хочет и катится к черту.
- Я что я хочу?
- То, что и любой другой.
- Возвращаясь к началу разговора, что ты здесь пьешь?
- Колодезную воду. Хочешь попробовать?
- Можно.
Она принесла из кухни стакан. На вкус неплохо, но чай гораздо лучше. Я грустно поставил пустой стакан на стол.
- Спасибо. Я пойду. Вижу, мое общество тебя не вдохновляет. Да и еще, - смешная мысль пришла мне в голову, - я похож на дон Жуана?
- Нет, скорее на простака, - она помолчала с секунду. -  На самом деле я хотела сказать на простофилю. Не обижаешься?
- Нет, зачем. Я так и думал. Пока.

Проблема с чаем мной решена не была. Ладно, буду заваривать опилки. Хорошая, кажется, девушка, эта Наташа. Только усталая какая-то. И безразличная.  На то она и дача, что бы отдыхать и набираться сил, скоро ей станет лучше, я уверен.
 Нет, больше к ней не пойду, хоть и права она. Я хочу того, что и все остальные. Я и есть – такой как все.
В этом трудно себе признаться, но надо смотреть правде в глаза. У правды нехорошие, злые и хищные глаза. Глаза кошки. Это очень грустно, понять к 30 годам, что ровным счетом ты ни чем не отличаешься от любого другого человека.
Пусть у меня есть талант, не слишком большой, но, по крайней мере, позволяющий не подохнуть с голоду, и пусть я кое-чего добился в этой жизни. Что с того? Другие достигли гораздо большего. Я не говорю о тех, кто разъезжает на меринах, то чего они достигли мне не подходит. Мне не нужна куча денег, свободным я хочу быть. И есть вещь еще более важная, самая важная в жизни – я должен оставить что-то после себя. Кому? Людям? Не совсем им, то есть не всем и каждому. Абсолютное большинство из них – просто скоты. Я тоже скот, но не простой. Вот и не для простых скотов я хочу, я должен что-то оставить. Часть себя, лучшую часть своей души. Хотя почему именно лучшую?
Сколько книг я написал? Забавно – я их не считал. Около 10. Не мало. Но что мне в них? Разве в них есть я? Мои мысли, чувства, наконец, моя боль? Все эти книги я писал не для них, тех, кто откроет их через сотню лет. Для тупой и прожорливой толпы я писал, для того, что бы было чем набить пустой живот. Каждая строчка была ложью. Не сердце их породило, а руки. Что ж поделаешь, если писать оказалось удивительно легко и просто. Я не мог не воспользоваться подвернувшимся случаем. Но у меня нет больше сил писать о Марсе и лазерных пушках в руках бравых парней, сражающихся на стороне добра. Или даже зла.
Я почти разучился мыслить за эти годы. Как гадко, но какое то время, я считал себя чуть ли не Достоевским. А теперь, я просто не знаю, о чем нужно писать. И как надо писать. И сомневаюсь, есть ли у меня, хоть самый маленький, талант?
А был ли мальчик?
Может лучше идти продавцом в ларек, там мне и место. Пускай все покинут меня. Кому нужен писака, переставший марать бумагу. Ирина уйдет первой. Это хорошо, что уйдет. Но как она на меня посмотрит в прощальный, последний раз. Неудачник, твое место у пивнухи, в компании пройдох и выродков всех мастей, ступай туда. Да, так она и посмотрит. В чем-чем, а в этом я не сомневаюсь. А сама пойдет до конца, до самого Олимпа, где обитают одни только боги. Это справедливо? Почему они всегда побеждают, а мы, как  прежде, остаемся проигравшей стороной? Всегда в меньшинстве. Можно ли это изменить, вмешаться в тысячелетний ход вещей, насмеяться над ним? Мне это не по силам.
Я правильно сделал, что сбежал от всех них, пускай, трусливо, поджав хвост, но не надо ждать от меня большего. По крайней мере, теперь я вижу многое из того, что не мог разглядеть раньше, был слишком близко, что бы видеть. И что тоже не маловажно, вдали от них уходит страх, и исчезают сомнения.
И как, однако, все это мелко и противно. Моя жизнь мелка и противна.
 Может все же вернуться к Наталье. Наверняка сидит сейчас на пороге и пустыми глазами всматривается в медленно текущий ручей. Но зачем мне к ней? Что бы выплакаться? Не хочу. У нее самой видно не все в порядке. Сидела бы она здесь, если б все было хорошо. Только кажется, что она здесь от себя прячется, когда я прячусь от них. Не знаю почему, но я уверен – у нее в жизни тоже что-то чертовски не задалось. Или у меня разыгралось воображение? Просто я боюсь одиночества и того, что кто то окажется счастливее меня? всех окружающих подозреваю   в том, что они не состоялись как люди? Разве это не подло?
Нет, к ней не пойду, кем бы она ни была.
В лес, подальше от таких мыслей и людей. К диким зверям пойду.

Я опять устроился под сосной. Почему здесь, в лесу трудно не думать? Полежать бы просто на хвое, закрыв глаза и предаться воспоминаниям. 10 лет назад, какой я тогда был? Учился в университете. Если подумать совершенно пустое времяпровождение. На первом курсе еще было в новинку, но потом бывать в нем стало постылой обязанностью. Чем же я тогда занимался, какие мысли тогда меня посещали? Не могу вспомнить. Помню только, когда расстался с девушкой, которую любил до безумия, я шел теплым майским днем домой, с намерением покончить с собой. Не смог, рука не поднялась. Или боли побоялся. Или предательски хотел жить и радоваться жизни. Сколько несбыточных иллюзий у меня тогда гнездилось в голове. Я верил в любовь, пока не полюбил. Туман, застилавший глаза рассеялся. Она тоже меня любила, как не странно. Может, именно это заставило меня усомниться в ней, уж слишком плохой,  непритязательный выбор. Я заставил себя расстаться с ней. Но на самом деле не из-за этого. Я кое-что понял тогда. Не одна женщина не может принадлежать мне вполне. Я полагал, что любовь превращает двоих в одного. Это оказалось не так. Женщина не может вся, без остатка принадлежать мужчине. Если бы только все движения ее мысли, сердца принадлежали мне, если бы один я был их причиной. Но это невозможно. Вы замечали, как женщина прихорашивается, перед тем как идти куда то. Зачем? Ведь вы, тот, кого она любит здесь, рядом, вы видели ее такой… и все-таки она прихорашивается. Зачем этим самкам это? Я знаю – в душе они все шлюхи. Она, ваша любимая, хочет принадлежать всем, а не только вам одному. Такова природа вещей, и я противоестественен, желая, что бы самка, которую я люблю, принадлежала только мне и никому больше. Мы мужчины все противоестественны и глупы. Я же более других…

 
…Мне кажется, что такую музыку, какую писали итальянцы в 18 веке можно создавать, только если ты окружен красивыми женщинами. Прозрачное итальянское небо, жаркое даже в тени солнце, живописные пейзажи и гениальные творения человеческих рук – все это конечно важно, но и без этого могла бы появиться на свет такая музыка. А без красивых женщин этой музыки не было бы. Так как была красива итальянка, не красива ни одна женщина мира. Поэтому итальянская музыка не похожа ни на какую другую. Итальянке была одновременно присуща красота зверя, и красота недоступной, небесной Мадонны. Страсть и нежность, огонь и густая ночная тень. Только благодаря тому, что в Италии были такие женщины, была возможна такая музыка. Музыка рождалась для них, из созерцания их красоты. И не всегда из одного только созерцания. Даже если музыка шла из стен монастыря, даже если она воспевала божью матерь, она всегда воспевала красоту земной женщины, красоту той, во славу которой творил человеческий гений. Только женщины Испании могли хоть в чем-то поспорить с итальянками.
У нас же, в России, никогда не было красивых женщин. У нас красота женщины всегда отдавала крестьянской, деревенской. Пышные, неповоротливые формы, двойной подбородок даже у первых красавиц - все это возвращает нас назад, под сень берез, в глубинку. Редка в России женская красота, способная на что-то подвигнуть человека.
Нельзя создать ничего прекрасного, (замечу именно прекрасного, гениальное вполне можно), если рядом с тобой нет красивой женщины. Твоей женщины. Для кого, ради кого ты будешь творить что-то новое, то чего до тебя еще не было? И что самое важное – кто подвигнет тебя на такую неимоверную дерзость, если не она?
 Поэтому то можно по пальцам одной руки можно пересчитать все прекрасные творения русского духа. Гениального и даже возвышенного хоть отбавляй, а прекрасного кот наплакал. В 20 же веке произошло неприятное, но в месте с тем давно ожидаемое событие, как исчезновение женщины как вида. Женщины исчезли с лица планеты, вымерли, как за долго до них это произошло с динозаврами. Их место заняло, черт знает что. Робот, а не женщина; купчиха, мещанка и шлюха в одном теле без души. И в этом, главным образом, виноваты мы – мужчины. Женщины исчезли так как они перестали быть для нас необходимы, мы научились обходиться без них, тем самым доказали им свою независимость и самодостаточность. Женщины и не подозревают, что пресловутая эмансипация это никакой не женский вопрос, а наш, мужской. Мы убили женщину, и теперь мучаемся этим.

Ирина современная женщина, карикатура на настоящую. Она одна из лучших, но какой от этого толк.
Разве мне есть, что ей сказать, кроме как привычных ритуальных фраз. Она не способна почувствовать музыку Перголезе и картины Рафаэля. Они были бы ей скучны. Старинную фреску ее заставляет уважать цена. Если бы ей подарили картину настоящего мастера, то она закинула бы ее в чулан, если бы не знала имени ее автора. В этом я уверен.
Имя и цена – вот что для нее самое важное. Для всех них одно это только и важно.
Я не могу писать прекрасные произведения, ведь рядом со мной нет женщины. Я бы хотел оставить для будущего хотя бы десять страниц, но страниц настоящих. Страниц, мелко исписанных моим корявым подчерком.  Тогда жизнь моя была бы, быть может, не совсем напрасна. Казалось бы, так легко, но вполне может оказаться невозможным. Мы все стремимся к недостижимым вещам. Но разве я так много хочу от этой чертовой жизни?
 Рядом со мной сейчас нет и призрака женщины, и его я умудрился потерять. Я в нем просто-напросто разуверился. Оставшийся путь мне придется пройти одному и наверняка в безвестности. Где же найти мне силы на эти 10 страниц? Ведь не так уж многого я хочу - всего несколько страниц и не жить среди уродов.
 Они же все уроды, и уродом стремятся сделать меня, может это им уже и удалось. За это они мне платят гонорары. За это хвалят, гладят по головке. Поэтому я здесь, лежу под сосной и наблюдаю за любовной игрой двух бабочек. Сколько им предстоит прожить? День? Неделю? Им столь многое необходимо успеть. Мне тоже. Лучшая половина жизни уже прошла, а ничего так и не сделано. Пора уже начинать что-то делать со своей жизнью.
Но что я могу? Как не написал ничего стоящего, так, скорее всего и не напишу. И с Ириной не смогу расстаться, не смогу сказать ей эти слова. Все что я еще могу, и это единственное что у меня всегда получалось, это убежать, спрятаться, как маленький ребенок. Забиться в щель, поглубже, как таракан. Туда, где темно. И как от всего этого не прийти в отчаяние. От собственной слабости  и бессилия. Я не хочу быть тем, кем они хотят меня видеть. Но не могу быть собой. Не смогу прожить без дружеского, и в тоже время пренебрежительного похлопывания по плечу. Не смогу.
Надо. Надо отказаться от многого. И без хорошего костюма можно прожить. Жить и не быть уродом. Быть человеком. Надо.
Бабочки разлетелись в разные стороны. Что ждет их в итоге ясно, весь вопрос в том, чем они наполнят свою мимолетную жизнь? Пора домой, темнеет.
 По дороге я был рассеян, ничего вокруг себя не замечал.

Притворив за собой калитку, устроился на веранде. Хотелось чаю, но пить варево из пакетиков меня совсем не прельщало. Одиноко и грустно. А что если это не просто самобичевание, а я на самом деле не смогу больше писать, неужели и в правду пойду в дворники. Как это не смешно, но я, человек с высшим образованием, кандидат ничего не умею делать. Ровным счетом ничего. Редкостная я все же мямля.

В отдалении, где-то еще за горизонтом послышался гром. Глухой и словно чем-то недовольный. Похоже гроза. Хорошо было бы. Да как назло, скорее всего, обойдет стороной.
Решил подняться на чердак и попытаться хоть что-то рассмотреть. Линия горизонта чуть заметно темнела. Я стал пристально вглядываться. Спустя несколько минут она налилась свинцом. Похоже, гроза все же идет прямо на нас.
Я представил, что где-то там, в нескольких десятках километрах от меня, разбегаются по домам люди, предчувствуя опасность, прячутся в норы животные, жизнь замирает в ожидании прихода стихии. Как жаль что я не поэт, какими красками я бы тогда описал это.
Первая молния и уже близкий раскат по-прежнему чем-то недовольного грома. Бессмысленно и красиво. Первый порыв еще горячего ветра. Гроза с минуту на минуту будет здесь. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев и какую то странную легкость во всем теле. Первая капля дождя упала на стекло. И тут началось.
Никогда прежде такого не видел. Было страшно, но меня охватило ликование. Я свободен, я силен, я такой же, как ты - хотелось кричать в лицо стихии. Молнии били одна за другой, рокот грома слился в один непрекращающейся гул. Ливень за минуту затопил все дорожки. И тут хлынул град. Сплошной ледяной занавес. Градины были мелкими, как бисер, но, сколько миллионов их падало за минуту.
Тут я заметил двух бедолаг, у каждого по рюкзаку за плечом. Насквозь промокшие, затравленно озиравшиеся по сторонам. Один из них поднял свои глаза и увидел меня в окне чердака, неопределенно-вопросительно махнул рукой, я же в ответ утвердительно кивнул головой. Отворив калитку, горе-туристы, через секунду ввалились в дом.
- Ух, как только не прибило. Ума не приложу.
Выдохнул тот, что был пониже и по поплотнее.
- Если б не вы, то, пожалуй, нам было не сдобровать.
Дополнил тот, который был высокого роста и немного худощавым, но при этом производил впечатление физически сильного человека.
- Такое дело надо обмыть, - решил первый из них и начал греметь бутылками. Похоже на то, что в его рюкзаке ничего кроме бутылок и не было. А еще производят впечатление интеллигентных людей. Второй зорко на меня посмотрел и усмехнулся.
- Не беспокойтесь, все это мы за раз пить не будем. Видите ли, в чем дело, нас двоих пригласил старый знакомый провести на его даче пару тройку деньков, а, зная наши вкусы, в достаточной степени непритязательные, он, скорее всего, пригласить несколько лиц противоположного пола. Поэтому мы так, прошу прощение за такую лексику, и затарились.
- Отец, ты тут глаголами играешь, а мы так и не представились.
- И то верно. Ефимов Станислав Михайлович. Физик. Профессор. По совместительству...
- Бабник, - не дал закончить второй и тоже представился, - Алкилов Семен Георгиевич. Бывший физик и бывший профессор.  А ныне...
- Спекулянт, - докончил Станислав Михайлович.
- Бизнесмен, - поправил Семен Георгиевич и рассеялся, - вообще то и в правду спекулянт. Это наш старый спор, один из наиболее беспредметных.
- Столяров Алексей Дмитриевич. Писатель. Бывший. В жизни просто Леша. Пить придется из стаканов.
- Не в первой. Разливай Семен.
- Слушаюсь мой командир. В миру он тоже просто Станислав, - это он уже сказал, обращаясь ко мне.
- Пить будем много, но напиваться не будем, - заметил Станислав.
- По крайней мере, не сразу, - усмехнулся Семен.
Странная парочка, подумал я. На кутил не похожи, на профессоров, даже бывших тоже, навидался я их за свою жизнь. Семен в дорогом адидасовском спортивном костюме, который не слишком шел его немного одутловатой фигуре, производил впечатление штангиста в отставке. Станислав, одетый в старую потертую джинсу и казаки, с седеющими, волнистыми и спутанными, до плеч волосами, скорее походил на сорокалетнего хиппи, а не на человека, вещающего с кафедры.
- Ну, отцы. Дернули.
Я ни обратил внимание на то, что именно разлил по стаканам Семен, но когда поднес ко рту не первой чистоты сосуд, в ноздри проник аромат. Это был коньяк, напиток богов. Я сделал небольшой глоток. Напиток не обжигал небо, скорее ласкал его. Я многое за свою жизнь перепробовал, но такое встретил впервые. После такого коньяка любой другой покажется водопроводной водой.
Я поднял глаза и увидел, что мои гости внимательно, с улыбкой за мной наблюдают.
- Каково? А? - поинтересовался Семен.
- Он же, наверное, стоит целое состояние, - выдохнул я.
- Ну, положим не целое, а только половину. По второй? А отцы? – поинтересовался Семен.
 - Не алкаши же мы подзаборные. Подожди. Напиться до бесчувствия всегда успеем, а поговорить по душам - не факт, - выразил, в том числе и мое мнение, Станислав.
- Коль слепой случай нас суда занес, то… как бы это по проще и не слишком дико выразиться? Не примите ли вы, Алексей, участие в одном действе? - обратился ко мне Семен.
- Могу и принять, если это ни какое-нибудь извращение.
 – Ну что вы, как вы могли такое о нас подумать. Все гораздо прозаичнее. Видите ли, в чем дело. У нас со Стасом давний спор, еще с допотопных времен.
- То есть со студенческой скамьи.
- Ну да. Это я и имел в виду. Как все споры он абсолютно неплодотворен, но при этом чертовски захватывающ для обеих сторон. Во многих пунктам наши мировоззрения сходятся, но вот в одном, мы находимся прямо таки на противоположных полюсах и уже который век никак не можем договориться и придти к согласию. Или хотя бы к его иллюзии.
- Если вы еще не поняли Алексей, то он имеет в виду женщин.
- Разумеется, женщин, кого же еще, не о боге же нам спорить.
- Можно и о нем, родимом.
- Стас, не надо так шутить, по крайней мере, сейчас. Шутить – это моя прерогатива. Так вот, на чем это я остановился? А, вспомнил. Не то, что бы я хочу, что бы вы Алексей нас рассудили и отдали пальму первенства одному из нас. Ни в коем случае. Это было бы просто смешно и несправедливо, не правда ли? Я хочу, что бы вы нас в начале выслушали, а затем выразили бы нам свое отношение к услышанному и свои мысли о предмете нашего спора, то есть объявили нам и небесам, сегодня на нас за что-то разгневавшимся, чья позиция вам ближе и милее. Вот и все. Ну что, отцы, здорово я придумал?
- Алексей соглашайтесь, это будет интересно. К тому же глупо просто так хлебать водку.
- Коньяк, - поправил Семен.
- Коньяк тоже глупо.
Меня заинтересовало такое предложение, это был шанс весело и при этом может с пользой для дела (моего дела), провести время. Но у меня был один, нет даже два, вопроса.
- А что если мое мнение не будет походить не на одно из ваших?
- Такого просто не может быть. Наши взгляды настолько противоположны и всеобъемлющи, что вы со стопроцентной вероятностью попадетесь в наши сети, - заверил меня Станислав.
- Хорошо. Тогда второе. Если спор не может выявить победителя, а я к тому же вижу, что вам он и не нужен, то тогда зачем он и зачем я со своим мнением?
- На этот вопрос тоже легко ответить. Алексей, вы не совсем правы – каждый из нас стремится выиграть спор, но не как спор, а, как бы по яснее выразиться… смысл в том, что бы перетащить своего оппонента на свою сторону. Иными словами кардинально изменить мировоззрение, а не просто перекричать или начистить физиономию. Такой итог для нас куда более значим, чем главный приз за наиболее прочувственную речь столетия. Но есть и вторая причина, не столь метафизическая, а вполне земная, даже приземленная. И она пожалуй на данный момент основная. Профессиональная привычка говорить, говорить красиво и внушительно. Без подготовки, с ходу подбирая нужные слова и аргументы, о которых еще секунду назад ты и не подозревал. Если ты хоть раз побывал за кафедрой, то стремление к этим детским забавам не покинет тебя уже никогда.  Семен же, сейчас лишен возможности вещать с кафедры, поэтому то он так ретиво рвется выложить вам свои взгляды. Тряхнуть сединой… или стариной? Не помню как правильно. Короче, вот к чему приводит оголделое желание иметь денег больше, чем можно потратить.
- Но-но. Отец – какая седина. Сам то уже порядком запаршивел, а я еще в самом соку.
- Алексей, не обращайте на его выходки внимания. Семен у нас весьма эмоционален и за словом в карман не лезет. Главным образом, поэтому ему и пришлось сменить род занятий.
 - И вовсе не поэтому. Хватит. Давайте лучше перейдем к делу.
- Не к делу. А к удовольствию. Кто первый? Может, бросим монету? – Станислав воодушевился, даже не обратив внимания на то, что мое прямое согласие на участие в роли импровизированного судьи в состязании в красноречии не было получено. Зачем говорить «да, я согласен», когда и так все ясно. В путь.
- По второй и монету, - согласился Семен.
Я смотрел на все это и не знал, смеяться мне или воспринимать это всерьез. Видно было, что мои гости шутят, но сам предмет спора для них казался принципиальным. Жаль, нет диктофона, а у меня дырявая память. Если б немного подредактировать все что они уже наговорили, то получился бы неплохая затравка для рассказа. А самое интересное, думаю, еще впереди.
Град тем временем прекратился, но дождь продолжал лить с прежней силой. Раскаты грома становились приглушенными, и кажется, отдалялись. Гроза уходила, оставляя за собой посвежевший воздух и троих, о чем эмоционально спорящих, людей.
Выпили. Подкинули монету. Первому выпало излагать свою точку зрения Станиславу. Мы вышли на веранду, прихватив с собой все четыре стула, имевшихся в нашем распоряжении. Я провел пальцем по стеклу. Оно оказалось мокрым и прохладным. Почему нельзя так жить? Почему я не могу остаться здесь хотя бы до наступления холодов.
Мне было хорошо, то ли от коньяка, то ли просто так.
Станислав почесал мизинцем свою еще не просохшую голову. Откашлялся и приступил к изложению материала.
- Прежде чем начать доклад, дамы и господа, я хочу уверить вас в своей искренности и в том, что подойду без предубеждения к мыслям, которые не так давно посетили меня, когда вашего покорного слугу изо всей силы хлестали по бокам березовым веником в месте, именуемом Русской баней. После того, как я получил особенно безжалостный удар в район низа спины, во мне зародилась мысль, на первый взгляд ни как не связанная с фактом насилия над моей личностью, но при этом напрямую из него вытекающая. Я подумал тогда – что если бы удар был нанесен со стороны противоположной? Как бы это могло отразиться на моей жизни и не побоюсь этого высокопарного слова – судьбе? Так как удар был силы неимоверной, то я имел все основания предположить, что моему здоровью, с лицевой так сказать стороны, был бы нанесен непоправимый ущерб. Быть может, пришлось бы даже перенести ампутацию поврежденной конечности. Что стало бы тогда с вашим покорным слугой, посредственным, на мой взгляд, физиком - ядерщиком? Для вас вопрос этот будет в достаточной степени праздным, но для меня он оказался не так уж прост и безразличен, человек я себе отнюдь не чужой.
Пожалуй, стоит обратить ваше внимание господа на то, что не так уж много вещей в этой земной жизни, приносят мне удовольствие. Женщины главное из них. Я люблю женщин, дамы и господа, и никто, я думаю, не упрекнет меня в этом. Ведь не в чем меня упрекнуть. Кем бы или даже чем бы мы были без женщин. Я опускаю ту, слишком очевидную для вас мысль, что женщина, прежде всего для нас мать. В первую очередь мать. Ну а потом… Так вот, хотелось бы заострить ваше внимание на том, что мы мужчины обязаны всем самым лучшим вам, женщинам. Только ради вас мы слезли с деревьев и научились охотиться на мамонтов, а так же приручили огонь и одомашнили скотов. В смысле животных. Не побоюсь предположения, что сама наука, стремление познать, появилась только благодаря женщине, вспомним хотя бы случай с первым микроскопом. Конечно, это может показаться голословным и бездоказательным, но как минимум задуматься над этим стоит. Итак, вступительная речь исчерпала себя, и теперь  я перехожу к основной части моего, не слишком заслуживающего внимания, доклада. Его, с вашей легкой руки, я окрещу «В объятиях Венеры».
Чем я обязан женщине? Практически всем, чем обладаю. Я помню день, как будто это произошло сегодня, когда я потерял девственность в горячих объятиях моей тети. Мне было 13, ей 31. (Не правда ли, забавное совпадение наоборот?) Незабываемые, можете мне поверить, ощущения. Это произошло в такое же жаркое лето, на даче, чем-то напоминающей эту. Моя тетя тогда только что развелась во второй раз и гостила у своей старшей сестры, то есть моей матери. В первый же день ее приезда, когда мои родители, как они говорили, пошли в лес по грибы, она завела со мной разговор, закончившийся этим. Не помню, о чем мы тогда говорили, зато все остальное навсегда врезалось в мою память. Мы сидели под яблонями, и она начала играть моими гениталиями. Вы себе представить не можете, что я тогда ощутил. Ведь до этого единственное, чем я занимался это самоудовлетворением. Даже в мечтах я не смел заноситься так высоко. Я был как в огне. Кончил я секунд через 20. Меня разрывали на части чувство стыда, и желание что бы это повторилось вновь. Через десять минут это и повторилось. Только она уже не ограничилась одними руками, в ход пошли губы. Это был один из лучших моментов моего детства.
До того, как родители вернулись, мы успели сделать это еще раз. Она была сверху. Раскачивалась как ива на ветру. Я боготворил ее. Замечу, что на протяжении тех часов, которые были в нашем распоряжении, мы обмолвились не более чем парой слов. Слова были не нужны. Жаль, что через две недели она уехала.
Спустя три года мы встретились вновь. Она опять была замужем, в третий и последний раз. Что мы вытворяли тогда! Я был уже не сопливым мальчишкой, а юношей с первым пушком на щеках. Я повзрослел, и теперь желал не только получать удовольствие, но и дарить его.
А спустя год от ревности кухонным ножом ее зарезал муж. Он нанес ей два десятка ударов, но так и не мог убить, она была живуча как кошка. Тетя скончалась через пару дней в больнице. Я всегда буду помнить о ней, моей первой женщине.
Теперь для вас не будет секретом, от чего я так люблю женщин. Они дарят нам наслаждение, которое ни с чем в этой жизни не сравнить. И иногда даже делают это бесплатно.
Сколько их было потом? Несколько сотен, наверное. Я не считал. На любой вкус: девочки 12 лет и женщины немного за 40, тонкие и толстые, красивые и почти безобразные. И ни одна из них, не оставила следа в моем сердце. На плоти – да, до сих пор остались несколько заметных шрамов. Но сердце мое как было свободным, так  и осталось. Не одна из них не способна заглянуть внутрь меня. Все что им надо, все к чему они стремятся – это плотская близость. Иногда при этом и скотская, и я не против этого.
Женщины милые и дьявольски хитрые существа. Это они, и только они, придумали брак, главным образом, что бы дурачить нашего брата. Они выходят замуж, чтобы стать свободными и иметь доступ ко всем наслаждениям плоти. Мы же мужчины женимся, что бы безраздельно обладать этой самкой, и всякий раз остаемся в дураках и с украшением на голове. И ни у одной женщины нет души. Она им просто не нужна. К чему им она? Душа есть у нас, у мужчин. И открыта она только для мужчин.
Прощу прощения у высокого суда, если мои последние слова смахивают на старину Платона, но я еще раз повторю – женщина не способна понять мужчину.
Да, мы, мужчины, стремимся и делаем что-то великое, что бы добиться их, женщин, как можно большего числа и лучшего качества. Во многом это вопрос нашего внутривидового престижа, и стремления оплодотворить как можно большее количество самок, которые могут принести здоровое и удачливое потомство.
Но если говорить серьезно и до конца, то – женщина это показатель нашей слабости и беспомощности в борьбе с природой и самими собой. Понимайте мои слова, как вам заблагорассудится.
Есть – секс между мужчиной и женщиной, и есть дружба – всегда только между мужчинами. И дружба, разумеется, стоит неимоверно выше. Первое – наслаждение плотское, и поэтому всегда отчасти скотское, как я заметил ранее. Второе – чисто духовное.
 Теперь вы, я думаю, обратите внимание на тот факт, что, кроме того, что женщин я люблю, я же их при этом и бесконечно презираю. Это я говорю для вас, Алексей, если вы вдруг этого еще не заметили. И кроме этого должен заметить, что я перехожу к наиважнейшей части моего доклада. Все, что было сказано до этого момента, было не более чем введение и разминка для ума.
Вам, Алексей, сейчас лучше быть внимательным к тому, что я буду говорить. Следите за всеми поворотами моей скудной мысли.
 Мне кажется, что для вас это определенное противоречие – одновременная любовь и презрение к женщинам. Но как это ни странно с первого взгляда – противоречия здесь нет. Объясню почему. У женщины только одно лицо. Плотское, если угодно. У мужчины два – плоть и дух. Я люблю женщин за их пышные бедра и груди, за животное начало, которое они пробуждают во мне. Нельзя забывать о своих корнях. Сначала мы слезли с деревьев, позже замахнулись на звезды, но в глубине каждого из нас дремлет зверь. Его глаза всегда открыты. Зверь тот лют, ибо испытывает муки неимоверные, ибо в клетку заключен. Имя клетки человек. Он рвется наружу и разорвет меня, если время от времени не давать ему свободы. Женщины даруют ему свободу, в их объятьях он находит выход своей злобы. В сущности, с помощью женщин я надуваю его, он – остается в дураках, а я имею возможность жить и творить.
Итак, я люблю женщин как лекарство, как снотворное для зверя, живущего во мне и как возбуждающее средство для меня. Ибо близость зверя возбуждает как ничто иное. Во всякой женщине тоже сидит зверь, еще более лютый, чем в мужчине, и она обречена на то, что бы чаще давать ему пищу.
Алексей, вы меня простите, я немного соврал, не удержался, но теперь скажу одну лишь правду. В женщине не сидит зверь, она и есть зверь. И ничто так не возбуждает моего зверя, как близость другого.
Женщина зверь облагороженный, но человечность ее затрагивает только внешне. Мы же, мужчины – и звери, и люди одновременно. То есть мы то и есть люди.
Пускай выражение  «женщина не человек» звучит банально и избито, но так оно и есть. И я презираю женщину за то, что у нее только одно лицо и одна сущность, когда у нас мужчин две. Второе лицо они заменяют масками, талантом к обману и созданием иллюзий. И в этом они весьма преуспели. В этом они на порядок превосходят нас. Вполне возможно, что средняя женщина на порядок умнее среднего мужчины. Под умом в этом случае я понимаю хитрость и изворотливость. Благодаря своей звериной сущности они во многом превосходят нас, обманывают нас, заставляют поверить в свое, якобы, небесное происхождение. Но на самом деле, они сделаны только из плоти и крови. И это хорошо.
 Мы, мужчины, часто в них обманываемся, потому что хотим обмануться, хотим видеть их в розовом свете. Даже великие реалисты античности римляне ошибались в них. Об этом говорит закон, по которому женщина в случае употребления вина приговаривалась к смертной казни. Ведь женщина в объятиях Диониса теряет свое человеческое обличье, расстается с ненужной ей более маской и показывает свое истинное лицо. Женщина, выпившая вина желает только одного – физической близости, любым способом и лучше с первым встречным. Это лицо, как правило, оскорбляет мужчин, ибо показывает, как не много стоит женщина и стремящейся к ней мужчина. Мужчина, в этом случае, всегда оказывается гораздо ниже женщины. Несколько парадоксально, но, тем не менее, факт.
Вы, Алексей, можете заметить, что мы, мужики, от водки тоже порядком теряем голову, и многие из нас в таком состоянии стремятся залезть под первую попавшуюся юбку. Бывает и такое. Но далеко не всегда. Возьмем, к примеру, нас с вами. Сколько мы уже выпили? Грамм по 300 на человека. Лично я, как человек непьющий, порядком набрался. И что же? Человеческий облик мы не потеряли, и если и говорим о юбках, то только из-за того, что таковы условия игры. Я бы с большим удовольствием и воодушевлением говорил бы на какую-нибудь другую, более отвлеченную, тему. Возьмем хотя бы – «Есть ли бог на небе, и если есть, то зачем он нам?» Ну, какой смысл говорить о женщинах? Их надо иметь. Не воспримите мои слова только как пошлость и прямой призыв к действию.
А представим трех уже порядком набравшихся женщин, о чем они будут говорить? О больших членах, о том, как они, со сколькими и сколько раз делали это в прошлое воскресенье.  Поверьте – не о чем другом говорить они не будут. Им не о чем больше говорить.
Ну вот, пожалуй, и все. Мне есть еще что сказать, но это я оставлю для себя. Ведь, самое интересное мы, как правило, оставляем для собственного пользования. И кто-нибудь даст мне, наконец, промочить горло, уже битых 20 минут несу всякую белиберду.
- Ну, отец, - сказал Семен, наливая полный стакан, - удивил, что-то ты сам не похож на себя. Такого слабого выступления, я от тебя еще не слышал. Есть, конечно, пару здравых мыслей, не слишком банальных, но чуточку затасканных. В целом тройка, слабенькая такая тройка.
- Посмотрим, на что сгодишься ты, - переводя дыхание от выпитого прохрипел Станислав. - А Лешку, я вижу, задело за живое. А? прав я иль вру аки слон? Ладно, молчи. Сейчас услышишь перлы красноречия, наполненные романтическими слезами и розовыми в крапинку соплями. Итак. Слушаем вас, молодой человек.
Семен косо посмотрел на еще непочатую бутылку коньяка, раздумывал секунд с десять, обреченно махнув рукой, налил с полстакана, и, как водку, одним махом, влил в себя. Глаза у него были и без того мутные, а от последней дозы налились кровью как у быка. Для меня же все окружавшие нас вещи уже давно приняли какой-то зыбкий и неопределенный вид. Часто они, почему-то оказывались не в том месте, где были минуту назад, а в нескольких сантиметров дальше от меня. Добраться до них было чертовски трудно, и я начал сильно сомневаться в возможности, по крайней мере, на ближайшую перспективу, схватить мой стакан, влить в себя его содержимое, а затем свернуть ему шею. Что за бред я несу.
 Я принял волевое решение – в ближайшие полчаса ни грамма. Правда сразу сообразил, что ручные часы остались в спальне, и добраться до них не представляет никакой возможности. В таком случае придется положиться на чувство времени, которого у меня нет. Лучше я сделаю вот что – не буду пить во время доклада Семена. Тьфу ты, дьявол. Уже сам начал называть весь этот фарс докладом. Я обвел медленным взглядом всех присутствующих, открыл рот, что бы что-то сказать, но понял – если заговорю, то понесу несусветный пьяный бред. Поэтому захлопнул пасть, и бессмысленным взглядом уставился в середину стола. Надо попытаться сосредоточиться, Семен уже прокашлялся и вот-вот поймает ускользающую мысль за хвост.
- О чем это я? – спросил Семен, то ли себя, то ли нас. Начало прямо скажем – ни ахти.
- Тут давеча многоуважаемым Станислав Михайлович поведал нам, сирым, о том, как он потерял девственность от рук или губ своей любвеобильной тети. Я не буду рассказывать о своем первом опыте на этом поприще. Хотя намерен в двух словах описать мою первую любовь. То есть не саму девушку, хотя и ее тоже, а сам факт любви, если вы, отцы, понимаете, о чем я.
- Это было на первом курсе Университета. Нет, что-то я поспешил. Началось это на год раньше. Еще в школе, в 11 классе. Я ходил тогда на какие-то курсы то ли углубленного изучения физики, то ли метафизики. Ну, или что-то в этом духе. Точно не помню. Да и неважно это. Нас там было человек под 30, и она была одной из нас. (Или них?) Совсем что-то я захмелел. И на кой черт ей была нужна эта физика? Представить себе не могу. Но не будем отвлекаться.
- Курсы проходили в Университете, в котором я потом провел, пять утомительных, но в то же время поучительных для моего духа лет. Помню первый раз, когда я пришел на эти курсы. Была осень, коридоры были пустынны и скудно освещены, прямо как в инквизиторских застенках. Быть может, для полноты картины  не хватало лишь одного - стонов пытаемых ведьм. Мы ожидали преподавателя у закрытой аудитории. Толпились и толкались. Практически никто друг друга не знал. И в этой суете и полумраке я впервые увидел ее. И сразу понял – это судьба.
- Знаете что такое судьба? Это то, против чего не попрешь. То, что будет тащить тебя, если будешь упираться и сопротивляться, и то, что поведет за руку, если ты позволишь себе следовать ей. Юля, так ее звали, не была красоткой, то есть той, на кого западают с первого взгляда бычки, но была очень привлекательной. Длинные, густые, волнистые каштановые волосы, свободно ниспадали на ее спину и грудь. Темно-зеленые глаза тускло мерцали во мгле. Бледная, нежная (я был уверен, что именно нежная) кожа, правильные и немного крупные черты лица. Во что она была одета, я не помню. Я услышал ее голос, и он, кинжалом, вонзился с мое сердце. Его я не спутаю ни с одним другим, никогда ни один голос не оказывал на меня такого воздействия. В нем улавливалось обещание небесного блаженства. Уже здесь, на земле. Это была любовь с первого взгляда, и сопротивляться было бесполезно. Но я сопротивлялся. В свои 16 лет, как это не смешно, я не часто имел дело с девушками, у меня никогда не заходило дальше стыдливых поцелуев под тенью деревьев в школьном саду.
- Я знал что попался, но эта первая встреча не выбила землю из-под ног. Поэтому благодаря своей стыдливости, застенчивости и … черт знает еще чему, я сопротивлялся до следующего октября. Напрасно сопротивлялся. Во-первых – потому что итог был предрешен, во-вторых – я напрасно потерял год своей и ее жизни.
- Что значит судьба? - спрашиваю я вас опять. Это то, что совершенно случайно вы будите сидеть за соседними столами, (я сидел за ней), то, что студенческий друг окажется ее одноклассником, и то, что она от скуки на занятиях будет переписываться с парнем, сидящим за моей спиной. Сначала я передавал ему ее послания и наоборот, а потом стал писать сам. Судьба, что с ней можно сделать? Но я, не знаю почему, сопротивлялся ей.
- Шаг за шагом, не замечая того, мы приближались друг к другу. Знаешь, Алексей, только спустя несколько лет после разрыва, я понял, что между нами было на самом деле. В тот, первый раз, я боялся обмануться, поэтому то и сопротивлялся.
- Дальше будет банально и не слишком захватывающе. Все вокруг словно померкло и потеряло цвет, я видел только ее. А она только меня. Ничто не доставляло такого удовольствия, как просто смотреть в ее зеленые улыбающиеся глаза. Не смеющиеся, а именно улыбающиеся. Казалось, они живут только ради меня. Даже плотская близость не доставляла такого наслаждения.
- Теперь я знаю – я хотел быть богом для нее. Единственным из всех живых и умерших. Увы, я желал невозможного. Алексей, знаете, как между нами все кончилось? На занятиях по физкультуре, во время пробежки. Она несколько раз просто не посмотрела на меня и не улыбнулась когда пробегала мне навстречу. Далее с моей стороны сплошной детский сад. Я  перестал с ней говорить, не объясняя причины, и чувствуя себя до глубины оскорбленным. До чего я был тогда низок и мерзок. Самовлюбленный мальчишка, не ценящий подарки судьбы. К ним надо относиться с большим уважением.
- Самое смешное и в тоже время самое грустное заключалось в том, что в ту секунду, когда она не посмотрела на меня в первый раз, там, внутри меня все было решено. Может, из каких то садистских и мазохистских побуждений я желал, что бы это кончилось, и кончилось как можно хуже? Наверное, так оно и было. Я мучил ее, мучил себя, думал, что между нами еще нечего не кончено, что она прибежит и бросится передо мной на колени. Наверное, именно этого я и желал больше всего. Какой детский сад, не правда ли?
- Моя любовь к ней умерла только на 4 курсе. До этого я страдал каждый раз, видя ее или слыша ее голос. Голос причинял наивысшие страдания. Я не ревновал ее к тем, с кем она встречалась после меня, хотя на мой вкус многие из них как люди были так себе. Мне не причиняло боль видеть ее в чужих объятиях. Мне просто было больно оттого, что она так близко от меня и, невзирая на это, совершенно для меня не доступна. Это как приговор, как смертная казнь. Понимаете вы меня?
- Она становилась все красивей и красивей. Распускалась как бутон розы, была остроумна как никто, но я еще кое-что понял - она такая как все. И это причиняло еще большую боль. Я осознал, что замахнулся на вещь, не принадлежащую мне по праву, что я ошибся в тот первый день. Я понимал все это, но по-прежнему любил. Но в один прекрасный день это кончилось. Знаете, как я это понял? Как ощутил, что, наконец, свободен от нее?
- Мы сидели у меня, и пили чай. К 4 курсу между нами практически не было никаких отношений, мы были просто однокурсниками. Но однажды ее, каким-то образом занесло ко мне. Мы сидели на кухни, и как я уже кажется, сказал, пили чай. Юля сидела на стуле, я на столе, занимая более высокую, доминирующую позицию. Играла музыка, и мы битых два часа болтали о всякой ерунде, как будто между нами ровным счетом никогда и ничего не было. В тот момент, она что-то говорила, и я слушал ее, или делал вид что слушал. И тут я ощутил, впервые за 4 года, что передо мной совершенно мне безразличный человек, что сбей ее сейчас машина или упади она с 9 этажа, ничего во мне не шелохнется. Я выздоровел. Я вновь обрел свободу. Это был один из лучших моментов в моей жизни. Когда она ушла, я ликовал в предвкушении того, что жизнь начинается снова. Она и впрямь только начиналась.
- Это была любовь. Но это и не было любовью. Я стремился сам не знаю к чему, и мучил нас обоих, не зная, зачем мне это. Первый, неудавшийся опыт. Кроме всего прочего Юля мне просто не подходила. И это я понял слишком поздно. Со мной так часто случается, что наиболее просты вещи до меня доходят не сразу, не с первой попытки. Но если подумать – 4 года не слишком большая цена для осознания некоторых, весьма простых истин. По крайней мере, мне так кажется. Что произошло после этого? У меня открылись глаза, и я увидел других женщин. И не просто женщин, а тех, кого я подразумеваю под этим именем. Юля, следует признать, была не из их числа.
- Похоже на то, что я подхожу к главной и одновременно заключительной части моего доклада. Я должен ответить на вопрос – что я люблю в женщине, каких женщин люблю и стремлюсь обладать, то есть иными словами – что я подразумеваю под понятием «настоящая женщина». Не просто первая встречная, а женщина. Но перед этим мне нужно выпить. Вы не против?
- Не понимаю, почему меня, как Стаса, не привлекают самки с бедрами, - продолжил Семен после минутного молчания, порожденного необходимостью налить и в себя влить одним за другим  два стакана конька. -  Смешно сказать, ну не чувствую я при виде их никакого возбуждения, ни духовного, ни плотского. И ничего с этим не поделаешь. Так вот, женщина, на мой непросвещенный взгляд, должна обладать тремя вещами, или, используя иную терминологию, отвечать трем требованиям.
-  Первое: она должна быть красивой. Это требование наиболее простое и понятное. Ну, кто хочет полюбить уродину. Или женщину с обыкновенной внешностью. Думаю никто из здоровых мужчин, к которым я смею причислять и себя. Красота, это не смазливость уличных девок, а спокойные черты итальянских мадонн, которые скрывают внутреннюю бурю. Порода, вот что такое красота. Красивая женщина бессознательно не пользуется косметикой, она ей просто вредит. А как она движется – не идет, а плывет над землей. Такой походке можно и научиться, но надо с ней родиться. Красота в этом мире вещь редкая, непостоянная и зыбкая. То, что было прекрасным вчера, сегодня может стать просто отвратительным или обратиться в безжизненный прах. Поэтому то красота так много и стоит, или, если не использовать торгашеский язык, так высоко ценится. Представим себе мир, где красоты хоть отбавляй, где она смотрит на тебя из каждой мутной лужи, из всякой кучи грязи. Как было бы жутко скучно и невыносимо безнадежно жить в таком мире. Сказано слишком криво, но, на мой непросвещенный взгляд, создает необходимое настроение.  Жители такого мира, пожалуй, стремились бы попасть в иной мир,  в мир во всем противоположный их и очень похожий на наш. Ибо красота, в сущности своей, вещь завершенная, и в нее нельзя нечего более вложить. Смешно сказать, но красота и совершенство отрицают мир. Мысль в чем-то парадоксальная, но верная. Исходя из нее все мы, высшие люди, стремимся к отрицанию и разрушению, ибо стремимся к красоте. Красота должна быть уничтожена, что бы мир имел возможность продолжать развиваться, а не стоять на месте. Это чистая логика, без каких либо эмоций и оценочных суждений. Но, как я думаю, гибель красоты произойдет еще не скоро, и на наш век ее уж точно хватит. Мы люди, существа в сущности своей алогичные, редко делаем то, что по здравому разумению должны делать. Этим и живем, только этим и продолжаем держаться. Думаю что с этим вы, Алексей, не будете спорить.
- Не взирая ни на что, красота всегда будет тем, к чему мы будем стремиться и желать. Мы все в душе поэты, и поэтому будем воспевать ее в меру своих слабых возможностей. Мы, как скульпторы, стремимся изваять из безжизненной массы идеал, который должен, просто обязан, пережить своих создателей. Если бы вы только знали, Алексей, как я жалею и мучаюсь оттого, что я не художник, что во мне нет силы, посредством пера навеки запечатлеть то, что я понимаю под словом прекрасное. Ведь я умру, и моя красота уйдет вместе со мной. Мысли об этом пытаются, правда, безуспешно, отравить мне жизнь. Ведь  хочется не одних только наслаждений, пусть даже по силе близких к райским. Важнее этого оставить после себя хоть что-то, самую малость, часть своей собственной красоты. Если это удастся,  значит, ты все-таки  плюнул в лицо времени и забвению.
- Вы уж извините, что я отвлекся, но одна мысль рождает другую, а за ней поспешает третья. Странно, что красота мрамора, с которым боролся Микельанжело, не холодна, скорее слишком горяча, а видимая красота женщины, прошедшей рядом с вами, слишком часто бывает холодной как безжизненный мрамор. Красота должна быть теплой, в редких случаях горячей. Без тепла, правильные черты манекенщиц и девиц с обложек эротических журналов, не возбуждают во мне ничего кроме сожаления. Увы, они лишь вещи, но никак не люди. Ведь красота не есть нечто внешнее, а скорее что-то внутреннее, затрагивающее саму суть человека, и источником своим имеющая сердце человека, а не длинные и стройные ноги. Какие ноги назвать идеальными – это дело вкуса, и только его одного; идеальное же сердце за пределами любого вкуса, и, возможно, за пределами человеческого понимания.
- Второе, чем должна обладать женщина, это ум. Но что такое ум? Это объяснить достаточно трудно. Стас под умом понимает хитрость. Отчасти он прав. Ум сродни хитрости, но не одна она. Какую наиболее емкую формулу можно вывести о женском уме, что бы она отражала саму его суть. Я попробую. Подчиняясь нам, женщина тем самым подчиняет нас себе. Вот ее ум, но он заключается не только в этом. Я не согласен с теми, кто говорит, что женщина привлекает нас до тех пор, пока не наступит момент обладания ею. Если мы любим женщину, но она по тем или иным причинам для нас недоступна, то любовь в скором времени превратится в ненависть, еще более сильную, чем была любовь. Эта  женщина не будет нас более привлекать, она будет живым символом нашей слабости, слабости как существ биологических,  слабости и несостоятельности как самцов. Вы знаете, Алексей, до чего это увлекательный и захватывающий процесс, превращения любви в ее старшую сестру ненависть.
- Забавно то, что всякое влечение к женщине, стремление к близости, обладание ею, всегда слабость. Так уж устроен этот мир. В этом пункте наши со Стасом взгляды пересекаются. Стремление к близости не есть стремление запечатлеть себя в бесконечности, как об этом говорят романтики, к которым, с некоторыми оговорками, я причисляю и себя, а не более чем необходимость избавиться от лишнего материала, то есть показатель нашего несовершенства и ущербности. Изначально мужчин и женщин соединяла одна только ненависть, стремление избавиться от накопившегося раздражения в генитальной зоне, но со временем эта ненависть трансформировалась в несколько иную форму. Ее окрестили любовью. Прошли тысячелетия, и, толи эти два родственных чувства за это время разошлись слишком далеко, толи мы, люди, привыкли противопоставлять их друг другу, как бы то ни было для большинства любовь и ненависть суть два полюса, независимые друг от друга, борющееся друг с другом. И только в неудавшейся любви, когда обладание объектом страсти так и не наступило, любовь с быстротой молнии меняет свою окраску, и становится тем, чем в глубине своей остается, пожалуй, и сейчас. Когда любовь как роза распускается под теплыми лучами солнца, мы забываем о подвалах нашей души, в которых хранятся много забытых и с первого взгляда ненужных нам вещей, к которым, как все хотят считать, мы не имеем никакого отношения. Тогда и только тогда буйным цветом расцветает прекраснейший на Земле цветок, имя которому любовь.
- Прошу прощения, я, кажется, опять отвлекся, но я думаю, вы, Алексей, согласитесь, что мои мысли имеют прямое отношение к предмету нашего спора. Итак, продолжаю об уме. Женский ум должен быть непохожим на ум мужской. На мой взгляд, он по определению, должен быть противоположен ему. Женский ум, или как я его называю, женское сердце, должно содержать в себе более чем одну крупицу хаоса и безумия. Только тогда он и будет привлекать нас, мужчин, таких падких до всего неразумного и стихийного. Ведь сами мы этим обладаем лишь в очень небольшой степени. Не теоретический ум мещанки, так схожий с нашим умом, а ум сумасбродки, вот что может привлечь нас. Ум Кармен, если угодно. Но, увы, большинство женщин можно отнести к обладательницам приземленного, низменного, то есть нашего мужского ума. Их ум рассчитан для производства математических действий: сколько за сегодняшний день заработано, и сколько еще предстоит заработать, что бы ночью спать спокойно, что бы чувствовать себя победительницей. Но я, как человек не бедный, скажу – деньги не имеют никакого значения, если вы конечно не за гранью нищеты. Я не требую от женщины возвышенного ума, это даже смешно. Ни одна женщина в России, которой еще нет 30, не обладает таким умом. Да к тому же, вся эти заскоки а-ля Байрон просто-напросто нелепы. Ум зверя – вот ум женщины. Зверя, не представляющего что такое деньги, что такое, за свою свободу купленный успех и преуспевание. Свободы и непредвзятости ищу я в женском уме. Как же они сейчас редки. Но если встречаются, то это настоящие перлы. Ради встречи с ними стоит жить. Это вообще одно из немногих из-за чего стоит жить.
- Я надеюсь, что вас, Алексей, не смущает та ахинея, которую я несу. Мое выступление, увы, не подготовлено, и поэтому так сумбурно, эпизодично и противоречиво. Без противоречий обойтись и вовсе нельзя, даже у Стаса их найдется не мало, поверти и у него есть сердце, о котором он и не подозревает. И у вас, я это ясно вижу, есть сердце, и с ним не все в порядке. Но об этом после. То, что я называю женским умом, другой назовет безумием. Ну и пусть, я не против. Пускай в мире будет побольше хорошего безумия, больше места для игр, пусть и с плачевным концом. Так даже куда интереснее.
- Может быть со временем женщина станет так похожа на мужчину, что их будет трудно отличить друг от друга, (я, конечно, не имею в виду физическое сходство), и тогда жизнь на Земле или примет какой-то неожиданный для нас оборот, или, кто знает, история человечества закончится. Ведь чем непреодолимее бездна между мужчиной и женщиной, да и просто между людьми, тем лучше. В том, что нас разъединяет залог нашего успеха, но не в том, что делает единым. Опять парадоксальная мысль в моем исполнении, но что поделаешь, если такова жизнь. Не ум двигает человеком, а его безумие. И я хочу выпить за женский ум, такой редкий, такой несхожий с нашим, и поэтому с не меньшей силой, чем прежде, притягательный. Почему бутылка пуста? Выпили? Так давайте следующею, я еще довольно таки крепко стою на ногах. – Минутное молчание, еще один стакан, примирившийся с вечностью, и Семен продолжил.
- Чуть не забыл, я же говорил о трех вещах, наличие которых необходимо в женщине. А рассказал только о двух из них. Итак, пункт третий, и на сегодня  последний. Этот пункт я назову страстью. Без нее женщина, пусть даже красивая и умная, не более чем жвачное животное, именующееся коровой.
- Быть страстной, это не значит, каждую ночь оставлять на моей спине новые следы. Вы знаете, что такая страсть, которая царапает до крови, не настоящая, а подделка под нее. Можете мне поверить на слово, женщина, целующая и кусающая до крови, не страстна, она обманывает вас, ей что-то от вас нужно. Может ей нужно именно то, что бы все ее считали страстной, ведь после ночи с такой львицей, вы, конечно же, растрезвоните на весь белый свет, что она в постели вытворяет что-то прямо таки невообразимое, пускай вам позавидуют. А может, все гораздо сложнее, она может вести с вами какую-то игру, может просто дурачить вас и идти к скрытой для вас цели. Не доверяйте глазам, что горят ярче пламени. Даже если этот огонь не поддельный, он все равно вскоре потухнет, как затухает костер, еще минуту назад радовавший нас своими лепестками, тянувшимися куда-то в высь, словно стремясь обнять небосвод и соединиться с пламенем звезд. Такова природа огня, чем он жарче, тем и не долговечней. Стремитесь ли вы, Алексей, к страсти на одну ночь, к страсти, живущей только ради этой ночи? Я нет. Настоящие страстные глаза мерцают тускло, подземно, едва заметно, скрываясь от непосвященных в их тайну. Вот как я узнаю настоящую страсть. По пальцам правой руки я могу пересчитать женщин, которых я встречал на своем пути, у которых были такие глаза. Красота и ум, по сравнению со страстью, встречаются гораздо чаще. Почему это так, я не могу уразуметь. Еще века полтора назад таких женщин, особенно в Италии, было, хоть отбавляй. А ныне, думаю, там не встретишь ни одной. Это очень грустно, жить в такое время. Я вам, Алексей, не завидую, скажем, прямо – сочувствую.
- Мне вспоминается одна женщина, которую я знал лет 15 тому назад. Она жила тогда в доме напротив того, где жил ваш покорный слуга. Как и я, она была молодым работником нашей на веки прославленной советской науки. С первого взгляда она казалась ничем не примечательной, такой же, как и многие тысячи вокруг. Она привлекла мое внимание после одного отчасти странного случая. Как-то раз, это было в июле 198… года, поздно вечером я возвращался домом, засиделся у одного знакомого, перемывали косточки бездарным коллегам. Было около 12. Солнце, не смотря на то, что уже село, казалось, продолжало светить из-за линии горизонта. Проходя напротив ее дома, я случайно поднял глаза. И что вы думаете, я там увидел? Человека перелезающего с одного балкона на четвертом этаже, на другой, на пятом. Воры подумал я, остановившись на минуту. Нет, решил позже, пьяные веселятся. Но криков и прочего шума слышно не было. Я уже стал сомневаться, видел ли я что, когда через пару минут человек полез обратно. На этот раз я рассмотрел – это была женщина. Значит не воры, успокоился я, и направился прямиком домой. Но когда я лег в постель, что-то не дало мне заснуть, какая-то мысль или ощущение чего-то знакомого. И я вспомнил – это был балкон Ольги, так звали девушку, с которой я изредка сталкивался на работе. Но зачем она лазила на соседний балкон, в ту ночь я так себе объяснить и не смог. Но случай меня заинтересовал, и я начал собирать по крупицам информацию, так сказать держать глаза и уши открытыми, и наблюдать за Ольгиным балконом. И вот, что я выяснил. Результаты, прямо скажу, для меня были обескураживающие. Над ее квартирой жил со своей женой, которая по совместительству была первоклассной стервой, 25летний программист ЭВМ Виктор Львов. Женился он на женщине, которую не любил, и которая его ненавидела. Это был итог одной вечеринки, после которой забеременела девушка, которую он едва знал. Ему, как порядочному человеку, то есть порядочному дураку, ничего не оставалось делать, как сделать ей предложение. Прошу прощение за тавтологию. (Надо заметить, что беременность закончилась преждевременными родами, в результате которых ребенок появился на свет мертвым.) Эта гадина, конечно, согласилась на его предложение, и после женитьбы лезла из кожи вон, что бы как можно сильнее отравить ему жизнь. И это у нее, надо признать, весьма не плохо получалось. Таких как она, существ больных и глупых, хоть отбавляй. Она устраивала ему такие сцены, что ее истеричный голос был слышен у соседей за стеной, ревновала по поводу и без оного. Словом развлекалась в меру своей ограниченности.
- И толи что бы досадить ей, из чувства мести, или по велению сердца и потребности в сердечном тепле, он обратил внимание на Ольгу. Не знаю, как он завязал с ней знакомство, может, спустился к ней за солью, которой и без того хватило бы на полк, или донес ее тяжелые сумки на 4 этаж. Всякое могло быть. Из ничего вспыхнула искра, связавшая их, как я думаю, на всю жизнь. Не взирая на слежку жены, они умудрялись почти каждый день урвать для себя хоть пару минут. Вечерами, когда жена ложилась спать, Ольга перелезала на его балкон, где они проводили, как я думаю, незабываемые минуты. Видя, что с Виктором  творится что-то, на ее взгляд, странное и неладное, жена пустила в ход все свои истерические замашки, которые привели ее к помешательству и к помещению в сумасшедший дом. Вот что значит переусердствовать во зле, так я это называю. Это произошло недели через две после того случая с балконом. Все это время я без устали наблюдал за Ольгой, и, как это не глупо было с моей стороны, по уши в нее влюбился. Я ни разу не говорил с ней о чувстве, снедающем меня. Я просто постарался стать ее другом, ибо видел, что мне ничего не светит. На работе она была не очень заметна, была одной из многих, но когда она выходила за ворота, в ней что-то неуловимо менялось: в глазах появлялся блеск, походка становилась плавной, плечи расправлялись, она становилась похожей на богиню. В такой вот момент, во время слежки, я и полюбил ее. Я пытался обратить на себя ее внимание, но толи для нее не существовало никого кроме Виктора, или я был не слишком интересен для нее, такое тоже может быть, как бы то ни было я не смог стать хотя бы ее другом. Он ей просто был не нужен. На пару лет мы стали приятелями, болтали по несколько минут в день, брали в долг и одалживали до следующей получки. У нее я был считанное количество раз. Самое забавное во всем этом – я никогда не чувствовал по отношению к ней и призрака ненависти, или хотя бы обиды. Не взирая на мое фиаско, я не переставал любить ее, но любовь-страсть вскоре переросла в любовь-заботу. В нашей конторе я был на хорошем счету, и все то влияние, которым я обладал, я направлял на то, что бы ей как-нибудь помочь. Я мог немногое, но мне не в чем себя упрекнуть.
- Через два года мне пришлось сменить место жительства, тогда то мы и познакомились со Стасом. До этого момента любовь Ольги и Виктора не на секунду не затухала. Просто удивительно как долговечна у некоторых людей страсть. В этом им можно только позавидовать. Вам могло показаться, что любовь их имеет своими корнями запрет, наложенный обществом и женой Виктора, на их отношения. Но это было отнюдь не так. Это была судьба. Я знаю, что и сейчас они любят друг друга ни чуть не слабее, чем в день моего с ними прощания. Выпьем за любовь. Мне нечего больше сказать.
На минуту установилось молчание, слышно было, как по-прежнему, едва заметно, стучит по крыше дождь. Стало чуточку свежее. Уже наступила глубокая ночь, а я этого и не заметил. По всему телу разлилась какая-то нега и истома. Было так хорошо, как не было, быть может, с детства. Я прислушался к шелесту дождя, почему бы ни представить, что в мире больше нет ничего кроме этого домика, дождя, ночи и двух незнакомцем, сидящих напротив меня. Как же мне все же хорошо. Жаль, что это  не продлиться долго.
Первым нарушил священную тишину Станислав.
- Пить сегодня больше не будем. И завтра тоже. Алексей, что вы можете сказать по поводу наших выступлений. Есть в них что-то, или же они полная ерунда, бред двух стареющих глупцов?
- На глупцов вы не слишком похожи. Да и не в самом споре, как я понимаю, дело.
- Да? А тогда в чем же?
- Во мне дело.
- В вас? Это почему же, позвольте поинтересоваться?
- А вот такой у меня дрянной характер, что не произойдет, что не услышу, считаю, что это только ради меня и произошло. Для глаз моих и ушей. И ваше появление здесь, и повествования ваши, все для меня одного.
- Алеша, - проникновенно спросил Семен, - а вы случаем манией величия не страдаете?
- Именно что страдаю.
- Ну ладно – мы для вас, пусть так. А как же женщины? они тоже все для вас одного? – иронично продолжил Семен.
- Нет, женщины не для меня. Ни одной нет для меня.
- Ну что ж вы так, - усмехнулся Станислав, - быть такого не может. Не урод же вы какой-нибудь на самом деле. Да они и уродов любят. Они все что движется и не движется, любят. Не опускайте голову. И не ищите взглядом стакан. Я их убрал. Я вижу, вы не женаты. Это очень умно и хорошо. В чем-чем, а в этом мы с Семеном сходимся во мнениях. Вы встречаетесь с женщиной?
- Можно сказать, что да. Точнее это она со мной встречается.
- Так это ж прекрасно, значит, не такой вы пропащий человек как нам тут рисуете.
- Пропащий, - ответил я, кажется, меня потянуло на слезы, - я все никак не пойму, зачем я ей.
- А чем она занимается? – пришла очередь Семена, задать свой вопрос.
- Тем же чем и вы. Бизнесом. Я никогда не вдавался в эти вопросы, наверняка покупает и продает деньги. Или что в этом роде.
- Грязное занятие. А вы чем пробавляетесь? Если это не секрет, – опять поинтересовался Семен.
- Какой тут секрет. Я ж говорил во время знакомства. Я писатель.
- То есть пишете книги? – непонятно шутил Станислав или был серьезен.
- Представьте себе да, - ответил я, пристально посмотрев ему в глаза, они у него были совершенно трезвые.
- И сколько это приносит дохода? Если и это не секрет, - спросил Семен.
- На жизнь хватает.
- Но не более того? так? – Семен к чему-то вел.
Я кивнул в ответ.
- А как ее зовут? – опять подключился к разговору Станислав.
- Ирина. Чувствую я себя прямо как на допросе в гестапо.
- Ну что вы Алеша, как можно. Да и в вашем гестапо допросы, как правило, происходили совсем не так, коньяком там, по крайней мере, точно не поили, - улыбаясь, ответил Станислав.
- Доходы у нее, судя по всему, побольше ваших? – вновь спросил Семен.
- Думаю что на несколько порядков.
- Может она любит богему? – не унимался Семен.
- Нет. К тому же я вовсе не богемный человек.
- А что вы пишите? – словно очнувшись от накатившего минутного сна, поинтересовался Станислав.
- Фантастику.
- Про Марс?
- Станислав про что же еще сейчас пишут? Конечно про него. И про бластеры.
- Должно быть скучно, - не спрашивая, а, скорее утверждая, заметил Станислав. Уже несколько минут он как-то лениво водил пальцем правой руки по запотевшему стеклу, - и зовите меня, пожалуйста, Стасом.
- Скучно, - подтвердил я, - писать всегда дьявольски скучно. А вот читать, наверное, очень интересно. Ведь, смешно сказать, читают же.
- Кто?
- Люди.
- А что за люди?
- А я по чем знаю? Скучающие домохозяйки. Закомплексованные, неудавшиеся мужики. И дети.
- Дети это хорошо, - не понятно что имея в виду сказал Стас, - а как же взрослые. Я подразумеваю настоящих взрослых.
- А что - такие есть?
- Есть. Я, например. Или вот Семен. Семен ты не спи. Еще рано.
- И вы читаете книги?
- Читаем. Не часто, но читаем.
- А вам не кажется, что все настоящие книги, нужные книги, уже давно написаны?
- Да как вам сказать, Леша. И да, и нет. Много еще чего не запечатлела на себе бумага, с другой стороны слишком многое уже в ней похоронено навсегда. К тому же каждому времени нужны свои собственные книги, на другие мало кто обращает внимание, они просто не слишком интересны. К примеру, все мы здесь присутствующие читали Вергилия, но не думаю, что получили от него удовольствия больше чем от средней книжонки, написанной пару лет назад мало кому известным автором. Я не прав? Конечно, прав.
-  Леша,  вы случайно не под псевдонимом пишите? – спросил Семен.
- Нет.
- Это правильно. А как ваша фамилия? Простите, запамятовал.
- Столяров.
- Это не вы ли написали книгу о парне, который боролся со злом, соответственно, считая себя на стороне добра. И когда он понял, что борется не на стороне добра, а просто за другой вид зла, он покончил с собой, – поинтересовался Семен.
- Я написал, это моя лучшая книга. Хоть и она ничего не стоит.
- Что-то я запамятовал, - лениво перебирая далеко не первой чистоты салфетку, пробурчал Стас, - кажется, я тоже читал эту книгу. Но ведь дело там происходит не на Марсе?
- Нет, не на Марсе. В гипотетическом прошлом.
- А что, - произнес Семен, - неплохая книга, не такая уж и глупая. Отчасти даже реалистичная.
- Только ее не покупали, то есть покупали, но не так хорошо как другие. К тому же я не могу больше так писать. Я вообще не могу больше писать.
- Вспомнил, - всполошился Стас, - про Марс вспомнил. Какой-то бравый парень, не герой, а прямо таки сверхчеловек, крушил всех вокруг себя. Вот только чем закончилось не припомнить. Может, не дочитал до конца? Я, знаете ли, в глубине души, не сторонник современной, даже лучшей литературы.
- Да ничем там не закончилось, я собирался писать продолжение, да и забросил.
- А вот это вы зря, - сказал Семен, - такое продолжение могло бы выйти, пальчики оближешь.
- Это какое, к примеру, - вяло поинтересовался я.
- Этот молодой человек, если мне не изменяет память, - начал Семен, - кажется, боролся против поползновений чужого разумного вида, и делал это вполне успешно. При этом, теряя каждые 30 страниц по одному лучшему другу или подруги. Что это за чужаки так и осталась за скобками. Так? Алексей, а у вас были мысли, кем окажутся эти чужаки?
- Не единой.
- Хорошо. А что если они окажутся потомками человечества, которые ради него же самого пытаются его уничтожить?
- Это как? Вы случаем, не пьяны?
- Есть немного, но все-таки давайте допустим, что дальнейшее продвижение человечества на том пути, которому оно следует, приведет к вселенской катастрофе? Нет, слишком напыщенно и тщеславно. Просто, человечество стоит на грани гибели и об этом и не подозревает. Суждено погибнуть всем. Но должны выжить немногие, из которых возродится новое человечество, их потомки и пытаются смешаться в ход событий, то есть спасти все человечество при этом, разумеется, погубив самих себя. И оказывается, что наш герой и является перстом указующим… Что то меня занесло. Короче, герой со всей своей бурной деятельностью и великой потенцией, оказывается главным орудием рока. Он и есть несущий смерть. А, каково?
- Порядком банально, даже излишне банально. Но впрочем, в этом что-то есть, конечно, если подкорректировать. Проблема осознания. Переоценка прошедшего. Боль от разочарования и бессмысленных утрат. Ненависть к себе, и в тоже время восторг от величия своей участи. Между прочим, здесь еще ничего не предрешено, захочет ли герой сложить руки или продолжит то, к чему призывает судьба и дьявольское тщеславие. Да, кажется, из этого кое-что могло бы получится. Как вы считаете Леша? Вам должно быть виднее, вы ведь единственный среди нас писатель, – продолжил развивать идею Стас.
- А не очередной ли это Марс?
- Это, смотря под каким соусом подать, - сказал Семен. - Весь вопрос в соусе, то есть в языке, мелочах, в том, чему вы будете больше уделять внимание. Одним словом нужно побольше души, вашей души.
- Все равно это Марс.
- Ну и что? – спросил Стас, - что плохого в Марсе? Ничего, мне кажется. Планета так себе, слишком пыльно и холодно, но бывают и похуже. Ведь дело не в том, где происходит действие, а, как и с кем. Если с героем - то, пожалуй, и скучно. А если с человеком? А? Человека нам надо, человека. И никого кроме него. Что нам интересно – человек, не робот, не машина, а он, живой, слабый, сомневающийся, пусть даже разочарованный и ни к чему не годный. Дрянь, но все же человек. Из-за чего мы покупаем новую книгу или открываем старую? Что мы в ней ищем? Отчасти самих себя, отражения наших страхов и надежд, наших мыслей и боли, нашей надежды и любви. А кто такие мы? Люди. Конечно это не так и много, но если большего не дано, то приходится довольствоваться этим. И не самая это плохая участь. Кроме того, что в книгах мы ищем себя, ищем мы в ней и не себя, простите за такой кривоватый оборот речи. Как мы можем узнать о других? Только сравнивая с собой, подставляя себя под них. Много ль мы так узнаем? Нет не много, почти ничего. И только писатель, со своим редким даром влезать в чужие шкуры, в несколько шкур одновременно, помогает нам ответить на мучающий нас вопрос – что это за зверь эти другие. Вообще я не слишком высокого мнения о писателях, но лучше уж, что бы они все-таки были, чем их не было вовсе. Не надо размениваться по мелочам, пишите, если очень хочется, о Марсе, но пусть и на Марсе будут люди, и лучше не с большой буквы, а с обыкновенной, даже с маленькой. Главное пишите, Алеша, пишите. Если нет идей, то мы с Семеном вам подкинем. Права Семен?
- Хоть сотню. Идей девать некуда. Это я, положим, шучу, но пару тройку можно отрыть.
- Не могу я больше писать и не хочу, - простонал я.
- Можете и хотите, - настаивал Семен, - вы не похожи на человека, у которого в планах стать неудачником. Ну не производите вы на меня такого впечатления. Допустим, Достоевского из вас не выйдет, стоит ли огорчаться? Достоевский один такой, и быть второго не может.
- Не в этом дело, - попытался ответить я, - я просто не могу больше писать. Я не знаю о чем. На что мне все ваши идеи? Идеи должны быть мои.
- Ну а как же «Ревизор»? – поинтересовался Стас.
- А что вы о нем знаете? Только не говорите мне о Гоголе, по его пути я ни за что не соглашусь пойти. Может, он всю свою жизнь мучился оттого, что идейку ему подкинул старший брат по фамилии Пушкин. А я не хочу мучиться, не из-за этого, не из-за чего другого. Я хочу писать легко и просто, не хочу писать своей собственной кровью.
- А разве по иному пишут? - удивился Стас. - В том то и все удовольствие, вся соль, что книги пишутся кровью, и не чужой, а, как вы правильно выразились, своей собственной. Еще раз повторяю – главное пишите. А что из этого выйдет значение имеет только для вашего тщеславия, и не для чего больше. Разве не так?
- Так, - был вынужден ответить я.
- А для меня не секрет - отчего эта ваша хандра, отчего вы готовы плакаться в жилетку первым встречным. Все дело в женщине, в той, как ее …Ирине. Я не ошибся? – опять включился в разговор Семен.
- Не знаю я. Не в одной ней дело.
- То, что не в одной, это верно, - подхватил Стас, - дело главным образом в вас самом. Хотите несколько около психологических этюдов в моем исполнении? Слушайте. На дворе стояло 18-ое столетие, западная Европа незаметно для себя скатывалась в кризис, из которого ей уже не суждено выбраться. Австрия. Глупая, вертлявая, хвастливая девчонка. Впрочем, не без заднего ума, и не дурна собой. Но манеры ее хромают, точнее, прихрамывают, на правую ногу. Случай привел к тому, что о ней помнят до сих пор, хотя и мало кто помнит ее имя. Это жена Моцарта.
- Да, жена Моцарта тот еще экземпляр, - подхватил Семен, - говорил я ему… Ведь что мы сейчас о нем знаем? Во-первых: он очень любил свою жену, был хорошим семьянином, во всем доверял своей лучшей половине. Разве не так? Ни никого не интересует, что было на самом деле. А было то, что Моцарт свою жену в последние годы совместной жизни терпеть не мог, что убегал от нее к шлюхам, а сама же она отдавалась, чуть ли не первому встречному. Но кому до этого есть дело? Лучше верить мифам, которые она же о нем и создала. Не правда ли? Монополия на гения, разве можно желать большего? И вот на первый план выставляется его веселый нрав, он превращается в ангела во плоти. Но так ли это было на самом деле? Достаточно послушать кое какие из его произведений, что бы как минимум усомниться в этом. К черту ангелов, они нам не нужны.
- Семен, я не Моцарт, – прошептал я.
- Конечно не Моцарт. Это я привел для сравнения, не более того. Но разве вам не кажется, что ваша, Алексей, ситуация чем-то напоминает ту?
- Я не гений.
- Ну и что с того? Если под рукой нет гения, то почему бы ни попользоваться, к примеру, вами, писакой средней руки.
- Гоните ее к чертям, - махнув рукой, чуть ли не крикнул Стас, - нельзя же быть таким мягкотелым. Надо бороться за себя, за свое будущее.
- Вы хотите стать самим собой? – как-то ехидно сказал Семен. – Если хотите, то придется кое-чем пожертвовать, например, своими страхами.
- Ведь вы же понимаете, что с вами происходит, глаза у вас открыты, так надо действовать, нельзя сидеть, сложа руки. Да, и знаете вы что надо делать, –  продолжил Стас.
- Вы, наверное, не знаете, Леша, а может и знаете. Так вот – дурак, это человек, который никогда не задается вопросами. Уже не дурак, но еще и не умный, это тот, кто задается вопросами, но не в силах на них ответить, как правило, он хочет получить ответ от кого-то со стороны. А умный – это тот, кто может ответить на поставленные самим собой вопросы, – со смехом в глазах вставил свою очередную реплику Семен. 
- Есть еще один, крайне редко встречающейся вид людей, - продолжил Стас, - это гений. В каждом его вопросе уже есть ответ. Вы, Леша, относитесь к категории умных людей, и ваша проблема в том, что вы не можете свои ответы реализовать в жизни. Если вам это удастся, то вас можно будет назвать счастливым человеком, счастливым настолько насколько это вообще возможно на Земле. Что вы на это скажите?
- Другими словами, - рассмеялся я, - гнать их всех в шею?
- Можно конечно выразиться и по мягче, но общий смыл вы выразили верно, я же говорил, что вы умны. Я никогда не ошибаюсь. Особенно в людях, -  ответил Стас.
- Ведь в сущности, что придает человеческой жизни смысл? Прошу прощения за такую несколько банальную реплику, - снова улыбаясь, сказал Семен, - на мой взгляд, эту вещь можно было бы обозвать самореализацией. Все остальное в жизни просто туфта. Ведь так же? А если это так, то гнать их всех в шею, как вы Леша правильно выразились, все что нам мешает должно быть либо уничтожено, либо приведено в такое состояние, когда оно более не будет стоять у нас на дороге. Разве я не прав? А?   
- Вы правы, - что я еще мог ответить, - но есть одна загвоздка.
- Какая, хотелось бы узнать?
- Вот что вы Семен, в сущности, сейчас проповедуете?
- Что?
        - То, что цель оправдывает средства.
- Леша позвольте вам заметить, что вы с Семеном насколько отошли в сторону от предмета нашей беседы, ведь о вас мы говорим, а не об этой пустой метафизике, - напомнил о своем присутствии Стас, - вы что боитесь?
- Может и боюсь.
- Отец, а я с тобой не согласен, да и предмет разговора сугубо интересен. Поэтому не страшно, если мы ему уделим пару минут нашего драгоценного времени. Правильно я говорю, Леша?
- Так вот, - не дожидаясь моего ответа, продолжил Семен, - наш молодой друг боится, что я предложу ему утопить весь мир в крови ради того, что бы он смог написать еще пару тройку романов. Ну и что если и так? Что в этом плохого?
- Семен, ты, кажется, немножко перегибаешь палку, - иронично улыбаясь, заметил Стас.
- И такое может быть, но все же что такого плохого в крови? Старо, скажите. Разумеется, старо, но от этого не менее занимательно. Ладно, бог с ней, с этой кровью, хотя от нее я не открещиваюсь.
- Подождите Семен, давайте уж договаривайте, - мне не хотелось, что бы вопрос крови так и остался висеть в воздухе.
- Пожалуйте. Во-первых, скажу, что кровопускание часто оказывается весьма полезным для здоровья организма. Во-вторых, не всякому дано силы утопить весь мир в крови, а если такое произойдет, то это будет значить лишь одно – мир оказался достоин такого исхода. Достоин, замечу в кавычках. В-третьих, кто решил пролить, по разнообразным причинам кровь, как малую, так и большую, того уже не остановят веления стадной морали и напускного гуманизма. А ведь вы, современные интеллектуалы, страдаете этими болезнями как никто иной до вас. В-четвертых, мы, если вы еще не забыли, говорим о реализации, так вот реализовать можно только то, что у вас есть там, - Семен постучал по своей груди, - а так как у большинства там ровным счетом ничегошеньки нет, то страхи ваши во многом оказываются беспочвенными. Если у человека нет нутра, как же он тогда наложит на мир свою печать? Пятое, и последнее, это уже касается вас Леша лично. Разве вы, хилый интеллектуал собираетесь лить моря крови? Нет, хоть на дне вашей души разных нечистот по более, чем у какого-нибудь маньяка. В данном конкретном случае чего мы от вас хотим? Думаю это слишком понятно. Хотим мы, что бы вы писали. Писали так, как вы можете, и как вам не позволяет, главным образом, ваша мягкотелость. Вы можете писать, лично я в этом уверен.
- Я тоже, - сказал Стас.
- Нас, как читателей, - продолжил Семен, - не слишком сильно интересует как таковая личность Алексея Столярова. Нас волнует то, что он может нам дать. Если угодно - чем он нас может позабавить. А у вас Леша глубоко в заднице должно сидеть шило, ведь надо же вам доказать самому себе, целому миру, и конкретно нам как  читателям, что вы что-то стоите и не напрасно живете на этой дурацкой планете. Правильно я говорю?
- Напишите, пожалуйста, о шлюхах, - тихо произнес Стас. Он уже давно смотрел в ночь через запотелое стекло веранды. Дождь оказалось, уже кончился, наступила непроглядная летняя тьма. Казалось, что Стас вовсе не прислушивается к происходящему разговору, что он его совсем не занимает, но это была лишь маска.
- Как это не глупо, меня очень занимает эта тема. А, посмотрите как хорошо на улице. Леша, откройте, пожалуйста, окно. Какой воздух.
- Воздух как воздух, - возразил Семен.
- Не буду спорить. Конечно, это дело вкуса, но я до самозабвения люблю русскую летную ночь после грозы, кажется, в ней тонут все звуки. Слышите как тихо. Бросишь в ночь слово, а она его поглотит, как трясина камень, и следа не останется. Разве это не прекрасно.
- Мы говорили о шлюхах, - похоже, Семен был не так лирично настроен.
- Шлюхи… это хорошо. Что бы ни говорили Леша, пожалуйста, напишите о них. Думаю это не так и трудно, но наверняка может выйти не безынтересно, особенно у вас. Вы знакомы хотя бы с одной из них?
- Нет, - ответил я, - но при желании могу легко могу завести не одно знакомство. Я это говорю не в том смысле, что я такой рубака парень, просто у меня есть знакомый, которому не составит труда свести меня с ними. Тоже писатель.
- Да? и как его зовут? – опять вложил свою лепту в разговор Семен.
- Леонид Андреевич Ляш. Но пишет он под псевдонимом.
- Как же знаю, - усмехнулся Стас, - мы с ним не раз… как бы это по мягче выразиться…
- Устраивали пир горой, - помог Стасу Семен.
- Можно и так сказать. Замечательный человек, только вот все никак не возьмется за ум, пишет всякую глупость, и что самое смешное для умного человека, получает от этого удовольствие. Так вот о шлюхах, эту тему необходимо закрыть, а я все отвлекаюсь на другие мысли. Леша, никаких соплей не должно быть, ни розовых, ни зеленых в горошек. Я, как читатель хочу знать, когда она встает, когда ложится, хочу знать все о людях, ее окружающих, о ее работе. Работа – это самое главное. Пусть даже она ей будет немного нравиться, я не против. Но я хочу, что вы, Леша, показали всю ненависть, которую она испытывает к нам мужчинам. Ненависть, какое это, однако интересное чувство, вам не кажется? Кто мы без нее? Она возвышает, вливает новые силы, она делает нас подобным богам. Пусть в ее подержанном, больном от побоев теле будет гнездиться великая ненависть. Я не буду продолжать, все остальное на ваше усмотрение: сюжет, ее путь и развязка. Я ни за что не буду вам подсказывать, я знаю, что вы сумеете как никто другой, вас не требуется направлять. Ну, так как?
- Я подумаю. Мне кажется вы правы, это не без интересно. Да, есть над чем подумать. Я уже знаю, чем все это кончится.
- Я тоже, - рассмеялся Семен, - еще по стакану, за новую еще не рожденную книгу.
- Нет, Семен, за рожденную. Выпьем же за новорожденную, бес меня дери.
- Ну, отцы, дернули.
- Ну и уроды же мы, так пить коньяк. Совсем оборзели, - выдавил из себя Стас.
- Пущай, - прокашлял в ответ Семен, - может еще по одной?
- Премного благодарен. Нет лучше на свежий воздух. И вам того же советую.
- И то верно, - подумал я в слух.
- Надеюсь, никто не заблудится, темно хоть глаз выколи, - бормотал где-то в кустах Семен.
- Что за садизм такой – глаза выкалывать, на дворе ведь 21 век, - то ли пошутил, то ли всерьез рассмеялся Стас, - комар, у собака, прямо со слона, чуть не сожрал, вот я тебя.
Послышался хруст ветвей и дребезжащий голос Стаса.
- Врешь. Не уйдешь.
- Отец родной. Ты бы там поосторожней, клумбы все растопчешь.
- Натурлих.
- Всем спать – вот что я вам скажу, – заявил Семен.
- Ни черта спать мы сегодня не будем. Пошли лучше к моей знакомой вдове, здесь, неподалеку живет.
- Стас, какая вдова. Что о нас Леша подумает.
- Семен, ты что-то шутки разучился понимать. Вдова – это не более чем фигура речи.
- Фигура? – это было единственное слово, которое я смог разобрать.
- Эко, похоже, Лешу совсем раскачало, - заметил Стас.
- Я и говорю - спать, - настаивал на своем Семен.
- Сейчас, его уложим, а сами двинем.
- Куда?
- К вдове брат, к ней ненаглядной.
- Что-то я не пойму, - Семен усиленно чесал лоб.
- О боги, в путь конечно, в путь.

Проснулся я поздно утром, на удивление голова ни чуточку не болела. Лежал несколько минут, всматриваясь в потолок. А в углу паутина, раньше не замечал. Интересно было бы прожить день пауком. Отличается ли кардинально его жизнь от нашей или все тоже? Кто знает?
Пора вставать, а так не хочется. Пролежать бы целый день. А где мои новые, странные знакомые, только сейчас я вспомнил о них. Посмотрел на стол – чистота и порядок. Наверное, ушли, когда спал, и за собой все прибрали. Забавно. Где они сейчас могут быть? Представляю и никак не могу придумать ничего правдоподобного, слишком они ни на что не похожи.
Пролежав еще минуты две, я неожиданно для самого себя понял, что мне предстоит сделать здесь в оставшееся время. Решил, точнее что-то решило за меня, что пока не наступят холода, никуда я отсюда не уеду. Гори оно все синим пламенем. Все оказалось таким простым, когда встало на свои места.
Через час, после точечного набега на магазин, я вернулся с провиантом, с двумя упаковками серой бумаги и разноцветными ручками. На скору руку перекусил, разложил перед собой несколько листов еще девственно чистой бумаги, посмотрел на паука, притаившегося за отклеивавшимися обоями, взял мелко трясущимися, словно в лихорадке руками ручку  и приступил к работе.
 Холодный ветер толкался в лицо, развивал твои, на варварский манер расчесанные, длинные волосы и заставлял слезиться глаза. В воздухе пахло войной.

 Такой была первая строчка и я уже знал чем все закончиться. Нужно было только время и немного смелости и все получиться. Все будет хорошо.
А потом было два мучительных дня, в течение которых порождения моей фантазии спорили и боролись со мной. И как всегда одерживали верх. По-другому и быть не может.
А еще они смеялись на до мной, им было над чем посмеяться. И я смеялся с ними, плакал и смеялся. Пускай я ничтожен и что с того?  Пока мы смеемся над своим ничтожеством, значит не все еще для нас потеряно.

Опять наступило утро, я сидел на веранде и всматривался в исписанные разноцветными чернилами листы бумаги. Пятьдесят страниц. А то и более, не плохо для двух дней работы. Начало положено. Может это не совсем то, что хотели мои гости, но на меня прежнего тоже не слишком похоже.
Я давно хотел написать книгу о войне. Настоящей, не игрушечной с супергероями. И вот начало положено. Может я не слишком готов сейчас для нее, но я буду пытаться, сделаю то, что только могу.
Радость посетила мое сердце, такого давно не было, я должен с кем то ей поделиться. Кто будет человеком, который разделит со мной радость. Кто, как не Наташа? Разве не для этого она здесь? первой услышать голос новой песни.
Я собрал в охапку многочисленные листки и направился к ней. Я человек слабый и если бы знал чем это закончиться то, пожалуй, и не пошел бы к ней.

Ладно, не хотите это, я посмотрел на рукопись, тогда получите другое, думаю, оно будет больше вам по нраву. Ведь так?
 Кто такие  они я не знал, наверное, все те, кого я ненавидел. Будем писать для тех, кого ненавидим.
Двадцать минут назад я подошел к ее дому, калитка оказалась закрытой на внушительного вида замок. Ничего страшного, не без труда я перебрался через забор. Дом то же оказался закрытым, чувствовалось, что никого в нем нет и еще не скоро вновь кто появиться. Значит так. Находите это смешным? Ладно.
Ничего вокруг себя не замечая, я  возвращаюсь в свою келью. Перед домом разжигаю небольшой костер, стою, смотрю на медленнее языки пламени. Страница за страницей в огонь падает рукопись, с отстраненным интересом всматриваюсь, как огонь пожирает листы бумаги.
 Аутодафе моей прежней души.
  Почему я сейчас так зол  и по ребячески разочарован? Разве произошло что-то за рамки выходящее? Наташа просто вернулась в город, и ни чего более. И из этого я навсегда прощаюсь с прошлым. Разве это не смешно? Для меня нет. Вы добились своего, и вы правы, если не готов к войне не стоит ее начинать, не стоит себя обманывать. Делай только то, к чему готов.
Я вернулся на веранду, взял изгрызенную ручку, лист бумаги и написал:
 - Радость этих христиан не похожа на истинную радость. Она какая-то хилая, слабая и болезненная. Радость нищих духом. Это не моя радость.