Сердце дома

Раньше ведь как печи русские делали? А просто — по принципу, как дешевле да крепче, из подручного материала, кирпичи не всем по карману приходились, особенно простым крестьянам да рабочим. Вот и тут так — стояла она, огромная, глинобитная, на полкухни в деревенском доме.

Пока в доме жили да огонь в ней поддерживали — и она жила, как сердце горячее да большое. Но опустел дом, и лет тридцать в нем никто не обитал постоянно, лишь изредка наезжали проведать дом родственники тех, кому он принадлежал раньше. Сажали огороды, хозяйством помаленьку занимались. Но это летом. Печь же летом и вовсе не топили.

А в зиму оставался дом один-одинёшенек, ни согрет, ни обихожен... От влаги да сырости начала крошиться печь: изошла трещинами — как уродливые шрамы, покрыли они ее крепкое еще глиняное тело и начали разъедать, все глубже и глубже впиваясь, вгрызаясь в холодное нутро. Затем прогнила опалубка, скорее, от времени, накренив один бок печи , отчего она скособенилась, как хромая грузная баба, и присела, упершись в крепкий еще пол да нижнюю половую балку.

Присела-то ладно, но шли годы, и больше становился ее крен, да и трубу она потянула за собой — уж умирать, так не одной. Труба долго сопротивлялась, держась крепкой раскладкой за потолок, но время неумолимо быстро пророчило глинобитной старухе печальный конец. Так и висела труба над печью отдельно, как ампутированная конечность, разделяла ее с накренившимся телом рана высотой с ладонь-две, да угол — один из четырёх, которым она вонзилась под своей тяжестью в наклонившуюся матку-печь. Так и точила эту глиняную громадину влага, год от года всаживая в землю ее гнилые деревянные опоры... И казалось бы: тронь- толкни посильнее, и рухнет родимая посреди кухоньки, да следом и труба на нее обрушится, пробьет хрупкие потолки, полы изувечит... И умрёт дом, как умирает человек, когда перестаёт биться его сердце.

Но на всё воля божья...Купили мы дом этот под дачу. Задёшево продали — а кто задорого возьмёт избу с упавшей печью? Я, как новая хозяйка, принесла с собой свои порядки, и первым делом решено было печь убрать, дабы она не наделала ничего худого.

Три дня кипела работа... А работников-то двое всего: я — шустрая бабёнка лет сорока, моложавая да задорная, на работу дикая; да помощник мой — дядя Лёня, крепкий, долговязый да молчаливый мужик, разменявший седьмой десяток. Вот и порхались мы вдвоём с печкой этой. Сперва убрали стояк трубы на чердаке, разгрузили потолочную балку от навалившейся тяжести, оставили нетронутым кусок трубы на крыше, держался он крепко.

Когда, разгребая руками глину у разделки, вынимали последние ряды старых кирпичей ( труба не глинобитная была, кирпичная), то вздохнул потолок от тяжести свободно , подался вверх, как грудина при вдохе, и посыпалось да полетело на печку сверху все, что от трубы осталось. Выгалило тогда доску - подпорку у предпечья, которая заборкой служила и отделяла закуток в кухоньке. Да так её, бедную, шибко выгалило, что того и гляди: треснет пополам да вылетит, рамы выстегнет или зашибёт кого.

Оставили печку в покое на ночь, чтобы пыль осела да попритихла. А с утра взяли ломы да топоры и долбили ее, монолитную, до беспамятства, ведь на совесть печка делана, а вот попробуй свороти такую, хоть и стояла без дела сколько. Уйму сил да времени угрохали на разборку, теперь и подумать страшно. Посидим да покумекаем, как лучше, да снова за ломы хватаемся. Хозяюшка я работная оказалась, да и дядя Лёня мне подстать, считай, и чаю не пили, все долбили да выносили родимую, не присели толком. Попутно баню дядя Лёня у себя топил: сбегает, подкинет дровишек, да и опять за своё.

Основание у печки рубленое, бревна белые , стояки синей краской крашены, стоять бы да стоять, если бы должный досмотр был. А так — всё прахом изошло снизу, где дерево земли коснулось. Смени вовремя нижние венцы — жила бы печь и по сей день.
На крыше трубу убрали быстро, сняли верхние ряды, а остов, который монолитом сбился, видно, на цементе раствор был, просто спихнули вниз, и поехал этот обрубок по мокрой крыше, заскользил по шиферу да и рухнул под окошками, грохотом оповещая округу, что жизнь хромой глинобитной старухи закончилась...
К вечеру третьего дня в кухоньке зияла огромная дыра, определяющая нахождение печки, словно страшная рана,— она была напоминанием о старой жизни дома и о начале новых, лучших перемен. Обтёрла я большую пыль да полы намыла и, довольная, побежала к дяде Лёне в жаркую баньку.

А через две недели новое сердце забилось в доме: затрещала поленьями да боками железными крутыми запостукивала новая современная печка, маленькая, да жаркая. И дымок сизый на крыше завился, весело выскакивая из-под блестящего зонтика-козырька на трубе-нержавейке! Дыру в полу облагородили, обрядив ее в деревянный подиум из белой строганой доски и, как на пьедестал, подстелив металлический лист - ковёр, водрузили новое сердце дома, тем самым начав отмерять новый срок, писать свежую историю. Затеплилась в доме жизнь, а значит, будет всё хорошо! Со здоровым-то сердцем и жить легче... И дому, и человеку.