Седлаченко и Басилашвили

Когда девочки, ну то есть мы, поселились и стали жить в общежитии по улице Стойкости, им, (ну то есть нам), разумеется, захотелось обуютить свой быт. А как это сделать? Полочки, подсвечнички, чашечки. Это всё да. Но освещение! Вот где собака зарыта. Или камень преткновения? Всё время их путаю. Скажу так: краеугольная собака преткновения, на которой зиждется фундамент уютности жилья.
 
Если в одной комнате площадью двадцать квадратных метров одновременно проживают три, а иногда и все четыре, молодые девушки, да ещё в широтах, имеющих тенденцию в холодную половину года переходить в режим "полярной ночи", в этих условиях вопрос освещения поворачивается к насельницам до невозможности острым углом.
Освещение жилого помещения, как известно, имеет два аспекта - локальное и тотальное. 

Тотальное освещение нам обеспечило родное ПэТэу номер шестьдесят один. В форме стандартного в наших обстоятельствах плафона полукруглой формы на потолке по центру комнаты,  снабженного тремя лампами о семьдесят ватт каждая.

Ими можно было управлять, нажимая на клавиши пластмассового выключателя, находящегося слева от входной двери. Только этого нам было мало. Если попить там вечером чай или подмести комнату – света хватает, а для почитать там или порисовать – явно недостаточно. И вообще, что за убожество – жить без индивидуального источника света? Не ютиться же по своим углам в потёмках, как в тюремной камере. И глаза садятся, и вообще.  Не годится так, решили мы.
 
Посетя ближайшие к месту обитания магазины электротоваров, обнаружили там приведшие нас в полный восторг светильники на прищепках отечественного производства.

Представляли собой эти осветительные конструкции народно-бытового назначения следующее: полый металлический цилиндр, в верхней части имеющий пластмассовую кнопку включателя – выключателя, заполненный пластиковым патроном для лампочки со стандартным диаметром цоколя(он помещался внутри цилиндра). В нижней части цилиндр расширялся в обрезанный конус без дна, в раструбе которого находилась, собственно, лампа. Источник света.

Снаружи металл был залит приятной для глаза эмалью жёлтого (а также синего, зелёного и красного) цвета, а внутри - белого. Белый служил светоотражателем. Стоила вышеописанная красота всего ничего даже по меркам наших тощих карманов.
Между прочим, их производят до сих пор. Спустя тридцать четыре года можно в любой торговой точке, специализирующейся на продаже товаров народного потребления увидеть эти малобюджетные светоносные прищепки.

Соотношение "цена-качество-удобство" привело нас в восторг. Каждая немедленно обзавелась таковой. Я, конечно, без раздумий ухватила синюю. Сдержанная Седлаченка выбрала жёлтую. Экспансивная Найда – чего с неё взять, с девочковой девочки, - разумеется, взяла красную. Забежа вперёд, скажу: восторг в связи со средним параметром был преждевременным. Из трёх характеристик следует вычеркнуть второе: качество. 

Донельзя довольные, мы вернулись в общажную комнату и организовали индивидуальную иллюминацию каждая над своим койко-местом. Между прочим, термин вполне официальный.

Раньше, до революции, пространство, в котором разнообразные представители нижних ступеней социальной лестницы из разряда понаехавших помещали свои юные (а иногда и не очень) тела, называлось «угол».

У Достоевского и раннего Горького, патентованных обличителей ужасов царского режима, до фига есть этих «снимал угол», «жил за занавеской» и так далее. В годы же развитого социализма все бесчеловечные пережитки тёмных дореволюционных времён были ликвидированы посредством переименования. Теперь, в наши светлые времена мы, строители коммунизма, занятые созидательным трудом во имя светлого будущего, ни у кого не снимали угол. Теперь мы гордо и с достоинством занимали каждая полагающееся ей койко-место на казённой жилплощади с благородным названием «общежитие».

И вот долгими осенними вечерами, плавно переходящими в бесконечные зимние, комната стала походить на идиллию в духе сказок Туве Янссон: над каждой усердно склонённой к книге, рисунку, или рукоделию белокурой головкой уютно засветилась тёплым солнышком чудо-лампа. Впрочем, «белокурой» тоже вычёркиваю. Если придерживаться правды, три наши головы выглядели следующим образом: меднокудрая Найдынская, густо-брюнетная Седлаченковская и шатеновая с благородным рыжим отливом моя.

Через месяц одна за другой наши прищепковые лампы стали выходить из строя. Как высянилось, корпус пластмассового выключателя был выполнен из материала, не выдерживающего долговременного присутствия работающей лампы.

Его чёрный цилиндр начинал нехорошо пахнуть горелой пластмассой. Кнопка же выключателя от нагрева переставала нажиматься, чего-то там разбухало, деформировалось и перекашивалось. Какая-то пружинка выходила из паза, и недели через три после начала эксплуатации чудо дизайнерской мысли можно было выбрасывать. Тот наш случай – классическая иллюстрация к английской поговорке про «Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешёвые вещи».
   
И вот в связи с этим небольшим крушением наших уютоорганизационных затей отправилась мы с Седлаченкой после получения первой стипендии* во всесоюзно знаменитый универмаг «Гостиный двор» посмотреть: может, родная торговля  в более отдалённом от места нашей постоянной дислокации лабазе предлагает что-то другое, более подходящие для длительного пользования на тему локального освещения.

Нам повезло. На первом этаже в отделе электротоваров мы наткнулись на очередь из граждан, желающих того же самого и даже имеющих реальную надежду этим самым обзавестись. Ситуация была нештатная: советские работники народного хозяйства завезли и выбросили в розничную торговлю партию обалденных светильников чехословацкого производства.
 
Выглядели эти лампы, по нашим меркам, совершенно сногсшибательно: оранжевые металлические сферы размером с небольшой арбуз, срезанные примерно на треть, с помещающимися в них лампами вращались на удобных кронштейнах, загнутых покоем [то есть в форме буквы "пэ"]. Это что касается конструкции. А что до качества, то, наученные горьким опытом, мы ощупали, рассмотрели и едва не попробовали на зуб все важные места конструкции. Благо, образец чудо-лампы стоял на прилавке. 

Качество тоже было отменным. Все детали имели серьёзный вид, были сделаны из долговечных материалов и на пути потоков горячего воздуха, исходящих от включенной лампы, не находилось ни одного ключевого узла.

Наоборот, находилась гладкая, отливающая серебром амальгамы поверхность внутренней части шара, которая должна была надёжно предохранять светильник от перегрева. Выключатель представлял собой аккуратную заграничную пимпочку на боку оранжевого шара. Шар был покрыт добротной оранжевой эмалью и радовал глаз голубыми бликами от налившихся предвечерней синью квадратов окон. Пимпочка весело, не по-нашему, отщёлкнула, когда мы с Седлаченкой по очереди нажали на неё пальцем.
 
При более внимательном ознакомлении с чудом импортной техники выяснилось: конструкция подставки – прищепки, добротно выполненная из надёжного металла вроде латуни или нержавейки имела удобную дырочку в форме замочной скважины, и позволяла не только ставить его на пол (напольные светильники уже вошли в моду, являлись признаками особого шика и артистических претензий хозяина), но и защёлкивать на какую-нибудь опору вроде спинки кровати или книжной полки, а также вешать на гвоздь в стене.

Усечённая сфера колпака вращалась и фиксировалась в трёх плоскостях. Что называется – светильник был сделан людьми и для людей. Молодцы чешские братья по социалистическому лагерю. Умели они. Да и сейчас умеют. Триста лет стрижки газона - это вам  не хрен моржовый. Этот ихний газон за тридцать лет большевистского ига не вытоптать.

Цена? Цена была как раз подходящая. Чуть больше, чем у тех фуфлыжных прищепок, что у нас сломались, но намного меньше, чем у тех, которые не поломаются никогда. А эти импортные изделия, судя по всему, были прямо-таки неубиваемыми. Да ещё, мало того, что фантастически удобными, так ещё и краси – И - ивыми. Самого что ни на есть передового дизайна.

Ну, что? Надо брать. Очередь жаждущих того же самого выстроилась солидная. Часа на полтора, не меньше. Давай так. Я пойду на второй этаж, посмотрю на обувь (нам ещё сапоги были нужны), и через двадцать минут тебя сменю.

Двадцать минут у увлекающейся меня незаметно превратились в тридцать, а потом и в сорок. Бродить по Гостинному двору можно бесконечно. То там что-то интересное увидишь, то здесь. Вот и получилось, что когда я вернулась в ламповый отдел, уже подошла наша очередь. Три человека перед нами было. Однако ламп осталось тоже мало. Четыре штуки, включая стоящую на прилавке. Давали по одной в руки.

На нас хватит – беспечно сказала я. Хотя бы одна должна нам достаться. И отошла на минуточку поглазеть на акварель «Ленинград» в другой отсек того первоэтажного сегмента Гостинки, что выходит главным фасадом на Невский проспект. Когда вернулась, всё было кончено. Моему взору предстало окончание драмы.
 
Оказалось: как только я урулила, как из-под земли прямо перед носом Седлаченки возник великий советский актёр Олег Басилашвили. С ним был мальчик лет десяти. Сын, наверное. Великий актёр, презрев правила приличия, без очереди протиснулся к прилавку с чехословацким светильником, и что-то шепнул продавщице. Та в ответ на его реплику стала запаковывать в картонные коробки все. Слышите:

- Все!

Оставшиеся в зоне доступа рядовых покупателей чешские осветительные приборы. 
Сын великого актёра, получив купюры из рук отца, самым наглым образом пошёл расплачиваться к кассе. И вот, вручив царственным жестом чек радостно ему лыбящейся продавщицы, бессовестный служитель Мельпомены другим, ещё более царственным жестом подхватил коробки и ушёл, унося наш несостоявшийся уют. Сынишка семенил рядом, помогая ему траспортировать покупки.

Какого рода эмоции выражали взгляды, которыми мы с Седлаченкой пронзали его барскую спину в драповом пальто, можно не описывать. 

Разумеется, признанный во всех широтах и длиннотах ныне несуществующей империи актёр Басилашвили и в страшном сне не видел, что один очень маленький и очень частный эпизод. Да что там "эпизод". Эпизодец. Из его бытообитания на поверхности планеты Земля станет известен, благодаря моему писательскому пылу, некоторому количеству русскоговорящих и, соответственно, русскочитающих её обитателей. Дико извиняюсь, как говорят у нас в Одессе, перед великим актёром. Но что было - то было.


Тешу себя мыслью: ещё не факт, что… А вдруг? Кто через кого на некоторое время будет запомнен. Может, о Басилашвили лет через тридцать. Сорок. Кто-то вспомнит не только потому, что он был великим советским актёром, а потому что он – тот самый Басилашвили, перехвативший чешский светильник на первой галерее ленинградского магазина «Гостинный двор» у легендарной Седлаченки.

Кто знает. Кто знает. Поживём – увидим.
               
                ///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\

*Стипендия в ПТУ нам полагалась приличная. Целых семьдесят рублей. На эти деньги в том далёком восемьдесят четвёртом году прошлого века можно было вполне сносно жить. Учитывая тотальную дешевизну продуктов питания и относительную – продуктов прочего потребительского потребления, таких, как одежда и обувь.
Но был один увесистый нюанс. Вернее, их было целых два.

Во-первых, когда нас, желторотых абитуриентов, загнали для предварительного собеседования в актовый зал, всем было предложено. Не в директивной форме, кончено. Именно «предложено» подписать бумагу, в которой мы давали своё согласие на удержание сорока рублей [из полагающейся нам стипендии] в счёт питания.
 
В корпусе училища, сразу как войдёшь, дверь налево, находилась столовая. И в этой столовой петеушникам предлагалось столоваться. То есть получать полный набор питательных элементов, необходимых для поддержания наших юных растущих организмов в жизнеспособном состоянии. Можно было, конечно, отказаться от этой добровольно-принудительной услуги. От этого ненавязчивого сервиса. Но в комнатах общежития – как нам объяснили – нет кухонь с плитами, а держать свои электрические строжайше запрещалось по правилам техники противопожарной безопасности.

Нет, кухонные помещения в тех жилых блоках, где мы размещались, были. Проектом они предусматривались. Но в этих потенциальных общих кухнях отсутствовала необходимая начинка: плиты для готовки писчи и раковины с кранами для воды. Их просто не установили. Не подвели газ, не подключили воду. Проектом не предусматривалась воля начальства. Мало ли чего там строители понастраивали. Руководство пэтэу решило, что детям лучше жить без кухонь - и дети жили без кухонь.   

Вот и выбирайте – или отписывайте нам свои сорок рублей из стипендии и питайтесь круглый год всем готовым и горячим, или не отписывайте, и питайтесь всухомятку. Такой вот удивительный поворот свободы выбора нарисовался перед нами. Такое вот предложение, от которого невозможно отказаться. И все, даже успевшая в предыдущие три харьковских года получить изрядную порцию  увесистых тумаков от суровой советской реальности Седлаченка, подписали.

Впоследствии, вкушая трапезы от петеушного общепита, мы удивлялись чуду, явленному нашими доблестными поварихами: жидкие супы были сварены из удивительных куриц: судя по содержимому тарелок, они относились к редкому виду птиц, тело которых состояло исключительно из шей и – крайне редко, в пропорции один к семи – из голеней. Летательные приспособления у мутантов всё-таки были, но находились, судя по всему, лишь в стадии формирования, так как пять, шесть, а то и целых семь крылышек на группу из десяти шеек всё-таки наличествовало.

К тому же у одной, относительно молодой, краснощёкой, и до невозможности противной кухарки, стоявшей на раздаче, немедленно появились любимчики из числа самых наглых парней. Они бесцеремонно проталкивались, используя локтевые и прочие конечности своих цветущих мужских организмов, в начало очереди, и там вовсю любезничали с бессовестной поварихой. Любо-дорого было в эти минуты посмотреть на её разрумянившуюся физиономию в очаровательном обрамлении выпроставшейся из-под форменного колпака пергидрольной пряди, которую она, как бы в забытьи, всё медлила заправить обратно вытертой о фартук пухлой ручкой. Им-то, этим переполненным мужскими соками юным проказникам, и доставались те единичные голяшки мутантных куриц, по недосмотру угодившие в общий котёл.

Или эти бесконечные варёные хеки с минтаями в однообразном сопровождении плохо почищенной варёной же картошки. Я их путаю. По-моему, оба вида этих рыб, подвергнутые кипячению, и выглядят и звучат в гастрономическом плане одинаково.
В качестве овощной витаминно-клетчаточной добавки на каждый стол выставлялся тазик с репой или турнепсами. Изредка – с морковкой.

Редьку с репой петеушный народец игнорировал, к концу трапезы некоторые даже, к полному возмущению Седлаченки, пробовали несчастными овощами в футбол играть.
Морковка, в отличие от вышеназванных корнеплодов, пользовалась спросом.

Я её, морковку, тоже уважаю. Кстати, моё окончательное изгнание из родительского дома произошло именно в связи с моим пристрастием к неконтролируемому поеданию морковных запасов, хранящихся на маменькином балконе.
 
Наголодавшаяся же в своём предыдущем харьковском отрезке жизни Седлаченка позже призналась: ей было крайне неприятно слушать, как мы, две зелёные абрикосины, желторотые малявки, только что вылезшие из-под маминой юбки, ещё не нюхавшие в полной мере настоящих ужасов голода и безденежья, обхаиваем вполне полноценную еду. А мы тогда, помню, от души насмешничали, оттачивая на несчастных хеках (или минтаях) своё остроумие. С ехидными прибаутками выковыривая из голубоватого картофельного пюре чёрные глазкИ, не поддавшиеся машинной чистке. 

- "Эх, вы, салаги. Капризные балованные дети. Маленькие самонадеянные козявки". Думала Антонина. - "Жизни вы ещё не знаете. По чём фунт лиха не ведаете".   

Возможно. Наверное, она была права. Но я бы сейчас, имея тот объём опыта, которым располагаю, ни за какие коврижки не подписалась бы на столовское питание, которым нас благодетельствовали в нашей путяге. Да в Питере тогда на одном молоке – кефире, печеньках и яблоках можно было прекрасно год продержаться. С молочкой и кисломолочкой там всё будь здоров. Влажный север, травЫ немеряно, коровам раздолье. Вот они и дОятся, как очумелые.

О, эти нежнейшие сливочные сырки (в пластиковом контейнере под фольговой крышкой, треугольный выступающий уголок которой нужно было взять двумя пальцами и сладострастно отдирать по периметру, обнажая устричной нежности содержимое) производства ленинградского молокозавода номер один! Эти простокваши! Эти сырки в шоколадной глазури, начиненные изюмом! Та ну.

На отжатый сороковник можно было прекрасно питаться и безо всякой плиты. Яблоки можно было бы зимой покупать, а не буцать ногами турнепсы по полу петеушной столовой. И - что тоже немаловажно - не смотреть в бессильном негодовании на распаренную повариху, крадущую у нас нашу казённую пайку. 

Фруктов нам не давали. Кажется, пару раз побаловали яблоками – и всё. И на новый год по три апельсина выдали. Веселись, рванина. Чувствуй заботу родного государства. И раз уж речь зашла об этой нежной заботе. Тёплых объятиях, пристальном внимании и так далее. В девятиэтажном здании, где жили юные петеушники, были отключены лифты. То есть наглухо. Они были, по проекту строители их сделали, равно как и кухонные помещения с газовыми трубами для подключения плит [о чём было упомянуто выше], но считалось, что юным созданиям все эти излишества ни к чему.

Им только на пользу ежедневная физическая тренировка [и питание казёнными харчами]. Наша группа квартировалась на последнем этаже. Вообще-то мы и вправду скоро привыкли, но иногда возникала препротивнейшая ситуация. К примеру, когда опаздываешь на занятие, и на первом этаже вспоминаешь, что второпях забыл ручку. С детьми такое сплошь и рядом случается. ...Слава богу, электричество, воду и канализацию наше руководство не считало преступной роскошью.
 
Второй нюанс заключался в следующем: наши оставшиеся после вычета  сумм на столовское питание стипендии выплатили с задержкой в два месяца, и то после бунта. Объясняли это безобразие какими-то враками про заминку с банковскими операциями. Или даже, если мне не изменяет память, формулировку во второй раз поменяли с более правдоподобной - "не успели перечислить деньги" на откровенную глухую ложь: - "нет денег в банке". Нет, и всё. Хоть в прорубь лезь.

Я понимаю, расчёт у руководства славного учебного заведения был прост: дети только что после школы, непуганые и нештюпаные. Вот мы их чуть-чуть и поштюпаем. У них у всех есть родители, в беде свои чада не оставят. Ничего. Вверенная нашим заботам иногородняя малышня как-нибудь да выкрутится. Чего им сделается? А мы тут покаместь ихние денюжки своими чистыми ручонками малость покрутим. Известная история. Перетопчутся. Лимитчики несчастные. Кстати,  слово это: «лимита» мне до приезда в город трёх революций было незнакомо.
 
Нас ведь как в школе учили? Нас учили: в Советском Союзе, необыкновенном, замечательном и самом справедливом в мире государстве все равны. Классовое неравенство ликвидировано как класс. Ну, вот. Я и делала свою жизнь, руководствуясь этими соображениями. Была свято убеждена, что человек – это звучит гордо. Что делай, что дОлжно – и будет, как будет. Что добро всегда перемогает зло. Главное - держаться светлых идеалов. И так далее.

Выплату стипендий просаботировали месяц, потом второй, а когда наметилась и третья отсрочка, восстала социально незащищённая часть петеушных первокурсников. Застрельщицей волнений была Седлаченка, к ней примкнули ещё семь человек; спустя же пару часов, блестяще иллюстрируя теорию развития социальных конфликтов, возроптала вся группа. Наша революционная ситуация, правда, была половинчатой: верхи ещё могли, а низы уже не хотели. Ядро сопротивления составили, не считая зачинщицы, три девочки из Узбекистана – Заремка, Гульноза и Гульфия, две девочки из Казахстана – Аня и Римка и двое  мальчиков.

То были: великовозрастной студент со вполне развитой растительностью на лице, сформированной в убедительную рыжую бородkу, самый старший в группе, для нас совсем взрослый дядя. Тёртый калач двадцати с гаком лет, весёлый разбитной авантюрист Алёша откуда-то из средней России. И - единственный ленинградец в нашей группе - малозаметный Толик.

У Толика был какой-то врождённый недуг. Плохо двигалась рука и нога, и сам он был молчаливый и бледный. Тишайший, похожий на Акакия Акиевича. Похожий на тот самый тихий омут, в котором, как известно, черти водятся. Позже он из нашей группы перешёл в краснодеревщики и сильно там преуспел.
 
Дело в том, что надвигалась зима, стремительно холодало, и все эти ребята всерьёз рассчитывали обзавестись кто тёплыми сапогами, кто верхней одеждой по сезону, а тут такое вот безобразие. По целому ряду причин у них не было возможности использовать альтернативные источники материальной поддержки – кто-то был из многодетных семей, кто-то вообще сирота, а кто-то из принципа взбутетенился. Как Седлаченка. Не околевать же на морозах? А питерские морозы – они не шутка. Насыщенный водяными испарениями ветер, задувающий с залива, любые минус десять приравнивал к минус двадцати и создавал вполне серьёзную угрозу здоровью. Повторять подвиг Карбышева** никому почему-то не хотелось.
 
Ну и группа объявила: до тех пор, пока нам не выплатят обещанную стипендию, никто на занятия не пойдёт. Забастовку, значит, устроили. И стали грозиться подать жалобу в вышестоящие инстанции. Убеждённее всех вопила, конечно, Седлаченка. Правильно делала. Потому что. Ибо нефиг.

Завуч с директором сразу засуетились, забегали, созвали общее собрание, выявили самых недовольных и бородатый - борода у него была чёрная и густая, как у дядьки Черномора - завуч Самуил Ханоныч увёл их в свой кабинет, где внимательно выслушал жалобы и получил от каждого ущемлённого в правах пакет личных претензий. Видимо, тот демарш восставших овец всё-таки несколько испугал наших пастырей, потому что всем немедленно была выдана энная сумма. Семерым самым обиженным - в объёме полной задолженности для обзаведения зимней эпикировкой, остальным - частично.

"Деньги выделены из директорского фонда" - так нам было объявлено. Чтобы не сильно зазнавались. Бедный, бедный Шкаф. Как безжалостно жадные мы изменили его привычный образ жизни. Сколько бессоных ночей он провёл по вине злых тинейджеров, сколько пролил горьких слёз, оплакивая детскую неблагодарность. На какие жертвы ему пришлось пойти, уступая нашей алчности.

Наконец-то, после одержанной победы, получив на руки (некоторые вообще впервые в жизни) Деньги, мы задумались над тем, каким образом ими распорядиться. Был, конечно, большой соблазн пойти в казино и спустить там всё в рулетку, или купить героина и наширяться от души. Разве могли другие идеи посетить головы развращённых семнадцатилетних провинциалов? Однако, героическими усилиями преодолев искушение, мы решили обзавестись сапогами и электроприборами.

Таким вот образом и получилось, что я мы оказались в тот зимний вечер в электрическом отделе легендарного торгового учреждения на Невском проспекте с карманами, набитыми пачками зелёных купюр. Остальное вы знаете.

Кто такой Шкаф? Почему Шкаф? Да просто директор путяги был формой похож на шкаф, поэтому мы его так и называли. Наш Шкаф запрещал девочкам ходить на занятия в брюках. Я с таким впервые в жизни столкнулась, и была несказанно удивлена, когда меня. Меня!

В первый же день занятий, когда направлялась в своём обычном прикиде, в джинсах то есть, по петеушному коридору к дверям классной комнаты, дежурная по этажу завернула и отправила переодеваться в юбку. Мне как-то не верилось, что в двадцатом веке подобное вообще возможно. Потому и проигнорировала настойчивые рекомендации про "обязательную для учениц женскую одежду". Оказалось – да. Возможно.

К частью, в чемодане нашёлся вельветовый сарафан на бретельках. Я его туда от фонаря забросила, даже не ожидала, что пригодится. Юбок и платьев не ношу потому что. Не ношу. Нахожу их неудобными.
 
Лямки сарафана перекрещивались на спине, и вызывали улыбку у хохотливой Найды. «Такая уже взрослая, а сзади – как маленькая». Наши ассоциации в этом случае не совпадали. У меня перекрещенные на лопатках бретельки не связаны с образом ребёнка. Скорее, из памяти высвобождается образ матроса Железняка.

Но всё равно ходить в этом насильственно навязанном наряде по коридорам ПэТеУ номер шестьдесят один было в высшей степени неприятно. Во-первых, сорочка всё время выбивалась из-за пояса. На штаны её можно было носить внапуск по тогдашней моде. Нижний край блузы-рубашки делали фигурным и он красиво поднимался полуовалом к бокам, а с сарафаном так не поносишь.

Во-вторых, сразу возникает проблема колгот и соответствующей обуви. С джинсами можно носить любые спортивные шузы (кроссовки, кеды, лапти, башмаки, сабо, чуни, постолы, мокасины и т.д), а с юбкой уже задумаешься. 

В-третьих, и это самое главное – потому что я не добровольно на себя всю эту бабскую хрень напялила, а под принуждением.

По-моему, самая дурацкая форма одежды, изобретённая человечеством – это традиционный женский костюм. К тому же дико накладная. Сколько деньжищ нужно тратить на эти непрерывно рвущиеся чулки и колготки. Сколько нервов на все эти сопутствующие аксессуары. Шелковое бельё с колючими кружевами. Пояса для чулок. Туфли на каблуке. Серёжки. Цепочки-кулончики. Маникюр. Педикюр. Эпиляция. И всё для чего? Чтобы меня с мужиком не перепутали, что ли? А то Так не видно?
   
И вот парадокс. Средняя заработная плата женщины в любой стране составляет шестьдесят – в лучшем случае восемьдесят процентов - от мужской, а средняя стоимость любого предмета женского гардероба раза в два или три превышает среднюю цену аналогичного мужского. Предполагается, что у любой женщины, если она хочет соответствовать образу "приличной дамы", где-то там за кулисами или под кроватью должен находиться спонсор, помогающий ей реализовывать этот дорогостоящий образ. Хорошо, если роль спонсора берут на себя родители. А если нет? Тогда, чтобы выглядеть прилично, женщина должна вести себя в высшей степени неприлично. Такая вот дилемма.

Вообще, между нами девочками, скажу следующее. Этот мир утроен против женщин. Да, и мужчиной здесь быть очень трудно, но женщиной - совершенно невыносимо. Не знаю, зачем мы это терпим и почему до сих пор не вымерли. Пусть бы мужики самостоятельно размножались, раз им здесь так нравится. Почкованием. А что?

Две самые проницательные из девочек нашей группы сказали: «Да он, наверное, этот Шкаф, патологический *лядун». Их догадка впоследствии подтвердилась. Ходили разные слухи, пересказывать их не буду, но не бывает ведь дыма без огня. О других преподах и руководящем звене ничего такого не рассказывали. Что-то там у него на сексувальной почве и вправду находилось в сильном разладе.
 
Очевидно, самый вид пары молодых стройных ножек, пусть и облачённых в материю, но непристойно разделённых посередине, был ему невыносим, поскольку сильно возбуждал нечистое воображение. И Шкаф от греха подальше запретил петеушным нимфеткам вводить его в искушение, издав шизофренический указ о соблюдении особами женского пола во вверенном ему учебном заведении нелепого патриархального дресс-кода.

- "Я, самодержец ПэТэу номер шестьдесят один города Ленинграда, волей, данной мне народом и господом Богом..." Всё с ним ясно. Самые непримиримые блюстители внешних приличий – тайные развратники. Это общее место для любого наблюдательного зрителя, смотрящего спектакль "Человеческая комедия".
      
Кроме вышеназванной особенности Шкаф отличался крайне нечистоплотным распоряжением человеческими ресурсами во вверенном его заботам учебном заведении. А попросту говоря – он злоупотреблял служебным положением. Помню, как меня поразил рассказ старших товарищей о том, что все альфрейщики, камнерезы и столяры – краснодеревцы проходят производственную практику на директорской фазенде.

Особняк находился на одном из островов-фортов в Финском заливе, дэ юре принадлежал общеобразовательному ведомству и числился за министерством среднего образования.  А дэ факто это была вотчина Шкафа, где отбывали бесплатную трудовую повинность вверенные его заботам петеушники. Они там и беломраморных скульптур ему наваяли, и паркетом с маркетри все полы застелили, и художественную роспись по штукатурке выполнили. Да там много чего интересного было сделано дармовыми силами учащихся. «Кто что охраняет – тот то и имеет». Популярная поговорка периода засилья боярского застолья.

Не утратившая, между прочим, своей актуальности по сей день. Боюсь - она, эта присказка, - останется неувядающей до конца времён. Доколе есть дыхание во языцех и топчут земную твердь алчущие и жаждущие массы. Мдас.
 
 Я была настолько возмущена, что даже написала романтически-гневное письмо родителям домой, где обличала ужасы развитого социализма, с которыми столкнулась впервые в жизни. До Питера, конечно, я с ними тоже сталкивалась, но по простоте душевной не замечала. А тут Такое.

Маменька ответила что-то невнятное и невразумительное. Типа тебе показалось, всё на самом деле не страшно, успокойся, не переживай и так далее. Интересно, а что я ожидала получить в ответ? – Что жизнь сурова, что это только начало и дальше будет лишь хуже, всё на самом деле совсем на так, как тебе до сих пор объясняли, доченька, ну ты и вляпалась? Что терпи, наблюдай, мотай на ус и помалкивай?

Ой, не знаю. Не знаю.

...Смехота. Развитие степухинской темы (стпеуха - стипендия, если кто не знает) после отбивки косыми полосочками, которые я придумала делать, чтобы отделять разные пласты своих повествований друг от друга, получилось таким старомодным. С архаическими оборотами в стилистике начала [позапрошлого] века. Это всё потому что я сейчас принялась за мемуары А.Бенуа и третий день не высовываю из них носа. А в силу своей отчаянной эмпатичности, сама знаю за собой такой грех, на третий - четвёртый день близкого общения с кем угодно начинаю перенимать речевые и прочие ухватки этого кого угодно. Вплоть до походки и мимики.

А что? В развитой эмпатичности есть определённая прелесть. Никогда не знаешь наперёд, с какой разновидностью Янецки нынче повстречаешься. Это так интересно. Я вся такая неожиданная, такая непредсказуемая. Нет же ничего скучнее общения с одноплановыми плоскими людьми, говорящими из года в год одно и то же одними и теми же словами. Так что всё нормально.

Правильной дорогой идёте, товарисч!

                ///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\


**Карбышев Дмитрий Михайлович, генерал, герой Советского Союза. Родился в Омске в 1880 году. Погиб, отказавшись от сотрудничества с немецкими фашистами, в концлагере Маутхаузен. Принял мученическую смерть. Палачи обливали его на морозе водой до тех пор, пока он не превратился в ледяную глыбу. Дата смерти 1946 год. Было ему в тот момент 64 года.

                * * * * * * 

Иллюстрация автора: "Девушка в общежитии" (Портрет Оксаны Лугинец)_акварель, коллаж, 1984 г.


 ©Моя сестра Жаба