Мёртвая дубрава

I

Белая лошадь не спеша ковыляла по лесной тропинке. Цокот копыт тонул в звуках ночи.
    Ветер лениво подгонял по угольному небу медлительные грязнобрюхие облака, едва-едва раскачивая кроны могучих деревьев и шурша листвой. В пышных зарослях многочисленных трав наперебой пели насекомые. Изредка где-то вверху слышалось унылое уханье совы, а откуда-то из глубины леса доносилось кваканье лягушек. Более спокойствие ночи ничто не нарушало.
Верхом на лошади восседал человек. Вид он имел весьма мрачный и таинственный. Был он с ног до головы укрыт чёрным плащом с капюшоном, из-под которого виднелись белоснежные одежды. Лица же его разглядеть было нельзя, ибо так низко надвинул он капюшон, что виден был только подбородок.
    Лес купался в лунном свете — не было нужды ни в факеле, ни в фонаре. Деревья-великаны, плотной стеной обступавшие тропинку, были подобны колоннам огромного храма. Мириады светляков, мягко витавших у подножий древ, навевали мысли о свечах и светильнях. Выступающие же тут и там на толстых стволах прожилки мха, освещённые светом небесных и земных светил, казались похожими на святые образа. И теперь уже, в казавшихся ранее беспорядочных и хаотичных лесных звуках, слышалась мелодичная песнь хвалы. Каждая травинка, каждая букашка и каждый зверь, словно неисчислимые Небесные Силы, славили своего Создателя.
    «Как удивителен и прекрасен мир, сотворённый Богом», — думал, должно быть, путник, созерцая сию прекрасную природную картину. Лошадь же всё так же спокойно шла, не спотыкаясь и не артачась.

***

    — Тпр-р-р… приехали, — скомандовал лошади путник, слегка натянув поводья. Голос был мужской, умеренно низкий и весьма приятный. Судя по говору, человек этот происходил из баварских земель.
    Пред путником раскинулась внушительных размеров поляна. Покрытая густой зелёной травою, испещрённая кустарниками, одинокими деревцами и пнями, поляна утопала в белёсом лунном свете. В центре же её, словно огромная старая чёрная коряга, стоял дом.
    С виду дом был скособоченным и ненадёжным, будто бы наспех сделанным. Размером же он больше походил на большой хлев, да и выглядел примерно так же — грубый сруб, какой можно было увидеть в Литве и Московии. Обнесена хибара была сплошным частоколом высотою в человеческий рост. В отдалении же от дома, у дальнего угла, стояли, вероятнее всего, сарай и нужник.
    Путник спешился и взял лошадь под уздцы. Росту он был невысокого, но руки имел внушительные.
    — Пойдём, — сказал мужчина, двинувшись в сторону частокола. Лошадь послушно последовала за ним.
    Миновав болтающиеся непонятно на чём ворота брамы, мужчина остановился. Привязав лошадь к торчащему из земли жердю, путник посмотрел на то, что осталось от ворот.
— Чуть ли не с мясом выдрано, — тихо молвил он, чуть поёжившись. — Наверное, сюда кто-то наведывался…
Чуть помедлив и окинув взглядом округу, мужчина не спеша прошагал к дому. Поднявшись по скрипучим ступенькам, и, трижды, настойчиво и зычно, постучав кулаком в дверь, принялся ожидать.
По ту сторону двери раздался тихий вскрик. Кто-то внутри дома забубнил и закопошился.
Мужчина ждал.
Спустя какое-то время, прямо за дверью послышались шаги и тяжёлое дыхание.
— Эй, кто там? — раздался приглушённый грубый мужской голос. Было слышно — человек за дверью был испуган до дрожи. — Давай-ка быстрей отвечай, а то пальну так, что мозги на луну полетят!.. — послышался щелчок взведённых курков. Хозяин дома был при оружии.
— Ганс, не бойся, — спокойно ответил путник, — это я, брат Готфрид.
— Готфрид? — удивлённо переспросил хозяин. Чёрт побери, сейчас открою!.. — щёлкнул засов, и дверь отворилась. На пороге стоял всклоченный бородатый мужчина. Одет он был по-дорожному. Грива блондинистых волос обрамляла худое волосатое лицо, а взгляд налитых кровью глаз был устремлён прямо на Готфрида. В руках мужчина держал мушкет.
— Ты в порядке? — вопросил Готфрид, снимая капюшон. Взору мужчины предстал круглолицый белокожий и весьма миловидный юноша. Пшеничного цвета волосы спадали до подбородка тяжёлыми локонами. На щеках, подбородке и под носом же едва-едва виднелась белёсая густая щетина.
— Да, — кивнул Ганс, отступив в сторону, давая Готфриду пройти в дом. — Но я мог погибнуть. Прошлой ночью сюда наведалась какая-то мразь. Расколошматила мне ворота и попыталась проникнуть в дом. Слава Господу, вскоре она убралась. Один бы я не справился.
— Меньше будешь чертыхаться, — мрачно пошутил Готфрид, закрывая за собой дверь. — Ладно, собирай вещи, нам пора в путь.
— Уже собрал, — ответил Ганс, кивнув на стоявшую у кровати кошёлку.
— Добро, — кивнул Готфрид, косо взглянув в окно. В небе сгущались тучи.

***

— И так, где эта деревня? — вопросил Готфрид, седлая лошадь.
— К северу отсюда. Ехать где-то два часа, — ответил Ганс, взгромождая седло на своего вороного скакуна. Уместившись в седле, мужчина нежно погладил коня по гриве. — Он ведь тоже чудом выжил. Слава Богу, не тронули его. Тихо в хлеву стоял.
— Всё ещё впереди, — мрачно молвил Готфрид, пришпорив лошадь. — Смотри по сторонам, когда в пути будем. Стычек избежать нужно любой ценой — шансов у нас мало.
— Понял, — кивнул Ганс. Щёлкнув поводьями и гаркнув: «А ну, пошёл!», мужчина поскакал прочь со двора. Готфрид последовал за ним.

II

Мгла стояла над Айхенхайном. Тишина и безветрие царили здесь. Ничто не тревожило покой деревни. Ни люди, ни животные, ни сама природа. Даже луна, так ярко и жизнерадостно светившая всю ночь, отступила от этого места, спрятавшись за чёрными тучами.
Немногочисленные дома и улицы, заключённые в объятиях тумана, казались мрачными и совершенно покинутыми. Небольшая церковка, возвышавшаяся на востоке деревни, тоже выглядела одинокой и безжизненной.
На улицах не было ни одной живой души. Даже летучие мыши не кружили над крышами домов.
Не было никакого участия и со стороны великанов-дубов, что неприступной стеной окружили Айхенхайн.
Деревня была мертва.
    Но тут вдали послышался цокот копыт. Две фигуры, едва-едва различимые из-за тумана, остановились невдалеке от деревни. Долгий покой Айхенхайна был дерзко нарушен. Воздух наполнился напряжением, запульсировал, словно был живой.
    В недрах мёртвой деревни что-то зашевелилось.

***

    — Вот она… деревня Айхенхайн, — протянул Ганс, взирая на силуэты домов, чуть различимых в тумане и темноте. — Ужасная участь.
    — Тебе, как старосте, должно быть, тяжело это видеть, — без явного сочувствия вопросил Готфрид, спешившись и почав отвязывать нагруженные на свою кобылу кошёлки.
    — То уже не важно, — отмахнулся Ганс, спустившись на твёрдую почву. Земля была сырой, а воздух пах разложением и, будто бы, звенел.
    — Надеюсь, всё пройдёт, как по маслу, — молвил Готфрид, снимая с себя чёрный плащ и передавая его Гансу. Судя по одеждам Готфрида, был он монахом ордена Проповедников во имя святого Доминика де Гусмана. От того же и носил он чёрный плащ с капюшоном. Хабит Готфрида ничем не отличался от того, что носили иноки-доминиканцы — белые ряса, пелерина с капюшоном и великий скапулир. Единственное, что выделялось в его облике — наличие оружия. На кожаном ремне, помимо чёток, висел на портупее венгерский палаш, вложенный в потёртые кожаные ножны. Навершие и гарду палаша украшали три красных драгоценных камня. Казалось, что камни изливали едва заметный багряный свет.
    Заправив скапулир за ремень, чтобы тот, видимо, не мешал в случае боя, Готфрид засучил рукава, обнажив мускулистые предплечья. Затем, развязав тюк, монах достал оттуда небольшой пистолет, похожий на тот, что использовали рейтары, пороховницу и мешочек с пулями. Зарядив оружие и вложив его в чехол, который потом прикрепил к ремню, монах достал из тюка ещё несколько предметов.
    Первым оказалась небольшая круглая фляжка, которую Готфрид потом тоже прикрепил к своему ремню. Вторым было стального цвета распятие о четырёх концах. Его Готфрид тоже разместил у себя на ремне.
    — Ладно, а теперь помоги мне, Ганс, — обратился к товарищу Готфрид, развязывая вторую сумку. В сумке лежал боевой панцирь. Извлекши доспех из кошёлки, Готфрид отдал его Гансу в руки, а сам, с мрачной ухмылкой пробубнив: «Эко я намудрил…», снял с поясницы ремень.
    Водрузив с помощью Ганса кирасу на торс, и вновь повязав ремень, Готфрид обратился к товарищу:
    — У тебя есть доспех?
    — Токмо прадедовская бригантина, — проворчал Ганс, цокнув языком. — Но толку с неё, как с козла молока.
    — Ладно, хоть что-то, — невозмутимо ответил Готфрид, запустив руку в один из мешков. Оттуда он достал что-то похожее на пурпурную ленту, сложенную пополам. Концы у ленты были расширены, подобно утиным лапкам; на них золотыми нитками были вышиты равноконечные кресты. Это была епитрахиль. Очевидно, помимо монашества, Готфрид нёс на себе и священный сан.
    Сотворив крестное знамение на себе, и поцеловав маленький золотой крестик, что был вышит в самом центре епитрахили, на сгибе, Готфрид с молитвой возложил её на плечи, крест-накрест заправив под ремень.
    Тем временем, вооружался уже Ганс. Бывший староста облачился в старинный доспех — бригантину. В таком век назад ходили в бой солдаты-простолюдины, а ещё ранее — даже дворяне. Сейчас же такие доспехи никто не использовал. Бригантина была добротной, но заметно потрёпанной — матерчатое покрытие доспеха кое-где прохудилось и потёрлось; кое-где виднелись надломы. Тем не менее, она всё ещё могла защитить.
    Подойдя к своему коню, Ганс вытащил из футляра, крепившегося к седлу, длинный нож.
    — Ещё острый, — тихо произнёс мужчина, засовывая нож за кушак. Затем, взяв в руки мушкет, что был прислонён к валуну, Ганс с теплотой протянул: — Да и ты не подведи, дружище.
    Зарядив оружие, Ганс обратился к Готфриду:
    — Пуль у меня немного, но надеюсь, их будет достаточно…
    — Я постараюсь закончить дело раньше, чем оно примет дурной оборот. Ты пока сделай нам факелы — луна скрылась, — невозмутимо перебил Ганса Готфрид, отвернувшись. Голубые глаза его скрылись за веками.
Наступило молчание.
    Постояв в безмолвии минуту-другую, Готфрид, наконец, открыл глаза. Взгляд монаха изливал холодную решительность.
    — Идём, — твёрдо сказал Готфрид. Жестом попросив у товарища пылающий ярким огнём факел, который тот наспех сделал из старых промасленных портянок и двух толстых веток, монах спешным шагом двинулся навстречу безжизненной деревне.
    Ганс, не сказав ни слова, последовал за Готфридом.

***

    — Ладно, расскажи, что здесь случилось, — обратился к Гансу Готфрид, немного сбавив шаг, чтобы сровняться с товарищем.
    Айхенхайн встретил непрошеных гостей гробовым молчанием. Молчанием гнетущим и густым, почти осязаемым. Казалось, что даже звуки шагов захлёбывались в нём. Лишь воздух, насыщенный смрадом сырости и тлена, будто бы пульсировал и звенел. Этот звон нельзя было услышать — он ощущался нутром, обращая душу в холодный ужас.
    Монах и бывший староста медленно шли по усыпанной колдобинами и лужами грязной дороге, минуя ряды пустых домов. И чем больше они приближались к сердцу деревни, тем сильнее сгущался туман.
    — Дьявольщина, — отозвался Ганс. В голосе его был страх. — Ничего не предвещало несчастья. Но в один день всю деревню выкосил мор. Страшный мор. Люди помирали один за другим. Ужасной смертью помирали. Долгой, мучительной. И не столько то страшно. Страшно то, что происходило с ними в этот час… — Ганс запнулся — глаза его округлились, губы затряслись. Одна только мысль о минувшем повергала его в ужас. — Их… уродовало. Уродовало не так, как уродует проказа или чума. Нет. Я… я даже не знаю, как это описать. В общем, представь себе изломанный и изуродованный труп, безобразный и страшный невыносимо. Представил? Так вот, примерно так и выглядели те, кто слёг от мора, но и это в точности сию жуть не описывает…
    — Представляю, — сказал Готфрид, мрачно нахмурив брови. Голос же его был абсолютно спокоен и невозмутим. — Продолжай.
    — В общем, Божьей Милостью, болезнь прошла мимо меня. Но и оставаться я здесь больше не мог. В ночь, когда умер последний селянин, я, всё ж, имел глупость здесь задержаться, пусть и готов был делать ноги. Это решение чуть не стоило мне жизни. В Айхенхайне появились… страшные твари, — Ганса вновь передёрнуло. Голос его дрожал. — Вначале я видел тени, а потом их… а опосля была совсем жуть. В общем, бежал я отсюда без оглядки. А дальше ты и сам знаешь.
    — Да, — коротко сказал Готфрид, остановившись. — И всё же, имеешь ли какие измышления о том, кто наслал на Айхенхайн беду?
    — Ведьма, — выпалил Ганс. Брови Готфрида дрогнули. — Ведьма Раймонда. Это она постоянно чудила Бог весть что!
    — Вот как, — Готфрид казался заинтересованным, но голос его искрил недоверием. — Ладно, разберёмся позднее.

***

    — Подожди, Готфрид, — громко сказал Ганс, остановившись подле одного из многочисленных домов.
    Среди всех, что встретились двум товарищам в этой деревне, сей дом был самый большой и красивый. Высотой в два этажа, вся в белой облицовке, хижина угрюмо взирала своими пустыми глазами-окнами на улицу. Ганс, так же угрюмо, смотрел ей в ответ.
    — Твой дом, — догадался Готфрид. Монах был невозмутим, как и прежде.
    — Да, — с грустью кивнул Ганс. — Интересно, что с Густль?.. Убежал, наверное.
    Повисло недолгое молчание. Ганс смотрел на дверь. Казалось, что бывший староста вот-вот шагнёт к ней и зайдёт в дом. Но нет. Ганс отвернулся и медленно пошёл прочь, не сказав ни слова.

***

    Площадь Айхенхайна полнилась туманом и тьмою. Ни Готфрид, ни Ганс, не могли ничего разглядеть дальше собственного носа. Даже свет факела не мог разогнать кромешную мглу. Казалось, что морок берёт своё начало именно отсюда, распространяя свои щупальца по всей деревне, выходя далеко за её пределы.
    — Хоть глаз выколи, — проворчал Ганс, вертясь туда-сюда, будто надеясь разогнать сгущающуюся хмарь.
    Готфрид же молчал, вслушиваясь в окружение. Воздух, ранее и без того насыщенный напряжением и звоном, сейчас был подобен бешено бьющемуся сердцу. Сердцу чёрному, безумному.
    Десница Готфрида легла на рукоять палаша. Могучие руки напряглись. Лишь одно слово слетело с уст монаха: «Приготовься».
    И туман отступил. Тучи рассеялись, открыв мертвенно-бледный лик луны. Свет хлынул с небес на землю, осветив площадь.
    Тишину Айхенхайна разорвал истошный вопль Ганса. Готфрид отступил назад, широко распахнув полные ужаса глаза.
    В самом центре площади, в окольцовке кроваво-красной дымки, высилась гора мёртвых человеческих тел. Тел настолько изуродованных, что невозможно было определить ни пол, ни возраст. Вид трупов был столь ужасен, что с трудом верилось в увиденное. Словно сотворённые чьими-то искалеченными рассудком и фантазией, мертвецы были скручены, изломаны, невероятнейшим образом деформированы; лица их были искажены чудовищной гримасой, глаза же были круглы и невероятно огромны, словно распираемые чем-то изнутри. Вся эта монструозная масса непрестанно шевелилась и содрогалась, словно в агонии, не издавая при этом ни единого, даже малейшего, звука.
    Раздался надрывный стон, за которым последовал звук пролившейся на землю воды. Готфрид обернулся к скрюченному в три погибели Гансу — того рвало.
    На лбу монаха проступила испарина. Готфрид вновь посмотрел на гору мертвяков, и члены его онемели от ужаса. Мириады мёртвых глаз сверлили его взглядом.
    Готфрид попятился. Но не успел монах сделать и пяти шагов, как откуда-то издали раздался леденящий кровь визг. Визг тот был подобен вою дикой птицы, но был столь надрывным, что навевал мысли о страшном привидении.
    Готфрид задрал голову вверх, пытаясь отыскать источник ужасного гласа. С востока, из-за дубравы, к Айхенхайну стремительно летело чёрное пятно, едва различимое в ночном небе. И чем ближе оно приближалось, тем яснее становилось его очертание. Вскоре стало понятно, что пятно это было чудовищной человекоподобной тварью.
    Монах не пожелал рассматривать сию ужасающую креатуру. Бросив факел на землю и схватив под руку стонущего Ганса, Готфрид бросился наутёк. Буквально пролетев через всю площадь, Готфрид спрятался за грудой ящиков.
    — Что проис… — отплёвываясь от блевотины, хотел было спросить Ганс, но рука Готфрида легла ему на губы.
    — Тихо, — шепнул монах, тяжело дыша. — Издашь хоть звук, и мы покойники.
    Ганс всё понял правильно и молча покивал в ответ. Готфрид отнял руку ото рта товарища, а затем, выглянув из-за ящиков, попытался рассмотреть явившееся чудовище.
    На площадь, медленно и грациозно, спустилось нечто, похожее на худую обнажённую женщину. Однако единственным, что наличествовалось в ней от рода человеческого, было её тощее, мертвяцки бледное женское тело. Тонкие руки и ноги чудовища заканчивались огромными чёрными лезвиями, похожими на косы, из-за чего существо становилось похожим на монструозное насекомое. Маленькая голова страшилища, без остановки дёргающаяся и вертящаяся, словно в припадке, была наглухо закутана в некое подобие чёрного мешка.
    Чудовище твёрдо стояло на своих конечностях-лезвиях, безмолвно оглядываясь по сторонам. Оно искало незваных гостей.
    Готфрид, вне всякого сомнения, устрашённый видом сей креатуры, всё же, не терял головы. Не сводя глаз с дьявольской твари и почти не дыша, монах напряжённо думал о грядущих своих действиях.
     Ганс же, всё это время в безмолвии лежавший рядом с Готфридом, очевидно, почувствовав себя лучше, решил тоже посмотреть на объявившееся существо. Стараясь не производить ни звука, мужчина приподнялся на локтях и выглянул из-за ящика. Увиденное чуть не лишило его чувств. Резко отвернувшись, Ганс замотал головой и тихонько застонал. Лицо его стремительно зеленело.
    Не успел Готфрид и глазом моргнуть, как Ганс изрыгнул на землю поток рвоты. В один миг укрытие сделалось бесполезным.
    Чудовище, что в это время медленно нарезало круги по площади, остановилось и напряглось. Место, где, должно быть, у него было лицо, обратилось к укрытию Готфрида и Ганса. Спустя мгновение воздух зазвенел от наполнившего его чудовищного воя. Демоническая тварь бросилась к груде ящиков.
    Не прошло и секунды прежде, чем Готфрид выскочил из своего укрытия. Монах медленно, но решительно и твёрдо зашагал навстречу несущемуся во весь опор чудовищу. Взгляд Готфрида был подобен стали, а губы неустанно шевелились, твердя молитвенные слова.
    Расстояние между Готфридом и адским отродьем стремительно сокращалось. Вот уже осталось всего лишь пять шагов. Тварь с клёкотом взмыла в воздух; руки-косы сверкнули в лунном свете. Рука Готфрида скользнула к ножнам…

***

    — Сколько ещё ехать? — сурово выпалил светловолосый юноша, поправляя широкополую шляпу украшенную белым пером. На молодом человеке были отполированные до блеска боевые доспехи, на плечах лежал белоснежный плащ с вышитым со стороны сердца замысловатым гербом: крестообразно поделённый щит, на котором были изображены золотой вздыбленный лев на чёрном поле и чёрный крест на белом. В центре герба находился ещё один герб, поменьше: маленький щиток с чёрным двуглавым орлом на золоте.
    — Ещё час, господин, — смиренно ответил щуплый бородатый мужчина, облачённый в белоснежный плащ с чёрным крестом о четырёх концах по левую сторону.
    По ночной дороге во весь опор мчалась кавалькада из двадцати вооружённых всадников. Все, как один, в белоснежных плащах с вышитыми по левую сторону чёрными крестами. Во главе группы скакали двое: статный длинноволосый юноша и скромный лысеющий бородатый мужчина. Скакали вровень, перекрикиваясь — очевидно, разговор был серьёзным.
    — Проклятье! — в сердцах рявкнул юноша, стегнув своего скакуна кнутом по крупу. — Давай, пошёл! Эй, брат Фома! — обратился молодой человек к мужчине. — Всё никак не спрошу. Что за плебей, которого ты встретил тогда?
    — Ганс Шульц, староста Айхенхайна, господин Нойманн, — отозвался брат Фома, вслед за юношей подстегнув свою лошадь. — Он сейчас, должно быть, вместе с братом Готфридом.
    — Я знаю его. Он однажды очень помог нам. Славно, что он жив, — крикнул Нойманн. — Холера! Идти в бесовское логово без подмоги. Ну, Готфрид!..

***

    Клинок блеснул в лунном свете. Зазвенела и задрожала сталь. Палаш Готфрида встретился со страшным оружием чудовища. Монах держал палаш двумя руками, всем телом навалившись на эфес. Тварь же с невероятной силой давила сверху.
    Готфрид стиснул зубы до скрипа. На могучих руках его вздулись вены, а лицо заливал пот. Ноги начала бить мелкая дрожь. Монах понимал, что в этой борьбе ему победителем не выйти. Собрав всю решительность в кулак, Готфрид согнул колени, до предела напряг мышцы бёдер, и резко рванул чудовищу под ноги. Чёрное лезвие просвистело прямо над головой у находчивого инока, срезав ему несколько волосков. Для рокового удара не хватило лишь дюйма.
    Кубарем прокатившись по земле около десяти шагов, монах ловко оттолкнулся от почвы руками, описал в воздухе изящный пируэт и вновь оказался на ногах. Стойка его была тверда, а глаза пылали холодным пламенем — Готфрид был полностью готов к схватке. Выставив вперёд палаш, Готфрид медленно начал отступать назад, сокращая расстояние между собой и противником.
     Одураченное чудовище издало отвратительный клёкот. Круто развернувшись в сторону монаха, тварь сначала пригнула тело к земле, а потом, с силой оттолкнувшись от неё, стремительно взмыла в воздух. Креатура стремительно, но плавно, и, даже можно сказать, с неким ужасающим изяществом, приближалась к Готфриду.
    Тем временем Ганс, окончательно пришедши в чувства, узрел сей поединок. Спохватившись, мужчина выпрыгнул из укрытия и выбежал на середину площади. Молниеносно выхватив из-за спины мушкет, Ганс прицелился. Палец его надавил на спусковой крючок…
    Щёлкнули курки, кремень высек искру, но выстрела не случилось.
    Внутри у Ганса всё похолодело.
    — Какого?! — рявкнул Ганс, опустив оружие. Испуганный взгляд его забегал по мушкету, остановившись на кремне. «Пустяки, всего лишь сбилось закрепление…» — твердил про себя Ганс, но увиденное напугало его ещё больше. Кремень был в полном порядке. Оставалось лишь одно.
    «Неужели отсырел порох?!» — эта мысль эхом отдалась у Ганса в голове. Мужчина в отчаянии крикнул: — Невозможно!
    Тем временем, Готфрид яростно сражался с чудовищем. Грации и ловкости монаха могла бы позавидовать даже самая быстрая змея. Готфрид без устали прыгал с места на место, крутился волчком, совершал фантастические кувырки и пируэты. Уклоняясь от безумных ударов существа, инок всячески пытался достать его своим палашом, но безуспешно. Тварь была слишком быстра и изворотлива.
    Увернувшись от очередного удара монстра, Готфрид совершил тройной кувырок назад, значительно отдалившись от противника. Приземлившись на ноги, монах встал в защитную стойку. Готфрид тяжело дышал, пот заливал его лицо. Тело монаха начинало уставать.
       Тем временем, Ганс судорожно пытался перезарядить мушкет. Вытряхнув отсыревший порох, мужчина дрожащей рукой поднёс к жерлу ствола пороховницу. Чёрная струйка пороха излилась в недра мушкета, наполнив дно ствола. Затем, Ганс, вытащив шомпол, спешно начал утрамбовывать порох.
    — Давай, сукин ты сын, шибче! — разъярённо шипел Ганс, оголтело трамбуя заряд.
    Наконец, вытащив шомпол, Ганс зарядил пулю в мушкет. Не успела, должно быть, пуля достигнуть днища ствола, как мужчина уже во всю прыть мчался к чудовищу. Остановившись в пятнадцати шагах от цели, Ганс взял тварь на мушку.
    — Отправляйся в Ад! — заорал Ганс, со всей силы давя на спусковой крючок.
    Раздался оглушительный грохот, в воздух поднялся столб белого дыма. Чудовище взвыло, а на землю хлынула бордовая кровь. Удар пришёлся точно в бок. Мощь выстрела была столь велика, что от тела твари оторвался целый кусок плоти, а в месте попадания образовалась огромная зияющая дыра.
    Разъярённое чудовище разразилось истошным воплем. Заметавшись из стороны в сторону, креатура нанесла страшный удар Готфриду прямо в грудь. Монах не успел увернуться.
    Удар был таким сильным, что Готфрида оторвало от земли. Пролетев около десяти шагов, монах влетел прямо в двери церкви, что стояла на востоке площади. Двери с ужасным треском рухнули, а Готфрид, упав на спину, кубарем прокатился через всё храмовое пространство, остановившись только у алтарной перегородки.
    Поднялось облако пыли. Готфрид зашёлся в кашле. Всё тело его сводило от боли, но монах был жив.
    Готфрид провёл рукой по тому месту, куда пришёлся удар чудовища. На кирасе красовалась глубокая длинная вмятина. Епитрахиль была полностью цела
    — Я жив… Слава Тебе, Боже мой! — дрожащим голосом простонал Готфрид, пытаясь встать. Опираясь на алтарную перегородку, монаху таки удалось подняться на ноги. Убедившись в твёрдости своей стойки, Готфрид бросил взгляд на алтарь, и глаза его расширились от ужаса.
    Алтарь был ужаснейшим образом осквернён. Святой Крест был выдран из престола, образа — изуродованы. С престола были сорваны белоснежные покровы, сам он был залит алой кровью; в место, куда были вложены частички святых мощей, был воткнут стальной прут, расколовший престол пополам.
    Готфрид обернулся — наос, залитый лунным светом, тоже был осквернён. Монах поискал взглядом иконы Крестного Пути, но вместо них увидел лишь пустые рамки, залитые чем-то тёмным.
    Душу Готфрида наполнил праведный гнев. Монах стиснул кулаки так, что побелели пальцы. Члены его вновь наполнялись силами — Готфрид готов был немедленно ринуться в бой. Воображение его рисовало страшную кару для тех, кто посмел надругаться над святым местом, и монах от души наслаждался этими думами.
    Душераздирающий крик Ганса отрезвил Готфрида. Монах стремглав бросился прочь из церкви. Выбежав обратно на площадь, Готфрид увидел, как его товарищ отчаянно пытается отбиться от напирающей на него твари. Рука монаха потянулась к ножнам, но нащупала лишь пустоту. Взгляд Готфрида забегал по площади в поисках оружия — палаша нигде не было видно.
    — Готфрид! — надрывно завопил Ганс, отбиваясь от чудовища одним лишь мушкетом на манер дубины.
    Не раздумывая, Готфрид бросился на помощь товарищу. Отстегнув от ремня круглую фляжку и выдрав пробку зубами, монах подбежал к существу, и, очертив рукой в воздухе знак Святого Креста, выплеснул содержимое прямо на монстра.
    Струя воды окатила чудовище. Но лишь соприкоснувшись с кожей твари, вода превратилась в синее пламя, охватившее всё тело страшилища. Монстр отпрянул от Ганса, заходясь в невыносимом визге и метаясь из стороны в сторону.
    Ганс бросился наутёк, но чудовищу было всё равно. Ударив руками-лезвиями по земле, оно взмыло в воздух, описало в воздухе дугу и приземлилось прямо на вершине горы трупов. Воткнув свои конечности в шевелящуюся плоть, чудовище издало клокочущий рык. Синее пламя, что всё это время пожирало её тело, вдруг вспыхнуло в два раза ярче и покраснело. В ту же секунду раздался оглушительный взрыв, и незримая ударная волна промчалась по площади, сбив с ног Готфрида и Ганса. Дома, окольцовывающие площадь, вспыхнули алым пламенем.
    И тут начало происходить нечто совершенно невообразимое. Из горы мертвечины начали медленно подниматься тела. Один за другим, трупы медленно спускались на площадь. Движения их были дёргаными и неуклюжими, а в огромных глазищах пылала жажда крови.
    — И что теперь делать?! — в панике закричал Ганс, подбежав к Готфриду.
    Готфрид не ответил. Взгляд его метался в поисках утерянного палаша.
    «Вот он!» — пронеслось у Готфрида в мыслях. Палаш торчал из торса одного из ходячих трупов. Бросив Гансу: «Залезь куда повыше!», монах, очертя голову, ринулся за оружием.
    — Ты, что, мать твою дери, помешался?! — заорал Ганс Готфриду вслед.
    Готфрид пропустил слова мимо ушей. Ловко прошмыгнув сквозь ряды мертвяков, сбив с ног нескольких, монах прорвался к намеченной цели.
    «Господи Иисусе Христе, помилуй меня за дерзость мою, но не вижу я иного выхода!» — взмолился про себя Готфрид, пинком свалив мертвеца с ног и вырвав у него из груди палаш. Осенив себя крестным знамением, монах воздел оружие над головой. Три красных камня, украшающих гарду, засияли ослепительным багряным светом. По лезвию забегали алые молнии, в ту же секунду охватившие тело монаха.
    — Ибо так желает Бог! — яростно возгласил Готфрид, взмахнув мечом. Алая молния вырвалась из лезвия, смертоносной волной прокатившись по рядам подступающих мертвецов. Трупы рухнули на землю, охваченные ярким пламенем.
    Оттолкнувшись от земли, Готфрид стремительно взмыл в воздух. За ним потянулась полоса из красного огня. Монах метил в чудовище. Креатура, чуя опасность, закрыла тело руками-лезвиями, готовясь отразить удар.
    — Изыди, отродье Сатаны! — взревел Готфрид, и голос его громом прокатился по Айхенхайну. Раздался свист рассекающей воздух стали, сверкнула ослепительная багряная молния, и руки-лезвия твари с оглушительным треском разлетелись на куски.
    Чудовище отшатнулось. Мешок, что укрывал ему голову, был испепелён, обнажив страшный лик существа. Длинные чёрные волосы упали на плечи, обрамляя голову и свисая до грудей. У твари не было ни глаз, ни носа. Лишь в центре головы, постоянно открываясь и закрываясь, зияла огромная пасть, усеянная страшными клыками.
    Готфрид бесстрашно взирал на врага. Глаза его, некогда голубые, ныне были красны и источали холодную ярость.
    Тем временем, пришедшее в себя чудовище решило отступить. Взмыв в воздух, тварь устремилась вниз, к площади. Готфрид бросил мимолётный взгляд на Ганса — тот, взгромоздившись на груду ящиков, остервенело отбивался от наступающих врагов, без устали бранясь и изрыгая проклятья.
    Секунда колебаний, и Готфрид устремился на помощь товарищу. Всего лишь миг прошёл прежде, чем монах вклинился в толпу живых трупов, уничтожая одного за другим. Мертвяки падали на землю, словно градины, в ту же секунду исчезая в огненном вихре.
    Но тут без всякого на то предупреждения, в Готфрида полетел огромный огненный шар. Монах едва успел увернуться от него. Шар со свистом врезался в один из пылающих домов, от чего тот вспыхнул ещё сильнее и начал рушится.
    Готфрид обернулся. Чудовище стояло на другом конце площади в ярком световом круге. У пасти существа сиял огромный огненный шар, ширящийся каждую секунду. Монах медленно зашагал в сторону твари, игнорируя значительно поредевшие ряды мертвецов.
    Новый огненный шар, подобно падающей с неба звезде, полетел через площадь. Целью его был Готфрид. Монах даже не пытался сойти с линии атаки. В шаге до столкновения, Готфрид выставил палаш перед собой. Удар пришёлся точно в цель, но с иноком ничего не случилось. Огненный шар, столкнувшись с лезвием пылающего алыми молниями палаша, исчез в яркой вспышке. Готфрид тут же ускорил ходьбу, постепенно переходя на бег.
    Чудовище издало яростный вой, а круг света у него под ногами засиял ещё ярче. У раскрытой пасти твари образовалась маленькая жёлтая точка, стремительно растущая с каждой секундой.
    Раздался оглушительный грохот, а из плеча существа хлынула бордовая кровь. Правая рука чудовища с хрустом оторвалась от тела и упала на землю. Это Ганс, найдя момент, совершил точный выстрел.
    Спустя мгновение, перед раненым чудовищем возник Готфрид. Молниеносно выхватив из чехла пистолет, монах направил его прямо твари в пасть.
    — Отправляйся в Ад, — дрожащим от ярости голосом молвил Готфрид, нажав на спусковой крючок. Щелчок курков был единственным звуком, что издал пистолет. Выстрела не случилось.
    «Что за…», — только и успел подумать Готфрид прежде, чем быть отброшенным мощнейшим ударом в грудь. Пистолет выпал из рук монаха, затем плюхнувшись прямо в лужу. Готфрид, сгруппировавшись в воздухе, затормозил о землю ногами. Новая вмятина украсила его нагрудник.
    «Дрянной порох… отсырел поди», — про себя взроптал Готфрид, готовясь вновь броситься в бой. Взглянув на чудовище, монах напрягся. Ситуация явно усугублялась.
    Волосы существа, разделившись на множество прядей, вытянулись до невероятных размеров, вздымаясь к верху и шевелясь, точно щупальца гигантского спрута. Твёрдые, точно стальные пруты, и невероятно смертоносные.
    Готфрид провёл ладонью по новой вмятине — та была глубокой, и, похоже, пошла трещиной. Очередная ошибка может стоить ему жизни.
    Но вновь раздался знакомый грохот. Пуля просвистела прямо над ухом Готфрида, войдя твари прямо в грудь, отбросив её на пять шагов. Монах воспользовался моментом и рванул вперёд с палашом наперевес. За спиной у него завибрировала разрывающаяся от чудовищных ударов щупалец-волос, земля.
    Клинок со свистом рассёк крест-накрест тело твари от плеч до бёдер. Совершив головокружительный пируэт, Готфрид нанёс невероятной силы удар ногами чудовищу прямо в крестец. Существо, надрывно завывая, рухнуло на спину. Палаш с хрустом вошёл ему в грудную клетку.
    Готфрид навис над поверженным чудовищем. Крест сиял у него в руках. С губ монаха нескончаемым потоком слетали латинские слова.
    — … Per omnia saecula saeculorum. Amen! — взревел Готфрид, прижав распятие к дрожащей голове существа. Оглушительный рёв разнёсся по Айхенхайну и окружающей его дубраве. Чудовище забилось в бессильном припадке, охваченное синим пламенем. Ожившие трупы подобно бескостным куклам падали на землю и в ту же секунду исчезали в огненных вспышках. Пламя, пожиравшее дома вокруг площади, начало стремительно затухать.
    Всё было кончено.

III

    Готфрид отпрянул от тлеющего трупа. Крест, что монах держал в руках, слегка вибрировал. Свет, исходящий от камней, что украшали гарду палаша Готфрида, стремительно затухал. Тяжело дыша, инок огляделся. Всё было спокойно. Не было ни ужасающей горы мёртвых тел, ни останков поверженных чудовищ. О минувшей бойне напоминали лишь тлеющие дома, ранее охваченные дьявольским огнём, да лежащие у ног монаха останки поверженного адского отродья.
    — Готфрид, мать твою! — рявкнул подбежавший к монаху Ганс. Бывший староста был в полном порядке, пусть и пребывал в сильном потрясении. — Это просто полный…
       — Давай без этого, — устало проговорил монах, тяжело дыша.
    — Ладно, ладно, — невнятно проговорил Ганс, заглядывая за плечо Готфриду. Очевидно, пытался рассмотреть поверженную тварь. К ужасу монаха, Ганс вдруг разорался: — Ах ты ж мать твою, Готфрид, смотри!
    Монах резко обернулся и посмотрел на труп. Вместо обугленного чудовища, лежало, пронзённое палашом, тело женщины. Женщина была высокая, худая и безобразная, точно ведьма. Длинные чёрные волосы её разметались по земле, а на некрасивом лице застыла безумная гримаса. Зрелище было неприятное.
    — Ха, я так и знал, что это ты, сраная ведьма! — гневно воскликнул Ганс, нависнув над трупом. С нескрываемым наслаждением, бывший староста плюнул покойнице в лицо. — Поделом тебе!
    — Это и есть ведьма Раймонда? — вопросил Готфрид, положив руку Гансу на плечо и мягко оттянув в сторону. Вид надругательства над человеческим телом, пусть это была и дьяволопоклонница, был монаху совершенно неприятен.
    — Ясен-красен она! Эту харю я узнаю из тысячи! — злобно расхохотался Ганс. — Теперь понятно, чем она там занималась у себя в хибаре. С дьяволом поди…
    — Я ведь сказал, придержи язык, — сурово молвил Готфрид, и в глазах его сверкнула сталь.
    — Ладно, извини, — отмахнулся Ганс, не переставая улыбаться. — Это ведь она ко мне в эту ночь наведывалась! Чуть не прикончила ж ведь!..
    Но тут вдали послышался перестук копыт, постепенно становясь всё громче. Судя по всему, к деревне приближалась целая кавалькада. Спустя несколько мгновений, на площади появилось, по меньшей мере, двадцать вооружённых всадников в белых плащах с чёрным крестом. Во главе группы стоял светловолосый юноша в шляпе, украшенной белым пером.
    Молодой человек оглядел округу. Глаза его выражали удивление. Увидев же двоих товарищей, юноша, сперва слегка улыбнувшись, подъехал к ним.
    — Я вижу, ты и без нас отлично справился, а, батюшка? — снисходительным тоном поинтересовался Нойманн. Говор, как и у Готфрида, у него был баварский.
    — А ты, я смотрю, совсем не торопился, — без улыбки и всякой интонации ответил Готфрид. Нельзя было понять, пошутил монах или же упрекнул собеседника.
    — Не беспокойся, твоё преподобие, — усмехнулся Нойманн. — Если бы ты погиб, я бы за тебя отомстил.
    — Весьма утешительно, — всё так же спокойно ответил Готфрид, но уголки губ его едва заметно дрогнули.
    — Я и тебя приветствую, милсдарь староста, — обратился Нойманн уже к Гансу, слегка наклонившись. — Рад видеть тебя в полном здравии.
    — И тебе не хворать, — ответил Ганс, кивнув.

***

    — Ладно, рассказывай, отче, — сказал Нойманн, усевшись на ящик. Голубые глаза его выражали беспечную заинтересованность.
    Дело близилось к утру. На горизонте уже вовсю брезжила заря, но земля всё ещё пребывала в сумерках. В дубраве у Айхенхайна, должно быть, впервые за долгое время, заголосили ранние пташки. Воздух полнился утренней свежестью. Всё было спокойно.
    — В Айхенхайне жила женщина, занимавшаяся ведовством. Её звали Раймонда, — начал свой рассказ Готфрид, тоже присев на ящик. Некогда белоснежный хабит его потемнел от грязи и крови. Могучие руки монаха были сплошь испещрены порезами. — Я полагаю, местные жители подозревали её в этом, но то ли не имея достаточно уверенности и доказательств, то ли страшась последствий, никто из них не обратился за помощью. Это и сыграло с Айхенхайном злую шутку. Ведьма наслала на деревню мор, истребив всех жителей. Один Ганс только и спасся. Более того, ведьма, очевидно, заключила сделку с дьяволом, ибо получила возможность не только насылать мор, но и воскрешать мёртвые тела и творить иное ужасное колдовство. Это отразилось так же и на её облике.
    — Да-а-а, ну и дела, — лениво протянул Нойманн, потянувшись. — И где же жила ведьма?
     — Не знаю. Можешь спросить у Ганса. Впрочем…- Готфрид на короткое время задумался, устремив взгляд вдаль. Наконец, монах сказал:
     — Когда началось наваждение, ведьма явилась примерно оттуда, — Готфрид указал на восток, за дубраву. — Можешь отправить туда людей. Может быть, что-то найдут.
    — Ясно, — сказал Нойманн, встав с места. Щёлкнув по шляпе пальцами, юноша всё с той же беспечностью в голосе продолжил: — Всего-то тебе стоило отлучиться из замка, как тут же всё пошло кувырком. Скажи спасибо Фоме, что тот вовремя добрался до нас… впрочем, что-то я забыл. Ты ведь и без помощи Ордена справился на ура.
    — Раз на раз не приходится, Кристи;н, — ответил Готфрид, и уста его растянулись в лёгкой улыбке. — В следующий раз вам придётся резвее подгонять лошадей.
    — Замётано, — усмехнулся Нойманн, зашагав прочь.

***

    — Господин Нойманн, мы нашли логово ведьмы, — доложил один из воинов, отсалютовав Кристиану.
    — Славно. Что там? — вопросил Нойманн, вскинув руку в ответ.
    — Полная чаша. Книги, зелья, прочие ведовские вещи. Всё, что было — забрали. Братья уже везут всё сюда.
    — Отлично, — протянул юноша, потирая руки. — Логово сожгли?
    — Так точно. Как ты и приказывал, — кивнул воин. — Брат Фома совершил экзорцизм. Место очистилось, и было предано огню.
    — Великолепно, — довольным голосом произнёс Кристиан, поправив шляпу.
    — Что делать с деревней? — вопросил воин, не сводя с юноши взгляда.
    — То же, что и с логовом — сжечь, — твёрдо ответил Кристиан.
    Воин без возражений кивнул.

***

    В сердце площади Айхенхайна высилась гора из различного хлама: груды книг, склянки с непонятной жидкостью, котлы, горы исписанного пергамента, засохшие трупы животных и людей. В центре же горы, привязанное к столбу, возвышалось мёртвое тело ведьмы.
    У подножия толпились, держа зажжённые факелы, воины в белом. Во главе стояли брат Фома и Готфрид. Оба в пурпурных епитрахилях, оба держали молитвословы и оба, нараспев, творили молитвы.
    — Per omnia saecula saeculorum, — возгласил Готфрид, вырисовывая своим низким гласом причудливую и благоговейную мелодию.
    — Amen, — нестройным хором, всё на ту же мелодию, ответили все присутствующие.
    Готфрид и Фома закрыли молитвословы. Воины приблизились к проклятым вещам, поднося к ним пылающие факелы. Спустя мгновение, нагромождение вспыхнуло ослепительным пламенем. Труп ведьмы, только соприкоснувшись с огнём, разлетелся по ветру чёрным прахом.
    — Urbs ad ignis, — воскликнул Кристиан, вскинув правую руку в римском салюте. — Deus Vult!
    — Deus Vult! — в унисон ответили все присутствующие, отсалютовав. Воины, подняв пылающие факелы над головами, направились к домам. Дни Айхенхайна были сочтены.

***

    Айхенхайн был охвачен пожаром. Бушующее пламя облизывало дома, воздевая свои ненасытные языки высоко к небу и устремляясь туда столбом чёрного дыма. Дубы-великаны, окружавшие деревню все долгие годы, молчаливо взирали на её последние часы.
    — Вы освятили церковь вновь? — вопросил Готфрид у Фомы, взирая на умирающую деревню с высоты холма.
    — Нет, — покачал головой мужчина. — Да и зачем? Всё равно сему несчастному храму суждено было быть преданным огню. Да и вынести оттуда ничего уже было нельзя…
    — И то верно, — с едва уловимым сожалением в голосе сказал Готфрид, в мыслях помолившись об упокоении, будто бы речь шла не о храме, а о человеке.

***

    — Ну, и что ты теперь будешь делать? — обратился Готфрид к Гансу, что ехал верхом по правую сторону.
    Утро уже звенело вовсю. Солнце изливало свой радостные лучи на весь Божий свет. В траве, на деревьях, в небе и на земле — всюду кипела жизнь. И вновь Готфриду пришла мысль: «Паки природа славит своего Создателя. Te deum laudamus!».
    По широкой дороге, вдоль радостно журчащего ручья, не спеша двигалась большая кавалькада. Готфрид и Ганс ехали в хвосте.
    — Пожалуй, вернусь пока в ту хибару, — пожал плечами Ганс. — Уж больно она мне приглянулась. Да, конечно, без излишеств, но так тоже не плохо. Потом поселюсь в ближайшем городе — шишей для того мне хватает. А уж что дальше… пойду, наверное, к герцогу на поклон. Авось, даст мне в управление какую деревеньку.
    — Может, замолвим за тебя словцо. Услышав про твою доблесть, герцог, возможно, целое местечко тебе даст, — сказал Готфрид, слегка улыбнувшись.
    — Ага, а потом уж и весь Рейх с короной в придачу, — расхохотался Ганс, но в глазах его промелькнула надежда. Это не улизнуло от Готфрида, и монах улыбнулся ещё шире.
    Кавалькада остановилась. Впереди была развилка. Одна дорога вела на юг, другая — на запад.
    — Ну, добро, я поехал. Рад был с тобой повидаться снова, старина, — сказал бывший, а возможно, и будущий староста, протягивая руку Готфриду. — Пусть и при таких, э… обстоятельствах.
    — Я тоже, — коротко ответил Готфрид, крепко пожав руку товарищу. Монах широко улыбался, что было для него заметной редкостью. — Давай, береги себя. Не лезь на рожон.
    — Обязательно, — весело ответил Ганс, пришпоривая коня. Скакун галопом помчался вперёд. Поравнявшись с кавалькадой и сбавив темп, мужчина воодушевлённо воскликнул: — Эй, мужики! Держите порох сухим! Будьте здоровы! — а затем, вновь пришпорив коня, во всю прыть поскакал по южной дороге.
    Посмеивающиеся и махающие ему в след всадники же, всё так же без спешки, повернули на запад.