Памяти Ляли

Сегодня проводили в последний путь Лену Арендт. Церковь Козьмы и Дамиана была полна народа. Словно умер какой-то медийный человек.  Но Лена не медийный человек, а домашний. И удивляла домашняя атмосфера, воцарившаяся в церкви. Ни тени официальности. Словно собралась одна большая семья. Такова была душа этой удивительной женщины, дожившей до внуков, внучек и правнуков. И все друзья считали ее родной. Отпевал настоятель, отец Александр, друг семьи.
У меня с ней связано одно воспоминание, которое особенно лелеет мою душу. Я получил от нее сверхъестественный комплимент. Причем не лично мне сказанный, а как бы стороннему, неизвестному… То есть, безо всякого лицеприятия. А дело было так.

Звонит мне Саша Астральный и зовет в очередной раз спасать Коктебель. Саша - это знаменитый спасатель Коктебеля, известный под разными прозвищами. В том числе Саша Сэндвич, и другими.
Ну, что ж, спасать, так спасать. Спасать надо было с раннего утра. И я прибыл утром, в уже не существующую ныне, квартиру-мастерскую на Новослободской, конечно, опоздав на пару часов, как важный, занятой человек, ожидая увидеть комитет по спасению, и баталии, споры в самом разгаре. Я тогда работал в писательской газете и полагал получить обещанные Сашей фотографии разобранного Волошинского дома и фотографии бесценных фондов музея, разложенные на земле, под открытым небом. И фото разрухи, обломков легендарного дома с обстановкой Серебряного века. Все это мне было обещано, и статья предвещала стать сенсационной. Дом пришел в негодность, он никогда не ремонтировался, а средств на ремонт не  выделялось. Вот причина этой ситуации.
Но вместо комитета спасения я увидел только одну женину, которая скромно сидела, положив ручки на коленочки, и сквозь толстенные стекла очков смотрела на меня.
Саша нас, конечно, не удостоился познакомить, сразу ушел в другую комнату, чтобы заниматься своими фотографиями.

 - А вы были в Коктебеле? – огорошила меня вопросом женщина.
От возмущения у меня захватило дух.
- Был. Что значит - был? Не то чтобы был. Я и есть там. Я как бы живу Коктебелем. Дух Коктебеля, дух Волошина и сейчас со мной. – отвечал я с пафосом.
- Были значит? А когда… ну, в последний раз.
 - Постоянно.  – Отвечаю жестко.
- А кого вы знаете в Коктебеле?
 - Всех знаю. Да и знать там сейчас некого, кроме Арендтов. Все остальные значимые люди уже умерли.
Тут тётенька стала более пристально всматриваться в меня. И, казалось, что последняя фраза ее как-то даже ошарашила.
 - А кого вы знаете из Арендтов? – последовал вопрос.
- Всех - не замедлил с ответом я.
Тут она как-бы чуть-чуть застеснялась. И все-таки спросила.
- Ну, а кого, конкретнее.
- Юру, Машу, Наташу…
И помолчав, для убедительности добавил:
- Лушу.
Все это производило на тётеньку, как мне казалось, все более и более неотразимое впечатление.
Дело в том, что Луша - это маленькая Наташина собачка, дворняжка, которая обладала удивительной шкуркой. Не существует на земле такой породы собак с такой шерсткой, какая была у Луши. Это был бархат. Густой и мягкий. Собачка перенесла множество путешествий по воздуху, катаясь из Лондона в Москву, а из Москвы в Коктебель. И была знаменита на все континенты. На нее надо было оформлять тысячи справок, заключений.
Помедлив еще мгновение, тётенька, сразила меня.
 - Всех Арендтов знаете? Машу и Наташу?  - и после мхатовской паузы промолвила
 - А я их мама, -   и представилась - Ляля.
Я был посрамлён.
Тут я начал было оправдываться… Но оправданий не нашел.
И Ляля закончила разговор.
 - Приходите, когда будете в Коктебеле к нам, все будем рады! И Луша тоже.
Я ощутил нестерпимое чувство стыда за свое фанфаронство.
Астральный, конечно, никаких фотографий мне не дал. Моя статья не вышла. А письмо, которое он нам предложил подписать, полетело в Киев. Из Киева позвонили директору музея Волошина.
- Что у вас там творится?
- Что у нас? Все в порядке у нас. А что?

Таков был финал.
Вскоре наступило лето, я отправился в Коктебель, и, приютившись в сарае Стаса, сочинял ему оду на День Рождения. И вот, наступил этот отмеченный высокими сатурналиями и календами, день.
Среди гостей увидел Лену с дочерьми: Машей и Наташей. Шла торжественная часть. Поздравления следовали одно за другим. Ода была прочитана, и имела оглушительный успех, гости зашлись веселым смехом, на что я и рассчитывал.

Стас, ты всегда удивляешь нас.
Вот и сейчас, какой подарили тебе унитаз!
Стоит он высоко, как будто Парнас,
Блестит ослепительно будто алмаз,
Глубок он и мрачен, как древний Аид,
Всегда здесь янтарная речка журчит.
Отсюда прекрасный откроется вид...

И так далее на сто строк.
Пока я переодевался, снимал с себя костюм «поэта». Лену дочки успели увести. Они пришли только на художественное отделение, отказавшись от угощения. Я решил на следующее утро сам отправиться с визитом к Арендтам.  Не пропадать же приглашению.
Так и сделал. Утро не, утро, но после полудня я уже толкал перед собой низенькую калиточку легендарного дома Арендтов. И в раковине веранды, увидел Лену, которая сидела одна, словно меня и ожидая. Я представился, напомнив, где мы встречались и познакомились, но она меня не слушала. И, как в день знакомства, огорошила вопросом.
- А вы были на Дне Рожденья Стаса?
Я не гримировался, внешность не изменял. Поэтому понял, что она меня просто не узнает. И хотел закончить свое представление, напомнив о письме…Произнеся громкое имя Саши Сэндвича.
Но говорить она мне не дала. А стала буквально взахлеб рассказывать какой поэт выступал вчера. И в этом поэте я узнавал себя.
 - Какой поэт вчера выступал на Дне Рождения!  – я привстал, хотел, назваться, - но не тут-то было. Прервать невозможно.
 - Он закутался в тогу. В такую золотистую простыню, как в тогу. И начал читать. Вы конечно, знаете его. Конечно.
Тут я опять привстал и хотел сказать, что это я и был. Но нет.  Опять полились восторженные слова, вклиниться, прервать эту речь не представлялось возможным.
- Словно какой-то древний, античный поэт он читал оду про туалет. Вы знаете, конечно его. Я не знаю. «Стас, какой у тебя унитаз!» - сказала она с восторгом.
И стала пересказывать содержание моей оды.
 - И там, на унитазе сидели и девицы, и Норгиз сидела, а поэты писали стихи там и рвали бумагу. И тропа туда не зарастет народная. – И она радостно, тихо смеялась.
И закончила она фразой, которая словно громом меня поразила. Ради этой фразы весь рассказ.
 - Я почувствовала словно воскресли времена Серебряного века. Волошинские времена. И я сижу у него в мастерской и слушаю какого-то знаменитого поэта.
Так кто же был в тоге? – наконец она сделала паузу.
И тут настал мой выход. Мне уже давно не хотелось ее перебивать, хотелось, чтобы она говорила и говорила дальше. Я встал не спеша. Выпрямился  картинно  во весь рост и с глубоким поклоном, грудным, театральным басом произнес.
 - В тоге был я.
И мы опять хохотали, теперь уже вместе.