Трудные времена

Последнее время было не очень, а здесь родственник подсуетился.
- Иди к нам, -  говорит.
Так, между тостами на дне рождения, тихо, толкнул в бок. Тогда именинник просто улыбнулся, а спустя месяц позвонил.
Немногословный начальник в сером кабинете с портретом сухо сказал:
-  Будешь отвечать за искусство. Ты же из искусства к нам?
- Да, главное искусство, это кино, - замялся Иванов.
- Кто сказал? - спросил серьезный и направил палец пистолетом.
- Ленин...
- Точно.
Пистолет развернулся в потолок,
Впервые в глазах сидящего мелькнуло доброе.
Иванов в события входил быстро, да и руководство настаивало на результатах. Вначале он арестовал Айзенброда - директора последнего фильма, откуда был решительно удален. Ему показали списки, и на Иванове было много красных линий.
- Штат не резиновый, - тогда буднично заявил помощник Айзенброда.
Не резиновый, так не резиновый, думал Иванов, вглядываясь в беспокойное лицо арестованного.
- Иванов, вы можете пояснить, - говорил встревоженный голос.
- Не знаю, - врал Иванов, - Приказ.
Потом пришел за Симановичем. Тот был сценарист. Иванов вечерами набрасывал тексты, сюжеты, родные говорили - гений. Любовь, трагедии. Сценарист взял исписанные листки и со вздохом сказал:
- Хорошо.
Совершенно небрежно бросил их на вершину других бумаг и углубился в чтение предыдущего. Иванов ждал месяц, потом осторожно спросил:
- Ну как?
Собеседник сразу не понял.
- Что, ну как?
- Мой сценарий.
- Ваш сценарий, - удивился Симанович так неприятно, что Иванов оробел.
Он так и остался стоять, а Симанович, увлекаемый директором киностудии, удалился.
Затем пришла очередь режиссера Кармен - Петровского, тот нелестно говорил о нем в кулуарах, так, вскользь. Артист Приходько, вообще, обозвал дураком в его же присутствии. Потом пошло, поехало, засосало, работа. Скольких задержал, уже не помнил, лишь количество папок на столе росло. У него уже был свой кабинет и инвентарный портрет.
- Трудишься? - говорили коллеги.
- Молодец, - говорил начальник.
Иванов привставал, разводил руками, гася сигарету в полной пепельнице.
Последним арестовал своего бывшего друга. На новой работе советовали, ты не особо дружи, вылезет боком. Иванов прислушивался к старшим, набирался опыта.
Серединкина он брал с собой, на особые задания. Возил в наручниках, а потом снимал в нарушение инструкции.
- Страшно, как-то, - сетовал бывший.
- Да, времена, вот такие, - сочувствовал Иванов.
- Что с нами будет? - говорил Серединкин.
- Идет следствие, - успокаивал Иванов и добавлял, - Здесь будешь рыть канаву, небольшую, метра два и поглубже, не ленись.
В том же лесу следователь указывал на сосну и говорил:
- Вобьешь скобы, чтобы веревка пролезла. Вон до того сука.
И хотя канава напоминала нечто странное, а сосна с веревкой вгоняла в ступор, Серединкин все исполнял с энтузиазмом и надеждой.
Потом ехали в другой лес. Иванов снова извлекал строительный инструмент, приспособления, давал инструкции.
В один из дней Серединкин поинтересовался, так по бывшей дружбе:
- Зачем все это?
- Идите вперед, арестованный, - строго произнес Иванов.
Несчастный не слышал выстрела. Впрочем, слышал, но не осознал, не запомнил, не понял, что это его выстрел. Так, мгновение. В последние секунды лишь пение птиц, солнце, что пробивалось сквозь ветки, лягушки, выпрыгивающие из-под ног в мягкой траве, но это до резкого звука. И темнота.

Проснулся. Не хотел знать, что там случилось, предстоит. Продолжения безумия. Кто этот Иванов - я или не я? Но не Серединкин, точно.
- Что сегодня планируешь? - спросил голос рядом.
Жена.
- Дело одно есть. В лес хочу съездить.
- Какие дела? - возмутилась женщина, - Выходной?
- Как выходной?
Мозг спросонья не соображает.
- Седьмое ноября.
- Ах, выходной.
С хрустом потянулся.