Ночь в Витебске

Диван как диван. Хороший диван. Удобный. Только странная действительность на нем снится.

А. и Б. Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»

I

Эта чудесная история произошла два года назад, в середине зимы, когда я, отчаявшись разгрести очередной завал на работе, махнула на всё рукой и по совету коллеги купила путёвку в белорусский санаторий. Мне давно уже рекомендовали съездить в какой-нибудь пансионат и, так сказать, пройти ТО — и вот я наконец решилась провести десять дней своей жизни как заправский пенсионер, чередуя прогулки на воздухе с лечебными процедурами, пять раз в день наведываясь в столовую набить желудок здоровой пищей и общаясь с окружающими исключительно на околомедицинские темы.
Место моего отдохновения было запрятано в дремучей лесной чаще, в трёх часах езды на автобусе от Минска. Санаторий мне понравился. Кормили в местной столовой отменно, медицина была на высоте, природа потрясала своей первозданностью, и в атмосфере всеобщей расслабленности легко можно было провести весь свой отпуск — но только в том случае, если я была бы не я. Почуяв, что хозяйка как-то уж слишком впала в релакс, мой неугомонный ум принялся немедленно генерировать идеи, как разнообразить размеренное пребывание в лечебном учреждении, и, как водится, быстро нашёл выход. Как известно, выходные в санатории — дни тихие и неинтересные: врачи разъезжаются по домам, процедур назначают мало и повсюду царят затишье и покой. Именно это чудесное время, которое курортники используют для валяния на диване или неспешных прогулок по уже успевшей набить оскомину живописной местности, я решила потратить на поездку в Витебск.
В этом месте нужно сделать небольшое отступление — оно очень важно для понимания читателем моей личности. Должна сказать, меня всегда заочно привлекал этот город, хотя я толком даже никогда не видела его на фотографиях. Причина такого трепетного к нему отношения — давняя, ещё детская любовь к творчеству Марка Шагала. Шагал родился и вырос в Витебске, всю жизнь безумно скучал по нему, и родной, оставшийся в прошлом город продолжал вдохновлять его на протяжении долгих лет, проведённых в эмиграции. Грустные, парящие над землёй дома, акварельное небо, открытые окна и летящие над головами коровы, влюблённые пары и угрюмые дворники — всё это всегда было для меня чем-то близким. При этом я была абсолютно уверена, что Витебск в реальной жизни — невзирая на специфический, преломлённый воображением взгляд художника и почти сто лет, минувшие с той поры, когда он создавал свои полотна, — выглядит именно так, а значит, мне необходимо его увидеть. Такого рода идеализм, граничащий с совершенно несовременной, идиотской наивностью, всегда был мне свойственен. Например, если кто-нибудь предлагает мне на выходные поехать к знакомым за город — мне обязательно видится эдакая интеллигентская, историческая дача, подобно тем, какие остались ещё в Серебряном бору или в Переделкино, со скрипучей деревянной верандой, круглым столом, покрытым длинной вязаной скатертью, морем книг и старым яблоневым садом. Вот наступает вечер.  Гости собираются в маленькой гостиной, и молодая хозяйка садится за кабинетный рояль. Мужчины курят и, внимая музыке, не сводят глаз с её узкой, строгой спины, обтянутой зелёной муаровой тканью; женщины слушают серьёзно, спокойно, потупив глаза, вертя в изящных пальцах золотистые хрустальные бокалы с шампанским…  И, приехав на очередную дачу, каждый раз с треском наступаю на одни и те же грабли, лупящие меня по голове: на лысом, гладко выбритом газонокосилкой участке стоит огромный, несуразный кирпичный дом с четырьмя окнами, а перед домом — неизменные и оттого тоскливые садовые качели из ближайшего крупного торгового центра на МКАДе и толпа одинаково одетых, уже подвыпивших ровесников, главный заводила из которых, Витя, или Костя, или Боря, пританцовывая под Гуфа, поливает тёмным пивом надетое на шампуры, розовеющее мясо, поминутно делая из алюминиевой банки жадный глоток… Как-то незаметно я и сама вливаюсь в эту компанию, и этот самый нарицательный Витя уже тащит мне пластиковый стакан с таким же пивом, и откуда-то появляется гитара, и всходит луна, и на опушке леса шумит, даёт протяжный, по-волчьи одинокий гудок электричка, который, кроме меня, никто и не слышит, и время течёт, становясь из вечернего ночным, а после — светлым, сонным, утренним… Но к тому моменту я, конечно, уже сплю дома, потому что не люблю оставаться на ночь у малознакомых людей, — и мне опять снятся веранда, скатерть, книги, столовое серебро, осенние, душистые яблоки, пожухлые поля за окном и грустные, задумчивые звуки рояля… Одним словом, у меня очень своеобразное восприятие мира, и иногда это очень мешает, поскольку многие вещи существуют только в моей голове. Впрочем, Пикассо говорил: «Всё, что можно вообразить, реально», — а стало быть, где-то существует именно такая, нужная мне жизнь, и вполне возможно, что когда-нибудь она у меня начнётся. Но вернёмся к нашей истории.
Подробно расспросив администратора санатория о том, как добраться до города моей мечты, я составила чёткий, просто безукоризненный план своей поездки. В воскресенье ровно в девять утра я выезжаю из санатория на автовокзал ближайшего к нам городка под названием Бегомль, откуда в четверть десятого отправляется автобус до Витебска. Если верить висящему в холле санатория расписанию, в Витебске я буду около полудня. Четырёх-пяти часов мне должно хватить на экспресс-осмотр всех достопримечательностей города, включая музей Шагала, и покупку приятных памятных мелочей. После этого я возвращаюсь на автостанцию, сажусь в автобус и мирно еду обратно в Бегомль, откуда в девять часов вечера меня заберёт и отвезёт в санаторий тот же, что и утром, вахтовый санаторский автобус. Правда, я пропускала ужин, но на этот случай в холодильнике у меня была припрятана купленная накануне вяленая рыба и имелась литровая бутылочка вкуснейшего местного «Лидского».
То, что не всё идёт по плану, я поняла, как только солнечным воскресным утром села в старый, насквозь промороженный автобус, который должен был доставить меня и местных вахтовиков на бегомльскую автостанцию. В автобусе я просидела около часа, пока мне и ещё нескольким пассажирам не велено было зайти обратно в здание. Здешний водитель, как выяснилось, находился под сильным влиянием зелёного змия, а потому, учитывая, что накануне вечером порядочно расслабился, сесть утром за руль решительно не мог. После получасового выяснения отношений в холле главного корпуса, сопровождавшегося использованием обеими сторонами не вполне цензурных слов, водитель уныло отправился в бытовку отсыпаться, а администратор, злобно бормоча, принялась искать ему замену. Замена, к моему неудовольствию, нашлась только через полтора часа, поскольку день был выходным и большая часть персонала разъехалась. В итоге за руль сел местный сторож. Из обрывков разговоров, доносящихся до меня из передней части автобуса сквозь дребезжание и лязг, я поняла, что машину сторож не водил лет пятнадцать — и, надо сказать, это очень сильно чувствовалось. Радовало то, что езды до Бегомля было от силы минут пятнадцать, а машин на трассе почти не встретилось, поэтому переживать за собственную безопасность не пришлось. Тревожилась я больше из-за того, что мой автобус до Витебска давно ушёл, а следующий доезжал до места назначения только в 15:25 вместо запланированного полудня. Программу осмотра города явно нужно было сокращать, и это очень меня расстраивало, поскольку тащиться два с половиной часа на автобусе ради того, чтобы погулять всего полтора, было как-то совсем иррационально.
Дорога до Витебска оказалась на удивление однообразной — сплошь заснеженные поля, леса и полупустые дороги. Я переслушала всю имевшуюся в плеере музыку, перечитала несколько раз статью о городе, в который направлялась, и собралась уже подремать, как вдруг подумала, что неплохо бы посмотреть расписание обратных рейсов. Достав из рюкзака телефон и зайдя на сайт поисковой системы, я вбила в строку поиска название нужного мне автобусного маршрута и кликнула «Найти». Однако здесь меня поджидало неожиданное разочарование. Обратных автобусных рейсов на сегодня не было. Вернее, они были — но последний автобус до Бегомля уходил из Витебска в 15:05. А значит, даже если бы цель моей поездки заключалась только в том, чтобы доехать до места назначения и, выйдя из автобуса, пересесть в другой и сразу же двинуть обратно (что было бы крайне по-идиотски — но разные ведь на свете бывают туристы) — даже это сделать бы не удалось.
Не могу сказать, что меня как-то дико испугала сложившаяся ситуация. Человек я взрослый, исколесила как на поезде, так и за рулём пол-Европы и практически всю европейскую часть родной страны, в поездках влипала в самые разные неожиданные ситуации и, слава Богу, всегда успешно находила из них выходы — даже в те времена, когда, ещё не будучи замужем, путешествовала в одиночестве. Неприятным было то, что, заночевав в Витебске, я пропущу утренние лечебные процедуры, но это ведь, в общем-то, моё личное дело — предпочесть свежий зимний воздух белорусского города очередному сеансу валяния на массажном столе. Поэтому я решила, что, раз обстоятельства складываются именно так, в этом есть какой-то смысл — и, в частности, он был в том, что мне не придётся носиться по Витебску как ошпаренной кошке, стараясь за полтора часа успеть в десяток разных мест, и вместо идиотской свистопляски я смогу нормально посмотреть город, в который так долго собиралась, после чего выспаться и утром отдохнувшей вернуться обратно.
Сообщить в санаторий о своей назапланированной отлучке мне было некому, а рассказывать мужу о том, что моя поездка в Витебск затянется, тоже было глупой идеей: знание того, что его чокнутую супругу опять занесло непонятно куда на ближайшие сутки, едва ли укрепило бы его нервную систему. Поэтому я, оставшись тет-а-тет со своей маленькой тайной и уже предвкушая спокойную ночь в уютном витебском отеле, с чаем и просмотром на экране планшета какого-нибудь артхауса, принялась выбирать себе в интернете гостиницу.
Поскольку мой творческий ум всё-таки не лишен практической жилки, я сообразила, что отель лучше искать поближе к автовокзалу — чтобы утром сесть на самый первый автобус и как можно раньше вернуться назад. Выяснив, что автобусная станция в Витебске находится на улице Космонавтов, я стала подыскивать что-нибудь поблизости. Просмотрев несколько отелей, ночь пребывания в которых даже по российским меркам стоила каких-то баснословных денег, я остановила выбор на единственной недорогой гостинице. Подкупило меня её удобное расположение прямо напротив автовокзала, что давало мне утром возможность не связываться с местным такси, а просто подхватить рюкзак, выйти из отеля и перейти через улицу. Не вдаваясь в подробности, что меня ждёт за номер и почему он гордо именуется апартаментами, я резво нажала на кнопку «Забронировать» и, радуясь, что мне повезло найти такой удобный и бюджетный вариант, убрала планшет в сумку и оставшиеся до Витебска полчаса глазела в окно, силясь распознать в пролетающих снаружи пейзажах хотя бы что-то, отдалённо напоминающее картины любимого художника.
Не буду здесь распространяться о красотах вечернего зимнего Витебска — любой человек может с лёгкостью открыть путеводитель по Белоруссии и самостоятельно всё изучить. Скажу только, что ровным счётом ничего похожего на работы Марка Шагала в городе я, само собой, не нашла. Нет, Витебск мне очень понравился: те несколько часов, которые я в нём провела, оставили в моей душе ощущение светлого, летящего счастья, и мне было нетрудно понять, откуда черпал вдохновение художник. Но думать, что город выглядит так же, как на его картинах, было просто феерически глупо. Впрочем, я уже говорила, что такого рода глупость мне очень свойственна.
Вдоволь набродившись по витебским улицам и по берегу реки, посетив два музея Шагала и купив в одном из них толстенный художественный альбом, на что в общей сложности у меня ушло около четырёх часов, я решила, что, поскольку уже смеркается, можно выдвигаться в сторону отеля. По пути на каком-то очень красивом, горящем огнями бульваре, похожем на наш Рождественский, я завернула в большой супермаркет и неожиданно с лихвой удовлетворила внезапно овладевшую мной жгучую страсть к покупкам. Спустя час пребывания внутри, я вышла из магазина, волоча на себе два огромных пакета с белорусской снедью — один с несколькими внушительными кусками сала и четырьмя видами местной колбасы, другой — с дюжиной упаковок фруктового бобруйского зефира, а также большой бутылкой кефира и пирогом, которые прихватила себе на ужин. Рюкзак мой тоже заметно потяжелел: обнаружив в дальнем углу магазина маленький, хиреющий отдел с изделиями местных народных промыслов, я, недолго думая, приобрела в дом очень полезную вещь — здоровенную керамическую вазу с росписью, которую, судя по слою пыли, давно отчаялись кому-нибудь продать. В этом же отделе мной были приобретены плетёные соломенные куклы в почти промышленном количестве (у нас на работе принято привозить друг другу бессмысленные подарки из всяких поездок), упаковка льняных полотенец бабушке, три скатерти — одна для мамы, другая свекрови, третья домой, и тёплые вязаные носки на случай, если в гостинице будет холодно. Выйдя на улицу, я с досадой вспомнила, что забыла купить зубную щётку, пасту и прочие гигиенические принадлежности, коих у меня с собой, конечно, не было. Возвращаться в супермаркет было неудобно — мне показалось, что при выходе продавщицы и так посмотрели на меня как-то странно, — но внезапно мне улыбнулась удача: свернув с бульвара на улицу Космонавтов, я увидела на другой стороне дороги, рядом с автовокзалом, магазин белорусской косметики и, перекатываясь, как колобок, со всеми своими тюками радостно поспешила туда. Здесь я вторично выложилась на все сто, накупив, помимо вышеозначенных необходимых мне предметов, с десяток каких-то баночек и скляночек с совершенно уникальными снадобьями для тела, рук и волос. Одним словом, когда я вышла из магазина, идти куда-либо ещё, кроме отеля, уже не представлялось возможным. И здесь меня поджидало второе за день, уже более жестокое разочарование.
Дело в том, что, если верить google maps, моя гостиница должна была находиться чётко напротив автовокзала. Однако напротив меня, на другой стороне улицы Космонавтов, никакой гостиницы не было. Был обычный пятиэтажный дом грязно-белого цвета, с разномастными, заваленными чем попало балконами и старыми деревянными рамами — в Москве такие дома в основном попадают под снос. Очевидным было одно: никакого отеля в этом доме нет и быть не может. В голове моментально всплыло предательское слово «апартаменты», которым именовалось место моего ночлега на сервисе бронирования гостиничных номеров. Вот дубина! Как же я сразу не обратила на это внимание?! Очевидно, я забронировала себе на ночь обыкновенную квартиру. Однажды мы с мужем уже попали так впросак в Питере, но там мы были вдвоём, поэтому в чужой квартире мне не было неуютно — к тому же, у старых питерских домов есть особое, ни с чем не сравнимое очарование, и пожить в бывшей коммуналке, переделанной под отель, было даже интересно. Здесь же дело обстояло иначе. Во-первых, мужа со мной не было. Во-вторых, сказать ему, что я ночую в чужой квартире, было равносильно признанию, что в ближайшее время я планирую увлечься зацепингом. В-третьих, старая, равнодушно глядящая на меня своими зашторенными окнами хрущёвка сильно отличалась от исторического дома на Лиговке. 3:0 не в мою пользу. И это не считая отсутствия горячего завтрака — но зато вполне реальной возможности наличия в квартире других, не обязательно адекватных постояльцев.
В этот момент в кармане завибрировал телефон. Абонент с незнакомым мне номером вежливо поинтересовался, когда я планирую прибыть к месту своего ночлега и не потерялась ли по дороге. Конечно, я могла бы отменить бронь и найти какую-нибудь другую гостиницу — но вежливость и обходительность всегда действуют на меня обезоруживающе. Как же так — человек меня ждёт, а я его подведу?
Тяжело вздохнув, я поправила лямки рюкзака и зашагала к пешеходному переходу. Впереди меня ждало главное приключение.

II

Подъезд находился со стороны двора. Как первое, так и второе было тёмным, грязным и отчётливо пахло сыростью и псиной. Поднимаясь на третий, нужный мне этаж, я с каждым шагом теряла остатки надежды найти в своих «апартаментах» что-нибудь, хотя бы немного оправдывающее их название. Впрочем, мои покупки уже изрядно оттянули мне спину и обе руки, поэтому одна только возможность скинуть с себя рюкзак и бросить в угол пакеты влекла меня всё выше, навстречу моему авантюрному туристическому счастью.
Дверь открыла суровая пожилая женщина лет шестидесяти пяти, в тёмных брюках, зелёной кофте и тапочках. Внимательно оглядев меня с ног до головы сквозь толстые стёкла очков, она кивком пригласила меня войти, почему-то не произнеся при этом ни единого слова. Закрыв за собой дверь, я оказалась в маленькой, абсолютно пустой прихожей. Повесив куртку на крючок сбоку от входной двери, я вошла на кухню, где хозяйка, присев за узкий кухонный стол, уже выписывала совершенно бесполезный для меня чек на оплату проживания. Пока она была занята этим скурпулёзным делом, я успела оглядеться. Кухня была самой обычной, весьма аскетично обставленной — два бежевых напольных шкафа с ящиками, раковина в углу, стол и три стула. На окне висели казённые синтетические занавески с имитацией вышивки. Пол был покрыт коричневым линолеумом, кое-где вздувшимся от времени. Такой же линолеум лежал и в прихожей.
Бабуля, не в пример большинству пожилых людей, не задала мне никаких вопросов — видимо, свой бизнес она вела подчёркнуто по-деловому и не снисходила до сантиментов. Оставив на столе исписанный мелким почерком чек, она сняла очки, убрала их в потрёпанный очечник и организовала мне экспресс-экскурсию по сданной в аренду жилплощади, сведя к минимуму количество произнесённых слов и ограничиваясь только односложными комментариями. В квартире было две комнаты. Обе они, как и кухня, выходили окнами на улицу Космонавтов, прямо на автовокзал. В дальней комнате располагалась узкая металлическая пружинная кровать — на таких мне часто приходилось спать в летних лагерях, периодически среди ночи ощущая, как пятая точка, нежно обхваченная ушатанной вусмерть пружинной конструкцией, касается пола. Кроме кровати, в спальне располагался также деревянный шкаф — единственный во всей квартире. Вторая же комната являла собой некое подобие гостиной. В ней тоже почти не было мебели — только диван, крошечный журнальный стол, заменяющий прикроватную тумбочку, и старый ламповый телевизор, стоящий на полу у окна. Ковёр на полу был кое-где с проплешинами и явно не первой свежести. На журнальном столе одиноко лежала оставленная хозяйкой визитка. Словом, ничего жуткого, транслирующего откровенную совдепию, в квартире не было — учитывая то, что в ней вообще мало что было. Что и говорить — цена в сто белорусских рублей за ночь в этих «апартаментах» явно была завышенной. Правда, радовало, что никаких соседей в квартире не оказалось. От накатившей на меня внезапной радости по этому поводу я не сдержалась и поделилась этим соображением с бабулей, которая уже застёгивала в прихожей сапоги. Посмотрев на меня как-то странно, она сказала: «Что вы, зачем нам соседи, милочка. Эта квартира рассчитана только на одного человека. И чем тише он себя ведёт, тем лучше». Я не очень поняла, что означала эта скупо брошенная, загадочная фраза, да я особо и не вдумывалась — мне хотелось только, чтобы меня как можно скорее оставили в покое. Заперев за бабулей дверь, я зашла в ванную, вымыла руки жидким мылом ядовито-малинового цвета и, не обнаружив на батарее полотенца, направилась в дальнюю комнату, надеясь отыскать это благо цивилизации в шкафу. И здесь где меня ожидало третье за день, финальное потрясение.
Я дёрнула на себя дверцу шкафа — и остолбенела. На полке, прямо передо мной, лежал огромный, изуверского вида топор. Возможно, срубить им дерево было бы сложновато, но укокошить человека, по-моему, влёгкую. Замерев перед открытым шкафом, я впала в тревожную задумчивость. Топор может пригодиться хозяйке для того, чтобы, например, нарубить капусту для засолки или разделать мясо на борщ. Но зачем держать его в квартире, которая используется для сдачи в аренду? Забыли топор случайно? Учитывая явную бабулину любовь к минимализму, царившую во всей обстановке, — вряд ли. Оставили специально для квартиросъёмщиков, чтобы те всегда могли нарубить на супчик пару кочанов? Бредово. Судя по старой, потемневшей посередине массивной деревянной ручке, пользовались этим орудием регулярно — оставалось только догадываться, при каких именно обстоятельствах. Догадываться мне совершенно не хотелось, поэтому я дрожащими руками закрыла шкаф и, всячески стараясь отогнать от себя дурные мысли, отправилась на кухню.
Поужинав безо всякого аппетита, я встала из-за стола, чтобы выбросить мусор. В ведре, стоящем в шкафу под раковиной, пакета не оказалось. Выкидывать  бутылку из-под кефира и упаковку от пирога прямо в ведро мне не позволяло воспитание, поэтому я принялась методично, один за другим выдвигать кухонные ящики в поисках пакетов, в глубине подсознания очень не желая наткнуться на очередной тесак. Удача улыбнулась мне дважды: топора мне больше не попалось, зато в самом нижнем ящике мирно лежал целый рулон синих пакетов для мусора. Я принялась разматывать рулон. Он был начатый, но какой-то очень уж большой и потому тяжёлый. Синий полиэтилен сверкал и сверкал в моих руках, но перфорированной линии, разделяющей пакеты, всё не было. Думая, что я случайно её проглядела, я вернулась опять к началу, но повторный анализ полиэтиленового полотна дал тот же результат. Делать нечего — пришлось разматывать рулон дальше, пока долгожданная граница между пакетами не была наконец найдена. Я надорвала перфорацию, дёрнула — и поразилась размеру мусорного мешка, который остался у меня в правой руке: он сам с лёгкостью вместил бы несколько мусорных вёдер. Пакет был прямо-таки огромным — в расправленном виде практически с мой рост. Глядя на этот непрозрачный, плотный полиэтиленовый мешок длиной полтора с лишним метра, я как-то невольно вспомнила о топоре, лежащем в спальне в шкафу — и мне стало совсем не по себе. Заправив пакет в пластиковое мусорное ведро (края мне пришлось подвернуть два раза, но они всё равно доставали почти до пола), я закрыла дверцу шкафа, вымыла руки и, выключив на кухне свет, направилась в комнату.
Чтобы разогнать дурацкие мысли, я решила прибегнуть к старому проверенному способу — включить телевизор. Он, к счастью, работал, хотя вне зависимости от канала по экрану шла серо-белая рябь. Бездумно переключая кнопки, я остановилась на каком-то российском ток-шоу. Мне хотелось ощущения будничности, нормальности происходящего, потому что у меня внутри всё напряглось от какого-то противного, ещё не оформленного во что-то внятное страха, — а чужая болтовня на бытовые темы как нельзя лучше настраивает на будничный лад.
Ложиться в спальне, в неприятном соседстве со спрятанным в шкафу топором, у меня не было никакого желания, поэтому я решила расположиться в гостиной, у телевизора. Постельное бельё, в силу природной брезгливости, а также экономии утреннего времени, я перетаскивать не стала и легла прямо в одежде: мне уже хотелось как можно скорее отсюда убраться, поэтому мысль о том, что, едва проснувшись, можно будет сразу же влезть в ботинки, подхватить вещи и направиться на вокзал, очень меня грела.
Погасив свет, я легла на диван и укрыла ноги пыльным шерстяным пледом. В комнате было холодно, но я всё равно оставила форточку открытой: звуки, доносящиеся с ночной улицы, немного разбавляли одиночество. На крыше двухэтажного стеклянного здания, расположенного через дорогу, успокаивающим ровным светом горела жёлтая надпись «Аутавакзал», и мне стало даже как-то уютно от мысли, что, если мне станет совсем тоскливо, я смогу взять рюкзак, закрыть квартиру и пойти посидеть туда. Ведь в залах ожидания вокзалов и аэропортов и по ночам всегда много народу.
Мало-помалу успокоившись, я провалялась около двадцати минут, вяло пытаясь вникнуть в перипетии взаимоотношений участников телевизионной баталии. Потом мне захотелось пить, и пришлось вставать за водой, которая была в рюкзаке в коридоре. Сделав несколько глотков из бутылки, я закрыла её, убрала обратно и вернулась в комнату. Зайдя в неё, я поняла, что здесь что-то изменилось, а именно — стало заметно темнее, хотя телевизор работал по-прежнему. Бросив взгляд за окно, я вздрогнула. Уютные жёлтые буквы, горевшие на здании вокзала, погасли, а вместе с ними пропал свет и в самом здании. В этот момент говорильня по телевизору резко прекратилась и замелькала привычная заставка, предваряющая выпуск новостей. Я посмотрела на часы — они показывали ровно полночь. Сопоставив два эти нехитрых события, я поняла, что, видимо, автобусное сообщение между Витебском и другими городами после двенадцати ночи прекращается — а потому и автовокзал закрывается до утра.
Несмотря на то, что идущие по телевизору новости обычно создают привычную домашнюю атмосферу, мне стало очень неуютно. Мало того что я лишилась ночника за окном и потенциальной возможности в любую минуту собраться и уйти отсюда в более людное место, вдобавок ко всему тёмные очертания запертого до утра, покинутого и работниками, и пассажирами автовокзала нагнали на меня какую-то животную тоску. Всегда приятно думать, что недалеко, совсем рядом есть люди, которые делают свою обыкновенную, привычную работу — кассир, сидя в своём окошечке, продаёт билеты на маршрутки и автобусы, пожилая женщина в киоске предлагает пассажирам газеты и сборники кроссвордов, рядом за стойкой бара молодой парень наливает кому-то кофе, коньяк или чай… Да и вообще — вся эта околовокзальная суетливая эстетика хороша именно ощущением постоянного осмысленного движения, а оно, как известно, лучше всего помогает забыть любую печаль. Теперь же я осталась один на один с чужой квартирой, изобилующей незнакомыми запахами и звуками, в полном вакууме и с гадким чувством того, что до четырёх утра мне никуда отсюда не деться.
С минуту постояв у окна, глядя на тёмное здание «аутавакзала», я завела будильник на 3:30 и легла на диван.
Сон ко мне не шёл. Вдобавок к моему вздрюченному нервному состоянию у соседей сверху кто-то, несмотря на поздний час, очень громко орал, и до моего слуха доносились весьма изощрённые ругательства и грохот падающих предметов. Потом шум прекратился — но неожиданно для себя я обнаружила, что с ним было уютнее. Мысли опять вернулись к топору, который лежал в другой комнате. Зачем он здесь? И эти огромные пакеты…
Я пошарила рукой на столе, взяла визитку, которую оставила хозяйка, и посветила на неё телефоном. На визитке был указан телефон и адрес сайта. Интересно, зачем этой старушке сайт? Я повертела визитку в руках и на обратной стороне обнаружила перечень квартир, которые предлагались к сдаче. Но, к моему удивлению, квартиры на улице Космонавтов, в которой находилась я, среди них не было.
Мне это как-то совсем не понравилось. Конечно, хозяйка могла указывать не все квартиры, чтобы, например, частично не платить налоги. Но моё беспокойное воображение услужливо подсунуло мне совершенно другие, куда более криминальные варианты: квартира могла оказаться подпольным притоном, в который под благовидным предлогом заманивают людей, а потом грабят, убивают или продают в сексуальное рабство. С моей комплекцией тощего курёнка стать рабыней где-нибудь на Ближнем Востоке мне не грозило, а брать у меня, кроме сала и белорусского льна, было нечего — но ведь в мире полно просто чокнутых людей, совершающих преступления не ради наживы, а в силу психических отклонений… И именно эти люди, как правило, способны на самое страшное.
Меня прошиб холодный пот. Встав с дивана, я, еле перебирая ватными ногами, вышла в коридор: хозяйка, уходя, дала мне ключ, на который я и закрылась, но я решила подстраховаться и запереть дверь ещё и на щеколду. Однако, подойдя к двери, я обнаружила, что привычной щеколды на двери нет: она была явно выломана, причём достаточно грубо, а на её месте торчал маленький металлический штырёк, уцепиться за который можно было разве что плоскогубцами. Мысли в моей голове понеслись с дикой скоростью. Раз щеколду выломали — значит, убрали её отсюда не случайно, а с какой-то целью. И, поскольку ни одному здравомыслящему человеку не придёт в голову вместо того, чтобы обозревать красоты Витебска, запереться в душной квартире наедине с хозяйкиным барахлом, которое не стал воровать бы даже бомж, цель могла быть только одна: тотальный контроль хозяйки не над своим имуществом, а именно над попавшим сюда человеком. Ситуация с входной дверью упрямо свидетельствовала об одном: бабуля совершенно сознательно лишала своих квартирантов всяческой автономии. Запертая мной изнутри дверь была просто фикцией: от замка у хозяйки, разумеется, имелся свой ключ — а значит, воспользоваться им она могла в любую минуту.
От мысли, что целый час у меня над ухом трындело это дурацкое ток-шоу, тогда как в любой момент сюда могли прийти посторонние, у меня внутри всё похолодело. Выключив телевизор, я на подкашивающихся ногах подошла к дивану и бухнулась на него как мешок с картошкой. Я и рада была предпринять какие-то активные действия — но какие? Идти мне было некуда, а для того, чтобы спрятаться в какой-нибудь шкаф и сидеть там до утра, нужно было совсем рехнуться. Оставалось или торопить время, которое, как и всегда, когда очень сильно ждёшь чего-то, еле тянулось — или отпустить ситуацию, надеясь успеть смыться отсюда до того, как за мной придут.
Трясясь всеми частями тела, я легла на жёсткий диван и, изо всех сил стараясь не потерять бдительность, принялась таращить глаза во враждебную темноту. После минут сорока максимального сосредоточения физических и моральных сил мысли у меня в голове начали путаться. Они сменяли друг друга, трансформировались и видоизменялись, пока наконец каждая из них не обрела форму огромного, тяжёлого кованого ключа. Каждый из ключей имел свою, не похожую на другие ключи резьбу. Я прикладывала их по очереди к замочной скважине, надеясь каким-то из них запереть замок и тем самым обезопасить себя от ночных визитёров — но ни один из них не подходил, и я с досадой откладывала ключ в сторону и бралась за следующий. Устав, наконец, от этого бесконечного занятия, я решила, что можно немного отдохнуть, легла в комнате на диван и прикрыла глаза. По телевизору какой-то невидимый мужик гнусавым голосом бубнил, обращаясь к неизвестной собеседнице: «Ну ты поняла, что не права? Поняла или нет? Поняла, я тебя спрашиваю?» — и каждый раз после его слов что-то гремело и падало. Потом всё стихло — видимо, дурацкая программа в конце концов закончилась. Откуда-то подул прохладный ветер. Стало хорошо и очень спокойно… Я сидела в автобусе около окна, со своим рюкзаком на коленях. Народу в салоне было немного. Надо бы спросить у водителя, можно ли пересесть: здесь слишком сильно дует, и что-то такое колючее лежит внизу — наверное, у соседа спереди лежит под сиденьем моток колючей проволоки… Зачем ему она? Огородить дачный участок? Я схватилась за рюкзак и уже собралась было встать, как вдруг над моим правым ухом кто-то громко и внятно произнёс: «А бабуля-то — людоед!»
С колотящимся где-то в горле сердцем я резко села на диване. Часы на стене показывали ровно три. В комнате было темно, телевизор не работал; в открытую форточку задувал ветер, а ноги неприятно покалывал сбитый в кучу шерстяной плед. Слова у меня над ухом были сказаны так отчётливо, что сомнений быть не могло: это знак, знак того, что оставаться в этой квартире нельзя больше ни секунды! Я неоднократно слышала о том, как люди просыпались буквально за миг до грозящей им опасности, и не было никакой гарантии, что это не тот случай. Было ясно как день: нужно как можно скорее отсюда сматываться.
Как тигр в клетке я забегала по комнате, прекрасно понимая, что за последние три часа ничего не изменилось, а значит, идти мне некуда. Мой автобус отправлялся только в 4:10, из чего следовало, что в квартире нужно было провести ещё минимум полчаса. Полчаса полнейшего ужаса, в соседстве с топором и огромными полиэтиленовыми пакетами, глядя на тёмное здание автовокзала и каждую минуту ожидая звука ключа, медленно поворачивающегося в замке! По-моему, в первый раз в жизни мне стало по-настоящему страшно. Ужас парализовал меня настолько, что напрочь отшиб у меня способность здраво мыслить: ведь ничто не мешало мне вызвать такси, поехать в какое-нибудь круглосуточное кафе неподалёку и спокойно дожидаться там утра. Это был конец. Я чувствовала себя гоголевским Хомой Брутом и была уверена, что на свой утренний автобус приду совершенно седой.
Дрожащими руками я застелила диван пледом и, не включая свет, на цыпочках прокралась в коридор. Подойдя к двери, я припала к глазку. На обшарпанной, выкрашенной облупившейся зелёной краской лестничной клетке никого не было. Стараясь делать всё по возможности тихо, я, трясясь, влезла в ботинки, кое-как завязала шнурки, потом сняла с вешалки куртку и надела её на себя. Взяв с тумбочки перчатки, я рассовала их по боковым карманам. Намотав на шею шарф, проверила, все ли застёгнуты на рюкзаке «молнии», и поставила рюкзак у порога. С удовлетворением потирая руки, я смотрела на плоды своих трудов: на случай, если придётся опрометью бежать, всё было приведено в полную боеготовность. Омрачалась эта диковатая радость тем, что на сборы у меня ушло всего-навсего около пяти минут. Надо было притащить с собой в Белоруссию не рюкзак, а чемодан, причём побольше…
Убедившись, что около входной двери меня никто не караулит, я справедливо заключила, что любую потенциальную опасность я смогу разглядеть из окна. Еле слышно ступая по бабулиному линолеуму, я переместилась на кухню, где заняла вполне выигрышную выжидательную позицию между окном и кухонным, с позволения сказать, гарнитуром. Отсюда меня вряд ли было кому-нибудь видно, зато моим глазам обзор открывался замечательный.
На улице Космонавтов было спокойно и тихо. В Витебске было уже намного теплее, чем в Москве, и даже ночной воздух пах по-весеннему. Вдохнув его из открытой форточки, я невольно улыбнулась. Мне показалось вдруг полным бредом всё, что я себе напридумывала. Передо мной была обычная улица обычного города — а если быть точной, то города прекрасного, любимого многими художниками, заслуживающего о себе самых лучших слов. Мне так давно хотелось его увидеть — а вместо радости от путешествия всё свелось к какому-то идиотизму. Да если бы эта бабка была людоедом или ещё какой-нибудь маньячкой, разве стала бы она медлить до утра? А тут тишина, благодать, за полчаса по улице не проехало ни одной машины. Осталось скоротать всего час — а там автобус, дорога до Минска и через два дня скорый поезд в Москву…
В эту минуту с улицы до меня донёсся звук приближающегося автомобиля, и почти сразу я увидела машину такси с включённым «поворотником», намеревающуюся повернуть во двор бабулиного дома.
По спине у меня побежали огромные, размером с пуговицу от пальто мурашки, а внизу затылка страшно и противно похолодело. Пустая, совершенно безлюдная на протяжении почти получаса улица — и вдруг такси, которое поворачивает не в какой-то другой, а именно в мой двор! Нет, это не может быть случайностью. Это приехали за мной. А я-то, идиотка, обрадовалась, что опасность отступила!
Если бы в тот момент я могла выпрыгнуть в окно, я бы, наверное, это сделала. Но, к счастью, все окна были заботливо, на совесть заклеены на зиму — а может, это служило дополнительной гарантией того, что попавшейся в бабулину клетку птичке не светит отсюда выбраться. Ощущая себя героем хоррора, по всем законам жанра обречённым на страшный конец, я судорожно вцепилась в оконную штору с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев. Моя судьба должна была решиться в ближайшие несколько минут — пока пассажир (или пассажирка?) ночного такси рассчитается с водителем, зайдёт в подъезд и поднимется на роковой третий этаж. От чувства близости развязки мне совсем сорвало крышу. Отлипнув наконец от противной, наэлектризованной синтетической шторы, я в каком-то диком прыжке развернулась на сто восемьдесят градусов и, стараясь чем-нибудь случайно не загреметь (что у меня совершенно не получилось, поскольку я тут же налетела на кухонный стол, ушибла о него ногу и злобно рявкнула: «Наставили дерьма!»), ринулась в коридор. Схватив стоящий у порога рюкзак, я зачем-то до упора подтянула у него лямки (так он садился плотнее к спине — видимо, в тот момент я хотела по максимуму сгруппироваться) и навьючила его поверх куртки, сбившейся сзади в комок и задравшейся вверх. Застегнув куртку до самого подбородка, который я лихо прищемила «молнией», я с дикой скоростью навертела вокруг шеи шарф и кое-как его завязала. Бросив взгляд в зеркало, я увидела, что капюшон вывернулся наизнанку и следовало бы надеть его на голову и снять обратно, чтобы придать ему аккуратный вид, но на это у меня не было времени. Нахлобучив на голову шапку, заваливаясь назад от тяжести напиханных в рюкзак вещей — колбасы, коробок с зефиром, нескольких шматов сала, огромного художественного альбома с репродукциями Шагала, керамической вазы и прочего приобретённого мной барахла, — я понеслась в спальню. С грохотом распахнув створки шкафа, я схватила было страшный топор — единственное доступное мне орудие, которым я могла бы обороняться — но вдруг откуда-то с задворок сознания выскочила мысль, что не стоит оставлять на чужом имуществе своих отпечатков, и я полезла в карманы за варежками. Натянув их на руки, поправив безумно жаркую, спадающую на нос шапку, которая всегда была мне велика, а от жары, видимо, разбухла у меня на голове ещё больше, я уже более спокойно, с достоинством человека, произносящего на суде последнее слово, взяла с полки тесак, чем окончательно довершила свой восхитительный образ новоявленной городской сумасшедшей. Закрыв шкаф (судя по всему, ничто не может заставить меня забыть о бытовом перфекционизме), я  вернулась в коридор. Теперь, кто бы сюда ни пришёл, я была готова.
В надувшейся сзади пузырём куртке, мохеровой шапке, в криво замотанном на шее шарфе и огромных варежках, судорожно сжимая в руках бывалый топор и то и дело теряя равновесие из-за оттягивающего спину имущества (при этом сало, несмотря на три слоя полиэтилена, упорно распространяло вокруг чудесный, ни с чем не сравнимый чесночный запах), я кое-как прицелилась и припала к глазку. Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как я увидела заезжающее во двор такси, но за эти несколько минут даже более-менее передвигающий ногами старый паралитик, кряхтя и охая, дошёл бы до подъезда — а значит, шаги на лестнице я точно бы услышала. Ни шума, ни возни в подъезде не было. Кажется, гроза прошла мимо. Не в силах больше эмоционировать, я сползла вниз, под дверь, на бабулин соломенный коврик. Держа топор между коленей, как автомат, и прерывисто дыша, я провела ладонью по мокрому от пота лицу, размазала тушь и вытерла руку о штанину. В подъезде, за моей спиной, по-прежнему была тишина.
Просидев под дверью ещё минут пятнадцать, я наконец встала, отнесла топор на его законное место, закрыла шкаф и вышла обратно в коридор, где остановилась у зеркала. На меня глядело лохматое, чумазое, затравленное существо с внушительными синяками под глазами, больше похожее на лешего из белорусской чащи, чем на работника крупного московского издательства. Пришлось потратить несколько минут на то, чтобы привести себя в порядок. Я сняла шапку, придала приличный вид капюшону, вытерла расползшуюся тушь, напудрила нос и причесалась. Последним штрихом были рюкзачные лямки. Ума не приложу, что заставило меня так их затянуть и чем я руководствовалась, когда это делала.
Захлопнув дверь, я спустилась по пустой, залитой какими-то помоями лестнице и вышла на улицу.
Дул лёгкий, прохладный ветер. Улица была пуста, автовокзал ещё не открылся. Я остановилась прямо посередине проезжей части и, запрокинув голову, сделала глубокий вдох. У воздуха был лёгкий запах сала, но это ничуть не портило картины раннего зимнего утра в Витебске. Какой-то пьяница, шатаясь, отделился от стены бабулиного дома и, нетвёрдой походкой направляясь к переходному переходу, погрозил мне рукой, нечленораздельно проговорив: «Нельзя тут стоять, тут машины ездят, такси… Могут вас, девушка, не заметить!..»
Я рассмеялась, подумала, что после ночного такси мне уже ничего не страшно, и, подойдя к мужику, выгребла из кармана всю накопившуюся за вчерашний день мелочь и отдала ему. Мужик пробормотал: «Спасибо, девушка…» — и, потоптавшись на месте, стал переходить улицу.

Уже сидя в автобусе, обнимая одной рукой рюкзак и засыпая на локте другой руки, то и дело сползающем с подоконника, я вдруг очнулась и осоловевшим взглядом посмотрела в окно. В одну секунду на меня снизошло озарение — я поняла, что никто не мог зайти ко мне в квартиру: ведь ключ, который мне дала хозяйка, всю ночь торчал в замке с моей стороны, а значит, открыть дверь снаружи было невозможно. Правда, загадка топора и гигантских мусорных пакетов так и осталась для меня неразгаданной — возможно, её разгадают будущие бабулины туристы, с более крепкими нервами и не таким чудовищно богатым воображением, как у меня.

07.11.2018 г.