Похмелье

Сёме снились иерихонские трубы. Они были хорошо виды даже отсюда с земли. Чистые и золотые как храмовые купола по весне они светили во все стороны, и свет радостно стукался о солнце отражаясь прямо на грешного Сёму, отдаваясь гулом в его лбу и в темечке, медленно умирая где-то в глубине сёминой головы. Совсем крохотная отсюда шестирукая фигурка архангела аккуратно отматывала Сёме веревочку с целлофановым пакетом. Семён осторожно подхватил пакет на руки и не решаясь надорвать его выудил двумя пальцами из пакета слегка смятую банкноту. На купюре как бы предвещая нездешнюю стабильность на фоне двух корабликов красовался гордый осанистый исполин одетый по европейской моде и бдящий куда-то в сторону востока.

- "Подлечись, Сём" - раздалось громогласное и такое доброе со всех сторон. Семён запрокинул голову, кивнул больше одобряюще нежели благодаряще, хлопнул ладонью по заегозившему карману, ответил - "Норм", а архангел уже подошел к тонкому окончанию трубы выдохнул лишний воздух, сложил губы трубочкой и вдыхая небесный воздух в свои огромные раскаленные легкие гулко, утробно и, как и подобает божеству мощно колебля эфир, захрапел.

Сёма проснулся. В нос привычно ударил кислый запах собственного выдоха. Сёма нехотя приоткрыл один глаз, обнаружил подушку, открыл второй, увидел теперь уже чье-то крупное плечо с кокетливой розовой бретелькой на нем, заслоняющее собою радостно-ядовитый утренний свет из окна, и по повторившемуся зову иерихонской тубы понял что храпел все-таки не он.

Джинсы обнаружились рядом, аккуратно сложенные на стульчике, кофта тут же на спинке, а трусов Сёма, по-видимому, и не снимал, что в окружающих условиях вроде и не считалось за поражение. От благодарности и благородства он засунул руку в карман, выудил оттуда стратегическую "рафаэлку", расположил ее на видном месте возле телевизора. Заметил торчащие из-под телевизора фиолетовые ноги знакомого европейца в парусниках на бумажке.

— О. Походу выпало — негромко сказал Сёма и засунул исполина в карман. Можно было уходить.

В прихожей размышляющего на ходу как бы осторожнее обогнуть зеркало Семёна привлекло ароматное шкворчание и потащило за собой в кухню. Два белобрысых пацаненка, один за уроками за столом, второй у плиты не обратили на Сёму особого внимания, хотя и отметили легким кивком головы его появление.

— Здоров, ****юки — произнес Семён по привычке очерчивая территорию.

Старшенький, у плиты, шмыгнул носом, подтянул к себе поближе кухонный нож, повернулся глядя на Семёна чистыми голубыми глазами.

— Добрым утром, пап. Есть будешь?

— А, — подвис Сёма облокотившись о дверной косяк, — А-а..?

Младший гыгыкнул в ладошку

—Да ладн, дядь, — сказал старший улыбаясь во весь рост, — Не боись, не обидим.

Оба явно остались довольны удавшейся шуткой.

— А-а, — закончил наконец Семён, — Молоток, чо. Держи.

Сёма хлопнул о стол пятисоточной купюрой. Карман возмущенными коготками цапнул за ногу, Семён хлопнул ладонью и по нему угомонив образовавшуюся в нем тут же пустоту. От головы настойчиво требовавшей лекарства избавиться было несколько сложнее, но тоже вполне решаемо, а воспитание подрастающего поколения в духе уважения к старшим превыше всего. Семён схватил пальцами котлету прямо из сковородки и довольный эффектным возвращением пошатнувшегося было авторитета направился из квартиры навстречу радостному весеннему солнышку.

*****

Выцыганив чего по мелочи у пацанов во дворике Семён медленными глотками возвращал в себя жизнь. Птички перестали скрипеть и зачирикали, проходящие мимо кобылы обратились дамочками, грядущий ****юль от бригадира уже не казался неотвратимой расплатой. Да и вообще идти на работу уже как-то не хотелось. Хотелось солнышка, культурной прогулки по окрестностям культурного центра и легких приключений.

Карман Сёмы наконец-таки разродился своим пушистым содержимым. Милая белочка-альбинос, в меру наглая, в меру задумчивая, заняла свое привычное место на семёновом плече. Куснула того за ухо.

— Ты, это... — сказал Семён

— По****и мне — ответила белочка и, в общем-то, все нужные слова между ними оказались сказаны, все дежурные фразы и приветствия произнесены.

Прямой, ровный, красивый тротуар центра города и звуки проходящего где-то невдалеке веселья вывели их на как всегда опрятную городскую площадь. Под развеселый патриотично-хмельной микс баянов, частушек и прямой дискотечной бочки на сцене бодро выплясывали старушки в кокошниках. Сбоку господин полицейский о чем-то настойчиво спорил с двумя высокими, подтянутыми и суровыми попами, сзади их уже нетерпеливо подталкивала наряженная толпа.

Семён нашел ближайший столб, облокотился на него, с грацией молодого Бельмондо зажав пивную бутылку двумя пальцами за горло.

Напирающая группа в костюмах очевидно привела полицейскому некий внушительный аргумент, тот смачно, но неразборчиво обозначил свое отношение к несправедливому миру, развернулся на каблуках и ушел к диджеям. Солдатики подготовленные для оцепления неловко озирались по сторонам, кто-то смотрел на гарцующих бабулек пританцовывая на пятках, кто-то косился голодным взглядом на прохожих. Костюмированная толпа причудливо разодетых людей, словно устроивших здесь косплей-шоу народного единства, оборов наконец преграждающего им путь представителя властей радостно выливалась на площадь, поближе к сцене. Зазвучало задорное "Э-ге-гей". Суровые усатые мужики в галифе с лампасами стягивали с себя зеленые робы обнажая солдатские в старых шрамах спины. Тут и там среди кубанок стали взлетать в воздух хищные оплетки нагаек. И тут же падали на соседние спины вызывая у получившего удар довольное, но пока еще сдержанное "У-у-х-х, бля-я-я". Тут же среди них шныряли не менее суровые, но старающиеся по возможности избежать казачьего прибора дядьки в рогатых шлемах и кожаных куртках. Эти были настолько обвешаны значками "Мотопробег - Пермь-Азкабан 1945", "Shaitans of Heaven" и полосатыми ленточками, что производили впечатление толстых, упитанных жуков-колорадов, отожравшихся на родной картошечке с пивом. По периметру, отделяя от людей их броуновские движения, их окружали попы в черных рясах и черных же очках иногда деловито переговаривавшиеся друг с другом по блестящим золотом рациям. А в глубине возвышаясь на паланкине бурно жестикулировал и размахивал выключенным громкоговорителем рыжебородый человечек в очках. От него доносились обрывки слов-заклинаний "..идорусси..", "Бацарька", "..колай...иисуссорионыч..". Им отвечало нестройное "атамама", "..торгуев.." и изредка "кобзейн".

Часа через пол, когда голос рыжего уже стал немного походить на хриплое лаяние, а в толпе появились транспаранты в духе "Санктции" и "Тарабаров-няш" рыжий предводитель резко поднял руку с громкоговорителем в сторону неба и противоположного конца площади. Толпа смолкла и тут же заревела. С противоположной стороны сопровождаемая взглядами уже не на шутку встревоженных солдатиков в сторону сцены, группы Россиян и мимо Семёна нестройным рядом выплывала колонна чистой демократии. Субтильные прыщавые юноши и пухленькие прыщавые девчата гордо вздымая подбородки, но непроизвольно робко вжав головы в туловища, размахивая всеми шестью цветами радуги заявляли своим присутствием о своем наличии окружающему их патриархальному гетеромиру. "На йнна йнна йн!" разнесся призыв рыжего предводителя. "Э-ге-гей" зарычало казаячье войско. "Ге-ей" отвечала им храбрящаяся молодежь. "Пидо.." - звучали мопедециклисты, "..россияне мы" повышали на них в ответ голос девчонки в берцах. Рыжий заходился в исступлении, заплевал свою окладистую бороду и, кажется, потерял очки. Соперники уже с обеих сторон размахивали голубыми крестами с вышитым на них БГ-ЕЛт.

Сёма повернул голову влево, затем вправо размяв шею. Смачно хрустнул пальцами. Сказал белочке с легкой, брутальной хрипотцой: — "Ну, чо, по****или".

— "Погодь, Сём" — ответила белочка.

— "Чо"

— "Ща, по****им, ща. Ток, вот ты мне ответь сначала. Ты за неприкосновенность чьей жопы больше ратуешь, своей или какого-то педика?"

— "Ты вот нахуя так базарить, а?" — удивился и возмутился Семён.

— "Так ты послушай "нахуя". Коротенько. Есть, Сём, геи. Они ебут друг друга, прально?"

— "Ну. И"

— "А есть, Сём, пидорасы. И вот они, Семён, хотят ****ь нас. Так что я повторю: ты сейчас неприкосновенность чьей жопы отстаивать собираешься?"

— "Вот тыж блять, а". — улыбнулся Семён, — "Животное, а шаришь ведь".

Семён чмокнул белочку в ее непросыхающий носик, дососал остатки хмельного напитка из горлышка. Привычным жестом прикинул в пальцах вес опустевшей тары и с криком "Нахуй пидоров" метнул бутылку в наглое рыжее ебло.