Петр есаков - возрождение

ГЛАВА 1
Начальником политотдела Городищенской машинно-тракторной станции Давид Ибрагимович Кривенко на­значен без согласования с коммунистами первичной партийной организации. Откуда он прибыл и кем ре­комендован на ответственную должность районообразующего предприятия, ни рабочие МТС ни колхоз­ники, входящие в сферу его влияния, не знали, даже директора станции Тихонова Якова о назначении но­вого партработника районный комитет партии не про­информировал.
В непродолжительный период исполнения своих обязанностей Кривенко зарекомендовал себя строгим начальником, даже директор его указания восприни­мал как руководство в хозяйственной деятельности и от подчиненных требовал их исполнения.
У Кривенко – густые черные волосы, небольшой лоб, узкие бесцветные губы, впалые щеки, с горбинкой нос, его внешность напоминала беспощадного хищника, спо­собного в любую минуту растерзать попавшуюся в его лапы жертву, но его иксообразные ноги, одетые в голифе и обутые в хромовые сапоги, напоминали зрели­ще смехотворного уродца, над кем, казалось, можно без страха за будущее посмеяться и даже наградить его кличкой. Но так только казалось. Когда Кривенко узнал о наделении его кличкой «Клещеногий», кото­рая прилипла к нему, как репей к курдюку ярки, он усиленно начал искать своего обидчика, но узнать фа­милию ему не удалось. Выпячиванию врожденного недостатка способствовала полувоенная форма, состоя­щая, помимо галифе с сапогами, из гимнастерки, под­поясанной широким ремнем.
Во время общения с собеседником он голову припод­нимал, создавалось впечатление, что начальник поли­тотдела подсматривал: нет ли кого-то за спиной посети­теля. Его смуглое, несвоевременно пораженное морщи­нами лицо не имело растительности. Этот физический недостаток его озлоблял, и потому в каждом небритом мужчине он усматривал противника. По его обличию не определялась национальность. Не удавалось опреде­лить ее по фамилии, имени, отчеству, сочетавшим од­новременно украинско-европейско-азербайджанское на­чало. Кривенко с подчеркнутой гордостью называл себя коммунистом, но при этом не занимал непримиримую позицию к верующим, и всё же ни к христианам, ни к иудеям, ни к магометанам приверженности не прояв­лял. Он строг. При встрече с подчиненными держался с подчеркнутым высокомерием, даже инженерно-тех­нические работники на его вопросы отвечали по-воен­ному кратко, старались не смотреть на его непривлека­тельную внешность.
Проживая на частной квартире, за которую плати­ло государственное предприятие, он излишнее внима­ние уделял супруге тракториста МТС Ивана Зорина Клавдии. Она любила мужа, была ему предана. На до­могательство невзрачного начальника политотдела не отвечала взаимностью. При случайной встрече, на на­стойчивую просьбу, Клавдия не останавливалась, и на его вопросы не отвечала. Но, уверенный в достижении задуманной цели, Кривенко обманным путем посадил женщину в кабину автомобиля и поехал в противопо­ложную сторону от того места, где якобы Иван Зорин лежал придавленный трактором. «Остановите автомо­биль!» – почувствовав обман, решительно потребовала Клавдия. Но уверенный в достижении цели, Кривен­ко, пользуясь удаленностью от хутора, предпринял по­пытку к изнасилованию. Клавдия проявила характер. Она поцарапала лицо своему притеснителю, а когда вырвалась из его объятий, напрямую возвратилась до­мой и обо всем рассказала мужу.
Обладавший огромной физической силой, Иван на жалобу супруги крепко выругался и решил немедлен­но отомстить обидчику.
Понимая, что прямых доказательств у нее нет, как нет и свидетелей, Клавдия, обеспокоенная за судьбу любимого человека, задержала Ивана. Она понимала, что от своих намерений Кривенко не отступит, и о возможном появлении его в школе рассказала мужу.
При свете семилинейной керосиновой лампы Клав­дия в канцелярии начальной школы проверяла тетра­ди учеников. Иван из подсобного помещения, где хра­нились колотые дрова, следил за входной дверью. Мо­росил мелкий холодный дождь. От небосклона, покрытого плотными тучами, свет почти не проникал на землю, но силуэт человека, прошедшего под осве­щенным окном, Иван заметил и приготовился к дей­ствиям. А когда нежданный гость скрылся за дверью, он вышел из сарая и осторожно подошел к двери, за которой только что скрылся человек, зашел в коридор и услышал голос супруги. На выжидание сил не было, и он с шумом раскрыл дверь, ворвался в канцелярию, мощным ударом сбил начальника политотдела с ног, обеими руками вцепился ему в горло и закричал: «За­душу!». Кривенко захрипел и притворился мертвым.
– Они посадят тебя! – крикнула женщина и попы­талась разжать его пальцы.
Истеричный крик супруги будто привел в чувство Ивана, он разжал широкие ладони, поднялся, и толь­ко теперь увидел на лежавшем мужчине увлажненные брюки, от которых исходило зловоние. Пострадавший притворялся мертвым, но Зорин обратил внимание на его замедленное дыхание, и носком сапога ударил его по одному влажному месту. Удар для Кривенко ока­зался неожиданным, от острой боли он громко крик­нул и поднялся на ноги.
– Воскрес, подлюка! – выругался Иван и замахнул­ся на притворявшегося начальника.
Его Клавдия успела схватить за руку. Пользуясь замешательством, Кривенко выбежал из комнаты, спу­стился по деревянным порожкам, отбежал на почти­тельное расстояние, а убедившись, что Иван не гонит­ся, остановился. Угнетающую тишину нарушало уси­ленное дыхание. В правом ухе, по которому нанесен удар, ощущался болезненный звон, ему казалось, что во внутренней части уха всё раздроблено. Боль и в ску­ле. Поочередно пальцами правой руки он трогал зубы, они все оказались на месте. Он воровски посмотрел вокруг, а убедившись, что вблизи никого нет, зашагал к месту своего жительства. После первых шагов ощу­тил острую боль в области копчика, вынужденно оста­новился, расстегнул брюки, протянул руку к болез­ненному месту и только теперь обнаружил испражне­ния. С помощью пожухлой растительности, насколько удалось, счистил каловую массу, помассировал ладо­нью болезненное место, надел брюки и пошел дальше.
После злополучного свидания с замужней женщи­ной начальник политотдела осознанно избегал встречи с Зориным и его супругой. В то же время усиленно готовился к нанесению такого удара, от которого его обидчики не смогли бы оправиться. Обдумав план до мельчайших подробностей, он в рабочий кабинет выз­вал участкового, по фамилии Злоба, который в каждом казаке видел врага народа. Известный службист знал, что начальник политотдела без особой необходимости участкового не вызывает, Злоба шел в кабинет и наде­ялся из уст высокопоставленного руководителя полу­чить важное задание, выполнение которого сопряжено с повышением звания, а возможно, и должности.
– Вызывали? – открыв дверь кабинета, услужливо спросил Злоба.
– Проходи, дорогой! Проходи...
С нарочитой вежливостью хозяин неуютного каби­нета пригласил милиционера к рабочему столу и, не давая опомниться, доверительно заговорил о секретном письме, якобы поступившем на его имя.
– Опять анонимка? – безучастно спросил Злоба.
– Ошибаешься, дорогой! Ошибаешься! – с удовлет­ворением повторил Кривенко. – На этот раз жалоба настоящая и раскрывает истинного врага народа, Зо­рина. Прикрываясь знаменем передовика в социалис­тическом соревновании, потомок белоказачьего офице­ра газету с портретом великого Сталина бросает в свой туалет и на нее всей семьей оправляются.
Злоба загорелся желанием отличиться на поприще политического сыска, для чего с заявлением автора решил познакомиться лично. Подобный оборот дела Кривенко предусмотрел, и собственноручную писани­ну он показал милиционеру, но так как письмо адре­совано на имя начальника политотдела, жалобу оста­вил у себя.
Убежденный в подлинности заявления, Злоба с вып­равкой исполнительного службиста испросил согласия для немедленного расследования деятельности скрыт­ного врага народа. Но осмотрительный Кривенко поре­комендовал участковому не торопиться. Вначале он при­казал ему подобрать надежного понятого, а утром, ког­да непримиримый противник советской власти совершит грязное дело над портретом товарища Сталина, Зорина арестовать.
План начальника политотдела Злобе показался вер­ным, и он с надеждой на успешное выполнение зада­ния партии пошел готовиться.
Оставшись наедине, Кривенко мысленно просчитал только что согласованный план действий и, убежден­ный в его эффективности, пошел на свою квартиру. В отведенной ему комнате он дверь держал плотно зак­рытой. Фитиль керосиновой лампы вкрутил, но спать не ложился. Во второй половине ночи, когда казаки предались глубокому сну, и, наверняка, не встретится посторонний человек, вышел из дома. К усадьбе Зори­на шел осторожно. А когда до хозяйского нужника оставались считанные метры неожиданно залаяла со­бака, Кривенко остановился. Оказавшись под влияни­ем неуправляемого страха, он из кобуры извлек писто­лет, который мог использовать при особых обстоятель­ствах (при этом, что означал термин «особые» не знал владелец пистолета, и вряд ли знал инструктор, выда­вавший ему огнестрельное оружие). Он постоял мину­ту-другую. Собачий лай не прекращался и не усили­вался. Краткотечного времени оказалось достаточно, чтоб определить местонахождение собаки, которая ни при каких обстоятельствах до нужника не доставала. Кри­венко подошел к плетнёвой дверке, раскрыл ее, достал газетный обрывок с портретом Сталина, низко скло­нился, руками нащупал очко и, как дорогую релик­вию, опустил в него кусочек газеты, лишь после этого поднялся, о голенище сапога вытер слегка увлажнен­ную руку, вышел из нужника и возвратился домой.
Клавдия и Иван готовились к очередному рабочему дню, и еще не выходили во двор, когда с обрывком газеты в дверь застучал милиционер в присутствии понятых.
– Что вам надо? – открыв дверь непрошеным гос­тям, спросил хозяин.
Помахивая куском газеты испачканным каловыми остатками, на котором отчетливо просматривался об­лик Сталина, Злоба закричал:
– Он еще спрашивает! Портретом дорогого вождя вытирает зад, и набирается совести возмущаться! Вы­ходи немедленно! – приказал он хозяину.
– Это недоразумение, – попытался объяснить Иван, – у меня никогда не было газеты ни с портретом, ни без портрета Сталина.
– Разберемся, когда и откуда в твоем нужнике ока­залась газета, – угрожающе предупредил хозяина Зло­ба и потребовал немедленно выходить.
Уверенный, что произошла ошибка, Иван в при­сутствии перепуганной супруги захватил телогрейку и в сопровождении участкового поехал в районный отдел, где по сфабрикованному обвинению был осужден на десять лет лишения свободы с последующим пора­жением в правах.
Удовлетворенный легкой победой над своим про­тивником, Кривенко не сомневался, что теперь Клав­дия будет принадлежать ему. Во время занятий он при­шел в школу и в присутствии учеников на стол поло­жил подарок. Сверток Клавдия ему возвратила и потребовала к ней больше не приходить.
Убедившись, что по добровольному согласию с жен­щиной близости не достигнуть, Кривенко решил сло­мить ее силой. Он ворвался к ней в квартиру и в при­сутствии ребенка изнасиловал. Униженная партработ­ником учительница, надеясь, что за совершенное преступление его исключат из партии и отдадут под суд, обо всем рассказала секретарю райкома. Но члены райкома рассуждали иначе. По их мнению, товарищ Кривенко, хоть и нарушил устав партии, но не изме­нил родине, активно борется с врагами народа, и пото­му не заслужил строгое наказание.
Оказавшись под защитой райкома партии, началь­ник полит-отдела вконец распоясался. Он врывался в квартиру Клавдии всячески насмехался над ней и на­стойчиво требовал выходить за него замуж.
Соседи видели страдание женщины, но под влия­нием страха мер для ее защиты не принимали.
И только полевод колхоза «Политотдел» Василий Колычев решил вступиться. Воспитанный в трудовой казачьей семье, он сам не лгал, и не верил, что каж­дый вышестоящий чиновник не поступает так же, и потому послал жалобу с подробным описанием преступ­ной деятельности начальника политотдела. Молодой человек не сомневался, что правда восторжествует и что преступник будет наказан. Но вопреки его ожида­нию суд чести над коммунистом не состоялся. Колы­чева вызвали не в обком, как надеялся он, даже не в райком партии, а к начальнику милиции. Молодой человек вошел в пропитанный табачным дымом кабинет. Не закрывая за собой дверь, в шаге от порога оста­новился. Мрак и дурно пахнущий воздух, ему показа­лось, что это не рабочий кабинет высокопоставленного чиновника, а коптильня, где куски подсоленного мяса обретают коричневатый
оттенок.
Колычев поздоровался, на его приветствие следова­ло молчание, будто за рабочим столом сидел не чело­век, а манекен, неспособный произнести слова.
Колычев сосредоточил взгляд на портрете Сталина, подвешенном на противоположной от двери стене. Вождь, казалось, следил за всем, что происходило в этом кабинете, и даже через голову хозяина читал каж­дое написанное им слово, слушал каждую произнесен­ную им фразу.
В кабинете царили тишина и неопределенность. По­сетитель оставался на месте и не знал как поступать дальше. Тяжелую обстановку разрядил хозяин задым­ленного кабинета. Он одновременно, обеими руками, оперся о крышку массивного стола, поднялся на ноги, повернулся к окну и боком к посетителю. Его диагона­левая гимнастерка, подпоясанная широким ремнем, едва не достигала колен, из-под гимнастерки просмат­ривались галифе с красной окантовкой, плотно приле­гавшие к телу, на ногах до зеркального блеска начи­щенные сапоги.
Всё это для Колычева было не ново, так как во вре­мя передачи ему пшеницы они встречались неоднок­ратно и хорошо знали друг друга. Но зачем Осипов устроил спектакль, посетитель не понимал. Наконец, тот прикрыл за собой дверь, на один шаг отступил от порога и остановился.
– Фамилия? – по-прежнему повернутый к окну по­велительно-презрительным тоном произнес хозяин ка­бинета.
– Вы меня хорошо знаете, – как ему показалось, на неуместный вопрос начальника милиции отреагировал Колычев.
– Фамилия, сволочь?! – повышая голос, повторил Осипов.
Не понимая, что происходит, Колычев представил­ся, как того требовал начальник милиции, и в ожида­нии дальнейших вопросов затаился.
– Колычева Дмитрия Александровича знаешь? – несколько остепененным голосом спросил Осипов.
– Колычев Дмитрий Александрович – мой отец, – ответил посетитель.
– Он где находится?
– Со времен Гражданской войны я о своем отце ни­чего не знаю.
– Врешь, сволочь! – очередной раз повысил голос Осипов. – Твой отец сбежал в Канаду и оттуда вредит советской власти. По его рекомендации в колхозе «Политотдел» урожайность ниже среднерайонного показа­теля, а коровы доведены до истощения.
– Низкая урожайность обусловлена супесчаными землями, что способствует недостатку кормов, – уточ­нил полевод.
– Большевики не имеют права оправдывать низкую урожайность плохими землями, – заметил Осипов, – ты агроном, и обязан исполнять указания товарища Сталина. А он сказал: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее – наша задача».
– Это слова Ивана Владимировича Мичурина, – Осипова поправил посетитель.
– Молчать! – пристыженный молодым человеком, закричал Осипов. – По воле отца-предателя снижаешь урожайность, уменьшаешь мощь социалистического государства, сволочь!
В кабинет с листами бумаги вошел следователь и приступил к чтению.
«Сын недобитого белоказака, гражданин Колычев, являясь полеводом при колхозе «Политотдел», умыш­ленно занижал урожайность, подрывал экономику кол­хоза – основу социалистического государства».
Завершив чтение, следователь листы бумаги поло­жил на гостевой стол и приказал Колычеву подписать.
– Я подписывать ничего не буду, – решительно зая­вил обвиняемый.
– Подпишешь, – уверенно сказал Осипов и прика­зал следователю выйти.
Через минуту в кабинет вошли два крепких мили­ционера, под обе руки взяли его и, заламывая верхние конечности, поволокли в камеру предварительного зак­лючения, где с помощью побоев и издевательств доби­лись самооговора и подписи протокола. Но и после не­человеческих истязаний молодой человек надеялся на справедливый советский суд.
Вопреки ожиданиям, его привезли не к районному судье и народным заседателям, а на более тяжкое по­ругание «тройки», где главным действующим лицом был Осипов.
Весь период дознания Кривенко, подобно крысе, держался в подполье и с нетерпением ждал решения суда. А с первых минут оглашения срока заключения вылез из подполья и с прежними напористостью и хам­ством от Клавдии начал добиваться согласия на же­нитьбу.
ГЛАВА 2
Кривенко вошел в школу и, не скрывая восторга, рассказал о судьбе Колычева. Рассказывал с таким удов­летворением, будто совершил нечто героическое, чем надо гордиться и о чём может мечтать каждый советс­кий человек. Его бахвальство женщина слушала с тру­дом. И, наконец, предложила ему выйти. На настой­чивое требование учительницы начальник политотде­ла улыбнулся и предпринял попытку ее обнять. Не выдержав очередного хамства, Клавдия содержимым настольной чернильницы плеснула в лицо своему обид­чику. Не ожидая дерзкого поступка женщины, Кри­венко схватил ее за волосы, сорвал с тела одежду, со­держимым чернильницы ей измазал лицо, интимные части тела, изорванную одежду бросил в горящую печку, пообещал, если не одумается, закопать живую, и вышел.
Угроза начальника политотдела МТС окончательно сломила волю женщины. После всего, что произошло в ее хуторе и в районе в целом, она понимала, что защиту искать от притязаний ненавистного человека ей негде, что для сохранения за собой ничем не ограниченную власть, коммунисты друг за друга становятся горой, что для устранения преступного барьера у нее нет никакой возможности.
Появляться перед учениками после всего, что произошло с ней, она не могла. Перед глазами воссоздавалась туманная неопределенность и желание распрощаться с жизнью. Она больше не могла терпеть над собой безнаказанные издевательства и наложила на себя руки.
Лишенный права на переписку, Зорин Иван не знал о трагедии своей семьи и когда началась Великая Отечественная война. Первые месяцы боевых действий для огромной страны обернулись трагедией. Красная армия отступала и попадала в плен. Положение под Москвой стало критическим. Сталинское правительство с призывом: «Родина в опасности» обратилось к заключенным. Большинство «врагов народа» медленной мучительной смерти в лагерях предпочли фронту. В числе мобилизованных оказался Иван Зорин. В трудное для страны время, он пошел защищать не Сталина, не политработников, оставшихся по броне, а свою землю, свою семью, свое отечество.
Воевал храбро и все эти окаянные годы его судьба заботливо оберегала от шального снаряда. А в самые последние дни кровопролитного единоборства, когда, казалось, у врага не было сил защищаться, произошло непредви­денное: на гранату, брошенную подростком, Зорин упал всем своим телом, товарищей по оружию от верной ги­бели спас, а свои ноги оставил в Германии. Боевые товарищи его конечности предали земле, а с верхней частью тела попрощались в госпитале. Во время дли­тельного лечения Зорин писал Клавдии, но ответа не получал. Незаживающая рана, молчание супруги спро­воцировали решение навсегда остаться в госпитале, где какое-никакое внимание ему оказывалось. Так бы и произошло, если б на бойца не свалилось чудо. Чем приглянулся он немолодой нянечке, знала только она, и потому лечить его начала травами. В успех лечения знахарки мало кто верил, а она ежедневно приносила составы, делала примочки и заставляла их пить. Долго ли, коротко продолжалось лечение, но рана начала по­крываться нежной кожицей. А еще через год она крас­ноармейца посадила на примитивный четырехколес­ный самокат и впервые его выкатила на улицу, где учила самостоятельно передвигаться. Вначале не полу­чалось, но со временем он наработал опыт и с каждым днем радиус передвижения нарастал. Ездил в мага­зин, расположенный в полукилометре от госпиталя, покупал гостинец и с удовлетворением отдавал его сво­ей спасительнице.
Приобретенный навык перемещаться спровоциро­вал желание посетить малую родину. К дальней поезд­ке готовился долго и всё это время одолевался одним желанием: посмотреть Клавдии в глаза и возвратиться назад. Наконец, сборы завершены. Зорин едет в ваго­не пассажирского поезда. Непрофессиональные сани­тары, а точнее, попутчики, его высадили на перрон железнодорожной станции «Миллерово», а дальше на примитивной коляске без посторонней помощи он въе­хал в зал ожидания, где встретился с земляком, Самсоновым Игнатом. Они не были хуторцами, но работа трактористами в одной МТС позволяла хорошо знать друг друга. От товарища по работе Зорин услышал о трагической смерти Клавдии, об аресте полевода Ко­лычева, о сиротской доли сына. Иван слушал и смот­рел на земляка с таким презрением, будто не началь­ник политотдела виновен в его трагедии, а бывший коллега по совместной работе, с кем во время зимнего ремонта тракторов спал на одной кровати, ел из одной сумки, делясь последним сухарем. Чувство мести его сознание одолевало с каждой минутой. Прежде боль­ше всего на свете он ненавидел Гитлера, а теперь с покоренного фашизма его ненависть перебазировалась на начальника политотдела, на всех партработников, защищавших невесть откуда появившегося преступ­ника. В эти минуты он готов был ползком пробираться в хутор, чтоб неповрежденными на фронте зубами пе­регрызть коммунисту ненасытное горло. Но судьба такой возможности Зорину не предоставила. В первые дни войны Кривенко добился брони и после призыва на фронт директора, стал единоначальником машинно-тракторной станции. Исполняя решение бюро райкома партии, Кривенко создал краткосрочные курсы, на которых девушек готовил профессии механизатора, чтобы вместо ушедших на фронт мужчин, посадить на трактор. Казалось, распоясавшемуся коммунисту не будет угомона. У приглянувшихся курсанток, Кривенко добивался расположения, а строптивых жестоко наказывал. Насилие, возможно, продолжалось бы дольше, но произошло непредвиденное. Кривенко обнаружен мертвым, но из-за отсутствия врача причину смерти установить не удалось.
Выслушав коллегу по прежней работе, Зорин ощу­тил себя в положении загнанного зверя, он склонил голову и в тот же миг его плечи засодрогались. В при­падке не переживаемого горя Иван пребывал долго. Его понимал случайно встретившийся земляк, как мог уговаривал, но бурлящее чувство страдания, клокотав­шее в его сознании, долго предотвратить не мог.
– Даже в твоем положении месть не лучшее сред­ство, – для уравновешивания изболевшегося сознания инвалида заговорил Самсонов. – Найти сына, поста­вить его на ноги – единственная цель, которой надо тебе придерживаться.
– И об этом говорит мне старый друг, которому я верил так, как верил себе, – хрипло заговорил Иван, – а как простить человеку, обратившему жизнь семьи в кромешный ад, умалчиваешь?
– Его наказала жизнь, – попытался разубедить ин­валида давний товарищ, – и наказала так, что более позорной кончины придумать нельзя. Его никто не помянет, не придет на могилу, не вспомнит подобаю­щим словом.
– Но от этого мне легче не станет! – с комом в горле договорил краткое предложение Зорин.
– Понимаю! Как я тебя понимаю! – воскликнул со­беседник, но даже от этого груза надо избавиться. Дру­гого пути для воспитания сына у тебя нет. Благодари Господа за сохраненную жизнь и готовься к поездке на воловьей подводе.
Переживший ужасы тюремной жизни, ранение и потерю семьи, Зорин не понимал за что ему благода­рить Бога, о чем откровенно сказал собеседнику.
– За сохраненную жизнь, – повторил умудренный жизненным опытом земляк, – за предполагаемую встре­чу с сыном, у которого, кроме тебя, никого на белом свете нет.
Под влиянием неопровержимой логики товарища по прежней работе Зорин начал успокаиваться и после минутных раздумий приглушенным голосом спросил о цели его приезда в Миллерово.
Цель прежняя, – на вопрос инвалида ответил собе­седник, – как и в довоенные годы, для тракторов во­зим горючее.
– Прошло столько лет, а в организации труда ниче­го не изменилось, – то ли спросил, то ли утвердитель­но заявил инвалид.
– С одним уточнением, – дополнил Самсонов, – преж­де на быках возили керосин с лигроином, а теперь солярку. Всё остальное не изменилось, те же дороги, те же бочки, разве что, другие быки.
– А что делаешь на вокзале? – поинтересовался Зо­рин.
– Попутчика смотрю, – признался Игнат, – вдвоем ехать веселей, а главное безопасней. К тому же ночью за быками приглядеть легче. Как-никак дорога даль­няя, две, иногда три ночи, в дороге, худоба бессловес­ная ей не прикажешь оставаться на месте.
– Стало быть, повезло мне? – не получив официаль­ное приглашение ехать, спросил Зорин.
– Везение не ахти какое, – уточнил Самсонов, – ехать трое суток, но лучшего транспорта Россия не имеет, так что собирайся.
Помогая друг дружке, давние приятели вышли из зала ожидания, подкатили к подводе, не без усилий Зорин занял место на облучке. Игнат отвязал быков, остатки сена положил в заднюю часть дрог, и бывшие трактористы двинулись в путь.
В ночь третьего дня утомительной езды прибились в хутор Привольный. Это наименование населенный пункт получил будто в насмешку. Термин «Приволье» ассоциируется со свободой и зажиточностью. В колхо­зе всё перепутано. Колхозники не имеют паспортов, лишены права выезда и получать вознаграждение за каторжный труд. И всё же многие гордятся своим хутором и трепетно относятся к его наименованию. Тя­желыми мыслями Игнат поделился с попутчиком и в ожидании его реакции взгляд сосредоточил на нем.
– Колхозники будто хозяева на земле, а почему бед­ствуют? – спросил Зорин.
– В том-то и дело, что мы хозяева на земле. А ис­тинный хозяин земли – государство, которое девянос­то процентов урожая забирает себе. Нам остаются кро­хи, коих не хватает на приобретение необходимого.
– Что ты имеешь в виду?
– Как что? – удивился Игнат.
– Колесо к ходу, гвоздь, хомут, бочку, и ту купить надо, без нее солярку не привезешь. И масса других непредвиденных расходов, на что требуются немалые деньги.
– На оплату труда колхозника не остается? – спро­сил Зорин.
– Какая в чертях оплата! – возмутился Самсонов. – Налогами обложили такими, что жить не хочется. Мо­локо сдай, мясо сдай, яйца сдай, шерсть сдай, кожу сдай, а где всё это возьмешь, их не интересует.
– Кого их?
– Как кого, коммунистов, – уточнил собеседник. – Но и это не всё, – продолжил Самсонов, – вынуждают подписываться на заём, а денег взять негде.
– За годы моего отсутствия, положение колхозников не улучшилось? – у собеседника спросил Зорин.
– Справедливости ради следует признать, – на вопрос бывшего колхозника отреагировал Самсонов, – улучшения есть, но такие мизерные, что упоминать о них даже не хочется.
– Отвечаешь увертками, будто перед тобой сидит начальник политотдела, а не товарищ по совместной работе на вспашке зяби, – упрекнул собеседника Зорин.
– Тебя я, конечно же, не опасаюсь, – признался горючевоз, – привычка давлеет на сознание. Система управления построена на доносах, на слежке друг за другом, на арестах. Этот метод управления используют, чтоб держаться у власти. Зачем бесправный народ следит друг за другом, ответа нет.
– И все-таки ответ жду поконкретней, – попросил собеседника Зорин.
– Можно и поконкретней, – смелее заговорил ездовый, – в отличие от прошлых лет, трудодень отоваривается. Не густо, но отоваривается. А в остальном все по старинке. Подвоз горючего сам видишь на чем, о паспортах колхозникам не позволено думать, выход из колхоза запрещен. За не выработанный минимум трудодней, судят. Безжалостные налоги и заем жизнь делают каторгой. Причем власть требует сдавать мясо, молоко, шерсть, кожу, яйца, деньги и не интересуется, где все это колхозник возьмет.
– Да..., – с болью в душе вздохнул инвалид, – за какую провинность казакам выпала жестокая кара?
– Не казакам одним, – ему возразил Самсонов, – весь русский народ стонет от жестокого насилия, а все-таки друг за другом следит и доносит сосед на соседа.
– И казаки страдают этой болячкой? – поинтересовался Зорин.
– Еще как! – с чувством сострадания, отозвался возница, – такое впечатление, что мы породнились с иногородними, возненавидели друг друга, презираем соседа за то, что у него чирики на ногах новые.
– Сильная власть, – посожалел Зорин, – даже казаков в ничтожество обратила.
– Сильна..., – глубоко вздохнул Самсонов, – да черт ей рад. Ночными арестами, беспощадными лагерями добилась послушания. Колоски гниют в степи, но если человек подобрал, а сосед донес – тюрьма обеспечена. На этом держится. За разговором незамеченно подъехали к твоей хате, – сказал Самсонов и остановил волов.
Иван сосредоточил взгляд на покосившиеся плетни, на неухоженные стены, на фоне которых свисали полуоторванные оболонки окон. В былые времена он бы подошел к окну, поправил их и плетни, но теперь не в его возможностях.
Самсонов понимал причину волнения пассажира, но промолчал. Он по-молодецки спрыгнул на землю, старательно помог Ивану покинуть транспортное хозяйство, занять место в своем самокате, напомнил, что в его доме квартирует молодая учительница и помог ему подкатиться к входной двери. Возница постучал раз, второй, третий, на его стук хозяйка не отозвалась. Он открыл дверь, помог Ивану въехать в комнату.
Хозяйка за столом проверяла тетради, на приветствие людей повернула, голову и грубо отозвалась:
– Я гостей не приглашала. Разворачивайтесь и убирайтесь к чертовой матери.
– Участник войны возвратился в свою хату, – напомнил Самосонов.
– Бывший хозяин, – поправила молодая женщина, – врагу народа место в тюрьме, а не в доме, объявленном собственностью государства.
– Зорин ноги потерял на фронте, – попытался убедить в излишней неправоте хозяйку Самсонов, – право на возвращение в свою хату за ним сохранилось.
– Теперь все преступники прошлое списывают на войну, – не успокаивалась женщина, – а как доходит до следственных органов, получают срок.
Самсонов, из рук инвалида принял красноармейскую книжку, перед лицом женщины положил на стол и порекомендовал ознакомиться.
Убежденная, что притязание инвалида на дом весомое, хозяйка предложила поселиться в неотапливаемой с маленьким окном, комнатке, в которой печку пообещала сложить силами колхоза.
– В комнатке можете поселиться Вы, а инвалид из своей хаты никуда не пойдет, – предупредил ее Самсонов.
– В таком случае уйду я, – угрожающе отозвалась учительни-ца, – но кто ваших детей будет учить грамоте! Не знаю.
Решительным заявлением педагог надеялась напугать собеседника, заставить инвалида селить в другой пустующей квартире.
Зорин ценой собственного здоровья защитил страну и тебя от фашистского порабощения, – повышенным тоном заговорил Самсонов, – а ты провожаешь его из собственной хаты, – Самсонов без ее согласия препроводил Зорина в горницу и разместил как неполноправного хозяина.
Убедившись, что противостоять участникам войны не может, она вышла во двор и побежала в сельсовет, где со слезами на глазах рассказала о самовольном вселении в ее квартире посторонних людей.
Не прошло и получаса, когда с шумом распахнулась дверь, в комнату ворвался председатель сельсовета в сопровождении заплаканной женщины.
– На каком основании вселились в квартиру полноправной хозяйки?! – строго спросил у мужчин чиновник.
– Зорин возвратился в свою хату, – уточнил Самсонов.
– Дом – собственность государства, – не унимался Ивченко, – а с Зориным разберемся за что он сидел и где потерял ноги.
– Зорин оклеветан начальником политотдела, – уточнил Самсонов, – ноги потерял на фронте, а ты добился брони, просидел в тылу, а теперь угрожаешь глубокому инвалиду.
– Кто-то должен был управлять народным хозяйством, – оправдывался Ивченко, где было нелегче фронта.
– И все-таки воевать не пошел, – на оправдания председателя сельсовета отреагировал горючевоз.
– Не вашего ума дело, – нашелся с ответом чиновник, – партия знала, кого на каком участке использовать, кому доверять строительство социализма. Она лучше тебя знала, кого куда направлять.
Понимая, что дальнейший спор с советско-партийным чиновником завершится очередным сроком заключения, Зорин свои документы подал в его руки и терпеливо ждал их прочтения.
После длительного ознакомления, Ивченко бумаги возвратил инвалиду, повернулся к учительнице и беспомощно разводя руками, сказал:
– Он действительно ранен на фронте и на полном основании вселяется в свою хату. Пусть остается, а тебе подыщу другую квартиру.
Вскоре учительница свои пожитки перенесла в пустующий дом раскулаченного казака Понольскова, а в тот же день в доме инвалида появились казачки и приступили наводить порядок. Когда стены побелили мелом, полы смазали коровьим пометом, и присыпали песком, на добровольных началах составили график дежурства. В обязанность дежурной вменялось: приготовление пищи, уборка комнаты, стирка белья, оказание физической помощи.
Оказавшись в заботливых условиях, инвалид мог бы жить спокойно, ни о чем не беспокоясь. Но отсутствие сына – его кровинушки не давало ему покоя. Заботливым женщинам он все чаще напоминал о нем и в конце концов задался целью соединиться со своей кровинушкой. Зная о том, что Василий отказался от отца и даже изменил фамилию, женщины различными предлогами отговаривали его, просили не беспокоить сына, но никакие аргументы на него не действовали, когда Зорин в знак протеста отказался от еды, женщины, посовещавшись с Самсоновым, рассказали ему, что в ответ на прием в комсомол, Василий отрекся от отца и принял фамилию Кривенко.
Последней информацией женщины и Самсонов надеялись отвлечь инвалида от встречи с сыном, смириться с тяжелым ударом судьбы и продолжать одинокую жизнь под присмотром донских казачек. Но надежда женщин не оправдалась. Зорин перестал общаться с людьми, прекратил принимать пищу, увлекся спиртным. Самсонову стоило нелегких усилий остановить алкогольное влечение друга. Зорин приостановил прием алкоголя, но потребовал соединить его с сыном.
Условия друга приняты и началась подготовка к поездке, результат которой предвидеть не мог никто. Ее сложность объяснялась отрицательным отношением директора детского дома к предполагаемой встрече отца с сыном. Свою точку зрения Садовой Дмитрий Маркианович объяснял нежеланием ломать психику подростка, смирившегося со своей новой фамилией, принятой под давлением секретаря райкома комсомола Пампуры, но даже эти аргументы на решение Зорина влияние не оказали. Он все настойчивей настаивал на поездке, а когда убедился, что Самсонов сознательно ее оттягивает, без запаса продуктов выехал на самокате.
Поступок Зорина Самсонов не разделял, но поставленный своим другом в сложное положение у бригадира попросил лошадей, взял запас продуктов, догнал упрямца, посадил в бричку и поскакал в направлении хутора Алексеевского. К месту назначения прибыли в середине рабочего дня и незамедлительно представились директору спецдетдома. Данное наименование детского учреждения вызвано тем, что изначальное его создание рассчитано на детей офицеров Красной армии, хотя местные сироты принимались без установления родословной.
Садовой встречу отца с сыном разрешил при условии отцу узнать своего сына. Не видевшему родную кровинушку многие годы – задача непростая, но выхода не было и он согласился.
С пятью мальчишками директор подходил к инвалиду, а когда до подводы оставалось несколько метров, указывая на крайнего слева от Садового, Зорин крикнул:
– Вася! Сынок! Кровиночка моя!
– Не ошибся? – спросил Игнат.
– Как ошибиться, если он все капли мамины перенял.
Сойти с брички Зорин не мог и попросил сына к нему подойти, на просьбу инвалида Вася остался на месте.
– Подойди, моя радость, – дрожащим голосом повторил Зорин  обращение к сыну.
– Пампура сказал, что ты враг народа, – на обращение отца несмело прогундосил мальчик.
– Враг народа не твой отец, – вмешался в разговор близких людей Самсонов, – враг народа Кривенко, чью фамилию ты принял и его защитники.
Упоминая слово защитники, Игнат имел в виду комсомольского секретаря, вынудившего подростка отказаться от родовой фамилии, но назвать его ненавистную казакам, фамилию, он не решился.
– Кривенко, – продолжил диалог Самсонов, – не пошел защищать от врага родину, а твой отец героически воевал и возвратился к тебе инвалидом.
– Секретарь райкома говорил, что отец – враг народа, а Кривенко настоящий коммунист, и я должен с гордостью носить его фамилию, – высказал Вася.
– Кого ты назвал настоящим коммунистом, – продолжил Самсонов, – оклеветал твоего отца, извел из жизни твою маму, осиротил тебя, а сам скрывался от фронта.
Василий посмотрел на директора, приготовившего к окончанию разговора и сказал:
– Мне пора на занятие, а вы ко мне больше не приезжайте, –
и повернулся уходить.
Доведенный до слез Садовой, задержал мальчугана.
– Бывший начальник политотдела не воевал, недостойно вел себя с молодыми женщинами, – подтвердил Садовой.
– А секретарь райкома называл Кривенко настоящим коммунистом, – отстаивал свою точку зрения мальчик.
– Не знаю, что тебе говорил комсомольский вожак, – продолжил Садовой, – возможно он не знает его биографию. Но в том, что твой отец настоящий солдат в этом не сомневайся. Если хочешь познакомиться ближе, поезжай с ними, а я завтра буду в госбанке и тебя заберу.
Перед встречей с отцом директор ему говорил другое, поэтому Вася верил и не верил его словам. Но подошел к подводе, оглянулся на Садового и, не усмотрев запретного жеста, уселся рядом с отцом, кого только что называл врагом народа и увидел отсутствие обоих ног. Ему стало так жалко отца, что он плотнее придвинулся к нему и начал спрашивать о ранении на фронте.
Управляя лошадьми, Самсонов включился в беседу и без излишней скромности рассказал подростку о героическом поступке отца.
Когда Вася узнал правду о ранении отца, о его заключении и о трагической смерти мамы, возненавидел Кривенко, Пампуру и решил в детдом больше не возвращаться.
– Заберу силой, – пригрозил заехавший за ним Садовой.
– Все равно убегу, – дерзко отозвался Василий, – после того, что я узнал о родителях и о Кривенко, жить в детском доме и носить эту фамилию не хочу.
– Понимая, что его усилия не увенчаются успехом, Садовой возвратился на рабочее место, подготовил надлежащие документы, лично передал в руки мальчику и по-отечески с ним попрощался.
* * *
Родные по крови люди объединились. Все, что было в силах глубокого инвалида, он отдавал воспитанию мальчика. Василий с сыновьей заботой оберегал отца, создавал предпосылки для спокойной жизни родителя, он прилежно учился. С отличными оценками получил аттестат зрелости, поступил в институт и с дипломом ученого агронома возвратился в родительский дом.
В это время инвалид на положении хозяина зани­мал весь свой дом. Восстановлению справедливости поспособствовало письменное обращение на имя пред­седателя Президиума Верховного Совета РСФСР.
Через год трудовой деятельности в колхозе Васи­лий женился. Увеличение семьи не отразилось на вза­имопонимании близких людей. Они, как и прежде, нежно относились друг к другу. Во всех начинаниях сына отец поддерживал его. Так продолжалось до тех пор, пока Василий не написал заявление в партию. Отец настойчиво отговаривал, просил не вступать в орга­низацию, членом которой являлся Кривенко, но не по­мнивший лично начальника политотдела МТС Васи­лий был непреклонен. Разногласия обрели неприми­римый характер после двадцать второго съезда КПСС, провозгласившего: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».
Искренне поверив в построение справедливого об­щества к восьмидесятому году, ученый агроном приос­тановил общение с родителем и кандидатом в члены КПСС вступил без его согласия. Это послужило осно­ванием для отчуждения близких людей. Теперь боль­шую часть времени старик проводил с внучкой, кото­рую за удивительное сходство с Клавдией нежно лю­бил. Вместе посещали магазин, вместе возвращались домой, вместе садились за стол. Так было во все пре­дыдущие дни, недели и месяцы.
Сегодня из-за болезни внучки в магазин дедушка отправился один. Зорин купил хлеб, а для больного ребенка попросил продать двухсотграммовую пачку сливочного масла.
– Тебя в списке на масло нет, – грубо отозвалась работница прилавка.
– Причем я, – отстаивал свои права инвалид с ор­денскими планками на широкой груди, – мне дайте мое положенное, а кто в вашем списке, разбирайтесь сами.
– Не мешай работать! – на инвалида повысила голос продавщица. – В магазине очередь, и все по законному списку.
– Кто составлял список? – желая угодить внучке, спросил Зорин.
– А я почем знаю, – отозвалась хозяйка прилавка, – может, предсовета, может, парторг, а может, сам пред­седатель.
Не добившись вразумительной ясности, Зорин по­просил телефон, но в ответ разразилась необузданная грубость:
– Товарищи пайщики! – закричала изворотливая продавщица. – В магазине очередь, а он не дает мне работать. Не наведёте порядок, я приостановлю торгов­лю.
Завозмущались потенциальные очередники, в ад­рес участника войны полетели упреки.
– Я требую свое, а к вашему не прикоснусь паль­цем, – объяснял крикунам Зорин.
– Когда вы подохнете, из-за вас ребенку конфету не купить! –
посыпались хамские упреки в адрес инва­лида.
За недостаток товаров в магазине вините правитель­ство, а участники войны не причем, – попытался обе­зумевшую публику образумить Зорин, но в его адрес с бо;льшим хамством раздавались пожелания – смерти.
– Моя смерть не решит продовольственную пробле­му, – успокаивал шумевшую публику Зорин... Но пожелание смерти только усилилось.
Удостоверившись, что хронический недостаток то­варов повседневного спроса людей обратил в зверей, Зорин отъехал от прилавка, по порожкам скатился на фасадный приступок подъезда, рукавом протер увлаж­ненные глаза и под неуправляемый окрик покупате­лей поехал в направлении дома.
О шумной сутолоке в продовольственном магазине сообщили председателю сельпо, с намерением лично установить причину скандала Рожнов вышел из каби­нета и легкой рысцой побежал успокаивать разъярен­ную толпу. Его бег чем-то напоминал скакание белки по вращающемуся барабану, она семенит ногами, но пребывает на одном и том же месте. И всё же бег пред­седателя отличался от резвого подскакивания грызу­на. Подтрушивая огромным животом, он не пребывал на месте, а с усиленным дыханием приближался к ма­газину. С Зориным поравнялся, когда тот прокручи­вая ведущие колёса самоката, от порожков магазина отъехал не далее пяти-шести метров. Рожнов остано­вил инвалида, вежливо поздоровался и попросил воз­вратиться в торговый зал. Принимая скоропалитель­ное решение, председатель не руководствовался забо­той о судьбе инвалида, эта сторона проблемы его беспокоила меньше всего. Он до дрожи в коленях бо­ялся встречи с партийным чиновником, которому Зо­рин мог написать жалобу. Униженный продавцом, а впоследствие покупателями, инвалид на обращение Рожнова молча поехал дальше. Председатель посмотрел ему вслед и, убедившись, что Зорин не остановится, без прежней поспешности вошел в магазин, собрал три по­дарочных пакета, с секретарем парторганизации сель­по пришел к Зорину и один сверток попытался ему вручить.
– Мне не нужна подачка, – отклоняя набор конди­терских изделий, решительно заявил инвалид.
– Подарки предусмотрены всем инвалидам, – пока­зывая другие пакеты в корзине, солгал председатель и применяя врожденную изворотливость, набор конди­терских подал Зорину.
– Ну если так, – принимая сверток, заговорил хозя­ин, – я не вправе отказываться, – и поблагодарил руко­водство сельпо за внимание.
Пообещав периодически уделять внимание инвали­дам войны, Рожнов с хозяином попрощался.
– К кому теперь пойдем? – извиняющимся тоном у председателя спросил секретарь партийной организа­ции.
– Ты рассуждаешь не по-партийному! – прикрик­нул на него шеф. – Один сверток забирай себе, второй мне, а для отчета вписывай вымышленные фамилии и левой рукой подпишешься о получении. Жить по-со­временному надо.
– А как же совесть?
– Там, где была совесть, хрен вырос. Так-то, дружи­ще, – поправил Рожнов подчиненного.
Оставшись наедине со свертком, Зорин развязал узкую ленту, развернул бумагу и обнаружил пачку пе­ченья, пачку сливочного масла и консервы «Вискас». Содержимое подарочного набора выставил на обеден­ный стол и стал дожидаться внучку с родителями. Прибывших из лечебного заведения членов семьи ста­рик встретил с особой торжественностью, а внучке по­казал на стол с гостинцами и рассказал о причине по­явления деликатесов в доме.
– Печенье и сливочное масло действительно дели­катесы, – подтвердил Василий, – а консервы «Вискас» предназначены на корм кошке.
– Разве? – удивился родитель. – Потому ветераны сетовали на недосоленый вкус мяса непонятного про­исхождения.
– Консервы «Вискас» изготавливаются из части туш животных, непригодных для употребления человеку, – уточнил Василий, – например: селезенка, половые орга­ны, хвосты...
– Крепко подфантил сослуживцам Рожнов! – пре­рвал информацию сына отец. – Нам досталось по одной банке, а начальникам перепало десяток, небось. Вдо­воль насытились кошачьим лакомством.
Рассматривая красиво оформленные консервы, ста­рик обратил внимание на непривычное поведение внуч­ки. Придерживая одновременно обеими руками фото­графию, она собиралась обратиться к деду, но увлечен­ная беседа с отцом мешала тому удовлетворить возникшее любопытство.
– Ты меня о чем-то хотела спросить? – обратился к девочке старик.
Она подала ему портрет бабушки и попросила про­читать на обратной стороне подпись. Старик смотрел на образ покойной жены, а из его глаз извергались струйки прозрачной жидкости, слезинки по морщи­нистым щекам скатывались вниз, а, достигая бороды, преобразовывались в объемные капли. И сын и невест­ка смотрели на душевное страдание родителя, но от­влекать его от известных ему мыслей не решались.
Проходили минуты томительных воспоминаний, а склоненный над дорогим образом старик от портрета не отрывал взгляда. Казалось, что его увлажненные глаза не различают дорогие сердцу черты лица, а он, будто жалуясь ей на свою судьбу, продолжал смотреть.
– Дедушка, а почему ты старый, а бабушка моло­дая? – неожиданно спросила Ирина.
Более жестокого удара по своей психике старик не мог даже представить, он вздрогнул, как от укуса шме­ля, к горлу подкатил ком. От несуществующего, но осязаемого образования в горле он не мог произнести ни единого слова. Против его стариковского желания голова начала опускаться, а плечи засодрогались, буд­то неведомые силы их затрясли с такой безжалостнос­тью, с какой заблудший воришка трясет хозяйскую яблоню. Беззвучное рыдание продолжалось, а внучка, периодически бросая взгляд с фотографии на деда, не понимала, почему он молчит, и терпеливо на свой воп­рос ждала определенный ответ.
– Фотокарточку где взяли? – собравшись с силами, наконец, проговорил Зорин.
Старик ни к кому конкретно не обратил взгляд, но Василий без уточнений понимал, что вопрос отца адре­сован ему.
Марусеньку Монастырскову помнишь? – на вопрос родителя вопросом отозвался Василий.
– Манечку?! – то ли переспросил, то ли уточнил ласкательное произношение имени ученицы своей суп­руги отец.
– Манечка, Манечка! – как бы извиняясь за то, что подвела его память, воскликнул Василий.
– Как не помнить! – отозвался старик. – Мы дружи­ли с ее родителями. Она сохранила?
– Она, – уточнил молодой человек.
– А где вы встретились?
– Ирину возили в больницу и увиделись на автобус­ной станции. – Ее родители счастье тебе пророчили, зятем называли, да ошиблись во всём.
Уточнение свёкра не устроило Светлану, и она заинтересованный взгляд остановила на муже.
– Мы были совсем маленькие, – развеял сомнения супруги Василий, – такие маленькие, что я о многом даже не помню.
Не дождавшись ясности на свой вопрос, Ирина вновь повторила его. Но вместо ответа немолодой человек до­рогой своему сердцу образ приблизил к глазам, и его память повела по кипучим волнам воспоминаний счас­тливой молодости...
ГЛАВА 3
Человека, делающего добро другим, принято назы­вать нравственным. Это определение сознанием овла­дело так, что человечество не задумывается по каким параметрам оцениваются добро и зло. Если наемным работникам хозяин сократил жалование, а на появив­шийся капитал создал рабочее место, то бывший безра­ботный его благодарит, а первые клянут. Нравствен­ность хозяина они видели в своем жалованьи, а бед­ственное положение семьи безработного никак не тревожило. Противоречия в восприятии нравственнос­ти очевидны, а как предотвратить столкновение, эко­номическая наука не знает.
Внедряя чуждую природе человека систему рас­пределения благ, большевики из сознания граждан вытравливали не только религиозные ценности, но из­меняли их психологию и нравственность, а человека сделали запрограммированным роботом. Человеконенавистническая деятельность коммунистов не прошла бесследно. Могучее государство – Россия – вытеснено на задворки мировой цивилизации, а большая часть населения оказалась в бедности. Надо бы одуматься и устранить причину людских страданий, но руководи­тели партии продолжали строить неизвестный дру­гим народам особый путь развития России.
Не осуществилась мечта примирения с Богом и в казачьей семье Ивана Зорина. Всплывавшие конфлик­ты между отцом и сыном, при взаимных уступках, то временно прекращались, то вспыхивали вновь, и, ка­залось, об изменении отношений между собой, они уже не думали. И неожиданно старика будто подменили. Он приуныл. На вопросы сына отвечал неохотно либо демонстративно отмалчивался. Отношения между со­бой и родителем Василий пытался ввести в прежнее русло, но его усилия не увенчались успехом.
– Ты молчишь, и я замолчу, – не выдержав затянув­шегося испытания, пригрозил Василий, – но от этого и тебе будет труднее.
Обращение сына старика пробудило, и он отозвал­ся:
– Против моего желания ты вступил в партию. Я вынужденно проглотил горькую пилюлю. Этого тебе оказалось мало. Теперь собираешься на должность сек­ретаря парткома, а точнее, на место Кривенко.
– А что в этом плохого? – спросил Василий. – Долж­ность святая, и предлагают ее лучшим коммунистам.
– Святая, – с чувством душевного негодования по­вторил дорогое верующему казаку слово старик. И как только язык повернулся говорить это?! С той поры, когда начальником политотдела работал Кривенко, в партии ничто не изменилось. Вступают в нее проходимцы, дву­рушники ради получения руководящей должности. Сек­ретарей назначают вышестоящие органы, а рядовых коммунистов созывают для бездумного голосования. Как и в те, довоенные, годы партийные чиновники забо­тятся о своем благополучии, а судьба колхозника их никогда не интересовала. По воле начальника поли­тотдела ты оказался в детдоме, я в лагере, мама ушла из жизни, и ни одна коммунистическая душа за тебя, за твою маму не вступилась. Не вступится и теперь, если чем-то не угодишь первому секретарю, какой, ради своего авторитета, из колхозных амбаров хлеб забирает до последнего зернышка, а крестьянину за каторж­ный труд выдает три центнера отходов. Как ему вы­живать, чем кормить детей, если в магазине, кроме хлеба, ничего нет, он не думает. Райком содержит зак­рытый магазин, где сотрудники покупают жиры, кон­дитерские, о чём я, инвалид войны, не могу даже меч­тать. В этой партии ты становишься одним из руково­дителей, чтоб в закрытом магазине покупать шоколадные конфеты, в то время, когда бесправная доярка своему ребенку не имеет возможности купить дешевую карамельку. Словом, роднишься с партией, какая лишала свободы меня и, как за матерыми пре­ступниками, следит за советскими людьми, – свою боль Зорин-старший высказал на одном дыхании.
По его голосу и по внешнему виду определялась лютая ненависть к партии, которой Василий искренне верил, собирался свою жизнь связать с нею навсегда, и надеялся, что временные трудности, возникшие по вине неспособных руководителей, преодолятся и Советский Союз по производству продукции на душу населения догонит наиболее развитые государства мира. Его убеж­дения основаны на том, что другой цели, кроме удов­летворения материальных благ, советскому человеку партия перед собой не ставила.
А отец, по его мнению, руководствовался местью за прошлые обиды, и потому не может понять грандиоз­ных планов партии. Выражая убежденность в дости­жении продекларированных целей, Зорин-младший ру­ководствовался эмоциями, так как, по причине засек­реченности, не знал о том, что по производительности труда плановая социалистическая экономика от рыноч­ной отстала на целый порядок, и потому неоткуда взяться товарам народного потребления, в появление кото­рых он искренне верил.
Не заручившись поддержкой отца, Василий не со­бирался менять решение. Он считал, что партийную работу доверяют лучшим коммунистам, а мнение ста­рика относил на счет его личной неприязни к Кривенко, случайно оказавшемуся на ответственной должнос­ти. Партию он видел мобилизующей силой, способной вытащить страну из экономической пропасти, куда затолкали ее волей случая оказавшиеся у власти без­дарные люди. Принимая предложение первого секре­таря возглавить партийную организацию вновь созда­ваемого совхоза, младший Зорин верил, что кривенковщина ушла навсегда, что ныне партия опирается на честных строителей коммунизма, во имя благород­ной цели способных на самопожертвование. Надеясь на процветание вновь созданного предприятия, Васи­лий не предполагал, что, рекомендуя его на должность секретаря парткома, Мутилин предполагал с его помо­щью решить двуединую задачу: 1) будущему директо­ру вновь создаваемого совхоза Луневу стать надежной опорой по внедрению мочевины в корм крупному рога­тому скоту, против чего категорически возражал ди­ректор ветбаклабаратории Павел Бирюлин; 2) на лич­ном опыте доказать высокую эффективность от скарм­ливания мочевины в молочном производстве, показать несостоятельность теории ветеринарного врача Бирюлина и создать предпосылки для освобождения его от занимаемой должности.
ГЛАВА 4
Бесконтрольное царствование в Советском Союзе ап­парат Коммунистической партии осуществлял по свое­му усмотрению. Назначенные им депутаты бездумно голосовали за любое его предложение, и потому заслон ошибкам было делать некому. Волевые решения не проходили бесследно. Они способствовали снижению производительности труда, ухудшению качества про­изводимой продукции, социалистическую экономику сдерживали от развития. Всё это, вместе взятое, бога­тейшую черноземами страну вело к недостатку продо­вольствия и иных товаров народного потребления.
Не прибегая к реформированию порочной системы управления на различных ступенях иерархической ле­стницы, руководители партии, административные цен­тры различных уровней то укрепляли хозяйство, то разъединяли вновь, но от соединительно-разъедини­тельного зуда экономическое положение в сельскохо­зяйственном производстве ухудшалось.
В колхозах Привольненского сельского Совета сни­жалась урожайность зерновых, масличных и кормовых культур, перерасходовалось горючее на гектаре мяг­кой пахоты, возрастала себестоимость производимой продукции. Не меньшую тревогу вызывало и животно­водство. Надой молока от фуражной коровы составлял восемьсот литров, падеж животных переступил рамки разумного, когда приплод едва перекрывал отход, а о производстве мяса речь не велась. О безвыходном по­ложении на заседаниях правлений колхозов говорили шумно, но ни председатели колхозов, ни секретари партийных организаций ничего не делали для рефор­мирования неэффективной системы управления. По­нимали нежизнеспособность командной системы рай­онные и областные власти, но вместо твердого шага в разумном направлении шли по апробированному шля­ху, объединяя колхозы в крупные государственные предприятия.
Решением внеочередного бюро РК КПСС на базе пяти колхозов –
1) Имени Октябрьской революции;
2) Имени Восемнадцатого партсъезда;
3) Имени Восьмого Марта;
4) Имени Кагановича ;
5) «Новая жизнь», –
создано советское хозяйство с земельной площадью в 32700 гектаров. Директором назначен секретарь парт­кома одного из колхозов Лунёв Яков Викторович. Кол­лективное имущество: трактора, автомобили, комбай­ны, купленные за деньги колхозников, перешли в соб­ственность государства. Среди белого дня правительство три тысячи колхозников, работавших бесплатно, огра­било, и никто не понес никакой ответственности.
На организационном собрании, уполномоченным от каждого колхоза директором пер­вый секретарь ре­комендовал Гунева и предложил ему рассказать биографию. Приближаясь к месту предстоящего выступления, Лунёв на ходу под­дернул приспущенные брюки с огромного живота, ос­тановился, обе руки положил на крышку трибуны, и, будто среди уполномоченных отыскивая знакомых, взгляд сосредоточил на середине зала. Он никого не видел по отдельности, зато его сытые широкие скулы, узкие губы, слегка приплюснутый нос, густую чер­ную шевелюру видели все. Совершив осознанную пау­зу, что считалось явлением в рамках приличий, Лунёв с нарастающим повышением голоса произнес:
– Товарищи колхозники.
– Мы уже не колхозники! – с места поправил его уполномоченный Самолаев.
– Но еще и не рабочие, – самозванного оратора пре­рвал Григорий Самсонов.
– Мы собрались взаимные упреки друг другу де­лать, или избирать директора совхоза? – к пререкав­шимся уполномоченным обратился председатель собра­ния Меркулов.
– Директор совхоза назначается, – поправил пред­седателя секретарь райкома.
– Тем более, – проявил находчивость Петр Мерку­лов, – продолжайте товарищ Лунёв!
Весь период взаимных упреков будущий директор совхоза готовился к дальнейшему выступлению, но как обратиться к бывшим колхозникам, не знал, и потому продолжил информацию о собственной персоне. Пока говорил он о дате и месте рождения, уполномоченные слушали, а когда речь повел об образовании, в зале проявилось волнение.
– Я что-то не так сказал? – пытаясь преодолеть шум, к уполномоченным обратился Лунёв.
– Всё так, – вступил в диалог Самсонов Григорий, – но не понятно, как с партийным образованием ты ду­маешь руководить пятью колхозами?
Лунёв резко вздрогнул, как от укуса пчелы, в ад­рес задавшего вопрос попытался высказать упрек, но, во избежание накала излишних страстей, заговорил спокойным уравновешенным тоном:
– Аббревиатура ВПШ расшифровывается, как выс­шая партийная школа. Ни в каком институте пристав­ки «высший» нет. Следует понимать, что в этом учеб­ном заведении лучшие ученые преподают предметы, необходимые в последующей деятельности руководи­теля. Мы проходили и растениеводство, и животновод­ство, и механизацию сельскохозяйственных процессов. А весь комплекс теоретических знаний подкреплен практическими занятиями в лучших хозяйствах обла­сти. Так что, знаний предмета сельскохозяйственного производства у выпускников ВПШ более чем доста­точно, – пояснил Лунёв.
– В таком случае других вопросов у меня нет, – на ответ кандидата в директора совхоза отозвался Самсо­нов. Но по его реплике трудно воспринималась его точка зрения, то ли он доволен ответом, либо рассуждения Лунёва воспринял с легким юморком, особенно та ее часть, где отмечалось высокое знание всех процессов сельскохозяйственного производства.
После краткого автобиографического доклада, пер­вый секретарь районного комитета партии трудовому коллективу официально представил назначенного ру­ководителя и собрание объявил закрытым.
Первым приказом по совхозу «Привольный», полу­чившим наименование от населенного пункта, Лунёв главного зоотехника Титова обязал разработать рацион кормления коров и прочего рогатого скота с добавле­нием мочевины.
Решением бюро районного комитета партии дан­ный метод подкормки рекомендован на том основании, что в соломе и силосе недостаток белка, а мочевина за счет высокого его содержания корм пополнит необхо­димым компонентом.
Вторым параграфом изданного документа заведую­щему фермой Николаю Сидорову приказано внедрять прогрессивный метод кормления и добиваться сверх­планового надоя высококачественного молока.
Выпускник Донского сельскохозяйственного инсти­тута Титов внутренне не воспринимал данный метод кормления. А поскольку он усиленно пропагандиро­вался советскими учеными и партийными работника­ми, вынужденно подчинялся воле директора, но по­требовал купить прибор, дозирующий выдачу мочеви­ны каждому животному отдельно. Отказ главного зоотехника скармливать мочевину без дозатора Лунёв счел нежеланием применять передовой метод кормле­ния, и освободил его от занимаемой должности, а кон­троль возложил на старейшего работника Бурлакова.
Ветеран Великой Отечественной войны Филипп Бур­лаков, в прошлом узник концлагеря «Дахау», в 1947 году, после тщательного расследования органов безо­пасности, признан невиновным и возвратился домой. По известной ему причине в партии он не восстанов­лен, но, оставаясь вне рядов ВКП(б), в общественной жизни трудового коллектива принимал активное учас­тие. Он не выделялся организаторским талантом, не владел навыками сельхозпроизводителя, но был инте­ресным собеседником, своими рассказами привлекал внимание, а главное, мог выйти с инициативой, хотя об исполнении своих предложений не заботился. Его поступки часто сравнивали с голосистым петухом в колхозном курятнике, который прокричит, а там пусть вовсе не рассветает. И все-таки своей изворотливостью Филипп руководителей заставлял обращать на себя вни­мание и нередко получал второстепенные должности. За ним не закрепляли постоянную работу, а использо­вали на прорыве, где по какой-либо причине процесс производства затормаживался и требовалась новая уп­равленческая струя.
Он ниже среднего роста, щуплого телосложения. На плоской голове густая шевелюра. У него большой, но не с горбинкой нос, узкие бесцветные губы, нео­пределенного цвета глаза и впалые щеки. В любой си­туации он умел сделать дельное предложение, чем рас­полагал к себе человека. В активный разговор вступал с любым собеседником и, вне зависимости от его дол­жности, активно отстаивал свою точку зрения. Страсть к беспредметным спорам способствовала присвоению ему клички «Зубарь». Вначале на традиционное в ка­зачьем хуторе обращение обижался. Но со временем привык и начал отзываться, как на свою фамилию. Обладал он чувством врожденного юмора. Его лексику к осознанно юмористической отнести было нельзя. Он не рассказывал анекдоты, смешные истории, но каж­дое произнесенное им слово у собеседника вызывало взрыв неуправляемого смеха, причину которого не по­нимал сам.
На смуглом лице Зубаря не было растительности, и оно могло бы походить на женское. Но большой нос, за которым почти не просматривались тонкие бесцветные губы, позволял воссоздать мужское обличье. Он не улы­бался, но во время разговора приоткрывались мелкие зубы, чем-то напоминавшие грызуна. Перечисленные органы, будто в насмешку, смонтированы на плоской голове, укрытой изрядно поседевшей, но не знавшей расчески шевелюрой.
Его семья состояла из тринадцати человек: главы семейства, супруги и одиннадцати разновозрастных мальчиков, как две капли воды, похожих на отца.
Не в пример многим работникам, Зубарь не зани­мался хищением социалистической собственности и грубо высмеивал несунов. Его жизнь на зарплату не отличалась излишествами, но лишенные необходимо­го дети не жаловались на недостаток одежды, обуви, пищи.
По первоначальному приказу, Зубарь числился «качественником». Не ориентированный к определенной профессии, он, в зависимости от периода года, прове­рял качество выполненных работ во всех отраслях сель­скохозяйственного производства. Весной – сев яровых культур. Летом – выпас дойного стада. Осенью – вспаш­ку зяби и жатву. Зимой – кормление животных и ре­монт техники.
Не имея ни образования, ни профессии, Зубарь ак­тивно вникал во все отрасли сельскохозяйственного производства, и, вопреки тому, что дельные советы от него не поступали, его считали необходимым работни­ком, подобно звегучей дворняжке, активно предупреж­давшей хозяина о появлении во дворе постороннего человека!
Директор совхоза на него возложил новую функ­цию. Ему доверено консультировать животноводов по новым методам кормления сельскохозяйственных жи­вотных, о чём он не имел представления, но за работу взялся охотно. Первый рабочий день объявил торже­ственным, а когда подвезли к ферме минеральные удоб­рения и белые гранулы засыпали в кормораздатчик, он, с ведома Лунёва, митинг, посвященный примене­нию на практике достижений социалистической на­уки, открыл и слово предоставил директору.
– Дорогие товарищи! – оратор обратился к животно­водам. – Настала счастливая минута в жизни нашего совхоза. Впервые в истории многоотраслевого хозяй­ства мы внедряем передовой метод кормления, с помо­щью которого без затрат на производство дорогостоя­щих кормов резко повысим производство молока и мяса. Кое-кто, не понимая политику партии из-за врожденного скудоумия, сознательно сдерживал вне­дрение прогрессивного метода кормления, но партия с демагогом, так называемым зоотехником, не смирилась. Она вышвырнула его из пределов совхоза и теперь мы от бесплодного разговора перешли к практической де­ятельности. В добрый путь, дорогие товарищи! – в за­вершение восторженной речи воскликнул Лунёв, и при­казал трактористу въезжать в кормораздаточный от­сек коровника. В ту же минуту от вала отбора мощности колесного трактора завращался механизм кормораздат­чика, по мере продвижения техники на соломо-силосную смесь посыпались белые гранулы.
После прохода трактора в коровник запустили жи­вотных. На запах силоса, отталкивая слабых, к яслям бросились голодные коровы.
Полюбовавшись первым кормлением, Лунёв поспе­шил в кабинет директора, откуда о применении совре­менного метода кормления по телефону доложил Мутилину.
В минуты кормления ничто не предвещало беду. А утром заведующий молочно-товарной фермой Сидоров доложил Лунёву о подозрительном вздутии животов вы­сокоудойных коров.
Для спасения элитных животных ветеринарный врач Таранов предпринимал доступные методы лечения, но болезнь прогрессировала. Во второй половине дня абор­тировалась первая корова. Лунёв от ветеринарного вра­ча потребовал экстренных мер, но медикаментозное лечение эффекта не давало. Ночью пала корова. Тара­нов падматериал подготовил на исследование в Мешковскую лабораторию, к директору Бирюлину, но обращаться к бывшему руководителю колхоза Лунёв зап­ретил. Он надеялся своими силами справиться с болезнью. Но падеж обрел форму эпидемии, о чём Та­ранов доложил главному ветеринарному врачу района, который распорядился провести немедленное исследо­вание. В организме животных баклабаратория обнару­жила азотно-фосфорное соединение, вызвавшее гибель коров. Исследование под началом Бирюлина Лунёв счел предвзятым и распорядился падматериал отправить в баклабораторию города Миллерово, где наличие азотно-фосфорных соединений в организме животных под­твердилось.
Оказавшись в сложном положении, Лунёв восста­новил в прежней должности Титова и потребовал в крат­чайшие сроки установить источник фосфорных соеди­нений, попавших в организм животных. Прибыв на ферму, главный зоотехник обратил внимание на меш­ки из-под удобрений под названием
«амофоска». Он предположил, что коров подкармливали не мочевиной, а комплексными удобрениями, содержащими в себе действующее начало: азота фосфора и калия. Бактери­ологические исследования подтвердили его версию и он обо всем доложил секретарю парткома. Зорин при­гласил Бурлакова, но из беседы с «качественником», установить причину подкормки коров комплексными удобрениями не удалось.
Лишь на внеочередном заседании партийного ко­митета с участием главных специалистов выявлено: по разнарядке районного управления сельского хозяйства в совхоз поступила амофоска, которую, по распоряже­нию Лунёва, направили на молочно-товарную ферму. Будь бы на рабочем месте специалист, комплексные удобрения в ясли коровам не попали бы, но Лунёв об­разованного зоотехника волевым распоряжением отстра­нил от исполнения обязанностей, а кормление живот­ных поручил некомпетентному человеку. Произошла трагедия.
Убедившись, что ситуация, в которую дойное стадо затолкал директор, без коллективного разговора не ис­править, Зорин созвал внеочередное заседание партий­ного комитета с приглашением специалистов совхоза. Открывая его работу, председательствующий объявил повестку дня. Еще не утвержден регламент работы, когда бывший партийный работник Лунёв попытался коллективному органу навязать свою волю. Он сослал­ся на неосознанную ошибку Бурлакова и предложил из-за отсутствия времени, без обсуждения, виновнику падежа объявить выговор, а главному зоотехнику Ти­тову поставить на вид.
– Заседание партийного комитета созывалось не для бездумного принятия решения, – возразил директору секретарь парткома, – к тому же, Титов не исполнял обязанности технолога кормления животных, а Бурла­ков не коммунист.
Прояви малодушие Зорин, на предложении Лунёва заседание партийного комитета завершилось бы. Но секретарь парткома возразил.
– Кто-то же обязан ответить за падеж элитных ко­ров, – на излишнюю самостоятельность Зорина отреа­гировал директор, или, по мнению секретаря партко­ма, придержимся правилам русской поговорки: «Умер Максим, и... черт с ним!».
– Поговорке следовать я вовсе не собираюсь, – уточ­нил Зо-
рин, – так как считаю ответственным за падеж коров директора. Ты отстранял от занимаемой должно­сти грамотного зоотехника, который без особых уси­лий комплексное удобрение отличил бы от мочевины.
– Круто берешь, комиссар, – с чувством негодования отозвался Лунёв, – как бы не загудел в яму, какую под директора роешь.
Принятие постановления оказалось нелегким. Чле­ны парткома понимали степень вины Лунёва, но голо­совать за предложение Зорина, в котором ответствен­ность за падеж коров возлагалась на директора, отка­зались.
– Предложение Лунёва поступило первым, – уточ­нил Глад-ков, – первым обязаны за него голосовать.
Зорин согласился с добавлением члена парткома, но расплывчатую формулировку предложил обсудить.
– Я настаиваю на своем предложении, – на реак­цию секретаря парткома уточнил Лунёв.
– Бурлаков беспартийный, – вторично напомнил Зорин, – а не члена партии наказывать вправе только администрация. У партийного комитета нет оснований накладывать взыскание и на главного зоотехника. В допущенным падеже скота вина директора, и мы обя­заны это решение передать на усмотрение районной партийной организации.
Против предложения Зорина проголосовали Лунёв и Гладков. Большинством голосов решение было при­нято.
В райкоме партии протокол заседания партийного комитета совхоза придержали до особого распоряже­ния, а на возражение Зорина заведующий общим отде­лом ответил:
– Партийное взыскание на виновных наложено, на кого и какое, делопроизводитель не уточнил, а на до­полнительный вопрос секретаря парткома настойчиво порекомендовал прекратить ненужные разбирательства.
О падеже крупного рогатого скота в совхозе «добро­желатели» анонимным письмом сообщили первому сек­ретарю обкома, и реакция последовала немедленно. С целью установления причины гибели высокоудойного поголовья в район приехала комиссия специалистов во главе с заведующим сельскохозяйственным отделом областного комитета КПСС. Присутствие высокопос­тавленного чиновника Мутилина не смутило. Исполь­зуя личное знакомство с одним из членов комиссии, он попытался виновным назвать безликий партком со­вхоза и тем самым увести от прямой ответственности Лунёва.
Когда время заседания бюро районного комитета было названо, Зорин с тяжелыми мыслями поехал в район. Под впечатлением неопределенности он вошел в приемную первого секретаря на несколько минут раньше обозначенного в телефонограмме времени. Его встретила молодая брюнетка, сочувствующе поздорова­лась и о его прибытии немедленно доложила шефу. Через минуту, на звонок Мутилина, она вновь зашла в кабинет, получила указание и тут же препроводила туда Зорина. Зная организацию партийных форумов, посетитель в двух шагах от двери остановился, громко поздоровался и с целью изучения насупонившейся публики поочередно обвел присутствующих беглым взгля­дом.
Кроме членов бюро, в кабинете сидели: начальник милиции, прокурор, директор баклаборатории Бирюлин, Лунёв и трое незнакомых мужчин, которых он видел впервые.
– Присаживайся, – не отрывая взгляд от бумаг, ле­жащих на рабочем столе, не обещающим спокойного разговора голосом Мутилин приказал посетителю.
Бюро посвящалось хозяйственно-финансовой дея­тельности совхоза «Привольного». Мест свободных было достаточно, но присел Зорин с противоположной сто­роны от Лунёва. По существовавшей традиции руково­дители хозяйств занимали места рядом, чтоб во время ответа на нелицеприятные вопросы членов бюро под­держивать друг друга. Сегодня выбором места Зорин преследовал двоякую цель: во-первых, преждевремен­ное пребывание в кабинете Лунёва ему давало основа­ние сомневаться в помощи директора в случае сосредо­точения главного удара на партийном комитете, а во-вторых, ему хотелось видеть его лицо, когда за падеж коров он будет винить подчиненных и бессовестно лгать.
– Продолжим работу заседания бюро, – монотонно пояснил Мутилин.
Неожиданное начало Зорина настроило на мысль, что разговор о падеже без его присутствия уже состо­ялся, но на чём сговорились члены бюро, ему осталось только догадываться. В одном не сомневался секретарь парткома: Лунёв постыдно свалил вину с больной го­ловы на здоровую. Оказавшись в неведении насчет пред­варительного разговора, Зорин слушал вступительное слово шефа, которым отмечалась неудовлетворительная работа парткома совхоза в ходе зимовки скота вообще и организации подкормки сельскохозяйственных жи­вотных мочевиной, в частности. Но, обвиняя обществен­ный орган, он не назвал фамилию секретаря партий­ного комитета. Позиция Мутилина прояснилась после того, когда в завершение выступления он упомянул фамилию Зорина, будто он, а не Лунёв возглавлял под­кормку коров минеральными удобрениями. До после­дней минуты Зорин еще надеялся в лице членов бюро и его первого секретаря видеть и ум, и честь, и совесть в решении сложной проблемы, но выступление шефа развеяло надежду на справедливость и чистоту в орга­не, которому доверял каждой клеткой своего организ­ма. А теперь за прозорливость с благодарностью вспо­минал малограмотного отца, который призывал не до­верять партии и ее чиновникам.
– Кто желает выступить? – сосредотачивая надмен­ный взгляд на Зорине, к членам бюро обратился Мутилин. Его тон звучал так, будто всем всё ясно и гово­рить больше не о чем. Понимая намек шефа, послуш­ные ему члены бюро от выступлений отказались. Зорину не осталось выбора, кроме как самовольно под­няться и о неблаговидном поступке Лунёва рассказать правду. После первых его слов Мутилин грубым окри­ком самозваного оратора попытался посадить на место, но представитель обкома партии в планы Мутилина внес коррективы:
– Считаю, – настойчиво заговорил он, – надо выслу­шать точку зрения директора, так как не секретарь парткома, а он возглавлял работу, связанную с органи­зацией подкормки скота удобрениями.
Мутилин насторожился. Инициатива вышестояще­го чиновника ломала сценарий бюро и дальнейший ход заседания делала непредсказуемым. Для переплани­ровки навязанного разговора у Мутилина не было ни времени, ни возможности. В то же время ослушаться непосредственного руководителя было рискованно. Оказавшись между двух огней, он для краткой инфор­мации поднял Лунёва. По предварительной договорен­ности с шефом, запланировано сосредоточение крити­ки за падеж коров на безликом парткоме совхоза. А так как его секретарем являлся Зорин, предполагалось выговор с занесением в учетную карточку объявить ему и на этом работу заседания бюро закончить. Но одно­моментно всё изменилось. Лунёв поднялся, подтянул руками спустившиеся с живота брюки и, перебирая узкими губами, молчал. Растерявшемуся оратору сек­ретарь райкома порекомендовал рассказать о том, кто организовывал подкормку скота мочевиной, какова роль главных специалистов и в целом парткома в техноло­гии кормления животных.
Лунёв оживился, выступление начал с критики главного зоотехника. Вначале назвал Титова против­ником внедрения прогрессивного метода кормления, затем возложил на него вину за падеж. До последней минуты Зорин не знал о том, что Титов якобы саботи­ровал указание районного комитета партии, ибо слова Лунёва действия перевернули с ног на голову. А было так: согласно приказа директора, Титов возглавил про­цесс подкормки коров мочевиной, но до приобретения специализированного прибора работу приостановил. Как саботажника нововведения директор главного зоотех­ника освободил от занимаемой должности. Вторым па­раграфом этого приказа ответственность по внедрению нового метода кормления возложил на Бурлакова – че­ловека с двухклассным образованием. Об этом Зорин членам бюро рассказал подробно, ни о чём не умал­чивая.
– Дозатор приобретен? – с недвусмысленным вопро­сом к Лунёву обратился представитель обкома КПСС.
Лунёв промолчал, но недвусмысленный вопрос вы­сокопоставленного чиновника ему не оставлял возмож­ности для маневра.
– Дозатор имеется? – строже повторил прежний воп­рос работник областного комитета партии.
– Через неделю дозатор будет в хозяйстве, – солгал директор.
– На каком основании за неравномерную раздачу скоту удобрений наказан главный зоотехник? – спро­сил заведующий сельскохозяйственным отделом обко­ма.
– При старательном отношении к своим обязаннос­тям подкормку можно организовать без дозатора, – по­пытался оправдаться Лунёв, – партия учит, кто хочет сделать, ищет способ решения вопроса, а бездельник занимается отговорками.
– Использование мочевины на подкормке без специализированного дозатора не могло не обернуться па­дежом, – с места уточнил Бирюлин, – сильное живот­ное отталкивает слабое, поедает две, три порции, и, как следствие, погибает, – директор баклаборатории на себе поймал сосредоточенный взгляд Мутилина, и не, досказав мысль полностью, замолчал. Одновремен­но он уловил на себе взгляд представителя областного комитета партии. Оказавшись под прицелом высоко­поставленных партработников, Бирюлин склонил го­лову.
– Разумно ли с такой организацией труда продол­жать подкормку мочевиной? – с неожиданным вопро­сом обратился к Бирюлину работник обкома.
Бирюлин поднялся. С этой минуты он не считал себя самозванцем, и волен говорить о трагедии так, как о строении желудочно-кишечного тракта его учи­ли в институте.
– Бактерии, – смелее заговорил ветеринарный врач, – мочевину в организме животного перерабатывают в лег­коусвояемые белки. При скармливании несбалансиро­ванных по питательным веществам кормов добавление мочевины способствует временному росту продуктив­ности. И всё же от искусственной прибавки молока в вымени коровы я бы предостерегся. Данный метод кор­мления нарушает ритмичность работы желудочно-ки­шечного тракта, и временные успехи в перспективе обернутся нежелательными последствиями. А передо­зировка минеральных веществ опасна вдвойне, и пото­му прав главный зоотехник в том, что без дозатора отклонил раздачу подкормки.
– Почему об этом не сообщил районному комитету партии? – к оратору обратился Мутилин.
– О последствиях воздействия мочевины на орга­низм животного, будучи еще председателем колхоза, я неоднократно предупреждал бюро и лично вас, това­рищ Мутилин, но меня не только не выслушали, а, как саботажника, освободили от занимаемой должнос­ти.
Лицо Мутилина покраснело. Информация Бирюлина его явно не устраивала. В другом случае он нашел бы возможность обуздания разговорившегося специа­листа, но в присутствии высокопоставленного чинов­ника горькую пилюлю проглотил
молча.
– Падеж в совхозе, – настойчиво выражал свое видение проблемы ветеринарный врач, – цветочки. А что после цветения созревают ягоды, сомнений у здраво­мыслящего человека нет. Какой бедой аукнется для организма животного подкормка минеральными удоб­рениями мы не знаем, но в том, что несвойственный желудочно-кишечному тракту, так называемый про­дукт, непременно обернется бедой, я не сомневаюсь.
– Но падеж высокоудойных коров уже состоялся, – заметил представитель областной партийной организа­ции.
– Коровы действительно пали, – уточнил Бирюлин, – но не по этой причине, о которой говорю я. В совхозе вместо мочевины животным выдали комплексные удоб­рения, содержащие в своем составе фосфор, азот и ка­лий. Известно, передозировка почвы минеральными удобрениями угнетает даже растения. Поедание с со­ломой и силосом комплексных удобрений не мог вы­держать организм коровы, и высокоудойные живот­ные пали. Я же имею в виду опасность генетическую, наиболее страшную как для животных, так и для по­требителей молочно-мясной продукции.
– Комплексные удобрения раздавали коровам? – на­растающим повышением голоса, то ли спросил, то ли возмутился Мути-
лин. – А куда смотрел главный зоо­техник?
– Главный зоотехник был в командировке, – беззас­тенчиво солгал Лунёв.
На уточнение директора Зорин покачал головой, но не отозвался.
– Ну и ну! – неопределенно высказался Мутилин. – С вами не коммунизм строить, а пятиться к проклято­му прошлому.
Оказавшись в двойственном положении, первый секретарь, дабы не допустить падежа в других хозяй­ствах района, на голосование членов бюро внес проект решения, запрещавший подкормку мочевиной живот­ных до поступления в район дозаторов. Вторым пунк­том решения предлагалось руководителю хозяйства за падеж крупного рогатого скота объявить выговор. Не назвав фамилию наказуемого, Мутилин огласил меру воздействия, сопоставимую с легким укусом комара, даже постороннему человеку было видно, что руково­дитель районной партийной организации выгоражива­ет Лунёва, но какими мотивами он руководствовался, оставалось только догадываться.
В кабинете установилась тишина. Никто из членов бюро не опровергал предложение шефа, но и не торо­пились поднимать руки. Пользуясь замешательством, Мутилин за свое предложение порекомендовал проголо­совать. Открыто возразить шефу никто не рискнул, и уже многие успели поднять руки до того, когда заве­дующий сельхозотделом обкома партии взял слово. Вначале он заговорил о проблеме в общественном жи­вотноводстве. А через несколько фраз перешел к тра­гедии в совхозе «Привольном» и сосредоточил внима­ние на озвученном, но еще не принятом проекте реше­ния бюро. Он не призывал к расправе над виновниками падежа, но в то же время легкий испуг, по его мне­нию, ведет к безответственности. В заключение непро­должительной, но деловой речи высказал пожелание вновь послушать мнение директора совхоза, и только потом принимать объективное решение. Предложение высокопоставленного чиновника иначе как деловым назвать невозможно, но оно не отвечало планам Мутилина. Преломляя самолюбие, шеф предоставил слово Лунёву, обернувшееся холодным душем на последне­го. Он вынужденно поднялся и заговорил и об авангар­дной роли партийной организации в решении продо­вольственной программы, о повышении эффективнос­ти сельскохозяйственного производства неуверенным, дрожащим голосом. Не забыл напомнить о том, что предстоящий съезд родной коммунистической партии коллектив рабочих и служащих совхоза встретит но­выми трудовыми успехами.
– Если и дальше вы намерены встречать начало ра­боты съезда КПСС так же, – прервал незадачливого оратора представитель обкома партии, – то ваш подарок всесоюзному форуму не представится весомым. Хо­телось услышать, что конкретно вы намерены сделать для восстановления поголовья высокоудойных коров?
– На заседании партийного комитета, – продолжил лгать директор, – принято решение: Ужесточить контроль за расходованием грубых и сочных кормов. Провести взаимопроверку между отделениями и фер­мами. В честь передовиков и победителей социа­листического соревнования на центральной усадьбе со­вхоза поднимать красный флаг.
Полагаю, эти и другие меры морального воздействия на коллективы животноводов окажут положительное влияние и позволят с достойными показателями вый­ти из зимовки.
Убедившись, что от директора вразумительного от­вета не добиться, работник областного комитета партии потерял к нему интерес и сосредоточил взгляд на пер­вом секретаре райкома. Не высказав отношения к сум­бурному выступлению директора, Мутилин без какого бы то ни было решения заседание бюро объявил зак­рытым.
Лунёв возвратился в совхоз, зашел в кабинет, из сейфа достал «заевую бутылку» водки, наполнил со­держимым двухсотграммовый стакан, на одном дыха­нии выпил, а успокоившись, начал анализировать вы­ступления Бирюлина и Зорина. «С Бирюлиным давно понятно, – мысленно рассуждал Лунёв, – в колхозе был человеком случайным, таковым и остался. А в Зо­рине я ошибся. За злобное выступление, отряд инже­нерно-технических работников переподчиню лично себе, а ему оставлю право распоряжаться газетами и красным флагом».
Для осуществления задуманного плана Лунёв при­казом изменил организацию труда. В целях частично­го возмещения совхозу убытка от падежа коров из жа­лованья специалистов решил удержать третью часть причитающейся им зарплаты. Ознакомившись с при­казом, наказуемые поставили под ним свои подписи, но не обеспокоились. Они понимал, что мизерной сум­мой директор не намеревался поправлять финансовое положение хозяйства, а лишь красовался показной принципиальностью, к которой все они отнеслись с прохладцей. Оставшись на своих должностях, удержан­ные из зарплаты суммы они возместят в течение рабо­чего дня воровством зерна, мяса, яиц либо оформлени­ем фиктивного наряда на выполнение не существовав­шей работы подставным лицом. Главное остаться при своих должностях, а всё остальное их тревожило постольку-поскольку. Очередным приказом Лунёв создал постоянно дей­ствующее совещание при директоре с участием руково­дителей всех подразделений. Почему совещание при директоре, Лунёв не ответил, но каждому лично опре­делил дневное задание, за исполнение которого на сле­дующее утро специалист отчитывался перед ним лич­но. Организационное нововведение до середины рабоче­го дня затягивало утреннюю планерку. Руководители подразделений на закрепленные участки приходили с большим опозданием, где их ожидали рабочие. Посто­янные срывы дневного задания отрицательно сказыва­лись на производительности труда механизаторов, стро­ителей, подсобных работников предприятия, но приказ директор не отменял прежде всего из-за поддержания личного авторитета.
Падение производства приняло большие масштабы, на что не мог не обратить внимания Мутилин, и после его вмешательства совхоз возвратился к традиционной организации труда, без совещания при директоре, но ущемлению прав секретаря парткома Мутилин не при­дал значения.
ГЛАВА 5
Март еще не завершился, а дни стали длиннее. Дневные оттепели всё еще сменялись ночными замо­розками. Увлажненная земля к утру покрывалась ле­дяным панцирем, от которого к середине дня не оста­валось и признака. Незанятые кустарниками участки прилужной территории от белой наледи очистились, а в гущине белотала потемневший от времени снег еще сохранился. Пробудившаяся от зимней спячки земля извергала запах пресной гнили и сырости. Почки фор­му неудержимого набухания не приняли, но пробуди­лись, и через денек-другой заизвергают первые при­знаки жизни. Грачи прилетели, но в прилужной лева­де не слышно их неуемного шума. Гвалт крупностаевой птицы издается в местах высокорослой растительнос­ти. А в зарослях белотала обустраиваются соловьи и прочая мелкостаевая певчая тварь, возвращающаяся в родные гнездовья. В поиске пригодного для изготовле­ния плетёной изгороди хвороста заведующий фермой Сидоров, по прилужной леваде исходил не один кило­метр, но подходящей однолетней лозы, без боковых побегов, не обнаружил. Он уже подумал о левобережье Дона, где произрастает краснотал и решил на него по­смотреть со своего берега. Хождение с топором по вла­дениям лесничества было небезопасно. Он под брюч­ной ремень подтолкнул орудие порубки хвороста, сверху прикрыл его фуфайкой и по бездорожью зашагал к Дону. Март, как необцелованная девица, путнику со­здавал излишние трудности. Его ступня то скользила по отсыревшей земле, то утопала в грязи по самую щиколотку. Продвигаясь по леваде, путник услышал птичье разноголосье, подняв голову, увидел медленно пролетающий треугольник водоплавающей птицы. По мере приближения к естественному водоему пернатые периодически меняли ведущего, системное перестраи­вание стройного ряда наводило на мысль о смертель­ной усталости небесных страниц, возвращающихся на свою родину. Разлука с местом появления на белый свет пернатому семейству не давалась легко, но чтоб за долгую зиму не умереть с голоду и не окоченеть в зас­тывающей проруби, оно вынужденно улетало на юг.
Над водоемом птицы нарушили строй, беспорядоч­но закружились и, будто на понятном им языке сгово­рившись, начали снижаться. Снижались стремительно и вскоре из поля видимости путника стая скрылась. Сидоров постоял считанные минуты и, не дождавшись появления в небе желанного треугольника, подумал, что на ближних озерах пернатые облюбовали длитель­ный отдых с кормлением. До лесной дороги оставалось пройти не более двухсот метров, когда он увидел об­ширный кустарник, подходящего для плетёвой огра­ды, белотал. Удовлетворенный находкой, Сидоров при­близился вплотную и остановился. От усталости его ноги зудели, перед порубкой он решил отдохнуть. При­сев на кем-то брошенный и изрядно подгнивший пе­нек, он из кармана утепленных брюк достал порт­сигар, извлек папиросу, зачем-то пару раз дунул в ее мундштук, прикурил, а после пары глубоких затяжек, услышал гудение автомобильного двигателя. Встреча с охранниками леса пока не тревожила, но и не каза­лась желанной. Автомобиль свернул с лесной дороги и на противоположной стороне кустарника, где спрятал­ся путник, остановился. Из директорского «УАЗа» по­чти одновременно вышли Лунёв и его любовница Оль­га. Следуя навстречу друг дружке, они перед радиато­ром автомобиля обнялись, одновременно целуясь. Затем из салона автомобиля Лунёв вытащил походный ковер, расстелил его на пожухлой прошлогодней траве и по­пытался занять горизонтальное положение, но чрез­мерная сырость и холодный ветер вынудили возвра­титься в теплый салон неработающего автомобиля. Убежденный, что увлеченная друг дружкой разновоз­растная пара его не заметила, Сидоров в полусогнутом состоянии отошел от куста на почтительное расстоя­ние. Вышел на дорогу и без хвороста решил возвра­титься домой. На дороге повстречался с Зубарем. По­добно Сидорову, он пришел в леваду срубить вязанку хвороста, что скрывал от случайно повстречавшегося соседа. Пришедшие по одной нужде в имущественное владение лесничества, за своими спинами друг от дру­га прятали топоры и намеревались как можно скорее разойтись в разные стороны. В отместку за несостояв­шуюся порубку хвороста Сидоров Зубарю показал мес­то стоянки директорского вездехода, одновременно слу­кавив, что Лунёв обломался и нуждается в помощи. Лучшей возможности для восстановления отношений с Лунёвым, прерванных из-за падежа коров, Зубарь представить себе не мог. Не попрощавшись с заведую­щим фермой, он к кустарнику белотала зашагал уско­ренно, а удалившись от Сидорова на почтительное рас­стояние, побежал. Приблизившись к автомобилю, об­ратил внимание на усиленное покачивание салона. Подумав, что директор устраняет поломку, он через закрытую дверку спросил:
– Вам помочь, товарищ Лунёв?
Официальным обращением к директору Зубарь на­меревался показать особое уважение к шефу и жела­ние как можно скорее оказать помощь в постигшем его несчастьи. Не понимая, что произошло, Лунёв ока­зался под влиянием неуправляемого страха. Он пре­рвал половой контакт, выбрался из салона и, трясущи­мися руками натягивая полуспущенные брюки, оста­вался повернутым спиной к Зубарю. Одевшись и увидев хуторского завсегдатая, впал в прострацию. Какое-то время они молча смотрели друг другу в лицо и оба выражали испуг. Немая сцена длилась секунды, но воспринималась ими вечностью. Наконец, Лунёв с при­сущей своему характеру напористостью одновременно обоими руками схватил за шиворот щуплого мужчину и, сдавливая ему горло, потребовал объяснить, как он тут оказался.
Дрожащим голосом Зубарь рассказал Лунёву о раз­говоре с Сидоровым и пообещал больше не подходить к «УАЗу».
– Дураком родился – дураком сдохнешь! – напрягая голосовые связки, крикнул директор. Затем разразил­ся нецензурной бранью и с силой его от себя оттолк­нул. Успев сделать несколько шагов назад, Зубарь упал на спину и с поднятыми выше головы ногами заюжал, как не откормленный поросенок при прокалывании горла ножом. А когда увидел, что Лунёв повернулся к открытой дверке автомобиля, из которой только что выползал со спущенными брюками, расторопно под­нялся на ноги и побежал на дорогу. Даже приближа­ясь к хутору, не чувствовал усталость и лишь в своем дворе остановился, отдышался и обнаружил отсутствие топора за спиной. Зубарь предположил, что рабочий инструмент остался на месте падения, но возвращать­ся на поиск ни сил, ни желания не было.
Озлобленный за прерванную любовь, Лунёв возвра­тился в салон автомобиля, выпил двухсотграммовый стакан водки и, не закусывая, попросил Ольгу раз­деться вновь.
– После такого спектакля у меня не скоро появится желание и ты не способен, – решительно заявила жен­щина, – так что запускай двигатель и выезжай на до­рогу.
Приняв солидную дозу алкоголя, Лунёв и сам по­нимал, что после нервного потрясения процесс поло­вой близости не возможен, и последовал совету любов­ницы. Вначале запустил двигатель, затем включил пе­редачу и на максимальных оборотах отпустил муфту сцепления, ведущее колесо, рванув из-под себя переувлажненный грунт, забуксовало. Лунёв всё больше давил на акселератор, ведущие колёса углублялись в землю, автомобиль оставался на месте. Ольга предпо­ложила, что без помощи им не выехать, левой рукой повернула ключ зажигания, заглушила двигатель и удивленный взгляд сосредоточила на неудачливом во­дителе. Лунёв протянул руки к любовнице и попытал­ся ее обнять.
– Не ко времени расчувствовался, – грубо отклони­ла ухаживание немолодого мужчины Ольга, – лучше позаботься как выбираться из этой трясины и как на Зубарев роток набросить батистовый платок. Язык у него не степенный, разнесет новость по хутору, стыд­но в глаза людям будет смотреть.
– Я найду возможность, как закрыть ему глотку, – успокоил женщину половой партнер, – пригрожу и он длинный язык в ж... утянет.
– Хвалюн нахвалится, горюн нагорюется, – на бах­вальство любовника кокетливо возразила Ольга, каждому встречному будет рассказывать и ничего с ним не сделаешь.
– Не подействует угроза, руководящей должностью под-куплю, – уточнил Лунёв, – он физическую работу, как черт ладана, опасается. А пройдет время, всё успо­коится и я выгоню его с треском. – Почему? Падеж коров я ему, подлецу, никогда не прощу.
– Так-то по­надежней, – согласилась осторожная женщина и после нескольких неудавшихся попыток Лунёва позволила себя поцеловать.
От нежеланного поцелуя Ольга не прибывала в вос­торге, давая понять, что больше прикосновения к себе не позволит, она из походного ридикюля извлекла пред­меты личного туалета, причесала роскошные волосы, подкрасила губы и о выползании из естественного кап­кана Лунёву напомнила вновь. Разделяя точку зрения женщины, Лунёв засобирался в дорогу.
– А если появятся работники лесничества, что гово­рить им? –
спросила предусмотрительная женщина. – За трактором пойду я, но с твоей запиской.
Ходить на своих двоих Лунёв не большой охотник, а носить ог­ромный живот по влажной дороге считал испытанием, потому-то решение Ольги на него повлияло приятным бальзамом. На помятом листе бумаги корявым почер­ком, с ошибками, управляющему отделением он напи­сал распоряжение: немедленно прислать гусеничный трактор с шестиметровым тросом и прицепными крю­ками. В завершение поставил неразборчивую подпись, подал Ольге и приказал после ознакомления с текстом записку взять из рук управляющего. Лунёв по автомо­бильной колее провел женщину до неторной лесной дороги, порекомендовал идти осторожней и они рас­стались. Он долго и неотрывно смотрел ей вслед. Плот­но прилегавшая к телу куртка, будто умышленно, вос­создавала красоту женского тела, извергавшего такую привлекательность, что он едва сдерживался от прили­ва желания возвратить ее, забраться вместе в салон не­подвижного автомобиля и крепко прижаться друг к другу. Ольга уходила все дальше и дальше, а он нео­трывно смотрел вслед и сожалел, что она не поверну­лась, не помахала бархатистой ладонью.
Перед рассветом хмельной и уставший, Лунёв воз­вратился домой. Недовольная супруга возмутилась. На ее упрек последовала агрессивная реакция мужа, и хо­зяйка вынужденно ушла из дому. Оставшись один, Лунёв одетый лег на заправленную кровать и тотчас крепко уснул. Пробудился на пару часов позже обыч­ного. «Приводные ремни», так он называл заместите­лей, покорно ждали хозяина и работу не начинали. Смутно припоминая конфликт с супругой, завершив­шийся ее бегством из дому, Лунёв в помятой одежде и с опухшим лицом пошел в контору. Увидев неряшли­во одетого шефа, специалисты, как сурки от хищни­ка, спрятались в свои кабинеты. Лунёв подошел к сту­пенькам крылечка, одновременно обеими руками под­тянул спустившиеся с огромного живота брюки, откашлялся и уже безостановочно прошел в свой кабинет. Надеясь, что вошел незамеченным, в кабине­те открыл сейф, достал флакон, подаренного Ольгой, одеколона, освежил лицо, для нейтрализации запаха алкоголя несколько капель содержимого флакона отсо­сал ртом, тянкую слюну сплюнул в урну, предназна­ченную для использованной на канцелярские цели бу­маги, и, решив, что его внешний вид отвечает рабочей форме, нажал на кнопку, раздался звонок в кабинете главного бухгалтера, через считанные секунды гроз­ному шефу представился глава учетного отдела по фа­милии Веремейчик, книгу входящих распоряжений ус­лужливо подал Лунёву и отошел от стола. Каждый ра­бочий день директор начинал с просмотра поступивших распоряжений. Не исключением был и этот день. По­ступающие из вышестоящих организаций распоряже­ния служили ориентиром на предстоящий рабочий день. Они говорили куда ехать, за каким грузом, с кем согласовывать спорные вопросы, какой проблеме уделять первостепенное значение. Знакомясь, подчер­кивал подписанные первым секретарем райкома партии, и считал их обязательными в исполнении. Первым распоряжением предписано группу идеологи­ческих работников во главе с секретарем парткома на­править в поселок Чертково на кустовой семинар про­пагандистов северных районов Ростовской области. Лу­нёв посмотрел на часы. Времени без четверти девять. «При скоростной езде, – рассудил директор, – к один­надцати часам дня на семинар успеть можно», – и при­казал Веремейчику автобус отправить немедленно.
Следующая телефонограмма, подписанная предсе­дателем райисполкома, обязывала руководителя хозяй­ства обеспечить явку ветеранов труда на слет семей­ных династий. Учитывая возрастные различия этой категории граждан, следовало бы пожилым людям вы­делить автобус, а молодым пропагандистам оборудован­ный примитивными скамейками бортовой грузовик. Но Лунёв ни на минуту не забывал, кто в районе хозя­ин, и требования Мутилина выполнял беспрекословно. – Справедливее старикам отдать автобус, а молодежь про­гуляется в открытом автомобиле, – подсказал Веремейчик Лунёву.
Директор бросил на бухгалтера презрительный взгляд, сморщил лицо и язвительно произнес:
– Где сеяли справедливость, там хрен вырос. Забудь о справедливости, если думаешь со мной работать. Про­пагандисты командируются на областной семинар, и вряд ли райком партии правильно поймет нас, если на политическое мероприятие своих представителей от­правим в открытом автомобиле. К тому же, первая те­лефонограмма подписана лично шефом, а стариков со­зывает райисполком. Надеюсь, улавливаешь, чье рас­поряжение значимей.
Разделял ли точку зрения Лунева Веремейчик, знал только он, но распоряжение заведующему гара­жом передал дословно. Однако, руководитель транс­портного цеха Варлашкин автобус отдал старикам. Это решение он принял самостоятельно, так как в числе делегатов был и его отец. О решении заведующего гаражом Веремейчик доложил директору. Лунёв не­медленно очередным приказом освободил Варлашкина от занимаемой должности с последующим назна­чением его скотником второго отделения, а автобус передал пропагандистам.
Делегация совхоза ехала безостановочно, и всё же к началу работы семинара опоздала. Дежурный милици­онер после подробных консультаций опоздавших пре­проводил в актовый зал, указал отведенные места и попросил без шума присаживаться. За столом прези­диума работники областного комитета партии и пер­вые секретари райкомов, участвующих в работе семи­нара. За трибуной молодой человек увлеченно расска­зывал о преи-муществах рынка перед плановой системой хозяйствования. Говорил уверенно, будто партия уже сдала позиции и новая форма управления экономикой вступила на смену. Зорин о рынке знал то, что о нем говорилось в учебниках. А писали не иначе как об антинародной системе хозяйствования, отвечающей ин­тересам эксплуататорского класса. Непримиримую кри­тику рынка Зорин изучал и в общеобразовательной школе, и в высшем учебном заведении, где познавал основы теории научного коммунизма. И позже, на кур­сах, семинарах, партийно-хозяйственных активах, слу­шал критические отклики на изобретение эксплуата­торами системы хозяйствования, отвечающей интере­сам кучки богатеев. Но сущности рынка учебники и учебные заведения не раскрывали, и поэтому слова лек­тора понимал далеким горизонтом, который восприни­мается зрением, но был не достижим. Лектор говорил о рынке как о единственном методе разумного хозяй­ствования, способном избавить страну от хронического недостатка товаров народного потребления, от прояв­ления блата, от мучительных очередей и от надоевше­го понятия – достать. Преимущество рынка перед планированием объяснял развитием инициативы и мол­ниеносного реагирования производителя на потребность человека. Освещая пути перехода к рынку, докладчик основными из них называл приватизацию. Создавалось мнение, что обком партии либо перестроился, либо ут­ратил влияние на экономику и, что не видно, заявит о самороспуске. Но это впечатление до той поры, пока председательствующий к микрофону не пригласил очередного докладчика. Неопределенного возраста мужчина стал рядом с трибуной, руку положил на ее крышку и от деревянного короба, как бы обогащаясь интеллектуальной мускулатурой, заговорил на при­вычную сознанию советского человека тему, его уста­ми изливалось восхваление социализму, плановой си­стеме хозяйствования, а недостаток квартир, товаров народного потребления называл временными трудно­стями, доставшимися первой стране социализма от ка­питалистического прошлого. Но больше всего возму­тило Зорина, когда маститый лектор четыре функции КПСС (1-я – теоретическую стратегию; 2-я – идеологи­ческое обеспечение; 3-я – политическую борьбу за власть; 4-я – организационную работу с коммуниста­ми) назвал необходимой предпосылкой повышения жиз­ненного уровня трудящихся, а свободных предприни­мателей кучкой безжалостных эксплуататоров, не име­ющих будущего. Большего лицемерия Зорин представить не мог. Убедившись, что замордованную экономику огромного государства партия намерена и дальше держать в сфере своих влияний, он от работы семинара не ждал либеральной концовки и интерес к обсуждаемой теме утратил. Зорин понимал, что обзор­ной темой о рынке областной комитет предполагал по­казать перестроившуюся тенденцию партии, в сущно­сти, оставаясь непримиримым врагом рынка, либера­лизма и демократии. Дальнейшая работа семинара его не интересовала еще и потому, что теоретическая ри­торика лектора насквозь засорена затертой терминоло­гией, будто преподносится слушателям не в период перестройки, а в годы секретных писем Центрального Комитета партии, в которых существовали намеки на преподнесение особых материалов, хотя вычитывались в них собирательные статьи, опубликованные в раз­личных изданиях советской печати. Разочарованный в политике партии, Зорин дождался окончания лекции и, когда наступил черед вопросов, спросил об отноше­нии областного комитета партии к казачеству? Слу­шая не относившийся к теме вопрос, лектор глазами выражал недоумение. По его мнению, он не вписы­вался в обсуждаемую тему, и чиновник не хотел о нем говорить. В то же время понимал последствия пренеб­режительного отношения к гражданину, проживающе­му в традиционно казачьей местности. Преломляя лич­ное самолюбие, он вначале заговорил о традициях дон­ских казаков, говорил не с желанием, будто жизненный уклад народа, о котором шла речь, остроконечной кос­тью встрял в горле и мешал нормально разговаривать. Слушая невнятный ответ на однозначный и вполне недвусмысленный вопрос, Зорин намеревался получить аналогичное пояснение. Но так как четкость не про­звучала, он с большей настойчивостью повторил тот же вопрос. Рамочной постановкой лектор лишался возмож­ности маневрировать, и вынужденно озвучил точку зре­ния секретаря обкома партии по идеологии:
– До тех пор, пока казаки будут возрождать культу­ру, обком будет поддерживать казачье движение. Но если заявят о власти, мы выступим против конститу­ционных формирований.
Со слов ответственного работника Зорин уяснил, что правящая партия гарантирует казакам свободу до тех пределов, пока звучными песнями они будут ублажать культурные потребности партийных чиновников. Но об экономической самостоятельности, о демократичес­ких выборах коренного народа партийные боссы не до­пускают мысли. Как и в доперестроечный период, в казаке партия намерена видеть шута-скомороха, убла­жающего духовные потребности руководящей верхуш­ки, однако роль массовика-затейника не свойственна героическому народу, сыгравшему неоценимую роль в становлении Государства
Российского.
Недвусмысленный ответ партийного босса на воп­рос о казачестве окончательно развеял надежду на ре­формирование партии, и Зорин после мучительных раз­думий примкнул к сторонникам казачьего движения. Вначале не порывал с партией, хотя решениям XXII съезда КПСС, провозгласившим строительство комму­низма, давно не верил. В то же время не понимал, как могучая организация, располагавшая многотысячным штатом идеологических работников, ученых и анали­тиков докатилась до пустых прилавков в магазинах, потеряла многих сторонников, и почему нормой внут­рипартийной жизни избрала ложь, лицемерие и пре­небрежительное отношение к своему народу.
ГЛАВА 6
Бюро районного комитета партии с участием пред­ставителя областной партийной организации завершилось без какого бы то ни было решения. Чем вызвано нарушение партийной дисциплины, не знал Зорин, не знали близкие к Мутилину чиновники. Зорин пред­полагал, что не объявленное затишье продлится недо­лго, что грозный разговор впереди, но когда и кого Мутилин объявит очередной жертвой, не знал.
По падежу элитных коров точку зрения областного начальника предполагал, и не сомневался, что, даже при особом отношении Мутилина к Луневу, последний понесет наказание, но когда и какое?
После злополучного бюро проходили дни, недели, а райком таинственно молчал, будто ничего необычного не произошло. В практической деятельности район­ной партийной организации аналогичного примера не припоминают даже ветераны. Зорин предполагал, что выстроенное Мутилиным затишье не что иное, как так­тический маневр, что наступит время, когда со звери­ной хваткой он вцепится в горло своим оппонентам и безжалостно их уничтожит. К числу основных претен­дентов на моральное избиение относил Бирюлина и, конечно, себя. В то же время точка зрения представи­теля областной партийной организации
настраивала на мысль, что за падеж коров привлекут к ответст-веннос­ти Лунёва.
Пока же молчал Мутилин, молчал его аппарат, буд­то ничего сверхнормативного в совхозе не произошло. Но в узком кругу партийных работников начали рас­пространяться слухи, что высокопоставленного чинов­ника до административной границы соседнего района Мутилин проводил не с пустым багажником служеб­ного автомобиля. Там они тепло попрощались и поеха­ли в противоположные стороны. Дружеским проводам предшествовало оформление акта проверки, в котором черным по белому написано: «Факты, изложенные в жалобе, подтвердились частично, виновные в падеже скота строго наказаны». Искажая факты, высокопоставленные партийные работники знали, что дальше кабинета заведующего сельскохозяйственным отделом этот документ не пойдет, и потому последствия их не пугали даже в случае повторной жалобы. Добившись оформления нужного документа, Мутилин переснятую анонимку не собирался держать в архиве, для поиска «нечистоплотного клеветника» он привлек сотрудни­ков милиции, прокуратуры и почты. По его устному распоряжению проверяли каждое письмо, сверяли с почерком анонимщика, но затянувшийся поиск не приносил результата, а Мутилин требовал во что бы то ни стало найти клеветника и наказать так, чтобы отбить охоту жаловаться другим. В совхозе «Привольном» сле­дили за каждым, кого относили не к благонадежным, почерк сверяли под различными углами зрения, но анонимщик будто провалился сквозь землю. Мутилин и Лунёв уже потеряли надежду на успех своего дела и о жалобе начали подзабывать. И вдруг произошло не­предвиденное. За обедом в совхозной столовой растро­ганный душевностью заведующего столовой Гладкова, Мутилин пообещал, как передовику производства, вне очереди продать легковой автомобиль. Решив ковать железо пока горячо, Гладков написал заявление, по­дал Лунёву, который, не читая, подписал сам и тут же, передал Мутилину. От шефа требовалось: подпись на заявлении и возвратить документ для последующей передачи в райисполком. А Мутилин, во избежание волокиты, заявление в исполнительный комитет ре­шил передать сам утром, просматривая входящие докумен­ты, обратил внимание на заявление Гладкова, почерк которого ему показался знакомым, но не мог припом­нить, где его видел. И вдруг, как ужаленный насеко­мым, поднялся со стула, подошел к сейфу, достал ано­нимное письмо, возвратился к столу и начал сравни­вать. Почерк на заявлении и в анонимном письме сходился один к одному. «Лучший друг Лунёва, – мыс­ленно рассуждал Мутилин, – где жрет, там же и оп­равляется». Он поднял трубку телефона, подержал ка­кое-то время в руке, положил на место, пригласил тех­нического секретаря и приказал немедленно вызвать Лунёва с Гладковым.
После ночной попойки они еще не пришли в нор­му. К тому же, опохмелились и показываться в нетрез­вом состоянии на глаза шефу не хотели.
– Вас вызывает Мутилин, – настойчиво повторила Алла Васильевна, – и велено ехать немедленно.
– Наверное, получать машину, – предположил на­ходчивый Гладков, – погладим дорожку, Яков Викто­рович, и двинемся.
– Выпьем потом, – предупредил собеседника ди­ректор, – надо ехать.
Лунёв сел на водительское место, на свое посадил друга и автомобиль резко рванул с места.
– Мутилин умеет слово держать, – с удовлетворени­ем заговорил Лунёв, – вечером принял заявление, а утром приглашает оформлять покупку.
– Надо бы прихватить гостинец, – порекомендовал Гладков, – а то как к теще на блины едем, с пустыми карманами.
– На первый случай у меня есть, – отозвался Лунёв, – а если не хватит, займем у товарищей.
Неразлучные друзья автомобиль оставили на стоян­ке, зашли в приемную и без предварительного согла­сования попытались войти в кабинет. Их остановила технический секретарь.
– Нас пригласил Мутилин, – попытался оттолкнуть от двери женщину Лунёв.
– Не пригласил, а вызвал, – уточнила сотрудница райкома партии и сама зашла в кабинет шефа.
В другие дни она в течение минуты возвращалась к посетителям и отдавала распоряжения. Сегодня оста­валась в кабинете дольше обычного. Наконец, возвра­тилась и приказала заходить к шефу Гладкову.
– Без свидетеля цену за свою услугу назначает, – подумал Лунёв и стал ожидать приглашения.
Гладков переступил порог кабинета. Женщина за ним закрыла обе входные двери.
– Эту жалобу ты писал? – раздался властный голос Мутилина.
«Отказываться бессмысленно», – подумал посети­тель и говорить о поручении сотрудника комитета не имел права. Гладков еще не решил, как поступать, когда прозвучал повторный вопрос Мутилина:
– Ты писал эту жалобу?
– О спецзадании я не могу рассказывать даже вам, – пояснил Гладков, – а почему жалобу решили писать моей рукой, не знаю.
Мутилин задумался. О сложном отношении с со­трудником госбезопасности он знал, но не думал, что работник на общественных началах дойдет до такой низости. Знал он и некоторых осведомителей, но с Глад­ковым столкнулся впервые. Всеми фибрами организма он ненавидел их всех, но наказать, а тем более обнаро­довать фамилию, не имел права, оставалось проглотить неприятную пилюлю и беспомощно развести руками.
– Я могу идти? – спросил Гладков.
– Можете, – ответил Мутилин, – и, не подавая руки посетителю, холодно попрощался.
Лунёв не знал по какому вопросу приглашали заве­дующего столовой, о чем говорили с ним и, хоть огром­ное любопытство тенило его сознание, но спросить Глад­кова не решился.
Вопрос о наказании анонимщика Мутилиным снят с повестки дня. Наказание Зорина он отложил до осо­бого случая. Расправу над Бирюлиным намерен совер­шить немедленно, и так, чтоб проявить аналогичную самостоятельность никому в голову не приходило. Пре­дупрежденный о времени работы бюро, Бирюлин на­деялся доступным языком выпускникам высшей партийной школы объяснить последствия от подкорм­ки коров мочевиной. С этой уверенностью он за пять минут до начала заседания зашел в актовый зал, при­сел рядом с Лунёвым и дружески поздоровался. На его приветствие директор совхоза отозвался невнятно, а чтоб на себя не навести гнев Мутилина, пересел на другой ряд. За накрытым красной скатертью длинным столом сидели члены бюро. В середине стола предназначенное для первого секретаря кресло пустовало. В зале томительная тишина. С затаенным дыханием чле­ны бюро ждали грозного шефа. От входной двери ни на секунду не отходил заведующий общим отделом Плешаков. Как о чем-то важном, о приближении Мутилина он сообщил присутствующим и перед шефом услужливо открыл дверь. После его прохода прикрыл ее и для получения дальнейших указаний сосредото­чил взгляд на шефе. Придерживая в правой руке крас­ную папку, первый секретарь поднялся на сцену, по­дошел к свободному месту, на стол бросил папку и объявил повестку дня. Не предлагая членам бюро ее утвердить, приступил к монотонному чтению текста. После вводной здравицы, адресованной Центральному Комитету во главе с верным ленинцем, оратор загово­рил о достижении социалистической науки, успешно разработавшей прогрессивный метод кормления сельс­кохозяйственных животных, благодаря чему недоста­ток белка в соломе и в силосе успешно компенсирует­ся мочевиной.
– Передовой метод кормления, разработанный со­ветскими учеными, – озвучивает сумбурный текст док­лада Мутилин, –
успешно применяют многие руково­дители хозяйств, а товарищ Бирюлин вставляет палки в колёса. Опираясь на особые знания так называемой ветеринарии, он отвергает достижения социалистичес­кой науки и надеется, что коммунисты будут беско­нечно с ним мириться.
Завершив чтение доклада Мутилин красную папку бросил на стол и обратился к членам бюро:
– Какое мнение, товарищи?
Понимая, что карьера директора ветбаклаборатории под угрозой, третий секретарь Щепелева предложила послушать Бирюлина.
– Он умного ничего не скажет, – отозвался Мути­лин, – но, поскольку предложение поступило, выходи, деятель, пусть коммунисты послушают, как ты дока­тился до такой низости.
Бирюлин понимал, что его карьера на посту дирек­тора закончена и что терять ему нечего, и потому о негативном влиянии мочевины на организм животных решил рассказать всё. Он поднялся, вышел к трибуне и, не прячась за массивное сооружение, попытался за­говорить о вреде мочевины.
– Товарищи! – прервал его Мутилин. – Профессор кислых щей нам, выпускникам ВПШ, прошедшим все сельскохозяйственные дисциплины, как несмышленным малолеткам рассказывает народные сказки, из кото­рых никому ничего непонятно.
– Потому непонятно, что в высшей партийной шко­ле вы проходили, а не учили дисциплины, – заметил Бирюлин.
– Страна, область, район, – на реплику директора отозвался Мутилин, – используя достижения советс­кой науки, добиваются высоких показателей в социа­листическом соревновании, а ты по старинке плетешь­ся в хвосте сам и приглашаешь за собой передовиков производства. Как ты думаешь выполнять обязатель­ст-
ва? – перед Бирюлиным поставил вопрос Мутилин.
– Продуктивность молочного стада зависит от пол­ноценной кормовой базы, – на вопрос секретаря райко­ма отреагировал опальный директор, – и мочевиной ее заменить не удастся.
– Готовил бы так называемые полноценные корма, – прервал выступающего Мутилин.
– Райком партии до неразумных пределов сократил посевные площади под кормовые культуры, а зерно до последнего килограмма забирает в закрома государства.
– Ты, Павел Иванович, – к Бирюлину обратилась третий секретарь райкома, – больше других руководи­телей заботишься о недостатке кормов, а дернину не заготавливаешь, которая заменила бы недостающие корма, – на ее лице появилась легкая усмешка.
Руководители понимали, что дернина является ми­неральной добавкой и никак не заменяет питательные вещества.
Не понимая причины возникшего оживления, тре­тий секретарь продолжила:
– Можно смеяться тому, кто заготовил много дер­нины и общественное животноводство обеспечил бес­платными кормами, а тебе, Павел Иванович, плакать бы надо.
Последовала очередная волна легкого смеха, улыб­нулся Бирюлин.
– Дернина – источник пополнения организма жи­вотных минеральными веществами, но не служит кор­мом даже для всеядного свинопоголовья. Товарищи, – опальный директор обратился к коллегам по работе, – вдумайтесь, куда заведут нас руководители с партий­ным образованием!
– Садись, Бирюлин! – волевым тоном приказал Му­тилин. – Великий теоретик вышел подучать членов бюро, а сам от фуражной коровы получал стакан моло­ка. С такими результатами бюро не намерено мирить­ся. Предлагаю товарища Бирюлина освободить от за­нимаемой должности.
Освобождая крупного специалиста, Мутилин не со­мневался, что активное внедрение минеральной под­кормки увеличит производство молока и мяса, за кото­рые перед областным комитетом он несет персональ­ную ответственность. Занимая высшую политико-исполнительную должность в районе, Мутилин обязан исполнять основную запо­ведь высшей партийной власти – выполнение государ­ственного плана сдачи сельскохозяйственной продук­ции, по которой оценивается его работа. С одной сторо­ны, предполагая негативные последствия минеральной подкормки, ветеринарный врач доступными ему спо­собами отклонял внедрение этого метода кормления. А с другой, за невыполнение плана производства и сда­чи государству животноводческой продукции Бирюлин не нес ни материальной, ни моральной ответственнос­ти.
Деятельность подчиненного Мутилин расценивал не иначе, как подкоп под авторитет первого секретаря. Но и это не всё. Непослушание в одном управленчес­ком звене породило бы череду неповиновения и скаты­вания в хаос. Отталкиваясь от своих убеждений, Мути­лин претворения в жизнь указаний вышестоящей орга­низации добивался всеми доступными способами.
ГЛАВА 7
Участие в работе кустового совещания северных рай­онов Ростовской области в судьбе Зорина оставило не­изгладимое впечатление. Теперь он иначе восприни­мал предвидение отца, сожалел, что при его жизни об этом ему не сказал лично и что возрождение казаче­ства, о чем до последних мгновений жизни мечтал Зо­рин-старший, разворачивалось под дорогим его сердцу красно-сине-желтым знаменем без него.
Участие в возрождении казачьего образа жизни Зорина-старшего было бы полезным еще и потому, что становление хуторских общин проводилось по методу проб и ошибок. Это вызвано тем, что за семидесяти­летний период управления страной коммунистами ка­зачий образ жизни из сознания граждан вытравливал­ся изуверскими методами, а упоминание слова «ка­зак» считалось преступлением.
Отсутствие опыта деятельности хуторской казачьей общины, инструктажной литературы, животный страх, пребывавший в сознании советского человека, сказы­вались негативно на процессе возрождения казачества, шествующего по хуторам и станицам Дона на плечах энтузиастов. О создании в хуторе Привольном казачь­ей общины, Зорин задумался основательно. Такому решению способствовали ряд факторов: всю свою созна­тельную жизнь его отец не только ненавидел комму­нистов, но непрерывно мечтал о возрождении казаче­ства и искренне верил, как казалось его сыну, несбы­точной идее.
В не меньшей степени идеей возрождения казаче­ства Зорин-младший заразился после высокомерного заявления секретаря обкома партии, мечтавшего ви­деть в казаке весельчака-скомороха, призванного удов­летворять духовные потребности партийных чиновни­ков. С унижающим человеческое достоинство он не захотел соглашаться, и с деловым предложением – со­здать хуторскую казачью общину, обратился к потом­ственному казаку Петру Удовкину. Между кровно за­интересованными в возрождении казачьего образа жиз­ни мужчинами разговор состоялся непростой и мучительно долгий. Удовкин и Зорин неодинаково по­нимали функционирование казачьей общины. Наибо­лее степенный Зорин начало деятельности видел в организации малочисленной группы заинтересован­ных в становлении казачества мужчин, а, добившись положительных результатов, расширяться путем при­ема желающих на всехуторском собрании. Метод ста­новления Круга, предложенный Зориным, не отвечал традициям, и потому решительно отвергался Удовкиным. Развитие казачьего движения с позиции сепа­ратизма он считал недопустимым.
Зорин понимал, что, начиная работу скопом, суще­ствовал риск большой неудачи. Во-первых, членами общины могли стать незаинтересованные в казачестве граждане, которые впоследствии явятся тормозом в развитии казачьего движения. Но больше всего не уст­раивало Зорина то, что партийная организация в чле­ны общины непременно зашлет провокаторов для раз­ложения хрупкой структуры изнутри, но никакие до­воды на мировоззрение потомственного казака Удовкина влияния не оказывали. Делить население ху­тора на своих и чужих он категорически отказался.
Зорин понимал негативные стороны и своего плана предстоящей деятельности, и после мучительных раз­думий и согласований с Удовкиным согласился с ним, они объявили дату организационного собрания граж­дан хутора Привольного.
Еще до начала работы всехуторского схода в со­вхозном доме культуры были заняты все места, а опоз­давшие стояли на проходе. Присутствие мужчин и женщин, молодых и не очень, беспокоило организато­ров форума. Как и другие хуторцы, они не знали рег­ламента казачьего Круга и, потому работу начали по методу ведения партийного собрания, а место выбор­ного президиума заняли сами.
В зале установилась тишина. Организаторы смот­рели в зал, а прочие участники схода не отрывали взгля­ды от малочисленного президиума и ждали чего-то нео­бычного. Наконец, Удовкин объявил повестку дня и без утверждения регламента слово для информацион­ного доклада предоставил Зорину. Секретарь партий­ной организации совхоза подошел к трибуне, перед собой положил несшитые листы готового текста и изу­чающим взглядом обвел присутствующих. Даже по бег­лому совпадению взглядов ему стало понятно, что уча­стники схода ждут от него не зашоренной читки журнально-газетного текста, а доступного их пониманию слова, из которого несложно понять, что задумали орга­низаторы собрания, какими возможностями распола­гают инициаторы возрождения казачьего образа жиз­ни, и наступит ли от предполагаемого реформирова­ния улучшение жизни.
Предполагая, что монотонным чтением текста он не только не ответит ни ожидаемые вопросы, но утра­тит связь с потенциальными слушателями, Зорин де­монстративно сдвинул листы пространного выступле­ния, собрался с мыслями и, с желанием полнее осве­тить тему казачьего самоуправления, сосредоточил внимание слушателей на истории донского казачества. Говорил увлеченно, не сбиваясь, но суть казачьего образа жизни, существовавшая в станицах и хуторах Вер­хнего Дона до семнадцатого года, оставалась за преде­лами его выступления. Многое из жизни донских ка­заков было непонятно, и на докладчика обрушился шквал разнообразных вопросов. Вопросы не носили провокационный характер, но формулировались с та­кой основательностью, будто Зорин жил в хуторе до семнадцатого года либо изучал историю донского каза­чества в высшем учебном заведении. Ни с одной из названных возможностей он не соприкасался, и пото­му на многочисленные вопросы слушателей его ответы носили неполный и во многом общий характер. Не знал докладчик о существовавших на Дону обычаях, с кор­нями вытравленных партией. Но вопросы поступали, будто перед казаками стоял не их соплеменник, а Гри­горий Мелехов, казачий образ жизни знавший не по­наслышке.
В переднем ряду сидел Зубарь и своими вопросами то и дело ставил докладчика в сложное положение. Во время ответов на свои вопросы Зубарь оставался не со­средоточенным, и чувствовалась, что судьба казачества его не интересует. Но стоило Зорину заговорить о вы­борах хуторского атамана, Зубарь, как от воткнутого в ягодицу острия, приподнялся и у председательствую­щего потребовал слова.
– Помовчи, Зубарь, бо из-за тэбэ, говоруна, нэ поймэш, що хоче прэзыдыум, – к непоседе обратилась Яковенко Маруся. Каждая встреча с этой женщиной для Зубаря кончалась словесной перепалкой и даже взаим­ными оскорблениями, но друг на дружку они не сер­дились, хотя трудно было понять, как это им удава­лось. Продолжая стоять, Зубарь повернулся к Марусе, снял головной убор, указательным пальцем свободной руки повертел на своем виске, присвистнул, и с пре­жней настойчивостью продолжил требовать слова. Зная увлеченность Зубаря на длительное выступление, Удовкин сознательно отворачивал от него взгляд, оставляя просьбу неудовлетворенной, но штатный оратор не сда­вался. Решая во что бы то ни стало добиться слова, он вышел вперед, спиной повернулся к президиуму и у участников собрания попросил дозволения выступить. Изысканной находчивостью интриган Удовкина поста­вил в сложное положение. Предоставлять слово орато­ру, говорящему ни о чём, он не хотел, но и отказы­вать, после согласия собрания, не имел права. После временной инструкции Удовкин слово Зубарю предос­тавил, но попросил говорить по теме повестки дня.
Продолжая стоять, оратор поблагодарил участников собрания, в адрес Удовкина высказал нелицеприятное слово, на дулеватую голову демонстративно надел го­ловной убор и заговорил о казачьем образе жизни. Его сумбурная речь воспроизводилась неубедительно. Го­ворил он обо всем вообще, но ни о чем конкретно, а о казачьем образе жизни не имел никакого понятия. И неожиданно от не воспринимаемых сознанием граж­дан фраз перешел к выборам атамана, причем настой­чиво отметил, что лучшего кандидата на эту должность, чем он, в совхозе нет. Привычные к его самовыдвиже­нию на различные должности, хуторцы значения не придали, и всё же в зале проявилось волнение. Участ­ники собрания смотрели на ведущих, ведущие смотре­ли в зал, но ни одна сторона не опровергала и не под­держивала кандидатуру Зубаря. Не выдвигали и аль­тернативную кандидатуру на никому не понятную должность.
– Куды кинь з копытом, туды приыноравливаеться и рак с клэшнэю, – репликой на самовыдвижение Зу­баря с места отреагировала Яковенко Маруся, – якый з тэбэ в чертях атаман, колы ты нэ ростом, нэ розсудком нэ выйшов. 3 твоим разумэнием трэба сыдить в зали шепотком прыспускать поганый дух, щоб добри люды нэ распизналы видкиля вонь исходэ. А атаманыть трэ­ба людыни росли, умни, нэ брэхлыви, а ты що нэ ступнэш, то сбрэхнэш.
– Замолчи, потаскуха! – закричал на Марусю Зубарь. – Нет казака в хуторе, какого ты не объездила. Господь адом тебя накажет!
– Ради счастлывой мынуты з добрым казаком я со­гласна на вични мукы, – расхохоталась Маруся, – а з такым шморчком, як ты, и в рай нэ пиду.
Разразился взрыв неудержимого хохота. Члены пре­зидиума поочередно граждан призывали к тишине. А отстаивавшая свою точку зрения женщина поднялась с места, по проходу подошла к Зубарю и к его носу виртуозно дотронулась щелчком.
– За что? – спросил растерявшийся Зубарь.
– Як бы знала за що, давно убыла б! – громко захохо­тала женщина.
– Сучка! Дронова наградила мелкими вошками и не повинилась.
– За що вынытысь, – удивилась Маруся, – за шкорбундив? Так од ных проще простого избавыться. Як ты их пидловыв, иды к Дону, раздинься, положи на лобок силедку. Оны солоного наидяться и пидут пыть, а ты вставай и бижы, щоб шкарбци нэ дигналы.
Разразился еще более оглушительный смех. Мару­ся ощутила себя в сфере внимания, и попыталась вновь щелкнуть по носу Зубаря.
– Гражданка Яковенко! – из президиума обратился к Марусе Удовкин. Не превращайте собрание в спек­такль.
– Это результат твоей настойчивости, – вполголоса напомнил Зорин Удовкину, – не заинтересованные в возрождении казачества люди намеренно срывают со­брание.
– Мы непременно переломим эту ситуацию, – уве­ренно заявил Удовкин.
Маруся изысканно подмигнула ведущему, словно поняла, о чём они совещались с Зориным, нехотя по­вернулась спиной к президиуму и, кривляясь прекрас­ной женской статью, заговорила:
– Удовкин нэ вирэ в мои микстури.
– Замолчи, потаскуха! – угрожающе крикнул на женщину Зубарь.
– Нэ твое дило, сопляк!
– Товарищи! – обратился Зубарь к собранию. – Вете­рана войны она назвала сопляком. А я воевал.
– Мий брат воював, так вин писля войны скончався! А ты воював так же, як робышь в совхози. Трактористы пыль глотають, а ты з бумажкамы коло их топчисся. А стаж наровни пышеться. Так и на вийни було. Кому довылось воювать на пэрэдови погыбалы або каликамы возвращалысь. А кто бумажкы начальству носыв, живуть доси, похваляються квасным героизмом, лизуть в магазинах без очереди, та трэбують соби по­ощрений.
– Граждане, да она пьяная! – крикнул Зубарь. – А ну дыхни, вражина!
– Я б дыхнула, якщо б знала якый дух дожидаисся, – на настойчивое требование собеседника отозвалась Ма­руся и возвратилась на свое место.
На диалог оппонентов взрывом неугомонного смеха отреагировали участники собрания. Немалые усилия стоило председательствующему приложить для сдержания улыбки. Опасаясь срыва собрания, Зорин по­требовал прекратить не касающийся к теме разговор и всем успокоиться. Грубое замечание Маруся приняла на себя и отреагировала с места нетактичной шуткой:
– Тэбэ завыдкы беруть, що добри казакы лыпнуть до мэнэ, – на замечание парторга отозвалась Маруся, – а ты бумажнымы протоколамы та выговорамы их спыняешь и би;столку, стало быть, твоя ученость протыв моих крывляний ничого нэ стое.
– Ефим, – к супругу Маруси обратился Зубарь, – твоя баба распоясалась, а ты сидишь, будто в рот воды набрал.
– А що я з нэю зроблю? – отозвался мужчина. – Вы скопом нэ заставитэ замовчать, а мэнэ вона и подавно нэ слуха.
Управлять собранием Удовкину становилось всё труднее. Его голос заглушался смехом, сальными вык­риками. Неуемная состязательность, напоминающая комическое представление, возможно, продолжалось бы и дальше, но произошло непредвиденное. Не придер­живаясь регламента, к трибуне подошла Прокудина Варвара и с явно выраженным волнением обратилась к собранию:
– Погрохотали час, и пора заканчивать животы над­рывать! Настала пора погутарить о своем будущем. А кому не интересно, вон Бог, вон порог, и смейтесь там до потери сознания!
Волевой тон женщины привлек внимание участни­ков собрания и в зале наступила успокоенность.
– Всем известно, – продолжила мать-одиночка, – что я одна воспитывала двоих сыновей. На старшего, Ваню, государство платило пять рублей в месяц, и на мизерные гроши требовало от меня различные справ­ки. Надоело унижаться перед начальниками и я отка­залась от помощи. Так вот раскошеливалось правитель­ство на воспитание парня, а когда ему исполнилось восемнадцать, оно немедленно напомнило о долге и призвало расплачиваться. Сложил мой кровинушка го­лову в Афганистане непонятно за что, а правительство о нем тут же забыло. Воспитывала сама, а Родина – хуже злой мачехи, будто во сердцах на него, даже сло­вом не обмолвилась. А Пелагея на свет произвела чет­верых дебилов. Дети не виноваты, что маманя беспрос­ветная пьяница, но каждому из них Родина платила приличную пенсию, которую мать пропивала. Их и в армию не призывали и должниками страна не счита­ла. Стало быть, партия заинтересована в недоумках, потому что глупыми управлять легче. Но непонятно, кто страну защитит, если бабы дураков нарожают? До советской власти на новорожденного казачонка прави­тельство нарезало земельный пай, за который, повзрос­лев, казак службой расплачивался. А моего сыночка партия умертвила не за понюх табаку. Такая жизнь никуда не годится, и даже я понимаю, что ее надо менять. Собрали нас Зорин с Удовкиным, чтоб подсле­поватые очи раскрыть, а мы вместо путного слова выс­лушать пристрастились грохотать над выходкой Зубаря и Маруси. В вашем докладе, – Варвара обратилась к Зорину, – мне непонятно: из кого предполагается со­зывать казачью общину? Если из мужчин, тогда кто отстоит мои интересы? А если вы вздумали перенять опыт партии и вспоминать о парнях к восемнадцати годам, то мне не нужно такое казачество.
Вопрос казачки пришелся не по зубам ведущим. Опытный пропагандист Зорин и его соратник Удовкин знали, что с давних времен казачьи общины были однополые, и от этой традиции они отходить не соби­рались, потому-то при составлении примерного устава хуторской казачьей общины не учли, что в дореволю­ционный период были полноценные семьи и каждая ячейка хутора представлялась умудренным жизненным опытом казаком. Выступление Варвары на ход собра­ния, равно как и на проект устава, положило крест и направило собрание в другое, никому не известное, рус­ло. От подготовленного проекта Устава хуторской об­щины не оставалось ни одного полноценного пункта. Включением женщин в члены круга нарушались ка­зачьи традиции, чего при первых шагах возрождения казачьего образа жизни Зорин делать не хотел. Одно­временно оставлять семью вне сферы деятельности ка­зачьей общины считал недопустимым. Ни Зорин, ни Удовкин ответа на вопрос казачки не знали, для его поиска им требовалось длительное время, и они, не закрывая собрание, объявили многодневный перерыв.
ГЛАВА 8
Еще не светало, а Прокудина Варвара, используя подручные отопительные средства, заботливо хлопота­ла над русской печью. Её «единственная надежда и радость» крепко спала. Обнаружив отсутствие воды в квартире, она на полуобнаженные плечи набросила сте­ганую куртку, захватила пустое ведро и осторожно, чтобы не разбудить сына, вышла из комнаты. В кори­доре, едва прикоснулась свободной от ведра рукой к ночному засову, с обратной стороны двери услышала негромкое постукивание. «Кому так рано заблагорас­судилось в дверь ломиться?» – подумала хозяйка и ото­звалась. На ее оклик постукивания участились, но ник­то не представился.
– Язык в задницу утянуло или взять на испуг забожалось? – проговорила Варвара, всё еще не ото­двигая засов.
– Не пугать я пришёл, и язык у меня на месте, – на свою реплику услышала мужской голос хозяйка, по которому безошибочно узнала участкового милиционера, отодвинула дверной засов и в ту же ми­нуту дверь приоткрылась. На противоположной сторо­не порога стоял Аникин, в гражданском костюме. Они знакомы давно, но это не помешало старшему лейте­нанту официально представиться и испросить разре­шения войти в комнату. Варвара предположила его на­мерение, и заходить в комнату не разрешила.
Аникин помнил пощёчину за попытку прикоснуть­ся к недозволенной для постороннего мужчины части женского тела, и попытался развеять возможные мыс­ли Варвары:
– Я пришёл по заданию Мутилина, так что, ни о чём другом не подумай.
– Я и не думаю, – на уточнение нежеланного гостя мгновенно отреагировала находчивая женщина и по­требовала объяснить причину раннего посещения её квартиры.
– Разговор не должен быть услышан соседями, – доверительно пояснил Аникин, – потому разреши вой­ти в комнату.
Варвара, дабы не разбудить сына, попросила разго­варивать тихо и перед участковым открыла дверь един­ственной комнаты.
– Я громко говорить не умею, – признался Аникин, – так что сон твоего отрока нарушен не будет.
Не уточняя причину раннего визита, он пересту­пил порог жилой комнаты и в шаге от двери остановился, будто изучая для себя что-то чрезвычайно важ­ное, он сосредоточил взгляд на незаправленной крова­ти, на которой только что лежала хозяйка. О чём он думал в эти мгновенья, Варвара не знала, но что од­нажды пытался поцеловать её и получил хлёсткую по­щёчину, помнила, и намерена это же повторить сегод­ня, если он попытается подступиться к ней снова. Она даже приготовилась повторить апробированный способ защиты, но поведение участкового не располагало к любовным похотям. Он посматривал то на стены, то на низкие потолки небольшой комнаты, в которой воспи­тались оба её сына, и остановил взгляд на спящем под­ростке. Варвара подумала, что советская власть после­днего сына призывает на службу, и не сдержала слёз, но тут же собралась с силами, кончиком головного плат­ка вытерла влагу и ненавязчиво обратилась к милици­онеру:
– Партия от меня решила потребовать новую жерт­ву, а я покорно в землю вроюсь, но последнего сына ей не отдам. Нехай те, кто начинал бессмысленную вой­ну, своих сыновей отправят головы под афганские пули подставлять.
Слушая справедливый упрёк хозяйки тесной квар­тиры, нежданный визитёр низко склонил голову и, по мере нарастания смелого монолога с матерью погиб­шего на чужеземной войне сына спокойно заговорил:
– Не по делам военкомата я зашёл к тебе, Варвара, в столь раннее утро. Разговор поведу совсем на другую тему.
– Что ещё от меня потребовалось? – спросила хозяй­ка. – Работаю не хуже других, зерно на совхозном гум­не не ворую, сына лишилась, а советская власть не успокоилась.
– Первый секретарь райкома партии, – заоткровенничал Аникин, – попросил поговорить с тобой о пред­стоящем сражении с нашими идеологическими про­тивниками. Они стоят пока на хрупких ногах, но зада­ча прогрессивной части советского народа задушить гадину в зародыше, не позволить ей вылупиться из антинародной скорлупы. Если опоздаем, непременно прольётся кровь, и тогда ты своего сына не убережёшь от боевых действий в гражданской войне. Партия им власть не отдаст, а они, если их не обезвредим, в буду­щей войне нас с тобой не пожалеют. Нити антирево­люционного заговора расходятся от Зорина. Он – идео­лог антисоветского мятежа, цель которого – свержение законной власти и установление диктатуры. Ради это­го он протиснулся на партийную должность, а дей­ствует нахраписто и целенаправленно. Ты должна под­твердить, что на антигосударственное выступление тебя спровоцировал Зорин. Об этом напиши подробно и не­пременно напомни, что выступила по недоразумению, за что, мол, осуждаю себя и осуждаю Зорина.
– Розумею, зачем участковый пожаловал в квартиру доярки, –
отозвалась Варвара, – стало быть, о моём выступлении на всехуторском сходе благожелатели донесли Мутилину. Я не склочница, говорила мыс­ли свои, причём в каждом слове излагалась правда, и ни от одной фразы не отказываюсь.
Устремляя взгляд на израненное неизлечимым го­рем лицо хозяйки квартиры, Аникин попытался пере­убедить её, заставить изменить своё решение, но Вар­вара так посмотрела на него, что у нежданного агита­тора желание разговаривать отпало. Аникин понимал, что его миссия не увенчалась успехом, что последствия этого чреваты потерей должности. Озабо­ченный дальнейшей судьбой, участковый к Варваре обратился вновь:
– Не заботишься о себе, подумай о единственном сыне.
– Не пугай бабу мужчиной! – возразила ему жен­щина. – Она для него нарождалась и хорошо знает последствия добрых связей.
– Я не пугаю, а хочу, чтоб озабоченность партии за судьбу народа ты поняла и сделала правильный вывод. Неужели не понимаешь, что существование государ­ства становится под угрозой?
– Не прыкрывайся государством! – решительно пре­рвала она собеседника.
– Значит, заявление не напишешь? – утратив на­дежду на успех своей миссии, спросил Аникин.
– Я за водой собралась, – в ответ сказала Варвара и за дверь проводила неудачливого агитатора.
ГЛАВА 9
Перестройка набирала обороты. Всерайонное совещание с руководителями предпри­ятий Лунёвым воспринято с огромным удовлетворени­ем.
С той минуты, когда устами руководителя района было заявлено об упразднении планирования и статис­тической отчётности, Лунёв почувствовал огромное об­легчение. С его плеч свалился груз, который ему ста­новилось нести не по силам. Его подстерегала опас­ность ареста, вызванная тем, что невыполнение плана производства сельскохозяйственной продукции маски­ровалось приписками, создававшими видимость благо­получия в совхозе, а значит, в районе, области, и в целом в стране. Но от бумажных успехов не полнились закрома родины, в магазинах сокращались фонды, воз­растали очереди, снижался жизненный уровень. За­нимаясь очковтирательством, не о благах крестьянина заботился Лунёв. Он думал о сохранении за собой пре­стижной должности, и ради достижения поставленной цели шёл на постыдный обман. Он обманывал район, область, Москву, и на каждой ступеньке управления государством чиновники старались не замечать совер­шаемые приписки. И всё же Лунёв понимал, что вся­кое преступление, даже при счастливом начале, имеет печальный конец. А крайним в порочной карусели неконтролируемых приписок он видел себя, и оттого страх уголовного преступления сопровождает его всю­ду. Он давил на Лунёва во время работы, сна и даже в минуты интимных связей с Ольгой. Боязнь оказаться в камере предварительного заключения его не покида­ла ни на минуту. Для облегчения душевных страда­ний он всё чаще прибегал к повышенной дозе спирт­ного. Пребывая в хмельном угаре, он ощущал рас­слабленность, но абсолютного исчезновения страха не происходило даже в часы неконтролируемого запоя. Отмена планирования, по его мнению, приписки дела­ла бессмысленными, а, стало быть, дамоклов меч уго­ловной ответственности переставал висеть над его го­ловой. Задумываясь над желанной для себя перспек­тивой, Лунёв, при первой возможности, откажется от социалистических принципов, которые своим подчинён­ным навязчиво пропагандировали многие годы. К тому же, он верил, что низкая производительность труда в совхозе обусловлена тотальным контролем со стороны районного комитета партии за его деятельностью и от­сутствием самостоятельности в выборе методов управ­ления совхозом. Но отвергая контроль за собой, он ос­тавался приверженцем надсмотра за деятельностью руководителей нижестоящих подразделений, так как в предоставлении им самостоятельности усматривал опасный для себя, а значит, и для страны, путь прояв­ления анархии. С важного заседания на автомобиле он возвращался с двойственными чувствами. С одной сто­роны, пребывал под влиянием радости, которой наме­рен сегодня же поделиться со своими подчинёнными, и оттого старался как можно быстрее приехать в ху­тор, но в то же время в просторном салоне он ощущал стеснённость, со времени утренней поездки в автомобиле ничто не изменилось, даже заднее сиденье осво­бождено от мясного подарка, великодушно сделанного управляющему госбанком, но всё это время на него непрерывно давила неосязаемая стеснённость, он опу­стил галстук, на белой сорочке расстегнул верхнюю пуговку, но и от проделанных манипуляций с одеж­дой ему не становилось легче дышать, Иван Андрее­вич, неизменный водитель служебного автомобиля, ви­дел чрезмерное волнение шефа, и с намерением ока­зать ему помощь остановился и порекомендовал постоять на свежем воздухе, однако, заботливое пред­ложение водителя шефом было отвергнуто, он торопился на встречу с партийно-хозяйственным активом совхо­за, и потому приказал водителю безостановочно ехать домой. Сбитый с толку шофёр поехал дальше. Води­тель не знал, что физическое недомогание директора проявилось не состоянием здоровья, а чрезмерным вол­нением, вызванным предстоящей перспективой неза­висимого хозяйствования. И как ему было не волно­ваться – не радоваться, если теперь не райком партии, а лично он будет устанавливать, сколько и чего сеять, какое держать поголовье, сколько собственной продук­ции сдавать государству и сколько на колхозных рын­ках продавать за наличные деньги по высокой цене! Это, по мнению Лунёва, важные изменения, но глав­ную отдушину в дальнейшей работе он видел в избыт­ке рабочей силы. Плановое содержание скота провоци­ровало нехватку животноводов, вынуждало унижаться перед негодяями, просить их поработать недельку-другую. Отныне разговор с тунеядцами навсегда отпадал в область предания, так как в совхозе останется такое количество скота, на которое хватит рабочих, способ­ных трудиться круглые сутки. А пьяницы, горлопа­ны, хапуги уйдут к чертям на кулички! Аналогично сделает он и в растениеводстве. Механизаторами оста­вит тех, кто молча выполняет любое задание, кто рабо­тает в выходные и праздничные дни, не требует двой­ную оплату. Рассуждая о желанной перспективе, Лунёв заметил, когда они подъехали к понтонному мос­ту, от могучей реки повеяло приятной прохладой. Ввер­ху по течению раздался звучно протяжный гудок, к разводному мосту, соединявшему два берега Дона, при­ближалось речное судно. Оно ещё было на почтитель­ном расстоянии от переправы, но капитан заблаговре­менно предупредил работников моста о безостановоч­ном проходе теплохода с народно-хозяйственным грузом.
– Проезжай без остановки! – Лунёв приказал води­телю.
Иван послушно прибавил обороты двигателю, воз­росла скорость движения, но перед въездом на первый понтон опустился шлагбаум, взревел двигатель дежур­ного катера, забурлила из-под кормы судна пенистая вода, и разводная часть моста за катером поплыла по течению Дона.
Неумышленная задержка возмутила Лунёва, и он с набором непечатных терминов в вынужденной останов­ке обвинил водителя. Иван знал о предстоящем сове­щании с партийно-хозяйственным активом совхоза, на котором Лунёв предполагал рассказать подчинённым о новой организации труда, но за вынужденную стоян­ку своей вины не чувствовал, о чём напомнил директо­ру.
– Ты совести набрался оправдываться! – закричал на водителя Лунёв. – Хотя мог бы на пару минут рань­ше подъехать к мосту.
– Не мог даже на секунду, – на несправедливый упрёк шефа резко отреагировал Иван, – потому что, по вашему распоряжению, районному банкиру завозил мясо.
– Опять подсматриваешь! – напрягая голосовые связ­ки закричал директор.
– Рад бы не видать, – отговорился водитель, – но коровью ногу пришлось тащить в дом управляющего госбанком своими руками.
– Язык у тебя, как лопасти у ветряной мельницы! Не будешь держать его за зубами, пойдёшь работать скотником, а директора будет возить молчун.
– К скоту, так к скоту! – с признаками облегчения отозвался водитель.
Грубым окриком Лунёв приказал ему замолчать и, хлопнув дверкой, вышел из автомобиля. С минуту по­стоял, переваливаясь с ноги на ногу, затем прошёлся над берегом Дона и, не обнаружив успокоительного занятия, возвратился в салон.
Грузовое судно движется по акватории моста, в ана­логичном случае катер уже приводил в движение раз­водной отсек, но сегодня, по непонятной причине, с места не трогался. Лунёв с нетерпением ждал соеди­нения понтонов, нервничал, переживал, а катер оста­вался на месте. До его слуха донеслись протяжно-пре­рывистые гудки, вверху, по течению Дона, показалось второе судно. Тяжело груженный теплоход медленно приближался к понтонам. Очередное судно Лунёва окончательно вывело из терпения и он крепко выру­гался. Нецензурная брань прозвучала не адресно, но водитель предполагал, что за задержку автомашины Лунёв проклинает его, и решил в этот же день уйти на другую работу. Он знал технику, любил её и заботливо берёг автомашину, но работать с человеком, не при­знающим понятия совестливости, больше не мог ни одного часа.
Солнце соприкоснулось с горизонтом и стремитель­но начинало скрываться. Постепенно наступали сумер­ки, наконец-таки, мост сведён, и они переехали на правый берег Дона. Дорога ещё надёжно просматрива­лась, но было видно, что ехать придется в такое время суток, когда электроосвещение ещё не помогало, но езда без включённых фар уже затруднительна. Опыт­ный водитель не поругивал внешние условия, но пре­бывание в одном автомобиле с Лунёвым для него ста­новилось испытанием. О том, что уходить от директо­ра ему придётся, Иван предполагал ранее, но что сегодня наступит минута прощания он, безусловно, не думал. В дороге не обмолвившись ни единым словом, они подъехали к совхозной конторе и под флагшто­ком, развивающемся на лёгком ветру в честь передо­вой доярки, надоившей наибольшее количество моло­ка, остановились. Вокруг ни одного человека, даже сто­рож конторы не вышел поинтересоваться, кто на автомобиле приехал.
Водитель вытащил ключ зажигания, передал его директору, открыл дверку, вышел из автомобиля и, не попрощавшись, скрылся в вечерних сумерках. Вызыва­ющее поведение подчинённого ударило по высокомер­ному сознанию Лунёва. Привыкнув всем, без исключе­ния, диктовать свои условия, он получил моральную оплеуху от близкого человека, который за внеочеред­ную квартиру, по его мнению, обязан вечно благода­рить директора. Этого поступка Лунёв ему не простит и при первой возможности вместе с детьми выгонит из совхозной квартиры. Лунёв ощущал душевную боль, и для уравновешивания нервной системы решил употре­бить повышенную дозу спиртного. Он пересел на води­тельское место и поехал к тёще, где в любое время су­ток был загашник. Он остановился вблизи калитки, подошёл к порогу и через незавешенное окно увидел хлопочущую по дому хозяйку. Лунёв полюбовался её красивым лицом, вошёл в комнату и без предисловий попросил что-нибудь выпить.
– Зять на пориг, а тэща бэрэться за яйця! – на вне­запное появление желанного гостя украинским гово­ром отозвалась Маруся.
Её озорная улыбка и красивая внешность скраши­вали возраст, и незнакомому человеку трудно поверить, что супруга Лунёва является её дочерью. Красотой и прекрасной фигурой она привлекала мужчин, за что нередко получала занудные оскорбления.
– Присажуйся, сынку, – хозяйка обратилась к свое­му зятю, – покы я закусон приготовлю.
– А где отец? – с большой неохотой производя дорогое для каждого мужчины слово, спросил Лунёв.
Называя тестя отцом, он с такой натугой воспроизносил это слово, что нетрудно делался вывод о том, что близкие родственники не жалуют друг друга любовью, хотя о причине их разногласий не все догадывались.
– Хропыть, як боров, – с присущей язвительностью ответила тёща, – очи б мои на пьяныцю нэ дывылысь. На хвирми крадэ дёрку, миняе на «дымку», як хлющ, приползав до дому и спыть до самого утра.
– Пришёл конец этой дурачине! – своей новостью Лунёв попытался поделиться с заботливой хозяйкой, но хлопочущая над приготовлением ужина Маруся его словам не придала значения. Она знала, что каждого пьяницу приказом директора переводили с одной ра­боты на другую, но от этого число алкоголиков не уменьшалось, так было всегда и, по её мнению, так будет потом. Почувствовав утраченный интерес к свое­му рассказу, Лунёв замолчал.
Вскоре яичница с салом заскворчала на обеденном столе. С бутылкой крепкого самогона хозяйка вышла из второй комнаты, присела напротив зятя и, подстав­ляя гостю бутылку, попросила наполнить оба стакана. Не заставляя себя уговаривать, Лунев до краёв напол­нил двухсотграммовые стаканы и, подавая один из них близкой родственнице, предложил выпить всё без ос­татка. Маруся при удобном случае от рюмки-другой не привыкла отказываться, однако, предложенную зятем дозу не употребляла и оттого почувствовала растерян­ность.
– Выпивай, мать, – потребовал Лунёв, – где наше не пропадало.
– Як зятю нэ уважить! – проговорила хозяйка и, стукнувшись с гостем стаканами, принялась отпивать содержимое.
Процесс употребления самогона ей поддавался с трудом, но под усиленным подбадриванием зятя тёща осилила повышенную дозу спиртного и немедленно начала закусывать горячей яичницей. Через считан­ные минуты алкоголь начал воздействовать на организм женщины. Плохо контролируя свои поступки, она подсовывала зятю различные закуски, намеренно или ненамеренно, показывая ему полуобнаженную, извергающуюся привлекательную упругость груди, и вскоре села с ним рядом. Лунёв взбудоражен, неудер­жимое желание сблизиться с тёщей довлело над ним, и он вторично наполнил фужеры, но содержимого бу­тылки не хватило, Лунёв пустую посуду показал хо­зяйке. Реакция изрядно захмелевшей женщины ока­залась мгновенной, с намерением принести вторую бу­тылку Маруся, желая как можно быстрее подняться на ноги, опёрлась рукой о колени зятя и ненамеренно ладонью соприкоснулась с возбуждённым его членом, Лунёв молниеносно своей рукой придавил ладонь жен­щины и изучающим взглядом посмотрел ей в лицо. Маруся не только не вырывала свою руку, а даже пе­риодическим прикосновением зажимала головку чле­на, словно в её руках находился не половой орган близ­кого родственника, а надувная детская игрушка. Эти­ми движениями руки она окончательно вывела зятя из терпения, и он, теряя самообладание, попросил её лечь и омерзительно сморщился, он не знал, как поведёт себя близкая родственница, но на своём члене усилен­но придерживал её ладонь, и оправданно волновался. А когда тёща, подобно вымени высокоудойной коровы ладонью правой руки начала сжимать его половой член, зять не выдержал дальнейшего испытания и пореко­мендовал ей ложиться в постель.
– А гриха нам нэ будэ, – неожиданно спросила Ма­руся, – якой-ныякой, а матэрью тоби довожусь.
– Не будет, – просовывая свою ладонь между широ­ко расставленных ног тёщи, уверенно отозвался Лу­нёв.
Как голодные собаки в выброшенную кость, они вцепились в половые органы друг друга, и понимали, чем комедия завершится, но не предпринимали по­пытки подняться из-за стола, лечь на кровать и при­ступить к завершающему этапу неудержимых действий. Наконец, утратив над собой контроль, Маруся поднялась со стула, по-прежнему придерживая в руке половой член затя, медленно пошла к кровати.
– Ты тестю не скажешь? – вваливаясь между ног тещи спросил Лунёв.
– Чи ты здурив? – до боли любовным голосом отве­тила Мару-ся. – Як бы за всих балакала, то голова за­живать нэ успивала б. Вин пьяный, а мэни хоть на стинку залазий! Лунёв расстегнул ремень, с большого живота приспустил брюки, головку члена направил во влагалище, придавил телом, но член вытеснился нару­жу. Он повторил уже проделанную операцию, но во влагалище член не углубился: как неопытный юнец, он стыдился своего неумения, усиленно повторял по­пытку, но головка вновь и вновь вытеснялась влагали­щем. Он возбужден, вот-вот заизвергается сперма, а вставить член во влагалище не может. Догадавшись, что с таким расположением женского полового органа он сталкивается впервые, Маруся одновременно обе ноги положила на его плечи, и в ту же секунду влагалище всасывает член растерявшегося мужчины. Лунёв ус­пел совершить несколько погружений, когда пульси­рующими потоками против его воли начала извергать­ся сперма, он плотнее соприкоснулся своим телом с половыми губами женщины, тяжело задышал и при­остановил движение.
– Воды-ы-ы! – требовательным тоном проговорила женщина.
Не понимая, что могло случиться, Лунев ради удов­летворения внезапно возникших потребностей в воде тещи сделал попытку подняться с кровати, но женщи­на, ощутив, как из ее влагалища начал выходить поло­вой орган зятя, судорожно прижала его шею своими ногами и с большей настойчивостью крикнула: – Воды-ы-ы! Тилом воды!
Лунёв догадался, чего добивается теща, и с нелегко дававшимися усилиями начал совершать возвратно-по­ступательные движения. Наконец-таки, утратившим упругость членом удовлетворил физиологическую по­требность женщины, и Маруся, издавая нехарактер­ные стоны тяжело задышала. Лунёв чувствовал, как ее тело вздрагивает, но всё это время он оставался на ней. Наконец она успокоилась, с плеч зятя опустила обна­женные ноги, руками, прижала его к своей груди и затяжным поцелуем всосалась в его узкие губы. Этим жестом теща благодарила зятя за половую отдушину, подаренную ей после большого перерыва.
– Горячая ты, – удовлетворенный состоявшейся бли­зостью, виновато отозвался Лунёв, – слабачку с тобой непросто справиться.
– А ты нэ воюй з бабой, – захохотала Маруся, – а улаштовывай, поки в оби дырки нэ засопыть.
– Ты горячая, – повторил Лунев, – а дочка холодная.
– Тоби в нэй не ночувать, – вступилась за свое чадо мамаша, –
а от краткотечной блызости и в прохладной нэ закашляешь.
Во второй комнате заворочался хозяин. Понимая, что с минуты на минуту он поднимется и пойдет в туалет, Маруся подала супругу поганое ведро, а пока он справлял малую нужду, зятя проводила во двор и тепло попрощалась.
 ГЛАВА 10
Лунев проснулся, посмотрел на супругу и, не обна­ружив ничего необычного в ее поведении, успокоился, мысль о близости с тещей его не покидала ни на мину­ту Он осмотрелся вокруг. На прикроватной тумбочке лежали отглаженные брюки, чистая сорочка с галсту­ком. Предположив, что жена о его связи не догадыва­ется повеселел и бодро поднялся с постели. Со двора донесся утренний крик петуха. Певчая птица с пре­дупреждением о наступлении нового дня запоздала, но разноголосьем способствовала доброму настроению.
Он оделся, лицо и прочее тело обильно полил одеколо­ном, выпил чашку крепкого кофе и вышел из комна­ты. Половой контакт с женщиной без мучительного предохранения вызвал приятные воспоминания. С же­ланными мыслями он прошел треть расстояния, ниче­го не замечая вокруг.
Из-за вершин высокорослых деревьев на левом бе­регу Дона отчетливо просматривался горизонт, привлек­ший его внимание, и он неосознанно устранился от воспоминаний. Из-за горизонта показался полукруг неяркого, прохладного диска солнца. От верхушек де­ревьев дневное светило оторвалось и, будто футболь­ный мяч, ударенный крепкой ногой спортсмена, стре­мительно полетело вверх. В отличие от мяча, солнце оторвавшись от горизонта, не­слось в безбрежную даль.
Расстояние от дома до кабинета не превышало од­ного километра. Но хождение по безымянной улице ему преподносило немало всевозможных новшеств. Особый интерес доставлял многоквартирный дом, по­строенный в годы «хрущевской оттепели», когда пер­вая страна победившего социализма готовилась пере­шагнуть ступень очередной экономической формации и собиралась жить в коммунизме. Дом как дом, с шес­тнадцатью просторными квартирами, отвечал потреб­ностям жителя в коммунизме, где нет подсобного хо­зяйства, и каждой семье предоставлено право бесплат­но пользоваться общественной столовой в любое время и в необходимых количествах. Но до светлого будуще­го предстояло дожить, а пока эксплуатация квартир без центрального отопления и канализации, без воды и туалета жильцам доставляла большие неудобства. Единственный туалет во дворе быт владельцам квар­тир делал испытанием, длинная очередь возле покосившейся двери деревянного строения на два объеди­ненных очка при расстройстве желудка создавала пред­посылки пользования им одновременно людьми различного пола. Утренние очереди – явление привыч­ное, и они напоминали жильцам о неизменном образе жизни советского человека, которому предначертано стоять не только в мучительных очередях магазинов, но и в туалете. Лунёв степенно проходил мимо маю­щихся в унизительной сутолоке рабочих совхоза и, внутренне улыбнувшись, пошел к совхозной конторе. На открытой веранде общественного здания по сложив­шейся привычке глянул по сторонам и удовлетворен­ный своим положением зашел в кабинет. Причесал слегка побелевшую, но густую шевелюру, сел на ди­ректорское кресло и пальцем правой руки надавил на кнопку прямой связи, в ту же секунду в кабинете глав­ного бухгалтера раздался звонок, Веремейчик, подоб­но Ваньке-встаньке, вскочил со своего места и устре­мился к директору. Он шел быстро, будто впереди бу­шевало огненное пламя и от его ускоренного шага зависело спасение близких ему людей. Веремейчик вошел в кабинет, приветливо поздоровался, положил на его рабочий стол книгу телефонограмм и вновь по­здоровался.
– Мы, кажется, поприветствовали друг друга, – яз­вительно заметил Лунёв.
За излишнюю рассеянность Веремейчик расплатился покраснением, но промолчал. Унижающее достоинство поведение немолодого человека в сознании директора вызывало отвращение, но чиновник этого не замечал. Он навязчиво зачитывал распоряжения из вышестоя­щих организаций, видел безразличие к этому Лунева, который почему-то не слушал его и даже не вёл запи­си в рабочей тетради. Пересказав всю информацию, бухгалтер затаил дыхание. Лунёв отвел взгляд от сво­ей писанины, в которой некоторые слова не понимал сам, одновременно обеими руками со своей переноси­цы снял очки, положил их на стол, носовым платком протер глаза, в него же шумно высморкался и про­странно заговорил о мотивах экстренного совещания при директоре. Подробный рассказ Лунёва Веремейчик слушал с вниманием, но отмену планирования и передачу всей полноты власти в руки экономически необразованного руководителя благом для совхоза не считал. Его убеждения основаны на том, что волевое сокращение посевных площадей насквозь пронижет хо­зяйственно-финансовую деятельность совхоза и не ос­тановится на желаемых параметрах. Добровольный от­каз от дальнейшей обработки малопродуктивных по­лей, по мнению Веремейчика, сократит производство кормов, а сокращение кормов уменьшит поголовье ско­та, в этом опытный счетовод уверен, но, зная самолю­бивый характер директора, ни возражать, ни высказы­вать свою точку зрения не решался.
– Какая жизнь наступит! – Лунёв восторженно об­ратился к бухгалтеру. – С этого дня все работы в совхо­зе планирую я, и никто не сможет мне помешать.
Слушая директора, Веремейчик вспомнил время, когда волей обстоятельств оказавшись на руководящей должности без соответствующего образования, Лунёв задумался о дипломе. Но для учебы в сельскохозяй­ственном институте не было знаний, и он, при содей­ствии первого секретаря, окончил высшую партийную школу, где изучал историю партии, биографию Лени­на и научный коммунизм. Безусловно, гуманитарные науки расширяли кругозор, и этих знаний, пожалуй, хватало руководителю совхоза, работающему под дик­товку районных властей. Они определяли все парамет­ры хозяйственно-финансовой деятельности, не позво­ляя ни на йоту отступать ни от одного пункта. Имея волевой характер, Лунёв отвечал требованиям советс­кого способа хозяйствования, так как мог заставить работать в выходные и праздничные дни, не произво­дя дополнительную оплату. Но с передачей всех функ­ций управления совхозом в руки экономически нео­бразованного руководителя, надеяться на процветание хозяйства Веремейчик не мог.
– Ну так что, покажем кузькину мать, как говари­вал в свое время Хрущев? – обратился Лунев к бухгалтеру. – Работоспособности нам не занимать, знаний тоже, остается вспомнить крылатое выражение Гене­рального секретаря: «За работу, товарищи!».
– Должность Генерального секретаря ЦК КПСС вве­дена после освобождения Н.С. Хрущева от своих по­стов, – поправил директора Веремейчик.
Лунёв не терпел замечаний в свой адрес вообще, а в беседе на политическую тему, где считал себя профес­сором, особенно, и в другом случае непременно отреа­гировал бы хамством на замечание подчиненного, но сегодня озадаченный важным совещанием великодушно милует трусливого бухгалтера, ибо намерен быстрее по­встречаться с партийно-хозяйственным активом совхо­за, чтобы рассказать о новой организации труда. Лунев дал Веремейчику двадцать минут на сбор руководите­лей и попросил не задерживаться.
Точно в назначенное время многочисленный состав начальников во главе с главным бухгалтером вошел в кабинет директора. Лунёв поздоровался со всеми и, не теряя попусту времени, воодушевленно заговорил об упразднении планирования, особый акцент сделал на том, что теперь ему предоставлено право определять, сколько, каких культур сеять и какое держать поголо­вье сельскохозяйственных животных. Затем обратился с просьбой к желающим высказать свою точку зрения по данной проблеме. Все молчали, недобровольных ора­торов директор поднимал, давал наводящие вопросы, но получал невнятные ответы. Создавалось впечатле­ние, что выступающие или не понимали, о чем спра­шивает их Лунёв, или, желая угодить директору, гово­рили общими фразами, из которых ничего невозмож­но было понять. Лунёву надоела невнятная фразеология, и он, усадив последнего оратора, обратился к участни­кам совещания:
– Товарищи! – воодушевленно произнес Лунёв. – Выслушал я ваш лепет, в котором не прозвучало дель­ного предложения, и подумал, что демократия, о кото­рой без конца напоминала наша печать, возможно, хороша, но не для нашей страны. Казаки привыкли ра­ботать из-под палки и от этой традиции нельзя отсту­пать, если хотим сохранить совхоз в исторически сло­жившихся границах. Итак, слушайте и запоминайте, о чем буду говорить я. Вы знаете, что на значительной части супесчаных полей мы получали низкие урожаи зерновых культур. А теперь, когда государство нам вручило мандат полноправных хозяев, настала пора от дальнейшей обработки супесков отказаться и сосредо­точить основную деятельность на черноземах. Но и это не всё, товарищи, – продолжал воодушевленно гово­рить Лунёв, – у нас низкопродуктивное молочное ста­до, а довольствоваться двумя литрами молока от фу­ражной коровы мы не имеем права. Какой выход, то­варищи? – вновь обратился директор к участникам совещания затасканным термином, и, не дожидаясь реакции продолжил: – Непродуктивные земли прекра­щаем обрабатывать с сегодняшнего дня, а низкоудой­ных коров постепенно забьем на мясо. Других мнений не может быть, товарищи, и я не сомневаюсь, что мое предложение будет вами поддержано, и больше того, одобрено. Лунёв не надеялся услышать иную точку зре­ния и приготовился записать проект решения, но воп­реки его предположениям поднялся главный агроном совхоза Волов и с присущей ему скромностью попро­сил из одной крайности не бросаться в другую. Отка­зом от обработки значительной части сельскохозяй­ственных угодий совхоз, по его мнению, обрекается на недополучение кормов. Возразил главный агроном и против забоя дойного стада, так как основную причи­ну низкого надоя молока видел не в коровах, а в недо­статочной кормовой базе, которую можно обогатить за счет супесчаных площадей.
– Бог свое, а черт свое, – возмутился директор, – нам впервые предоставлено право сократить объемы работ до оптимальных значений и трудиться не ради выполнения социалистических обязательств, спущен­ных свыше, а для производства натуральной продукции. Разве ты, товарищ Волов, не знаешь, что мы для выполнения нереальных планов приписывали несуще­ствующие показатели, приписывали молоко, мясо, фрукты, овощи. Приписывали для того, чтобы райком партии нас не ругал, а нередко и заносил на районную «Доску почета». Создается впечатление, что ты тоску­ешь по бессмысленным припискам и не хочешь с ними распрощаться сегодня.
– По припискам я не тоскую, ибо не понимал прежде и не понимаю теперь идеологов этой вакханалии. Но сегодня мы говорим о новой организации труда и от обсуждения данного вопроса не следует уклоняться. Так вот, мне не понятен термин «оптимальный размер совхоза». При существующих земельных угодьях, зак­репленных за нашим хозяйством, кто и по каким па­раметрам будет устанавливать оптимальные размеры обрабатываемых площадей? Неужели вам не понятно, что сокращение посевов спровоцирует сокращение про­изводства кормов, а сокращение кормов повлияет на уменьшение поголовья. И эту взаимосвязь невозможно остановить. Главная беда наступит потом, когда за со­кращением поголовья сократится товарность животно­водческой продукции, а товарность обернется малым поступлением денег, без чего невозможно купить го­рючее, запчасти, технику. Всё это приведет к даль­нейшему сокращению посевов.
– Садись, Владимир Иванович, – прерывает выступ­ление главного агронома Лунёв, – за пять лет учебы в институте ничему тебя не научили. Горючее, запас­ные части, новую технику мы по-прежнему будем по­лучать централизованно за счет государства.
– В отличие от высшей партийной школы в инсти­туте студента приучали навыкам думать, – на униже­ние директора отозвался Волов, – и мне непонятно, где при всеобщем хозрасчете государство возьмет деньги на оплату стоимости сельскохозяйственной техники и горючесмазочных материалов? В плановой системе го­сударство кредитовало совхозы до тех пор, пока полубесплатно забирало нашу продукцию, а теперь хлеб, молоко, мясо вы собираетесь продавать на рынке за наличные деньги.
– Кто еще так думает? – обратился Лунёв к участ­никам совещания.
В ответ на обращение директора последовало томи­тельное молчание.
– Я полагаю, Владимир Иванович, что в новых экономических условиях ты работать не способен. Поищи-ка другое место, где распахивают су­пески и доят от фуражной коровы литр молока. Выс­казывайте свои точки зрения, товарищи, – к участни­кам совещания вторично обратился Лунёв.
– Я уже высказал, – с негодованием отозвался Во­лов.
– Ты не вписываешься в новую струю социалисти­ческого хозяйствования, – на реплику главного агро­нома отозвался Лунёв, – пиши заявление и иди туда, где пашут солончаки и доят по одному литру снятого молока.
Волов слышал директора, но не понимал о чем го­ворил шеф. Причем помнил о его «университете», где изучал историю партии, но до этого дня не представ­лял уровня партийной школы. Волов понимал, что не все участники совещания разделяли точку зрения ди­ректора, но, чтоб не вызывать на себя его гнев, покор­но молчали. Он не оправдывал их, но все-таки пони­мал, и оттого не чувствовал себя одиноким, хотя кажу­щееся одиночество слишком условное, на которое ему нельзя полагаться. У него появился шум в ушах, пло­хо воспринимавший слова директора прежде, теперь перестал его слышать вовсе. Он сидел в одном ряду с товарищами по работе, которые во избежание гнева ди­ректора демонстративно отворачивали от него свои лица. Ему казалось, что с минуты на минуту они, как соба­чья свора, набросятся на него и будут рвать на мелкие части. Не считая возможным дальше пребывать в этой компании, он без разрешения директора поднялся и, нарушая сложившиеся порядки, вышел из кабинета. Большинством участников совещания поступок глав­ного агронома расцепился как из ряда вон выходящий случай. Многие в угоду директору завозмущались и с затаенным дыханием стали ждать реакцию Лунёва, чтоб безошибочно высказать свое отношение. Но вопреки их ожиданиям не знавший унизительной оплеухи преж­де Лунёв молчал. Немая сцена длилась минуту-другую Прошли десять минут томительного молчания, но мол­чал директор, и никто не осмеливался высказать свое отношение к поступку Волова.
– Будем работать в новых экономических условиях, – наконец произнес Лунёв и совещание объявил закры­тым.
Волов подошел к своему автомобилю и, решив ехать в районное управление сельского хозяйства, запустил двигатель. Двигатель работал, а он смотрел на Москвичёву Веру, дожидавшуюся автобуса, и не двигался с места. Они не безразличны друг другу, но при встре­чах оба умалчивали об этом, хотя расходиться в раз­личные стороны им становилось труднее и труднее.
– Вы не в район? – с признаком стеснительности спросила у него влюбленная девушка.
Волов понимал, что работники управления являют­ся ставленниками райкома партии и ему, конечно же, не помогут. Оттого-то ехать в райцентр не имело смыс­ла. Но в эти минуты, при работающем двигателе, он не знал, что делать дальше.
– Садитесь, – с чувством душевного облегчения на вопрос девушки ответил он.
Приглашая ее в салон своего автомобиля, он не на­деялся установить с нею близкие отношения, о кото­рых мечтал после того, когда впервые увидел в участ­ковой больнице, где она исполняла обязанности меди­цинской сестры. Но тогда подойти и объясниться в любви не мог не только потому, что между ними суще­ствовали возрастные различия, хотя и это ему не при­давало смелости, но значительно большим тормозом в установлении между ними любовных связей являлись его обязанности перед супругой и перед своими деть­ми. Но сегодня, как только желанный пассажир зах­лопнула дверку, он включил передачу, плавно отпус­тил муфту и, набирая обороты двигателя, стремитель­но помчался вперед. Во время езды Волов молчал. Не решалась заговорить первой и девушка. Создавалось впечатление, что поссорившиеся супруги едут разво­диться и разговаривать им не о чем. Но это впечатле­ние ошибочное. Он любил Веру. Любил безудержно, но обремененный семейными узами не решался по­дойти к ней и во всём признаться. Возможно, скрыт­ная тяга продолжалась бы дольше, но в эти минуты сил для умалчивания у него не было. Когда Вера ока­залась в автомобиле, его сознание стало неуправляе­мым, он попеременно то на дорогу, то на нее смотрел и пытался заговорить, но, будто не искушенный в лю­бовных связях юноша, не осмеливался объясниться в любви. Вера видела повышенное внимание к себе, ждала хоть какое-то слово, но влюбленный мужчина молчал. И ей нелегко было бороться со своими чувствами. Она понимала, что любовь с женатым мужчиной недопус­тима, что она не скрасит ей жизнь, но сделать с собой ничего не могла. С тяжело дававшимся молчанием они подъехали к спуску. Перед ними открылась панорама станицы с ровными улицами. В эти минуты они хотели бы развернуться обратно и безостановочно мчаться туда, где их никто не увидит. Не контролируя свои дей­ствия, Вера смотрела на Владимира и, казалось, запо­минала каждый штрих его лица, чтоб до блеска выб­ритые щеки, ровный нос, пронизывающие глаза, уг­рюмый, неулыбчивый взгляд, выражающий постоянное беспокойство и озабоченность, запомнить навсегда. Они непохожие, но связующая нить так притягивала их друг к другу, что разорвать ее невозможно. Перед пон­тонным мостом они развернулись и стремительно по­неслись в гору, перед их взором раскрылась панорама ухоженных полей соседнего совхоза. По земельным угодьям это хозяйство уступало привольненцам, но с тех пор, когда оно обрело титул семеноводческого, в лучшую сторону изменилась культура земледелия, осу­ществляемая под руководством опытного агронома Ива­нова Ивана. Наконец, бессмысленная гонка им надое­ла, морально уставший водитель вырулил к лесопосад­ке и за несколько сот метров от проселочной дороги остановился. В ту же минуту Вера отдалась в крепкие объятия Володи. Они не заметили наступления суме­рек, и не уследили, когда завершилась ночь. Рассвет наступал все явственней, а влюбленная пара, пребывая во власти знобящего тумана, из крепких объятий не отпускала друг друга. Над лесопосадкой нависали не дождевые тучи, они источали волны прохлады и вызы­вали на теле приятный озноб. В шестистах метрах от места длительной стоянки уже отчетливо просматри­валась накатанная дорога. С включенными подфарни­ками проехала первая автомашина. Кто и куда ехал, им все равно, в эти минуты они мечтали, чтобы пре­красная сказка, действующими лицами которой явля­ются они, никогда не кончалась. Но такое желание не бывает осуществимым. С наступлением рассвета они уедут от этой поляны, но куда и что будут делать по­том, не знали. Казалось, после обоюдной тяги друг к дружке, они, наконец-таки, соединили сердца, близко познакомились и теперь, как на ладони, видно, что делать дальше. Но в отношениях затенений не умень­шилось, чем явственней просматривалось лицо Воло­ди, тем больше она усматривала на нем тревогу и нео­пределенность. Она попыталась выяснить причину его неадекватного поведения, но он, не отозвавшись, сел за руль, запустил двигатель и поехал от места стоян­ки. С брезентового тента легкового «уазика» слетали остатки зеленой растительности. Володя увеличивал скорость и вскоре выехал на проселочную дорогу, ве­дущую в хутор Задонский. Дорога без ухабин, двига­тель работал равномерно. Автомобиль мчался на боль­шой скорости, ничто не способствовало экстренной ос­тановке, и вдруг водитель давит на педаль тормоза, завизжали тормозные накладки, резко снизилась ско­рость, автомобиль качнулся и, будто вкопанный в грунт, застыл на месте, Владимир над рулем склонил лицо. Его голова от нетерпимой боли идет кругом, состояние такое, будто эту ночь провел в непробудном пьянстве и, не опохмелившись, отправился на работу. В тревож­ном спокойствии они простояли не более минуты, но краткотечное время Вере показалось вечностью. Она не знала о причине экстренной остановки, но не реша­лась у него спрашивать. Наконец, впереди увидела пешехода. Не сворачивая с проезжей части дороги, навстречу им с посохом в руках шла сгорбленная ста­рушка, в которой тотчас узнала бывшую учительницу Марию Платоновну. Ее фамилию мало кто помнит, но хуторцы, и в особенности водители, знали, что по этой дороге ходит она ежедневно, но не ведает, что встре­тившемуся автомобилю следует уступать дорогу. Авто­мобилисты из-за предосторожности, а иные из-за ува­жения, останавливались и терпеливо ждали пока не­счастная женщина подойдет к водителю, постоит молчаливо, примет гостинец, если таковой подадут, и молча пойдет дальше. Следуя давней традиции, оста­новился Владимир и при работающем двигателе терпе­ливо дожидался, когда Мария Платоновна поравняется с автомобилем. Левую руку она придерживала на изог­нутой спине, а правой опиралась на до блеска отшли­фованный посох. Она не могла выправить спину, и даже в минуты кратковременной остановки пребывала в по­лусогнутой позе. В молодости Мария Платоновна с от­личием закончила исторический факультет Ростовско­го педагогического института. По рекомендации пре­подавателя Ефимовой Нины Федоровны могла бы продолжить обучение в аспирантуре, но городской жизни она предпочла сельскую и верила идеалам партии, прикладывала усилия к делу строительства коммунизма, с первых дней работы учителем заявила о себе как о грамотном специалисте народного образо­вания и как о бескомпромиссном общественнике. Кипучая деятельность молодого учителя замечена товари­щами по работе и ее избрали секретарем комсомольс­кой организации школы. На общественном посту рас­крылась принципиальность молодого учителя. Она всту­пилась за незаконно уволенного педагога и от директора школы потребовала отменить необоснованный приказ, ее темперамент тревожил руководителя школы и он искал компрометирующий материал для ее увольне­ния. Наконец, возможность избавиться от нарушителя спокойствия ему предоставилась. Учитель начальных классов Нефедова окрестила своего сына. В жизни об­щеобразовательных школ крещение – не великая но­вость. Соблюдали обряд крещения многие педагоги, но проводили его тайно, не предавали широкой огласке. Нефедова, в отличие от подруг по работе, обряд креще­ния провела не на конспиративной квартире, а в мо­литвенном доме, о чем стало известно райкому партии. И реакция оказалась незамедлительной. Собралось эк­стренное заседание отдела пропаганды и агитации рай­онного комитета партии с участием секретарей парт­комов и педагогического актива района.
– Товарищи! – открывая заседание отдела, к при­сутствующим обратилась секретарь райкома по идео­логии Щепелева. – В Привольненской школе произо­шел из ряда вон выходящий случай. Комсомолка, мо­лодая учительница, перекрестила своего ребенка. Нам известны случаи, когда несознательные родители про­водили крещение детей тайно. В отличие от своих под­руг по работе, учительница Нефедова перекрестила ре­бенка открыто, тем самым сделала вызов общественно­сти района. Чему научит детей эта горе-учительница? Партия не намерена мириться с таким преподавателем и я, как секретарь райкома, требую от районного отде­ла народного образования освободить Нефедову от за­нимаемой должности.
– Увольнять учителя Нефедову вы не имеете права, – секретарю райкома возразила Мария Платоновна, – со­роковая статья Конституции СССР провозглашает право всех граждан страны на свободу вероисповедания. А Нефедова не нарушала закон, поступила согласно сво­им убеждениям.
– Эта статья касается рядовых рабочих, – возразила ей директор Ежовской школы Козлова, – а Нефедова пропагандист идей партии, и потому не вправе нару­шать ее установки.
– Уважаемые коллеги! – обратилась к педагогам рай­она Мария Платоновна. – Обратите внимание на рас­суждение директора школы. Ей не только нельзя дове­рять руководство педагогическим коллективом, а её по­ганой метлой из системы народного образования надо бы вымести.
– Товарищ Козлова – член райкома партии, – к сло­воохотливой защитнице обратилась Щепелева, – и мы не позволим незаслуженно оскорблять достойного ком­муниста.
– Если интеллектуально-ущербная гражданка – луч­ший коммунист, – секретарю райкома возразила Ма­рия Платоновна, – то нетрудно представить худших. В такой партийной организации я состоять не хотела бы.
Смелое высказывание своей точки зрения аппаратники из районного комитета партии Марии Платоновне не простили. Как враг народа попала в заключение, где подвергалась мучительным допросам и издеватель­ствам. А когда власти убедились, что волевую женщи­ну сломить не удастся, поместили в психиатрическую лечебницу. Не тренированный на человеконенавист­нических интригах ее организм сатанинского давле­ния не выдержал и надломился. С тех пор несчастная женщина, лишенная рассудка, ходит и от остановив­шихся водителей принимает недорогие подарки.
– Что ведет ее по этой дороге? – с непонятным, но в то же время сложным вопросом обратилась Вера к во­дителю.
На ее обращение Владимир не отозвался. Он мол­чал не только потому, что говорить о бывшей учитель­нице ему не хотелось. В большей мере он руководствовался тем, что в эти минуты едет по одной с ней дороге без какой бы то ни было цели. Едет, но не знает куда и где остановится. Вера неотрывно смотрела на него, но больше не повторяла вопрос. Она любовалась его мужс­кой красотой, не нуждающейся ни в модной одежде, ни в современной прическе, ни в особом ухаживании за женщиной. Это украшало мужчину, создавало ауру привлекательности, но привлекательность Владимира Вера воспринимала другими проявлениями, которым сама не находила простых объяснений. Его несгибае­мость и железная воля, сочетаемые с аналитическим умом, создали такую притягательную силу, против ко­торой устоять не могла. При этом не понимала, отчего волевой мужчина оставался под влиянием странных обстоятельств и не видел разумного выхода. Рассужде­ния молодой женщины упрощались незнанием мате­ринских чувств, и оттого в основу отношений с ним вкладывала любовь.
Поравнявшись с автомобилем, Мария Платоновна остановилась. Через открытую дверку посмотрела в са­лон, но не обмолвилась ни одной фразой. Обиженная судьбой женщина непонимающий взгляд сосредоточи­ла на водителе и молча ждала подаяния. Владимир не предложил желаемого гостинца. В другой раз он не­пременно проявит великодушие, но сегодня у него нет ничего. Мария Платоновна постояла минуту, может быть, две, и, не дождавшись подарка, осуждающе по­смотрела на мужчину, повернулась по ходу и мучи­тельной походкой зашагала по небойкой дороге. Вла­димир вышел из автомашины, посмотрел ей вслед и, будто сожалея о неподанной милостыни, непроиз­вольно почесал затылок. Уже не слышны ее шаги, а она, опираясь на посох, идет и идет, будто впереди ее ожидала встреча с близкими людьми. Сгорбившуюся женщину едва видно, а он все смотрел ей вслед, будто на важное задание провожал близкого человека, с ко­торым не суждено встретиться. Когда Мария Плато­новна скрылась, он неторопливо возвратился в салон и, не обмолвившись ни одним словом, поехал дальше. Они с бывшей учительницей движутся в противопо­ложные направления и, кажется, что встретились слу­чайно и ничего общего между ними нет. Однако, нео­сознанно увеличивая между собой расстояние, ученик с бывшей учительницей поторапливались каждый в своем направлении, но не видели ориентира.
ГЛАВА 11
Завершив беседу с несговорчивой хозяйкой кварти­ры, Аникин вышел за пределы ее усадьбы и в трех шагах от покосившейся калитки остановился. Он не сомневался, что невыполнение задания первого секре­таря райкома партии непременно завершится его от­ставкой, а терять должность ему не хотелось, да и как хотеть, если за увольнением последует ненавистный с детства физический труд в команде рабочих совхоза, которых то за пьянку в рабочее время, то за кражу зерна, то за мелкое хулиганство строго наказывал. Об этом они при первой ссоре, конечно же, вспомнят и каким-то образом постараются мстить. Его мысль рабо­тала на пределе, а из создавшегося положения выход не видел. Калитка, пристроенная с помощью вязаль­ной проволоки к подгнившей вербе, под воздействием ветра издавала занудные скрипы, проявлялся скрежет. Неодушевленная частица имущества передовой дояр­ки как бы продолжала неприглядное действо хозяйки. Одолеваемый нежеланием оказаться в ряду бесправ­ных советских рабочих, Аникин мысленно искал сго­ворчивого человека, который, не взирая на авторитет Зорина, мог бы подписать на него донос, и вспомнил судьбу братьев Поздняковых. Старший, Василий, со­вершил преступление, меньший, Константин его скры­вал от наказания, а средний, Леон, предал Василия, и после суда «тройки» участвовал в расстреле. Но за ук­рывательство «врага народа» Константин каким-то образом избежал наказания. Этот случай милиционер ре­шил использовать для шантажа, с помощью чего зас­тавить Константина подписать донос на Зорина. Под впечатлением неожиданной находки участковый бол­тающуюся под дуновением ветра калитку оставил от­крытой и быстро зашагал к Позднякову.
Усадьба предполагаемого собеседника расположена на другом конце хутора, возле кладбища. Теперь не­возможно установить, как произошло это соседство. Одни говорили, что далекий предок добровольно облю­бовал пустырь вблизи скорбного места и построил са­манную связь, другие утверждали, что с годами, рас­ширяясь, кладбище придвинулось к одинокой усадьбе и состоялось непреднамеренное соседство. Устанавли­вать истину, и уже тем более входить во двор Поздня­кова, окруженный могилами, Аникину не хотелось, причин тому немало, главная из которых – животный страх перед покойниками, вселившийся в детское со­знание во время похорон утопленника. Но, поскольку другого варианта не было, Аникин, преодолевая жи­вотный страх, идет к пожилому мужчине, с которым надеялся найти согласованное решение.
Соседство с кладбищем с некоторых пор беспокои­ло и хозяина одинокой усадьбы. В отличие от участко­вого, жизнь вблизи могилок его устраивала. Но удов­летворенность странным соседством внезапно прерва­лась из-за чрезмерного его трудолюбия. Воспитанный на добрых казачьих традициях, Константин Петрович, не щадя сил и здоровья, днями работал на обществен­ном производстве, а вечерами обустраивал личное хо­зяйство. В один из вечеров, работая топором и ножов­кой, он услышал к себе обращение и повернулся к кладбищу. В тридцати шагах от себя увидел в белом одеянии статую, напоминающую фигуру человека. Ста­туя скорбным голосом просила избавить мертвецов от ночного гомона и создать им в темное время суток по­кой. Высказав просьбу, привидение начало медленно удаляться в заросли и в ночных сумерках растворилось. Суеверный от рождения хозяин из крепких рук уронил на ногу топор, но под влиянием испуга не ус­лышал ранения. Он попытался побежать в дом, но ноги в одно мгновенье размягчились и не только идти, а даже держать тело оказались не в состоянии. Он пре­бывал в полусогнутой позе, будто бегун, приготовив­шийся к старту. И все это время смотрел в то место, где только что стояло привидение. Его супруга уже давно не слышала стук топора, и с желанием узнать причину внезапного затишья вышла на порог и обра­тилась к мужу. Таинственной силой прижатый к зем­ле, он на голос Ирины не отозвался, зато в ту же се­кунду будто свалился с него неподъемный груз, он неожиданно выправился и побежал навстречу жене. В коридор, словно не замечая ее, молча вбежал, открыл дверь комнаты, а когда увидел свет керосиновой лам­пы, остановился. За мужем вошла Ирина и под впе­чатлением его странного поведения спросила:
– Что случилось?
– Связь перенесу в другой конец хутора, – на воп­рос Ирины ответил он.
– С чего бы это? – не понимая причину скороспело­го решения, допытывалась женщина. – Только что по­строил новый предбазник, оборудовал поветку и бу­дешь ломать?
– Перенесу, и точка! – решительно подтвердил Кон­стантин, по-прежнему не объясняя причину кардиналь­ного решения.
– Саманную связь перенести невозможно, – внуша­ла ему непонимающая супруга, – от самана останется куча ненужной глины, если решишься ломать.
– Выпишу деловой лес и в другом кутке построю новую ха-
ту, – уже спокойнее заговорил Константин. Говорил он настойчиво, и Ирина знала, что от своего решения не отступит.
Однако из-за отсутствия денег скороспелый план переноса дома с подсобными помещениями в другой куток хутора сам собой задержался, но с наступлением сумерок он свертывал хозяйственные дела, в инст­рументальный ящик укладывал топор, молоток, вхо­дил в дом, ужинал и укладывался спать. Оставаясь единственным соседом таинственных могилок, Констан­тин успокаивал себя тем, что между оградой кладбища и плетнем его усадьбы существовало пятиметровое про­странство, по которому, по его мнению, он соседствует не с кладбищем, и этим себя успокаивал.
Аникин подошел к усадьбе Константина Петрови­ча и остановился. В отличие от покосившейся вереи Прокудиной Варвары, ограда обширной усадьбы По­зднякова выглядела добротной. Привлекательным ви­дом плетень, даже незнакомому человеку, напоминал о проживании работящего хозяина. К тщательно обра­ботанной дубовой верее при помощи металлических колец от шин списанной брички надежно крепилась дверка, сплетенная частоколом. Аналогично привяза­ны к дубовым столбам въездные ворота. Под воротами остатки не примятой растительности напоминали, что ворота давненько не открывались и въезд через них не производился. Входная калитка от самопроизвольного открытия фиксировалась кольцом, сделанным из ров­ного хвороста, участковый на верее приподнял стопор­ное кольцо, открыл калитку, издавшую тягуче-протяж­ный скрип, и по наторенной стежке зашагал к вход­ной двери старинной связи. Скрип калитки будто бы пробудил дворового пса, избавившийся от беззаботной дремоты кобель выскочил из плетеной будки и, натя­гивая бесконечно повторяющимися рывками цепь, на­бросился на незнакомого посетителя, злобное лаяние сопровождалось агрессивными бросками, от которых находил страх. Злая псина вынудила милиционера воз­вратиться назад. Отгородившись от озверевшей собаки плетеной калиткой, Аникин надеялся дождаться хозя­ина и за пределами его усадьбы поговорить с глазу на глаз. Он терпеливо ждал и не сомневался, что с мину­ты на минуту хозяин выйдет во двор, для приличия пробурчит на разъяренного пса, извинится за причиненные неудобства и сопроводит в комнату. Но прохо­дили за минутами минуты томительного ожидания, а входная дверь старой связи не открывалась. Метрах в пяти от участкового на плетень взлетел огромный пе­тух. Разноцветное оперение придавало птице такую красоту, что не обратить на него внимания Аникин не мог. На какое-то время он отвлекся от тревожной мыс­ли, вызванной затянувшимся ожиданием хозяина. Рас­пластанными крыльями петух похлопал по своему телу, поднатужился и, широко раскрывая загнутый к низу клюв, громко прокукарекал. В этот момент он казался величественным и независимым. Слушая протяжное пение, Аникин не мог понять, как могучую птицу в воздух подняли короткие крылья и удерживали на вер­шине плетня. Громким криком петух забил бессистемное лаяние собаки. Дворняжка на какое-то время перестала рваться и прекратила надоевший галдеж. Пе­тух из стороны в сторону повертел головой, словно при­влекая к себе внимание, вторично прокукарекал, сле­тел с плетня на землю и на положении полноправного хозяина вклинился в куриную стаю. Собака залаяла вновь. Она не бросалась с прежним остервенением, но по непрерывному лаянию хозяину нетрудно догадать­ся, что вблизи двора находятся посторонние люди. Ани­кин все еще ждал и надеялся, что хозяин видит его через незавешенное окно и что невидью появится на пороге вросшей в землю саманной связи, добродушно поздоровается и проведет вовнутрь своей хаты, но шли минуты утомительного ожидания, а Поздняков из свя­зи не выходил. Утратив терпенье, он вторично попы­тался пройти к порогу, но неуемная дворняжка, натя­гивая привязную цепь, зубами схватила за голенище его хромового сапога, ногу не повредила, но на голени­ще оставила рваный след. Участковый ударил пса но­гой в морду, от сильного удара собака завизжала и стре­мительно спряталась в будку. Оказавшись победите­лем, Аникин без стука вошел в комнату и увидел на кровати лежащего человека, с негодованием спросил:
– Почему не встречаешь гостей, Константин Петро­вич?
– Нет сил подниматься, – хрипловато-простужен­ным голосом отозвался хозяин.
Его небритое, измученное высокой температурой лицо было наполовину прикрыто ватным одеялом. Не­стираная постель,
ведро с нечистотами извергали затх­лую спертость и подталкивали нежданного гостя как можно скорее покинуть неуютную комнату, но неуем­ное желание добиться поставленной цели его вынуж­дало мириться с тлетворным запахом мочи и кала.
– Недомогаешь? – используя общепризнанное вы­ражение в качестве предлога для важного разговора, гость обратился в хозяину.
– С той поры, когда похоронил Ирину, занемог, – на вопрос участкового отозвался Поздняков, – шутка ли в таком возрасте оставаться одному. К этой беде привязалась простуда. Валится на дряхлый организм беда за бедой и конца им не видно.
Константин Петрович прервался на недосказанной мысли. На его глазах показалась влага. Аникин знал о смерти его супруги, наслышан и о гибели сына на фронтах Отечественной войны, но в эти минуты был озабочен не судьбой беспомощного старика, а личной карьерой, зависящей от письменного доноса на секре­таря парткома, без чего не удержаться на должности участкового. Он выстроил план разговора и собрался обратиться с первым вопросом, но неожиданно его пре­рвал хозяин квартиры:
– В голоде, в холоде растили детей, строили комму­низм, а от наших усилий пшик получился. Ни детей, ни коммунизма. Возможно, строили не то, а вероят­нее, конструктор ошибся. По его чертежам возведена кошмарная старость колхознику, а деться некуда.
– Насколько мне известно, – вмешался участковый, – в нашем хуторе существует совхоз.
– Существует, – повторил Поздняков, – удачное слово подобрано. Существует совхоз, а вместе с ним не живут, а существуют его рабочие. После войны работали бесплатно, надеялись пожить в коммунизме, а надеж­да моя обернулась поганым ведром и забывчивостью. Трудно понять, товарищ Аникин, во имя чего погиб мой сынок, во имя каких целей работал в колхозе за
трудодни?
Хозяин дома замолчал, а на его глазах выступили слезы. Беспомощный, он лежал во власти зловония, на пропитанной нечистотами постели, и ради избавления от мук мечтал о смерти. Положение старика участко­вому позволяло надеяться, что после своих слов согла­сится подписать донос на Зорина, и приступил к ис­полнению потаенного замысла.
– Партия, уважаемый Константин Петрович, – по­пытался к больному человеку втиснуться в доверие уча­стковый, – о ветеранах войны проявляет заботу, но без­различие Зорина к пожилым гражданам перечеркнуло ее усилия. Бюро районного комитета, –
лжет Аникин, – обязало меня навестить вас, поинтересоваться нужда­ми и оказать помощь. Через денек-другой наведается товарищ Мутилин, а первый секретарь с пустыми руками не
ходит.
– Первый секретарь больных коммунистов не наве­щает, а обо мне, беспартийном, и не подумает, – возра­зил участковому немолодой человек.
– Разве ты беспартийный? – удивился работник милиции. – А работал председателем колхоза.
– Работал, и работал неплохо, – подтвердил хозяин дома, – потому что дорога в партию брату «врага наро­да» была заказана, а дела в колхозе не ладились.
Неизысканной логикой припертый к стенке блюс­титель сохранности социалистической собственности решил, что дальнейшая ложь приведет к желательно­му результату, и он откровенно заговорил о цели свое­го прихода. Выслушав нежеланного посетителя, боль­ной покрылся коричневатым налетом, в привычном по­нимании покраснение на щеках не обозначалось, но изменение цвета щёк произошло от внезапного прили­ва застоявшейся крови.
– На честного коммуниста заставляешь писать кле­вету, – болезненным голосом возмутился больной.
– Зорин не коммунист, – прервал его работник ми­лиции, – за антипартийную деятельность бюро исклю­чило его из партии.
– Зорин без остатка отдавался своей работе, – реши­тельно возразил милиционеру хозяин, – и искренне отстаивал свои убеждения. А когда убедился, что из коммунистического рая не получилось ни х.., об этом честно сказал народу, и обратился к возрождению ка­зачьего образа жизни. А партийные чиновники, как черти ладана, испугались казаков и решили во что бы то ни стало это движение задушить в зародыше.
Больной пытался сказать, что заглушить набираю­щее инерцию казачье движение даже у всемогущего райкома партии не хватит сил, но сказать об этом не смог, и от бессилия демонстративно лицо повернул к стене. Убедившись, что план составления компромата срывается, Аникин, используя опыт прошлых лет, ра­ботавший без осечек, заговорил о брате Василии и о неблаговидной деятельности больного в спасении от ареста «врага народа». Не забыл поставить в пример третьего брата, Леона, выследившего Василия и при­нявшего участие в его расстреле.
– В отличие от брата Леона, преданного советской власти большевика, ты, Константин Петрович, скры­вал врага народа, а за свое преступление ускользнул от ответственности. Партия не забывает врагов и, несмот­ря на старческий возраст, призовет к ответу. Работни­ки МГБ с помощью среднего брата Леона
26 декабря 1932 года выследили Василия, а в феврале следующего года «тройкой» он присужден к расстрелу.
Об этом участковый напомнил больному, а как за сокрытие врага народа избежал наказания не знал, и нечистоплотным способом пытался выяснить.
– Вина Василия в том, – уклонился от ответа на вопрос участкового Константин Петрович, – что обси­женный мухами портрет Сталина он вынес из правления колхоза «Верный путь», где работал бухгалтером, и бросил на чердак этого дома, – не поворачиваясь к участковому уточнил Поздняков, – а куда его следова­ло девать, никто до сих пор не сказал.
На замечание хозяина хаты Аникин не отозвался. Он прекрасно знал, сколько портретов членов Полит­бюро валяется в запыленных углах советских учреж­дений, но до сего дня нет инструкции как с ними поступать после утраты приличного вида.
– Лично у тебя какая претензия к Зорину? – с нео­жиданным вопросом к милиционеру обратился старик.
– К секретарю парткома у меня претензий нет, – откровенно признался Аникин, – больше того, в зна­чительной мере должность участкового зависит от него и при желании он мог бы настоять на моем увольне­нии. Но Зорин моей оплошности не придал существен­ного значения и за это я ему благодарен. Но, возрож­дая казачество, Зорин партию отодвигает от управле­ния обществом, а без партии страна на клочки разорвется.
– Сам себя не обманывай, – на утверждение участ­кового отозвался хозяин, – ведь не веришь о чем гово­ришь, а все-таки говоришь. Стало быть, не напрасно в закрытых учреждениях милиционеров называют «мусорами». Видать, заслужили вы это звание, коли в угоду первому секретарю райкома партии собираешь грязь, чтоб вывалять в ней честного человека.
– Отец, говори, да не заговаривайся, – на повышен­ном тоне отозвался Аникин, – не то не посмотрим на твой возраст и припомним, как врага народа от закон­ного возмездия скрывал в камышах дальних озер.
– Твои усилия не увенчаются успехом, – с болью в сердце ответил хозяин, – времена теперь не сталинс­кие и даже не брежневские, теперь на дворе перестрой­ка, хотя что перестраивается, никому не понятно.
– Перестройку проводит партия, – уточнил мили­ционер, – а это значит, что власть в ее руках, и что своих врагов она скрутит в бараний рог, так что, Константин Петрович, по-хорошему не согласишься под­писаться под текстом, сделаешь принудительно.
– Уходи, чтоб глаза мои тебя не видели! – напрягая остаток физических сил, прошептал хозяин. – И с этим ко мне больше не обращайся.
Убедившись, что дальнейший разговор не даст же­лаемого результата, Аникин, не попрощавшись, вы­шел за порог неуютной квартиры, где с прежним ос­тервенением на него набросилась дворняжка. Он из кобуры вытащил наган и с намерением выстрелить прицелился, словно почувствовав свою погибель, жал­кая псина стремительно вскочила в будку. Участко­вый через открытую калитку вышел в проулок и безо­становочно зашагал по неторной дороге. Шел быстро, будто поторапливался на деловое свидание, от резуль­татов которого зависела его дальнейшая судьба. Ани­кин поспешал на прием к участковому врачу, чтоб под предлогом инфаркта миокарда, либо иной, более страш­ной, болезни, обеспечить себе длительную госпитали­зацию и с ее помощью избавиться от срочного вызова в районный комитет партии.
ГЛАВА 12
Проходили дни за днями недели, а ответа на вопрос Проку-
диной Варвары, поднятый на всехуторском схо­де граждан, найти не удавалось. Занятый решением этой и других проблем, связанных с воссозданием ху­торской казачьей общины, Зорин предполагал, что сво­ими действиями раздражал районные власти и что они готовили противодействие, но о том, что Мутилин рас­порядился его водворить в психиатрическую лечебни­цу не мог и подумать, и для своей безопасности не стукал пальцем о палец.
Он объезжал населенные пункты своего и соседних районов, но найти правдивые материалы о казачьем образе жизни не удавалось. Провальная неудача связана с тем, что поколение казаков, рожденное до сем­надцатого года, советская власть либо варварски унич­тожила, либо изгнала из пределов России. Рожденные позже, хоть и пытались блеснуть знаниями старины, но рассказывали о казачьем быте доводы не правди­вые, нередко взаимоисключающие друг друга. Утра­тив надежду на поиск истины среди пожилых каза­ков, он переключился на работу в библио-теках, но вновь столкнулся с очередной неудачей. Изданная до рево­люции литература по истории донского казачества уничтожена, а книги, написанные при советской вла­сти, провозглашали либо постыдную клевету на герои­ческий народ, либо описывали ложь, именуя казаков бродягами, пьяницами, бузотерами. Ни одну из пере­численных версий он принять не мог. Оказавшись в тупике, из которого уже не проявлялись очертания же­ланного света, Зорин обратился к произведениям Шо­лохова и на основе творчества великого писателя воссоздал упрощенную, но все же близкую к реальности канву казачьего быта. Он понимал, что в художествен­ном произведении казачий образ жизни не мог соот­ветствовать полной исторической правде, но за неиме­нием других источников эта находка явилась отправ­ной точкой, опираясь на которую, счел возможным не только вразумительно ответить на вопрос незамужней казачки, но и быть готовым к не менее заковыристым толкованиям всезнающих участников схода. Однако со­зыв собрания из-за скоропостижной смерти Петра Удовкина отложил. Оставшись без сторонника и опоры, он сформировал организационный комитет, распределил между казаками обязанности по организации и прове­дению схода, а затем назначил дату общехуторского мероприятия.
Мутилин понимал, что дальнейшее сдерживание схода граждан может обернуться нежелательными по­следствиями, и активно включился в переговоры. Из­менению позиции первого секретаря способствовало и то, что партия, хоть еще влияла на массы, но ее возможности по формированию общественного мнения за­метно ослабли. Пример тому неудавшаяся попытка путем ареста Зорина обезглавить казачье движение. Он согласился на проведение схода, но в казачью орга­низацию попытался вклинить своих людей с полномо­чиями влиять на принятие решений. Но ни первый секретарь, ни в целом райком партии, с поставленной задачей справиться не могли. Достижению поставлен­ной цели им мешало то, что в члены райкома партии коммунистов с казачьей родословной не вводили. Не­приязнь высокопоставленных партийных чиновников к казакам открыто не пропагандировалась, но насторо­женное отношение в умах элиты превалировало с доре­волюционных времен. А поскольку членов райкома коммунистов с казачьим происхождением не было, рай­онные власти своего представителя не смогли вкли­нить в казачье движение, что в значительной мере об­легчило работу организационному комитету. И, в конце концов, решение о проведении схода граждан
15 января девяносто первого года было принято. Согласо­вание даты собрания, выработка повестки дня нараба­тывались в условиях конспирации, но так как для про­ведения собрания требовалось официальное разреше­ние властей, дальнейшее сокрытие обозначенных планов представлялось бессмысленным. С коллектив­ным заявлением на проведение схода оргкомитет обра­тился к партийно-советским властям, которые немед­ленно развернули очередной виток закулисной борьбы со своими идеологическими противниками. Они по­требовали в рабочий президиум собрания, состоящий из пяти человек, ввести троих представителей райко­ма партии и ни при каких обстоятельствах не изби­рать Зорина. Члены оргкомитета понимали, что без опытного идеолога в составе рабочего президиума вла­сти направят работу схода в нужное себе русло, и с таким предложением не согласились. Шли изнуритель­ные споры со взаимоисключающими предложениями. И когда казалось, что достигнуть согласованного решения не удастся, пришли к компромиссу, заключав­шемуся в том, что районные власти согласились на введение в члены президиума собрания Зорина при условии, что остальные четыре места займут лица, на­званные райкомом партии, первой фигурирует фами­лия директора совхоза Лунёва, второй начальника ми­лиции Дронова А.В., третьей –
председателя Мешковского сельсовета Муконина В.Я., четвертой коммуниста с большим партийным стажем Бугаева А.А., и только пятой фамилия Зорина. После этого сход с повесткой дня «О целях и задачах возрождения Донского казаче­ства на современном историческом этапе» районный комитет партии разрешил проводить.
Соглашаясь на компромисс, власти надеялись, что Зорин не сможет влиять на принятие антипартийных решений, и потому уверенность в проведении в жизнь своей линии была абсолютной. В сложившейся расста­новке сил, наряду с очевидными минусами, Зорин ви­дел и плюсы. Плюсы, по его мнению, состояли в том, что, в отличие от партийных форумов, где в принятии решений рядовые коммунисты роли не играют, на пред­стоящем сходе казаки бездумно не проголосуют за пред­ложенный вариант президиума, а в выборе варианта голосования поможет разобраться им он, потому-то, в случае проигрышной борьбы с членами президиума, он рассчитывал за поддержкой обратиться к участни­кам схода и с помощью открытого голосования добить­ся принятия необходимого казакам решения. От того-то, три равнозначных по времени доклада его не пуга­ли. Согласно жеребьевке с первым докладом предстояло выступать Дронову, со вторым Муконину, с третьим Зорину. Очередность выступления с докладами
устра­ивала партийных чиновников, так как, по их мнению, внимание участников собрания сосредотачивалось во время первого доклада, после чего не привычные к интеллектуальному труду рабочие теряли интерес к вы­ступлениям, переставали слушать и шумно перегова­ривались. Однако и на эту проблему Зорин смотрел со своей точки зрения и надеялся получить из нее плю­сы. В согласованном регламенте схода он видел то, чего не замечал консервативный аппарат районного коми­тета партии, который в рядовом труженике усматри­вал быдло, способное бездумно поднимать руки за лю­бое решение, предложенное президиумом. В отличие от аппаратных чиновников, Зорин усматривал в казаке гражданина, пробудившегося от долгой спячки, кото­рый не позволит собой манипулировать и проголосует за обдуманное предложение. Оставаясь на своих пози­циях, обе стороны тщательно готовились к предстоя­щей политической схватке и обе рассчитывали на по­беду.
С того злополучного дня, когда Зубарь неумышлен­но прервал любовную утеху Лунёва с Ольгой, он нео­хотно контактировал с казаками, при случайной встре­че не вступал в привычные для себя разговоры. Неуп­равляемый страх потерять квартиру сопровождал его и дома, и в часы дежурства в совхозной бане, где по пят­ницам купались женщины, а по субботам мужчины. Работая истопником, прежде полушутя женщинам предлагал своей мочалкой потереть спинку, а теперь уныло молчал, даже непостоянные купальщицы заме­тили в нем произошедшие изменения, теперь он сло­воохотливым женщинам не только не предлагал мужс­кую услугу, но на бабьи шутки не обращал внимания, а от сальных разговоров всячески уклонялся. Особенно приуныл после увольнения из совхоза Сидорова с вы­селением из квартиры в двадцать четыре часа. Страх за свое увольнение дамокловым мечом висел над безза­щитной головой Зубаря оттого, что, не имея в руках специальности, с огромным семейством он не знал, куда ему подаваться и эта мысль не покидала его ни на минуту.
От того-то при встрече с постоянными собеседника­ми о причине увольнения лучшего руководителя фер­мы он ничего не рассказывал. В самоизоляции пребы­вал бы и дольше, но сегодня от участия во всехуторском сходе отказаться не смог. В совхозный дом куль­туры он пришел не раньше других, как бывало преж­де, а перед началом собрания. Через открытую дверь увидел переполненный зал и, пригнувшись едва ли не до самого пола, по заполненному людьми проходу, на­чал протискиваться к задним местам.
– За тобой закреплены передние сиденья, – кто-то пошутил с Зубарем.
– Мине забожалось отсель доклады послухать, – на злую реп-лику отозвался он и, не обнаружив свободно­го места, спиной прислонился к боковой стене зри­тельного зала.
На собрание пришли казаки и местные жители, считающие себя иногородними. Повышенный интерес к собранию объяснялся нестабильностью в государстве. В условиях неуправляемого раздрая они не знали, как поведут себя казаки, какие подбросят лозунги, не зая­вят ли о преимущественном праве проживания в хуто­рах и станицах района, и оттого с нетерпением ждали начала. Точно в назначенное время из комнаты худо­жественного руководителя дома культуры на сцену вышли Зорин, Лунев, Дронов, Муконин, Бугаев. Они остановились возле стола и после краткотечного обме­на мнениями начали присаживаться. В середине мес­то занял Зорин. Это давало основание предполагать, что ему отводится роль председательствующего. Вско­ре Зорин приподнялся и участников собрания призвал к тишине. Его обращение услышано, но по инерции шум еще продолжался, хотя наблюдалось заметное за­тишье. Зорин выждал еще какое-то время и сход граж­дан хутора объявил открытым. Затем огла­сил повестку дня.
– Повестку дня объявляешь, – из задних рядов крик­нул Зу-барь, – а президиум не выбирали. Ежели сами себя назначили, стало быть, и решение принимайте без нас.
– С президиумом, товарищи, – на реплику хуторс­кого завсегдатая отозвался Зорин, – много разногласий преодолевалось, пока нашли хоть какое-то решение. Компромиссное согласие, достигнутое противоборству­ющими сторонами, я попрошу не ломать, если хотим провести собрание хотя бы сегодня.
– Против четверых самозванных президиумцев, – не успокаивался Зубарь, – возражений не имею, а в счет Лунёва вопросы есть.
– Ближе к делу! – послышался возмущенный голос из зала. – А если сказать нечего, то можно и помол­чать.
– Кому не о чем, тот помалкивает, а я не в силах молчать, – навязчиво объяснялся Зубарь. – Ты вначале послушай умные речи, а уж потом заключение делай. Претензия у меня к Лунёву серьезная, хотя, на пер­вый взгляд, кое-кому покажется прибауткой. Вошел я к нему в кабинет, упокоенной теще досок на гроб вы­писать, а он двадцатку выделил. Баба с характером, – говорю, тонкая доска ее не выдержит. А он в ответ: «Не хочешь двадцатку, хорони без гроба». От безыс­ходности принял я его расписку и к строителям заспе­шил. Подаю распоряжение заведующему лесным скла­дом, а сам жалуюсь на бездушие директора. Посмот­рел он на меня красными от вчерашней попойки глазами и говорит приглушенно, навроде потаенным секретом с близким человеком делится: «Хочешь запо­лучить прочную дубовину, выставляй пару пол-литро­вок первака». Веры особой к алкоголику не прояви­лось, но принес всё, что заказано, поставил на стол, а сам думаю: завладеет «дымкой», и обманет мерзавец. Он взял трясущимися руками бутылку, открыл проб­ку и из горлышка, как священную воду, начал хле­бать. Ополовинил содержимое и говорит: «За такую гроб настоящий не жалко». И повел меня в склад гото­вой продукции, где промежду оконных и дверных про­емов лежала готовая дубовина. Прикоснулся я к гробу и подумал, что в таком изделии каждый мечтает ле­жать, а достался теще моей. Выдал кладовщик неска­занную красоту, а на прощанье посоветовал в другой раз обращаться прямо к нему и пообещал сколотить крепче этого. Кого он уложить в него вздумал, не ска­зал, но своим разговором – как серпом по одному мес­ту провел. Узнал директор об этой коммерции и потре­бовал причиненный ущерб погасить. А я с кладовщи­ком полюбовно расчитался, и на другую оплату не пошел. После этого окончательно сгубились промежду нас отношения и отстранил он меня от руководящей должности и назначил баню топить да окаянную слизь с топчанов убирать.
– Не мешай работе собрания! – возмущенный голос прозвучал из среднего ряда.
Предупреждение подействовало на словоохотливого оратора и он замолчал, но по выражению лица было видно, что о Лунёве не сказал основное. Это понимал и Лунёв и от Зорина потребовал начинать собрание. Вклю­чившись в процесс ведения схода, Зорин объявил рег­ламент работы и после его утверждения слово предос­тавил первому докладчику.
Информацию «О целях и задачах возрождения Дон­ского казачества» докладчик начал, согласно инструк­ции районного комитета партии, в увязке с деятельно­стью партийной организации. Но упоминание о партий­ном влиянии на казачество на этом закончилось и Дронов, словно забыв о своем предназначении, загово­рил о неотложных проблемах казачества и даже на­помнил о героическом подвиге донских казаков, о нео­ценимом вкладе в становление Российского государ­ства в рамках существующих границ. Докладчик не выдавал жареные факты, модной терминологией не при­влекал внимание граждан. Он говорил о трагедии ка­заков, о чем партия десятилетиями замалчивала. Ис­торическая достоверность сведений о судьбе казаков, высказанная представителем районного комитета партии, совпадала с мнением Зорина, и это в значи­тельной мере облегчало его непростое положение.
Доклад Дронова закончен в установленное регла­ментом время, дабы не противопоставлять начальника милиции партийным властям, Зорин тотчас слово пе­редал Муконину. Председатель сельсовета неторопли­во поднялся из-за стола президиума и, как бы красу­ясь своим богатырским ростом, широкими плечами и по-мужски красивой внешностью, неторопливо подо­шел к трибуне, одновременно обеими руками взялся за ее края, что давало основание предполагать накоп­ленный опыт выступлений перед многочисленной ауди­торией, и, будто знакомясь с каждым участником со­брания в отдельности, взглядом обвел занятые людьми кресла. Казалось, он стоял за трибуной и не собирался выступать, а перед народом красуется, чтоб показать темно-зеленый костюм, ладно сидящий на его могу­чем теле. Неторопливое поведение очередного доклад­чика порождало недоумение, даже опытный пропаган­дист, коим являлся Зорин, не мог предположить тема­тику, с которой намеревался выступать Муконин. Наконец, многим не знакомый богатырь обратился к собранию.
– Казаки! – Обращение непривычным в употребле­нии словом у присутствующих вызвало и радость, и недоумение. Радовало тем, что поруганное советской властью обращение прозвучало из уст председателя сельсовета, который по-своему рангу обязан в казаках видеть цепных псов царизма, избивавших трудящих­ся. В то же время обращение настораживало тем, что воспроизводилось представителем районного комитета партии, который запрещенное слово мог произнести с издевкой. Но после первых слов зажигательной речи оратора сомнения отпали сами собой. Участники схода уяснили, что председатель сельсовета в казачьем со­словии видел достойных граждан страны.
Вопреки ожиданиям партийной номенклатуры, Муконин говорил о проблемах в казачьем движении и методах их устранения. Он не призывал к бунту, но не ориентировал на увеселительную деятельность в пути возрождения казачьего образа жизни, как требовала от казаков областная партийная организация. В заключение смелой и доходчиво-незамысловатой речи Муко­нин призвал казаков создать в хуторе «Куль­турно-историческое общество «Казачий круг», побла­годарил за внимание и не менее прекрасной походкой под гром аплодисментов пошел к своему стулу и занял прежнее место.
Выступление второго докладчика Зорина основательно привело к выводу, что у партийной верхушки в сре­де казачьего населения не осталось сторонников, и на этом основании он предположил, что дни ее неконтро­лируемого управления храбрым и мужественным на­родом сочтены. Оба докладчика до такой степени об­легчили положение Зорина, что ему опровергать было нечего, к чему готовился многие недели. Ему предсто­яло не опровергать предыдущих ораторов, а призвать казаков единогласно поддержать предложение Муконина и избрать
атамана.
Получив слово, Зорин совершил экскурс в недале­кую историю донского казачества. И хотя напоминать о репрессиях правящей партии по отношению к герои­ческому народу не стал, но о существовании скрытой формы рабовладения, при которой казаки-колхозники работали без оплаты за труд, сказал. Напоминая о тя­желой доле колхозника, докладчик сравнил коммуни­стический режим с фашизмом Гитлера, который под­невольных принуждал работать бесплатно, но, в отли­чие от советского колхозника, выдавал хоть какое-то питание, одежду и обувь. Колхознику партия не давала ничего, но с него брала налог, за неуплату кото­рого сажала в холодные подвалы и на раскаленные печи.
– Зараз тоже не лучше, – отозвался Зубарь, – Лунёв собаку колбасой потчует, а моя детвора хлеба не наеда­ется.
– Добрые харчи собака безудержным гавканьем за­рабатыва-ет, – прозвучала реплика на возмущение штат­ного оратора, – а ты сам работать ленишься и когалу не приучаешь к труду.
– От непосильной работы лошади дохнут, – с негодованием отозвался Зубарь и под общий смех казаков опустил голову, замолчал.
– Живем небогато, – перехватывая словесную пере­палку, заговорил Зорин, – но правильно говорят, что мы работаем плохо. А коли плохо работаем, стало быть, не откуда браться достатку. Вот и собираем с природ­ных черноземов по восемь центнеров низкокачествен­ного зерна и нередко гордимся несуществующими ус­пехами. А фермеры Канады на супесках выращивают по восемь-десять центнеров продовольственной пшени­цы, которую нам продают за нефть, за золото, за дру­гие ценности. Но природные богатства кончаются, а мы всё напористей у них просим в долг, хотя когда и кто будет расплачиваться неизвестно.
– Мне одна сатана, кто и когда будет расплачивать­ся, – отозвался Зубарь, – главное чтоб сегодня детвора не голодала.
– В долг жить нельзя, – возразил ему председатель­ствующий, –
рано или поздно долг потребуют и потре­буют с большими процентами. До семнадцатого года наши отцы и деды производили столько зерна, что его хватало себе и для продажи в Европу. Нам следует ори­ентироваться не на унизительные займы, а на возрож­дение доброго опыта пращуров, ради чего мы сегодня на всехуторской сход и собрались. На первый взгляд, может показаться, что сложного в этом ничего нет. Работай высокопроизводительно, получай больше уро­жай и живи в достатке, но ведь и партия неустанно призывала к этому. А колхозники, принимая высокие социалистические обязательства, из года в год снижа­ли производительность труда, повышали себестоимость сельскохозяйственной продукции, уменьшали прода­жу зерна государству. Стало быть, внешняя простота переориентации на высокоэффективную работу обман­чива и без изменения социалистического мышления каждого работника не осуществима. За годы коллек­тивной работы психология крестьянина под воздействи­ем невидимых «закромов родины» деградировала. Из сознания казака вытравлено чувство хозяина, а сам он обращен в бездумного поденщика, которому запреща­лось думать о сроках проведения полевых работ, о со­хранности выращенной им продукции, о рачительном хозяйствовании. Он стремился больше наработать гек­таров, больше заработать денег. При этом качество па­хоты его ни в коей мере не интересовало. Оставаясь приверженцами существующих форм хозяйствования, мы будущее поколение обрекаем на трудности, с кото­рыми нелегко будет справиться. Ради своих детей и внуков нам, как воздух, нужны изменения. Но если вы меня спросите, что делать завтра, с чего начинать реформирование нашего сознания, я бы не решился однозначно ответить. Задача перед казаками сложная и поиск ее решения возможен только в совместных усилиях. Наверное, существовавший опыт хозяйство­вания до семнадцатого года мог бы пригодиться, но как применить его с нашим сознанием, ориентирован­ным на погоню за наработкой мягкой пахоты, у меня ответа нет.
Завершен третий по счету, а не по значимости, док­лад, но трибуну Зорин не покидал. Он опасался, что свободный обмен мнениями противники возрождения казачества направят в противоположное русло, и пото­му предложение Муконина о создании казачьей общи­ны старался проголосовать и за поддержкой обратился к собранию.
– Казаки! Так как вопросов к докладчикам нет, ста­ло быть, проголосуем предложение Муконина о созда­нии хуторской общины.
Голосование состоялось, но при стопроцентной под­держке в члены общины вступали немногие. На просьбу Зорина казаки склоняли головы и делали вид, что при­зыв относится к кому-то другому. Вялотекущее спо­койствие продолжалось до той поры, пока к столу пре­зидиума не подошел старик Поздняков. О казачьем образе жизни он многое не помнил, но из рассказов старших кое-что знал. Это было нечто такое, в чем отчаянно нуждалась община, и все же появление старого казака перед собранием, вызвало шквал негодований. В неуправляемой сутолоке трудно понять, кто против чего протестует. Вскоре прояснилось, что активное не­годование вызвано поступком его братьев. Причем воз­ражали как против Василия, казненного советской вла­стью, так и против участника казни Леона. Зорин при­зывал успокоиться, но на его просьбу никто не обращал внимания. Поздняков понял причину неуправляемого гвалта, и, не начав процесса вступления в общину, ре­шил выйти.
– Казаки! – преодолевая гомон к собранию обратил­ся Зо-
рин. – Прошу уточнить причину волнения, ибо так мы ни до чего не договоримся.
– А что тут неясного? – отозвался казак Рылыциков. – Старший брат Кастея Петровича объявлен вра­гом народа, а он скрывал его в камышах дальнего озе­ра.
– Из материалов архивных документов, – на репли­ку казака отозвался Зорин, – известно, что Василий Петрович оклеветан, а ныне из-за отсутствия состава преступления реабилитирован. Константин Петрович прятал в зарослях озера не врага народа, а патриота России.
Глаза немолодого человека наполнились влагой и испустили струйки скатывающихся по щекам слези­нок. Пребывание в зале ему стало невмоготу и он мол­ча вышел. Зорин попытался его остановить, но ранен­ный в сердце старик к голосу председателя собрания не прислушался.
В члены общины вступил двадцать один человек. Цифра крайне не устраивала организационный коми­тет, но многочисленные обращения к участникам схо­да остались не услышаны. Было ясно, что малочислен­ная община не сможет влиять на жизнь большого ху­тора, и уж тем более граждан повести за собой. Анализируя причину неуспеха, он не взваливал вину на плохую организацию схода, хотя в этом плане сделано не все безупречно. В большей мере оказали нега­тивное влияние сатанинский страх и поклонничество перед начальником, передаваемые из поколения в по­коление. Сторонники казачьего образа жизни предпо­лагали: если большевики сломили организованное со­противление казаков в девятнадцатом году, то заду­шить отдельные, невооруженные и малочисленные группы смельчаков им не представит никакого тру­да, и потому многочисленные обращения Зорина к уча­стникам всехуторского схода большинством граждан остались не услышаны. Председательствующий уже принял решение о закрытии собрания, когда увидел из середины зала по узкому проходу к столу президиу­ма идущую женщину по прозвищу Калабаня. Ее фамилию и имя мало кто помнил, и потому обраща­лись по кличке. Расталкивая всех, кто стоял на прохо­де, женщина торопилась к ведущему схода, будто за ней кто-то гнался. По ее внешнему виду определялось, что она намерена сказать нечто такое, о чем не догады­вались другие. Она в годах, но не утомлена ни недо­статком питания, ни физической работой. На ее ухо­женном лице просматривались неглубокие морщины, не придававшие ей страдальческий вид, это единствен­ный отпечаток, напоминавший о ее солидном возрас­те. Легкая седина придавала ей не наигранную само­оценку, манера поведения подчеркивала отсутствие скромности. Калабаня прошла вперед, в полуметре от трибуны остановилась, в пол-оборота повернулась к пре­зидиуму и, не спрашивая разрешения выступить, за­говорила:
– Ты, товарищ Зорин, говорил о многом, но не ска­зал главное. Я – одинокая, трудовой стаж не выработа­ла, пенсию не получаю, а как мне жить дальше?
– А почему нет трудового стажа? – спросил Зорин.
– Я работала, но документы потеряны, – солгала женщина.
– Существует закон, по которому трудовой стаж могут подтвердить бывшие сослуживцы, – уточнил Зо­рин.
– Пыталась, – на добавление председательствующе­го немедленно отреагировала женщина, – но люди, с кем я работала, подтвердить отказались. Пенсию от государства мне не назначают, а детей у меня нет, как жить дальше?
– Ты полного дня не проработала ни в колхозе, ни в совхозе, – раздался голос из зала, – потому как заревать любила, а за сладкие сны пенсия не предусмотре­на.
– Чья бы рычала, а твоя б промолчала, – на реплику своей соседки отреагировала Калабаня, – ты работала в колхозе, а за свой труд получала дулю. Но об этом опосля погутарим. А пока я за разъяснением обраща­юсь к Зорину: советская власть от меня, как от назой­ливой мухи, отмахнулась, а как отнесется казачество?
– Казаки делают первые шаги и возможности для оказания помощи не имеют.
– А как мне жить даль­ше? – третий раз повторила женщина.
– Прислонись к Кудиновым, – порекомендовала со­седка, – у них двое детей, оба работают, а за кагалой присмотреть некому.
– Еще чего не хватало, – возмутилась Калабаня, – за малышами сранки обмывать! Сами нарожали, сами нехай и обстирывают.
– Надейся на себя, – заметила соседка, – а не свали­вай свою леность на казачество.
– В таком случае на чертей сдалось нам такое каза­чество, – завершила выступление Калабаня и возвра­тилась на свое место.
Зорин вновь обратился к участникам схода с просьбой вступать в казачью общину, но и на это обра­щение последовало унылое отмалчивание. И вдруг под­нялся казак Прибытков. На вытянутой руке придер­живая головной убор, попросил слова. Зорин наслы­шан, что немолодой человек не намерен вступать в хуторскую казачью общину и попытался его просьбу оставить не удовлетворенной. Но Прибытков настой­чивей попросил слово. Зорин уступил.
– Я не вступил в общину потому, что многое из того, чем будет заниматься она, мне непонятно, – на одном дыхании заговорил пожилой казак.
Его слова послужили основанием для продолжения уже готовящегося к закрытию схода и проведению пер­вого организационного круга.
Уверенный в правоте своих убеждений, Прибытков продолжил:
– Мы знаем, что партийные тузы препроводили по­слушный народ к пустым прилавкам советских мага­зинов. Теперь невозможно купить ни одежду, ни обувь, ни топливо, ни продукты питания. Советский рубль не выполняет функции денег. Его заменила водка. Она, милая, исполняет обязанность всеобщего эквивалента, только за нее тракторист вспашет огород, водитель при­везет сено, лесничий обеспечит дровами. А у кого нет водки, тот остается ни с чем. Но ее, родимую, за день­ги не продают. Получился замкнутый круг, из которо­го выкарабкаться поодиночке нельзя. А омут социа­листической конструкции все больше засасывает в свою круговерть. Дошло до того, что без разрешения перво­го секретаря райкома доску на гроб купить невозмож­но. Рабочий у него просит всё, без чего в повседневной жизни не обходится человек. Но никто и никогда в очереди не видел секретаря райкома и его заместите­лей. А если им всё позволено, стало быть, к изменени­ям сложившейся системы охота у них не появится. Даже ребенку понятно, что так жить дальше нельзя, что перемены нужны, как воздух. И я шел на собра­ние, надеялся из уст организаторов схода услышать пути улучшения жизни, а вместо этого звучит призыв становиться членами казачьей общины с неизвестны­ми полномочиями. Большевики в Коммунистическую партию напринимали двадцать миллионов человек, а жизнь не менялась. В нашем совхозе двести семнад­цать коммунистов и все они до единого подогнули го­ловы под Лунёва и выполняют его капризы. Как мне поверить, что члены казачьей общины не пригнутся перед своими начальниками и ради собственных бла­гополучий не будут лизать им заднее место.
– А чтоб изменить нетерпимое положение, – ото­звался Зо-
рин, – создается община, в которую вы не вступаете.
– Я бы вступил, но не понимаю конечную цель ее. Она ведь не остановит произвол Лунёва. Он, как ка­тался на совхозной машине с любовницей, так и будет кататься и ничего община ему не сделает. Не повлияет община на участкового, который меня оштрафовал за то, что жену вез на дойку коровы без шлема, а в тот же день пьяного Лунёва он вытащил из перевернутого ав­томобиля, посадил в коляску милицейского мотоцикла и отвез домой. А с погнутой облицовкой «УАЗ» подбуксировал к мастерской и организовал срочный ре­монт. Аникин из моего кармана вытащил последний червонец, а пьяному директору служит преданной со­бакой. Разве они захотят расставаться со своими при­вилегиями? Нет, конечно, и потому будут отстаивать их чего бы это не стоило. Ездил Лунёв с девицами на совхозном автомобиле и будет ездить, а рядовому чле­ну общины бабу в роддом придется везти на попутной машине.
Лунёв выступать не собирался. Но так как преды­дущий оратор задел его самолюбие, и задел основа­тельно, он решил сказать. Была и вторая причина, под­толкнувшая его обратиться к собранию: направляя сво­ими представителями на хуторской сход Муконина и Дронова, первый секретарь надеялся на порядочность коммунистов, но они предали интересы партии, заняв соглашательскую позицию. Лунёв поднялся, непонят­но зачем указательным пальцем показал на трибуну, не спрашивая разрешения, подошел к ней, из карма­на вытащил заготовленный текст выступления, на ши­рокое лицо надел очки и обратился к собранию:
– Товарищи! Беря курс на перестройку, родная Ком­мунисти-ческая партия делала все для дальнейшего повышения благосостояния советского народа. Но от­дельные критиканы не замечали ее титанические усилия, пытались очернить ее заслуги. В этой ситуации мне непонятна позиция представителей райкома партии, которые пошли на поводу у отщепенца Зори­на.
– Казаки! – репликой прервал оратора Прибытков. – О чьем благосостоянии говорит Лунёв, если в магазине мыла не купишь. Все товары, кроме хлеба, распределя­ются по личному распоряжению секретаря райкома.
– Временные трудности есть, товарищи, и партия от народа их не скрывает.
– Как же ей хоронить эти трудности, если коробку сирников покупаем по записке начальника? – прервал оратора Прибытков.
– Нытики имеют свое видение существующей в стра­не проблемы, – продолжил директор, – но надо по­мнить, что мы пережили разрушительную войну.
– До каких пор разгильдяйство вы намерены спи­сывать на войну? – очередной раз вступил в диалог старик. – В этой войне Германия пострадала больше, но побежденные государства выплатили нам репара­ции, восстали из руин и опередили нас по жизненно­му уровню населения.
– Кто выступающий? – к Зорину обратился Лунёв. – Если слово предоставлено мне, тогда почему этот горло­пан подбрасывает антинародные реплики. Товарищи! – Лунёв снова обратился к собранию. – Идя навстречу пожеланиям трудящихся, партия разрешила создать казачьи общины с правом возрождения культурных тра­диций. А на сходе звучат призывы о политическом пе­реустройстве общества. Этого допустить нельзя. Всту­пая в члены общины, я намерен строго придерживаться решений районной партийной организации и призы­ваю казаков следовать моему примеру.
Пару слов о докладах, товарищи. Бюро, делегируя коммунистов Дронова и Муконина своими представи­телями на наш сход, надеялось, что они будут стоять на партийных позициях и активно проводить в жизнь политическую линию и практическую деятельность родной Коммунистической партии и ее Центрального комитета. Но эти товарищи не оправдали высокое до­верие бюро районного комитета партии, скатились на позицию соглашательства с жалкой кучкой отщепен­цев, выступающих против Коммунистической партии и советского правительства. Путь, избранный вами, тернистый. У партии, – осевшим голосом пояснял ора­тор, – достаточно сил и возможностей для воздействия на активных противников социализма, – Лунёв с тру­дом договорил последнюю фразу, и прервавшись на не­досказанной мысли замолчал и возвратился на место.
– Партия, партия! – с места отозвался Прибытков. – А я не припомню случая, чтоб в аппарат райкома на­правлялся толковый руководитель. Инструкторами на­значались либо проворовавшиеся, либо неспособные председатели колхозов. И очень жаль, что эти горе-руководители приезжали в хозяйства и давали ценные указания. Тебя, товарищ Лунёв, избрали членом бюро райкома партии за то, что с любовницей переворачи­вался на совхозном автомобиле и занимался пьянством. Что это за партия, если она состоит из пьяниц и каз­нокрадов!
– Казаки! – прерывая повторное выступление Прибыткова, волевым тоном к собранию обратился Зорин. – Мы создаем казачью общину или сводим друг с дру­гом счеты? О личных взаимоотношениях прошу пого­ворить в другой раз, а сегодня сосредоточимся на важ­нейшем для каждого казака вопросе. Напоминаю, в члены казачьей общины могут вступать граждане, по­стоянно проживающие в хуторе и признающие каза­чьи обычаи.
– Стало быть, дорога в казаки открывается иного­родним?! – послышалась реплика из среднего ряда.
Зорин не знал человека, высказавшего неприемле­мую точку зрения, но его лицо запомнил основатель­но, и со своей версией обратился лично к нему:
– Помните известнейшее изречение «С Дона выда­чи нет»? А для какой категории граждан оно сформу­лировано.
– Для иногородних, – понимая, что обращается Зо­рин к нему, ответил казак.
– Для беглых крестьян, волей случая оказавшихся на Дону, – уточнил Зорин, – если основавшиеся в каза­чьих станицах беженцы признавали казачьи обычаи. И этот процесс шел непрерывно, а с переселением на Дон иногородних крепло казачество, наращивалась его мускулатура, с чем власти вынужденно считались. Не­ужели мы до такой степени оглупели, что граждан хутора станем принимать в общину по группе крови? Да и вы, – Зорин обратился к своему оппоненту, – не докажете, были ваши деды казаками или иногородни­ми, против которых рьяно выступаете. Сегодня каза­ком становился каждый гражданин, проживавший на Дону и непременно признававший казачий образ жиз­ни. Будем мы следовать традиции наших предков и сохраним казачество или создадим казачью общину непонятно по каким правилам и похороним казачий образ жизни?
Этим вопросом Зорин завершил толкование своей версии и надеялся выслушать мнение оппонента, ко­торый предпочел отмолчаться. После краткотечной па­узы Зорин с предложением вступать в члены общины вновь обратился к участникам схода, но на его призыв следовало унылое молчание.
– Если желающих нет, – сказал он, – работу схода объявляю закрытой, а членов общины прошу остаться.
Уставшие от длительного сидения участники состо­явшегося собрания покидали зал одновременно через обе распахнутые двери, в считанные минуты зал опус­тел. В различных рядах остались девятнадцать каза­ков и примелькавшаяся пятерка членов президиума. Зорин обратился к членам общины переместиться на первый ряд и, дождавшись абсолютной тишины, объя­вил правила выдвижения кандидатов на атамана. В про­тивовес его предположению кандидатами выдвинуты четыре казака: Гуревнин, Родионов, Вещунов, Зорин. Поступило предложение подвести черту, но против этого резко возразил Лунёв, он назвал свою фамилию, од­нако большинством голосов его кандидатура отвергну­та и Лунёв вынужденно проглотил неприятную для себя пилюлю. Зорин счел нелогичным вчерашнему сек­ретарю парткома избираться атаманом. Сославшись на возраст он снял свою кандидатуру и попросил сторон­ников голосовать за Родионова. Результаты открытого голосования оказались предсказуемы: за Родионова проголосовали 19 казаков, Гуревнин и Вещунов набра­ли по одному голосу. По большинству голосов первым атаманом хутора Привольного избран казак Родионов. Под аплодисменты казачьего круга члены президиума тепло поздравили первого атамана, пожелали ему пло­дотворной работы и порекомендовали занять место за столом президиума. Атаман Родионов подошел к столу президиума, казачий круг поблагодарил за доверие и занял председательский стул. Члены президиума по­очередно поздравили первого атамана и заняли места в зале. Атаман сосредоточенно смотрит в зал. На его смуг­лом лице выражалось волнение, но он держался уве­ренно. Выдержав паузу, атаман попросил круг писа­рем утвердить Зорина, а есаулом Гуревнина. Казаки поддержали предложение атамана и на этом организа­ционный круг объявлен закрытым.
Утомленные длительным пребыванием в перепол­ненном людьми зале выходили во двор. Ночная про­хлада приятным бальзамом охватывала вспотевшие тела. На широких ступеньках произошло деление казаков на два непримиримых лагеря. Участники схода, раз­делявшие точку зрения районного комитета партии, во главе с Лунёвым демонстративно направились в сто­ловую.
– Товарищи потянули хвосты пропивать совхозные деньги! –
вслед немногочисленной команде привержен­цев политики директора, крикнул Прибытков.
– Гусь свинье не товарищ, – послышалась нелицеп­риятная реплика на замечание казака.
– Я им в друзья не напрашиваюсь, – уточнил Прибытков и о героических походах казаков запел про­тяжную песню. Тут же ее подхватили другие и пре­красная мелодия, будто птица на крыльях, понеслась над ночной площадью в безбрежное пространство все­ленной.
Под звуки протяжных песен они направлялись к своим жилищам, а отделившаяся группка верных Лу­нёву лиц под звон полных бокалов восхваляла директо­ра и лицемерно благодарили его за мужественное выс­тупление на сходе. Восседая в центре стола, Лунёв на­слаждался хвалебными одами и искренне верил, что эти парни будут преданы до конца его жизни. Не со­мневался Лунёв и в том, что зарождающее казачество оказалось в его руках и выбраться на самостоятельную дорогу оно никогда не сможет. В ответном слове Лунёв поблагодарил товарищей за понимание своей точки зрения, за дружескую верность и, выразив уверенность, что вместе горы свернут, двухсотграммовый фужер под­нес ко рту и содержимое на одном дыхании выпил. Его маленькие глаза на фоне заплывших жиром широ­ких скул создавали впечатление радости. Второй тост Лунёв предложил за провальный неуспех Зорина, за дальнейшее построение развитого социализма в нашей стране, за торжество коммунизма. Произошло оживле­ние, сопровождаемое неорганизованным звоном бока­лов, но при этом все участники ночного ужина стара­лись подойти к директору и прикоснуться своим к его бокалу. Стукнувшись с каждым отдельно, Лунёв вы­пил содержимое фужера, перевернул посуду вверх дном и поставил на стол. Этим жестом он дал понять, чтобы каждый из присутствующих последовал его примеру.
ГЛАВА 13
19 августа 1991 года по радио, телевидению, а поз­же и в пе-риодической печати, озвучено правительствен­ное сообщение о неспособности Горбачева М.С. исполнять обязанности Президента СССР. Управление страной взял на себя Государственный комитет по чрез­вычайному положению с аббревиатурой ГКЧП. Созда­ние ГКЧП казаки хутора Привольного восприняли неоднозначно. Одни верили в психическое расстрой­ство высшего должностного лица, и создание спаси­тельного комитета во главе с Янаевым оправдывали. Другие, глядя на дрожащие руки «гэкачепистов», их неуравновешенные движения и туманные заявления, не верили самоназначенной команде и ждали выступ­ления президента. Но ни первые, ни вторые не пони­мали, что происходит в верхах, и с надеждой узнать истину шли к Зорину. Зорин предполагал, что произо­шел государственный переворот и к власти пришла консервативная часть ЦК КПСС, не приемлющая ре­формы. Но из скудных сообщений сделать правиль­ный вывод не мог. Понимая, что из советских средств массовой информации правду не узнать, Зорин при со­действии Аксенова установил радиоантенну, четырехдиагональный приемник настроил на радиоволну «Го­лоса Америки» и через шумовые помехи приступил к прослушиванию. Из радиопередачи стало известно, что Горбачев пребывает в полном здравии, но находится в Крыму под домашним арестом. Далее радиостанция сообщала, что армия «гэкачепистов» не поддержала. Они растерялись и не предпринимают никаких дей­ствий. Информацией со своими комментариями Зорин делился с посетителями, выражая уверенность, что «невеликолепная шестерка» морально разложена и ищет пути примирения с Ельциным. Лунёв придер­живался противоположного мнения. Основываясь на опыте отстранения от власти Н.С. Хрущева, он не со­мневался, что низвержение Горбачева дело решенное, а контрреволюция будет раздавлена. Уверенный в по­беде «гэкачепистов», он следил за антипартийной дея­тельностью Зорина, записывал фамилии его посети­телей, даже подослал провокатора, но неопытного ла­зутчика выставили за дверь. Неудачу с провокатором Лунёв возместил фотоаппаратом, а фотографии сохра­нял в сейфе. Но компроматом Лунёв не воспользовал­ся, молниеносное поражение «гэкачепистов» расстрои­ло его планы. И все же он верил, что эпоха Ельцина недолговечна и через месяц-другой рассыплется, как карточный домик.
Сторонники Зорина триумфальное поражение «гэ­качепистов» встретили с удовлетворением. Дождавшись официального сообщения об аресте главарей государ­ственного переворота, они собрались в доме отставного полковника и общепризнанной стограммовкой отмети­ли победу демократии над тоталитаризмом.
Надежда на установление народовластия усилилась после подписания Ельциным указа, которым запреще­на деятельность Коммунистической партии. Районный комитет партии утратил бразды правления, а его аппа­рат, как крысы с тонущего корабля, побежал в различ­ные организации. От коммунистических идеалов пуб­лично отрекся Мутилин, перешел в здание райиспол­кома и занял свободный кабинет. Смелый поступок первого секретаря достойно оценен областными чинов­никами, и он получил должность председателя Совета. Отказавшись от партийной принадлежности, Мутилин вступил в ряды демократов, внутренне оставаясь дик­татором. Он по-прежнему зажимал казачество, но воз­можностей для ликвидации хуторских общин у него не было. Панькин, Муконин и Зорин с удвоенной энер­гией участвовали в создании хуторских общин, а ког­да в большинстве населенных пунктов были созданы казачьи круги и избраны атаманы, они объявили о проведении всерайонного круга. В созыве важного ме­роприятия принял участие Мутилин. Разворот к каза­честву высшим должностным лицом обусловлен не любовью к казакам, а желанием навязать атаманом юрта своего соратника и при его содействии направлять ра­боту общин в нужное себе русло.
Делегаты от хуторов и станиц района собрались в зале районного дома культуры. Открытие происходило в нервозной сутолоке, отвечавшей интересам Мутилина. Словесная перепалка в среде атаманов ему создава­ла предпосылки для настойчивого вмешательства и навязывания своего видения работы всерайонного фо­рума. Хитросплетение Мутилина сработало без осеч­ки. В среде несговорчивых атаманов ему удалось навя­зать кандидатом в атаманы юрта своего человека и тем самым привязать казаков на надежную цепь. Казаки не выставили единого кандидата. Больше того, каж­дая станица выдвигала своего, а так как районный центр имел больше делегатов, то победа на выборах атамана юрта, баллотировался человек Мутилина, обес­печивалась однозначно, и казачество оказалось бы под каблуком первого секретаря райкома партии. Хитрос­плетение партийного вожака разгадал Зорин. Он по­нимал, что технология выборов атамана юрта предоп­ределит начало конца возрождения казачества в райо­не и старался во что бы то ни стало предотвратить осуществление плана Мутилина, и для консультации по согласованию он запросил перерыв. Сторонники Мутилина возразили. Зорин со своим предложением обратился к делегатам, и по результату голосования перерыв объявлен. Зорин попытался объяснить деле­гатам периферийных станиц, намеренных голосовать за своего кандидата, что, так как количество голосую­щих от районного центра больше любой другой стани­цы, то пройдет человек Мутилина со всеми вытекаю­щими последствиями. А чтоб не допустить трагедии, он предложил создать три юрта: Правобережный, Цен­тральный, Левобережный.
С этим настроением делегация левого и правого бе­регов Дона возвратилась в зал и проголосовали за дан­ное предложение. Не ожидавший подобного оборота событий Мутилин, как пчелой ужаленный, вскочил со своего места и потребовал не делить казаков на мелкие группы, а голосование объявил незаконным. Муконин обратился к делегатам и попросил, в виде исключе­ния, вопрос о создании трех юртов внести в повестку дня. Осведомленные о хитросплетениях председателя Совета, казаки левого и правого берегов Дона за пред­ложение Муконина проголосовали. Созданы три юрта, но, как и предполагал Зорин, атаманом районной ста­ницы избран ставленник Мутилина. Казаки правобе­режья атаманом избрали Панькина, а с созданием трех юртов они получили относительную самостоятельность. Но при содействии руководителей хозяйств Мутилин развернул деятельность на разрушение созданных фор­мирований. Районная печать освещала только отрица­тельные стороны членов казачьих общин, повод для критики казаки, безусловно, давали, хотя не в общине они пристрастились к пьянству, гражданам страны этот порок сознательно прививался партийно-советской вла­стью, управляемая Мутилиным газета замалчивала то, что болезнью заражена значительная часть граждан страны, но нетрезвыми замечались только люди в тра­диционных одеждах. Помимо морального, на казачьи общины команда Мутилина обрушила материальное давление: пожелавшим заниматься сельскохозяйствен­ным производством выделяли земельные наделы ма­лыми участками, непременно на большом расстоянии один от другого, причем многокилометровые переезды с поля на поле затруднялись отсутствием свободных до­рог. Перегоны сельскохозяйственной техники с одного земельного надела на другой обуславливались допол­нительными материальными затратами и требовали много времени. В этих условиях казаки не могли эф­фективно работать и получать высокие урожаи. И все же Правобережный юрт набирал инерционную силу и на предстоящем круге Верхне-Донского округа гото­вился заявить о себе как о сложившейся монолитной организации.
Внеочередной созыв круга обусловлен сложением с себя полномочий атамана округа «господином Латы­шевым» и выборами атамана. Причину добровольной отставки Латышев не объяснил, но расползавшиеся слухи напоминали о назначении его на высокую государ­ственную должность, из-за чего он порывал связь с казачеством. Понимая, что на леченом коне далеко не едут, делегаты круга приняли отставку и пожелали Латышеву скатертью дорогу и холодно попрощались. Выбирая атамана, казаки с именем Латышева связы­вали надежду на возрождение казачьего образа жизни и верили, что он явится тем маяком, на который безо­становочно пойдут казачьи общины хуторов и станиц Верхнего Дона. Но ошиблись. Получив приглашение на престижную должность, атаман Латышев забыл о своих обещаниях и ступил на стезю предательства. Наученные горьким опытом казаки Верхне-Донского округа на внеочередном форуме проявляли особую ос­торожность. В соискателях верховной власти округа не­достатка не было, но делегаты не торопились с выбора­ми. Они прощупывали каждого претендента снаружи и изнутри. Кандидаты поочередно поднимались, огла­шали свою программу и рассказывали автобиографию, отвечали на многочисленные вопросы. Делегаты обра­щали внимание не только на выстроенную программу возрождения казачества на Дону, но и на опрятность кандидата, на форму одежды, понимая, что неряшли­вый претендент эффектно не представит округ в Со­юзе казаков Области Войска Донского. Выступили чет­веро претендентов, но ни к одному из них делегаты округа не проявили должного доверия. Создавалось впе­чатление, что достойного претендента нет и округ ос­танется без атамана. Но эта точка зрения превалирова­ла до той поры, пока к микрофону не подошел Карташов Юрий Ильич. Молодой казак не распространялся о прошлых заслугах, а только напомнил, что его родос­ловная по обеим линиям – потомственные казаки, что в свои двадцать три года он успел кончить Ростовский государственный университет, а теперь преподает ис­торию казачества в гимназии. Ненаигранная доступ­ность звучала в каждом его слове. Делегаты в его сло­вах не заметили фальши, высокомерия, бахвальства и лжи. Все эти качества претендента их заставили обра­тить на себя внимание, и всё же Зорин задал вопрос:
– В свои двадцать три года вы осознанно решили возглавить Верхне-Донской округ?
– Да!
– А уверены, что справитесь?
– Если слухаться будете, то справлюсь, – последо­вал ответ.
– Любо! – в поддержку этого претендента отчетливо произнес Зорин.
Сомнений ни у кого не было, что казак Карташов победит на выборах атамана, но неожиданно от Боковского юрта высказано пожелание объявить программу.
– Программы у меня нет, – решительно заявил кан­дидат, – о какой программе можно говорить, если со­ветская власть из наших дедов казачьи обычаи кале­ным железом выкорчевывала. Поэтому о быте предков мы ничего не знаем. А о том, что в поте лица буду рыться в архивах и по крупинкам собирать всё забы­тое, скажу во всеуслышание и всё утраченное обещаю воплотить в быт казаков. Это и будет моей програм­мой. По реакции делегатов Зорин убеждался, что пред­почтение они отдадут высокому уравновешенному мо­лодому брюнету. И сам он в этом кандидате видел зре­лость суждений, непритворную любовь к казачеству. В этом не сомневался, и всё же пребывал под впечатле­нием двойственных чувств. С одной стороны, хотелось пожелать претенденту годок-другой полюбоваться с такой же красавицей, как сам он. А с другой, в Карташове видел зрелого, со сложившимися убеждениями, мужа, способного отстаивать свою точку зрения. Но главное преимущество перед другими претендентами было в молодости. В отличие от старших по возрасту, успевших оплодотворить сознание партийно-бюрокра­тической зашоренностью, мировоззрение Карташова пребывало в поре девственной невинности, что позво­ляло ему на пути становления казачьего образа жизни не раздваивать сознание, не распылять усилия на пути к достижению цели. Как предполагал Зорин, большин­ством голосов атаманом Верхне-Донского округа избран Карташов Юрий Ильич.
Круг состоялся. Возбуждавший надежду атаман из­бран, но аппаратом районного комитета партии, переме­стившимся в здание райисполкома, казаки по-прежне­му притеснялись. В районе не проходило мероприятия, на котором бы не вспомнили о пьянстве «ряженых», их безделии, даже в хищении молока доярками Лунёв обвинил казаков, на том основании, что они не пошли проверять сумки животноводов, шедших с работы до­мой. Давление на казаков приняло такие масштабы, что слово «казак» руководителями различных органов произносилось с усмешкой, а пожелавшим работать самостоятельно районная власть во главе с Мутилиным перекрывала кислород. Положение стало нетерпимым. Для поиска пути выхода из создавшегося положения в Привольный приехали Муконин с Панькиным. За вре­мя продолжительной беседы, они приняли согласован­ное решение провести всерайонный митинг, на кото­ром принять декларацию о переходе района на казачье самоуправление и об отстранении от власти бывших партийных чиновников. Организаторы митинга пони­мали, что разъединенное казачество (на три юрта) – не лучшая предпосылка в осуществлении грандиозного плана. К тому же, на поддержку атамана районного центра они не надеялись. Поэтому вопрос о создании единой организации стал очередной задачей, решение которой представлялось трудно осуществимой. А пока инициаторы митинга распределили между собой обя­занности по подготовке и осуществлению грандиозно­го мероприятия. Панькину отведена обязанность – обес­печение поддержкой извне, Муконину – сбор казаков внутри района и заблаговременная подача заявления. Идеологическое обеспечение митинга поручено Зори­ну. Инициаторы проведения всерайонного митинга понимали, что для подготовки неслыханного меропри­ятия система приказов не работает. Приказы действуют там, где можно потерять доходную должность, ради этого человек забывал стыд, порядочность, мирился с унижением. В казачьих обществах нет должностей, нет подчиненных и нет начальников. Тут все равны, и по­тому в организации митинга мог сработать единствен­ный способ – убеждение. Используя названный метод, контингент организаторов постепенно расширялся. Не просто согласовывались различные подходы. Особенно туго обговаривалась кандидатура председателя и сек­ретаря митинга. Казаки знали, что в случае провока­ции ведущие пострадают первыми. Возможны и иные последствия, которые трудно предусмотреть. Учиты­вая нерадостную перспективу, самовыдвиженцев на уп­равление митингом не последовало. И тогда Муконин предложил себя. Против кандидатуры Муконина воз­разил Зорин. Возразил на том основании, что, наряду с активным участием в казачьем движении, он пред­седатель сельсовета, а это на современном этапе воз­рождения казачьего образа жизни являлось прочной нитью, связывающей противоборствующие стороны. Возражая против кандидатуры Муконина, Зорин в ка­честве ведущих митинга предложил себя и атамана Левобережного юрта казака Щеголькова. Названные кан­дидатуры устроили казаков и решение, наконец-таки, было утверждено. Когда все стороны предстоящего ме­роприятия были согласованы и противоречия между организаторами митинга устранены, Муконин район­ным властям сделал запрос на проведение митинга и получил разрешение. С этого дня подготовка обрела очередной этап. Атаман юрта Панькин выехал в прав­ление Союза казаков Области Войска Донского. Муко­нин усиленно работал внутри района по организации митинга. Зорин занимался идеологическим обеспече­нием. Не сидели сложа руки и власти. Усиленно гото­вилось управление внутренних дел. К назначенной дате в станицу стянуты значительные силы милиции, в боль­шинстве своем в гражданской одежде. Знали они и о предстоящем приезде казаков 1-го Донского округа во главе с походным атаманом Литвиновым, и своевре­менно выставили вооруженный патруль от города Ка­менска до правобережья Дона. Въехать на территорию района ни со стороны Миллерово, ни со стороны ст. Вёшенской не представлялось возможным. Но в данной ситуации проявили поистине платовскую находчивость казаки. Предполагая, что на трассе Ростов – Воронеж будет стоять ГАИ, Зорин предложил маршрут через города: Морозовск, Суровикино, Серафимович, Михайловку, а затем через станицы Усть-Бузулукскую, Кругловку, Шумилинскую, въехать в райцентр с противо­положной стороны, откуда ни власть, ни милиция ждать казаков не будут.
В назначенный день из хуторов и станиц в рай­центр начали прибывать казаки. Центральная площадь заполнена людьми в традиционной казачьей одежде. До начала работы митинга оставалось два часа, когда по рекомендации Зорина Панькин послал делегацию на трассу Ростов – Воронеж встречать казаков 1-го Дон­ского округа. Упреждающим маневром они усыпили районные власти, не позволили им разгадать свой план. Посыл делегатов широко разрекламирован и слух с мол­ниеносной быстротой распространился по начальству­ющим кабинетам. Через полтора часа после отъезда ложновстречавших, по шумилинской дороге в станицу въехали автобусы с людьми в традиционной казачьей одежде. Автобусы беспрепятственно проследовали по центральной улице и вблизи сельсовета остановились. В считанные секунды гости и встречающие соедини­лись, и как близкие родственники, начали по-мужски обниматься. Новость о прибытии казаков 1-го Донско­го округа во главе с атаманом Литвиновым с молние­носной быстротой начала распространяться по началь­ствующим кабинетам. Известить шефа о пренеприят-нейшей новости первым постарался старый работник райкома партии Губин. В кабинет Мутилина он вор­вался без стука и о прибытии иногородних казаков сообщил запыхавшимся голосом. Не понимая о чем говорит пожилой баснописец, Мутилин своему подчи­ненному напомнил:
Иногородних казаков не бывает, и мне не понятно, кто и зачем без предварительной договоренности при­ехал в район. Я тут хозяин.
– Приехали казаки, – уточнил информатор, – много автобусов стоят на улице Ленина.
– Что ты мелешь! – рявкнул на пожилого человека председатель Совета. – От города Каменска до берегов Тихого Дона стоят лучшие гаишники области, и по дороге не только автобусы, муха не пролетит.
– Муху задержали, а автобусы проскочили, – с чув­ством нескрываемой обиды за незаслуженное оскорб­ление пояснил Губин и порекомендовал шефу посмот­реть на площадь, где открывался митинг.
Мутилин встал со стула, подошел к окну, и ужас­нулся. Площадь и улица переполнены народом в фу­ражках с красными околышами. Он в адрес блюстите­лей порядка выругался, возвратился к столу, нажал на кнопку, и в то же мгновение в дверном проеме появи­лась технический секретарь.
– Начальника милиции срочно ко мне! – приказал он и облысевшую голову склонил на руки.
– Вызывали? – услышал Мутилин обращенные к себе слова подполковника.
– Вы чем занимаетесь?! – закричал председатель Совета на посетителя. – Вооружились до зубов, раска­тываетесь на государственных автомобилях, гордитесь юридическими дипломами, а недоучка Зорин армию бездельников обвел вокруг пальца.
– Невозможно было даже подумать, что казаки въе­дут в район через Волгоградскую область, – попытался оправдаться Дро-
нов, – а к тому же, встречавших по­слали на ростовскую трассу.
– Такую бездарность я держу в правоохранитель­ных орга-
нах, – заявил Мутилин, – плачу зарплату, на­деюсь на твердую безопасность, а с вами не только рай­он, страну потерять немудрено! Со своими недоумками иди на митинг и отвечай на вопросы горлопанов, а я из кабинета шага не сделаю.
Богатырского роста мужчина перед тщедушным кар­ликом стоял с подрагивающими коленями и в свое оп­равдание не произносил ни единого слова. Наконец, Мутилин устал от бессмысленных оскорблений, рас­сыпавшихся в адрес начальника милиции, и молча по­дошел к нему. Низкорослый хозяин кабинета и высо­кий посетитель стояли один против другого и создава­ли впечатление Пата и Поташенка. Маленькие сверлящие глаза Мутилин устремил на милиционера, а широкими ноздрями усиленно захватывал воздух. Его облысевший лоб извергал полуувлажненный блеск, а густая шевелюра свисала на уши, создавая впечатле­ние огородного пугала, установленного для отгона про­жорливой птицы. Затишье длилось считанные секун­ды, показавшиеся Дронову вечностью. Ему представ­лялось, что Мутилин, подобно дворовой собаке, вот-вот набросится на него и маленькими кулачками станет бить по лицу. Он голову поднимал настолько, насколь­ко разбушевавшийся чиновник из-за крохотного роста был не в состоянии дотянуться до его физиономии. Наконец, к Мутилину пришло отрезвление. Он ото­шел от подполковника, возвратился к столу, уселся в кресло, локтями уперся на крышку стола, голову опу­стил на ладони и затаился. Его взлохмаченные волосы свисали. Из-за шевелюры просматривался большой нос с раздвигающимися во время усиленного дыхания ши­рокими ноздринами. Его вид становился еще более ко­мичным. Но в эти минуты Дронову было не до смеха. Униженный тщедушным человеком, высокий мужчи­на, как несмышленый мальчишка, в середине кабине­та и мелкими шажками отходил к входной двери. Но даже на едва заметные движения посетителя Мутилин обратил внимание и, решив, что начальник милиции убегает, будто пробудившийся хищник, приподнял го­лову и с намерением задержать посетителя попытался крикнуть, но обнажил мелкие, как у грызуна, зубы, но устрашающего рева не произнес. Несистемным по­кашливанием он избавился от першения в горле, без напряжения голоса приказал поучаствовать в работе митинга, а на входе в райисполком поставить милици­онеров, и к графину, наполненному водой, протянул руку.
Получив приказ, Дронов вышел из кабинета, у вход­ной двери оставил вооруженных милиционеров и с дву­мя сотрудниками направился в сельский Совет. Он шел в логово казачьих бузотеров, но не знал о чем говорить с ними и как при личной встрече поведут себя казаки. На всякий случай пистолет переложил в подручный карман. Это же приказал сделать подчиненным. Шел по твердой дороге, а ноги проваливались, как по мяг­кому снегу. Они еще не дошли до средины централь­ной площади, на которой предполагалось проведение митинга, когда увидели большую колонну казаков, стро­евым шагом двигающуюся к центральной площади. Дронов остановился. Остановились и его сопровождаю­щие. Положение, в которое попал начальник мили­ции, оказало на него двойственное влияние. Во-пер­вых, оно освобождало его от общения с оргкомитетом, что представлялось невероятно трудной проблемой. Во-вторых, он не знал, что делать дальше. Задержать ко­лонну шефствующую по главной улице невозможно даже взводу автоматчиков, а троим милиционерам с пистолетами становиться на ее пути приравнивалось к самоубийству. Уступая дорогу, Дронов отошел в сторо­ну. Колонна во главе со знаменосцами подошла к пло­щади, не останавливаясь, свернула налево, приблизи­лась к импровизированной трибуне и в трех метрах от обозначенного белой линией места остановилась. Та­кое построение предусматривало невозможность под­хода к микрофону провокатора, что вполне могло быть предусмотрено властью. С появлением казаков площадь мгновенно заполнилась народом в гражданской одеж­де. Создавалось впечатление, что свалились они ниот­куда либо появились по-щучьему велению. Как предусматривалось заранее разработанным планом, к мик­рофону подошли Щегольков с Зориным и об отсутствии руководителей района доложили атаману Панькину. Панькин послал нарочных в райисполком, но воору­женные милиционеры вовнутрь здания их не пропус­тили, нарочные возвратились ни с чем. Созывается эк­стренное совещание оргкомитета, в котором принял участие походный атаман 1-го Донского округа Литви­нов. Многие казаки походного атамана видели впер­вые. Несмотря на его внешнюю строгость, атаман бла­городен и прост. Его скуластое лицо, густые русые во­лосы извергали привлекательность. Думающий его взгляд определял степенность и основательность. Ка­залось, внимание казаков сосредоточено на желанном госте, никого больше они не слышали и не видели. Но как только Зорин предложил Литвинову по сложив­шимся обстоятельствам высказать свою точку зрения, мгновенно разнеслось по площади дружное:
– Любо походному атаману!
Троекратная поддержка Литвинову еще раздавалась по казачьим рядам, а могучий бас атамана уже обра­тился к митингующим:
– Станичники! – зазвучал голос Литвинова. – Про­водить митинг без руководителей района незачем. Вы собрались на центральной площади районной стани­цы, чтобы свои требования высказать им, о чём ихние величества не соизволили слушать. Почему нет глав­ных виновников народной трагедии? – спрашивал ата­ман у ведущих казачьего форума.
– Мы неоднократно предупреждали, – на вопрос отозвался Муконин, – но выходить на площадь, смот­реть народу в глаза вельможи отказывались.
– В таком случае, – перехватывает инициативу Лит­винов, – приведут их мои люди. Волгодончане убедят ваших чиновников поприсутствовать на казачьем ми­тинге. Любо, казаки?!
– Любо! Любо! Любо! – по казачь­им рядам раздалась поддержка атаману.
Литвинов, во главе со своим заместителем Кудашовым, группу Волгодонских казаков послал в райиспол­ком.
Перед входной дверью стали трое милиционеров, но решительными действиями казаки их отодвинули в сторону, беспрепятственно вошли в холл, мелкими группами разошлись по многочисленным кабинетам, из которых, как опасных преступников, начали выво­дить не понимающих, что происходит, начальников. Еще утром воспринимавший себя всемогущественным повелителем, в эти минуты Мутилин, как послушная хозяину щавка, исполнял приказы Кудашова. Когда в холле были собраны главные руководители, Кудашов посоветовал им не испытывать терпение казаков, а спо­койно идти к микрофону и добросовестно отвечать на все вопросы. После непродолжительного инструктажа Кудашов приказал им выходить из здания и безостано­вочно следовать к микрофону.
Казаки увидели идущую в один ряд колонну на­чальников в сопровождении волгодонских гостей, и ка­кое-то время оставались в недоумении. Они смотрели на грозных повелителей, к которым еще вчера невоз­можно было попасть на прием, и не понимали, что происходит, но неуверенность и давление страха, на­вязанного народу партией, продолжались недолго. Ко­лонна начальников послушно приближалась к месту, на которое жестом руки показывал им Кудашов. Шли они робкой походкой, напоминающей переступание человека по рыхлому льду, который с каждым шагом может провалиться. Впереди шла высокая Щепелева. Непривлекательной походкой она будто протаптывала дорогу низкорослому шефу, который, не отставая от своего заместителя, прятал щуплое тело за ее широкой спиной. Они гуськом подошли к стене кинотеатра, по команде Кудашева повернулись лицами к казакам и, будто в ожидании смертной казни, притаились. Высо­кая Щепелева и недорослый Мутилин стояли рядом. Своим видом они напоминали героев романа Серванте­са: хитроумного Идальго и Дон Кихота Ламанческого. Женщина, на голову выше своего шефа, по простоте душевной держалась уверенно и всем своим видом по­казывала, что произошло недоразумение, которое не­пременно устранится. В отличие от недалекой замес­тительницы, Мутилин перед казаками держался по­давленно. Он стоял со склоненной головой, отчего его карликовый рост уменьшался вдвое. В присутствии высокой женщины он казался бедным ее родственни­ком. Покладистым видом Мутилин вызывал к себе со­страдание. В то же время его, извергавшие затаенную хитрость, глаза, углубленные в кривые разрезы, на на­род не смотрели. Его обличье производило впечатле­ние невинного страдальца. Внешне эти два человека ничем не похожи, а их совместная работа кажется со­стоялась случайно. Но это впечатление обманчивое. При личной несимпатии друг к другу они обречены вместе работать. Всматриваясь в них, казаки утратили чув­ство страха, и оживились. Вскоре оживление перерос­ло в окрики, оскорбления, свист, унижающий челове­ческое достоинство. Щепелева по-прежнему держалась уверенно. Она переступала ногами, как будто, подобно гусыне, стайку неоперенных птенцов защищала отпу­гивающими движениями. В отличие от женщины, Му­тилин ниже и ниже склонял голову, отчего казалось врастал в землю, жалким видом он создавал впечатле­ние не руководителя района, готового к разговору с трудящимися, а человека, приведенного на лобное ме­сто, у которого через минуту-другую палач отрубит не­винную голову.
В следующий шеренге стояли нижестоящие чинов­ники. В руках они держали заполненные оправдатель­ными бумагами кожаные папки и прятали пугливые лица. Они создавали впечатление, что их деятельность воссоздана на листах стандартной бумаги, а своей го­ловой не запоминали ни единого слова.
Литвинов с пренебрежением смотрел на команду руководителей, приказал им на шаг приблизиться к микрофону и напоминающим звучание трубы духово­го оркестра голосом обратился к участникам митинга:
– Казаки! Посмотрите на них и вдумайтесь, какие ничтожества руководят вами да и страной в целом. Их двадцать миллионов и, если бы в августе 1991 года все коммунисты вышли на улицы, они бы отстояли райко­мы, но эти трясущиеся медузы способны заботиться только о личной наживе, а судьба народа, государства их не волнует. Они не вышли на улицы, стало быть, не было Коммунистической партии и не было комму­нистов, а были вот эти члены. Час назад, охраняемые группой милиционеров, они не хотели разговаривать с вами. Держались нагло и были уверены, что милицио­неры их защитят. Но милиционеры такие же бесправ­ные казаки, как все мы, и свои головы подставлять не захотели, и правильно сделали. Трусливая камарилья увидела в казаке силу и задрожала, как говяжий сту­день. Только так с ними можно разговаривать, ибо сло­ва человеколюбия они не приемлют. А теперь, – обра­тился Литвинов к ведущим, – открывайте митинг!
К микрофону одновременно подошли Щегольков и Зорин. Между ними произошло замешательство. Оба попытались друг другу уступить место председателя. Наконец, Щегольков проявил находчивость и микро­фон передвинул к Зорину. На лице председательству­ющего воссоздавалось волнение, но в считанные секун­ды он взял себя в руки и ровным голосом обратился к участникам митинга.
– Казаки! Сегодня мы организованно вышли на цен­тральную площадь района, чтоб во всеуслышание зая­вить властям о том, что жить по-старому не хотим. А пришедшая сюда под конвоем команда районных ру­ководителей, несмотря на произошедшие в стране ре­формы, категорически отвергает перемены. Эта команда под руководством областного комитета партии не же­лает, и не может работать по-новому. Но время всевла­стия партии ушло безвозвратно и вам, неуважаемые товарищи, придется прощаться со своими привычка­ми. О том, что ваше время безвозвратно ушло красно­речиво подтверждает приезд к нам казаков 1-го Донс­кого округа во главе с атаманом Литвиновым.
Завершая выступление, он собрался слово предос­тавить Мутилину, но сквозь плотный строй казаков к микрофону пробрался казак Какухин и попросил сло­ва. Нарушать регламент митинга Зорин не хотел, но в то же время не мог отказать пожилому мужчине.
– Казаки! – обратился Какухин к участникам ми­тинга. –
Смотрю я на смирное лицо районного вождя и думаю: возможно, за маленьким росточком превалиру­ют доброта, порядочность и мы напрасно его приконвоировали. Хотелось, чтоб так было. Но эти пожелания расходятся с реальной действительностью. Этот с виду маленький человечек прожорлив. В колхозе «Октябрь­ском» он держит семнадцать годовалых бычков. Его худоба кормится колхозными кормами в колхозном сарае, ухаживается бесправными колхозниками. А он время от времени сдает скотину по спекулятивной цене и складывает деньги в бездонные карманы. Вчераш­ний секретарь райкома партии, которого мы называли умом, честью и совестью, бессовестно обворовывает кол­хоз и колхозников. Ему наплевать, что пастухи, уха­живающие за его худобой, концы с концами не сво­дят, а ихние дети в рваных чириках бегают в школу. Он стоит перед нами с опущенной головой, моргает залитыми бессовестной кровью глазами, и вызывает к себе сочувствие. – Кончай прихериваться! – обратился к председателю райисполкома казак Какухин. – По­дойди к микрофону и расскажи казакам, как дошел до того, что народ, руководимый тобой, плюет в твои бессовестные глаза. Еще вчера считавший себя всемо­гущественным и непогрешимым, Мутилин воровской походкой подошел к микрофону. Его тонкие губы дро­жат, кривые ноги трясутся. Во все предыдущие дни, он, чтоб казаться выше своего роста, голову поддержи­вал вверх, а ныне склоняет ее, отчего на уровне бога­тыря Литвинова кажется карликом, которого опыт­ный администратор передвижного цирка использует в шутовских сценах профессионального спектакля. В отличие от скомороха, зарабатывающего хлеб жонглированием либо рассказом смешных историй, Мутилин на бедственном положении колхозников сколачивал себе состояние.
– Казаки! – не дождавшись ответного слова на воп­рос Какухина, волевым тоном отозвался Литвинов. – И эта дрожащая медуза, – жестом руки показал он на Мутилина, – управляет исконно казачьим районом. От­вечай на вопрос Какухина! – потребовал
атаман.
– За уход я заплатил скотникам, – с мальчишеской виноватостью проговорил тот. – Заплатил по советским расценкам, – почти шепотом дополнил он.
– Колхозник работает за так, а ненасытная гнида с него высасывает последнюю кровь, – отчитывает его Литвинов, – признавайся, где наворовал столько скота!
– Купил, – слукавил чиновник.
– Брешет! – раздался возглас из митингующих. – Кастраты колхозные.
– Оприходуйте худобу в колхоз, – потребовал Лит­винов, – а этого гниденыша гоните в шею, чтоб в каза­чьем районе его духу не было!
Мутилин молчал, и в эти минуты походил на двоеч­ника, стоящего у доски, не знающего ответа на вопрос учителя. Он намеревался отойти от микрофона и скрыть­ся от многочисленной толпы, но, будто прикованный к этому месту, шагу ступить не мог. Его страх усили­вался оттого, что большое количество милиционеров его не защищали. Он повернулся к заместителю в надеж­де получить поддержку, но женщина демонстративно от него отвернулась.
– Уходи прочь! – повышенным тоном красивого го­лоса Литвинов приказал Мутилину. – Сам видишь, как тебя презирает народ.
Мутилин неуклюже повернулся на сто восемьдесят градусов, переступил ногами два-три раза в сторону кинотеатра и остановился. Простоял с полминуты, по­вернулся в направлении райсовета и с низко склонен­ной головой зашагал к административному зданию. Его примеру последовали Щепелева и остальные члены команды. В отличие от шефа, женщина, как и преж­де, шла с поднятой головой и создавала впечатление, что устыдить ее никому не удастся. Отступление плен­ников напоминало шествие цирковых клоунов, по при­чине непригодности навсегда прощавшихся с неблаго­дарными зрителями. Под громкий свист и улюлюка­нье разновозрастная команда чиновников сошла по невысоким порожкам на проезжую часть дороги, отде­ляющую площадь от здания райисполкома, и оказа­лась в неведении, что делать дальше. Подавленный смехотворным проводом, Мутилин перед парадным вхо­дом в здание остановился, повернулся налево и тороп­ливо зашагал к своей квартире. Оставленные на про­извол судьбы его помощники молча смотрели вслед уходящему шефу, а когда он скрылся, последовали его примеру.
Установилось безвластие. Казакам предоставилась возможность атамана ввести в кабинет Мутилина и приступить к управлению районом. Но различные взгляды юртов на возникшую проблему не позволили решительно действовать, хотя в стране не было силы, способной противостоять воле казаков.
Митинг трех юртов постановил: 1. Рекомендовать на должность председателя райсовета заместителя Му­тилина Шатова.
2. Для наработки проекта Устава ка­зачьего самоуправления создать рабочую комиссию в составе: Шатов, Зорин, Муконин, Щегольков, Гуревнин, Леонтьев, Ермаков.
Поддержанный казаками, Шатов активно участво­вал в наработке важного документа. По мере необходи­мости подключал прокурора, других представителей заинтересованных ведомств. Работа велась плодотвор­но, и, когда оставалось готовый документ утвердить депутатами, произошел сбой, связанный с путчем
1993 года. Райсовет перестал функционировать, а его пред­седатель, занимавшийся наработкой документов по казачьему самоуправлению, оказался безработным.
Аналогичная участь постигла Муконина.
Волей случая оказавшийся единоначальником, Ки­ров приостановил деятельность комиссии, а наработан­ные документы объявил исчезнувшими. Казак, на чье содействие надеялись члены комиссии, оказался душителем того малого, что ценой огромных усилий на­рабатывалось под руководством иногороднего Шатова. Вкусивший прелести независимого администрирова­ния, новоявленный глава не смог расстаться с приви­легиями, которые создала ему паразитическая систе­ма. Предпринимая попытку возродить казачье само­управление, казаки не предполагали, что желание подчинить других сидело в каждом из них, и, ока­жись на месте Кирова другой казак, результат был бы тот же. Киров согласился в штат районной админист­рации зачислить представителя казачества, при усло­вии объединения трех юртов и избрании одного атама­на. Надеясь на добрые помыслы потомственного каза­ка, хуторские общины созвали объединенный круг, с повесткой дня: 1. Роспуск юртов. 2. Создание единого юрта.
3. Выборы атамана.
По первым двум вопросам возражений не было, и решение принято единогласно. С выборами атамана юрта произошла неожиданность. Вначале поступило предложение выдвинуть кандидатами на оплачиваемую должность атамана Верхне-Донского юрта, Панькина, Писарева, Щеголькова. Данное предложение устроило казаков. Но не пожелавшие расстаться с прежними должностями Писарев и Щегольков свои кандидатуры сняли. На должность атамана юрта выдвинул свою кан­дидатуру Качалкин. Неожиданность заключалась в том, что в казачьем движении он малоизвестный, к тому же, не мог не понимать, что казаки за него не прого­лосуют. Как и следовало ожидать, Панькин набрал 86% голосов.
А что заставило Качалкина баллотироваться? Он знал о неизлечимом заболевании Панькина, и участи­ем в выборах старался о себе напомнить, как о перс­пективном лидере. Сокрушительное поражение его не выбило из колеи. Сражаясь за оплачиваемую должность, он всячески расхваливал Панькина, нахраписто науш­ничал, и, в конце концов, стал заместителем атамана, а после смерти Панькина занял его кабинет. Времен­ное пребывание на должности атамана Качалкин ис­пользовал для победы на внеочередных выборах. Зная, что советская система выборов (без осечки) приносит желанные результаты, он баллотировался не на аль­тернативной основе, и добился триумфальной победы, на правах полноправного хозяина вошел в кабинет юртового атамана.
Обиженный на соратников, на правоохранителей и на вышестоящие органы, оставившие его, Мутилин зак­рылся в стенах своей квартиры. Возможно, статус без­работного он испытывал бы дольше, если б не подвер­нулась фортуна, в акционерном обществе «Садовод» ско­ропостижно умер руководитель, и Мутилин избрался председателем. Возглавляя крошечное предприятие, он с черной завистью наблюдал, как прокладывалась один­надцатикилометровая газопроводная труба к усадьбе Кирова, а он, бывший властитель района, к своей квар­тире не в силах подвести сотню метров надземной тру­бы. Утраченная возможность порождала зависть к пре­емнику и желание занять прежнюю должность. Спосо­бы сражения за власть, главные из которых – сбор компромата и подкуп чиновников, при советской влас­ти срабатывали без осечки, по его мнению, сработают и теперь. Мутилин выехал в областной центр, где встре­тил товарища по партийной работе и заручился под­держкой. Решив основную задачу, Мутилин присту­пил к слежке за работой оппонента. И ему помог слу­чай. В области проводилась агитационная деятельность за кресло губернатора. Основному претенденту оппо­нировал коммунист. Шли они, что называется, ноздря в ноздрю, то есть без отрыва один от другого. С молча­ливого согласия Кирова, в районе коммунисты развер­нули мощную агитацию за своего кандидата и доби­лись успеха. Этого действующему главе района не простили. Киров освобожден от занимаемой должности, а исполняющим обязанности назначен Мутилин. С при­ставкой и.о. новоявленный чиновник возвратился в ста­ницу и, не дожидаясь выборов, приостановил проклад­ку газопроводной магистрали к усадьбе Кирова, а уло­женные в землю трубы откапывали и переносили в другие места.
Начался третий этап управления районом.
ГЛАВА 14
Небосклон то закрывался плотными облаками, то, с живой и неодухотворенной природой делясь остатками тепла и яркого света от тучевых наслоений, открывал­ся на короткий промежуток времени. Скупые на тепло лучи нежаркого солнца не особенно радовали. Мысля­щий человек понимал, что не сегодня-завтра наступит промозглая слякоть, именуемая непогодой. Перелет­ные птицы уже собрались в шумные стайки, беспоря­дочно кружили над займищем и замысловатым гвал­том тоскливо прощались со своей родиной. С перемен­ной облачностью день завершался. Воцарились тишина и неопределенность, даже шумоватые грачи улетели на ночные гнездилища. Диск, не по сезону яркого, солнца не соприкоснулся с горизонтом, и на землю всё еще опускались тепло и свет, которые, подобно несу­щемуся по отвесной скале лыжнику, безостановочно проплывали над незамысловатыми строениями пред­вечернего хутора.
Прощальные танцы перелетной птицы, неустойчи­вая погода и повышенная капризность малолетних вос­питанников Анне Ивановне, воспитателю Привольненского детского сада, к постоянным обязанностям доба­вили череду неприятных проблем. Дети начали простуживаться, часто болеть и больше капризничать. Так было вчера, позавчера, в другие дни недели. А сегодня, собираясь на свидание, она не замечала ни беспорядочного крика грачей, ни капризов воспитан­ников, ни благодарности родителей, приходивших за своими чадами. Передавая их, она надеялась, что в по­ложенное время детей заберут всех, и она, гордая, пой­дет на встречу с молодым человеком. Но отец Назарова Гены за сыном не пришел. Она одела ребенка и вместе с ним вышла во двор. Последние отблески солнечных лучей скрывались за горизонтом. Звезд еще не видно, но вечерняя заря уже обозначилась. Опускались су­мерки. Время для переодевания у нее еще было, но оставалось так мало, что собираться надлежало уско­ренно. Ожидая необязательного папу, девушка пере­живала. Прохаживаясь по территории детсада, воспи­тательница надеялась, что с минуты на минуту роди­тель появится и она непереодетая побежит на свиданье. Опустились сумерки. Вызвездилось небо, а отец не появлялся. Подобное случалось и прежде, но в дни бес­пробудного пьянства он просил соседку забрать ребен­ка. Что происходило сегодня, воспитательница не по­нимала. На свидание уже не надеялась, и задумалась о судьбе своего воспитанника. Его маму посадили в тюрь­му за то, что в грубой форме отвергла любовные притя­зания директора совхоза. Официальный повод для аре­ста передовой доярки был иным. Лунёв помнил при­чиненные ему оскорбления и искал возможность для мщения. А когда Назарова Саша с молочно-товарной фермы унесла тридцать килограммов зерновой смеси, директор для проведения обыска к ней подослал учас­ткового. Уверенный в совершении кражи, Аникин на ее супруга надел наручники и, как особо опасного пре­ступника, начал допрашивать, а затем обыскивать. Вскоре обнаружил зерновые отходы в молочной фляге и спросил у
хозяина:
– Кто принес зерно?
– Не знаю, – смущенно ответил хозяин, – наверное Саша.
Понятые с фермы привели хозяйку. Понимая, что происходит, она заплакала.
– Кто крал зерно? – очередной раз спросил у хозяи­на Аникин.
Назаров виновато посмотрел на супругу и, стыдли­во склоняя голову, подтвердил прежние показания.
Любую подлость Саша ждала от своего алкоголика, но не предательства. Она понимала, что за проявлен­ную независимость Лунёв ей отомстит. Отомстил с по­мощью мужа алкоголика, которого кормит, одевает и обувает. Она смотрела на него, внутренне осуждала и не сомневалась, что выкарабкаться ей из сетей Лунёва не удастся, а сын с отцом-алкоголиком погибнет.
– Чистосердечное признание, гражданка Назарова, в твоих интересах, – над подавленной горем женщи­ной осознанно издевался участковый, – будешь врать – себе навредишь.
Саша прижала к себе ребенка, а чтоб не видеть над­менный взгляд участкового, склонила голову.
– Признанием смягчишь наказание, – повторил Ани­кин, – супруг подтвердил совершенное тобой преступ­ление, так что выбора у тебя не осталось.
– Зерно я принесла, – призналась Саша.
– Давно бы так! – воскликнул участковый.
И тут же с хозяина снял наручники, надел их на руки женщины и в сопровождении понятых повел ее со двора. Гена вцепился в платье матери, пытался за­держать ее. Ребенок плакал, рыдала мать, отворачива­ли лица понятые, а участковый, увлекая за собой жен­щину, отталкивал несмышленого сынишку. Убедив­шись, что мальчик от матери отходить не собирается, Аникин схватил его за ручонку, оторвал от матери и с силой швырнул к отцу. Мальчик упал, поднялся на ножки, догнал маму и вновь схватился за ее одежду.
– Оттолкни пацана! – крикнул участковый женщи­не. – Отпихни, пока я у него ноги из ж... не повыдер­гивал.
Отец подошел к ребенку, схватил его за обе ручон­ки и поволок вовнутрь своего двора. Мальчонка кри­чал, вырывался, тормозил ножонками, просил маму за­ступиться, но силенок противостоять отцу у него не хватало. На защиту ребенка щукой бросилась мать, но вырваться из рук мужчины не могла, Саша упала на колени и от беспомощности зарыдала. Под истеричес­кий крик ребенка и мать растаскивали в противопо­ложные стороны. Подошедшие женщины умоляли милиционера смиловаться над ребенком, и отпустить его мать, но блюститель социалистической законности с помощью понятых подтаскивал Сашу к прибывшему автозаку. Мужчины волокли ее с таким усилием, буд­то перед ними не доярка, унесшая с фермы 30 кг зер­ноотходов, а уматерелый убийца, способный к побегу, которого потом найти не удастся. За калиткой к бор­цам с преступницей присоединился водитель автомо­биля. Он вошел в автозак, подпихиваемую тремя муж­чинами женщину схватил за наручники и, причиняя ей нестерпимую боль, поволок вовнутрь. Когда часть тела женщины заволокли в кузов автозака, милицио­неры приподняли ее за ноги и, как мешок с комби­кормом швырнули вовнутрь. Удовлетворенный побе­дой над поверженной женщиной, водитель, в погонах сержанта милиции, спрыгнул на землю, закрыл двер­ку и, пригрозив выхлопными газами, если задержан­ная не прекратит стучать, сел в кабину автомобиля. Место пассажира занял Аникин, и сержант приказал ехать, автозак рванул с места и, стремительно набирая скорость, скрылся за поворотом. Ребенок вырвался из рук отца, побежал следом, но споткнулся, упал и с окровавленным носом возвратился во двор.
Маму он больше не увидел. Однако участвующий в судебном процессе отец подтвердил свои показания, на основе которых Сашу осудили к лишению свободы.
– Анна Ванна, – к воспитательнице обратился ребе­нок, – за мной мама не придет больше?
Сотрудница детского сада не была в суде, но судьбу Александры Федоровны знала не понаслышке. Знала как передовую доярку, унесшую с фермы тридцать килограммов зерна, назвать ее воровкой у нее не пово­рачивался язык.
– Наверное, нет, – после затянувшихся раздумий неуверенно высказала она.
– А папа? – не давая воспитательнице одуматься спросил Гена.
– Папа... – повторила дорогое для ребенка слово Анна Ивановна, и снова задумалась. Если судьбу Алек­сандры Федоровны она знала, и при ответе на вопрос ребенка не мыслила допустить неточность, то поведе­ние его папы предвидеть ей не под силу. И все же многочасовое опаздывание единственного родителя ей давало основание предполагать, что в столь позднее время сегодня вспомнить о сыне он вряд ли способен.
– Папа тоже не придет, – ответила воспитательни­ца.
– Я не хочу оставаться в садике, – с признаком детского волнения отозвался мальчик.
– Я тебя одного не оставлю, – успокаивала ребенка воспитательница.
– За всеми приходят, а за мной нет, – со слезами на глазах сказал он и заплакал.
Слова ребенка воспитателя поставили в трудное по­ложение. Она знала, что мама Гены осуждена за трид­цать килограммов зерновой смеси, но в то же время, по устному распоряжению директора, из совхозного амбара выносят тонны продовольственной пшеницы. Выносят бесплатно и никто не несет никакой ответ­ственности.
Уже опустились сумерки. На прибрежные вербы уселись кочующие грачи и прекратили беспорядочный гвалт. Настала тишина, временами нарушаемая несис­темным лаем дворовой собаки, собачий оскал им не доставлял приятных мгновений, мальчик беспокоился, озабоченно всхлипывал и настойчиво просился домой. На свиданье она опоздала. К тому же, убежденная, что за Геной никто не придет, подала ему пряник, за сво­бодную ручонку взяла своей и вместе вышли со двора детского садика. На дороге под фонарем уличного ос­вещения в металлическом обрамлении стоял трафарет, призывающий семьдесят процентов сельскохозяйствен­ной продукции производить высокого качества. «Сле­довательно, – рассуждала дипломированный педагог, –
треть зерна, мяса, молока, яиц и шерсти предусмотре­но сдавать браком, а тонны семян, кормов, горючего и удобрений пускать на ветер?». Она не может понять: зачем обрабатывать землю, доить коров, кормить сви­ней, если третью часть произведенной продукции пред­полагалось выбросить.
– Анна Ванна, – прервал вдумчивое рассуждение воспитательницы ребенок, – почему других мам не за­бирают, а мою забрали?
На первый взгляд, вопрос мальчика взрослой жен­щине показался простым, и она собралась ему сходу ответить, но, при первой попытке, поняла глубину дет­ских мыслей, поставивших ее, педагога, в трудное по­ложение. Она молчала. Мальчик снова обратился к ней с этим вопросом.
– Твоя мама хотела тебя накормить, – на вопрос ре­бенка отозвалась воспитательница.
– А другие мамы своих детей не кормят? – спросил Гена.
Девушка поняла нелепость своего ответа, и глубо­ко задумалась. Назвать Александру Федоровну воров­кой, она не могла, не имела права, так как, работая за шестьдесят рублей в месяц, мама Гены на символичес­кую зарплату не в состоянии не только одеть, обуть, купить примитивную мебель, но даже прокормить се­мью. Непонятна идеология партии, при которой за вы­полнение трудовой повинности с работника спрашива­ли, как с разумного, а за работу платили, как глупо­му, всё население социалистического государства сделала несунами.
Не ответив на вопрос ребенка, Анна Ивановна с Геной вошла в освещенный двор Назаровых и на входном крылечке увидела с широко раскрытым ртом спящего хозяина. Из его уст извергался лошадиный храп, от которого у ребенка проявилась оторопь и он ручонками схватился за ногу воспитательницы. Насторожи­лась и гостья. Она не знала, что делать дальше. Остав­лять на попечение бесчувственно спящего отца маль­чика неразумно, и уводить из собственного дома не вправе. Оказавшись в очередном тупике, воспитатель­ница прижала ребенка и неотрывно смотрела на бес­чувственно храпящего отца. Она знала, что он работает ночным скотником, пробудившись, уйдет на ферму, чтоб украсть комбикорм на очередное похмелье.
Будто копируя действия своей воспитательницы, несвоевременно повзрослевший мальчик смотрел на отца, но к нему не подходил. Наконец, хозяин кварти­ры зашевелился, приоткрыл глаза и удивленно посмот­рел на женщину. Кажется, он узнал ее, но не пони­мал, что делает она в его дворе. Он грязными руками потер припухшее лицо и вновь взгляд сосредоточил на женщине. Состояние непонимания продолжалось ми­нуту, другую, затем он занял вертикальное положение и с присущим алкоголику нахальством спросил:
– Ты ко мне пришла? – и, не дождавшись ответа на хамский вопрос, продолжил: – Правильно сделала! Мне баба нужна, как воздух.
Неумытый, с опухшим лицом, мужчина в ее созна­нии вызывал отвращение и в сложившейся ситуации она могла бы повернуться и уйти, но оставить ребенка на попечение этого ничтожества не смогла. В то же время уверенный, что женщина пришла к нему, хозя­ин попытался встать на ноги, но, не сдержав равнове­сия, качнулся, а падая с крыльца, головой ударился о ступеньку порожка, удар пришелся на правую часть затылка, от острой боли он крикнул, одновременно обе­ими руками схватился за ушибленную часть головы. Гена подошел к отцу, ручонками прикоснулся к окро­вавленному месту и громко заплакал. Уста родителя на крик сына заизвергали набор нецензурной брани, испуганный ребенок с окровавленной ручонкой воз­вратился к воспитательнице, которая с намерением оказать пострадавшему помощь подошла к мужчине и попыталась разжать его ладони, он вновь разразился изысканным набором нецензурной брани. Женщина отошла и через соседей вызвала «Скорую помощь». В ответ на оказание квалифицированной помощи, Наза­ров выкрикивал набор непечатной лексики, а, выкри­кивая матерщину, в своем несчастье винил воспита­тельницу и требовал за причиненный ущерб распла­титься четвертью самогона.
– Сотрудница детского садика привела вашего сына, – вступила в разговор медицинская сестра, – а вы вместо благодарности хамите ей.
– Мне на работу, – оправдывался пострадавший хо­зяин дома, – на работу! – придает он весомость данно­му термину. – А вы, суки, за одним пацаном погля­деть не хотите.
– О своем сыне позаботьтесь сам, – на оскорбление хозяина квартиры отозвалась медсестра.
– А ты, кур­ва, за что получаешь деньги? – набросился на женщи­ну пострадавший. – Я работаю, а ты обязана сранки детские обмывать.
Убежденные, что пострадавший в экстренной по­мощи не нуждается, женщины порекомендовали ему позаботиться о ребенке лично, вышли за предел негос­теприимного двора.
– Воспитатели чуханые! – хозяин вслед им послал нецензурную брань. – Мне на работу, а они пацана навязали. Завтра в партком пожалуюсь, а там научат, как с рабочими обращаться. Гниды!
Женщины, поторапливаясь, уходят, но всё еще слы­шат адресованные им угрозы и нецензурную брань.
Пребывая под воздействием неуправляемой досады, Назаров подполз к входному порожку, из-под его ниж­ней ступеньки вытащил полулитровую бутылку само­гона, вымененную за мешок комбикорма, откупорил зубами и, приложившись к горлышку, выпил всё без остатка. Он еще пребывал в сидячем положении, ког­да тяжело задышал. Создавалось впечатление, что ему не хватает воздуха, и он повалился набок. Дыхание, словно под воздействием астматического приступа, ста­новилось всё труднее. Тяжелым хрипом пугал ребен­ка, Гена кричал, детскими усилиями приподнимал отца, но родитель оставался в лежачем положении. Удушливое состояние завершилось затяжным хрипом, после которого тот замолчал. Обессиленный от надрыв­ного крика, малыш прислонился к телу отца и крепко заснул.
На утренней дойке, не досчитавшись пяти коров, заведующий молочно-товарной фермой для наведения справок зашел к ночному скотнику, а увидев его ле­жащего вместе с сыном, изысканно выругался и толк­нул кирзовым сапогом. Но, определив тело застывшим, вскоре одумался, пригласил соседей и врача участко­вой больницы. В этот же день на обследовании и уста­новление причины смерти труп Назарова отправили на судебно-медицинскую экспертизу поселка Чертково. О сиротстве сына и смерти мужа соседи сообщили Саше, но, словно общественно-опасную преступницу, на похороны мужа и определение сына ее не отпусти­ли. Соседи схоронили покойника. Опекать ребенка взя­лась дальняя родственница Саши, которая поселилась в сиротской квартире. В действиях опекунши Лунёв усмотрел самовольный захват квартиры, и с помощью милиции приказал ее выселить. Вскоре ордер на все­ление в квартиру директор вручил Раздрокиной Оль­ге. Отдавая ордер на неосвободившуюся квартиру лю­бовнице, Лунёв не сомневался, что рабочий комитет совхоза его решение беспрекословно поддержит. На вне­очередное заседание рабочкома Лунёв пришел с полу­часовым опозданием. Не извинившись, сел за стол пред­седателя, начальствующим тоном приказал начинать работу и в течение пяти минут принять решение, но озабоченная судьбой сироты член рабочего комитета доярка Любимова комкать работу, и тем более прини­мать нужное Лунёву решение, не хотела. С пламенной речью она обратилась к подругам по работе войти в положение мальчика.
– Этого мне еще не хватало, – угрожающе отозвался Лунёв, – член партии, ударник труда отвергает пред­ложение директора. В таком случае на кого партии опираться? – возмущенный поступком Любимовой спра­шивал Лунёв.
– Партия может опираться на руки доярок, – наход­чиво отозвалась женщина, – они у нас к работе при­вычные, сдюжат и эту нагрузку. А квартиру сиротс­кую не трогай.
– Где же это видано, чтоб малограмотная доярка подучала директора, – не успокаивался возмущенный Лунёв. – У нас с тобой грамота одинаковая. Мы с тобой в один класс ходили, ты у меня задачи по арифметике списывал, – пояснила Любимова.
– У меня высшее образование, – высокомерно заме­тил директор, – а у тебя трехклассное.
– Образование, тобой полученное в партийной шко­ле, возможно, числится высшим, но задачи по ариф­метике за третий класс ты решать не умеешь, – уточ­нила Любимова.
– Убедившись, что заставить молчать ее не удастся, Лунёв потребовал от членов рабочего комитета дать партийную оценку коммунисту Любимовой, но на его обращение последовало молчание.
– Из этого следует, – обратился он к Любимовой, – что рабочий комитет мнение директора принимает ру­ководством к действию, а тебя, гражданка Любимова, мы обсудим на парткоме и подумаем о целесообразнос­ти твоего пребывания в составе рабочего комитета, и твоей фотографии на «Доске почета».
– Женщины! – будто после пробуждения от кош­марного сна крикнула Любимова. – Сегодня дитя выб­росили на улицу, завтра в таком положении может ока­заться каждый из нас, если будем молчать.
Обращение Любимовой спровоцировало оживление. Заговорили одновременно все, но никто никого не хо­тел слушать.
– Василий Григорьевич! – к председателю рабочего комитета обратился Лунёв. – Веди заседание, как тре­бует партия.
Председательствующий взывает к порядку, но к его голосу никто не прислушиваются.
– Вы что, – подает голос Лунёв, – решили сорвать заседание? Партия за это к виновникам примет самые жесткие меры. Василий Григорьевич, выноси вопрос на голосование, а с активными говорунами мы прове­дем воспитательную работу.
Подчинившись директору, председательствующий, не повторяя вопрос, членов рабочкома попросил под­нимать руки, и тут же высказал словосочетание:
– Против, воздержавшихся нет! Решение объявил принятым!
– Как против, воздержавшихся нет?! – возмутилась Любимо-ва. – Женщины не голосовали, и сам ты не поднимал руку.
– Я без сопливых знаю, когда мне руку, а когда другое поднимать, – на замечание члена рабочего ко­митета отреагировал председательствующий.
– Ты зна­ешь, и мы знаем твои способности – служить нашим и вашим, – на грубую реплику отозвалась женщина, а голосовать надо четко, чтоб была известна твоя пози­ция.
– Его позиция давно усвоилась, – вступила в разго­вор Варвара Прокудина, – угождать директору. Но уго­да угодой, а проголосовать придется.
Поставленный в неприглядное положение подчи­ненными, председатель рабочего комитета вопрос о пе­редаче квартиры Раздрокиной Ольге вынужденно по­ставил на повторное голосование.
– Вопрос проголосован, – решительно возмутился Лунёв.
– Проголосован, – подтверждает Варвара, – но голо­са не подсчитаны.
– Голоса и прежде не подсчитывались, – отстаивал свою точку зрения Лунёв, – так как народ партии до­веряет.
– Возможно, партии доверяет, – возразила ему Вар­вара, – но считать голоса надо. Если Василий Григорь­евич не поставит вопрос на переголосование, то постав­лю его я.
Припертый к стене председательствующий вынуж­денно подчинился обстоятельствам и большинство чле­нов рабочего комитета отвергли требование директора. Не добившись желаемого решения, Лунёв вышел из зала заседаний, с шумом хлопнул дверью и стреми­тельно зашагал в свой кабинет. В приемной лицом к лицу столкнулся с механизатором Разогреевым, кото­рого днями раньше за невыход на работу в празднич­ный день лишил натуральной оплаты.
– Прогульщик отстаивать права заявился, – на при­ветствие тракториста отозвался Лунёв, – некогда мне заниматься с бездельниками.
– Я не прогульщик, – самовольно переступая порог кабинета, завозрождал Разогреев, – не вышел на работу в выходной день, причем единственный за целое лето.
– За выходные в сельском хозяйстве надо забыть, – потребовал директор, – совхоз не завершил скирдова­ние, не подвезена солома к местам зимовки скота. Кто давал право не выходить на работу!
– Рабочий не виноват за постоянные неуправки, – оправдывал свои действия Разогреев, – помимо того к школе детям одежонку надо было купить. В нашем магазине, кроме водки и папирос, шаром покати, вот и приходится у спекулянтов покупать втридорога.
– С детворой разбирайся сам, – порекомендовал ему директор, – а на работе быть обязан. Будешь прогули­вать выгоню из совхоза и выселю из квартиры.
– Увольнять за использование законного выходного не имеете права, – возразил ему Разогреев.
– Я в совхозе судья, я прокурор, я и защитник, – на уточнение механизатора отозвался Лунёв, – пиши за­явление на расчет и освобождай квартиру.
– Заявление на расчет писать не буду, – категорично заявил посетитель, в зиму с тремя детьми мне уходить некуда.
– В таком случае я сам найду повод для уволь­нения, – пригрозил Лунёв, – надеюсь, знаешь судьбу Саши Назаровой. Так вот, с сегодняшнего дня за тобой будет тройная слежка.
Угроза директора вмиг остудила горячий темпера­мент тракториста, заставила подумать о будущем мно­годетной семьи. В эти минуты ему было над чем заду­маться, так как символической зарплаты, которую он получал в совхозе, едва хватало на хлеб. А семейству, помимо питания, нужны обувь, одежда, топливо, школьные принадлежности. На названные и не на­званные покупки семейный бюджет создается от про­дажи свиней, выращенных ворованным в совхозе зер­ном. Оказавшись в расставленной Лунёвым ловушке, Разогреев мысленно проклинал час и минуту, когда по настоянию супруги входил в кабинет директора и требовал возвратить удержанную им натуральную оп­лату.
– Есть, есть над чем подумать! – взирая на задумчи­вое лицо посетителя, воскликнул Лунёв. – Была бы Назарова Саша сговорчивой, – спокойно доверительным тоном заговорил директор, – меньше считала б деньги в моем кармане, глядишь, и теперь бы воспитывала своего нахалёнка. А за свой длинный язык схлопотала срок, и от звонка до звонка будет отбывать как ми­ленькая.
– Через пару годков соединится с сыночком, – уточ­нил Разогреев.
– Не соединится, – уверенно возразил директор, – за побег ей срок увеличен на всю катушку, а ходатай­ствовать о досрочно-условном освобождении я не буду. Так что, своего нахала она не увидит.
– Но у ее сына отец был, – не соглашаясь с утверж­дением Лунёва, заметил Разогреев.
– Отец... – многозначительно улыбнулся директор, – действительно был, но формальный, так как за Наза­рова она выходила с пузом. Он и в пьянство вдарился оттого, что об этом собутыльники постоянно напоминали. Словом, жизнь по принципу, чей бы бугай не прыгал, а телочек наш, у Назарова не состоялась. Он на том свете, а Саше за косноязычие придется долго сидеть.
– Понимаю, – угодливо отозвался посетитель, – уж и не рад, что зашел отрывать от государственных дел директора.
– Ценен не тот, кто не делает ошибок, – дружеским тоном заговорил Лунёв, – а кто вовремя сознает их и обязуется не повторять в будущем. Посмотри на стрел­ку компаса, – жестом руки показал он на настенный прибор Разогрееву, – она всегда показывает на север. Аналогично держатся высокоидейные люди. При лю­бом испытании они не сворачивают с правильного пути. Полагаю, ты одумался, взвесил допущенную ошибку и намерен со мной сотрудничать?
– Я б согласился, но, кроме управления трактором, делать ничего не могу.
– Задание мое несложное, – совсем тихо заговорил Лунёв, – увидишь рабочего с краденым зерном, сооб­щи мне. О твоем благородном поступке никто не уз­нает, а мне он окажет неоценимую помощь в борьбе с правдолюбами. Надеюсь, теперь понимаешь, что без преданных людей Саша до сих пор кишковоротила бы, отравляла б жизнь мне и другим.
Удовлетворенный беседой с директором совхоза, Разогреев пообещал честно выполнять все поручения и, тепло попрощавшись, вышел из кабинета.
Жизнь под присмотром старушки Геннадия уст­раивала: ребенок одет, обут, накормлен. По мере взрос­ления его потребности возрастали, и он попал под вли­яние бездомных мальчишек, с которыми пристрас­тился к квартирным кражам. Власти к проделкам подростков вначале относились, как к невинным ша­лостям, а когда грабежи беспомощных стариков при­няли системный характер, правоохранительные орга­ны воришек взяли с поличным и определили в детс­кую колонию города Азова.
ГЛАВА 15
Совхоз «Привольный» основан в 1961 году на базе реорганизованных пяти колхозов. С первого дня функ­ционирования многоотраслевого сельскохозяйственного гиганта, с земельной площадью без малого в тридцать три тысячи гектаров, водителем автомобиля «ГАЗ-51» бесперебойно работал Иван Волов. Закрепленную за собой технику он содержал в надлежавшем порядке, технический уход проводил своевременно, а грузовик, как бы в благодарность за любовное отношение к себе, в дороге не подводил хозяина. Его супруга в обществен­ном производстве трудовое участие не принимала. Ссы­лаясь на хроническое заболевание всего организма, она в присутствии управляющего отделением пуховым платком покрывала голову, показывала термометр, но, едва он скрывался из пределов видимости, снимала платок и на личном огороде преуспевала так, что агро­номы с высшим образованием у нее многому могли бы учиться. Перенимать опыт у огородника-самоучки они не стремились, так как выращенным урожаем распо­ряжался райком. Если супруга Волова картофель везла в город и продавала по приемлемой цене, то совхозную продукцию безликое государство приказывало агроно­му куда и по какой цене продавать. В этих экономи­ческих отношениях к высокопроизводительному тру­ду интерес утрачивался, порождалось потребительское отношение к общественной собственности, не прояв­лялась материальная заинтересованность, зато себесто­имость сельскохозяйственной продукции росла, как на хороших дрожжах, хотя данный показатель партий­ных чиновников не беспокоил. В семейном бюджете Воловых всё складывалось иначе. Малообразованная хозяйка, прежде чем везти картофель на рынок, инте­ресовалась ценой, просчитывала стоимость автомаши­ны, других затрат и лишь когда от реализованной про­дукции оставалась прибыль, нанимала автомашину и ехала в город. При относительном благополучии един­ственному ребенку в семье Воловых тепличных усло­вий не создавалось. О нем заботилась мать, но на се­мейном совете ее мнение не было решающим. Вопро­сы быта и покупок решались главой семейства. Устоявшейся традицией он делиться не собирался. С работы он возвращался домой с гостинцем. И отдавал его сыну в торжественной обстановке и непременно за благодарность. Такое отношение к сыну зависело от количества употребленного алкоголя. Если доза спирт­ного превышала разумную норму, возвращение главы семейства сопровождалось скандалом, а нередко побо­ями. Володя инстинктивно заступался за мать, но его вмешательство кончалось хлесткой пощечиной и детс­ким рыданием. Володя не испытывал многих лише­ний, которые сопровождали сверстников из многодет­ных семей, что, в понятии главы семейства и сосед-с­ких ребятишек, создавало впечатление детского счастья. Имея велосипед, он перед сверстниками им не гордил­ся, но держался прижимисто, никому не давая прока­титься. За его внешним благополучием сверстники не усматривали шероховатостей, которые тяжелым гру­зом давили неокрепшую психику мальчика. Во время буйства отца он беспомощно плакал, а нередко убегал из дому. Помимо разгулов, он тяжело переживал чрез­мерную скупость матери, склонной к безудержному накопительству, она ради пополнения именной сбере­гательной книжки ходила в не сменяемом платье, пи­талась огородной продукцией, к аналогичным быто­вым условиям приучала сына. Не отвергал сберкниж­ку и глава семейства, но, скрывая количество денег, он, в отличие от супруги, имел добротный костюм, хро­мовые сапоги и не скупился на гостинцы сыну. Час­тые ссоры родителей оказывали негативное влияние на ребенка, но ни мать, ни отец этому не придавали внимания. А мальчик, как губка влагу, впитывал не лучшие качества родителей, хоть в минуты их драки непременно защищал мать. От сверстников Володя не выделялся способностями, но ранним взрослением и усидчивостью обращал на себя внимание. Взросление отличалось незнанием математики либо иной дисцип­лины. В школьных предметах он был середнячком и на большее не претендовал. Он не имел музыкального слуха, пристрастия к спорту, не увлекался политикой. И все же раннее взросление, как пар из кипящего котла, бурно выплескивалось наружу. Попадая на кол­хозный рынок, он дотошно интересовался ценами: на огородную продукцию, на яйца, сало, и с поразитель­ной точностью обо всем докладывал матери. Пытли­вый ум ребенка мамаша вознаграждала похвалой, а иногда небольшими деньгами, на которые можно было купить сто граммов карамели. Иногда разрешала ча­сок покупаться в речке, где целыми днями резвились сверстники. В особых случаях позволяла прокатиться на велосипеде. Краткотечное купанье Володю устраи­вало. Более длительное общение со сверстниками он считал бессмысленным времяпрепровождением, а шум­ным играм предпочитал работу на огороде, которая при­носит деньги. Езда на велосипеде его увлекала, и он с большой неохотой подъезжал к матери и из рук в руки отдавал средство передвижения. Принимая велосипед, мать непременно спрашивала, не давал ли он кому про­катиться, а получив желанный ответ, по достоинству хвалила сына.
Внешность мальчика соотносилась со складом его ума и даже с характером. Он смугл, не улыбчив, не разговорчив. У него без очевидных изъянов мужские черты лица, с прямым носом, небольшим лбом, вдум­чивыми, но скрытными от собеседника глазами. Его уравновешенное телосложение при невысоком росте на окружающих воспроизводило некоторую привлекатель­ность. Воспитанный в малодетной семье, он не стал маменькиным сынком, а себя защищал без посторон­ней помощи. Умение постоять за себя ему привива­лось с тех пор, когда, от пьяного отца защищая мать, на него щукой бросался, а нередко вставал между ними. Повторявшиеся разборки родителей, помимо жизнен­ной стойкости, в нем воспитывали аллергию к алко­гольному зелью и к куреву. Пренебрежительно отно­сился и к пустословам, а любителя много говорить, но мало делать, считал нежелательным собеседником, ибо при отсутствии разумной мысли в разговоре ощущал только поток бесполезного шума. Праздное пустосло­вие сравнивал с сорняком среди культурных растений, глушащими всё ценное, создающим дискомфорт в об­щении и предпосылку для пустого времяпрепровожде­ния. Эти качества в институте, а позже на посту глав­ного агронома, способствовали с неба звезд не снимать, но держаться на уровне середняков, которых не хвали­ли, но и особенно не журили.
Благополучно сложились у него дела семейные, встре­ча с красивой девушкой завершилась свадьбой. Торже­ства не были особенно шумными и памятными. Моло­дая супруга подарила ему трех сыновей. Должность глав­ного агронома совхоза способствовала не бедному существованию семьи. Казалось, о большем счастье ему и мечтать нечего. Но удовлетворение прервалось вне­запно. После встречи с Верой жизнь стремительно по­неслась в непредсказуемом направлении. Неудержимое скатывание в пропасть ускорилось после вмешательства родителей, занявших позицию невестки. Теперь он ощу­щал себя чужим, а пребывание в доме становилось для него испытанием. Он не знал о чем разговаривать с до­мочадцами, как общаться с супругой, что предпримет через минуту, какой грубостью отреагирует на ее упре­ки.
Не желая выслушивать нравоучения родителей и видеть слезы жены, Владимир вышел во двор. Солнце клонилось на запад. Усталой походкой подошел к ка­литке и остановился. Его поступки были неосмыслен­ными и он не знал, что делать дальше. На штакет, отделявший усадьбу Воловых от соседской, влетел ог­ромный петух, широко распластал сизовато-белые кры­лья, одновременно ими шумно похлопал по своим бокам, вытянул согнутую шею и с синхронным раскры­тием клюва голосом воспроизвел: «Ку-ка-ре-ку-у-у!» Вла­димир взгляд сосредоточил на гордой птице, попытал­ся понять, что своими действиями показывала перна­тая тварь, но разобраться не смог. Через небольшой промежуток времени поводырь куриного стада повто­рил известную мелодию, не гонимый внешними обсто­ятельствами, слетел на землю, ухарским танцем при­близился к белой курице, боком обошел вокруг нее и, ощутив нежелание к любовной утехе самки, потоптал­ся мгновенье и с миролюбивым поквохтыванием при­нялся созывать птичье семейство. Не прошло и мину­ты, когда по известному петуху позыву он стремитель­но побежал за серой курицей, догнал ее, клювом бесцеремонно вцепился в затылок, оттоптал и доволь­ный свершившимся опустился на землю. Владимир не сравнивал себя с петухом, и уж тем более свою семью с куриной стайкой, но внутренне порадовался птичьей уживчивости. Его мысль внезапно прервалась шумом низко пролетевшей птицы. Пернатый хищник высле­дил лакомую добычу и попытался схватить зазевавшу­юся курицу, но заботливый петух настораживающим криком о смертельной опасности предупредил перна­тое семейство и куры, поджав хвосты, стремительно прильнули к человеку. Опустившись до уровня огра­ды, хищник, едва не столкнувшись с человеком, резко поднялся вверх и скрылся в прибрежных вербах. Вла­димир возвратился в коридор, снял со стены одностволь­ное ружье, зарядил стандартным патроном и заспе­шил к месту предположительного обитания хищника. Он еще не подошел к берегу безымянной речки, когда услышал беспорядочные детские крики, уско­рил шаг и увидел в воде барахтающегося ребенка. Маль­чик приподнимал головку, пытался крикнуть, но мок­рая одежда его вновь тянула в пучину необузданной стихии. Не прислушиваясь к голосам мальчишек, об­ращающихся за помощью, бросил на землю ружье и, не раздевшись вошел в воду, захватил руками мальчишку, вынес на берег и, крепко прижимая к своей холодной груди, заспешил в хутор. Расстояние к дому ребенка не превышало пятиста метров, но преодолевание незначительного пути в мокрой одежде оказало влияние на переохлаждение организма. Передав ре­бенка обеспокоенной матери, Волов направился к свое­му дому и в спешке наступил на кем-то брошенную лапку культиватора, повредил ногу и дальнейшая ходь­ба замедлилась. В дом вошел с признаками переох­лаждения, поправить состояние решил народными средствами, но лечение без квалифицированной меди­цинской помощи не увенчалось успехом. Применение напитков, ингаляций над горячим картофелем прино­сило краткотечное облегчение, но вскоре с новой си­лой возобновлялся озноб, ощущалось проявление сла­бости, повышалась температура. Пожалуй, он пони­мал, что переохлаждение спровоцировало воспаление легких, когда самолечение не приносит выздоровле­ния и, всё же в больницу идти наотрез отказывался. Отказывался до того часа, когда сопровождаемое высо­кой температурой двухстороннее воспаление привело в полубессознательное состояние. Бессмысленный диа­лог с больным прекратился и на служебном автомоби­ле его привезли в участковую больницу. О заболевании Володи Вера, конечно же знала, знала и том, что само­лечение обернется бедой, но для перемещения в боль­ницу не имела ни малейшей возможности. Наконец-таки, настал долгожданный момент, когда в сопровож­дении близких родственников он переступил порог участкового стационара. Его встретила дежурная мед­сестра и препроводила в приемный покой. Вскоре туда же вошел фельдшер. Помимо гноящейся раны, он оп­ределил крупозное воспаление легких, прописал необ­ходимый курс лечения и удалился. За ним вышла мед­сестра. В неприспособленном для отдыха помещении Владимир остался один. Он слышал шум в голове и ощущал слабость всего организма, но в комнате не было никого, ему казалось, что после стандартного прослушивания о нем все забыли и дальнейшее пребывание в больнице не имело смысла. Занятый мучительными раздумьями, он помыслил о бегстве, но сил на самопе­редвижение у него не хватало. Вскоре открылась дверь приемного покоя и через порог переступил высокий мужчина в белом халате, не представившись, он спро­сил у больного на что жалуется и, не дождавшись отве­та, осмотрел рану, обработал принесенными с собой медикаментами, поставил скобу, сделал внутримышеч­ную инъекцию и только потом больного переместили в палату.
Дождавшись, когда из больницы ушли родные, Вера открыла дверь палаты, тихонько подошла к кровати любимого человека, руками прикоснулась к металли­ческой грядушке и затаила дыхание.
– Ты? – всматриваясь в измученное затянувшимся ожиданием лицо Веры хрипловато-вопросительным го­лосом спросил Володя.
Она не знала, как реагировать на непонятное к себе обращение, то ли своим вопросом он выражал удовлетворение, то ли удивление, то ли то и другое вместе. И все же она задумалась над вопросом: кем доводится больному и, как бы осуждая самоё себя, низко склонила голову. Установилась мучительная ти­шина. Больной и посетительница неотрывно смотрели друг на друга и не знали, как в присутствии других постояльцев палаты поступать в эти минуты.
– От кого ты узнала? – таким же хрипловато-при­глушенным голосом спросил у нее Владимир.
На наивный вопрос любимого человека, Вера бе­зусловно, нашлась бы с ответом, но в присутствии по­сторонних мужчин предпочла отмолчаться. Не дождав­шись желанного ответа, он неотрывно смотрел на нее, покрасневшими от тяжелого переутомления глазами, которые в любую минуту могли закрыться.
– Как ты узнала? – бессмысленный вопрос повто­рил Володя.
– Это мое рабочее место, – слукавила Вера.
В присутствии знакомых мужчин она не могла при­знаться, что по ее просьбе в больницу приезжал хи­рург районной больницы, после заключения которого опасаться за его жизнь она перестала. Вера неподвиж­но стояла над грядушкой кровати и понимала, что боль­ные палаты думали о ней, наверняка, мысленно вос­производили ругательное слово, которым называют та­ких женщин, и от осознания этого голова шла кругом, но заставить себя оторваться от грядушки кровати и выйти из палаты не могла. Время приближалось к по­луночи. Глаза Володи то самопроизвольно закрывались, то открывались вновь, а она продолжала стоять, будто в полусогнутой позе получала неслыханное удовлетво­рение. До слуха Веры донеслось легкое похрапывание, только что уставшие от болезни глаза смотрели ей пря­мо в лицо и, будто по приказу сверхъестественной силы, сознание любимого человека окутало забытье. Теперь он не ощущал болезненности, не видел ее, не думал о туманной перспективе. Его лицо казалось таким род­ным, каким ощущают личико малыша при его засы­пании. Насладившись актом похрапывания любимого человека, Вера расправила спину, встала во весь свой низкий рост, вышла из палаты, плотно закрыла за со­бой дверь, но домой не ушла. В комнатке, предназна­ченной для хранения медикаментов, которой по долгу старшей медсестры она заведовала, Вера присела на стул, на мгновенье забывалась, но через каждые пол­часа поднималась, подходила к двери палаты, прислу­шивалась к похрапыванию Володи и возвращалась к себе. Во все последующие дни для выздоровления Во­лоди она предпринимала все зависящие от нее меры и могучий организм крепкого от рождения мужчины поборол недуг.
Выписавшись из больницы Волов вышел на дорогу и на перекрестке остановился, для возвращения домой ему следовало сворачивать направо, к Вере предстояло повернуть налево. В эти минуты она всё еще была на работе. Он не знал, что делать, в какую сторону сворачивать. Его ум работал на пределе, но решение не при­ходило. Его не ждали дома, он лишним стал на работе, но и в крохотный домик Веры зайти, конечно, не мог. Он вспомнил об армейском друге, проживающем в го­роде Каменске, и решил ехать к нему. До чертковско­го автобуса оставалось немало времени, и о своем наме­рении он вздумал рассказать Вере, тотчас возвратился в больницу, вошел в ее кабинетик, закрыл за собой дверь. Вера встретила его доброжелательным взглядом, но удивилась. Она предполагала, что он уже дома, от­вечал на неприятные вопросы жены и, конечно же, не предполагала его сегодня увидеть. Вера волнуется, с минуты на минуту в сестринскую войдет дежурная за медикаментами, а что говорить ей, не знала. Тревога усиливалась. С одной стороны, она опасалась случай­ного посещения этого кабинетика сотрудником больни­цы и желала ухода Володи. С другой, хотела непремен­но теперь ознакомиться с причиной его возвращения в больницу, а уж затем просить выйти из сестринской. Рассуждая, Вера конечно же знала, что проводить Во­лодю за дверь у нее не хватит ни сил, ни желания, да и не знала она молитву, способную разделить стягива­ющую их сердца пружину. Рассуждая о своем отноше­нии к Володе, не заметила, как оказалась в его креп­ких объятьях, а их пересохшие уста объединились в одно целое. В таком положении они стояли до того момента, когда заскрипела дверь сестринской, в каби­нетик заглянула дежурная и тут же захлопнула дверь. Это подействовало на обоих отрезвляюще. Володя от­ступил на шаг, привел в норму усиленное дыхание и о своем намерении поделился с нею.
– Хочешь знать, согласна ли я ехать с тобой? – не задумываясь, ответила Вера. – Побегу, поползу сле­дом, если, как собачонке помашешь рукой. Нет мне без тебя жизни, милый.
Вера говорила, а ее, заполненные влагой, глаза из­давали такое страдание, будто с близким человеком прощалась навсегда.
Волов возвратился домой. Он хотел жене рассказать о своем намерении, но разговор не получился. Создава­лось впечатление, что она с нетерпением ждет его ухо­да. Володя прихватил документы, безответно попро­щался с сыновьями и вышел из дому. Никто не прово­дил его, никто не поинтересовался, куда уходит, хотя знали, что уходит навсегда, чтоб в этот дом больше не возвратиться.
Встреча с армейским другом состоялась теплой и доброжелательной. Товарищ по оружию до поиска под­ходящего жилища предложил пожить у него в одно­комнатной квартире, хотя уход друга от детей и семьи не одобрил. Предложение товарища Волов отклонил по той причине, что на восемнадцати метрах разместить­ся двум семьям невозможно. С помощью друга Волов устроился в авторемонтную мастерскую слесарем, где начальник участка разрешил временно поселить в его садовом домике. Волов осмотрел домик, не приспособ­ленный для зимнего проживания, но из-за отсутствия выбора предложение с благодарностью принял. Первая самостоятельная ночевка показала, что печка без комеля поддерживала тепло в момент возгорания дров, после затухания воцарялась низкая температура. Он кровать придвинул вплотную к печке. К холодной сте­не переставил стол с тремя венскими стульями. В тум­бах стола сохранялась неизысканная посуда с кое-ка­кими продуктами. Входная дверь комнаты отделена холодным коридором под односкатной шиферной кров­лей. О сохранности теплового режима мысли не возни­кало, но от прямого задуновения ветра дверь защища­ла. Через неделю старательного утепления примитив­ного жилища Владимир пригласил Веру. Он встретил ее на автобусной станции, откуда идти предстояло бо­лее километра. По ночной дороге это расстояние ей показалось затяжным, а чтобы не обидеть услужливого попутчика, она об этом не произносила ни слова. На­конец, показалось строение. В полумраке Вера увиде­ла вросшие в землю невысокие стены примитивного домика, к которому они подошли вплотную и возле покосившейся двери продуваемого ветром коридора ос­тановились. По беглому осмотру Вера определила, что домик строился для весенне-летнего проживания, а им предстояла затяжная зима с морозами и холодными ветрами. Вера еще не оценила обстановку, а Володя уже отомкнул навесной замок, открыл наружную дверь и вовнутрь помещения пригласил будущую хозяйку. Оказавшись во власти холодного мрака, Вера ждала, когда щелкнет пружина выключателя и под воздей­ствием света электрической лампочки ярко озарится комната. Рассуждая о выключателе, она не знала, что в садовом домике нет электричества и ей предстояло довольствоваться услугой керосиновой лампы с мигаю­щим язычком пламени. Володя зажег спичку, с семи­линейного светильника снял закопченный пузырь, к репейнику поднес крохотный факел, и в ту же мину­ту, извергая световой лучик со струйкой удушающей копоти, воспламенился фитиль. На репейную сетчат­ку он установил пузырь, после чего объем язычка пла­мени увеличился вдвое, выделение гари прекратилось, а освещение заметно улучшилось. Язычок керосиново­го пламени высветил свежевыбеленные стены. Убедив­шись, что к ее приезду сносный марафет наведен, она подошла к Володе и свои руки положила на его плечи. Володя отреагировал крепким прижатием ее тела к сво­ей груди, извинился за опрометчивость и вышел в ко­ридор за дровами. Желтовато-розовый язычок пламе­ни, воспроизводимый керосиновой лампой, извергал импульсы световых излучений, которых хватало под сводами серого потолка рассмотреть влажные стены, односпальную кровать, тумбовый стол и три стула. Немудрящая мебель не вызывала восторга, но для даль­нейшего проживания была крайне необходимой. Вла­димир возвратился с дровами и тут же принялся за­топлять печку. Уже сгорели запасы бумаги и комната наполнилась дымом, а сырые дрова не загорались. Не­удавшаяся попытка вынудила открыть дверь, отчего в комнате стало еще холоднее. В движениях и сутолоке прошла первая ночь. Утром Владимир приготовил су­хие дрова, и кошмарный ночлег больше не повторил­ся, но на прерывание беременности он оказал осново­полагающее влияние. Отсутствие прописки, постоян­ного места жительства и работы ей не позволили обратиться в больницу, и потому свой замысел Вера осуществила дома. Время шло, кровотечение усилива­лось, а в содеянном она не признавалась Володе до поры, пока ее силы не покинули вовсе. За экстренной помо­щью Владимир обратился к своему шефу, Дронову Ми­хаилу Андреевичу, и в тот же день Веру положили в городскую больницу. Потеря крови была так значитель­на, что экстренно потребовались и высокоэффективные медикаменты, и доноры, и усиленное питание. Меди­каменты удалось достать в ветеринарной аптеке, кото­рая по государственному статусу обеспечивалась зна­чительно лучше аптек гражданских. Проблема с кро­вью оказалась трудно решаемой. Владимир вновь обратился к Дронову, и товарищи по работе откликну­лись немедленно, а многие привели членов своих се­мей. Усиленное питание, донорская кровь и высокоэф­фективные медикаменты, приобретаемые в колхозной ветеринарной аптеке, способствовали выздоровлению. Вера начала подниматься, выходить во двор, а когда медикаментозное лечение из сферы инъекций пере­шло в сферу применения таблеток, она оставила боль­ницу и возвратилась домой. К этому шагу ее подтолк­нула усталость Владимира. Она опасалась, что сверх-у­рочные работы и ежедневное посещение больницы истощат физические силы любимого человека и он за­болеет. В четырех стенах, которые квартирой можно было назвать с натяжкой, она ждала его с работы. На столе горела керосиновая лампа. Покачивающийся язы­чок пламени вырисовывал неправильной формы равно­бедренный треугольник. Извергаемого света едва хва­тало, чтоб под сводами низкого потолка отчетливо рас­смотреть возвратившегося с работы Володю. На его лице она усматривала и усталость, и сожаление от случив­шегося, и радость встречи. Ее заостренный нос, впа­лые щеки и глубоко посаженные глаза в первую оче­редь заставляли на себя обращать внимание. И все же надежда на полное выздоровление ни на миг не поки­дала его. Вера поднялась со стула, на спине поддержи­вая теплую кофту, первая переступила шаг навстречу Володе и тут же оказалась в крепком объятии. Так они простояли, пока язычок пламени не начал уменьшать­ся. Вскоре заизвергался смердящий запах керосина и в комнате воцарился мрак. Выделяя копоть, жаровое наслоение уже не извергало световых лучей и они не видели ни свода стен, ни потолка, ни печного карни­за, лишь отчетливо просматривалось небольшое окош­ко, за которым прослушивалось дуновение стылого вет­ра. Неожиданно для не оклемавшейся от тяжелой бо­лезни хозяйки неуютной квартиры Владимир вспомнил тяжкие бытовые условия Топольскова Савелия, с ран­него детства отличавшегося от сверстников непонят­ной набожностью. Он приходил на выгон встречать свою корову с пастбища, но не принимал участия с ребя­тишками в азартных играх. Повзрослев, не посещал вечеринки, зато увлеченно читал Библию, заучивая мо­литвы. Он – высокого роста, широкий в плечах. У него правильные черты лица, русые волнистые волосы. Своей внешностью увлекал хуторских девчонок. Многие до­бивались его внимания, но ни одна из них не осуще­ствила мечту. Так проходила его жизнь до таинствен­ного исчезновения. Даже близкие соседи не знали, куда девался Савелий. Вначале о его исчезновении в хуторе распространились сплетни, сочинялись домыслы, буд­то Савелий под другим именем проживает в монасты­ре. Но ни автора очередной новости, ни местонахождения монастыря установить не удалось. Новость пожи­ла в хуторе месяц-другой, и так же внезапно, как появилась на свет, прекратила существование. Посте­пенно начали забывать о нем, будто казака Топольско­ва в хуторе никогда не было. Все эти годы его мамаша проживала одна. О сыне ни с кем не разговаривала, и казаки предполагали, что о нем она ничего не знала. Природа ее наградила крепким здоровьем и незауряд­ной физической силой. В годы своего одиночества она успешно справлялась с домашним хозяйством. Ее ухо­женный огород вызывал белую зависть замужних жен­щин и привлекал внимание матерых хозяев. Но всё когда-то кончается. С годами ее покинули силы. Уже с трудом она хлопотала по дому, в запустение пришел огород. Сочувствующие одинокой старушке казачки оказывали посильное внимание. Но со временем она начала нуждаться в постоянной помощи, которую даже близкие не могли оказать. Повели разговор о переселе­нии ее в дом для престарелых людей, но от обсужде­ния этой темы она отказалась. В воскресный день пер­вой декады июня женщины с намерением заручиться ее согласием на переселение в дом для престарелых вблизи магазина собрались вновь. По-праздничному в цветастые платья, и такие же завески, одетые казачки коллективный поход к Топольковой Марине наметили на вторую половину дня, когда летний зной поуменьшится и завершится обеденная дойка коров, пока же с озабоченностью вспоминали молодость, из личной жиз­ни рассказывали истории. Хорошему настроению спо­собствовала погода. На небе не было ни одного облач­ка. А тишина стояла такая, что прослушивались взма­хи крыльев изредка пролетающих над землей птиц. Женщины беседовали под тенью огромной осины, и невозможно предположить о чем в этот праздничный день они не вспомнили, о чем не успели поговорить. Вспоминали колхозную жизнь, когда нечего было есть, не во что было одеваться, не в чем было жить. Вспоми­нали молодость, красивые ухаживания парней, кото­рых одни тайно, другие воочию, провожали на войну, но не дождались обратно. Потому-то многим из них довелось испытывать долю тоскливого одиночества. За бессистемными разговорами они не заметили, когда с ними поравнялся высокий мужчина, степенно шагавший по хуторскому проулку. Одет он в черный кос­тюм. На его голове аналогичного цвета шляпа с широ­кими полями, из-под шляпы свисали русые курчавые волосы. Левой, полусогнутой в локте, рукой придер­живал свернутый плащ. Наличие верхней одежды по­зволяло предполагать, что шел он издалека, а где оста­новится, им неизвестно. В правой руке объемный че­модан серого цвета. Лицо скрыто густой бородой, которая не позволяла предположить случайного спут­ника. Он поравнялся с женщинами, вежливо поздоро­вался и, ни о чем не спрашивая, даже не останавлива­ясь, пошел дальше. Такое поведение незнакомца дава­ло основание предполагать, что в хуторе он не впервые, но к кому направлялся, любопытные казачки не дога­дывались. Путник уходил все дальше, а смотревшие ему вслед женщины высказывали противоречивые предположения, но ни одна не приближалась к исти­не. Путник подошел к покосившейся калитке Топольсковой Марины, не присматриваясь, как поступали незнакомцы, приоткрыл ее, заботливо уравновесил на хворостовой петле, поставил на прежнее место и через наружную дверь зашел в коридор. Как прошла встреча престарелой мамаши с блудным сыном после много­летней разлуки казачки не видели, но вскоре стало известно, что все предыдущие годы в одном из литовс­ких приходов Савелий служил священником, а возвра­тился домой по просьбе матери. Возвращаясь к моги­лам далеких и близких предков, он знал о постыдном безбожии хуторян, но не думал, что невежество до та­кой степени овладело умами его сверстников. Воспи­танные коммунистической идеологией, казаки не толь­ко себя объявили безбожниками, но потребовали от Са­велия на общесовхозном собрании публично отречься от Бога, со своей шеи сбросить крест и, под аплодис­менты публики растоптать его. Точку зрения безбож­ников Савелий не принял, для спасения душ грешни­ков он их просил одуматься и возвратиться к Богу. Этот призыв обернулся Савелию прижизненным адом. Партийный комитет совхоза его объявил психически неуравновешенным и опасным для общества. Вторым пунктом этого постановления от исполнительного ко­митета сельского Совета партком потребовал: на при­нудительное лечение гражданина Топольскова опреде­лить в психиатрическую лечебницу. О методах борьбы партийных чиновников с инакомыслящими Савелий знал не понаслышке. Осведомлен о варварском лече­нии неугодных граждан, а потому замкнулся в себе и повел затворническую жизнь. Он не выходил со своего двора, не общался с людьми. Однако партийно-совет-с­кие активисты не оставляли его в покое. Спецповесткой они вызвали Савелия на заседание исполкома и потребовали публично отречься от Бога. Его вызывали днем, вызывали ночью, вызывали тогда, когда забла­горассудится партийно-советским чиновникам. Систе­матическое притеснение, отсутствие гражданской про­фессии и нежелание престарелой матери уехать из ху­тора дальнейшее проживание в отчем доме Савелия сделали невыносимым. Глубоко верующий человек на­шел утешение в алкоголе. При помощи выпитой рюм­ки он пытался забыть о причиняемых ему оскорблени­ях, хотя отношения с властями становились всё хуже и хуже. Пристрастие к спиртному партийно-советским чиновникам давало основание гражданина Топольско­ва за тунеядство выселить из хутора. С выпиской ре­шения исполкома к Топольскову пришел участковый, ознакомил с документом, коим предписано в течение двадцати четырех часов выехать за пределы хутора, заставил подписать, и, посоветовав с огнем не шутить, вышел. Савелий знал, что за неподчинение властям его арестуют и препроводят в тюрьму, а престарелая родительница останется на произвол судьбы. С этим он не мог согласиться, а потому создал мамаше про­дуктовые запасы на три-четыре дня и уехал в Ростов. На приеме у архиерея Савелию поручили возглавить приход в станице Мешковской. После доброжелатель­ного знакомства со старостой и прихожанами молель­ного дома Савелий приступил к исполнению святых обязанностей настоятеля молитвенного дома. Для вре­менного проживания снял небольшую квартиру и пе­ревез старушку на новое местожительства. Приятный, располагающий к доверию голос, знание своих обязан­ностей способствовали добрым отношениям с верую­щими. Казалось, большего счастья Савелий не желал ни себе, ни своей маме. Но пристрастие к алкоголю, впитанное организмом за годы издевательств партий­но-советских чиновников, даже теперь не оставляло его в покое. Он понимал, что тяга к стакану не божье дело, что за распитие алкоголя в алтаре ему придется отвечать перед Господом и нести заслуженную кару, но сдержаться не мог. Кроме того, на систематическое приобретение окаянного зелья требовалось все больше и больше средств, которые в противовес существующе­му уставу брал из церковной кассы. Прихожане, слу­жители церкви видели пристрастие батюшки к спирт­ному, понимали чем трагедия завершится, пытались убедить его расстаться с греховной напастью. Савелий соглашался с мнением собеседников, обещал бросить употребление зелья, но, как только просыпался, дро­жащими руками тянулся к стакану, выпивал очеред­ную порцию и после этого приходил в нормальное чув­ство. Неудержимая тяга к спиртному требовала боль­ше и больше денег. Взять их, кроме церковной кассы, негде, что естественно возмутило прихожан. Трудовы­ми деньгами они не хотели дольше обеспечивать алко­гольную зависимость батюшки и перед митрополитом поставили вопрос об освобождении его от руководства приходом. Прошение верующих архиерей удовлетво­рил. Савелий, не попрощавшись с церковнослужите­лями, вышел из молитвенного дома, с наружной сто­роны закрыл за собой дверь, по порожкам спустился на землю и внезапно остановился: тишина, на клёнах шелестели листочки. Его окружала дивная красота, ко­торой прежде любовался часами. А сегодня прелестей окружающего мира не замечал, будто создавались они на горе одинокому человеку. В эти минуты его орга­низм проявлял безудержную тягу к спиртному. За стакан водки он способен отдать последний костюм, но в округе нет ни единой души. Он не знал, куда идти, чем заняться. Душевная пустота провоцировала на све­дение счетов со своей жизнью. С таким настроением он вышел из церковного двора, окольной дорогой подо­шел к речке, присел на деревянное подмостье, соору­женное купальщиками, и плотно закрыл глаза. Он меч­тал о стакане крепкого самогона, под воздействием чего смог бы забыть о беде, свалившейся на его голову.
Вечерело. Солнце соединилось с горизонтом. Выс­ветилась заря. Прежде с трепетом любовался божьим творением и славил Господа за предоставленную воз­можность видеть сказочную красоту, а сегодня ни за­кат солнца, ни вечернюю прохладу, ни всплеск рыб не замечал. Смеркалось. От речки потянула шелковичная сырость, вызвавшая на теле легкий озноб. Савелий ощутил недомогание, вызванное неудержимой тягой к спиртному. Он приподнялся. Ладонями потер зудев­шие части тела в нижних конечностях и усталой по­ходкой пошел домой. Вошел в комнату, включил элек­трический свет и, не обращаясь к больной старушке начал лихорадочно проверять карманы своей и матери­ной одежды. Собрав два рубля и забыв про стыд, по­шел к самогонщице. На недовольный окрик строгой хозяйки представился и на свои копейки попросил го­товое к употреблению зелье. Приняв из рук торговки закупоренную подручной пробкой бутылку самогона, Савелий, не отходя от двери дома, распечатал ее, гор­лышко посуды соединил со ртом, на одном дыхании отпил половину, рукавом осушил увлажненные губы, бутылку с оставшимся самогоном прижал к животу и вышел со двора круглосуточной забегаловки. По доро­ге домой остановился, допил содержимое бутылки и во второй половине ночи прибился в комнату, не раздева­ясь, лег на нестираную постель и спустя минуту от­крытым ртом воспроизвел лошадиный храп. Утром на обращение больной мамаши не отозвался. В грязной постели провел день, следующую ночь и только на вто­рое утро пришло отрезвление. Мама к нему не обращалась, но Савелий понимал, что больная старушка нуж­далась в пище, и он с рыбной снастью отправился к речке. Печальную судьбу своего хуторянина Владимир вспоминал не от безделья, не ради спортивного инте­реса либо тренировки собственной памяти. С этим у него пока что в порядке. Обеспокоен же Владимир тем, что в своей судьбе и в судьбе несостоявшегося священ­ника усматривал немало сходного. Оба добровольно уез­жали учиться, обоих выдворяли из хутора, у обоих на чужбине счастливо сложилась судьба. Но странному совпадению жизненных перипетий разновозрастных хуторцов Волов не придавал значения до того момента, пока Савелий не оказался на задворках общества. Бе­зысходность своего земляка настораживала его тем, что, в отличие от одинокого мужчины, за его спиной трое малолетних детишек, которых еще предстоит ставить на ноги, а так как жизненные неурядицы, происхо­дившие с Савелием, неоднократно повторялись, то су­ществуют основания опасаться совпадения и последней. Пока же авторитет на ремонте двигателей у него на­столько велик, что его клиентами становились автолю­бители из других городов и районов области. С деловой репутацией возрастала зарплата. Ее хватало на поддер­жание семейного быта, на учебу в мединституте «граж­данской супруги», на безбедную жизнь сыновей. Но и на этом его жизненная удача не покидала.
После окончания медицинского института Вера получила назначение на должность гинеколога в городс­кую больницу.
Руководитель фирмы Дронов Михаил Андреевич, в которой успешно трудился он, на альтернативных вы­борах главы администрации Каменска одержал убеди­тельную победу и занял пост мэра промышленного го­рода. Вскоре на ответственную должность в админист­рации Дронов пригласил Волова. Казалось, городская жизнь складывалась как нельзя лучше, и о большем счастье ему мечтать не приходится. Но внешнее впе­чатление было обманчивым, чем благополучней скла­дывалась жизнь в городе, тем невыносимей казалась она вдали от троих сыновей. И днем и ночью, и утром, и вечером они неотступно стояли перед глазами, мыс­ленно осуждали его и требовали воссоединения семьи. Удачная повседневная жизнь обернулась настоящим кошмаром. Вера понимала Владимира, сочувствовала ему, и ради его душевного спокойствия готова пожерт­вовать многим. Многим, но не всем. Она без сожале­ния готова оставить хорошую квартиру и вновь все­литься в крохотный домик без газа, электричества, воды и элементарных удобств. Она готова возвратиться на черновую работу и безропотно служить в должности нянечки, но не могла расстаться с Володей. Нахрапис­то, хотя и с различными предпосылками, подкрадыва­лось к Владимиру последнее совпадение с жизненны­ми перипетиями близкого земляка, превратившими существование отца Савелия в прижизненный ад.
ГЛАВА 16
На внеочередной круг хутора казаки собирались активно. Интерес к всехуторскому казачьему собранию вызван несколькими причинами. Это и красочные объявления, вывешенные в каждом кутке, и повестка дня, предложенная вниманию членов общины, и днев­ная работа форума. Задолго до четырнадцати часов зри­тельный зал дома культуры участниками собрания и приглашенными заполнен до последнего ряда. Зани­маясь решением организационных вопросов, атаман хутора совещался с членами правления, кому-то давал поручения. В середине первого ряда, обойденный вни­манием, сидел атаман юрта. Время от времени он по­ворачивался назад и начальствующим взглядом посмат­ривал на шумно переговаривающихся казаков. Он не­рвничал, старался быть в окружении казаков, давать необходимые, с его точки зрения, советы, но к нему ни рядовые казаки, ни даже члены хуторского правле­ния не подходили. Наконец, он решил, что увлечен­ные беспредметным спором казаки не знают о присутствии атамана юрта, решил о себе громогласно напом­нить. Он поднялся со своего места, подошел к массив­ной трибуне, оставшейся от советских времен, автома­тической ручкой постучал о металлическую стойку мик­рофона и, напрягая хрипловато-подрагивающий голос, призвал к тишине. Обратившись к казакам, Качалкин не сомневался, что, увидев своего атамана, они усты­дятся и с повышенным вниманием выслушают его ин­формацию. На обращение атамана последовала волна беспорядочного шума. Такое впечатление, будто под воздействием заводного механизма у участников вне­очередного собрания открылись рты и нет силы, спо­собной остановить это неуправляемое волнение. Не по­нимая причины усиливавшегося шума, Качалкин, с желанием показаться хоть чуточку выше своего низ­кого роста, приподнялся на пальцы ног, ладонью пра­вой руки помахал круговым вращением и, напрягая голос, потребовал соблюдать тишину. Обращаясь к залу, он воспроизвел улыбку, но на фоне жидких усов нео­пределенного цвета она напоминала подслушивание провокатора из художественного фильма, служившего одновременно большевикам и жандармам из царской охранки. Сходство с отрицательным героем фильма на этом кончалось. В отличие от провокатора, укрывав­шего щуплое тело в гражданский костюм и шляпу с широкими полями, на атамане неплотно прилегала к телу офицерская сорочка с зеленым галстуком пятиде­сятых годов, на плечах мундира пришиты погоны с четырьмя звездами, к поношенным брюкам неопреде­ленной расцветки приторочены атласные ленты, не од­нажды использованные на многочисленных свадьбах, на ногах нечищенные ботинки со стоптанными каб­луками. Сборная одежда не соответствовала традици­онной форме донских казаков и у участников круга вызвала оправданное недоумение. В разномастном оде­янии атаман выглядел скоморохом, заявившимся за не­большую плату повеселить хуторян. Свое положение Качалкин не понимал, и шумную реакцию казаков на свое появление перед кругом воспринимал как неуважение к высшему должностному лицу. Особым жес­том руки, напоминавшим приветствие в гитлеровской армии, он попытался привлечь к себе внимание, но тишина не наступала.
– К вам прибыл атаман юрта, – начальственно-при­казным тоном к участникам форума обратился Качалкин, – а вы устроили шумный базар и не собираетесь заниматься делом. Атаман не понимал причину волне­ния казаков, и всё же его слова не оказались бесплод­ными, шум утихомиривался и вскоре установилась ти­шина. Он подумал, что его волевой тон оказал влияние на отношение к себе участников круга и приготовился к продолжению воспитательного воздействия, но в это время к столу президиума подошел атаман хутора Ро­дионов, сосредоточенно посмотрел в зал и, будто, зару­чившись поддержкой присутствующих, голосом, про­звучавшим приятно-деловой хрипотцой, работу круга объявил открытой. Троекратно зал отозвался дорогим для каждого казака словом:
– Любо! Любо! Любо!
Дружная поддержка казаков дала основание атама­ну объявить повестку дня, первым вопросом которой значилось выдвижение кандидата на должность главы района. Вторым вопросом, предполагалось выдвижение делегатов на круг Войска Донского. Из объявлений, расклеенных в каждом кутке хутора, казаки наслы­шаны о повестке дня, а потому утвердили ее без наре­каний и каких бы то ни было дополнений. Завершив связанные с регламентом круга уточнения, Родионов по первому вопросу слово предоставил Качалкину. Все это время атаман терпеливо стоял за трибуной, а полу­чив слово, раскрыл кожаную папку и зашоренными словами, далекими от практического общения в по­вседневной жизни, обратился к участникам круга.
– Братья казаки! С удовлетворением довожу до вашего сведения, что Мутилин дал согласие баллотироваться на долж­ность главы района.
Оратор прервался, но чувствовалось, что он не сказал основного, о чём предполагал сказать собранию, и подбирал подходящее слово, которым участников всехуторского круга ему хотелось сразить. Пауза продол­жалась, но сногсшибательный термин сознанием не воспринимался, и он вновь зашоренными словами об­ратился к народу:
– Братья-казаки! Сообщаю благоприятную новость, выраженную в том, что с нонешнего дня я являюсь доверенным лицом кандидата на пост главы района.
Высказавшись, Качалкин с надеждой, что его но­вость участниками форума поддержится бурными ап­лодисментами, замолчал. Но ни возгласов «любо!», ни аплодисментов не последовало.
– Вы не поняли о чем я только что сообщил?! – к участникам круга обратился Качалкин. – В таком слу­чае расскажу биографию кандидата.
– Биография Мутилина нам известна еще по партий­ной должности, которую он теперь называет ошибкой, – с места отозвался казак Прибытков, – лучше расска­жи, когда в Привольный дорогу сделаешь? Роженицу в районную больницу довести невозможно.
Качалкин помнил, что на предыдущих выборах Му­тилин обещал построить дорогу, а потому второму обе­щанию народ не поверит, и, не понимая, как отвечать на поставленный вопрос активного избирателя, заявил:
– Коней на переправе не меняют. Каких коней, на какой переправе, он не уточнил. Но из его слов При­бытков понял, поскольку Качалкин жалованье получа­ет в кассе районной администрации, то обязан бесстыд­но отгавкивать хозяину жирный масол, и потому инте­рес к самозванному оратору утратил. В завершение сумбурной речи, атаман призвал казаков активно аги­тировать за Мутилина, так как альтернативы в избира­тельной кампании ему не видел.
– Есть вопрос, – поднялся со своего места казак На­заров, – на который хотелось бы получить обстоятель­ный ответ.
– Как доверительное лицо кандидата, – с гордостью отозвался Качалкин, – я уполномочен отвечать на лю­бые вопросы.
– Даже так?! – с недоверием воскликнул Назаров. – В таком случае отвечай, когда в наш хутор построят дорогу?
– Опять двадцать пять! – возмутился Качалкин. – Неужели не знаете, что наш район дотационный? А это значит, что живем не на свои средства, а на деньги областной администрации. Выделит Владимир Федо­рович средства, хоть к каждому дому Мутилин проло­жит дорогу, а без денег ничего сделать нельзя.
– Почему своих денег район не имеет? – допыты­вался Назаров.
– Потому и не имеет, что земли не пашутся, скот вырезан, а потерявший совесть народ пьянствует. С этим рынком докатились до ручки, а о прибыли ду­мать не стоит.
– Казаки! – к участникам круга обратился Прибыт­ков. – Районные управители на свое содержание день­ги выпрашивают у губернатора. На какой же хрен нам нужен начальник, какой не способен организовать про­изводство?!
– Я уже сказал, что с горькими пьяницами работу не организуешь! – уточнил Качалкин.
– Неправда! – будто только что проснувшийся от крепкого сна, отозвался Зубарь. – За Доном управляе­мое Кашириным хозяйство сохранилось, наращивает производство, получает добрые урожаи, а муку прода­ет нам.
Качалкин наслышан об экономической стабильнос­ти хозяйства, управляемого Кашириным, но так как в хуторе не создана казачья община, не бывал там и не может сказать чего-то определенного.
– Этот совхоз, – придумывает атаман, – держится на плаву благодаря помощи Мутилина.
– А почему он не помогает нашему совхозу? – допы­тывался Зубарь.
– Ваш директор не приспособился работать в новых усло-
виях, – ответил докладчик.
– Вот где собака зарыта, – воскликнул казак При­бытков, – а Мутилин тут не причем.
– На должность атамана меня избирали вы, – уточ­нил Качалкин, – так что ваши подозрения о моей не­чистоплотности безосновательны.
– Выбирали мы, – подтвердил Прибытков, а ведь не дураком сказано, кто платит, к тому приходит спелая проститутка.
– Мутилин без задержек бюджетникам платит зар­плату, старикам пенсию, – парирует реплику Прибыткова оратор, – и только за это его надо просить балло­тироваться на должность главы района.
– Казаки, – к участникам хуторского круга обра­тился Прибытков, – только что объяснял атаман, что своих денег в районе нет. Стало быть, существуем мы на средства тех, кто хорошо работает. Толковые орга­низаторы производства выплачивают бюджетникам жа­лованье, старикам пенсию, а причем тут Мутилин? К тому же перед прошлыми выборами он обещал постро­ить дорогу, не закрывать участковую больницу. Мы поверили ему, и, сломя голову, бежали голосовать. Про­голосовали дружно, а он ни одного обещания не вы­полнил.
Более хамского оскорбления в адрес всё еще дей­ствующего главы района, Качалкин представить не мог. Он то краснел, то бледнел, то неосознанно перебирал губами, то приглаживал редкие усы. Его правая щека задергалась. Всё это время, он дрожащей рукой пере­ворачивал листы доклада, словно отыскивал ответ на реплику казака Прибыткова. Нервозность длилась счи­танные секунды, но даже короткие мгновения ему по­казались вечными муками, на претерпевание которых у него не осталось физических сил.
– В таком случае, мне с вами разговаривать не о чем, – злобный упрек кругу бросил атаман, – но имей­те в виду, что из-за таких правдолюбцев вы не дожде­тесь ни дороги, ни больницы, ни автобусного движе­ния.
Угроза доверенного лица кандидата на должность главы района спровоцировала неуправляемый шум. Высказаться старались все, но никто никого не хотел слушать. Попытка хуторского атамана успокоить ка­заков ни к чему не приводила. Качалкин понял свою ошибку и пытался исправить ее. Он поднимал руку, напрягая голосовые связки, говорил о чем-то, но на каждый его успокаивающий жест сопровождаемый то­потом ног гвалт нарастал с большей силой. Убедив­шись, что его слушать не будут, он захлопнул папку и, не попрощавшись, вышел из зала. Его выход сопро­вождался свистом и оскорбляющими человеческое дос­тоинство криками. Как только с обратной стороны зала закрылась входная дверь, шум постепенно начал умень­шаться, хотя абсолютная тишина не наступала.
Дождавшись относительной успокоенности, атаман Родионов предложил перейти к обсуждению второго вопроса повестки дня. Шум все еще продолжался, но точка зрения атамана большинству членов круга стала понятной, и в зале установилась тишина. Используя предоставленную возможность, Родионов на правах председателя круга проинформировал казаков о пере­ходе
Войскового атамана Хижнякова работать предста­вителем Президента в Совете Федерации, то есть в вер­хней палате парламента. Новость казакам показалась надуманной. Большинство членов круга ей не повери­ли и потребовали подтверждения.
– Подтверждение одно, – отозвался Родионов, – гос­подин Хижняков, работая атаманом, думал не о воз­рождении казачества, а о собственной карьере. И как только нащупал высокую государственную должность, плюнул на казаков и уже третий месяц работает в Мос­кве, а желающие могут увидеть его по телевизору. Да­лее Родионов уточнил, что через полтора-два месяца состоится Войсковой круг, на котором предстоит выб­рать нового атамана, а временное исполнение обязан­ностей возложено на казака Водолацкого Виктора Пет­ровича.
– Кто еще будет баллотироваться? – спросил казак Назаров.
– Этого я не знаю, – откровенно признался Родио­нов, – но можно не сомневаться, что кандидаты будут. И будут такие, которые при помощи должности атама­на Войска предполагают обеспечить свое будущее, а проблема казачества их мало волнует. Вот почему де­легатам круга ошибиться нельзя. Нельзя и нам оши­биться с выбором делегатов.
– Рассуждать здорово не о чем, – с места отозвался Зубарь, – я высказаться могу, за словом в карман не лезу, а бы за кого не проголосую. Промежду прочим при­надлежу к роду знатного казака. Подходящей канди­датуры в хуторе не сыскать.
– Знатность, – обращается к Зубарю Назаров, – ты определяешь по уму или по анализу крови?
На неожиданную реплику казака Назарова круг от­реагировал смехом.
– Я казак в сорокнадцатом поколении, – пересили­вая оживление в зале, оправдывался Зубарь, – а этот деляга спроть меня мало что значит.
– Родовитым казаком назвался, а мотню не застеги­ваешь, – подшутил кто-то из зала.
– Брешешь, зараза! – отыскивая обидчика в зале, крикнул Зубарь.
– Делегировать на Войсковой круг, – с места ото­звался Прибытков, – надо бы Зорина. А в помощь ему дать Родионова с Нехорошкиным. Зорина на мякине провести не удастся, он враз разберется, каким духом засмердят кандидаты.
– Любо! Любо! Любо! – в поддержку Зорина, Родио­нова и Нехорошкина прозвучали троекратные возгла­сы казаков.
– Другие кандидаты предлагаются? – к кругу обра­тился Родионов.
– Любо! – вновь прозвучали голоса в поддержку на­званных делегатов.
Атаман работу круга объявил за­конченной.
Делегации от хуторов Верхне-Донского округа к те­атру имени Комиссаржевской подъехали заблаговре­менно. И для словесной разминки, и для коллективного приема пищи времени было  в достатке. Однако один­надцать часов прозвучало, а работа круга не начина­лась. Распространялись различные домыслы, предпо­ложения о задержке, но все они не отвечали истине. Делегаты от хуторов оргкомитету высказали пожела­ние объяснить причину задержки, но его члены мол­чали. Создалось впечатление, что никто не знал о при­чине задержки. В первом часу пополудни к театру подкатили иномарки с правительственными номера­ми, из которых почти одновременно вышли Губерна­тор Ростовской области Чуб Владимир Федорович, пред­седатель Законодательного Собрания области Попов Александр Васильевич, другие неизвестные казакам руководители областной администрации. Высокопос­тавленных гостей встретил исполняющий обязанности Войскового атамана г. Водолацкий Виктор Петрович и сопроводил в зрительный зал. На первом ряду, рядом с Чубом и Поповым, сел владыка Пантелеимон. Есаулец пригласил на сцену Совет стариков. В числе прочих имен названа фамилия Зорина. Убеленные сединой казаки поднялись на сцену и заняли места слева от президиума. Справа, с иконой Спасителя и другими атрибутами благословения круга, расположился священ­ник. По просьбе есаульца батюшка благословил на твор­ческую спокойную работу круг, и тотчас есаулец по­дал команду на вынос знамени. По стойке «смирно!» казаки равняются на знамя. Проходит мгновенье, и подана команда на приветствие атамана. Задонские казаки затаили дыхание. Они участвовали впервые в работе
Войскового круга и старались запомнить каж­дый штрих до мельчайших подробностей. Но и нович­ки, и старожилы сосредоточили взоры на входную дверь, через которую в зрительный зал театра в сопро­вождении немногочисленной свиты вошел и.о. атама­на Водолацкий. По широкому проходу он подошел к ступенькам, не останавливаясь, поднялся на освещен­ную сцену. В его походке нет торопливости. Он шел не вразвалку, но четко воспроизводил каждый шаг, каждое движение. Казачьего покроя мундир плотно прилегал к его атлетически слаженному телу. На ши­роких плечах яркой позолотой сверкали генеральские погоны. На подиуме генерал поклонился Совету ста­рейшин, это же проделал перед батюшкой, возвратил­ся к столу президиума, сосредоточенным взглядом об­вел делегатов круга. Атаман смотрел на всех, но каза­кам хутора Привольного и их соседям казалось, что смотрел он только на них и даже намеревался требова­тельно пожурить за разномастную форму, в которой они выглядели неоднородной группой людей, на кого в трудную минуту нельзя положиться. На лицах деле­гатов проявлялись робость и оправданное желание от­вернуть взгляды. Но стремление запомнить каждый жест, каждое движение, каждый штрих лица своего атамана побеждало страх, определял рамки дальней­шего поведения. При ярком электросвете они отчетли­во видели его аккуратно причесанные волосы, широ­кое лицо, низкую шею. Всё это, в сочетании с атлети­ческим телосложением и вдумчивым взглядом, не позволяло усомниться в казачьем происхождении ата­мана, а ухоженные усы подчеркивали правильность высказанного предположения, при внешней строгости прямо поставленные глаза извергали доступность и отсутствие высокомерных вывихов, одновременно взгляд выражал не наигранную решительность, наво­дящую на верхнедонцов робость, высокий прямой лоб говорил о неоспоримом его интеллекте, а глубокие ямки на щеках, в народе именуемые «симпатией», оп­ределяли доброту и степенность. Внешний вид атама­на давал основание предполагать, что он не способен приспосабливаться, гнуть спину перед начальником, подчиненному представляться рубахой-парнем, с кем можно погудеть в забегаловке, порассуждать о набо­левших проблемах. После того, когда сосредоточенным взглядом генерал привлек к себе внимание делегатов круга, спокойным, без признаков волнения, но твер­дым голосом он объявил о продолжении работы круга и, не делая паузы, напомнил об участии в работе выс­шего казачьего собрания членов Правительства Ростовской области во главе с губернатором Чубом Владими­ром Федоровичем. Затем вниманию круга предложил не доклад, как того требуют устоявшиеся традиции, а ритуал награждения, и первым назвал фамилию гу­бернатора. Владимир Федорович Чуб вышел на сцену, из рук Водолацкого принял награду «За возрождение казачества» и шашку. Принимая холодное оружие, гу­бернатор поцеловал шашку и, не сходя со сцены, взял слово. В сорокаминутной речи он говорил о значении казачества в истории России, призвал казаков предан­но служить Родине и пожелал успешной работы всеказачьему собранию.
Затем награды «За возрождение ка­зачества» атаман вручил Попову А.В. и Пантелеимону. Во второй очереди аналогичными орденами наградил отличившихся в казачьем движении делега­тов круга, среди которых названа фамилия Зорина. После торжественной части заместитель атамана гос­подин Леонтьев, пребывавший в составе рабочего пре­зидиума, слово для доклада предоставил Водолацкому. Атаман вышел из-за стола, подошел к батюшке, полу­чил благословение, поклонился старикам, делегатам круга и лишь потом подошел к трибуне. В руках у него не было папки с текстом доклада, как практико­вали многие ораторы, и всё же Зорин надеялся, что Водолацкий из нагрудного кармана достанет листы доклада, развернет их и приступит к монотонному чте­нию. Но ни из кармана, ни из рук своего заместителя справочный материал не принимая, он заговорил без заготовленного текста. Его речь отличалась нестандар­тной терминологией, и одномоментно завладела ауди­торией. В речи соблюдалась последовательность, не происходило перескакивания с темы на тему. Строгая системность устного доклада Зорина настраивала на мысль о наличии, если не полномасштабного текста, то хотя бы обзорного плана выступления. Но ни перво­го, ни второго перед глазами оратора не было. Атаман неотрывно смотрел в зал, безостановочно излагая кра­сиво построенные предложения. Будучи партийным ра­ботником, Зорин слушал доклады в первичной партийной организации, в райкоме, в обкоме партии, и всюду тексты воспроизводились путем монотонного чтения многочисленных листов бумаги. Ныне он видел не за­шоренного коммунистической идеологией оратора, спо­собного говорить доступным пониманию языком, ког­да не надо догадываться, перефразировать текстовую речь, воспринимать инакомысленно. Слушая превос­ходного оратора, Зорин наряду со смысловым значени­ем текста, анализировал качество составленных пред­ложений, воспроизводимых устами великолепного ора­тора. Но как только атаман заговорил о расколе в казачьем движении, Зорина будто бы подменили.
Он с осуждением вспомнил имя идеолога договора с Дудаевым, в девятнадцатой статье названного доку­мента предусматривалось задержание казаками воору­женных частей России, направляемых в Чечню. Это статья договора вызвала недоумение и одновременно ужас. С одной стороны, порождалось непонимание, как вооруженные бутафорными шашками казаки собира­лись задерживать вооруженные соединения, но в то же время было и опасение того, что группа смельча­ков, руководимая принявшим на себя невыполнимое обязательство безумцем попытается каким-либо спосо­бом остановить поезд с вооружениями, следовавшим в Чечню. Безусловно, данный метод воздействия на при­нятие решений правительством действенного влияния оказать не мог, но в «воинском формировании» он мог породить неуверенность и даже смуту. Кроме того, зак­лючая антироссийский договор с Дудаевым, авторы преступного документа отдавали чеченцам на растер­зание терских казаков, проживавших в мятежной рес­публике, а более бессовестного предательства казаче­ство в многовековой истории не допускало, хотя спра­ведливости ради не мешает вспомнить поддержку казаками самозванца Лжедмитрия, но и в то смутное для Руси время, когда народ не знал правду, а казак не предавал казака. Скрепленный подписями недобро­желателей единого государства, прохвостов, документ вступил якобы в правовую силу, но атаманы округов, в числе которых не последнее слово молвил Карташов Юрий Ильич, предательский договор отвергли. Атама­ну Казицину следовало бы признать ошибку и анну­лировать продажную бумагу, но он нижестоящих ата­манов назвал мятежниками и скоропалительным при­казом отстранил от занимаемых должностей. «Групповым приказом» уволен и атаман Верхнедонс­кого округа Карташов, а исполняющим обязанности назначен Панькин Олег, которому за активную под­держку договора с Чечней за средства Дудаева пода­рен автомобиль «ВАЗ-09». Даже в годы всевластия Ком­мунистической партии номенклатура не совершала ана­логичные поступки. Нижестоящих чиновников от занимаемых должностей изгоняли и прежде, но, хотя бы для формы, собирались пленарные заседания, на которых голосовали. Без участия Козицина атаманы округов созвали экстренный Войсковой круг с участи­ем делегатов от хуторов, не признавших договор с Ду­даевым, на котором атаманом ВВД избрали главу горо­да Волгодонска Хижнякова Вячеслава Фадеевича. Со­здано и параллельное правление Войска Донского с аббревиатурой ВКО (Войсковое казачье общество). Вско­ре на севере области был создан второй Верхне-Донской округ под руководством атамана Карташова Юрия Ильича. Создан второй Верхне-Донской юрт под руко­водством несостоявшегося атамана округа Панькина. Но хуторская казачья община впала под влияние нео­пределенности. Казаки не признавали существовавшего двоевластия, и в то же время отвергали договор с Дуда­евым, параллельные хуторские круга не создавались. Но шатание продолжалось до тех пор, пока казаки не проголосовали за реестр, положивший конец конфлик­ту. С этого примиренческого дня казаки смотрам пред­почли государственную службу, хоть многие не пони­мали, что скрывается за этим термином, и потому с нетерпением ждали обещанную встречу с атаманом Вой­ска господином Хижняковым. Знакомство казаков Верхне-Донского округа с господином Хижняковым при­урочено к дню «Шолоховской весны». Встреча определена на вторую половину дня. Кипела уха, походный стол накрыт атрибутами угощения. Казаки ждали ата­мана. Завершался день, наступали сумерки, а атамана нет. Глотая слюнки, казаки смотрели на остывшую уху и терялись в догадках. Когда надежда на приезд Хижнякова утратилась, послали делегацию на поиск. Его нашли спящим в гостинице. В двенадцать ночи в сопровождении девицы легкого поведения Хижняков вышел из гостиницы, не извинившись, сел в автомо­биль и в сопровождении казаков поехал на окраину станицы Вешенской. Встреча состоялась, но она не устраивала обе стороны. Казаки не понимали атамана, атаман не хотел
понимать казаков. Беседа продолжа­лась по принципу взаимных упреков. Хижняков тяго­тился затянувшимся спором, и, в конце концов, утра­тив самообладание, заявил:
– Если вы подталкиваете меня на восстание, я готов возглавить.
Более легкомысленного заявления от Войскового атамана, вчерашнего мэра промышленного города, по мнению Зорина, невозможно было услышать. О каком восстании упомянул атаман и против кого собрался воз­главлять поход казаков, не понимал ни один участник затянувшейся беседы. Интерес к общению с Войско­вым атаманом Зорин утратил. Но больше других тяго­тилась разговором с казаками любовница Хижнякова, ни на шаг не отходившая от своего ухажера. Далекая от казачества девица легкого поведения убедила ата­мана завершить разговор, попрощаться с казаками и в отведенный им номер гостиницы ехать доночевывать. Подчиняясь воле любовницы, Хижняков поочередно пожал казакам руки, не уточнив против кого и с ка­кой силой он собирался возглавлять восстание, на зад­нее сиденье служебной «Волги» сел со своей дамой. Покорный водитель, вырулив на торную лесную доро­гу, поехал в направлении станицы Вешенской. Дру­гой встречи с Войсковым атаманом у верхнедонских казаков не было, о чем никто не сожалел тогда, не сожалеет теперь, во время работы господина Хижнякова в Администрации Президента РФ, ибо понимали: если высшая государственная власть состоит из таких чиновников, то России с колен никогда не подняться.
Доклад Водолацкого завершился, настал черед об­суждения. От делегации Верхне-Донского округа выс­тупать поручено Зорину. Делегаты верили, что бывший партийный функционер на высшем форуме Войска Дон­ского не спасует, безропотно о наболевшем, и все-таки Зорин ощущал волнение, вызванное регламен­том круга. Выступающий обязан подойти к священни­ку, перекреститься и испросить благословения. Воспи­танный без родителей, без дедушек, без бабушек, Зо­рин не осенялся крестным знамением прежде, не в состоянии перекреститься и теперь. В поисках выхода он подошел к отцу Борису и, как на исповеди, ему при­знался о возникшей проблеме.
– Я вас понимаю, – отозвался священник, – и, ду­маю, не согрешим много, если вы подойдете ко мне, склоните голову и получите необходимое оратору бла­гословение. Но, – заметил отец Борис, – не совершим греха, если вы не принадлежите к другой конфессии, либо, не дай Бог, религии.
Рассеивая возникшие сомнения, Зорин рассказал ему свою биографию и между ними завязался непри­нужденный, обоюдо заинтересованный разговор, из ко­торого батюшка убедился в непричастности собеседни­ка к другой конфессии и с легким сердцем благосло­вил на выступление.
Зорин в обозначенное есаульцем время подошел к микрофону и от имени делегации казаков Верхне-Дон­ского округа призвал участников круга проголосовать за г. Водолацкого. С аналогичным предложением выс­казались делегации Первого Донского и Донецкого округов. Поддержали его и делегаты Волгоградской области, что с большим отрывом от других кандидатов предопределило победу г. Водолацкого.
ГЛАВА 17
На ослабленный хронической болезнью организм Зорина очередное недомогание свалилось неожиданно. Бронхи и другие органы дыхательного аппарата при­хватило так, что дыхание напоминало натруженное ду­тье кузнечного меха с застарелыми рватинами, из ко­торых самопроизвольно извергались шумовые потоки сжатого воздуха. В застойные годы, когда хуторская больница системно работала, о постигшем недуге он не беспокоился. В участковой больнице, с меньшим или большим успехом трудились врачи, медицинские сестры, нянечки. Они заботливо напоминали, когда и какие принимать медикаменты и все лечебные проце­дуры производили со знанием дела. Демократическая власть закрыла участковую больницу и теперь он не только лишен медицинской помощи, но медикаменты покупает за свои деньги, а его квартира стала един­ственным местом для самолечения, так как в район­ной больнице свободных мест нет. В квартире по свое­му распорядку дня он принимает медикаменты. Став­ший лишним при новой власти, теперь человек выкарабкивался из цепких спазм пневмонии и недо­леченным возвращался к повседневной жизни. Сегод­ня после непродолжительной прогулки он вошел в ком­нату и для полноценного отдыха еще не прикоснулся к дивану, когда услышал непрерывный гудок теле­фонного аппарата. Зорин поднял трубку и какое-то мгновение не прикладывал к уху, а когда соединил со слуховой раковиной и по фамилии представился, на обратной стороне провода услышал похожий на бас ду­хового оркестра голос, воспроизводивший слова:
– Ты?
Обращение «на ты» Зорина насторожило. Он пред­положил, что звонит кто-то знакомый и попросил пред­ставиться.
– Дронов я, Михаил Дронов, – повторил фамилию красивый бас.
Зорин наслышан о стремительной карьере друга бо­соногого детства, знал, что он руководит промышлен­ным городом и за него, безусловно, порадовался, но в то, что мэр города ему позвонил лично, не хотел ве­рить.
Дронов не только звонил, но настойчиво приглашал приехать в Каменск-Шахтинский, хотя о цели неожи­данного приглашения не обмолвился ни одним словом. Телефонный разговор не способствовал длительному раз­думью, и Зорин ответил согласием, чем поставил себя в сложное положение. С одной стороны, состояние орга­низма не способствовало физической нагрузке, одновре­менно представляться необязательным человеком было не в его принципах, и он засобирался в дорогу. Рассуж­дая о встрече с руководителем промышленного города, Зорин пребывал под давлением всевозможных доводов. Не заставит ли ждать в приемной, не проявит ли высо­комерие при встрече, либо хуже того чванство.
Вопреки многочисленным домыслам, Зорин выехал. Позади непродолжительные формальности с техничес­ким секретарем, и он через широкую дверь вошел в непросторный кабинет градоначальника. В правой сто­роне между двух больших окон висела картина. Не было портрета главы государства. При советской влас­ти аналогичная вольность дорого бы обошлась хозяину кабинета. Вдоль боковых стен стояли полумягкие сту­лья, напоминавшие, что в кабинете проводились груп­повые накачки. К противоположной от двери стене ус­тановлен большой стол, за которым сидел Дронов. На появление земляка градоначальник неторопливо приподнялся, вышел из-за стола и, не останавливаясь, не­сколько раз переступил навстречу посетителю, шел он неторопливо, но не вразвалку. Каждый его шаг, каж­дое движение тела воспроизводил естественно, без наигранности. Серого цвета костюм плотно прилегал к его атлетически сложенному телу. На лице воспроизводи­лась естественная улыбка, напоминавшая об отсутствии чванства и самовосхваления. Сознание Зорина подпало под влияние робости. В это мгновение преобладало же­лание опустить взгляд, но стремление запомнить каж­дый штрих лица мэра, мало изменившегося за все эти долгие годы, перебороло робость. На его голове, как в молодости, густая шевелюра, только убеленная седи­ной, аккуратная прическа хозяину кабинета придава­ла степенство и не показную значительность. При внеш­ней строгости вдумчивые глаза извергали доступность и отсутствие высокомерных вывихов. В то же время присутствие решительности наводило на посетителя скованность. Все эти качества позволяли надеяться, что мэр не пригибает спину перед начальником, и в то же время перед подчиненными не прикидывается простач­ком – этаким рубахой-парнем, с кем за рюмкой водки можно беззаботно провести время в забегаловке. При­близившись к посетителю, Дронов широкой, как са­перная лопата, ладонью сдавил руку Зорина, и напо­минавшим звучание баса из духового оркестра голосом тепло поздоровался. Перед Зориным стоял среднего роста, с широкими плечами, мужчина. Его, пшенич­ного цвета, густая шевелюра зачесана назад. Скулас­тое лицо извергало приятную улыбку. Из-под доброт­ного костюма просматривалась светлая рубашка с гал­стуком. Чувствовалось, что атрибут официальной одежды его тяготил. Соприкоснувшись своей ладонью с ладо­нью хозяина кабинета, Зорин обжимал его широкую руку, а взгляд сосредоточил на лице Дронова, и к удов­летворению не заметил ничего подобного, что беспо­коило его перед поездкой в город. Завершив продол­жительное рукопожатие, хозяин кабинета рукой показал Зорину на гостевой стул и порекомендовал при­сесть. Тут же завязался оживленный разговор. Беседа не носила целенаправленный характер. Не наблюда­лась и системность, напротив, происходило переска­кивание с одной на другую тему, хотя в значительной мере разговор касался хуторской жизни, где они про­вели босоногое детство. С огорчением он узнал о том, что речка, в которой они учились плавать и во многих местах не доставали до дна, исчезла, и на некогда за­рыбленном ее русле истекал ручей, в котором не все­гда удается намочить ноги.
– Немало проблем оставила система управления, сконструированная по методу подвесок, – с огорчени­ем напомнил Дронов.
– Что это значит? – переспросил Зорин.
– А то и значит, – продолжил хозяин кабинета, – что человечеством придумано две системы управления. Одна – путем опоры вышестоящего начальника на плечо нижестоящего. Эта система надежная и, за редким ис­ключением, не рушится. Большевики устойчивой сис­теме управления предпочли легкую, сконструирован­ную на подвешивании высшим начальником низшего. Она не нуждается в интеллектуальных усилиях, так как неугодный легко сбрасывается, но система неус­тойчива, а стало быть, нежизнеспособна. Генеральный секретарь ЦК КПСС управленческую пирамиду до поры до времени поддерживал в подвешенном состоянии, но из-за отсутствия опоры она выпала и загудела в тарта­рары.
– И в развале государства Горбачев не виновен? – спросил Зорин.
– Страна прирастает искусственно, – продолжая ув­леченный разговор, уточнил Дронов, – а разваливается естественно, подобно выстроенному человеком дому, определенное время он стоит, а потом начинает вет­шать. Хочет того или не хочет владелец, если не ре­монтировать, дом развалится. Только глупец не пони­мал, что в подвешенном состоянии управление рухнет, но о капитальном ремонте его руководители партии не хотели слушать.
– И теперь не всё у нас гладко, – заметил посети­тель.
– А ты бы хотел с укоренившейся психологией вой­ти в новую систему и жить беспроблемно? – продол­жил хозяин кабинета. – Идет скрытая пропаганда зла. Бандит в художественных фильмах преподносится ге­роем под мотивированным предлогом, что зритель сам отличит доброе от злого и выберет, что ему ближе. Дош­ло до того, что Отечественную войну одни называют защитой отечества, другие бессмыслицей. Такие филь­мы служат наживкой для молодого человека, которая, подобно рыболовному крючку, захватит сознание, а со­рваться с него не многим удастся. Со временем люди утратят способность отличать доброе от злого, а неспо­собное созидать зло разрушит цивилизацию.
– Думаешь не за горами и такая перспектива? – прервал его Зорин.
– Я этого не сказал, а главное, не желаю, – продол­жил Дро-
нов, – но опасаюсь. Почему? В своем деянии человечество опирается на два фактора. На основанное на прошлом сознание, чему отведено не более пяти процентов, и на подсознание с девяносто пятью про­центами. Причем сознание опирается только на про­шлое, а подсознание и на будущее. Грань между эти­ми понятиями –
интуиция, а от ее перспективы зави­сит будущее цивилизации.
– Полагаешь, что в советской системе было все от­вратительно, и только она повинна в нашей трагедии? – перебил собеседника гость.
– Я так не считаю, – уточнил Дронов.
– Тогда зачем всё разрушали?
Дронов задумался. Вопрос ему казался простым, и потому нуждался в осмысленном ответе.
– Посмотри в окно на миниатюрный полуторатон­ный грузовик, – с неожиданным предложением к гос­тю обратился хозяин кабинета.
Зорин засмущался, но настойчивость градоначаль­ника вынудила приподняться со стула и обратить взор на окно, через которое было видно, вблизи админист­ративного здания стоял автомобиль «Газель».
– Кроме автомашины, я ничего не увидел, – возвра­щаясь на прежнее место, отозвался Зорин.
– О нем попытаюсь поговорить, – спокойно продол­жил Дронов, – ты на постаменте в станице Казанской, наверняка, видел полуторатонный грузовик советской конструкции. Грузовик аналогичной подъемности, и, наверное, проще было бы конструктору не выдумы­вать, а ставить на конвейер апробированные узлы и механизмы. Но не поставил ни единой детали. Поче­му? Если бы поставил дерматиновую кабину, в ней было бы холодно. Двигатель не развил бы высокую мощ­ность. Ходовая не выдержала бы большую скорость, карбюратор в три раза увеличил бы расход топлива. На первый взгляд, казалось, бери и ставь прежние детали на новый автомобиль и не надо ничего придумывать. Но такой автомобиль оказался бы не востребован по­требителем. В советской полуторке были ходовая, дви­гатель, кабина, кузов, но на современную полуторку ни одну деталь не поставили. Аналогичное положение и в государственном строительстве. Если хотим, чтоб Россия и дальше скатывалась к катастрофе, можно ос­тавлять советские формы управления. Бесплатное ле­чение, образование в советское время были, а где бра­ли деньги? Из зарплаты колхозника, который получал в год всего на одни брюки. Чуда не бывает, ибо деньги на бесплатные услуги можно взять только из зарплаты работника. А согласится ли вновь колхозник бесплат­но работать?
Чем дольше слушал Зорин, тем больше соглашал­ся, но в то же время приходил к выводу, что не для обсуждения экономических проблем пригласил его Дронов, о чем сказал откровенно.
– А ты всё еще не догадываешься? – вопросом на вопрос отозвался Дронов, – постараюсь уточнить. – Генеральный директор «Ростиздата» Федор Баев обратил­ся ко мне с просьбой, оказать содействие в издании твоей книги. Чем твоя рукопись его увлекла, пока не знаю, но просил он настойчиво.
– Я за содействием к Баеву не обращался, – на ин­формацию хозяина кабинета отреагировал посетитель.
– Не горячись, – предупредил Дронов, – человек всегда должен оставаться человеком, и ничего в моей помощи оскорбительного для тебя нет. К тому же те­перь не талант пробивается в книжное издательство, а деньги. Зорин согласился, но об условиях издания кни­ги все-таки поинтересовался. Дронов таинственно улыб­нулся и, как бы проглатывая обиду, напомнил, что материальное положение российского пенсионера он знает не понаслышке, а потому речь ведет о безвозмез­дном финансировании услуг книжного издательства. За допущенную опрометчивость Зорин извинился. Убежденный, что хождение по лабиринтам недоверия завершилось, хозяин кабинета предложил собеседни­ку в издательстве заручиться счетом-фактурой, на ос­новании которого бухгалтерия перечислит указанную сумму. Казалось, вопрос исчерпан, и Зорин засобирал­ся в обратный путь, но Дронов не подавал руки.
– Я могу идти? – спросил посетитель.
– Успеешь, – с нескрываемой настороженностью на вопрос гостя отреагировал хозяин кабинета, – прежде на непредвиденные расходы прими небольшую сумму.
Зорин отчаянно нуждался в деньгах. Ему предстоя­ло оплачивать услуги машинистки, были другие рас­ходы, но принимать бумажные купюры из рук друга детства оказалось выше его возможностей.
– Не стесняйся, – настойчиво предупредил Дронов, – теперь не так много удачливых, а большая часть насе­ления прозябает в бедности.
Аргументы мэра Зорину показались убедительны­ми, но, приняв деньги, сам не торопился прощаться.
– У тебя есть вопросы ко мне? – спросил Дронов.
– В городе Каменске, – осторожно заговорил Зорин, – проживает наш хуторец Волов. Обстоятельства его вы­нудили уехать из хутора, а как жизнь у него склады­вается, не знаю.
Выслушав собеседника, Дронов напомнил, что судьба Волова ему известна, и его работой он вполне удовлет­ворен. На этом они попрощались.
ГЛАВА 18
Краткотечные курсы по гражданской обороне с руководителями предприятий функционировали непре­рывно. На каждый поток созывалось до трехсот чело­век, а присутствовали на занятиях три-четыре десятка убеленных сединой слушателей без служебного транс­порта, остальные занимались своими делами, отсутствие студентов устраивало обе стороны. Преподаватели, по­лучая жалованье за якобы отработанные часы, увлека­лись побочным заработком. Слушатели на своих пред­приятиях, за якобы приобретенные знания, расписы­вались в расчетно-платежных ведомостях и не забывали оформить командировки. Обоюдная удовлетворенность устраивала обе стороны, ибо не одна из них не верила в возможность спасения людей при ядерном взрыве.
О предстоящих курсах по гражданской обороне Лу­нев проинформирован заблаговременно, и начал гото­виться. Исполнение обязанностей директора возложил на главного инженера, а водителю приказал взять Оль­гу. Выезд с любовницей создавал дополнительные про­блемы, но в то же время оберегал от случайных связей и от возможного заражения сифилисом. Проводы с уча­стием главных специалистов проходили в совхозной столовой. Увлекшийся многочисленными тостами, Лу­нев утратил над собой контроль и не торопился с отъез­дом. Водитель искал возможность, как незаметно для провожавших вывезти Ольгу. Он к форкопу «УАЗа» прицепил одноосную тележку, поставил в нее продук­товый ящик, посадил Ольгу и подъехал к столовой. Так он намеревался выехать за пределы хутора, пере­садить в салон женщину, отцепить тележку и ехать дальше. Но угодливый заведующий столовой переме­шал его карты. Перед загрузкой багажника продукта­ми он отцепил тележку и приступил к исполнению своих обязанностей. А тосты продолжались и продол­жались. Когда позвонили, что колонна автомобилей выехала, Лунев уселся в салон и приказал водителю догонять. Настигли за Каменском, где колонна оста­новилась на отдых. И только после обращения шефа водитель вспомнил о том, что Ольга осталась в хуторе. Лунев пригрозил ему, но в присутствии коллег по ра­боте отчитывать не стал.
В полусогнутой позе Ольга лежала до утра, а когда позывы естественной надобности переступили рамки возможного сдерживания, начала стучать. Постукива­ния услышал сторож магазина, но подходить к тележ­ке побоялся. Из ближайших квартир женщины выш­ли на дойку коров. О таинственных стуках он сообщил им и с подручными средствами защиты они гуськом подошли к тележке, открыли дверку и ужаснулись, из деревянного ящика приподнялась Ольга.
– Ты чего тут оказалась? – спросили женщины.
– Не ваше дело! – вырвавшись на землю, отозвалась пленница.
– Дело, может, не наше, – возразила ей Романникова, – но в этом ящике харчи в поле возят нашим мужь­ям.
На упрек женщин, Ольга не отозвалась. Она безос­тановочно побежала в лесопосадку и вскоре скрылась.
Слух о заточении в продуктовом ящике любовницы Лунева с молниеносной быстротой распространился по хутору. Ольга ощущала насмешливые взгляды, но ли­шенная возможности оправдываться перестала появлять­ся на людях, даже спустя неделю, когда Лунев возвра­тился с курсов, она к нему больше не вышла.
Отвергнутый молодой любовницей, он зачастил к теще. Ефим догадывался, устраивал слежку и, насколь­ко удавалось, не позволял им совокупляться.
На празднование стасемидесятилетия Российской кооперации председатель райпо из числа ветеранов под­бирал достойного делегата. Во время встречи с Луне­вым он поделился этой проблемой, и хотел попрощать­ся. Трехдневная командировка устраивала Лунева, и в качестве делегата от районной потребительской коопе­рации он предложил своего тестя. Директору совхоза, одновременно являвшемуся членом правления, пред­седатель не мог отказать, и объявил о времени выезда.
Собрание проходило в Музыкальном театре. Изыс­канными закусками и заморскими винами накрыты столы. Ефим подошел к крайнему столу и присел на свободное место. Напротив сидел немолодой человек, как потом выяснилось из Тарасовского района. При­мерно одного возраста немолодые мужчины друг к дру­гу проявили интерес.
– Мэнэ зовуть Юхымом, – представился один, – а тэбэ як?
– Мэнэ Мыкола, – ответил сосед по столу.
– Оцэ всэ исты можна? – показывая на разнообра­зие закусок, у своего соседа по столу спросил Ефим.
– Можна! – подтвердил Мыкола.
– А хто платытымо? Покы нэ узнаю, я к жратви нэ коснусь, – предупредил соседа Ефим.
– За все заплатил облпотребсоюз, – развеял сомне­ния стариков представитель другого района.
– Тоди прыступаемо к жратви, – отозвался Ефим.
– Пузо лопнэ от такого добра, – засомневался Мы­кола.
– Що в рот, а що в карманы полаштуемо, – подска­зал Ефим, – нэ пропадать же добру.
К микрофону подошел ведущий, объявил о начале работы собрания и слово для доклада предоставил пред­седателю. Из доклада Ефим уяснил, что в работе собра­ния приняли участие руководители Ростовской облас­ти во главе с председателем Законодательного Собра­ния. Озвучены фамилии почетных кооператоров, среди которых назван он, хотя никогда не состоял пайщи­ком и не работал в сэльпо.
– Мэнэ назвалы, – похвалился Ефим соседу, – а я в сельпы нэ робыв.
– И я нэ робыв, – ответил Мыкола, – а приихав потому, що прэду самогон гоню. А ему одын бис кого брать.
Ефим не признался о причине своего приезда, но к зятю проявилась лютая ненависть.
К микрофону подошел председатель Законодатель­ного Собрания, поздравил участников со знаменатель­ным юбилеем кооперации, пожелал успехов.
– Якых успехив вин нам жела, – отозвался Ефим, – колы мы в сэльпи нэ робылы?
Краткая речь оратора завершилась аплодисмента­ми. Продолжалось хлопанье ладошами, а ведущий объя­вил очередной номер программы, и еще не отошел от микрофона, а обнаженные девицы в вихре суетливого танца закружились над столами. Половую щель танцов­щиц прикрывал лепесток из прозрачной ткани, под­держиваемый тесемкой на бедрах. Аналогичными ле­пестками прикрыты и молочные железы. Стремитель­ный танец увлек немолодых людей и они сосредоточили взгляды на едва прикрытых органах женского тела. Артистка шоу-балета подошла к столу Ефима и, изги­баясь, сосредоточила взгляд на пожилом мужчине.
– Мыкола чого вона хоче? – к новоявленному това­рищу по столу обратился Ефим.
– Грошей, – подсказал Мыкола, – подавай червонэць, бо вона нэ отвяжэться.
Прижимистый Ефим достал гаманок и начал от­считывать деньги. В наличии самая маленькая купю­ра оказалась сторублевая. Он положил ее на край сто­ла, возвратил на прежнее место гаманок и стал дожи­даться, чем завершится приставание обнаженной девицы. Увидев сторублевку, танцовщица закружилась стремительней. С намерением помочь недогадливому соседу Мыкола сторублевку взял правой рукой, поднес к тесемке, поддерживающей лепесток на половой щели, отжал ее левой рукой, положил деньги и с чувством исполненного долга прихлопнул ладонью. Удовлетво­ренная деятельностью пожилого мужчины, танцовщи­ца многозначительно подморгнула ему и довольная со­держательным подарком со стремительно вращающи­мися бедрами направилась к другому столу. Осознав, что его деньги забрали, Ефим поднялся из-за стола и со словами: «Гражданочка, цэ мои грощи!» – догнал танцовщицу, из-под тканевого лепестка вытащил сто­рублевую купюру и собрался ее положить в карман. В это мгновение раздались оскорбляющие человеческое достоинство возгласы. Он приподнял деньги на уро­вень своего лица, посмотрел на них так, будто навеки прощался с близким человеком, и, возвращая их на прежнее место, сказал: «Мыкола моимы гришмы хай нэ распоряжается».
С тревожными мыслями за утрату сотни рублей, он направился домой. На асфальтированном пятачке, вбли­зи здания дирекции совхоза многолюдно. Там активно критиковали деятельность правительства России, но в адрес директора совхоза – основного виновника бед­ственного положения – не произносили ни слова, так как знали, что выдача жалованья зависела не от пре­зидента, а от Лунева. Опасаясь мести директора, ра­ботники не только не критиковали, но всячески нахва­ливали его, хотя растаскивание общественного имуще­ства безостановочно продолжалось и продолжалось. В центре балагуров Зубарь. Как и его собеседники, он не упоминал имя виновника развала совхоза, зато Ельцину доставалось сполна. Он беспощадно критиковал сто­ронников президента, называл дерьмократами и на­хваливал Лунева. Занятый постыдным красноречием, он обратил внимание на автомобиль, из салона которо­го, поддерживая объемную сумку, вышел Ефим. По внешнему виду возвратившегося из областного центра соседа Зубарь определил, что он не знал о смерти Маруси. Ефим сумку поставил на асфальтированную основу, разгладил примятые брюки и на вопросы хуто­рян, как ему казалось, с завистью смотревших на него, приготовился отвечать. Но вопреки ожиданию к нему никто не обратился. Холодное отношение к себе – че­ловеку, возвратившемуся с высокого собрания – Ефима возмутило. Обиженный невниманием земляков, он при­поднял сумку, в которой небрежно сложены оставшие­ся продукты и направился к своему дому.
– Маруся преставилась, – о трагической смерти суп­руги предупредил соседа Зубарь.
– Брэшешь! – на слова хуторского завсегдатая, ото­звался Ефим. – Моя баба тэбэ пэрэживэ.
– Веришь или не веришь, а Маруся повесилась, – уточнил Зубарь.
Как тяжелым молотом по голове ударила страшная новость, его дряхлое тело с трудом поддерживали ноги и, казалось, вот-вот упадет, дабы удержаться, он ру­кой схватился за плечо Зубаря, который из второй руки соседа попытался взять объемную сумку.
– Не трогай, – отклонил попытку помощи предус­мотрительный Ефим.
Оказавшись в неловком положении, Зубарь затаил­ся. Состояние было таким, что ни он, ни Ефим не зна­ли, что делать. На мотоцикле подъехал участковый и в метре от них остановился. Зубарь попросил Аникина отправить Ефима домой. Участковый в коляску поса­дил Ефима, на заднее сиденье Зубаря, запустил двига­тель и вырулил на дорогу.
Подъезжая к дому, Ефим не знал, что пришедшая в отчий дом его дочь Зоя предполагала увидеть всё, что угодно, но только не мужа на своей матери. Похабное зрелище в ней вызвало оторопь и одновременно расте­рянность. Ноги родной матери лежали на плечах зятя, а он, совершая возвратно-поступательные движения, изгибал ее, как резиновую куклу, мать издавала сто­ны, напоминавшие хрипы борова с перерезанным гор­лом. Но как только произошла остановка, она с плеч зятя опустила ноги, руками обняла его шею и прижала к своей груди. А когда открыла глаза, перед собой увидела дочь. Соперницы через голову Лунева смотре­ли друг на друга и никто не осмеливался заговорить первым. Немая сцена, возможно, длилась бы дольше, но Зоя, не желая смотреть на испачканное подтеками спермы влагалище матери, сняла со стула халат и с силой швырнула на ее обнаженное тело. Только теперь супруг повернул голову и, увидев Зою, завалился к стене, а тело прикрыл одеялом и удивленно спросил:
– А ты тут как оказалась?
– На старуху залез! – на вопрос мужа отреагировала Зоя и, закрывая лицо ладонями, заплакала.
– Нечего реветь! – оправдывался перед супругой Лу­нев. – Она сама на себя затянула.
Плохо владея собой, Зоя на постыдные высказыва­ния мужа отозвалась грубостью и, сдавливая лицо ла­донями, зарыдала. Она не видела, как наспех одетый супруг вышел из спальни, а мамаша, прихватив в руки налыгач, зашла в сарай и, используя переруб в каче­стве опоры, повесилась.
Сопровождая Ефима, Зубарь униженному мужу рас­сказал о последних минутах жизни Маруси и, советуя грешницу не хоронить на кладбище, остановился пе­ред открытой калиткой. Во дворе суетились женщи­ны. Одни, зная о неспособности к половой жизни Ефи­ма, сочувствовали покойнице, другие за связь с зятем язвительно осуждали Марусю. Увидев Ефима, женщи­ны замолчали, но исподлобья посматривали на вдовца, ждали его реакцию. Гроб с телом покойной, закрытый крышкой, стоял на средине двора. Ефим подошел к дубовине, не расставаясь с хозяйской сумкой, свобод­ной рукой прикоснулся к крышке, постоял несколько минут и вошел в дом. Состояние его здоровья стреми­тельно ухудшалось. Вызвали доктора. Первая помощь не оказала эффекта. Лишенный возможности передви­гаться, Ефим был привязан к постели.
Четыре недели Зоя, разрываясь между своим до­мом и домом отца, проявляла необходимую заботу, но постоянное хождение ей становилось невмоготу. С на­ступлением осени двойная топка оказалась непосиль­ной. Она решила переместить отца в свой дом, но Лу­нев категорически воспротивился, лишь после длитель­ных разговоров разрешил вселить его в летнюю кухню, не приспособленную для зимнего проживания. С на­ступлением устойчивых морозов печь с прямым дымо­ходом теплом не обеспечивала. На потолке образова­лись капели, стены отсырели, но о перемещении боль­ного в дом Лунев не хотел слушать. Оказавшись в безвыходном положении, Зоя родителя отправила в дом для престарелых. Через неделю приехала навестить, но отец от нее отвернулся. Не пообщавшись с родите­лем, Зоя возвратилась в хутор и встретилась с Зубарем.
– Как батюшка? – не скрывая осуждающий взгляд, спросил он у Зои.
– Слава Богу, – виновато-дребезжащим голосом от­ветила женщина, – лежит на белой простыни и пита­ние сносное.
– Стало быть, лежит на белой простыне, – переспро­сил Зу-барь, – а дома ее не оказалось?
Зоя заплакала и, не попрощавшись с соседом роди­телей, зашагала домой.
ГЛАВА 19
В повседневную жизнь Лунева ложь вошла необхо­димым атрибутом в отношениях с подчиненными и даже с начальниками. Он врал всегда, но в начале тру­довой деятельности придерживался хоть какой-то це­лесообразности, когда его ложь не оправдать, но по­нять все-таки было можно, а чем дольше он работал директором, тем бессмысленней становилась ложь, тем труднее было понять, зачем он врал. Утром он врал супруге, днем подчиненным и вышестоящим началь­никам, вечером Ольге, но при этом понимал, что ни Зоя, ни специалисты совхоза, ни любовница ему не верили, даже когда похвалился, что с днем рождения приедут поздравить руководители района во главе с Мутилиным, ему не поверили. А когда главному зоо­технику он приказал забить молочную телку, а заведу­ющему столовой из нежного мяса приготовить аромат­ное блюдо, ему поверили. Исполняя волю директора, зоотехник забил сытую телку, задние ноги оставил себе, а остальную часть туши привез в столовую. Прини­мать некомплектную тушу заведующий столовой отка­зался.
– Что привезли, то принимай, – начальствующим тоном потребовал Титов, – не ты, а я за качество мяса отвечаю.
– Отвечаешь, – согласился Гладков, – а котлеты го­товить мне, которые из костей жарить неприятно.
– Задние ноги выбракованы, – солгал зоотехник, а для подтверждения лжи несговорчивому собеседнику подал акт выбраковки мяса.
Понимая, что лучшие части туши украдены, Глад­ков порекомендовал акт оставить себе, а мясо привезти в столовую. Убедившись, что со слугой Лунева не дого­вориться, зоотехник предложил ему задние ноги раз­делить пополам, а на количество украденного мяса уменьшить вес телки.
– А что подумают скотники, – смягчился Гладков, – жалованье они получают от живого веса?
– Пусть что хотят думают, – уверенный в безнака­занности заговорил Титов, – а если рот раскроют, я знаю чем закрыть. Комбикорм воруют? Воруют, и ме­няют на самогон.
– Правильно понимаешь политику партии! – вос­кликнул заведующий столовой. – Семьдесят лет она нас учила, что коммунисты обязаны заботиться о со­вхозе, а не о своем желудке. Теперь упущенные воз­можности будем наверстывать.
– Не двоши глубоко, не спровадим далеко, – под­бадривал трусливого зоотехника жуликоватый стряпник, – начальство давно так поживает и не жалуется на бедность. А что прикидываются честными, не верь. Все воруют безбожно.
Как давние друзья они пожали друг другу руки и, удовлетворенные хорошим куском мяса, пошли по до­мам. Оставшись наедине Титов пытался, но не мог по­нять, почему с высшим образованием пресмыкается перед необразованным ничтожеством, одаривает его кус­ком лучшего мяса и просит защиту? В это время Глад­ков подошел к раздаточному столу, на котором лежала нежная говядина, посмотрел на пахнущую свежиной продукцию и решил угощение приготовить из мяса от вынужденного забоя, а молочную говядину забрать себе. «На дурнину пожрут и говядину», – подумал он, и для придания товарного вида красным кускам тощего мяса начал добавлять различные специи с жиром.
В условленное время к столовой на служебных ав­томобилях приехали гости. Встречал их виновник тор­жества, а в обеденный зал препровождал Гладков. Он усаживал их за накрытые холодными закусками, ово­щами и фруктами, празднично оформленные столы, а первый стол придерживал незанятым.
В сопровождении Лунева в обеденный зал вошел Мутилин, без предупреждения гости поднялись с мест. Раздались недружные аплодисменты, но вскоре пре­кратились. Они подошли к свободному столу и удов­летворенные вниманием сели.
– Присаживайтесь, товарищи! – обратился к гостям Лунев, тут же заигрывающим взглядом повернулся к Мутилину, и что-то тихо сказал.
Мутилин поднялся, гостей попросил наполнить бо­калы. А когда установилась тишина, над уровнем сво­ей груди приподнял рюмку и повернулся к Луневу.
– Сегодня мы собрались за праздничный стол, чтоб с днем рождения поздравить нашего дорогого товари­ща, Якова Викторовича Лунева, пожелать ему долгих лет жизни и трудовой деятельности на благо нашей любимой родины.
Перед вторым тостом гости торжественного ужина обратили внимание, что Гладков фужеры наполняет из разных бутылок. Гости первого стола получали ко­ньяк, среднего – водку, а крайнего – самогон. Каче­ство спиртных налитков выдавалось в зависимости от служебного положения гостя. Согласно служебному положению на столы раскладывались холодные закус­ки и лишь котлетами, приготовленными из мяса от вынужденного забоя, довольствовались все из одной кастрюли.
Провозглашение третьего тоста Мутилин поручил тамаде Гладкову. Гости переглянулись, но во избежа­ние заработать гнев шефа никто не отозвался. Прежде слово предоставлялось передовику производства, а по­чему в число таковых отнесен главный мошенник со­вхоза никто не понимал.
Бегающими глазами Гладков окинул гостей, от име­ни присутствующих имениннику пожелал успехов в трудовой деятельности, крепкого здоровья, подошел к Луневу и под многочисленные взгляды вручил ему свер­ток. Лунев попытался его передать повару Анне, но раздались возгласы: показать подарок. Требование гос­тей поддержал Мутилин и имениннику ничего не ос­тавалось другого, как развернуть сверток перед глаза­ми присутствующих, сервиз выпал из рук хозяина и при ударе о кафельный пол разбился на мелкие части.
– На счастье! – сказала Анна и принялась собирать осколки. К ней подошел главный зоотехник Титов. – Тренируйся горшки собирать, – доброжелательно за­метила повариха, – через неделю свадьба, а ты не зна­ешь, как их сметают.
– Научусь, – в ответ похвалился молодой человек, – я понятливый.
– Все понятливые, пока беда не коснулась, – заме­тила Анна, – есть время, прислушайся к советам стар­ших.
– И какой совет вы намерены дать? – уже серьезно спросил молодой человек.
– Больше внимания уделяй жене, – все еще шутливым тоном говорила женщина, – чтоб не пришлось ей гнуть спину под чужими прикладками.
– Почему не под своими? – загадочно улыбаясь, спро­сил Мутилин.
– Под своим муж прихватит, а на соседское гумно заглянуть навряд догадается.
Раздался взрыв неудержимого хохота. Считая себя оскорбленным, не засмеялся Мутилин. Глядя на реак­цию шефа, сдерживал напор смеха Лунев. Гладков во­левым тоном потребовал всем оставаться на своих мес­тах, а сам собранные кусочки чешского стекла, при­надлежавшего столовой, вынес в раздаточную и тут же возвратился. Произошла незапланированная заминка, когда, глядя на недовольное лицо Мутилина, гости не знали как вести себя дальше. Возникшую сумятицу, сам того не желая, исправил Мутилин. В одной руке придерживая наполненный коньяком фужер, второй из рук своего помощника принял хрустальную вазу и, вручая ее имениннику, пожелал сибирского здоровья. Почему сибирского? Вряд ли он понимал сам, как и остальные участники официального застолья, и все-таки пожелание шефа вызвало заметное оживление.
Принимая подарок, Лунев обратил внимание на тре­щину у основания вазы и с досадой вспомнил прошлые именины, на которых эту вазу ему подарил начальник районного управления сельского хозяйства. Убежден­ный в ее непригодности, он переподарил недешевую вазу председателю райпо, от которого она перекочева­ла к Мутилину. Лунев с огорчением в очередной раз принял треснувшее стекло, ценой огромных усилий поблагодарил шефа, передал вазу Гладкову и от про­чих гостей начал принимать подарки. Гладков внима­тельно следил за реакцией людей, а тех, кто во время дарения пытался выйти во двор, настойчиво возвращал на место.
Испорченное вазой настроение Лунева передалось Мутилину. Шеф догадался, что своим подарком в со­знании именинника породил недоумение. И все же не знал того, что подпорченная ваза на предыдущих име­нинах уже дарилась Луневу, надеялся, что возникшее недоумение рассосется само собой. Но настроение име­нинника не улучшалось. Не считая себя виновником, Мутилин с Луневым холодно попрощался и под любо­пытные взгляды многочисленной публики вышел. Про­водив шефа, именинник в зал не возвратился. Он за­нял водительское место в салоне служебного автомоби­ля, запустил двигатель, включил передачу и поехал к Ольге. Хозяйка развешивала стиранное белье и на Лу­нева не обращала внимания.
– Ты все еще ревнуешь меня? – спросил он у заня­той своими делами женщины.
– Тебя ревную? – на вопрос престарелого любовника репликой отозвалась хозяйка квартиры. – Посмотри в зеркало, на кого ты похож. Глаза, как у борова, жиром заплыли, пузо свисло ниже мотни, нос посинел от по­стоянного пьянства, харя покрыта морщинами. Такое уродство не ревновать, а гнать от себя надо, чтоб духу твоего возле себя больше не слышать, жаль, что луч­шие годы отдавала тебе и осталась ни в девках, ни в бабах. Сторонятся меня сверстники, как черт ладана, а я не хуже тех, кто живет семьями и воспитывает де­тей.
– Столько добра от меня повидала, – упрекнул лю­бовницу Лунев, – и ничего не учла.
– Не добро, а зло от тебя изливалось на всех, на каждого человека, – возразила хозяйка, – ты ненави­дишь даже рабочих.
– Ненавижу рабочих? – вступил в диалог Лунев. – А за что их любить? Не успеет агроном с поля уехать, механизатор глушит трактор и спит до утра, а в конце месяца требует выплатить повременку. И платил него­дяю, потому что закон на его стороне. Но черт с ними с трактористами, мне с ними детей не крестить! Хуже другое. Вчера жена душу терзала, сегодня ты, будто сговорились, нервы треплешь.
– С женами так не обращаются, – упрекнула его любовница, – море слез она пролила из-за твоих любов­ниц, а ты даже с тещей связался.
– В моем глазу песчину увидела, а в своем бревно не замечаешь! – в свое оправдание отозвался Лунев.
– Катались и на мне черти, – согласилась с преста­релым мужчиной Ольга, – а теперь никому не нужна.
– Жизнь пошла наперекосяк и у меня, – попытался вызвать жалость к себе Лунев, – дома скандалы, на работе не получается, ты избегаешь.
– Гляжу на тебя, сокол бескрылый, и думаю: жил ты молодые годы в свое удовольствие, а о зимовьи не беспокоился.
– Это правда, – согласился престарелый любовник, – думал, что слому мне никогда не будет, что подчи­ненные спины передо мной гнуть будут вечно. Пожа­луй, так бы и продолжалось, но Горбачев со своей пе­рестройкой жизнь исковеркал до неузнаваемости, жаль, что ГКЧП не выполнило свою миссию. А теперь никто не знает, что нас ждет завтра.
– Родимые пятна социалистической вседозволенно­сти в тебе будут долго сидеть, – прервала его Ольга, – и избавиться от них тебе вряд ли удастся. Жил-то в свое удовольствие. А теперь ни мне, ни Зое не нужен. Так что доживать готовься в одном заведении с тестем.
– Пока был в авторитете, обеспечивал подарками, – все еще надеясь усовестить женщину, – нужен был, а не успела земля качнуться под ногами, тут же слета­ешь, как кукушка с чужого гнезда. Да кукушка хоть яйцо оставляет, а ты все забрала. Ни стыда, ни совести у тебя.
– Ты меня не стыди, Лунев, – завозмущалась Оль­га, – лучшие годы – молодость – отдала тебе, славу распутницы обрела, на семью утратила право, и все из-за вещей, за которые ты теперь упрекаешь. Не сто­ят они несостоявшейся жизни. Отстань от меня, пока добром прошу, а будешь приставать, напою до умопом­рачения и яйца вырежу.
Лунев хотел ее ударить, но сдержался. Он подошел к автомобилю, занял место водителя, запустил двига­тель и на больших оборотах поехал в столовую, где без виновника торжества продолжалось гулянье.
На третий день Лунев привел себя в чувство и при­шел в контору. Все эти дни его ждали члены органи­зационного комитета по проведению отчетно-выборно­го собрания во главе с Ковалевым. Они недвусмыслен­но потребовали назначить дату общесовхозного собрания с участием уполномоченных от всех отделений и о сво­ей работе отчитаться.
– Сборища не будет! – решительно заявил директор. – А кого не устраивают мои порядки, рекомендую пода­вать заявление и уходить на четыре стороны. Задер­живать никого в совхозе не собираюсь.
– Наше дело предупредить, – уточнил Ковалев, – а если коллективное решение не устраивает, мы собра­ние проведем без директора.
Шаткость своего положения Лунев понимал, и за поддержкой обратился к Мутилину. Но шеф, которого он многие годы обеспечивал продовольствием, помочь отказался.
Не сомневаясь, что уполномоченные за него не про­голосуют, Лунев кандидатом на должность директора выдвинул своего человека, чтоб при его участии по-прежнему управлять совхозом. Но, предвосхищая за­мысел директора, организационный комитет настоял на альтернативных выборах, против чего решительно возразил Лунев. Своим протестом спровоцировал неуп­равляемый поток самовыдвиженцев. Добрая половина участников собрания стала соискателями должности ди­ректора. Собрание приняло характер неуправляемого митинга. Ковалев понимал, что сложившаяся ситуа­ция, как нельзя лучше, отвечала интересам Лунева, но преломить ее оказался не в состоянии. Ему подска­зали, что в зале имеется некто Быкадоров, имеющий огромные связи в Министерстве газовой промышлен­ности, а в случае его избрания директором, он введет совхоз под крышу богатейшей организации страны. Заинтересованный идеей дармовщины, Ковалев об этом немедленно сообщил уполномоченным и вызвал актив­ное одобрение. Поступило предложение послушать пре­тендента. Быкадоров приподнялся, не выходя к трибу­не, лицо повернул к делегатам и заявил:
– В случае избрания меня директором совхоза, я немедленно выеду в Москву, зайду в Министерство га­зовой промышленности, попрошу совхоз принять под свою опеку, а квартиры рабочих газифицировать.
О более желанной перспективе делегаты даже меч­тать не хотели. Уверовавшие в дармовые деньги, они абсолютным большинством проголосовали за человека, который пообещал им, если не рай, то близкую к это­му жизнь, и о ком, кроме фамилии, пока ничего не знали.
Проиграв интеллектуальное сражение за право уп­равлять общественным хозяйством, Лунев захватил пе­чать, и к исполнению обязанностей директора Быкадорова не подпускал. Воцарилось безвластие. На шес­той день самоуправства свергнутого директора члены оргкомитета ворвались в кабинет, применяя физичес­кую силу, отобрали ключи от сейфа, завладели печа­тью, из кабинета пинками под зад вытолкали Лунева, а в директорское кресло посадили Быкадорова. Уни­женный бывшими соратниками, Лунев захватил по­четные грамоты, иные атрибуты морального поощре­ния, приехал в район, зашел в кабинет Мутилина, по­ложил на стол и заявил:
– Полюбуйтесь, какими наградами отмечен мой труд, а кучка бездельников кинула мои усилия серому кобе­лю под хвост. Я требую немедленно отменить решение незаконного сборища и восстановить справедливость.
– Не могу я отменять решения собрания трудового коллектива, – возвращая владельцу почетные грамоты, отозвался Мутилин, – право на избрание либо на неиз­брание руководителя теперь принадлежит рабочим и никому больше.
Униженный подчиненными и вышестоящим начальником, бывший управитель совхоза сгреб со стола до­кументы и, напомнив хозяину кабинета о бракованной вазе, подаренной им к дню рождения, с грохотом рас­пахнул дверь и удалился.
Без специального образования и опыта руководя­щей работы всенародно избранный новый директор не пред­ставлял, чем заниматься в совхозе. Для сокрытия сво­ей некомпетентности он под предлогом решения нео­тложных вопросов в Газпроме загрузил служебный автомобиль мясом, взял в подотчет солидную сумму денег и поехал в Москву. В квартире близкой родствен­ницы выгрузил продукты, возвратил водителя, а сам беззаботно проживал до окончания продовольствия. Затем возвратился в совхоз, и все повторилось вновь. А когда родственница ему сообщила, что под свою опеку Газпром обанкротившееся хозяйство не примет, он еще реже стал появляться в совхозе. Постоянное отсутствие руководителя спровоцировало вал хищений обществен­ного имущества. Воровали ночью, а когда стало извес­тно, что директор крадет больше других, воровать ста­ли днем. По исчезновению движимого имущества с животноводческих помещений начали снимать кров­лю, разбирать стены и даже фундамент. Разбирая об­щественные строения, вчерашние работники совхоза верили, что под опекой Газпрома их ждет обеспечен­ная жизнь. Но все когда-то кончается. Закончилось разграбление общественного добра, нет никакой рабо­ты, представители богатого министерства не появились, а жить стало не на что. В недееспособности директора начали убеждаться члены организационного комите­та, и для подтверждения своей версии наиболее актив­ные из них поехали в станицу Вешенскую, на родину Быкадорова, где установили, что его глухонемая мать проживает в стареньком флигеле, а избранный ими директор в школе для умственно-отсталых детей за­кончил восемь классов, работал в лесничестве, а бывал в Москве у близкой родственницы – сотрудницы Ми­нистерства нефтяной и газовой промышленности, которая искренне жалеет своего племянника, но не по­нимает, кто обиженного судьбой молодого человека из­брал директором совхоза. Она беспокоилась не о сельс­кохозяйственном предприятии, а о своем родственни­ке, которого, по ее мнению, профессиональные жулики намеренно решили подставить.
За восьмимесячный период исполнения обязаннос­тей директора совхоза Быкадоровым экономическое по­ложение хозяйства стремительно ухудшалось. Креди­торская задолженность превысила стоимость оставше­гося имущества. Винить директора не имело смысла, а признавать вину за собой ни оргкомитет, ни рабочие, единогласно проголосовавшие за Быкадорова, не хоте­ли. Кредитор хозяйство объявил банкротом и назначил внешнего управляющего. Рабочие бесплатно отказались работать. Некогда передовое хозяйство, с удельным ве­сом неподъемного долга, распалось на мелкие пред­приятия.
ГЛАВА 20
Крупное сельскохозяйственное предприятие, являв­шееся базой для учебных заведений Ростовской облас­ти, в котором студенты приобретали опыт передового метода животноводческих процессов, больше не суще­ствует. От гиганта с земельной площадью тридцать две тысячи гектаров земли коллективные предприятия унаследовали долги, разрушенные строения, старую технику и беспробудное пьянство.
Одно осколочное подразделение с интригующим на­званием «Рассвет» унаследовало все пороки прошлого управления, которые туже затягивали узлы бесхозяй­ственности и не позволяли расправлять экономичес­кие мускулы созданному хозяйству. К непрелестям структурного управления присоединилась трясина не­понятного рынка и совместными усилиями всасывала в болото неразберихи. Не имея опыта жить по-новому, коллективные собственники меняли руководителей, на бесконечных собраниях до хрипоты спорили, не при­ходя к разумному выводу. Назначенный директор на воровство общественного имущества стыдливо закры­вал глаза и старался себе оторвать наиболее весомый кусок добра. В сложившейся обстановке директор об­рел статус совещательного органа, к мнению которого никто не прислушивался.
На непрерывном собрании и рабочие, и специалис­ты до хрипоты спорили, но приученные жить по указ­ке сверху не приходили к единому мнению и погру­жались в непробудное пьянство.
Круговерть неустанных попоек, возможно, продол­жалась бы дольше, но имущество, способное меняться на самогон, кончилось. Зубарь предложил на должность директора пригласить Волова. Свое предложение аргу­ментировал наличием у него высшего образования, практикой руководящей работы, а главное умением раз­говаривать с подчиненными.
– Поменяет он нас, как семью свою, на хуторскую шалошовку, –
возразил ему Щеглов, – и останемся мы ни в девках, ни в бабах.
– Напрасно, кум, об этой женщине так отзываешь­ся, – прервал собеседника Зубарь, – Вера в городе ин­ститут кончила, врачом работает, и Волов не лыком шитый. Он у самого Дронова в заместителях трудится, а Михаил Андреевич непутевого вряд ли пригласит по­мощником.
Казаки наслышаны о стремительной карьере Воло­ва, но относили ее на счет Дронова, и об этом публично не говорили. После смелого предложения штатного ора­тора на задний пласт отступила зависть к головокру­жительной карьере своего земляка, и заговорили о нем как о толковом руководителе, с именем которого свя­зывали выползание из окаянной пропасти и избавле­ние от луневского наследия. В завершение выступле­ния Зубарь высказал уверенность в том, что при со­действии Волова «Рассвет» выкарабкается из топкого болота, в которое продолжали впихивать сами себя. Но агитация оратора не увенчалась успехом. Неожиданно для него приподнялся Георгий Вяликов и заявил:
– Слушал я постоянного говоруна, а сам думал, что советская власть мизерной зарплатой всех нас сделала ворами, а народ именуется несуном. Со своей работы несли и продолжаем нести все, что попадало под руку, а перед соседом прикидывались честными. Волов та­кое же воспитание получил, как и все мы, но в отли­чие от нас он вор дипломированный. Его ученость по­может нас обвести вокруг пальца, оставить земляков с голыми задницами. Вдумайтесь, казаки, какой резон ему менять авторитетную работу в городе на хуторс­кую жизнь, если не личная выгода? – завершил непро­странное выступление Вяликов и занял прежнее мес­то.
Выступление неопытного оратора многих насторо­жило. Большинству участников собрания его довод представлялся разумным и они решили не приглашать Волова. Произошла непредвиденная заминка, когда за­молчали все сразу. При этом казаки понимали, что частая сменяемость руководителей, назначенных из своей среды, продолжится, и что порочная практика к добру не приведет, но большинство точку зрения Вяликова разделило.
– Если опасаешься, – нарушая тишину, к Вяликову обратился Зубарь, – что Волов разворует имущество, которого у нас нет, тогда сам возглавляй хозяйство и узнаешь почем фунт лиха.
– Я малограмотный, – на замечание собеседника отреагировал оратор.
– В том-то и беда наша, Ера, что ты малограмотный и я не ученей тебя. Все мы «митякинскую академию» – закончили, где наблатыкались управлять трактором, а хозяйством руководить надо башковитому, а такого в нашем коллективе днем с огнем не отыщешь. Будем дальше держаться собакой на сене, какая сама не жрет и корову не подпускает. Нет у нас другого выхода, казаки, если думаем сохранить пока еще существую­щую организацию, кроме как приглашения Волова.
– Какая гарантия, что он городскую жизнь поменя­ет на хуторскую? – по-прежнему отстаивая свою точку зрения, к Зубарю обратился Вяликов.
– Гарантия – три его сына, которым нужен отец, – пояснил Зубарь, – без него вырастут уркаганами.
Предложение Зубаря не получило подавляющего большинства, но позволило оба мнения проголосовать. В результате незначительное большинство высказалось за приглашение Волова и за посылку троих казаков в город Каменск с агитационной целью. Принимая спон­танное решение, участники собрания помнили о на­сильственном выдворении из совхоза Волова. Понимая, что бывшая оплеуха затруднит переговоры с бывшим агрономом, по инициативе Зубаря, в состав немного­численной команды агитаторов включены противники Лунева, в которую вошли Зубарь, Щеглов и Баренцев.
К несогласованному визиту земляков в его вотчину бывший главный агроном совхоза отнесся благожела­тельно. О бедственном положении некогда крепкого хозяйства он наслышан. Понимал причину их появле­ния в городе, и потому в обоюдно заинтересованной беседе принимал участие в качестве слушателя. Затем ознакомился с протоколом общехозяйственного собра­ния коллективного предприятия «Рассвет» и задумал­ся. Как опытный агроном он предвидел предполагае­мые сложности, над устранением которых ему надле­жало трудиться и мог бы немногочисленной делегации заявить об отказе. Мог бы, но этого не сделал прежде всего потому, что жизнь вдали от подрастающих сыно­вей для него становилась испытанием. Забрать их у матери законных оснований не было, в то же время оставлять без своего влияния было опасно. По этой при­чине он задумывался о возвращении в хутор, но отсут­ствие трудовой перспективы всякий раз вынуждало откладывать это решение. Для продолжения разговора с земляками играл роль и такой фактор как обраще­ние рабочих, действующих не по приказу свыше, а осознававших, что жить, как жили прежде, нельзя, а по-новому не могут. Обе причины настраивали Волова на положительный ответ землякам, но с окончатель­ным решением не торопился. С посланцами хутора Волов встречался ежедневно, но в течение пяти дней не говорил ни да, ни нет. И только на шестой день заявил, что с переменой места работы возникнет нема­ло трудностей, и назвал: непростой разговор с Дроновым, трудоустройство Веры и самое главное – всем, без исключения, работать год без жалованья.
– По-первому вопросу, – отозвался Зубарь, – не знаю, как помочь, а по второму и третьему проблемы не бу­дет. Участковая больница возглавляется медсестрой, руководитель райздрава без проволочек оформит вра­чом. И в отношении зарплаты проблема не возникнет тоже, так как мы уже три года ее не видали. Потер­пим еще годок, коли несладкая жизнь пойдет на пользу молодому хозяйству.
Уточнения посланцев хутора снимали основную часть вопросов в принятии им положительного реше­ния, Волов прекратил игру в кошки-мышки и пере­шел к откровенному разговору. Понимая, что заходить к Дронову без убедительных доводов нельзя, он попро­сил земляков записаться на прием к мэру, чтоб рас­сказать ему о трагическом положении бывшего совхо­за и вновь созданного хозяйства «Рассвет».
Земляков Дронов принял без проволочек. Оказав­шись впервые в кабинете начальника столь высокого ранга, они чувствовали себя скованно. Замечая излиш­нее волнение, Дронов каждому пожал руку и пореко­мендовал им присаживаться. Усадив на гостевые сту­лья, незамедлительно поинтересовался причиной по­сещения мэра. Говорил спокойно, четко произносил каждое слово. Не понять вопрос хозяина кабинета по­сетители не могли, и все-таки молчали. Дронов повто­рил вопрос, и вновь следовало молчание. Понимая, что предложенная им форма общения не даст результатов, посланцы хутора прибегли к запасному варианту. На рабочий стол Дронова Зубарь положил стандартный лист бумаги, на котором изложена просьба трудового кол­лектива СПК «Рассвет» на должность директора хо­зяйства отпустить Волова. Дронов ознакомился с доку­ментом и на его неулыбчивом лице проявилась стро­гость.
– Почему личные вопросы Волов решает через адво­катов? – к своим посетителям обратился мэр.
– В том-то и заключается наша проблема, что Волов увольняться не хочет, а без грамотного агронома тра­гическое положение в хозяйстве мы не исправим, – ответил Щеглов.
Уточнение посетителя вполне устроило Дронова и на его лице появилась доброжелательность.
– Вы рекомендуете без оснований уволить замести­теля? – сдержанно спросил хозяин кабинета.
– В том-то и собака зарыта, – уточнил Щеглов, – что надо пойти землякам навстречу. В городе легче найти ему замену, а в хуторе без опытного агронома нам из долговой кабалы не выбраться, в какую затолкал хо­зяйство Лунев.
– Лунев? – редкую фамилию повторил Дронов. – Кажется, он согласовывал документы на газофикацию хутора?
– Где и что согласовывал, он нам не докладывал, в рот ему дышло! – неодобрительно о бывшем руководи­теле отозвался Зубарь...
– Отчего такое негодование? – прервал его Дронов.
– Заработал туды его мать! – продолжил Зубарь. – Вставал и ложился пьяный, а рабочего за сто грамм лишал натуральной оплаты, голодил многодетные се­мьи.
– Ко мне заходил в нетрезвом виде, – припомнил Дронов.
– В этом причина развала самого крепкого хозяй­ства, – уточнил Щеглов, – при добром руководителе мы не сидели бы в этом кабинете, не отрывали бы мэра от служебных обязанностей.
– Не беспокойтесь, – совсем доброжелательным то­ном заговорил Дронов, – сегодня переговорю с Воло­вым. Если согласится ехать в хутор, отпущу немедлен­но.
В завершение разговора хозяин кабинета вышел из-за стола, крепким рукопожатием, с каждым отдельно, попрощался и тотчас пригласил Волова.
Вошел заместитель с явно выраженным признаком волнения.
– Решил поднимать сельское хозяйство? – к нему обратился мэр.
Прямой вопрос шефа Волова поставил в трудное по­ложение. Не зная результата его разговора с казаками, и уж тем более о принятом им решении, он согласился на просьбу акционеров
совхоза, а для подтверждения своих слов показал копию протокола общехозяйствен­ного собрания.
– Ты меня бумагами не обкладай, – решительно за­явил Дронов, – говори прямо о своем решении.
Опасаясь, что разговор с непосредственным началь­ником примет нежелательный оборот, Волов, как на исповеди, чистосердечно признался в том, что, наряду с названными причинами, возвращение в хутор обус­ловлено неудержимой тягой к сыновьям, нуждающим­ся в отце.
– К решению как относится Вера? – поинтересовал­ся Дронов.
Волов не скрывал, что Веру он по-прежнему лю­бит, что без нее не мыслит дальнейшую жизнь, и что к его решению она отнеслась без восторга, но согласна ехать с ним хоть на край света.
– Врагу не пожелаю такую ситуацию, – подписывая заявление, произнес Дронов и с пожеланием выпутаться из нерукотворного бредня попрощался.
Возвращение в хутор ни Волову, ни Вере не обещало спокойную жизнь. Вера догадывалась об отношении к себе казачек, о прозвище, которым на­градят ее и непременно будут показывать пальцем либо посылать плевки, и все же оставаться на престижной должности в городе не смогла. Вслед за Воловым она возвратилась в хутор и с ребенком вселилась в забро­шенный флигель. А вскоре была назначена врачом уча­стковой больницы. Предоставление работы создало предпосылки не только экономической самостоятель­ности, но и моральной отдушины. Теперь казачки от­крыто не смеялись над ней, не посылали проклятья. Волов большую часть свободного от работы времени проводил в первой семье, но ежедневно бывал у Веры оказывал всевозможную помощь. Частичное внимание ее не устраивало, но о разрыве она не помышляла. Из­менения произошли после того, когда в обоих семьях он заявил о себе как о полноправном хозяине, и не скрытно, а в любое время суток стал приходить к Вере и оставаться на положении хозяина второй семьи. Вера вздохнула с облегчением, а законная супруга вынуж­денно приняла жестокие условия мужа.
Уладив быт обоих семей, Волов активно начал ис­полнять обязанности директора сельскохозяйственно­го предприятия. Вскоре, помимо ожидаемых проблем, к коим относил износ техники, отсутствие семян, зап­частей и горючесмазочных материалов, столкнулся с не менее опасной бедой под наименованием пьянство. Данная проблема ему известна по прежней работе в совхозе, но при советской власти функционировала система воздействия на алкоголиков. Наиболее опус­тившихся прорабатывали на заседании парткома, штра­фовали, а если названные меры влияния не оказыва­ли, отправляли на принудительное лечение. Обозна­ченная система действовала неуклюже, со сбоями, но руководителю доставляла хоть временную отдушину при соблюдении технологии сельскохозяйственного произ­водства. Теперь это разрушено и надеяться на возрож­дение борьбы с пьянством бессмысленно, так как пре­зидент России чрезмерным употреблением алкоголя доводил себя до неприличного состояния. Борьбу с пья­ницами ему предстояло либо инициировать самому, либо расписаться в бессилии и отказаться от занимаемой должности. И все же, надеясь на победу коллективно­го разума и свои силы, он выбрал первое, и в качестве неотложных мер борьбы за возрождение хозяйства со­звал общехозяйственное собрание с повесткой дня: 1. Пополнение оборотных средств. 2. Борьба с пьянством. Выражая свою точку зрения по первому вопросу, Волов напомнил, что не за горами весенний сев, а в хозяйстве неотремонтированная техника, нет горючес­мазочных материалов, запасных частей, семян. В годы управления страной советско-партийной властью мож­но было надеяться на помощь государства. Теперь этой возможности нет. Выход из создавшегося положения он обозначил двумя вариантами: взять кредит под сто двадцать процентов годовых, и работать на содержание банкиров, либо внести свои деньги в кассу хозяйства под двадцать процентов, и трудиться на себя. В зале возобновился шум. Делясь друг с дружкой мнениями, акционеры завозмущались. Выкрики носили несистем­ный характер, но Волову было ясно, что вносить свои деньги в общественную кассу они не собирались. Он настойчивей повторил свою точку зрения и, сосредота­чивая взгляд на полноправных хозяевах полуразрушен­ного коллективного предприятия, ждал поддержку. Но все они, словно сговорившись, стыдливо отворачивали лица, будто обращение директора адресовано не им, а кому-то другому. Волов очередной раз напомнил, что без денег невозможно посеять, а стало быть, возродить предприятие, о чем говорили представители в Каменс­ке, не удастся ни мне, ни кому бы то ни было друго­му.
– Бери кредит в банке и не надейся на наши трудо­вые копей-ки, – с места заметил Щеглов, – они нам дома пригодятся.
– Такая возможность существует, – согласился ди­ректор, – но кредит банк выдаст под сто двадцать процентов годовых. Мы возьмем один рубль, а отдавать будем два двадцать. Стало быть, проработаем на содер­жание сотрудников банка, которые за счет труда крес­тьянина ездят на иномарках, живут в роскошных вил­лах, питаются заморскими фруктами. Вы настаиваете взять кредит под сто двадцать процентов, в то же вре­мя свои деньги держите в банке, будто специально ста­раетесь, чтоб работники банка увеличивали свои богат­ства, обеспечивали себе роскошную жизнь. Какие пос­ле этого мы хозяева? Грош нам цена в базарный день, а в будний за так никому не нужны. Если свои день­ги, – старался убедить работников коллективного пред­приятия Волов, –
внесем в свою кассу под двадцать процентов, то доход каждого собственника денег воз­растет почти втрое, а хозяйство сократит расходы в два раза. Выгода обоюдная. Я, избранный вами директор, вношу сто тысяч рублей и гарантирую после уборки урожая возвратить деньги с полагающимися процента­ми.
– Государство тоже гарантировало, – отозвался Зубарь, – а потом вместо денег свернуло огромную дулю и не поизвинялось.
– Вот видите, – перехватил на себя инициативу Во­лов, – государство вас обмануло и вы ему все равно доверяете, а сами себе поверить не хотите.
– Зачем государство подданных обманывает? – спро­сил Зубарь.
– Государство – расплывчатое понятие, – на вопрос штатного оратора отозвался директор, – сегодня один управляет страной, завтра другой, так что за обман народа спросить не с кого. В отличие от всеобщей бе­зответственности меняющихся правительств мы из до­веренных граждан создадим комиссию с полномочия­ми контроля за расходованием наших денег. Если сами себе не доверяем, стало быть, обманывать некому, и опасаться нечего.
– А кого ты намерен назначить в комиссию? – спро­сил Зубарь.
– Поскольку вы превосходно справились с поруче­нием трудового коллектива в городе Каменске, – мгно­венно прореагировал Волов, – вашу группу можно бы утвердить.
– В таком случае опасаться нечего! – с удовлетворе­нием воскликнул штатный оратор и тут же положил десять рублей, потребовав расписку
– Не стыдись со своим взносом, – упрекнула гово­руна Прокудина Варвара.
– Я хоть десятку внес, – попытался оправдаться Зу­барь, – а ты ржавый пятак не дала.
– О количестве взноса, – вступил в завязавшийся спор директор, – мы решение не принимали. Вносим кто сколько может.
– Я о чем гутарил! – набросился на Варвару Зубарь. – Правильно говорится, что у бабы виски длинные, а ум короток.
– Хоть короткий, но есть, а тебя и волосами и умом Господь обделил. Ничего, кроме пустой головы и кар­тавого языка, на роду не досталось, – на одном дыха­нии высказала Варвара.
Произошло оживление. Проявилась плохо скрывае­мая улыбка на лице Волова. Но чувствовалось, что воз­никший между мужчиной и женщиной нелицеприят­ный разговор, его не устраивал, и он к противобор­ствующим сторонам обратился с просьбой полемику отложить на потом, а теперь порекомендовал утвердить комиссию по контролю за хозяйственной деятельнос­тью администрации. Своим предложением Волов одно­временно решал две задачи. В сознание кредиторов вселял уверенность, что обмана, подобного тому, что в масштабе государства, не будет. Во-вторых, рабочим давал понять, что дальнейшее хищение общественного имущества прекращается. С мест в состав обществен­ных контролеров названы свыше десяти человек, а выд­вижение все продолжалось. Понимая, что весь коллек­тив хозяйства «Рассвет» не может быть контролером, Вяликов поддержал точку зрения директора, гласившую избрать членами комиссии казаков, успешно спра­вившихся с поручением трудового коллектива в славном городе Каменске. Предложение старейшего механизато­ра положило конец затянувшемуся спору. Участники со­брания единогласно подняли руки за поддержанное Вяликовым предложение директора и, считая свою мис­сию выполненной, засобирались к выходу. Но, в отличие от номинальных хозяев, нанятый ими дирек­тор рассуждал иначе. Решением первого вопроса он доволен и возвращаться к нему больше не собирался. Это обнадеживало и позволяло надеяться на успешную весенне-полевую кампанию, если бы не досадная заковыка под наименованием пьянство. Сатанинская ба­цилла и при советской власти отравляла мощный орга­низм предприятия. Она снижала качество выполнен­ной работы, производительность труда, увеличивала себестоимость, но не носила узаконенный статус. Теперь болезнь насквозь пронизывала все сферы трудовой деятельности, в том числе и управление. Даже президент России, напиваясь до полубессознательного состояния, пытался дирижировать оркестром иностран­ного государства, а с него ответственность, как с гуся вода, улетучивалась, что уж говорить о рядовых механизаторах отдаленного от цивилизации хутора, где нет даже дороги, а большая часть населения подверже­на непробудному пьянству.
Готовясь к непростому разговору, директор участ­никам собрания напомнил о втором вопросе. Поблаго­дарил за взаимопонимание при решении первого и уж потом заговорил о пьянстве и его последствиях. В его голосе чувствовалась озабоченность за судьбу хозяйства, хотя ни одной фразой не воспроизвел унижающее че­ловеческое достоинство слово в адрес самого злостного пьяницы.
– Не ликвидировав узаконенное пьянство в рабочее вре-
мя, – пояснял Волов, – коллективные деньги не да­дут желаемых результатов. И в качестве примера назвал фамилию механизатора, обменявшего семенную пшеницу на самогон.
– Не на самогон, а на дымку, – поправил директора Зубарь, – да случилось это давно.
– Согласен, – продолжил Волов, – но этот пример говорит о том, что наши деньги не дадут желаемых результатов, если пьяница ощутит безнаказанность, – в подобном случае Волов предложил увольнять винов­ного, несмотря на прошлые заслуги.
Но собрание радикальное предложение директора отклонило.
– В таком случае, кого бы вы не избрали директо­ром, – обратился к собранию Волов, – поставить на эко­номические ноги хозяйство не удастся. Давайте пред­ставим, что на свои деньги мы отремонтировали трак­тор, а я пьяница его разбил. Согласно вашей точке зрения, на ремонт трактора деньги надо собирать вновь либо остановить весенне-полевые работы.
– Нехай виновник сам ремонтирует, – отозвался Щег­лов.
– У алкоголика нет за душой ржавого пятака, – пояснил докладчик, – за какие шиши он восстановит разбитую технику? Стало быть, либо трактор восста­навливать коллективу, либо обрекать его на длитель­ное простаивание.
– Но если уволим разгильдяя, – не унимался Щег­лов, – трактор все равно восстанавливать коллективу. Выходит, хрен не слаще редьки.
– Правильно понимаешь, – подтвердил Волов, – но увольнение алкоголика послужит уроком для осталь­ных. Они будут знать, что время уговоров прошло.
– Приглядаюсь на тебя, Виолодей, и думаю, что сам Господь послал нам рассудительного директора, – с места к Волову обратился Зубарь, – ежели б Лунев не выгнал тебя из совхоза, хозяйство не распалось бы. Ить ты по­правдишному с пьяницами начинаешь непримиримое сражение, а при Луневе мы публично соревновались, кто больше выпьет, а победителю премию назначали.
– Какую? – спросил Волов.
– Известно какую, – загадочно улыбнулся оратор, – дополнительный стакан водчонки.
– Не водчонки, а самой настоящей дымки, – попра­вил информатора Вяликов.
– Какая разница, – не успокаивался Зубарь, – и от одного и от другого голова кругом идет и на подвиги тянет.
– Разница хоть и небольшая, но есть, – настойчиво отстаивал свою точку зрения Вяликов, – потому как после пары двухсотграммовых стаканов мутного само­гона дыхнешь на скопление мухоты, и она подыхает. Не надо на мухомор тратиться. Одним словом, досту­кались, пока от совхоза, как от энтой козы, рожки да ножки остались. Теперь кучкуемся в разных кутках хутора и на чем свет стоит клянем президента, кубыть, не мы сами, а он разбирал общественные катухи и строительный материалы обменивал на дымку.
– Произошло то, что произошло, – вступил в разго­вор Волов, – и бессмысленными обвинениями прези­дента ничего не изменить. Если хотим восстановить хозяйство, надо признать, что другой возможности, кроме непримиримой борьбы с пьянством, у нас нет. Вторично предлагаю данное предложение проголосо­вать.
Поддержанный незначительным большинством ак­ционеров, Волов вздохнул с облегчением, хотя все еще пребывал под давлением груза трудно решаемых про­блем. Отчужденное отношение к общественной соб­ственности с молоком матери впитано в сознание со­ветского человека, а избавиться от окаянного наследия одному поколению вряд ли удастся. Но об этой пробле­ме Волов предпочел умолчать, ибо понимал, что бес­смысленная говорильня принесет обратные результа­ты. Промолчал и о не менее опасном пороке, под на­званием угодничество, глубоко засевшем в сознании советского гражданина. Активные плакальщики в дни похорон Сталина через пару лет громили памятники вождю, жгли его многочисленные портреты, стараясь угодить начальству новому. Промолчал, потому что хво­роба угодничества тоже неизлечима в одном поколе­нии и, подобно ржавчине, еще много лет будет разъе­дать сознание человека.
И все же удовлетворенный принятыми решения­ми, собрание объявил закрытым, и с пожеланиями спо­койного отдыха одновременно со всеми попрощался. Он оставался на месте и ждал выхода последнего чело­века, чтоб сгруппировать документы и придать им офи­циальный статус, но его плану не суждено было осу­ществиться. Пропустив последнего участника собра­ния, в зал вошел Лунев. Бывший директор совхоза действующему подал правую руку, а левой дружески похлопывая по плечу Волова, поздравил с назначени­ем на должность директора.
– Я не назначен, а избран всеобщим голосованием трудового коллектива, – самоуверенного посетителя по­правил хозяин кабинета.
– Голосование рабочих – филькина грамота, – возра­зил ему Лунев, – не дал бы согласие Мутилин, не быть бы тебе директором, а Мутилина просил я, – солгал собеседник.
Процедура собеседования, навязанная Луневым, не устраивала Волова, но врожденная сдержанность вы­нуждала мириться. Освободившись от широкой ладо­ни нежданного посетителя, Волов попросил объяснить причину его появления не в рабочее время.
– Причина одна, – прямолинейно заявил Лунев, – как агроном ты, конечно же, отвечаешь требованиям времени, но по вопросам конкретной экономики хро­маешь на обе ноги. Как честный человек, как комму­нист, я счел своим долгом подставить тебе плечо, то есть возглавить экономический отдел хозяйства.
Просьба посетителя в стиле требования раскатом гро­ма ударила по голове Волова. Экономист с партийным образованием его не устроил бы вообще, а Лунев осо­бенно. Предлагая себя на счетную должность, о кото­рой не имел представления, бывший руководитель ис­кренне верил в успех своего намерения и потому смотрел на директора как на послушного исполнителя сво­ей воли.
– Работать нам в одной упряжке не удастся, – пос­ледовал недвусмысленный ответ директора, – к тому же вы не имеете экономического образования, а дип­лом высшей партийной школы в современной России не признается.
– Отказываешь! – с явно выраженным негодовани­ем охрипшим голосом рявкнул Лунев.
– Правильно понимаете, – желая завершить бессмыс­ленный разговор, подтвердил ранее высказанную мысль директор.
– Посмотрим, чем твоя самостийность завершится, – пригрозил Лунев. – Шел я к тебе с чистыми мыслями, а после такого приема... в общем, ты меня знаешь. Не дам спокойно работать.
– Постараюсь не давать повод для жалоб, а ложь не банный лист, к влажному телу не пристанет, – заме­тил Волов, – так что бояться не собираюсь!
– Подлец! – закричал Лунев. – Ты об этом еще по­жалеешь.
На истерический крик отставного директора в зал возвратились рабочие и приказали Луневу выйти.
– Щенки! – громче прежнего закричал Лунев. – Помещение сделано мной, а вы с Воловым пришли на готовое.
Когда гуманные меры воздействия на Лунева были использованы и не достигли цели, крепкие парни ему за спину заломили руки и, подталкивая пинками под жирный зад, выпихнули за пределы офиса, и во избе­жание худших последствий порекомендовали больше не появляться.
ГЛАВА 21
За годы непрерывной работы директором совхоза Лунев привык к беспрекословному подчинению рабочих, специалистов и работников умственного труда. Не считаясь с возрастом, он за малейшее неповиновение унижал каждого. Своих заместителей публично назы­вал придворными шавками, призванными отгавкивать кусок белого хлеба, брошенного великодушным хозяи­ном. К числу многочисленных шавок относил Волова, которого за излишнюю самостоятельность неоднократ­но наказывал. Теперь с ходатайством о назначении на должность экономиста приходил к нему и за неимени­ем специального образования получил отказ. С реше­нием бывшего агронома он не смирился и устроил шум­ный скандал. Устраивая дебош, Лунев не учел ни свои возможности, ни веяние времени, ни изменившуюся психологию рабочих, ни форму собственности, при ко­торой назначение на руководящую должность осуще­ствляется не по рекомендации районного комитета партии, а за деловые качества. Если в недавнем про­шлом они трепетали перед ним и покорно исполняли все его требования, то теперь заламывали руки назад и под зад провожали из совхозной конторы. Не из-за ос­трой боли, а из-за неслыханного унижения, причинен­ного людьми, клявшимися в преданности, ему было трудно смириться. Он презирал каждого, кто к нему прикасался. Но больше других ненавидел Назарова. Не кому-то, а ему оставлял квартиру, выписывал продукты, оплачивал стоимость школьных принадлежно­стей и даже форму. А теперь этот подонок, клявшийся в преданности, заворачивал руки назад, бил сапогом и, как мешок с азатками, спихивал с крутых порож­ков веранды.
Озлобленный до неуправляемости, Лунев возвратил­ся домой и с изысканной бранью набросился на прико­ванную к постели жену.
– Объясни, что случилось, и за что ты меня обвиня­ешь? – спросила у него Зоя.
– Ты просила Назарову оставить квартиру, а он вме­сто того, чтоб ноги мыть своему благодетелю, сапогом под жопу бил и вытолкал меня из конторы, – напрягая голосовые связки, орал униженный бывшими подчи­ненными Лунев.
– Совершись нечто подобное при советской власти, милиция на ушах бы стояла, а теперь эти дармоеды оберегают сами себя и никакой на них нет управы.
– Причем я? – едва выговаривая слова, спросила больная женщина, и страдающее от боли лицо закры­ла краем одеяла.
Пребывавшего под влиянием остервенелой злобы Лунева поступок супруги окончательно вывел из тер­пения и он за прошлое беспокойство об осиротевшем мальчишке с очередной бранью набросился на безза­щитную женщину. Зоя понимала свою беспомощность, ценой нечеловеческих усилий, пытаясь успокоить взбе­шенного супруга, но ее губы приняли форму для вос­произведения необходимого звука, а голосовые связки не озвучили ни одного слога.
– Какого черта ты косоротишься! – глядя на ис­кривленные губы жены, закричал Лунев. – Выправь губы немедленно, пока я их кулаком не погладил.
По щекам больной женщины пульсирующими струйками потекли слезы. Теплая влага скатывалась вниз и падала на подушку. Почувствовав неловкость за грубый окрик, Лунев сдерживающим от грубости тоном отозвался:
– Неужели на тебя Богу молиться.
И для самореабилитации потребовал избавить его от неприятных обязанностей выноса горшка. Упрек мужа острой болью пронизал сознание больной жен­щины. Она шепотом начала вымаливать себе смерти. Ее нашептывание мужу скоро стало надоедать, и он с намерением выйти из комнаты резко поднялся. Дви­жение его тела сопроводилось острой болью в области копчика, и Лунев, приседая на корточки, крикнул:
– Замолчи, сука, пока в харю не съездил! Просишь смерти, будто тебя кто-нибудь слышит.
– Ты верил партии, какая страну погубила, – оправ­дывалась перед ним Зоя, – а я верю Богу.
– Не партия, а дерьмократы на святое – на социа­лизм – замахнулись. Эти недоумки и партию, и страну и колхозы развалили. Все, что нечеловеческими уси­лиями создавалось коммунистами, прохвосты пустили на ветер.
Рассуждения вслух о причиненных ему страдани­ях прервались, когда в комнату вошла Скороходова Вера. Социальный работник поздоровалась не персонально, подошла к больной и приступила исполнять свои обя­занности. Вначале вынесла горшок, перестелила сби­тую постель и начала расчесывать волосы. Вера еще не управилась со всеми обязанностями, когда с набором лекарственных препаратов в комнату вошла медсест­ра. Лунев предположил, что работник больницы сдела­ет укол, окажет другую неотложную помощь и со Скороходовой покинет квартиру. Это бы отвечало его ин­тересам, так как ему еще было о чем говорить с супругой. Но, вопреки желанию, женщины большую кастрюлю заполнили водой, поставили на газовую плиту и, не спрашивая разрешения хозяина, готовились ку­пать больную. Лунев не вышел из комнаты. Стесняя деятельность социальных работников, он с пренебре­жением наблюдал за женщинами, а когда процесс ку­панья завершился, приказным тоном потребовал суп­ругу отправить в больницу.
– Участковой больнице придан статус поликлини­ки, – на требование хозяина квартиры пояснила меди­цинская сестра, – а в районной мест не хватает.
– Не ищи дураков, – грубо завозражал Лунев, – свои обязанности вздумала свалить на меня. Вам государ­ство деньги платит за вынос сранок из-под больных, а не мне.
– Яков Викторович, Яков Викторович, – покачивая из стороны в сторону, к Луневу обратилась немолодая работница здравоохранения, – сколько в вас ненависти к людям! Даже с возрастом вы от этого порока не изба­вились.
– Курва! – закричал на медсестру Лунев. – Вон из моего дома и чтоб духу твоего больше не было.
– Будь вы один в доме, – завершая процесс приема медикаментов больной, на оскорбление бывшего ди­ректора совхоза отозвалась медсестра, – с желанием так и поступила бы, но мне жалко беспомощного чело­века. А о вашем реве я непременно доложу главе адми­нистрации.
– Напугала бабу мудями, – снижая тон голоса, на предупреждение медработницы, отозвался Лунев, – он со своей бабой, как кошка с собакой живет.
При непрекращающемся шуме хозяина дома жен­щины перестелили постель, на чистую простыню поло­жили больную и, не попрощавшись с хозяином дома, вышли.
Лунев примолчался. Под влиянием тревожной ти­шины Зоя смотрела на лицо мужа, выражавшее не­предсказуемость, будто каждое движение его муску­лов хотела запомнить.
– При советской власти лечили бесплатно, – после длительного молчания отозвался супруг, – а теперь за каждую таблетку нужно платить деньги, а ты не выз­доравливаешь и не умираешь.
– Государство деньги не зарабатывает, – уточнила Зоя, – все это осуществляет человек. Стало быть, народ зарабатывал на лечение, на другие расходы, но прави­тельство ему не доплачивало.
– А теперь плати! – закричал Лунев. – Волов в течение года ни копейки не заплатил рабочим. Будь моя воля, я б его близко не подпустил к хутору.
– Ты опасаешься, что Волов восстановит хозяйство, – отозвалась супруга, – тебе было б приятней, если б совхоз и дальше разваливался.
Зоя помолчала, а затем предложила супругу развес­тись.
– Развод, так развод, – с чувством нескрываемой радости на слова жены отозвался Лунев, – делить нам с тобой нечего. Дом мой, все, что в доме, куплено за мои деньги, а ты забирай приданое и убирайся...
– Куда? – прервала рассуждения мужа Зоя.
– Хоть в дом престарелых, хоть к чертям на кулич­ки, – нахраписто ответил он, – а не уберешься добром, судом заставлю, но тогда вышвырну во двор.
– Дом приватизирован, – попыталась подсказать ему Зоя.
– Ну и что! – рявкнул Лунев. – Кирпич, лес, це­мент, гвозди, шифер доставал я. С шибаями расплачи­вался не твоими деньгами.
Перечислением строительных материалов он пытал­ся припугнуть Зою, хотя понимал, что на приватизи­рованную квартиру закон обеспечивал равные права каждому члену семьи, проживавшему в день ее прива­тизации, и все-таки ускоренным разводом с супругой надеялся стать единственным хозяином дома. Скры­вая от больной намерение, он под предлогом прогулки пошел к Зубарю, чтоб несменяемого депутата вначале угостить водкой, потом посетовать на тяжелую долю, вызвать к себе сожаление и сделать своим сторонни­ком. С той поры, когда по вине Зубаря в совхозе подо­хли коровы, отношения между ними были прохлад­ные, но особенно натянулись, когда в момент интим­ной связи с Ольгой Зубарь к автомобилю подослал придурковатого Максима. С тех пор Лунев возненави­дел Зубаря и при встрече с ним не здоровался. Сегодня шел к нему как к депутату и надеялся в его лице обрести сторонника.
Появление в своем доме Лунева Зубаря удивило, но для приветствия подал ему руку. – Какие ветра занесли в наш куток? – к неожидан­ному гостю обратился хозяин квартиры.
Разговаривать с депутатом на трезвую голову Лунев не хотел. Он достал из кармана поллитровую бутылку, с пристуком поставил ее на стол, распечатал, попро­сил пару стаканов. От огненного напитка Зубарь ни­когда не отказывался. Но сегодня случай особенный.
Как депутата его вызвали в администрацию на разбор кляузы, связанной с самогоноварением, куда в нетрез­вом виде заявиться не мог.
– Оскоромимся опосля, – решительно предупредил он незваного гостя, – а ноня подкрались дела неотлож­ные.
Удивленный отказом любителя выпить, Лунев воз­мутился и ждал уточнений. Зубарь не хотел вдаваться в подробности, но, зная, что просто так от Лунева не отвязаться, рассказал о неблаговидном поступке Наза­рова.
– А причем ты? – спросил Лунев.
– Притом, что начали расследование с присутстви­ем депутата.
– Что произошло? – настойчиво добивался Лунев.
– Геннадий Ольге набрехал, что ночью самогонщи­ков будут обыскивать. Под покровом ночи она само­гонный аппарат с двумя бидонами браги вывезла в ле­ваду и, уверенная, что милиция от нее уйдет ни с чем, возвратилась домой. Ночью ей не спалось. Она то прикладала уставшую голову к подушке, то поднималась на ноги, чтоб посмотреть в заоконное пространство, но ни лаяния собаки, ни вероломного стучания в запер­тую дверь до утра не услышала. А когда забрезжил рассвет, вышла во двор, осмотрелась вокруг и, не обна­ружив посторонних шорохов, взяла тележку и с на­деждой скрытно от соседей привезти брагу с самогон­ным аппаратом пошла в леваду. Тележку подкатила к месту, где вечером оставляла имущество, но ни браги, ни самогонного аппарата под кустом калины не оказа­лось. Было еще сумрачно, Ольга присмотрелась. На примятой траве увидела след трехколесного мотоцик­ла. К голове прилила кровь. Догадавшись, что алкого­лик ее обманул, она, не расставаясь с ручной тележ­кой, пошла к Геннадию. Через открытую калитку в неухоженном дворе увидела бидоны и самогонный ап­парат, из которого под воздействием работы паяльной лампы извергалась струйка горячего пара. Тут же в различных позах лежали его подельники. Она подня­ла шум, начала будить их, требовать возмещения при­чиненного вреда, но ввести в нормальное чувство ни­кого не смогла. Супруга Ивана Кутурненка слышала угрозы самогонщицы и обо всем рассказала Аникину. По заявлению Кутурушки, участковый к самогонщи­це заявился с обыском и обнаружил баллон самогону, и на предмет его уничтожения призвали депутата.
Так что пойду исполнять свои обязанности, – завер­шил Зубарь.
И они попрощались.
Обыск произошел двумя часами позже, а пока убеж­денная, что разбудить алкоголиков не удастся, Ольга отбросила паяльную лампу, испорченный аппарат по­ставила в тележку, туда же уместила пустые фляги и, продолжая угрожать обманщикам, покатила тележку домой. Дома инструмент индивидуальной трудовой де­ятельности надежно спрятала, а про десятилитровый баллон самогону на божнице забыла.
Хозяйка еще не навела порядок в доме, когда, по заявлению Кутурушки, в сопровождении понятых за­явился участковый и на основе санкции прокурора на­чал обыск. Наводненная дрожжевым запахом комната сыщику давала надежду на обнаружение самогона и аппарата его изготовления, но тщательный поиск не приносил результата. Осмотрели платяной шкаф, сун­дук, посудный гарнитур, ничего обнаружить не удава­лось. Со слов Кутурушки он знал, что Ольга только что от Назарова увезла самогонный аппарат с бидонами, но все будто бы провалилось сквозь землю. Аникин решил искать во дворе и понятым напомнил об этом. Перед выходом сосредоточил взгляд на божнице и воз­вратился к святому углу, где за тремя иконами, укры­тыми расшитым рушником, обнаружил десятилитро­вый баллон с прозрачной жидкостью. Аникин снял крышку, ложкой зачерпнул несколько граммов содер­жимого, поднес зажженную спичку и оно воспламени­лось. Убежденный, что содержимое сосуда то, что долго искал, он емкость поставил возле двери и приступил к составлению акта. После написания документа, вещественное доказательство поставил в коляску мото­цикла и поехал в администрацию. Туда же вызвал и Зубаря. Пока в кабинете главы занимался судьбой кон­фискованного имущества, оно находилось под наблюде­нием депутата, а когда акт на уничтожение самогона утвердили подписями понятых, участковый с подпи­сантами возвратился к мотоциклу. Для удостоверенности он алюминиевую кружку наполнил жидкостью, прикоснулся губами и после первого глотка приоста­новил дальнейшую дегустацию. «Вода!» – презритель­ный взгляд направив на сторожа, произнес милицио­нер. Не чувствуя за собой вину, Зубарь из рук участ­кового принял посуду и после первого глотка убедился, что в кружке вода. Аникин не сомневался, что в посу­де был самогон и в мошенничестве заподозрил сторо­жа. Оказавшись в неприглядной ситуации, Зубарь на­чал оправдываться, а когда убедился, что ему не верят, потребовал вызвать Ольгу. Понимая, зачем ее везут в администрацию, расторопная женщина в обмане учас­ткового не намерена признаваться, даже притом, что подозрение на кражу самогона легло на невиновного человека, а скрывать ей было что. Пока Аникин со­ставлял протокол, она за считанные секунды самогон перелила в помойное ведро, стеклянную емкость за­полнила водой и установила на место. Мошенничес­кую операцию проделала так быстро, что ни Аникин, ни присутствующие при составлении протокола поня­тые не заметили. Ольга выслушала милиционера и на вопрос почему в ее доме жидкость горела, не задумы­ваясь, ответила:
– В бутыли хранилась святая вода, а когда жид­кость побывала у безбожников, утратила свойства.
Понимая, что женщина обманула, как неопытного мальчишку, Аникин задумался. Молчали и другие уча­стники комиссии.
– Обещаю не наказывать, – обратился он к женщи­не, – признайся, как обманула.
– Не я, а вы выносили бутыль со святой водой, а при составлении протокола я от вас на секунду не от­ходила. Стало быть, если не верите в святость воды, содержимое бутыли заменили вы.
Понимая, что большего от профессиональной само­гонщицы не добиться, милиционер очередной раз за­думался. «Участники следственных мероприятий, по­нятые, охранник вне подозре-ний», – мысленно рас­суждал сыщик. И все же сомнений не было, что в емкости был самогон, но кто этот вор-невидимка, не догадывался. Вскоре о таинственном исчезновении за­говорили казаки. Высказывали различные предполо­жения, но все они не отвечали истине. Не установив виновника исчезновения самогона, Аникин вынужден­но уничтожил протокол, дававший основание наказать самогонщицу, возвратил конфискованную посуду и за моральный ущерб извинился.
Когда разговор о таинственном исчезновении само­гона приутих, Раздрокина Ольга производство огнен­ной жидкости вновь поставила на промышленную ос­нову и возвратила прежнюю клиентуру. Одни прихо­дили с деньгами, другие с ворованным зерном, но ни первым, ни вторым в долг не давала ни капли. С меш­ком комбикорма к ней вошел Назаров Геннадий и со­держимое предложил поменять на бутылку. Обмен Ольгу устраивал, но за утраченную брагу обида на него сохранялась.
– Для вас стараюсь, над самогонным аппаратом ночи простаиваю, а ты за мое доброе у меня воруешь, – от­читала хозяйка своего посетителя.
– Я не воровал, – с легкой ухмылкой на неумытом лице отозвался Геннадий, – а случайно увидел, что ты выбрасывала брагу, подумал, что она тебе не нужна и с корешками забрал.
– Дураком не прикидывайся! – крикнула на него хозяйка. – Украл брагу и лапшу мне на уши вешаешь. На брагу я израсходовала восемнадцать килограммов сахара и три пачки дрожжей. За аппарат заплатила триста рублей. Выкладай баксы и расходимся по-люд­ски, – наступательно потребовала хозяйка, – а иначе я найду на тебя управу.
– Лунев теперь бесправный, в милицию арканом тебя не затянешь, – вслух рассудил Геннадий, – ниче­го ты мне не сделаешь.
– Добром не заплатишь, лихом возьму! – пригрози­ла Ольга.
– Прошло время, когда вы с Луневым комиссарили, теперь он сам получает поджопника, а от бессилия зло на своей бабе срывает.
Ольга изысканно выругалась и своего обидчика уда­рила по грязной щеке. Реакция клиента оказалась мол­ниеносной. Он схватил Ольгу за горло, спиной придавил к стене ее дома, а второй рукой ударил, но быстро одумался и ушел со двора самогонщицы, он еще не вышел за калитку, когда услышал надрывный крик хозяйки и побежал в леваду. Лунев возвращался с гри­бами, услышал крик любовницы и вошел во двор.
– Уби-и-ил проклятый, – обратилась она к подо­спевшему свидетелю.
Разобравшись в причине возникшего конфликта, Лунев обрадовался. Вначале Ольгу заставил написать заявление об изнасиловании, затем порвать трусы и, выпячивая синяк на шее, идти к участковому. Свиде­телями вписали Лунева и Мязину Евдокию, видавшую, как со двора пострадавшей выбегал Назаров. На заяв­ление об изнасиловании участковый вызвал Геннадия и приступил к допросу. Не понимая, в чем его обвиня­ют, он на вопросы Аникина отвечал расплывчато. Не­последовательные ответы подозреваемого изначальные сомнения развеяли, и он из района вызвал автозак. На следствии, на очной ставке, а затем на суде, Назаров подробно рассказывал о причине конфликта с Раздрокиной, но справка о побоях и показания двух свидете­лей на суд оказали основополагающее влияние. Неопытного в интригах молодого человека, воспитанного сиротой, присудили к длительному сроку лишения сво­боды с отбыванием наказания в колонии строгого ре­жима. Чтение приговора молодой человек отнес к ме­тоду очередного воспитания, и после затянувшегося процесса попытался выйти из зала суда, но его остано­вили охранники. Он кулаком погрозил клеветникам, оболгавшим его, и от бессилия зарыдал.
Жестокий приговор Лунева удовлетворял и тем, что наказан его обидчик, и что Ольга станет его женой. К деловому разговору с ней он приготовился основатель­но, без разрешения вошел в дом и потребовал дальше не играть в кошки-мышки.
– Не понимаю, чего еще ты от меня хочешь, – в ответ на требование бывшего ухажера отозвалась хо­зяйка, – ни за что посадили парня, неужели тебе этого мало?
– Хочу, – уверенный в успехе своего плана заговорил Лунев, – чтоб сегодня на правах хозяйки вошла в мой дом.
– Каким ты был, таким и остался, – на неприемле­мое предложение бывшего любовника отозвалась Оль­га, – как с Зоей ты нас укладывать надумал, врозь или на одной кровати?
– С Зоей мы разводимся.
– Допек женщину! – воскликнула Ольга. – А куда ее выселять?
– Пока в больницу, – не догадываясь о подспудном смысле вопроса собеседницы, признался Лунев, – а со­беру справки, отправлю в дом престарелых.
– Справками запасайся и на себя, – порекомендова­ла ему женщина, – я вслед за Зоей туда спроважу и тебя тоже.
– Курва! Я тебя сучку переживу! – закричал на Оль­гу Лунев, повернулся лицом к двери, урывисто рас­крыл ее и ушел.
По дороге домой встретил главу сельской админис­трации и остановился. Они не баловали друг друга вниманием, но возможность обменяться мнениями охотно использовали. Оставленный ближайшими соратника­ми, Лунев нуждался в общении, но с ним никто не разговаривал и никто не здоровался. Тема их беседы сводилась к восхвалению отторгнутой народом партий­ной власти и осуждению действующей. Точка зрения Лунева представлялась оправданной, так как в годы всевластия райкома партии, он имел всё, а теперь это всё потерял. Мнение собеседника, проклинающего си­стему управления, к которой принадлежал сам, труд­но было понять. Продолжающееся растаскивание об­щественного имущества происходило на его глазах, а нередко с его участием. Чинимый произвол он вправе остановить, но не делал это, а продолжал ругать неоду­шевленную власть демократов. Завершив разговор ру­ганью власти, они холодно попрощались и зашагали в противоположные стороны.
Дома Лунев подошел к Зое. Прежде он не уделял ей такое внимание, и это больную женщину насторо­жило. Он стоял минуту, другую, но подходящих слов для изложения своего плана в голову не приходило.
– Пора и нам от вони избавиться, – наконец, загово­рил он, – а то живем как в свинарнике.
– Ольгу решил привести? – спросила Зоя.
– Ольга чистотка, – уклонился от ответа на вопрос женщины Лунев.
Зоя знала, что от него можно ждать любую под­лость, но чтоб при живой супруге решил ввести в дом любовницу не могла поверить.
– Теперь не время молчать, – вновь к ней обратился Лунев, – ты сама предложила развод, так что давай прибиваться к берегу.
– Веди кого хочешь, но дай умереть спокойно.
Слова Зои он воспринял согласием и решил своей радостью поделиться с Ольгой. По дороге к ней, он надеялся убедить ее
войти в его дом на правах полноп­равной хозяйки, для чего решил ей отписать половину дома, в которой все еще проживала Зоя. Лунев застал Ольгу за мытьем самогонного аппарата и, не дожида­ясь ее приглашения, поделился о состоявшемся разго­воре с женой. Ольга слышала восторженную речь пре­старелого любовника, но не придала ей никакого зна­чения.
– Радости не вижу! – обратился он к хозяйке квар­тиры.
– Как ты мне надоел! – с нарастающим повышени­ем голоса отозвалась Ольга. – И ругала тебя, и прого­няла, а ты из одной двери выходишь, в другую врыва­ешься. Если еще раз придешь, ей-богу, напою и яйца отрежу.
– Запомни, – пригрозил Лунев, – за клевету на суде Генку выпустят, а ты срок получишь.
– Брехал ты, – прервала его Ольга, – так что срок уготовишь себе. А в тюрьме встретишься с парнями, каких за оклунки сажал, а они на тебе отыграются.
– Змея подколодная, – закричал на хозяйку Лунев, – ты об этом еще пожалеешь.
– Генка пошумел, теперь в холодных краях ума на­бирается, – предупредила она Лунева, – я приспособи­лась усмирять вашего брата, так что обходи стороной, если не хочешь к Назарову в гости. А попадешь к нему, он другим способом тебе копчик полечит.
Ольга говорила спокойно, но с такой ненавистью к своему собеседнику, что изливаемая ее желчь не могла не передаться Луневу. Он повернулся к калитке и, не обмолвившись ни единым словом, зашагал по прото­ренной стежке, по которой с надеждой на личное сча­стье только что шел к ней.
ГЛАВА 22
Атаман Верхне-Донского округа в хутор Приволь­ный явился задолго до начала рабочего дня. Посеще­ние хуторской казачьей общины господином Карташовым – новость невеликая, но прежде пообсуждать с казаками назревшие проблемы он приезжал во второй половине дня, сегодня, по известной ему причине, при­ехал в необычное время и изначально встретился не с атаманом хутора, а с главой сельской администрации Горюновым. При этом ни атаман хутора, ни атаман юрта, ни сам Карташов не давали внятного объясне­ния, почему в хуторах и в станицах исконно казачьего района администрации именуются сельскими. Не из­балованный чинопочитанием атаман подъехал к сельс­кой администрации, вышел из салона служебного ав­томобиля и вошел в здание администрации, где встре­тился с Горюновым и рассказал ему о цели приезда. До неприличия пресмыкавшийся перед начальниками Горюнов выслушал раннего визитера, отложил все свои дела и взялся организовывать работу расширенного круга всехуторской общины. Взвалив на себя обязан­ности добровольного курьера, Горюнов руководствовал­ся не желанием помочь атаману, а неудержимым стрем­лением выслужиться перед начальником, показать ему, что для всеобщего блага он оставил и личные, и даже служебные, дела, нуждающиеся в безотлагательном решении, но больше всего руководствовался шкурны­ми интересами, ибо знал, что с уходом Чуба падет гла­ва района, а новый чиновник представителя свергну­того администратора в своих рядах не потерпит. На служебном автомобиле он поехал оповещать казаков, полуприказным тоном рекомендовал им останавливать технику, идти в дом культуры для участия в судьбо­носном для области, района и хутора всеказачьем со­брании.
– Весенний день – год кормит, – в ответ на требова­ние главы администрации словами русской народной пословицы реагировали несогласные казаки.
– На дворе не весна, а конец лета, – настойчиво возражал им Горюнов, – к тому же собрание отклады­вать не рекомендовано.
Сбор казаков состоялся организованно, но мало кто знал повестку дня предстоящего круга, и потому устраивались споры, высказывались противоречивые точки зрения. Непринужденно беседуя друг с другом, участники предполагаемого форума то заходили в зритель­ный зал, то выходили в фойе, но информацию о при­чине экстренного круга заполучить не удавалось. На сцене стол для президиума, к столу приставлены три стула. Нет иконы и нет знамени, необходимых атрибутов казачьего круга, что порождало различные кривотолки. Казаки спорили, высказывали различные точки зре­ния о необходимости экстренного созыва круга, но не приходили к согласованному мнению. Когда в сопро­вождении атамана хутора и главы администрации в зал вошел Карташов, установилась тишина. Они под­нялись на сцену и заняли места за столом президиу­ма. Мундир Карташова плотно прилегал к его строй­ному телу, над приспущенными голенищами начищен­ных до зеркального блеска сапогов нависали лампасы, на голове приподнятая надо лбом фуражка с красным око­лышем, из-под которой приспускался густой вьющий­ся волос, прямой нос, умеренно продолговатые щёки, алые губы, извергающие застенчивую улыбку, в соче­тании с пышными усами создавали мужскую красоту, движение тела, незапрограммированные жесты воссоз­давали непоказную скромность, отсутствие высокоме­рия, но выявляли знавшего себе цену человека. Воз­гласом «любо!» атамана поприветствовали казаки, и вновь установилась тишина. Молчал Карташов, будто провоцировал домыслы. Пауза длилась мгновение, по­казавшееся казакам часом. Справа от него стоял ата­ман хутора, слева глава сельской администрации. Про­должая стоять, Карташов коллегам по самоназначенному президиуму собрания порекомендовал присесть, а сам без вступительного слова заговорил об истечении полномочий всенародно избранного губернатора Рос­товской области. Частые выборы казакам начали надо­едать. Выбирали президента, депутатов Государствен­ной Думы, региональную и местную власть. Конца выборам не было, а жизнь становилась тягостней и не просматривалась надежда на улучшение. Не все пони­мали, зачем атаман говорит об этом, даже утратили интерес к его выступлению, и, будто обеспокоенный утерей к себе внимания, Карташов резко изменил тему и заговорил о своевременной выплате зарплат и пен­сий в Ростовской области.
– Зачем нас собрали? – крикнул Зубарь. – О грошовых пенсиях мы без атамана знаем.
– Зачем собрали, скоро узнаешь, – Горюнов обра­тился к штатному оратору, – наберись терпения госпо­дина Карташова выслушать до конца.
– Но и это не всё, – продолжил атаман, – в нашей области казаки участвуют в управлении различными структурами, в охране общественного порядка, и всю­ду казачьи формирования сталкиваются с доброжела­тельным отношением действующего губернатора.
– Вот где собака зарыта, – отозвался Зубарь, – ка­заков призывают голосовать за иногороднего атамана.
– Не за атамана, а за губернатора, – поправил его Карта-
шов, – потому что с приходом нового руководи­теля области взаимопонимание власти с казаками мо­жет исчезнуть.
Оратор напомнил о забастовках учителей в Воро­нежской области, об отключении электричества, ото­пительной системы в других регионах и призвал каза­ков подумать перед голосованием.
– Нет уверенности, – воспользовался возникшей па­узой Горюнов, – что с приходом нового губернатора мы не столкнемся с этими проблемами такой уверенности нет, и потому призываю участников всехуторского со­брания кандидатом на должность губернатора выдви­нуть Чуба Владимира Федоровича.
Обозначив имя, отчество кандидата, Горюнов с Карташовым надеялись на понимание этой точки зрения. Но казаки не были бы казаками, если б безропотно соглашались с навязанной точкой зрения. Не дожида­ясь особого разрешения, со своего места поднялся Зу­барь и в продолжение обозначенной темы напомнил подзабытую русскую пословицу: «За что боролись, на то и напоролись».
– Я вас не понимаю, – прервал его атаман.
– Зато я тебя понимаю, – продолжил Зубарь, – испокон веков казаками руководил казак, а теперь навя­зываешь человека с подозрительной фамилией и про­сишь за него голосовать.
– По материнской линии действующий губернатор из казачьего рода, – напомнил Карташов, – но к какой бы национальности он не относился, стабильность в Ростовской области поддерживает уверенно, а это – глав­ное.
В завершение эмоционального уточнения он ждал шумную реакцию публики, но тишина не нарушалась. Карташов недоумевал: то ли участники круга соглас­ны с ним, то ли никто не разделяет его точку зрения. Он попросил Горюнова по данной кандидатуре выска­зать личное мнение.
Важничая, глава администрации поднялся, без не­обходимости разгладил пышные усы и, при произно­шении буквы «р» в слове «хуторяне» слегка прикартавливая, обратился к гражданам. После такого выс­тупления казаки надеялись услышать навязчивый призыв в пользу действующего губернатора, но Горю­нов не оправдал ожиданий. Он напомнил о том, что главы всех рангов не вправе агитировать за вышестоя­щих начальников, и по этому вопросу свою точку зре­ния попросил высказать Зорина. Зорин выступать не собирался, не потому, что управленческая деятельность Чуба его не устраивала, напротив, своевременная вып­лата зарплат и пенсий, уважительное отношение к ка­закам вызывали симпатию к кандидату и желание под­держать мнение Карташова. От бывшего партийного работника участники всехуторского собрания надеялись услышать развернутое мнение о кандидате, а потом высказываться самим.
Зорин, без вступительного слова, доверенным ли­цом на территории Привольненской администрации назвал Прибыткова и попросил его утвердить. Твердой позицией казак Прибытков устраивал как сторонни­ков, так и его противников, но никто не поддержал и не отверг точку зрения старейшего казака. Молчал и Прибытков. Установившаяся тишина смутила орато­ра, и он повторил уже известную точку зрения, про­звучал возглас: «любо!», но разово, тихо и не всеобъ­емлюще, если перевести на язык аплодисментов, то эту поддержку можно назвать жиденькой. Неактив­ная поддержка предложения Зорина атамана вынуди­ла поставить вопрос на голосование и добиться поддер­жки.
– Почему вялая активность? – спросил атаман.
– Утверждаем доверенное лицо, а кандидата не ут­вердили, – заметил казак Некорошкин.
За допущенную оплошность Карташов расплатился легким покраснением, извинился, выдвижение Чуба кандидатом на пост губернатора внес на голосование, и, получив поддержку, собрался перейти к обсужде­нию следующего вопроса повестки дня собрания.
Слово вновь попросил Зубарь. Предоставляя ему пару минут для выступления, Карташов надеялся, что вете­ран труда с места выскажет уточнение, затем он про­должит работу круга, но Зубарь, расталкивая соседей по скамейке, вышел к трибуне, лицом повернулся к народу и хрипловато-прокуренным голосом обратился к казакам:
– При энтой власти ездили начальники, ездят те­перь и будут наведываться потом. Больше других за­помнился приезд хлопчика в кожаной куртке. Он про­сил голосовать за него так старательно, вроде без дол­жности главы района, конец света наступит. Взамен на поддержание своей кандидатуры обещал не закры­вать участковую больницу, построить дорогу и сделать отопление клуба. Как неопытная в любовных делах де­вушка, мы доверились обманщику, дружно проголосо­вали, а он, сукин сын, уселся в кабинет, и тут же закрыл больницу, а строительство дороги приостано­вил до появления денег. Бывший секретарь райкома оставил нас без больницы и без дороги. Теперь в свояки напрашивается другой, а как после брехни первого доверять этому?
– Прекрати воду в ступе толочь, – отозвался казак Прибытков, – за выдвижение кандидатом в губернато­ры Чуба собрание проголосовало, а после драки кула­ками не машут. К тому же о Мутилине языки все по­били.
– А толку, – настойчиво отстаивал свою точку зре­ния штатный оратор, – ить после голосования его не выгнать, как Лунева, с поджопником, ни выговор объя­вить. А он будет гнуть свою линию и сторониться рабо­чих, как интеллигент от прокаженного. Вначале его надо проверить на умственную пригодность, и, если врачи дадут заключение, можно проголосовать. Управ­ление трактором либо автомобилем без медицинского осмотра не дозволяется, а управлять районом, облас­тью, и даже страной, можно глупому.
– Ты сам голосовал за недоразвитого, – упрекнул его Прибытков, – а Быкадоров зашел в кабинет дирек­тора и не знал, что делать.
– И я об этом гутарю, – продолжал Зубарь, – мы обожглись с назначением директора, а теперь надо по­дуть на холодное.
– Чуб проработал достаточно много, – прервал зав­сегдатая Горюнов, – и мы его хорошо знаем.
– Вы знаете, а мы нет, – стоял на своем Зубарь, – и потому требуем пройти медицинскую комиссию, а по­том начинать баллотироваться.
– Ты голосовал за директора-недоумка и не требо­вал врачебную комиссию! – Прикрикнул на оратора Горюнов.
– Голосовал, чтоб избавиться от Лунева, он за то, что я не выполнил его поручение выпроваживал из хутора.
– Какое поручение? – спросил Прибытков.
– Какое, какое... – Вопрос Прибыткова скороговоркой повторил Зубарь, и, будто не на собрании, а в не­принужденной беседе с давним товарищем, начал рас­сказ издалека: – послал он меня в город за спецодеж­дой животноводам, а заодно Ольгиной родне харчишки подбросить, училась она в институте, а проживала в большом общежитии. Затащил я разные банки на третий этаж, а от чрезмерной натуги живот расстроил­ся. По необходимости зашел в ихний нужник, присел и на всякий случай лицо прикрыл башлыком, чтоб не совестно было. Через минуту с похожей нуждой деви­ца вбежала. Примостилась сукина дочь рядом и разго­вор начала. Я молчу, а она стерва башлык приподняла с головы и заорала, как резаная. На безумный крик пришли ее подруги, вызвали коменданта, и ну допы­тываться кто я и что делал.
– Что делал в нужнике – отвечаю им, – разумный человек без пояснений знает, а кому непонятно може­те проверить. Все равно написал штраф комендант, и платить заставил.
– Кончай побаски! – Предупредил балагура казак Нехорош-кин. – И давай переходить к делу.
– Можно погутарить о деле, – согласился Зубарь, – расскажи, атаман, возвернет нам Чубарь за бесплат­ную работу в колхозе деньги, как делает Германия или нет?
– Возвращение денег за подневольный труд кол­хозников, – неуверенно отозвался Карташов, – компе­тенция центрального правительства.
– Заставлять бесплатно работать, – перебил атамана Зубарь, –
у местных начальников доставало прав, а оплачивать хисту не хватает?
– С обозначенной темой, – прервал его Зорин, – мы зайдем так далеко, что устроим деление на белых и красных. А нам надо возвратиться к обсуждению воп­роса, ради которого собрались.
– Казаки! – к участникам собрания обратился ата­ман хуто-
ра, – кто намерен поддержать кандидатуру Чуба, прошу высказать свое отношение.
– Любо! Любо! Любо! – раздалась троекратная под­держка кандидата.
Дружное, хотя и повторное, голосование атамана об­радовало. Он поблагодарил казаков за поддержку Вла­димира Федоровича Чуба и собрался перейти к обсуж­дению следующего вопроса повестки дня, но шум не позволял ему это сделать. А когда дождался относи­тельного затишья, обратился к собранию.
– Казаки, у нас нет опыта проведения избиратель­ных собраний. Войсковой атаман Виктор Петрович Водолацкий в городе Каменске проводит кустовой семи­нар, на котором хотят разъяснить основы агитацион­ной работы.
– Почему в Каменске? – спросил Прибытков.
– Почему в Каменске, – вопрос казака повторил атаман и без паузы приступил к ответу: – Дронов Ми­хаил Андреевич – мэр города, а по совместительству ваш земляк, на подведомственной ему территории воз­главил предвыборный штаб, а опытом агитационной работы намерен поделиться с нами.
Далее Карташов напомнил отдельные моменты из трудовой деятельности и биографии великого земляка, а когда заговорил о том, как неграмотным парнишкой тот приехал в Каменск, поступил в ФЗО, выучился рабочей профессии, трудился каменщиком, а потом воз­главил город, этим вызвал внимание.
– Если не брешешь, – прервал его Зубарь, – назна­чай делегатов и про меня не забудь.
– В каждую дырку лезешь затычкой, – упрекнул его Нехорошкин, – будто без тебя на Рождество вода не освятится.
– Ты думал, тебя – пустобреха, рекомендовать буду? – На реп-лику казака отозвался штатный оратор. – Я вся­кое поручение выполню, не то что ты, ростопша.
– Твоя задача с места прогорлопанить «любо!» – отозвался Лунев, – а последствия не волнуют.
– Сколько в тебе желчи! – На реплику отставного директора отозвался Прибытков, – годами изливал ее и всю не выплеснул. Предлагаю исключить Лунева из общины, чтоб не повадно было палки в колеса встав­лять.
– А вот этого ты не видал?! – прихлопнув ладонью правой руки ниже своего живота, крикнул Лунев. – Моя подпись на первом протоколе круга, а ты выжи­дал, как бы чего не вышло.
– Круг готовил и проводил Зорин, – напомнил При­бытков, –
а ты в пристяжку бежал, чтоб поделить ка­заков на нужных и не нужных людей. Я хорошо по­мню, как после первого круга со своими присосками ты праздновал победу над Зориным. А победа оказа­лась липовая. Изгнали тебя с директорской должнос­ти, и все соратники отвернулись.
– Своими воспоминаниями, – атаман обратился к переговорщикам, – вы не способствуете наработке со­гласованного решения. Если хотите процветания каза­чьему образу жизни, надо приобретать опыт у казаков города Каменска, но к назначению делегатов отнеси­тесь внимательно.
– Называй имена, – к атаману обратился Зубарь, – и давай прибиваться к берегу.
Полномочная делегация от хутора Привольного на кустовой совет атаманов с участием старейшин при­ехала заблаговременно. Перед парадным входом двор­ца культуры ее встретил атаман Верхне-Донского ок­руга. С каждым отдельно тепло поздоровался и остаток времени до начала работы порекомендовал провести по личному усмотрению. Кто-то предпочел свободное вре­мя посвятить знакомству с делегатами других юртов, кто-то отправился посмотреть город, а слабый на уто­ры Зубарь заспешил к месту общественного пользова­ния. Когда подъехала иномарка и из ее салона вышел атаман Водолацкий, Карташов подал команду строить­ся. К казакам подошел генерал и, не напрягая голосо­вые связки, четко поздоровался. На приветствие войс­кового атамана казаки вразнобой произвели не вос­принимаемое слухом словосочетание и замолчали. Темно-синий мундир с золотыми погонами плотно при­легал к атлетически стройному телу генерала, на его ногах из-под выглаженных шаровар с лампасами про­сматривались до зеркального блеска начищенные туф­ли, голова не укрыта фуражкой. Привлекательная форма одежды придавала строгость и благородство. Вопреки первому впечатлению, генерал держался просто, непоказно, но без панибратства. Его густые темно-русые волосы причесаны на правую сторону. Одновременно на обеих щеках отчетливо просматривались ямочки, в простонародии именуемые «симпатией». По-мужски красивому лицу ямочки придавали особую привлека­тельность. Знающий себе цену, генерал прошел над шеренгой разновозрастных казаков, периодически при­останавливаясь. Такое знакомство с братьями по духу соответствовало традиции предков, что отчетливо под­черкивало глубокое знание истории Донского казаче­ства и желание следовать давним обычаям. Так было во все времена истории казачества, так понимал свою миссию атаман Всевеликого Войска Донского госпо­дин Водолацкий. По завершению личного знакомства с казаками организаторы кустового совета атаманов гос­тей пригласили в просторное помещение. По обеим сто­ронам входной двери стояли крепкие парни в камуф­ляжной форме. Документы не проверяли, но тщатель­но осматривали каждого, что говорило о требовании тревожного времени. Когда места в просторном зале заполнились и усилиями есаульца была достигнута от­носительная тишина, к столу президиума одновремен­но подошли Дронов и Водолацкий в сопровождении атаманов округов. На правах хозяина города Дронов занял место у микрофона. Он одет в гражданский кос­тюм серого цвета. Лицо вдумчивое, неулыбчивое. Ка­заки Привольного хутора старались запомнить каждый жест знаменитого земляка. Дронов молчал. Такое впе­чатление будто среди многочисленных делегатов се­верных районов Ростовской области он искал знако­мых и, не обнаружив таковых, голосом, отдаленно напоминающим звучание баса оркестрового баяна, обра­тился к участникам санкцио-нированного собрания. Вна­чале разновозрастных делегатов поблагодарил за посе­щение города, и сразу заговорил о предстоящих выбо­рах губернатора. Действующему главе Ростовской области он не давал оценку, не назвал фамилию пред­полагаемого кандидата, но, сравнивая политико-эконо­мическую обстановку области с соседними регионами, предоставил возможность выбор сделать делегатам. Ненавязчивым агитационным подходом он загипноти­зировал делегатов, пробудил в них желание от добра добра не искать. Грамотно построенной речью мэр оп­понентам не оставил шанса очернить работу Владими­ра Федоровича Чуба и навязать другого кандидата. В завершение выступления он поблагодарил казаков за внимание и призвал их проголосовать так, чтоб своим педагогам забастовками не пришлось выколачивать зар­плату, гражданам не замерзать в неотапливаемых квар­тирах, а пенсионерам в поисках насущного хлеба не ходить по помойкам. Делегат от хутора Привольного напомнил об отсутствии перспективы молодых людей, коим нет работы, и они вынужденно в город Москву подались на заработки.
– Понимаю, – отозвался Дронов, – но хотел бы, чтоб поняли и вы меня. А именно: с козлом корову, если очень захочется, случить не удастся.
– Что за шутка такая, – обиделся делегат.
– Я шутить не собираюсь, – продолжил мэр, – было такое, когда ученые выводили породу коров, которые были бы с козьими потребностями, а молоко давали бы с коровьими возможностями. И теперь кое-кто пытает­ся скрестить рынок с плановой экономикой, а в ре­зультате не получается ни рыночная, ни плановая, и потому ваши парни от тучных черноземов поехали в Москву таскать кирпичи на строительстве высотных домов. Если и дальше хотим испытывать неразбериху, можно проголосовать за представителя от Коммунис­тической партии. Он возвратит бесплатную медицину, но отменит зарплату крестьянам. Забыли, когда за две­надцатичасовой рабочий день колхозник не получал ни копейки. Но и это не всё. В нефтедобывающей стране невозможно было заправиться, а простаивающие в оче­редях водители автомобильного транспорта проклина­ли местных начальников, от которых ничего не зави­село. К Дню Победы ветеранам войны продавали двес­ти граммов масла, и искренне гордились достижениями социалистического строя. Остальные граждане, не имев­шие возможность купить даже этого, ругали участни­ков войны и желали им смерти. Кто хочет возвратить­ся к этому, – продолжал мэр, – можно голосовать за кандидата Коммунистической партии.
– А причем тут корова? – спросил Прибытков о скре­щивании коровы с козлом.
– Я говорил иносказательно, имея в виду соедине­ние плановой и рыночной экономики. Политэкономия социализма напрочь отвергала рынок, а его сторонни­ков наказывала.
– Я политических экономий не учил, – отозвался казак Прибытков, – но уверен, что ломать колхозные строения не надо бы. Растащили животноводческие по­мещения, детские сады, бани, сараи, а это сгодилось бы рынку.
– Согласен, – перехватил инициативу Дронов, – ко­нечно, пригодилось бы. Но разве растаскивать строе­ния вам приказывал губернатор?
– Сами растаскивали, – подтвердил Прибытков.
– Растаскивали сами, а обвиняете власть, – заме­тил Дронов, – не солидно казаку валить с больной го­ловы на здоровую.
– Теперь понимаю, что часть вины за разруху сле­дует взять на себя, – заметил казак.
– Почему часть? – спросил Дронов.
– Потому что народ не умеет жить без контроля, – пояснил собеседник, – воровать мы приучены с пеле­нок. А контроль упразднили.
– В этом кроется наша проблема, – в завершение беседы сказал мэр и, сославшись на занятость, с каза­ками тепло попрощался.
К микрофону приблизился Водолацкий. Как член правительства Ростовской области он не собирался да­вать оценку губернатору, но и пускать на самотек ра­боту не думал. По обсуждаемой теме он попросил чле­на совета стариков Зорина высказать личное мнение и работе губернатора дать объективную оценку. Не же­лавший выступать, а тем более комментировать речь высокопоставленного чиновника, Зорин подошел к мик­рофону и о деятельности губернатора начал говорить со своих позиций. Повторять только что сказанное не собирался, а о том как из оппонентов власти Чуб каза­ков сделал своими сторонниками напомнить решил.
– Растревожить казачество, – говорил выступаю­щий, – много ума не требовалось. Но тогда бы получи­ли проблему страшнее чеченской. Взаимопонимание казаков с властью поддерживает Чуб. А в случае при­хода нового руководителя по каким правилам станут развиваться события невозможно предвидеть. Во имя стабильности призываю казаков голосовать за действу­ющего губернатора.
Зорин еще не завершил выступление, когда под­нялся Прибытков, и со словами: «Я не разделяю точку зрения орато-
ра» – попросил слова.
– Чем вы опять недовольны? – спросил Водолацкий и, надеясь, что казак сделает замечание и успокоится, предоставил слово.
– Кто платит, тот и играется с женщиной, – загово­рил немолодой человек.
– Не понимаю, – удивился атаман.
– Что тут непонятного, – продолжил оратор, – на­граждая атаманов окладами, служебными машинами кабинетами, Чуб не делал это за просто так. Все это надо отрабатывать.
– По вашему мнению, атаманы должны работать бесплатно? – спросил Водолацкий. – А часом раньше осуждали систему оплаты труда в колхозах.
– Я так не думаю, – возразил Прибытков, – но верю: кто заказывает музыку, тот исправно платит.
– Теперь понимаю, но хочу, чтоб и вы меня пони­мали, – отозвался атаман, – в любом государстве, во всех ведомствах и политических организациях низы финансируют центры, а в Войске Донском система фи­нансирования поставлена с ног на голову. Низовые об­щины от войскового атамана требуют деньги, как в данной ситуации быть? Либо упразднить казачьи фор­мирования, либо, поддерживая структуры, сотрудни­чать с губернатором. Я предпочел выбрать второй ва­риант. Почему? Мировоззрение казаков нашего поко­ления крепко подпорчено однобоким воспитанием партии. Всех пороков не перечислить. Их много, а из­бавиться от них одному поколению не удастся. Есть ли выход? Казачьему движению, как воздух, необходим человек с новым мышлением, которого надо воспиты­вать с пеленок.
– А нас не казаками считаешь? – спросил Прибыт­ков.
– Наше поколение останется таким, какими нас воспитала советская власть. Изменить мировоззрение никому не удастся. Через учебники, через воспитание дети впитывают в себя дух казачьего вольнодумства и впишут в бесконечные страницы казачьего образа жиз­ни для этого надо создавать казачьи кадетские корпу­са, казачьи классы, а где удастся и школы. Как это сделать без ломаного гроша за душой? Только в тесном контакте с губернатором можно создать учебные заве­дения, в которых подрастающее поколение впитает в себя казачий образ жизни. Теперь поговорим, – про­должил атаман, – о перекосах в экономических отно­шениях войскового правления с казачьими общинами. Вывернутые наизнанку хозяйственные отношения гу­бительны для будущего казачества. Если со сложив­шейся практикой требовать с войска деньги не покон­чим, будущее казачества представляется туманным. Хотелось бы, чтоб на хуторских и юртовых кругах болезненную тему вы обсудили и со своими предложени­ями обратились ко мне.
Водолацкий замолчал. После минутной паузы по­вестку дня объявил исчерпанной и попрощался.
ГЛАВА 23
Из бункеров самоходных комбайнов еще выгружа­ли зерно, а дыхание осени уже ощущалось. За степны­ми кораблями освобожденную от соломы землю на трид­цатисантиметровую глубину пахали гусеничные трак­торы и мощные «кировцы». Глубокая вспашка бактериям, приспособленным жить в верхнем слое
по­чвы, создавала губительные условия, отчего снижалась урожайность, ухудшалось качество зерна, увеличива­лась себестоимость. Но эта система обработки почвы в сознании производителей зерна так укоренилась, что переход от плуга к плоскорезу продвигался с потуга­ми. Задумавшись над неразрешимой проблемой, Зо­рин через ветровое стекло автомобиля смотрел за рабо­той техники, но влиять на сознание сторонников глу­бокой вспашки не мог.
Автомобиль с участниками состоявшегося совета ата­манов в городе Каменске пылил по грунтовой дороге, проторенной между полей совхоза. Смеркалось. Очер­тания пахотных тракторов определялись по красному языку пламени, вырывавшемуся из выхлопных труб и по свету фар, освещавших глубокую борозду, над кото­рой волнообразной змейкой проплывали гусеницы и прокатывались огромные колеса тракторов, фары авто­мобиля освещали не более сотни метров дороги, а даль­ше стояла плотная стена ночного тумана, за которой ничего не было видно. По мере продвижения автомо­биля стена отодвигалась, но по-прежнему за ней стоял полумрак. И вдруг на горизонте замелькали огоньки ночного хутора. Мерцание электрических лампочек создавало впечатление будто нечистая сила на путников наводила страх и переживания. По мере прибли­жения к хутору частота мигания снижалась, а при въез­де на освещенную площадь исчезла вовсе. Фонари ос­вещали строение, а кроны тополей большую часть стен закрывали тенью. Автомобиль юрко подкатил к совхоз­ной конторе и вблизи полуразрушенной «Доски поче­та» остановился. Участники совета атаманов вышли из душного салона «УАЗа» и начали прохаживаться. Кру­говое перемещение спровоцировало желание поделить­ся сальными анекдотами и подшутить друг над дру­гом. Вниманием не обделялся никто, но больше всех перепадало Зубарю.
Пребывавший под впечатлением доклада Водолацкого Зорин не вступал в разговоры. Причиной уедине­ния являлись, и неподъемным грузом довлевшая на организмом немолодого человека усталость, и желание войти в свой дом, чтоб забыться в приятном сновиде­нии. Но он нашел в себе силы задержаться, чтоб пообсуждать план разговора предстоящего дня, а потом ус­талой походкой брести к своему дому.
Утром отдохнувшие и набравшиеся сил, как по ко­манде, казаки встретились на хуторской площади и объявили время созыва круга.
Перед заходом солнца к дому культуры казаки шли поодиночке и малочисленными группами, соединялись в большие коллективы и по повестке дня предстояще­го схода высказывали всевозможные домыслы. Несис­темный разговор приостановил затяжной звонок, изве­стивший о начале работы собрания. Казаки нетороп­ливо зашли в зрительный зал, заняли желаемые места. Еще не прекратились хождения и постукивания рас­кладных кресел, когда на сцену поднялся есаулец, призвал к соблюдению тишины, объявил о начале ра­боты всехуторского круга и для последующего управ­ления пригласил атамана. Родионов подошел к столу президиума, поклонился старикам, испросил согласия на управление форумом, после возгласа «любо!» объя­вил повестку дня и слово для информации о поездке в город Каменск предоставил Зорину. Бывший партий­ный работник, придерживая в руке бумаги, поднялся с места, подошел к трибуне, повернулся к залу и, не обращаясь к заготовленному тексту, без вводного слова заговорил о работе совета атаманов с участием Водолацкого и мэра города Каменска Дронова. Еще не за­вершил информацию, когда окриком с места его пре­рвал Лунев:
– Чубу казаки нужны во время выборов, а закон­чится кампания, он нас, как туалетную бумагу, ском­кает и выбросит в урну!
– Слыхали, куда божий человек склоняет, – ото­звался Прибытков, – намеревается поссорить казаков с губернатором. Чуб без нас обойдется, а что нам без него делать?
– Язык у тебя длинный, Пантей, а ума нету! – При­крикнул Лунев. – Запомни, если лопнет терпение, я укорочу его под самый корень.
– Не путай с казаком спелую бабу, – на угрозу быв­шего директора отозвался Прибытков, – она для этого нарождалась. А в отношении Чуба скажу обо всем, что гутарилось в Каменске. При его управлении народ Ро­стовской области ни жалованье, ни пенсии не выкола­чивал забастовками, как практиковалось в других ре­гионах.
– Совхозы развалил, цены растут, на сберкнижках деньги забрал. За подневольный труд Германия рас­платилась с русскими, а Чуб колхозникам за бесплат­ную работу ржавого пятака не кинул. За деньги кол­хозников партия сделала электростанцию в Новочер­касске, а Чуб ее подарил Чубайсу.
– Приватизацию Чубайса весь народ осуждает, – ото­звался Зорин, – но Чуб к преступлениям российских правителей отношения не имел, и теперь не имеет.
– На ваучер Чубайса мы получили дулю, – уточнил Прибытков, – а этот негодяй присвоил электростан­цию и не извинился.
– Присвоение государственной собственности, – продолжил Зорин, – происходило под руководством Ель­цина, а Чуб к преступлению века, повторяю, не имел отношения.
– Упрек в адрес губернатора не обидно было бы слу­шать от неграмотного казака, – отозвался Щеглов, – но говорит член бюро райкома партии, которая колхозни­ку за рабский труд не платила ни одной копейки, обкладала данью, народ уничтожала в тюрьмах, а за пре­ступления не только не извинилась, но оправдывает прошлые деяния.
– Перевертыш, – на бывшего коммуниста угрожаю­ще зашипел Лунев, с такой ненавистью, с какой обща­ются непримиримые враги.
На публичное оскорбление Лунева Щеглову было что сказать своему обидчику, но он предпочел сдержаться.
– Казаки! – напрягая голос, к всехуторскому собра­нию обратился атаман Родионов. – На обсуждение мы вынесли вопрос, от претворения в жизнь которого за­висит будущее казачества, а вместо полезного обмена мнениями публично обвиняем друг друга. Требую пре­кратить интеллектуальную перестрелку и приступить к прослушиванию информации о состоявшемся совете атаманов в городе Каменске. Продолжайте! – Родионов обратился к
Зорину.
Тишина в зале не установилась, а докладчик, ис­полняя волю атамана, продолжил информацию о выс­туплении на совете атаманов Водолацкого и Дронова.
Казалось, противоборствующие стороны успокоились и нарушать тишину не собирались. И вдруг, как с цепи сорвавшаяся собака, со своего места поднялся Зубарь, вышел к трибуне, занял только что освобож­денное место Зориным и хрипловато-прокуренным го­лосом, похожим на крик молодого петуха, заявил:
– Протестую против решения!
– Никакое решение не принимали, – подсказал ему атаман, – а если сон привиделся, постарайся проснуть­ся.
– Зеленый со мной так разговаривать, – на Родио­нова набросился штатный оратор, – я протестую про­тив унижения Щеглова Луневым.
– За Щеглова секелишься, – на окрик Зубаря отреа­гировал Лунев, – а этот перевертыш вчера призывал строить коммунизм, а сегодня ругает советскую власть.
– Призывал, – откровенно признался Щеглов, – по­тому что верил решению двадцать второго съезда партии. А когда увидел закрытые магазины в партийной кон­торе, где дефицитом отоваривались члены бюро, в том числе Лунев, верить перестал.
– Теперь все равные? – Щеглова вопросом прервал Лунев. –
Хотя лозунг «Свобода, равенство» без конца повторяют перевертыши.
– Этот лозунг, – вступил в разговор атаман, – тогда повторяли и теперь повторяют, не задумываясь о его несбыточности. Почему? Свобода не предполагает ра­венство, так как и по умственным, и по физическим данным люди не одинаковы. Стало быть, при свободе граждане не могут быть равными.
Уточнение Родионова прервалось грохотом раскрыв­шейся двери и появлением в зале ветерана войны Ива­на Кравцова. Опираясь на отшлифованный костыль, инвалид запыхавшимся голосом объявил о кончине пер­вого директора совхоза Берестова. Сообщив о скоропос­тижной смерти талантливого организатора, инвалид за­молчал. На его глазах – влажная пелена, это напоми­нало о его переживании из-за невосполнимой утраты. Зал застыл в спокойном молчании.
– Ушел из жизни гражданин, – нарушил тишину Зорин, – с именем которого связано становление круп­нейшего на севере области многоотраслевого хозяйства. Невидимые пули чиновников продолжают убивать за­щитников отечества и конца этому отстрелу не видно. Жаль, что до сего дня не изобретено оружия, способ­ного приостановить варварство века. Под руководством Берестова в непростые годы совхоз преобразован в ба­зовое хозяйство для сельскохозяйственных учебных заведений, где будущие агрономы, зоотехники и ветери­нарные врачи обретали навыки высокотоварного про­изводства сельскохозяйственной продукции. Холодная смерть ворвалась в дом дорогого нам человека и кост­лявыми руками, пронизав каждую клетку могучего организма, остановила его сердце, – осевшим голосом Зорин завершил краткую речь и, призвав казаков принять участие в похоронах, сел.
Атаман слово предоставил соратнику покойного Ива­ну Антоновичу Кравцову.
Прихрамывая на раненную ногу, защитник Ленин­града, не приближаясь к трибуне, напомнил несколь­ко моментов из трудовой биографии покойного и за­молчал. Молчал ветеран
Отечественной войны, молчал президиум круга, молчали казаки. Все понимали, что работа продолжаться не будет, что внимание казаков должно быть обращено к семье покойного, где остро нуждались в помощи и душевной поддержке.
Подавленная тишина участникам всехуторского схо­да казалась невообразимым испытанием, пережить ко­торое не понимали как. Все это время опиравшийся на отшлифованный костыль, будто провинившийся перед строгим учителем школьник, стоял Кравцов и ни на шаг не двигался с места. Президиум круга, будто за­быв о своем предназначении, молчал. Молчали все.
– Казаки! – напрягая дрожащий голос, к собранию обратился Арсеян Песковатсков, – умер директор, в бытность работы которого и уборщица, и главный ин­женер ощущали себя нужными людьми в совхозе. Даже я, как «враг народа», отсидевший в колымских лаге­рях двадцать пять лет, в совхозе нашел пристанище и ощущал себя равноправным гражданином с теми, кому не довелось испытать ужасы сталинских лагерей. Пред­лагаю приостановить работу круга и в похоронах вели­кого гражданина нашего хутора принять непосредствен­ное участие.
Обращение старого казака будто от долгой спячки пробудило участников собрания. Началось неосознанное пошумливание, но никто ни осмеливался не под­держать, не отвергать инициативу бывшего заключен­ного.
– Ночами родные сидят над покойником, – отозвал­ся Лу-
нев, – а ты нам советуешь заниматься тем же?
На реплику Лунева Арсеян не отозвался. Он на­помнил как в пору весеннего сева, и во время колоше­ния хлебов, и в стойловый период, Берестов к рабочим подъезжал на вороном жеребце, лихо осаживал любим­ца, и придерживая уздечку рукой, живо интересовал­ся о личной жизни работников, и только потом гово­рил о производстве, о выполнении плана и социалис­тических обязательств. В первую очередь, он заботился о благополучии работника, ибо понимал, что голодный человек производительно работать не сможет. Когда случались сбои либо что-то не получалось, директор не нервничал, не срывал зло на подчиненных, а брал в руки баян, растягивал потертые меха и воспроизводил мелодию казачьей песни, непременно вполголоса ее напевая, а когда приходило решение, резким движе­нием соединял меха, отставляя баян, и принимался за реализацию созревшего плана. Я его помню и строгим начальником, и заботливым отцом, от которого можно получить взыскание за провинность, добрый совет и материальную помощь. Погасла яркая звезда. Бересто­ва нет! Но история совхоза с его именем пересеклась так, что говорить о совхозе, не вспоминая Берестова, либо говорить о Берестове, не вспоминая совхоз, невоз­можно.
Речь Арсеяна сопровождалась такой тишиной, что его слова воспринимались в задних рядах.
– Я дольше Берестова проработал директором, – по­хвалился Лунев.
– Дольше, – согласился Песковатсков, – но память о себе в сознании рабочих вы оставили разную. При встре­че с Берестовым бывшие подчиненные уважительно раскланивались и приглашали в гости, а с тобой не здороваются, и из конторы выгоняли пинками под сы­тый зад.
– Мерзавец! – о своем собеседнике отозвался Лунев. – Будь моя воля, я б тебя до сего дня гноил в лагерях.
– Не дал бог жабе клыков, – отозвался Песковатс­ков, – она бы бесперечь соседей кусала.
Атаман с несвойственной своему характеру сентименталь-ностью обратился к собранию:
– Ушел из жизни человек-легенда, с именем которо­го связана судьба каждого из нас. Мое поколение учи­лось в школе, им построенной. Среднее поколение при нем начинало свою трудовую деятельность, а поколение Прибыткова, Зорина и Песковатского из руин с ним возрождало предприятие. Но как бы мы не были связа­ны с великим гражданином, необходимо каждому при­нять участие в его похоронах. Предлагаю создать ко­миссию по организации похорон первого директора, чем облегчить непростое положение родственников покой­ного. Атаман назвал фамилии предполагаемых членов комиссии и замолчал.
– Носишься с Зориным, как  списанной торбой, вроде в хуторе достойнее человека нет, – возразил Лу­нев.
– Вносите свою кандидатуру, – на грубое замечание оппонента спокойно отреагировал Родионов.
– Можно и мою, – предложил Лунев, – худо-бедно годы проработали, многое знаю, и сказать умею не хуже Зорина.
– Именно худо-бедно работал, – отозвался Прибыт­ков, – а не отдавал себя производству. К тому же в бытность работы директором Берестова писал на него анонимные жалобы. Плохой подарок будет покойно­му, если Лунев станет у гроба.
На реплику немолодого казака Лунев не отозвался, но готов был перегрызть ему горло.
Названные атаманом казаки ночь провели в заботах по подготовке и проведению похорон. А утром к дому покойного из ближних и дальних кутков хутора шли казаки и казачки, кучкуясь в отдельные группы, о первом директоре вели доброжелательные беседы и со­жалели о его уходе.
Лунев на похороны пришел, но держался обособ­ленно.
Время переваливало на вторую половину дня. При­держиваясь древней традиции, комиссия гроб с телом покойного распорядилась выносить. Впереди с иконой пошел Щеглов. За ним в казачьем одеянии с венками выстроились члены хуторской казачьей общины.
– Дожились, – возмутился Лунев, – коммуниста хо­ронят с иконой.
Ядовитой репликой Лунев привлек внимание сосе­дей по траурной колонне, но никто не отозвался.
– Что не видно, и поп появится, – очередную пор­цию яда подпустил он.
– Покойный не просил икону, – отозвалась Варва­ра, – родным захотелось. А если Спаситель тебе глаза выедает, отвернись.
– Тебя не е.., – выругался Лунев, – ногами не ерзай!
Варвара посмотрела на покрытое глубокими мор­щинами лицо собеседника и ответила:
– Хорошо, что предупредил о своем отношении к иконе. На твоих похоронах понесем портрет Карла Мар­кса.
– Сука! – крикнул на Варвару Лунев. – Я тебя пере­живу, стерву!
«Такое ничтожество руководило нами, разве могла не развалиться страна?» – Подумала женщина, но во избежание излишнего шума больше не отозвалась.
Похоронная процессия подошла к могиле и остано­вилась. Гроб установили на два табурета. Траурный ми­тинг объявлен открытым и слово предоставлено ста­рейшему казаку Песковатскову. Придерживая фураж­ку с красным околышем, Арсеян подошел к изголовью гроба, в задумчивости постоял мгновение, и, словно собравшись с мыслями, заговорил о поколении людей, которому довелось единоличные хозяйства преобразо­вывать в коллективные и сидеть в тюрьмах. Говорил, не рыдая о пережитом, а как о само собой разумею­щемся времени, выпавшем на их долю. Атаман и дру­гие участники траурного митинга от бывшего заклю­ченного надеялись услышать продолжение речи недо­сказанной им на прерванном круге, а оратор говорил не о покойнике. Они намерились прервать его и на­чать завершающий процесс похорон, и вдруг Арсеян на секунду прервался, и изменившимся тоном загово­рил о том, что хотели от него слышать члены похорон­ной комиссии.
– Подростком, – будто сам с собой заговорил оратор, – Берестов верил, что вызванный коллективизацией го­лод непременно закончится, и он в коллективном хо­зяйстве заработает много зерна, и из пшеницы нового урожая вдоволь насытится. Но проходили за годом годы, а заветная мечта колхозника не осуществлялась. Хлеб, выращенный руками колхозников, забирало безымян­ное государство, а производителю оставляло азатки. Го­лодным пошел защищать советскую власть, возвратил­ся с победой и вновь работал в колхозе. И опять за каторжный труд партия ему ничего не платила, а тре­бовала сдавать государству мясо, молоко, шерсть, яйца и кожу. И вновь он переживает голод, холод, неустро­енность и обещание о хорошей жизни при коммунизме. Берестов верил. Вера возросла после двадцать второго съезда партии, ибо построение коммунизма определе­но в 1980-м году. Если о светлом будущем прежде го­ворилось общо, то теперь названа дата, которую никто не может перенести, стало быть, не только дети, а сам он познает обеспеченную жизнь, о голоде, холоде и прочих лишениях советские граждане узнают из учеб­ников. Проходили годы ожиданий, а коммунизм не забрезжил даже на горизонте. Товары повседневного спроса исчезали с прилавков магазинов, возродились бесконечные очереди, введена распределительная сис­тема для не желавших стоять в мучительных очере­дях. Партийная номенклатура обустроила закрытые магазины, в которые рядовые строители коммунизма доступа не имели. Запретили в закрытый магазин вхо­дить и защитнику отечества Берестову. Обманутый партией, которой беспредельно верил, коммунист Бе­рестов глубоко переживал неустроенность и впервые задумался о причине ее проявления. Но самый жесто­кий удар по сердцу ветерана войны и труда нанесли новоявленные демократы, когда рушили добротные помещения, которые он строил. Этого варварства серд­це Берестова не выдержало. Жизнь в ожидании: вот-вот завершится коллективизация, вот-вот победим Гит­лера, вот-вот восстановим разрушенные войной колхо­зы, вот-вот построим коммунизм и заживем в достатке, не оправдалась. Берестова с нами нет. Провожая в пос­ледний путь обманутого правительством гражданина, прошу у него прощения. Прости, дорогой друг и со­ратник. Не знаю за что, но прости.
Песковатсков завершил выступление, над гробом низко склонил голову и оставался в таком состоянии пока наперебой не застучали два молотка, вколачиваю­щие гвозди в тело обернутого темной тканью гроба.
ГЛАВА 24
Убежденная, что внучатый племянник не насиловал Ольгу, а неправедный срок присудили по наговору Лунева, Варвара при встрече с бывшим директором, не здороваясь, проходила мимо. Проходили годы, а негативное отношение к клеветнику она не меняла. Возможно так продолжалось бы дольше, если б не произошло непредвиденное. В хуторе с молниеносной скоростью распространился слух: за очередное преступление, совершенное в лагере, Геннадий приговорен к длительному сроку тюремного заключения. Какое он совершил преступление, жители не знали, а очередной срок кровному врагу Лунев встретил с удовлетворением, так как в случае возвращения Геннадия в хутор, за клевету, за ложные показания на суде, он постарался бы свести счеты. Лишение свободы Геннадия устраивало и Ольгу. Она не меньше Лунева боялась его мести.
Повторному осуждению внучатого племянника, Варвара не радовалась и не печалилась. Неоднозначное отношение к судьбе родственника, сама себе объясняла так:
– Даже до первого суда Геннадий частенько наведывался и всякий раз требовал стакан самогона. Если она отказывала, он раздражался и хлопал дверью так, что на пол сыпалась штукатурка. Варвара не сомневалась, что возвратившись из мест заключения, свои повадки, он продолжит с удвоенной энергией, а немолодой женщине с мужчиной не сладить. От вторичного суда она не в восторге, но поверила, что Геннадий, если не насиловал Ольгу, но самогон вымогал, чем вызвал повод для последующего ареста. Все это изменило ее отношение к Луневу и она хотела встретиться с ним и неожиданный случай поспособствовал осуществлению ее мечты. Варвара шла в магазин. Умеренной длины платье в горошек прилегало к правильным бедрам, но не закрывало стройные ноги. На среднем каблуке туфли ногам придавали такую привлекательность, что не каждому мужчине от нее удавалось отвести взгляд.
Варвара услышала к себе обращение, повернулась и в трех саженях от себя увидела Лунева. Остановилась. Бывший директор подошел к ней, поздоровался и попросил задержаться.
– Хлеб разберут, – на обращение Лунева, незаносчиво отозвалась Варвара и без видимой необходимости поправила на голове батистовую косынку, которую надевала виросвят день. На оправдание женщины, Лунев промолчал, но своим телом преградил ей проход к магазину. Рыцарский поступок пожилого мужчины удовлетворил Варвару. Она застенчиво улыбнулась.
Одет Лунев в костюм серого цвета не первой свежести, из-под расстегнутого пиджака отчетливо просматривались светлая сорочка, галстук и свисавшие с огромного живота брюки, поддерживаемые ремнем. На каких-нибудь три года Варвара моложе Лунева, но по внешнему виду обрюзгшее лицо мужчины, его рыхлое тело создавали впечатление, что женщина годна ему в дети.
– Пойду я, а то хлеб разберут, – не настойчиво повторила Варвара и попыталась переступить в направлении магазина.
Лунев вновь преградил ей дорогу.
Преграждая проход, Лунев понимал, что физическими усилия­ми Варвару не удержать, что для продолжения разго­вора потребуются иные усилия, и он заговорил об отдаленной, не касающейся их отношений, теме. Его речь прозвучала сумбурно, из которой женщине ниче­го невозможно было понять. Для сотен рабочих совхоза сегодня вчерашний повелитель при встрече с женщи­ной держался как неопытный юнец на первом свида­нии. Женским чутьем Варвара определила намерение Лунева, но, оставаясь к нему безразличной, для обна­деживания не давала повода. Общение между ними не получалось до тех пор, пока, сами того не желая, они не заговорили о выборах. С этой минуты Лунев ощу­тил себя в своей стихии, и никакими силами его невозможно было остановить. Старых коммунистов поли­тическая тема увлекла с головой. Забыв о том, что пе­ред ним стоит женщина, с которой долго и настойчиво искал встречу, Лунев нецензурно обзывал демократов, губернатора ругал последним словом и при этом вос­хвалял коммунистов. Отстранившись от кандидата в губернаторы, он с неудержимой настойчивостью при­нялся клясть агитаторов, а предстоящие выборы назы­вал фарсом. Чем дольше Варвара слушала бывшего со­ратника по партии, тем больше убеждалась, что горба­того бесполезно лечить, что его горб по силам исправить только могиле, но говорить об этом ему не собиралась. Слишком много неразрешимых проблем преподнесла жизнь ее поколению, чтоб осознанно порождать и эту. А тем временем Лунев с удовлетворением вспоминал советские выборы, на которые народ приходил с музыкой, с советскими песнями,
как на большой госу­дарственный праздник, и очень сожалел, что счастли­вое время сменилось рыночной неразберихой, когда ни один человек не знает, что произойдет завтра. Навязанная собеседником тема разговора не отвечала насущным потребностям Варвары. От главного свиде­теля на суде внучатого племянника она попыталась узнать правду о содеянном преступлении и с этим воп­росом обратилась к бывшему товарищу по совместной общественно-производственной работе, но отставной член бюро районного комитета партии от предложен­ного разговора окунулся с головой в тему о предстоя­щих выборах губернатора. Осознав абсолютную бесполномочность, Варвара беседу о внучатом племяннике отложила на потом и включилась в развитие этой. Ис­пользуя секундное замешательство собеседника, она охарактеризовала советскую избирательную систему в русле своего восприятия, когда, по предложению партийного чиновника, выдвигался один кандидат, который без рекламы и агитационной деятельности сам себя побеждал и становился исполнителем воли партий­ного руководителя. За советского губернатора народ не голосовал вовсе, уточнила женщина, его назначала Москва, а узкий круг партийных чиновников про­сила поднимать руки, после чего он становился едино­начальником области, края, республики. На этом по­казная демократия кончалась и начинался диктат лич­ности.
– Так это было или не так, – вступил в диалог Лу­нев, – тебе, участнику областной партийной конферен­ции, не верить нет оснований, а о принципе передачи области от одного секретаря обкома партии к друго­му поделиться могу. Давно это было, Варвара, так дав­но, что всех подробностей память не сохранила – Лунев откашлялся. Без видимой необходимости посмот­рел в одну, затем в другую сторону, а, убедившись, что никто не подслушивает, повел рассказ о том, как пос­ле шумного бюро райкома партии руководители, сек­ретари парткомов хозяйств во главе с первым секрета­рем райкома и представителем области выехали на бе­рег Дона. – Двойная уха кипела, шашлык жарился, позаботились о крепких напитках, недостатка ни в чем не было. А когда захмелели, представитель обкома партии начал рассказывать о передаче области. Сек­ретная информация так увлекла участников пикника, что все затаили дыхание и запоминали каждое слово. Член политбюро продолжал рассказ. – Он, – посмотрел на Шолохова и начальствующим тоном к нему обратился: плохи дела в советской литературе, нет Максима Горь­кого, и нет порядка. Согласен ли ты с такой постанов­кой вопроса, Михаил Александрович?
– А причем Шолохов, – возмутилась Варвара, – если происходила передача рычагов управления области из одних рук в другие?
– Притом, Варюха, – уточнил Лунев, – что автори­тет писателя был настолько велик, что ни одно поли­тическое мероприятие в Ростовской области не созыва­лось без его участия. Итак, – продолжил рассказ собе­седник, – участники импровизированного совещания, затаив дыхание, ждали, что Михаил Александрович сошлется на объективные причины, на отсутствие темы и пообещает устранить недостаток, но унизительного оправдания ни участники ужина, ни сам Подгорный не дождались. Шолохов по-молодецки хватко поднял­ся и, будто заблаговременно приготовленный ответ, с шолоховской степенностью высказал: «Очень даже со­гласен с тем, что в литературе наблюдается застой, но с одним замечанием» – «С каким, если не секрет?» – Заинтересовался Подгорный. «А таким, что застой на­блюдался не только в литературе, но и в политической жизни страны. В Правительстве и в Центральном ко­митете нет Ленина, и нет порядка. Он показал ориен­тир движения к социализму, вы подошли к нему. Топ­четесь на одном месте и не знаете, куда двинуться дальше». У немногочисленных участников ужина мгно­венно пришло отрезвление и пропал аппетит. Никто не ждал такого ответа и все почувствовали себя винова­тыми. А Шолохов повернулся к вешенскому секрета­рю райкома партии, которого возил с собой на анало­гичные совещания, и, как бы подчеркивая свое особое положение в стране, напомнил: «Так только я могу сказать и никто другой». Участники необычного раз­говора, будто по команде, поднялись из-за стола и, дистанцинируясь от вольнодумного писателя, вслед за Подгорным ушли в различные стороны. Возвратился в станицу Вешенскую Шолохов. И хотя партийная рука до него не могла дотянуться, но настороженное отно­шение власти к нему начало ощущаться во все после­дующие годы правления страной Леонидом Ильичом Брежневым. Так было или кое-что приукрашено, но опровергнуть не удастся, что брежневский ЦК недолюбливал Шолохова, знали мы, члены бюро район­ного комитета партии.
– Здорово! – Восхитилась Варвара. – Даже злые идо­лы, погубившие многие человеческие жизни, его по­баивались. Горжусь тем, что мне, рядовой доярке, вы­далось быть современницей и даже землячкой Шоло­хова.
– Ушли мы, Варвара, от темы, с которой начинали беседу, – изменил тон разговора Лунев, – а напрасно.
– Согласна, – охотно поддержала собеседника жен­щина, – ведь я не успела рассказать о том, как нас, женщин, депутатками делали. Какая приглянется сек­ретарю райкома, он ее в партию принимал либо балло­тировал в депутаты.
– Как баллотировал? – спросил Лунев.
– В прямом и переносном слове. А избирателю оста­валось получить бюллетень и опустить в урну. Не за ум, а за красоту гарантировалось депутатское удосто­верение.
– И все-таки выборы проходили под девизом всена­родного праздника, – возразил Варваре Лунев, – а со­временными демократами они опошлены склоками и неслыханными скандалами. Из-за незнакомого канди­дата народ обратили в зверя, друг другу готов перере­зать горло, будто от победы одного над другим что-то изменится.
– А какого черта возмущаться, когда кандидатов от Компартии сняли с предвыборной гонки?! – Спросила Варвара.
– Кандидат от КПРФ составлял достойную конкуренцию Чубу, и в случае его победы эконо­мика области была бы сориентирована на интересы рядового труженика, а Чуб испугался. Не отправдывая деятельность «команды Чуба», где не всё ла­дилось с российскими законами, Варвара в отзыве кан­дидата от коммунистической партии обвинила ком­мунистов: – приученные к припискам в советский период, – убежденно говорила она, – с постыдной привычкой не смогли расстаться даже теперь. Сбору подписей и хождению по квартирам избирателей предпочли сдачу подписных листов четырехлетней давности, в которых подписантами оказывались мертвые. Своими действиями доверенные лица не только подвели кандидата, но и выставили его на всенародное посмешище.
– Сборщики подписей совершили ошибку, – согла­сился Лу-
нев, – зачем из этого делать спектакль, ведь народ бедствует. Ты на свою пенсию не в состоянии купить новые чирики, а голосовала за Чуба.
– Голосовала, – откровенно призналась Варвара, – потому, что опасаюсь возврата прошлого. Чуб не наде­лал много мокра;, но разворошил гнойник и устраняет зловонье.
– А воровство, а беспредел, не его порождение? – воскликнул Лунев.
– И воровство, и беспредел чиновников отвратитель­ны, – согласилась Варвара, – но названные пороки – изобретение прошлого, и останутся в нас до конца на­шей жизни. Ты дояркам платил сорок рублей. А нам, кроме хлеба, надо было обуться, одеться, да мало ли какие расходы можно припомнить, на которые нужны были деньги! Вот и приворовывали мы, приворовывали средней руки начальники, приворовывал ты. А те, что помоложе да поизворотливей, с лисьей повадкой, про­тиснулись в демократические кабинеты, со слюной на губах виноватят прошлое и постыдно воруют.
Лунев знал о приписках, знал о несунах – распространенном явлении, но затронутая собеседницей тема его не интересовала. В эти минуты ему не терпелось заговорить о своей жизни и жизни Варвары, чтоб по­пытаться соединить их в единое целое. Еще в бытность работы директором совхоза она ему нравилась и он предлагал ей любовную связь, но получал достойный отказ. Отпор незамужней женщины его оскорблял и он временно утрачивал к ней интерес, хотя не мирил­ся с тем, что рядовая доярка отказывала директору. «Ольга, – думал он, – имела то, о чем не мечтала пере­довая доярка, а это прошло, как молодой месяц». Те­перь, не защищенный льготами, он стоял перед жен­щиной, пытался заговорить о совместной жизни, но решительности ему не хватало. Наконец, голосом роб­кого паренька, впервые встретившегося с девчонкой, заговорил:
– О создании полноценной семьи я давно собирался сказать, но как-то не получалось, – его голос дрожал, губы подергивались, а лицо покрывалось красными пят­нами.
На его волнение Варвара обратила внимание, и, улыб­нувшись, порекомендовала этот разговор продолжить с супругой.
– Советчиков и без тебя много, – на замечание жен­щины отозвался Лунев, – а у меня сил не хватает жить в этом зловоньи.
– Вспомни как за подобное Веру стыдил, как угро­жал Воло-
ву, – заметила ему Варвара, – а сам поступа­ешь хуже.
– Москвичёва лезла в чужую семью, – оправдывался Лунев, – а мы с Зоей давно разошлись.
– Поступок Веры не украсил ее, – заметила Варва­ра, – но они живут в разных квартирах. Ты при живой супруге в дом собирался Ольгу ввести, а она отказа­лась, и теперь меня умоляешь.
– Проболталась, сука! – злобно выругался Лунев. На посмешище вывела за то, что позволял ей, живым и мертвым, тянуть из совхоза.
– Знаю, чего и сколько крали! – с негодованием отозвалась женщина. – Потому и страна развалилась, что живым и мертвым общественное добро растаскива­лось.
– Не придирайся по пустякам, – попросил ее собе­седник, – в нашем возрасте не такое можно сказать. Лучше соглашалась бы заходить в мой дом на правах полноправной хозяйки. Хватит ютиться в полуразва­лившейся хибаре с протекаемой кровлей.
– Тронута заботой бывшего директора, – прервала его Варвара, – чуть-чуть слезу во мне не выдавил, а потом вспомнила, как в бытность директорской рабо­ты ко мне относился, и от сентиментальности следа не осталось.
– Не желаешь ко мне, – добивался внимания жен­щины собеседник, – к себе позволяй заходить на ча­сок. Нам есть о чем поговорить. Да мало ли что...
– Погутарить, безусловно, найдется о чем, согласи­лась Варвара, – а по части «мало ли что...», наверное, припоздали.
– А ты позови! – настойчиво добивался Лунев. – И убедишься в моих способностях.
– Не хвались, Яша! Не хвались, сокол бескрылый! – воскликнула женщина, – у тебя пузо ниже мотни свиса­ет, с такой фигурой совестливый казак к жене сты­дился бы приближаться, а ты любовницу вознамерил­ся ублажать. Прошло твое время, соколик, и никогда не вернется.
– Теперь прошло, – с негодованием отозвался Лу­нев, – а когда твоя фотография на «Доске почета» ви­села, вольно со мной не разговаривала.
– Лучше себя бы на доску вывешивал, – прервала его женщина, – а мне квартиру бы дал.
– Попомни, Варя, коммунисты возвратятся к влас­ти. Какую потом задишканишь песню?
– Дурак думой богатеет, – захохотала женщина, – скончалась твоя партия, Яша, и больше никогда не воскреснет.
– Почему?
– Много страданий она принесла народу, – подчер­кнула Варвара, – так много, что всё забыть невозмож­но.
– Беда партии в том, что в свои ряды принимала двурушни-ков, – посетовал Лунев, – быть бы ей у влас­ти и ныне без откровенных предателей.
– Партию разлагали вы приписками, лицемерием, воровст-вом, – возразила ему женщина, – народ видел вашу разгульную жизнь, и не поддержал гэкачепистов.
– Придет наше время, Варвара, все равно придет, – уверял собеседницу мужчина, настанет конец дерьмократам, разворовавшим Россию.
– Куда конь с копытом, туда рак с клешней! – пре­зрительно выразилась Варвара. – Ушло твое время, на­всегда ушло и больше не возвратится. Зараз руководи­тели в моде грамотные, какие в записке не делают по сорок-на-дцать ошибок. А тебе, с партийным дипло­мом, осталось думками наслаждаться.
Оставшись при своих мнениях, недоговорившие со­беседники зашли в магазин, купили по батону нечер­ствого хлеба, одновременно вышли во двор и, не по­прощавшись, пошли в противоположные стороны.
С покупкой Лунев возвратился домой , где соци­альная работница Скороходова заботливо обмывала Зою. Придерживая в руке шестисотграммовый батон необ­ходимого человеку продукта, Лунев начал всматривать­ся в работу молодой женщины, которая без признаков брезгливости руками прикасалась к истощенному телу и тихо с больной разговаривала. На обнаженное тело супруги Лунев смотрел так, будто видел не жену, с кем прожиты многие годы, а случайную нищенку, не­понятно как оказавшуюся в его доме. Взгляд хозяина смутил молодую женщину и она его попросила уда­литься.
– Я ее всякую видел, – в ответ на просьбу социаль­ной работницы ответил Лунев.
– Это было давно. Так давно, – повторила Зоя, – что я привыкла тебя стесняться.
Завершив купание, молодая женщина перенесла Зою на чистую постель и укрыла пледом с отглажен­ным пододеяльником. Зоя ощутила себя легко, небо­лезненно, и от приятного состояния закрыла глаза.
До утра супруг к ней не подходил, а когда пришло время подавать судно, обнаружил бездыханное тело. Он выбежал из дома и начал созывать соседей. Его услышала Мефодьевна. Опираясь на два костыля, ста­рушка прихромала к калитке и остановилась.
– Зоя умерла, – дрожащим голосом доложил ей муж­чина.
– Этого ждать следовало, – на сообщение Лунева отреагировала Мефодьевна, – попрошу зятя, чтоб уста­новил причину ее кончины.
– Не то в смерти меня подозреваешь? – возмутился Лунев.
– А кого подозревать, если при живой супруге ты в дом зазывал другую женщину.
– Выжила из ума старая ведьма! – набросился на старушку Лунев. – Вон от моего двора! И чтоб духу твоего не было!
– И ты не новый! – отступаясь от калитки, в ответ на оскорбление Лунева отозвалась Мефодьевна. – Зараз разбужу зятя, он наведет справки.
Появление Аникина Лунев воспринял с облегчени­ем. Кому-кому, а ему доказывать своею непричастность к смерти супруги не надо. Но надежда не оправдалась. Не проспавшись после ночной попойки, участковый заподозрил в смерти супруги Лунева и попытался при­ступить к допросу.
– Не то вы с тещей сговорились молоть чепуху, – на подозрение Аникина отозвался Лунев, – зачем мне ее убивать?
– Когда тебе выгодно, ты и святым прикинешься, – на возмущение Лунева отозвался блюститель порядка.
Лунев испугался. Он вспомнил судьбу Назарова Геннадия, пострадавшего ни за что, и боялся повторения ее на себе. Но судебно-медицинская экспертиза подо­зрения о насильственной смерти сняла и он вздохнул с облегчением.
ГЛАВА 25
Из поколения в поколение семья Зубаря Покров вос­принимала главным семейным праздником. Традицию предков, как великую ценность, хранил глава семей­ства, даже в годы советской власти, когда религиоз­ные обычаи запрещались, а праздником праздников считалось седьмое ноября, он в глубоком подполье вы­игрывал брагу, наполнял ею кастрюлю, на дно уста­навливал треногу, укреплял на нее широкую миску, все это с помощью таза и глины герметично укупори­вал, при испарении браги пар соприкасался с дном таза, в котором периодически менялась вода, превра­щался в капельки влаги, которые под своим весом опа­дали в миску. Нехитрым приспособлением к очеред­ному празднику Зубарь приготовил четверть дурнопахнущей жидкости крепостью не выше сорока градусов, укупорил сердцевиной кукурузного качана, надежно приметил и поставил во святой угол, недоступный для постороннего глаза. Уверенный, что его похоронки уча­стковый не обнаружит, он со спокойной душой обра­тился к решению рыбной проблемы, без чего, как и без самогона, праздник не считался праздником. При советской власти обзавестись рыбой труда не составля­ло, а когда пруд оказался в частной собственности, лов­ля затруднилась. Зубарь выследил, когда охранник уез­жал на обед, рыболовную снасть, состоящую из ячей­кообразного полотна диаметром четыре метра, обтянутую шнуром с металлическим грузом по пери­метру, уложил в мешок и с кумом Иваном пошли к пруду. В лесопосадке дождались, когда охранник сел на коня и поскакал в хутор, подошли к воде, достали снасть и закинули в воду. Под воздей­ствием грузиков снасть, захватывая рыбу, опустилась на дно. Рыбакам при помощи шнура оставалось стянуть сетку в мешкообразное состояние, вытащить на берег, собрать рыбу и уйти, но в это время увидели возвращавшегося всадника. Они шнур бросили в воду, Зубарь проворно вскочил в мешок, а куму порекомен­довал нести его в хутор.
– Стой, ворюга! – со значительного расстояния зак­ричал охранник. – Высыпай рыбу, – подъехав, прика­зал он.
– Какую рыбу? – опуская на землю мешок, из кото­рого виднелась голова Зубаря, отозвался Иван. – Не хочет, сукин сын, чубайскую капитализму строить и решил утопиться, а я вытащил из воды и несу новому главе поселения, чтоб заставил строить новую жизню.
– Прости, товарищ, – извиняющимся тоном отозвал­ся охранник, – а мне передали будто вы рыбу крадете.
– Мы этой рыбой при советской власти оскомину на зубах набили, – сказал Зубарь, и с открытым ртом по­казал охраннику сумасшедшую гримасу, на которую охранник глянул брезгливо и поскакал к пруду.
– Смышленный ты, – ободряющими словами к Зубарю обратился подельник, – я не смог бы охранника обмануть.
– Сорок-на-дцать годов партия учила друг друга накалывать, хитрить и обманывать. Кто больше украл, у того хлеб на столе, а кто направдок жил, от голода пух, – на слова собеседника пространно отреагировал Зубарь. – Жили по принципу: не обманешь, не прожи­вешь.
Когда скрылся всадник, Зубарь вылез из мешка, потер зудевшую ногу и по наторенной стежке зашагал в направлении хутора.
– Ксеня Назарова, – нарушил молчание Зубарь, – на имя Горюнова письмо присылала, в котором проси­ла взять ее на постоянное проживание. Горюнов не от­ветил.
– Не припомню ее, – слукавил собеседник.
– С тех пор, когда за мешок азатков Лунев спрова­дил ее в студеные края, а там схлопотала дополнитель­ный срок, о Ксении многие позабыли, но тебе она род­ней доводилась, – напомнил Зубарь.
– К воровству и там пристрастилась?! – то ли с воп­росом, то ли с утверждением, к Зубарю обратился кум Иван.
– Теперь освободилась и проживает в водокачальной будке.
– Родня Ксеня мне, – что называется, десятая вода на киселе, так что ютить ее в своем доме убийцу не собираюсь – на озабоченность Зубаря отреагировал со­беседник. – К тому же насос включить-выключить боль­шого труда не надо, деньги какие ни какие государ­ство платит, а у нас работы нет.
– О твоей скупости, куманек, я давиш наслышан, – напомнил Зубарь, – но что человеческий облик из-за этого теряешь, признаюсь, не знал. Я сам попрошу главу поселения сделать ей вызов. Не найдется бедола­ге в твоем доме места, размещу в своем флигельке. В тесноте – не в обиде. Проживем как-нибудь.
За разговором собеседники в свой куток возврати­лись и, не попрощавшись, разошлись по своим домам.
В комнате Зубарь посмотрел в угол, а убедившись, что самогон на месте, лег на кровать, обутые ноги по­ставив на никелированную грядушку. Обеспокоенный неудавшейся рыбалкой, пролежал до вечера и только потом разделся, но до утра не уснул. Впервые предсто­яло отмечать годовой праздник без щербы. За неудачу изысканно ругал демократов, позволивших группе ино­городних хохлов завладеть казачьим водоемом и хозяиновать им по своему усмотрению, где испокон веков прадеды, отцы, и сами они, беспрепятственно рыбали­ли и Покров отмечали с наваристой щербой.
На рассвете с этими мыслями поднялся, вышел во двор, осмотрел хозяйство и, решив без рыбы отмечать праздник, пошел за старшим сыном. Николай жил через дорогу. Сын увидел отца и вышел ему навстречу. Поздоровавшись, Зубарь порекомендовал бросать рабо­ту и идти в родительский дом на семейный завтрак.
– Отрок сослался на невыходную одежду, но под влиянием страха, как бы отец не передумал, поставил вилы и вслед за ним вошел в дом. Поздоровался с ма­терью, младшими братьями и уселся за стол. Зубарь достал самогон, посмотрел мету. Не обнаружив нару­шений, раскупорил ее и попросил Николая наполнить стаканы. Мать услужливо поставила яичницу, но Зу­барь, не поблагодарив жену, начал провозглашать тост. Он еще не высказал последнюю фразу, когда в комна­ту без стука вошел кум Иван. Нежеланный гость по­здоровался и, придерживая в руке большую цигарку, у двери присел на корточки. Присаживаясь в стороне от обеденного стола, он хозяину давал понять, что дым­ка его не интересует, а пришел по неотложному делу, о чем расскажет после семейного завтрака. Зубарь знал его как любителя дармовщины. Договорил тост и, не приглашая к столу, выпил сам и приказал выпить сыну. Закусили. Но разговор не получался. Решили повто­рить, а кум, глубоко затягиваясь самосадом, выходить из комнаты не собирался. Непрофессиональная коме­дия Зубарю надоела, и он приказал сыну наполнить оба стакана. И вновь они молча выпили. Очередной рюмкой хозяин надеялся устыдить любителя дармов­щины и вынудить его уйти. Но кум достал из кармана кисет, свернул другую цигарку, прикурил и, испус­кая большую порцию табачного дыма на средину ком­наты, неотрывно смотрел на стол, накрытый самого­ном и жаренной на сале яичницей. Убежденный, что испробованными методами кума устыдить не удастся, Зубарь подал третий стакан и порекомендовал Нико­лаю наполнить все.
– Я не за выпивкой пришел, – попытался оправ­даться нежданный гость, – а повидаться с дорогим кре­стником.
– Чего к себе не пригласил, если он тебе так дорог? – спросил Зубарь.
– Собирался, но время не указано, – солгал люби­тель дармовой рюмки.
– Я тоже об этом подумал, – отозвался хозяин, – а когда убедился, что без рюмки ты не уйдешь, прика­зал сыну налить.
– Не хотел счинаться, – протягивая за стаканом сво­бодную от цигарки руку, солгал нежданный гость, – а знаю, что ты все равно заставишь, не буду отказывать­ся.
– От тебя, кум, никакой молитвой не избавишься, потому и налил.
– Но побудем живы и Богу милы, а людям, как рогатым чертям, не угодишь! – гость высказал излюб­ленный тост, не дожидаясь команды хозяина, одним глотком содержимое стакана выпил и неумытой рукой из общей миски прихватил солидный ломоть яични­цы.
После первой рюмки и сытной закуски он счел себя званым гостем. Вначале придвинул к столу свобод­ный стул, предварительно приподнявшись с корточек на ноги, присел на него и, испуская носом и одновре­менно ртом, поток табачного дыма, обратился к хозяи­ну:
– Ты, куманек, навряд догадался, зачем я к тебе припожаловал?
– На дурнину выпить и яичницей закусить, – не раздумывая, ответил Зубарь.
– А вот и не угадал, – возразил хозяину гость, – пришел я родного крестника с годовым праздником поздравить, ить Николай мне не только сыном кресто­вым доводится, а самым близким соседом, как тут сдер­жатся и не зайти в дом кума? Этот секрет я только тебе, куманек, открываю, потому что ты законным ку­мом доводишься.
– Постой, постой! – вступил в диалог хозяин. – По ком ты мне кумом доводишься?
– Гость повернулся сначала в одну, затем в другую сторону, и, остановив взгляд на взрослом сыне хозяи­на дома, неуверенно ответил:
– По Николаю, конечно, больше никого в комнате нет.
– Не угадал, – возразил собеседнику хозяин, – Ни­колай родился при советской власти, когда крестить запрещалось. Роднились мы с тобой по Андрею, како­му имя в честь Первозванного нарекали, а Николай к нашему кумовству не причастен. Плесни, сынок, мне и себе, а кум нехай вспоминает по ком кумом доводит­ся.
– Сыночка заставляешь плеснуть, – отозвался самонавязанный гость, – а он уже сладко похрапывает.
– Тогда ты плесни, – с натугой выговаривая каждое слово, гостю порекомендовал хозяин, – выпьем за то, чтоб снова покумиться и не забывать крестника.
– Староваты, – из другой комнаты отозвалась хозяй­ка.
– Я староват? – возмутился Зубарь, – да я и не на такое способен.
– На другое, возможно, способен, – согласилась жена, – а на это припоздал.
– Правильно рассуждаешь, кум, – поддержал хозяи­на гость, – меня возьмешь кумом, а Варвару кумой.
– Варю?! Никогда в жизни, – решительно воспроти­вился Зубарь, – она, стерва, родного дитя отобьет. Не­навижу ее до того, что когда корова у ней сдохла, я порадовался.
– Родня мы с тобой, кум, большая родня, потому как и я чужому несчастью радуюсь. Когда горел сено­вал Горюнова, радость одолевала такая, что хотелось пламя в дом подпустить. От его пожара мне никакого прибытка, а все равно приятно. Что это мы про поли­тику да про политику разговариваем? – восторженно отозвался гость. – Давай посошок, и пойдем на празд­ник урожая, на лугу теперь весь хутор собрался.
Кумовья оставили недопитую дымку, вышли во двор и в обнимку, как пат с паташонком, пошли на всехуторской праздник. К началу опоздали, но доклад ди­ректора еще продолжался. Местные и районные на­чальники, подобно тырчкам, стояли на примитивной сцене, сооруженной из кузовов грузовых автомобилей, и, то ли к докладу, то ли ко всему происходящему, проявляли тупое безразличие.
– Бег нового времени, – запоздалые участники ми­тинга слушали продолжение доклада Волова, – ощути­ли от руководителей до рядовых механизаторов. Каж­дым работником проявлялось хозяйское отношение к своим обязанностям. Конечно, – читал заготовленный текст докладчик, – дорога к новому берегу неторная. На пути еще немало преград, но мы выбирали пра­вильный курс и не ошиблись. Выиграна очередная битва за хлеб, теперь предстоит нелегкое сражение за про­дукцию... – сделал паузу оратор, и, повременив мгно­вение, уточнил: – За животноводческую продукцию.
– С кем он собрался воевать? – полупьяным голо­сом спросил у кума Ивана Зубарь. – Трактористы по­слушно работают, а других супротивников не видать.
– А черт его знает! – с безразличием отозвался сло­воохотливый собеседник.
Пока Волов говорил о хозяйственной деятельности запоздалым участникам митинга его речь казалась складной, а когда обратился к рынку, начал запинать­ся. Слова произносил неправильно, потерял былую уве­ренность и стало казаться, что он не знает о чем гово­рить дальше.
– Жестокий был Петр, – читал текст доклада Во­лов, – но за великую пользу России, сделанную им, мы ему благодарны. Мы не строили корабли, не рас­ширяли границы, но, подобно царю-реформатору, со­здаем основу новой формы хозяйствования. В отличие от советской распределительной системы, теперь ме­ханизатор не пропивает семена, не вырабатывает мяг­кую пахоту, а борется за высокий урожай.
– С кем борется? – спросил Зубарь, – и в ожидании ответа притаился.
Но докладчик то ли не понял вопрос, то ли не знал на него ответ. Продолжил монотонное чтение:
– Ступень за ступенью из долговой пропасти мы поднимали хозяйство и наши усилия не пропали. При меньшем количестве техники сократились: сроки сева, уборки урожая, и, как следствие этого, весомее стал каждый гектар пашни. Допускали ли мы ошибки? До­пускали, так как неслыханные преобразования произ­водили без учебников, путем проб и ошибок. За ошиб­ки я не оправдываюсь, не прошу снисхождения, но хочу быть понятым.
Выступление завершилось. Негромко зааплодиро­вали в первом ряду, где стояли служащие. А механи­заторы, о ком только что говорил докладчик, проявили холодное безразличие. Не поддержанный основной мас­сой участников митинга под жи­денькие аплодисменты, оратор отошел от микрофона.
Слово предоставляется районной администрации – господину Харину. Его внешний облик со­ответствовал редкой фамилии. Это спровоцировало вол­ну незлобного хохота, продолжавшегося до тех пор, пока на огромный живот он подтягивал приспущен­ные брюки. Харин еще разбирался со своим туалетом, но Волов обратил внимание, что его, ниже среднего, рост не соответствовал уровню микрофона, и чтобы го­товившегося к выступлению оратора не поставить в не­ловкое положение, возвратился на место, с которого только что отошел, услужливо склонил микрофон, и с чувством исполненного долга уступил Харину. В ожи­дании чего-то необъяснимого установилась тишина.
– Господа, – после длительной паузы к участникам митинга, будто в насмешку, не свойственно для слуха рабочего человека, обратился Харин, – вступая на тро­пу новых экономических отношений, мы не сомнева­лись, что в процессе работы возникнут объективные сложности, но в то же время верили, что вне зависимо­сти от желания человека они будут отрегулированы рынком. Ныне с удовлетворением подтверждаю, наши предположения оправдались. Неслыханный урожай хлеба вы получили в текущем году и распорядились им по своему усмотрению, а не сдадите его в закрома родины, о существовании которых не знали не только руководители района, но даже и области. Отныне вы, господа, полноправные хозяева продукции и вольны распоряжаться ею по своему усмотрению.
– С твоей колокольни нашу жизнь рынок здорово регулиру-
ет, – завозрожал оратору Зубарь, – а с нашей плохо. Вырастили мы с кумом Иваном по кабану, и для обзаведения топливом начали приценяться. Пере­купщики норовили даром забрать, других покупате­лей нет, и мы мясо порешили сами продать. Подгото­вили справки, наняли транспорт и повезли в город. За въезд на рынок с нас потребовали плату. Мы отдали по передней ноге, и только потом нас пропустили. На рынке за место отдали по второй ноге, за весы по тре­тьей. С остатком развернули торговлю. Наша цена уст­роила горожан, и мгновенно создалась очередь. Тут по­дошли парни неславянского вида и на ломаном русском языке приказали повысить цену. Мы не подчинились. Они из распылителя обрызгали мясо и оно завоняло дохлиной. Покупатели ушли. Мы обратились к мили­ционеру, который нас обвинил в том, что не выполни­ли приказ базаркома. В этом рынке у крестьянина два рынка: либо продавать мясо базаркому неславянского происхождения за копейки, либо терять всё и сразу.
– Куда смотрит милиция? – кто-то из толпы обра­тился к Харину.
– Милиция защищает хозяев рынка, – ответил Зу­барь, и, пользуясь замешательством Харина, дополнил: – Помимо милиции в области имеется законная власть, но и она не большая сторонница рядового крестьяни­на.
– При советской власти не открывали рта на секретаря райкома, – отозвался Волов, – а теперь почувство­вали свободу и добрались до губернатора.
– Господа, – собравшись с мыслями, к участникам затянувшегося спора обратился Харин, – свалившаяся на социалистического человека свобода раздула его. Он, подобно накаченной воздухом лягушке не в состоянии двинуться дальше.
Из далекого детства Зубарь помнил, как надутая через соломину жаба ногами скользила по воде, но ка­кие бы не предпринимала усилия, двинуться с места не могла. Мальчишки, накачавшие земноводную тварь воздухом, весело хохотали. Зачем Харин привел это сравнение, Зубарь не понимал и обратился к нему. Оратор будто ждал этот вопрос и незамедлительно при­ступил к ответу:
– Вы ищете виновников нерешенных проблем в Москве, в области и даже в районе, но не смотрите вовнутрь себя. Освобожденный от диктата, Лунев со­кратил и поголовье, и посевные площади. Тур сокра­щения продолжался один за другим и производство пришло к нулю. А к этому времени директор совхоза «Шумимский» распознал хитросплетения рынка и пе­реориентировал организацию труда для работы в но­вых условиях. Луневу сдержать бы гордыню и обра­титься к молодому Каширину за советом, но природ­ное высокомерие не позволило принизиться перед молодым человеком, и совхоз подошел к банкротству.
Выступление на повышенном тоне спровоцировало першение в горле и оратор потянулся к воде. А пока употреблял жидкость, заминкой воспользовался пен­сионер Кузнецов.
– Каширин – еврей! – во всю мощь своего баса зая­вил он. – Русак в чубайсовской бестолковщине не раз­берется.
– Во-первых, Каширин русский, – разубеждал Куз­нецова Харин, – мы с ним в институте учились и друг о друге знаем всё. Во-вторых, унизительная точка зре­ния о русских меня удивляет. Повторяю: Каширин русский, и, как работать в условиях рынка, разбирал­ся отлично.
– Не верю, – возразил оратору Кузнецов, – в жидов­ском рынке не разобраться русаку.
– Дошли до ручки, – возмутился Харин, – если Лу­нев пьянствовал, на составные части делил крупней­шие хозяйства, а Каширин неутомимым трудом сохра­нял и преумножал совхоз, стало быть, Лунев русак, а Каширин жид, которого надо гнать в Израиль?
– Не один Лунев пьянствовал, – отстаивал свое мне­ние Кузнецов, – а хозяйства все распались.
– Опять подвели Каширина, – вступил в диалог Ха­рин, – повторяю, Каширин применялся к условиям рынка, а Лунев приспособлен исполнять приказы свы­ше и на этом выстраивал трудовые отношения. Каши­рин отвергал приказы, получал взыскания, настаивал на своем. Он не возил на мощном «Кировце» две фля­ги молока на сепаратный пункт, а на одной лошади­ной силе. Низкий Зубарь стоял рядом с высоким ку­мом Иваном, не приемля похвалу в адрес незнакомого Каширина, и полупьяным голосом обратился к Харину:
– Сдается, господин Харин, что ты перехваливаешь Каширина, а с ним и новую власть. Ежели современ­ные порядки хороши, то какого черта месяцами не выплачивали жалованье?
– Мы живем при таком строе, – с неудовлетворени­ем заговорил Харин, – когда зарплату приходится за­рабатывать, а не выпрашивать, как практиковалось при старом режиме. Вырастил пшеничку – получи, про­бездельничал – пеняй на себя.
– Я турбуюсь не о трактористах, а об учителе, – уточнил Зубарь, – он каждого дня в полную силу рабо­тает, а жалованье ему почему-то задерживают.
– Мы распрощались с государством-собесом, когда чиновник в Москве решал, кому, в каком хуторе, сколь­ко платить, – уклонился от ответа на вопрос пожилого мужчины оратор, – и возвратились к мироустройству, в котором нет равенства. Кто преуспевает, тот лучше живет, а лодырь по-прежнему требует всевозможные льготы.
– Прошла зима, настало лето – спасибо партии за это! Примерно так ты, товарищ Харин, рассуждал при советской власти, и, к месту и не к месту, восхвалял партию во время выступлений на партийных собрани­ях, – заметил Зубарь, – а теперь, и к месту и не к месту, ругаешь ее. А при ней учитель число в число получал жалованье, и не азатсками, как приловчи­лись демократы, а деньгами.
– В День сельскохозяйственного работника, – де­монстративно отвернулся от Зубаря Харин и обратился к участникам митин-
га, – вы воодушевлены получен­ным урожаем, которым распорядитесь по своему ус­мотрению. А при советской власти зерно до последне­го килограмма партия выгребала в закрома Родины, о существовании которых мы не имели понятия, как и не знали, кто ими распоряжался. Надо признать, что не каждый гражданин волен в одинаковой мере вос­пользоваться преимуществами рыночной экономики, но нами заложен фундамент, опираясь на который наши внуки ощутят явные преимущества рынка.
Слушая Харина, Зубарь вспомнил призыв секрета­ря райкома партии: потерпеть с недостатком товаров народного потребления, и обещал обеспеченную жизнь каждой семье в коммунизме. Ему показалось, что Ха­рин свою речь, строчка в строчку, скопировал с выс­тупления партийного боса и к его словам потерял ин­терес. Начал переговариваться с кумом Иваном и не заметил, когда выступление Харина завершилось. За­аплодировал Волов. Его поддержали несколько чело­век из переднего ряда. Вскоре жидкие аплодисменты прекратились вовсе. Оскорбленный прохладным отно­шением участников торжественного митинга, высоко­поставленный оратор нахмурился, на выпуклый жи­вот подтянул приспущенные брюки и отошел от мик­рофона.
Освободившееся место занял Волов. Никаким сло­вом не обратившись к своим подчиненным, он от име­ни присутствующих за глубокое и содержательное вы­ступление поблагодарил оратора и импровизированную трибуну предоставил участникам художественной са­модеятельности.
К микрофону подошел директор дома культуры, присутствующих поздравил с Днем сельскохозяйствен­ного работника, пригласил самодеятельных артистов, и тут же зазвучала старинная казачья песня. Пели с таким воодушевлением, будто звучание воспроизводи­лось не голосом человека, а сошедшей с небес сверхъе­стественной силой.
Не получив вразумительный ответ на свой вопрос, Зубарь хлопнул по плечу кума Ивана, дружески под­мигнул ему и, сославшись на бесполезное времяпреп­ровождение, пригласил к своему столу. Неожиданное гостеприимство соседа того удивило, и он для прида­ния видимости скромности подумал отказаться. Но под влиянием страха, что Зубарь не повторит приглаше­ние, первоначальное решение изменил. Они уже подо­шли к калитке Зубаря, когда хозяин внезапно остано­вился и, обращаясь к куму Ивану, незастенчиво заго­ворил:
– Утром пили мое, куманек, а теперь не помешало б твою отпробывать.
– Кум называется, – в ответ на необъяснимый по­ступок Зубаря отозвался кум Иван, – а дурака такого сморозил, что в июльский зной о дорогу не разобьешь. Если б я знал, что ты так поступишь, я б на лугу остался, где организована коллективная пьянка.
– Пьянка, возможно, коллективная, но для рабочих совхо-
за, – уточнил Зубарь, вошел во двор и с обратной стороны закрыл калитку.
В этот день на луг выходили все жители хутора. Своим супругам появляться на празднике Волов кате­горически запретил. Принимая это решение, он обезопасивал себя от всехуторского посмешища, претерпе­вал которое ценой немалых усилий. Но старшая супруга строгого мужа не послушала. На праздник уро­жая она пришла в нарядном платье и своим подругам давала понять, кто она и какую роль играла в семье Волова. Несвойственное высокомерие проявляла не от строптивости. Этим качеством она не обладала. Управляли ею безысходность и огромное желание появиться на людях со своим мужем, о чем мечтала давно и безуспешно. О нарушении табу старшей женой узнала Вера и с намерением отомстить Волову уехала на пикник. Волов оставил праздничный стол на попе­чение главного агронома и стремительно бросился на поиск. Искать долго не пришлось, а разговор оказался сложный. Сославшись на неравноправное отношение, Вера заявила о разрыве и объявила себя свободной ка­зачкой.
– Будешь в масле купаться, пока принадлежишь мне, – пригрозил Волов, – а одним необдуманным по­ступком подтолкнешь себя к таким лишениям, кото­рые в страшном сне не привидятся.
– Вера не сомневалась, что под его давлением рай­онные власти сделают ее безработной, и тогда ожидала биржа труда с мизерным пособием, на которое про­жить невозможно. И все-таки главная причина ее по­датливости заключалась в безудержной любви к нему, которая с каждым годом крепчала. Волова Вера по-прежнему любила, но теперь видела в нем не доступ­ного в общении агронома, а вечно занятого директора, у которого для теплого слова нет времени даже в мину­ты интимных отношений. Ей же хотелось побывать в обществе сверстников, послушать и самой рассказать анекдот, но эти желания оставались за горизонтом жен­ских мечтаний.
ГЛАВА 26
Завершилась официальная часть митинга, посвящен­ного Дню сельскохозяйственного работника, прозвучал последний номер концерта. Ожидая особого распоря­жения директора, участники собрания сосредоточили взгляды на Волове, а он, будто не замечая волнения публики, убеждал Харина подойти к празднично на­крытому столу, чтоб с наполненным фужером в руке поздравить коллектив работников с годовым праздни­ком.
Незаслуженно униженный и оскорбленный Харин не простил обидчикам, и уж тем более не простит Волову того, что своим подчиненным позволил выстав­лять его на всенародное посмешище. Отвергнув при­глашение руководителя сельскохозяйственного пред­приятия, Харин прохладно попрощался, уселся в салон легкового автомобиля, с шумным прихлопом прикрыл дверку и приказал водителю выезжать на дорогу.
С надеждой в стороне от зорких взглядов многочис­ленной толпы вручить ему гостевой подарок Волов ре­шил сопроводить гостя до административной грани­цы, но он не остановился.
Пребывая в неуправляемом гневе, Харин вспоми­нал трагический случай, перечеркнувший к худшему всю его дальнейшую жизнь. Работал заместителем пред­седателя райисполкома, его карьера складывалась так, что через месяц-другой он должен бы занять кабинет второго секретаря райкома партии и курировать все сельскохозяйственное производство. Уже состоялось собеседование в областном комитете, получено согла­сие в других ведомствах, оставались формальности, и в один миг все рухнуло. Он уволен даже с той должнос­ти, на которой проработал три долгих года. Причиной несостоявшейся карьеры послужила
охота.
Коллективным выездам на утку, на зайца, на про­чую дичь Мутилин придавал повышенное внимание. Готовясь к охоте, первый секретарь руководствовался не корыстной целью, хотя от порции дичи никогда не отказывался. В первую очередь его интересовало засто­лье, когда развязывался язык. А он слушал, что гово­рят, и определял кому доверять и на кого полагаться. В тот злополучный день Мутилин, как сорвавшийся с надежной цепи пес, сам мотался по району и с анало­гичной скоростью заставлял бегать ближайших сорат­ников, с которыми собирался на охоту. Причиной из­лишних волнений являлась жалоба в комитет партий­ного контроля при ЦК КПСС, в которой были описаны злоупотребления и хищения государственных средств. Зная, чем завершится проверка, Мутилин лихорадоч­но искал слабые стороны у руководителя группы реви­зоров, и, наконец, его старания увенчались успехом. Установив, что для начальника отдела главный реви­зор хотел бы заполучить рога лося, Мутилин на много­численные крючки начал подвешивать привлекатель­ную наживку. Из мыслимых и немыслимых запасни­ков извлекались деликатесы, глядя на которые трудно устоять человеку. А когда убедился, что руководитель группы ревизоров клюнул, Мутилин, используя дозво­ленные и недозволенные методы, начал готовиться к несанкционированной охоте. Он понимал, что на от­стрел лесного красавца лицензию не получить, а пото­му число и время коллективного выезда так засекре­тил, что точную дату знали только близкие к нему люди, среди которых значились Харин и заведующий общим отделом районного комитета партии, через гла­за и руки которого проходили секретные документы, дорогостоящие подарки и угощения.
Не член бюро, и даже не член исполкома, Казьмин на коллективный выезд кандидатов подбирал не по опыту стрельбы и не по знанию повадок зверя, а по личной преданности и по умению держать язык за зу­бами. Принималась во внимание и партийная принад­лежность, так как в случае излишней разговорчивости с коммуниста можно строже спросить.
Завершалась вторая половина дня, до выезда на охоту оставались считанные часы. И только теперь в содру­жестве с охотоведом Казьмин собрал охотников, озада­чил их, а достигнув полнейшего взаимопонимания, от­пустил до утра.
В накуренном кабинете охотовед остался один. Ка­кое-то время он бесцельно ходил от рабочего стола к двери и обратно, а когда смерклось, сдвинул оконную штору, открыл сейф, достал бутылку армянского ко­ньяка, наполнил им двухсотграммовый стакан, на од­ном вдохе выпил, из холодильника извлек обильно по­крытый зернистой икрой бутерброд и начал закусы­вать. Всасываясь организмом, коньяк вызвал сонливость и он прилег на диван.
За час до назначенного Казьминым времени нача­ли приходить охотники. Электрический свет в кабине­те не загорался, и потому в дверь не стучали. От суто­локи и чрезмерного гомона охотовед проснулся, оце­нил обстановку и вышел к охотникам. Готовые к отъезду автомобили, среди которых был грузовик, стояли в очередном порядке. По его команде охотники заняли обусловленные места и при неярком свете подфарников выехали. На окраине станицы колонна остановилась. Через пять-семь минут ожидания подъехал Мутилин, и уже по его команде двинулись дальше. Чрезмерная осторожность соблюдалась до выезда из населенного пункта. За пределами станицы включили дальний свет и при ярком освещении фар поехали, не соблюдая осторожность. Перед предпола­гаемым местом отстрела остановились и, соблюдая ос­торожность, к лесному массиву дошли пешком. С одного края из опытных стрелков оставили немного­численную засаду, а основная группа рассредоточилась на расстоянии видимости друг друга, и пошла наго­нять зверя. Уверенные, что между ними не пролетит и птица, тишину не соблюдали, даже пошумливали. И вдруг, как по заказу обреченного лося, начал опус­каться туман. Видимость на глазах ухудшилась и стала нулевой. Идти не имело смысла. Переговариваясь друг с другом, охотники стояли пока туман не начал рассе­иваться. С проявлением видимости до десяти-пятнадцати метров пошли вперед. Продвигались метр за метром. На поляне под обширной кроной большого дерева увидели морду лося. Туман не позволял определить контуры тела животного, но непрерывно помахивающую голову с большими рогами, ради кото­рых они приехали в лес, усматривали многие. И все же. непрерывное помахивание мордой охотников насто­раживало. Летом, когда беспокоил овод, было бы понятно, а что вынуждало махать сохатого осенью, не догадывались. Появилось желание выстрелить. Но рас­стояние между ними и зверем было таким, что убить затруднительно. А раненный зверь непредсказуемый. Опасаясь спугнуть сохатого, решили подползти, а при­близиться доверили молодому, но опытному стрелку Харину. Преодолев не более тридцати метров, Харин поднялся на ноги и стремительно побежал к лосю. За­таившиеся охотники еще не поняли, что происходит, когда моложавый крепыш замахнулся прикладом и по предполагаемой морде крепко ударил. Не осознав, что произошло, мужчина от острой боли обезумевшим го­лосом крикнул, резонанс человеческого голоса донесся до слуха основной группы охотников и они начали подходить к Харину: перепуганная криком полового партнера женщина с его плеч интуитивно сбросила ноги и, сдавливая ими корчившееся от боли тело мужчины, не понимала, что произошло. А тем временем на сношавшуюся пару, изливая поток нецензурной брани, Харин замахнулся прикладом снова, и в этот миг соединился со взглядом обнаженного ниже пояса мужчины, и в перепуганном лице узнал председателя райисполкома. Неожиданная встреча со своим шефом заставила попридержать изливание гнева на человека, в которого собрался выстрелить, но в последний момент не нажал на курок, но сила инерции оказалась такой, что очередной раз приклад соединился с обнаженным телом начальника. Решив, что избиение продолжится дальше, шеф поднялся на ноги и судорожно стал натягивать брюки, оставаясь в горизонтальном положении. Женщина старательно укрывала лицо краем ковровой дорожки, на которой лежала сама, а интимные части тела оставляла открытыми. Не управляя собой, Харин опустил ружье, повернулся в обратную сторону и, подобно уставшему путнику, медленно пошел туда,  откуда только что полз по-пластунски. Он еще не соединился с охотниками, когда вспомнил об оставленном оружии, и, будто за ним погнались, побежал на то место, с которого уходил шагом. Глядя на бегущего человека, влюбленная пара решила, что Харин возвращался бить, оставила ковровую дорожку и расторопно побежали к автомашине. Харин поднял ружье, как дорогую ценность, прижал к своему телу и с низко опущенной головой зашагал в прежнем направлении.
Дожидаясь несостоявшегося стрелка, наблюдавшие за трагикомедией охотники на глаза председателю рай­исполкома не показались. Не совершив не единого выстрела, они без трофея подошли к автомобилям, воз­вратились домой. Но никто не позлорадствовал, не выс­казал мерзкое слово. Повышенную терпимость прояв­лял и Харин, но сплетня тихой сапой расползлась по району. Не зная других очевидцев, шеф решил, что молва вышла из уст своего заместителя, и до выхода на пенсию не давал ему престижную должность.
ГЛАВА 27
Вспоминая коллективную охоту, стоившую ему карьеры и многих лет унижений, Харин смотрел на следовавший автомобиль директора сельскохозяйственного предприятия, но не только не останавливался, а наделяя подчиненного дорожной пылью, в которой Волов с трудом просматривал дорогу, ощущал удовлетворение и одновременно давая понять: как с участием вышепоставленного начальника следует готовить и проводить собрание.
Волов знал о высокомерии Харина и все-таки надеялся, что на нейтральной территории администрации он остановится, примет подарок, для отвода глаз поблагодарит, сошлется на чрезвычайную занятость, попрощается и поедет дальше. С такой уверенностью за автомобилем Харина Волов, вдыхая дорожную пыль, поднятую колесами переднего автомобиля, гнался до территориальной границы. Но Харин поехал дальше. Проехав пару сотен метров по чужой территории, Волов остановился. В полукилометре от границы остановился и Харин. Волов решил, что наконец-таки фортуна к нему повернулась лицом. На больших оборотах двигателя он поехал к Харину. Когда оставалось преодолеть несколько десятков метров, и Волов мысленно приготовился вручать ценный подарок, Харин поехал дальше. Понимая, что вышестоящий чиновник мстит за публичное оскорбление на собрании, Волов заглушил двигатель и сквозь оседающую пыль смотрел на удалявшийся автомобиль Харина, пока он не скрылся из вида.
Подавленный произошедшим, Волов сел в салон автомобиля, запустил двигатель, развернулся и с гостевым подарком поехал обратно, но ехал не к трудовому коллективу, с нетерпением ожидавшего шефа, а за Верой, самовольно уединившейся отмечать день сельскохозяйственного работника, к которому не имела прямого отношения. Место пикника он знал и подъехал к нему безошибочно. В нескольких метрах от импровизированного стола остановился. За столом, в компании незнакомых ему людей, сидела Вера. Он подошел к ней и голосом, не обещавшим ничего хорошего, потребовал немедленно садиться в салон автомобиля. Мгновенно установилась тишина. Никто не понимал, что происходит, но все смотрели на Веру. Она поднялась и, не останавливаясь, с Воловым медленно подошла к автомобилю. Шла такой замученной походкой, что наблюдающим за нею людям, с которыми она только что веселилась, показалось, что идет на вечную муку, которой нет и не будет конца. В салоне заняла пассажирское место и не поинтересовавшись, куда он ее повезет, склонила голову. Преодолев большую часть проселочной дороги, Вера поняла, что едет к ее дому, из которого она как из тюрьмы уезжала со своими коллегами. Возвращаться в неодушевленные стены, где большую часть суток проводила в тоскливом одиночестве, она не хотела. Ее глаза закрылись плотной пеленой влаги. Она не боя­лась физической расправы, но не знала, чем завершится ее необдуманный жест. В дороге попыталась загово­рить с ним, а Волов молчал. Невдалеке от ее дома он нажал на тормозную педаль, раздался скрежет накла­док, силой инерции автомобиль продвинулся на не­сколько метров вперед и остановился. Вера надеялась поговорить с ним, но он открыл правую дверку, и вы­садил женщину, с повышенным усилием прихлопнул дверку и из отечественной конструкции выжимая все лошадиные силы, по проселочной дороге помчался на большой скорости. Впереди луг, на котором продолжа­лось массовое гулянье сельскохозяйственных работни­ков. Общаться с хмельной компанией ему не хотелось, но и проезжать мимо было рискованно. Решив не ос­ложнять отношения, он повернул направо и в трех мет­рах от шумного застолья остановился. Механизаторы преподнесли ему водку с хлебными крошками на дне стакана. От угощения директор отказался.
– Гребуешь пить с работягами, – раздался упрек в его адрес, – забыл, когда без работы слонялся по хуто­ру и заигрывал с нами.
Постепенно разговор на повышенном тоне перешел в грань взаимных упреков. Перед ним ставились слож­ные вопросы, касающиеся строительства дома и низ­кой оплаты труда. Выслушивание упреков ему надо­ело и он попытался уехать. Рабочие окружили автомо­биль и продолжили высказывать требования. –
Насточертело в штопаных брюках ходить, в то вре­мя когда за наши деньги своим любовницам ты двор­цы обустраиваешь! – кричали рабочие.
Волов напомнил об их обещании работать бесплатно и пригрозил уволить зачинщика бунта. Это заявление явилось куском горючего материала, брошенного в тле­ющий костер. Они решили перебраться в контору, со­звать собрание и выбрать нового директора. Волов вос­пользовался замешательством нетрезвой компании, включил передачу, на больших оборотах двигателя выехал на дорогу и на огромной скорости поехал без ка­кой-либо цели. Он давил на акселератор, гудел двига­тель, автомобиль покачивался на ухабах и стремитель­но мчался в неопределенном направлении. В эти ми­нуты он убегал и от трудового коллектива, и от обеих жен, которые в ответ на материальные излишества пре­поднесли ему урок моральных страданий. Еще вчера от младшей супруги в добром расположении духа воз­вращался к старшей, и не думал, что всего через сутки на повышенной скорости будет мчаться не зная куда, когда и где остановится. Уже вторая половина ночи. Его осилила смертельная усталость, а он безудержно гнал машину. Незадокументированный график, когда первую половину ночи проводил у младшей супруги, затем возвращался к старшей, сегодня дал осечку. Ус­талость все больше одолевала его, и, наконец, пришло осознание, что оставаться за рулем больше не может. Он возвратился в хутор, под калиткой остановился. Вера не спала. Он зашел в комнату, озлобленность не про­ходила. Она попыталась заговорить, дать грамотные советы по примирению с трактористами, со старшей супругой и с нею тоже, но он не захотел слушать.
– Я от банкротства их спас, – наконец, отозвался Волов, – а они вместо благодарности за копейки угро­жают.
– Во-первых, – отозвалась Вера, – дом не копееч­ный. А во-вторых, строится не своему работнику.
– И ты разделяешь ихнее требование! – возмутился мужчина.
– Я себя поставила на их место, – на упрек мужа отозвалась Вера, – и пришла к выводу, что поступала бы так же.
Не достигнув понимания в трудовом коллективе, а теперь и в семье, он утром поехал в администрацию, зашел в кабинет заместителя главы района по эконо­мике и присел с другой стороны ее рабочего стола. Он надеялся на помощь и держался так же свободно, как в прошлые времена, когда отношения между ними носили интимный характер. Сближение между ними произошло не вдруг и не сразу. В начале его трудовой деятельности на посту директора они складывались неровно и носили подчеркнуто официальный харак­тер. А чем чаще виделись, тем заметнее проявлялось сближение, переросшее во взаимную любовь. Начав­шуюся близость они долго скрывали, но рано или по­здно тайное становится явным. Ее беременность яви­лась поводом для порождения всевозможных слухов. Сотрудники имя будущего отца ребенка открыто не называли, но виновником поздней ее беременности исподволь считали Волова. Муж Ткачевой распростра­няемым слухам не верил, отцом ребенка считал себя, а, жену оберегал от излишних волнений, ощущая себя на седьмом небе. Жену на про­верку привез в родильное отделение. Дежурила по боль­нице Москвичева Вера и пребывая под влиянием неуправ­ляемого гнева, врач хотела сделать все от себя зависящее, чтобы брат по крови ее сыновей не появился на свет. Под предлогом неполноценного плода Вера убеждала беременную женщину ради сохранения собственной жизни прервать беременность. Немолодая родительни­ца доверилась коварству женщины и на прерывание бе­ременности дала согласие, о чем немедленно рассказа­ла мужу. Ткачев не поверил врачу и потребовал для дальнейшего обследования передать жену другому док­тору. После дополнительного обследования роженицы, подготовка к прерыванию беременности прекратилась, а с Москвичевой начал работать следователь прокуратуры. Роды были тяжелые, роженица потеря­ла много крови, ее жизнь спасли многочисленные до­норы. Это поспособствовало Вере избавиться от возбуж­дения уголовного дела, но сохранение жизни рожени­цы следователю позволило на имя главного врача больницы дать предписание о некомпетентности врача Москвичевой, на основании которого она уволена. Рас­правившись с кровной обидчицей, Ткачев ощущал себя счастливым отцом и не предполагал, какие страдания ему преподнесет рождение сына. Шли годы, чем боль­ше подрастал мальчик, тем заметнее запохаживался на Волова. Коллеги по работе вначале заглазно, а по­том в лицо, над отцом стали подшучивать. Умышлен­ные подначки глава разваливающегося семейства пе­реживал тяжело, а горе топил в хмельном угаре. Сис­тематическое заливание позора спиртными напитками мужчину обратило в ничтожество. Утратив человечес­кий облик, он, до бесчувствия пьяный, лег под забо­ром и не проснулся. После похорон мужа Ткачева при­вязанность к Волову утратила навсегда, а свою любовь отдавала ребенку. Биологический отец пытался подой­ти к сыну, но мама предотвратила его желание и по­требовала это больше не делать. В бывшем любовнике она разглядела маскировавшегося в овечью шкуру вол­ка хищного, хитрого и беспощадного. Теперь с ним не только разговаривать, даже видеть его не могла. Убе­дившись, что помощь от бывшей любовницы не полу­чит, Волов поднялся со стула и, не попрощавшись, вы­шел из кабинета. Его положение осложнялось еще и тем, что с новым замглавы района не был знаком, а даль­нейшее хождение по кабинетам начальников было бес­смысленно. Он возвратился домой и о своем провале рассказал Вере и, не рассчитывая на помощь, заду­мался о предстоящем разговоре с трудовым коллекти­вом. Вера уже не работала, но контакты с медицин-
с­ким персоналом районной больницы поддерживала. Личную просьбу принять своего мужа она передала главному врачу и не ошиблась. Доктор не только со­гласился побеседовать с ним, но и его просьбу передать замглавы района. После предварительного согласова­ния в кабинет высшего чиновника от медицины Волов зашел в поношенной одежде и с уставшим видом. В шаге от двери остановился, тихо поздоровался и, одно­временно обеими руками придерживая головной убор, угоднический взгляд сосредоточил на докторе. Излиш­ним притворством он спровоцировал недоверие к себе, но обещание бывшей коллеги помочь ее супругу вы­нуждало продолжать встречу. Доктор недоброжелатель­ным прищуром окинул посетителя и порекомендовал приблизиться к столу. Волов подошел, но, не занимая места на предложенном стуле, навязчиво огласил суть проблемы, ради которой занятого специалиста оторвал от исполнения неотложных дел. Хозяин кабинета слу­шал его неохотно, но данное обещание женщине ре­шил все-таки выполнить. В самовольном отвлечении средств на строительство дома Волов не признался вра­чу, зато о необходимости предоставления квартир ра­ботникам бюджетной сферы говорил долго и убежден­но, чем душу врача наполнил бальзамом радости и выз­вал доверие. Волов чувствовал, как недосказанностью растрогал своего собеседника, а чтоб не упустить пре­доставленную возможность самореабилитации, расска­за о конфликте с трудовым коллективом из-за строи­тельства этого дома. Доктор задумался. Они смотрели друг другу в лицо, понимали, кто от кого чего добива­ется, но молчали. – Замглавы района, – наконец, заговорил доктор, – стро­ительство квартир работникам бюджетной сферы одоб­рит, и кто бы по этому вопросу к нему не обращался с жалобами, они останутся без последствий.
– Вы говорите уверенно, будто с ним успели посове­щаться.
– Вы что не верите? – повысил голос хозяин непро­сторного кабинета. – Тогда не стоило ко мне обращать­ся.
– Простите, если что-то не так сказал, – извинился перед чиновником изворотливый посетитель, и бесце­ремонно испросил разрешения сдать на его имя трид­цать тонн продовольственной пшеницы.
– Я воспитан советской системой, – на наглое пред­ложение директора хозяйства отозвался доктор, – ког­да за каждый шаг не требовалось вознаграждение.
– Мы все воспитаны прошлой системой, – отстаивал свою точку зрения Волов, – но о своем желудке помнили тогда и не забываем теперь. Не хотите заниматься продукцией, давайте я продам ее и из рук в руки от­дам деньги.
– Если хотите попасть на прием замглавы района, – к своему посетителю обратился хозяин кабинета, – пре­кратите навязывание краденой пшеницы.
Волов потерял дар речи. Ему стоило немалых уси­лий взять себя в руки, чтоб извиниться и на доброже­лательной ноте с доктором попрощаться.
Предварительное согласование происходило недолго. Вскоре Волов зашел в кабинет замглавы района. Словно по известной ему системе общения с вышестоящими начальниками, в шаге от двери остановился, робко по­здоровался, и в ожидании указаний принял страдаль­ческий облик лица. Хозяин недоверчиво посмотрел на посетителя, но поздоровался и порекомендовал присесть на гостевой стул. Будто подкрадываясь к зазевавшей­ся мышке, Волов с кошачьей осторожностью подошел к указанному стулу, присел на самый его краешек и взгляд сосредоточил на высокопоставленном чиновни­ке. Уничижительными действиями он показывал пре­данность хозяину кабинета и готовность жертвовать ему всё, что он пожелает в эту минуту. Замглавы района имел представление о своем посетителе, но не думал в лице директора предприятия увидеть ничтожество, готовое во имя достижения поставленной цели на такую ни­зость. И все же, по просьбе доктора, решил его выслу­шать и в строительстве квартиры оказать поддержку. На конкретный вопрос Волов подробно озвучил возникшие разногласия с трудовым коллекти­вом, преднамеренно скрыв от него расходование обо­ротных средств на эти цели. Из уст главного врача руководитель был наслышан о своем собеседнике, но не настолько, чтоб иметь полное представление. Его желание строить жилье работникам бюджетной сферы он одобрил, и пообещал всяческую поддержку. Волов вздохнул с облегчением, но не прощался. Теперь его не пугали ни жалоба на высочайшее имя, ни приостановка отделки дома, ни созыв отчетно выборного со­брания. Однако личная поддержка не могла приостановить забастовку, к которой механиза­торы непременно прибегнут, если вознаграждение за труд будет затягиваться. По мнению хозяина кабине­та, проблемы, с которыми обращался загадочный посе­титель, устранены, а он стоял и уходить не собирался.
– Вы о чем-то еще хотите спросить? – со своим воп­росом к собеседнику обратился чиновник.
– На частные поездки в город, – уничижительно отозвался Волов, – вы обременены непредвиденными расходами, для невелирования их я бы мог на ваше имя отправить на элеватор сорок тонн продовольствен­ной пшеницы.
Хозяин кабинета понимал, куда клонит притворявшийся нищим посетитель, и решил подзаловить его на слове.
– За пшеницу спасибо, но сдайте ее не на мое имя, а в районный продовольственный фонд. Надеюсь вы понимаете, что ваш благородный поступок поможет в течение полугода сдерживать цену готовой продукции на прежнем уровне.
Подобный оборот дела Волов не ждал. Сорок тонн пшеницы уйдет не за понюх табаку ради того, чтобы пенсионеры, о которых он и не собирался думать, по­купали дешевле хлеб. Но обратной дороги не было, и он вынужденно решил на элеватор отправить зерно.
С двойственными чувствами он возвратился в ху­тор, на стоянке заглушил двигатель, вышел из салона, и лицом к лицу встретился с Прокудиной Варварой. В другой день он с опущенной головой прошел бы мимо и не поздоровался, но сегодня хотел знать, какое ре­шение приняли рабочие. В большинстве причин конф­ликта с ними он заручился поддержкой главы района, и мог бы к требованию не прислушиваться, но угроза забастовки существует, а ее предотвращение в интере­сах директора. От авторитетной женщины он надеялся получить ответ о планах рабочих, чтоб придать им неофициальный характер. Волов задержал женщину, веж­ливо поздоровался и заговорил доброжелательно. Вни­мание директора Варвару тронуло, она заслушалась, и как не смущаться, когда перед ней стоял доброжела­тельный начальник с озабоченным взглядом.
– Не волнуйся, – желая немолодую женщину скло­нить к доверительному разговору, обратился к ней Во­лов.
– Я и не волнуюсь, – извергая соцветие неясных красок на морщинистом лице, отозвалась Варвара.
– Вот и здорово, – воодушевил ее директор, – я лишь попрошу тебя рассказать, о чем говорили на рабочем собрании.
«Распознала причину повышенного интереса к себе, – подумала Варвара, – а я по простоте душевной перед ним таяла».
– К разговору трактористов я не прислушивалась, – слукавила женщина, – и на роль доносчицы я не спо­собна.
Тут же сослалась на занятость и пошла прежней дорогой.
Вечерело. Плотные тучи ускоряли наступление су­мерек. Низкие облака, казалось, вот-вот заденут вер­шины могучих тополей и потянут их в безбрежную даль стылой земли. Под кожаную куртку Волова про­никал озноб. Тело подрагивало. Пронизывающий ве­тер провоцировал желание войти в дом, привалиться на мягкий диван и при свете настольной лампы с газе­той в руках забыться от многосложной проблемы. А Волов не двигался с места, на котором в полном одино­честве его оставила женщина. Работая агрономом он без особых усилий находил ответы на многие вопросы, а главное, преодолевал противоречия с рабочими. Он уважал механизаторов, они уважали его. Соглашаясь возглавить хозяйство, не сомневался, что отношения с подчиненными будут прежние, но строительство всего одного дома спровоцировало клубок противоречий. А в советское время Лунев строил десятки квартир, распределял их нужным людям, и они молчали. Теперь всего из-за одного дома подняли визг, который без гла­вы района приглушить не удавалось.
Он возвратился к автомобилю, сел на водительское место, запустил двигатель, выехал на дорогу и помчал­ся к Вере. По его внешнему виду она определила вол­нение, но промолчала. А когда дети уснули и для раз­говора создались условия, спросила о причине нервного возбуждения. До мельчайших подробностей он о своем путешествии рассказал ей и приготовился слушать одоб­рение собственных планов.
– Хорошо, что у главы администрации нашел пони­мание, – заговорила Вера, – а кроме этого, понимание восстанови с трудовым коллективом.
– Как, если по строительству дома они открыли глот­ки и закрывать не собираются? – спросил у нее Волов. – А при Луневе строились десятки, и они молчали.
– Теперь механизаторы получают вознаграждение не за норму выработки условных гектаров, как в про­шлые времена, а от количества и качества произведен­ной продукции, – убежденно заговорила Вера. Тогда трактористу, как бы ни старался, больше определен­ной правительством суммы директор платить не имел права. Был ли резон механизатору конфликтовать с руководителем и в лице его наживать недоброжелате­ля? Рабочий приворовывал всё, что попадалось под руку, и молчал. Молчал и директор. Покрывая друг друга молчанием руководитель с подчиненным под целост­ность государства подкладывали объемную мину, ко­торая беззвучным взрывом сделала то, что мы сегодня имеем. Ныне система оплаты перевернута с головы на ноги. Механизатор довольствуется не гектарами мяг­кой пахаты, а урожаем, и не терпит, когда руководи­тель у него приворовывает.
– До меня они не получали и ржавой копейки, – возразил собеседник, – но помалкивали.
– Получали, – согласилась Вера, – но и работали спустя рукава. А ныне вкалывают по двенадцать часов в сутки, и не хотят, чтобы за ихние деньги строили дом врачу.
– Ты лечишь их детей, – возразил Волов.
– Лечила, – поправила Вера, – но не только ихних, а почему-то они обязаны строить квартиру.
– Я их вытащил из болота, и вправе пользоваться льготой.
– Ты вправе увеличить себе зарплату, – решительно отстаивает свою точку зрения Вера, – поскольку воз­росли урожайность и валовый намолот.
– За повышение зарплаты, – зло усмехнулся Волов, – меня вовсе не поймут эти рабы.
– А за воровство пшеницы, поймут?
Волов задумался. Он не видел надежного пути при­мирения с трудовым коллективом, но по-прежнему не соглашался с супругой. Наконец, пришел к выводу, что затянувшийся разговор бессмысленный, в полови­не двенадцатого ночи уехал. Впервые Вера его не про­водила. Она не вышла во двор, но ждала его возвраще­ния. Проходили минуты ожидания, а автомобиль уез­жал все дальше и, наконец, гул мотора перестал прослушиваться.
Старшая супруга приготовила ужин. Волов сослал­ся на усталость, лег на диван и молча пролежал оста­ток ночи.
Утром попытался без завтрака уйти на работу.
– Если с ней (так она именовала младшую его жену) чертей не поделил, то на мне не срывай зло, – высказа­лась хозяйка.
Недопитый кофе он отодвинул от края стола, вы­шел из дому и поехал в контору.
Рабочие его появление встретили без восторга. Вре­мя уже не раннее, но никто не приступал к работе.
– Зачинщиков несанкционированной забастовки уволю, – пригрозил механизаторам директор.
В ответ на его угрозу они вручили ему требование о созыве отчетно-выборного собрания. Волов понимал, что, имея надежную поддержку в лице главы района, они не достигнут желаемого, но авторитет его пошатнется.
– До меня вы не получали зарплату, – попытался он их усовестить.
– Не получали, – согласился Вяликов, – но и не работали. А теперь в зной и в стужу горбим, а за ка­торжный труд не имеем возможности купить детворе школьные принадлежности.
– Сегодня перекупщики за пшеницу платят гроши, а весной получим нормальные деньги. Почему не подождать? – ответил им Волов.
– Советская власть призывала терпеть до коммуниз­ма, ты до весны, а жрать надо сегодня, – отреагировал Вяликов.
Волов не отозвался, молчали рабочие. Положение напоминало принцип натягивания струны, готовой в любую минуту лопнуть на несоединимые части.
– При окончании забастовки я согласен выдать вам натуральную оплату, – пошел на попятную директор.
Вольная трактовка рабочих не устраивала. Они по­требовали под каждой фамилией поставить количество зерна, и выдавать сегодня. Волов согласился и дал ко­манду на составление ведомости. Согласился директор и на контроль рабочих за реализацией продукции.
Не прибегая к посредникам, Волов договорился о продаже пшеницы нижегородской птицефабрике на полтора рубля дороже местной цены, но на совете тру­дового коллектива продажную цену уменьшил на треть. Однако рублевое превышение цены рабочих воодуше­вило, и они, забыв прошлые обиды, восхитились на­ходчивостью директора. Даже когда из командировки он возвратился на новом автомобиле, поверили, что за бесперебойную поставку пшеницы ее ему подарили. А верили до той поры, пока не узнали о покупке кварти­ры в престижном районе областного центра. И опять он выкрутился.
– Квартира снята на период учебы сына, – солгал он, – а ложь подкрепил фиктивным документом, заве­ренным печатью.
ГЛАВА 28
Шестого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года Реввоенсовет Южного фронта политическое деление Области Войска Донского, как не отвечающее коммуни­стической идеологии, упразднил. Верхне-Донской округ назван отчасти Вешенским районом, станицы волостями, а хутора селами. Переименованием политической структуры борьба Льва Троцкого с казаками не завер­шилась. По примеру татаро-монгольских завоевателей большевики казаков обложили данью. Каждой семье в фонд Красной армии надлежало сдать лошадь с упря­жью, продовольствие в расширенном ассортименте, одежду и обувь. Малоимущим предписывали четыре дня в неделю работать в семьях красных командиров. Мужчинам заготавливать дрова, сено, убирать лошадей, топить баню. Женщинам готовить пищу, подавать на стол, мыть полы, стирать одежду, ухаживать за грудными детьми. Недовольных предавали военно-полевому суду и публично расстреливали. Расстреливали отказавшихся прислуживать коммунистам, за несданную продукцию и лошадей, за резкое слово, сказанное казаком в адрес истязателей. Расстрелы приняли массовый характер, но за убийство правители не несли никакую ответственность. Создавалось впечатление, что командующий состав Реввоенсовета во главе со Львом Троцким сознательно провоцировал казаков на ответные действия. Но если население большинства хуторов и станиц Верхнего Дона ограничивалось угрозами в адрес своих истязателей, то доведенные до отчаяния казаки хутора Шумилина оседлали коней, взяли в руки оружие и с удалью лихих всадников встали на защиту своих семей и поруганного казачества.
В ночь на одиннадцатое марта они перестреляли гарнизон истязателей, разделились на две неравнове­ликие команды и с намерением под­нять казаков выдвинулись в станицу Казанскую. Меньшая команда поскакала через степные хутора, а боль­шая направилась по окружной вниз, по течению реки Песковатки. О трагедии казаки свидовские, городищенские, других хуторов, расположенных по зас­неженным берегам немноговодной речки, знали не по­наслышке. Понимали, что без помощи Добровольческой белой армии красноармейцев не одолеть, жизни бесправ­ного раба предпочли героическую смерть. Как один, они седлали коней и присоединялись к восставшим щумилинцам. Пополнение шло в каждом хуторе, и в пять утра три сотни вооруженных казаков вышли на окраину станицы Казанской, где их ожидали две сот­ни степных казаков. Объединенными силами они на­пали на разрозненные отряды красноармейцев и, одер­жав молниеносную победу, повернули в станицу Мигулинскую. Уставшие, но уверенные в победе, в три часа пополудни они атаковали окопавшихся истязате­лей и победили. Пламя всенародного гнева полыхало двадцать один час. За это время были освобождены две станицы с прилегающими к ним хуторами. События разворачивались с такой скоростью, что на рассвете следующего дня отбили Вешенскую. Героической по­беде казаков над своими поработителями способствова­ло непрерывное вливание вооруженных всадников из различных хуторов Верхнедонья. Казаки станиц Ка­занской и Мигулинской, не имея общего командова­ния, разрозненными группами вступили в Вешенскую. Понимая, что без централизованного управления вос­стание обречено на скорое поражение, и казанцы и мигулинцы добровольно вошли под командование Кудинова Павла Назаровича, который разрозненные груп­пы подчинил себе, создал воинские подразделения и возглавил восстание. Защитники поруганного больше­виками казачества понимали, что без помощи извне коммунистов не победить, вступали в отряды освобо­дителей потому, что советская власть выбора им не оставила.
Восемьдесят восемь лет прошло со дня начала героического сражения за право жить на земле предков. Сменилось не одно поколение, но казаки Верхне-Донского округа помнят отважных шумилинцев. Один­надцатого марта на их родине они собираются ежегод­но и под звуки казачьего гимна воздают благодарность.
Не явилась исключением знаменательная дата этого года. С информацией о восстании выступил глава рай­она. Докладчик напомнил дату выступления, и нео­жиданно заговорил о предстоящих выборах депутатов Областного Законодательного Собрания. Речь высоко­поставленного чиновника вначале показалась нелогич­ной, так как трагедия народа с выборами депутатов, по мнению многих, не имела ничего общего. А когда оратор призвал казаков голосовать не за верхнедонского кандидата, а за вешенского, его замысел разгадался тотчас. С этой минуты они понимали, какую цель пре­следовал он, обустраивая двухэтажный дом в станице Вешенской и одновременно передавая одну за другой организации под управление соседнего района. Каза­ки понимали замысел главы района, но воспитанные советской системой послушно крикнули «любо!».
На следующий день, используя административный ресурс, глава района за своего кандидата развернул аги­тационную деятельность. Погодные условия не способ­ствовали пребыванию под открытым небом, и, по устному приказу Волова, на курительном пятачке вблизи адми­нистративного здания собрались рабочие. Ожидая кан­дидата в депутаты, они делились последними новостя­ми, незамысловатыми байками, сальными анекдотами.
Приближалась середина марта, а зима не сдавала свои позиции. Кратковременная оттепель сменялась ут­ренними заморозками, которые, хоть не опускались ниже десятиградусной шкалы, но вызывали озноб. Под ногами беспорядочно прохаживавшихся механизаторов похрустывал затвердевший снег, а под утепленные телогрейки к телу пробирался холод. Из дымоходной трубы административного здания в небо поднималась струя каменно-угольного дыма, на неопределенной высоте дым соединялся с потоком холодного воздуха, растворялся.
Восточный небосклон освободился от тучевых наслоений, показались лучи ярко-оранжевого солнца, и, будто по велению волшебной палочки, высветилось Задонье. Создавалось впечатление, что оно сокрыто оранжевой пленкой, через которую просматривался лес. Диск холодного солнца оторвался от горизонта и, не поднимаясь высоко от земли, пошел по касательной. По мере продвижения солнце обретало естественные оттенки, и не вооруженным светозащитной пленкой глазам на нее стало невозможно смотреть. Любители крепкого слова взгляды от загадочного явления приро­ды оторвали и, переступая с одной ноги на другую, стали переговариваться. До начала рабочего времени оставались считанные минуты, но объявленного Воловым кандидата в депутаты нет, и никто не вносил ясность о причине его задержки. К курительному пяточку подошла Прокудина Варвара. Страстная любительница посудачить в мужской компании, женщина, не ручкаясь, как поступали мужчины, громко поздоровалась, и, сама того не желая, вынудила завсегдатаев на себя обратить внимание.
– Собрала документы? – спросил у нее Павло При­бытков.
– Им бы гадам на том свете так справки собирать довелось! – с мужским упорством на вопрос молодого человека отозвалась Варвара. – Больше года мальчишка проживает со мной, а они то одну, то другую требуют справки, и конца не предвидится. Его маманя таска­лась с подростками, пьянствовала, мальчишка голодал и никто не беспокоился. Я накормила, одела, обу­ла, а чиновники устраивают одну проверку за другой, будто им больше нечем заняться. На днях забирали его, а он вырвался и ко мне прибежал. Они потребова­ли заручиться письменным согласием родителей.
– Мать утонула, отца ученой собакой не распознать, – заметил Прибытков, – у кого согласия спрашивать?
– И я толковала об этом, – подтвердила Варвара, – а они уперлись, как баран на новые вороты, и, хоть лопни, без подтверждения не дают документы на усы­новление.
– Создается впечатление, что во власть попадают либо дураки, либо полуумные, – возмутился Прибыт­ков, – его маманя за самогон половыми играми занима­лась едва ли не со всем хутором, а они выискивают отца.
– Глядите, глядите! – привлек внимание собеседни­ков казак Вяликов. – За рябой сукой устремилась шайка разномастных кобелей. Разберись, какой из них оставит след. Аналогичную жизнь и утопленница вела, а вы батяню ищете.
Разговор об усыновлении мальчика еще не закон­чили, когда радио просигналило восемь раз. Не дож­давшись кандидата в депутаты, механизаторы без на­поминаний заведующего мастерской пошли на свои рабочие места, запустили двигатели тракторов, при­ступили к ремонту прицепного инвентаря, а кое-кто уже выехал за пределы хозяйственного двора. Рабочее время не коснулось пенсионеров да бессистемно бега­ющую в поисках выхода из огороженного двора соба­чью свадьбу. Поводырем псиной шайки по-прежнему являлась рябая сука. Вокруг нее группировались стре­мящиеся опередить друг друга рослые кобели. На уда­лении держался маленький песик, он понимал, что удача ему не светила, и все-таки, раздражая рослых, перебегал с места на место. Наконец, взобрался на курганчик и жалобно завыл. На протяжный вой лилипута виновница беспорядочного гона, увлекая за собой стаю кобелей, побежала к кургану. Приближение шайки рослых собак ему не сулило приятных мгновений, он удалился на безопасное место и завыл более жалобно. На повторный зов кобелишки сучка остановилась, под­няла голову, посмотрела в его сторону, но побежала к забору и через проломленный лаз с собачьей компани­ей скрылась из виду.
– Как жить с такими чиновниками? – с нелегким вопросом к Зубарю обратился Прибытков. – Не иначе, умышленно разоряют Россию.
– От окаянной братии не в восторге и я, – признался Зубарь, – но лучше взять негде. Сколько их поменя­лось, а отдача прежняя. Обогащаются все, как один, а о России не думают.
– За что провинилась Россия, чем не угодила Господу Богу? – озабоченный вопрос перед постоянным собеседником поставил мужчина.
– Меняй, не меняй глав администраций, – рассуж­дает вслух Зубарь, – результат остается прежним, пока не будет контроля над каждым чиновником. Пока сам себе подотчетен, он будет обогащаться, кого бы мы не избрали.
– В этом беда наша, – поддержал собеседника При­бытков, – народ страдает от бесконечных справок, а они придумывают их, и заботятся о наживе. Контроль нужен, как воздух, но без закона его не применишь, а закон делают они. Получается замкнутый круг.
– Нам с тобой ответ не найти, – согласился Зубарь.
– Перестройку наоборот затевать надо, – намекнул Прибытков.
– При советской власти тоже не всё устраивало, – возразил немолодой человек, – вспомни, как семенную пшеницу из сеялок крали, а норму сева снижали до опасных пределов.
– Крали оттого, – уточнял Прибытков, – что какой бы урожай не получил совхоз, партия забирала всё до последнего килограмма. Несуразностей через ноздри хватало, но порядок все-таки был. А теперь жалование копеечное, гробовые забрали, цены растут. Хуже бы сделать, да некуда. Так что перестройка нужна, как воздух.
– Возможно, чего-то недопонимаем? – спросил Зу­барь.
– Недопонимать мог один человек, ну пять, ну де­сять, но не весь же народ, – возразил Прибытков, – а мы миримся с издевательством и помалкиваем. Варва­ра пожаловалась, а мы даже не почувствовали.
– Не припекло, потому и помалкиваем, – уточнил Зубарь, – а достанут до печенок, всколыхнется народ.
– Припекает, – возразил Прибытков, – еще как при­пекает. А мы, по приказу Волова собрались слушать, а проголосуем за того, кто нужен главе района. Но покойный учитель говорил, что собака хозяина обере­гает, пока он кормит ее.
– Ты куда клонишь? – спросил Зубарь.
– К тому и клоню, что за плохое отношение народ от партии отвернулся, и она рассыпалась, как прогнив­шее дерево. Такое произойдет с демократией.
– Народ на курительной площадке собирается, – заметил Прибытков, – пойдем, пока без нас не начали собрание.
– Что за шум, а драки нет? – подступаясь к группе механиков, обратился Зубарь и хрипловато-простужен­ным голосом навязчиво поздоровался.
– Зараз не до шутков, – на обращение любителя рез­кого слова отозвался степенный Иван Соломатин, – по­любуйся на бывалошную «Доску почета», на какой кан­дидат в депутаты зазывает за себя голосовать, а от встре­чи с нами наотрез отказался.
Подслеповатый Зубарь подошел к обезображенной «Доске почета», на которой приклеена фотография кандидата, и, по стечению обстоятельств, громко чихнул, брызги загустевшей мокроты осели на облике кандидата. Казаки засмеялись, а виновник насторожился, сжал губы, и не понимал, что ему делать дальше.
– Чего дергаешь носом, как бугай над охочей коро­вой? – на странную реакцию Зубаря сдержанной не­цензурщиной отреагировал Бирючков. – Пока не уви­дел Волов, вытри сопли с портрета достойного челове­ка.
– Достойник улыбается нам, пока проголосуем, – отозвался Зубарь, – а потом к себе на пушечный выстрел казака не подпустит.
– Голосуй не голосуй, – поддержал Прибытков гово­руна, – пенсия не увеличится, цены будут расти, про­извол чиновников усилится.
– Митрич наступил на больную мозоль, – с горечью заговорил собеседник, – рядовому казаку, будь у него семь пядей во лбу, в депутаты не прорваться. Туда до­рога богатым, а богатый богатого защищает.
– Зачем богатому депутатское кресло? – спросил Вяликов. – Денег куры не клюют, чего ему не хватает?
– Воруют окаянные, – ответил Прибытков, – а ман­датом от тюрьмы спасаются.
– Да-а-а, – одновременно носом и ртом испуская струи табачного дыма, многозначительно улыбнулся Зубарь, – бывало, депутата выбирали из бедных, и ник­то не вымогал от него никакой платы.
– Эти времена ушли безвозвратно, – прервал собе­седников Вяликов, – и горевать по ним дюже не надо. Бывало, парторг красивую доярку выдвигал с задним прицелом, а нам, голосуй не голосуй, все равно прохо­дила, потому что другого в бюллетень не вписывали. Сидела депутатка на сессии и ждала, когда и за кого прикажут поднимать руку. Нынешние выборы пере­вернуты с головы на ноги, но прикомпонованы к деньгам, и потому протискивается богатый и отстаивает свои интересы. Словом, хрен редьки не слаще, а пото­му тридцатого марта проголосую за своего хуторца. Он хоть и сволочной, но наш, какому при встрече за брех­ню можно в лицо плюнуть. А ентот не приедет, и хар­кнуть в рожу вряд ли удастся.
По приказу Волова все работы приостановлены, и механизаторы затолпились на курительном пятачке. К ним в сопровождении директора подошла немолодая женщина приятной наружности, поздоровалась, пред­ставилась доверенным лицом кандидата в депутаты, назвала дату проведения выборов и приступила к раз­даче листов-наказов, на которых, помимо краткой ха­рактеристики кандидата, оставлена страница линован­ной бумаги для пространного наказа.
– Если семьдесят четыре тысячи избирателей Северного округа, – мысленно рассуждал Прибытков, – составят наказы, то за четыре года он прочитать их не успеет.
Понимая, что кандидат рассыпает приманку, на которую клюнут доверчивые избиратели, попытался сказать об этом народу, но пенсионера грубо прервал директор и предоставил слово доверенному лицу. За­вершив раздачу листов стандартной бумаги, женщина заговорила о трудовой деятельности кандидата, косну­лась его автобиографии, и неожиданно вспомнила о ге­роизме казаков в годы Отечественной войны, участни­ком которой был дедушка кандидата. Выстраивая план выступления, женщина надеялась придать большую значимость своему кандидату, и уж никак не рассчи­тывала вызвать повышенный интерес слушателей.
– О героической победе советского народа над гитлеровской Германией, – к доверительному лицу кан­дидата в депутаты обратился казак Пожидаев, – вряд ли кто осмелится не говорить с почтением. А почему победители живут хуже побежденных, узнать хотелось бы, как хотелось бы знать: в случае победы, что намерен делать депутат для устранения постыдной несправед­ливости? До вопроса Пожидаева из уст доверенного лица изливались грамотно-построенные предложения, и, ка­залось, ее ничем остановить невозможно. Неожидан­ный вопрос немолодого казака выбил из избранной ею колеи, и она замолчала.
– Посторонним, – осознанно напрягая голос, к Пожидаеву обратился Прищепко, – слово не давали.
– Я посторонний? – возмутился Пожидаев. – Ты, сукин сын, живешь в доме моих родителей, из которого последователи Троцкого мою беременную маму выш­вырнули и сослали в Воркуту, где я и родился.
– Дом советская власть капитально отремонтирова­ла, – похвалился Прищепко, – претендовать на него ты не имеешь права.
– Хоть на ремонт хисту хватило, – с горечью заметил Пожидаев, – на всё остальное глаза бы мои не гля­дели. Родился я в Воркуте, – повторил мужчина, – там работал в угольной шахте, но своей родиной считаю хутор Привольный, где упокоены многие поколения предков. А какими ветрами тебя занесло в наши края, одному товарищу Троцкому известно.
– Ты товарищ, – к Пожидаеву обратился Волов, – провоцируешь межнациональную рознь, а это пресле­дуется законом.
– Гусь свинье не товарищ, – на реплику директора отозвался казак Пожидаев, – безраздельное властвова­ние хохла над казаком ушло навсегда. Мы вправе выс­казывать иное мнение и для участия в выборах вно­сить своего кандидата. Надеюсь, мою точку зрения ка­заки поддержат, и сегодня кандидатом в депутаты выдвинут достойного казака, который бескомпромисс­но будет защищать интересы униженного казачества, – уверенный, что эту точку зрения казаки поддержат, Пожидаев поочередно начал смотреть в лица участни­ков импровизированного собрания, но при совпадении взглядов они стыдливо отворачивались! – Казаки! – к молчаливой публике обратился Пожидаев. – Не понимаете о чем я только что говорил!
– Понимают, всё понимают, – подсказал ему При­бытков, – но побаиваются. Мне, пенсионеру, проще сказать, что я о них думаю, и то опасаюсь. А работягу, как пить дать, без куска хлеба оставят. А у него дети. Такими нас воспитала советская власть, и от этого по­рока запросто не избавиться.
– Воду мутить в кристальном хранилище мы не по­зволим, – решительно заявил Прищепко, – оказались в волчьей стае, войте по-волчьи.
– Это мы в волчьей стае? – возмутился Пожидаев. – Мои предки в сорокнадцатом поколении в привольненской земле похоронены, и все казаками себя признавали.
– Напришивали красные тряпки, и думали народ на колени поставить. Не получилось, господа ряженые: – Отозвался Прищепко. – Не на алкоголиках хозяйство держится, а на тру­довом человеке. Пока есть время, выполняйте приказы директора, иначе все останетесь без работы.
Вступил в разговор Щеглов: Казаку пришивают статью, а хохол обозвал ряжеными, и с него ответственность скашивается, как с гуся вода.
– Коллеги, вашу озабоченность я понимаю, – отозвалась в разговор доверенное лицо кандидата в де­путаты, – но мы собрались не по этому поводу.
– Какие мы тебе коллеги? – возмутился Зубарь. – Залезла в дорогую шубу, и в родню навязывается.
– А как к вам теперь обращаться? – пристыженная женщина повернулась к немолодому мужчине. – Слово «товарищ» подзабыли, другое – не придумали, вот и произносим слова, кому какие заблагорассудится.
Объяснив причину неправомерного обращения со своими собеседниками, женщина заговорила о трудовой биографии кандидата, но интерес у слушателей не вызвала. Понимая, что дальнейшее собеседование бес­смысленно, она избирателей попросила проголосовать за своего кандидата, и попрощалась.
– Голосуй, не голосуй, – вслед уходящей женщине крикнул Зубарь, – пройдет нужный главе района.
– И правильно делает, – на реплику пожилого муж­чины отозвался Прищепко, – главе работать с депутатами, и надо, чтоб они его понимали и поддерживали.
– Лизун, – упрекнул его Зубарь, – бывшему главе поганые места вылизал до зеркального блеска, теперь вылизывать новому начинаешь.
– Благодари судьбу, – на реплику Зубаря отозвался Прищепко, – что полудурком рожденный, а то за длин­ный язык давно Воркуту обживал бы.
При активной поддержке казаков Первого Донского округа и походного атамана Литвинова, всерайонный круг состоялся и принял решение:
1) Рекомендовать губернатору Ростовской области председателя райсовета Мутилина освободить от занимаемой должности.
2) До внеочередных выборов исполнение обязанностей председателя возложить на Шатова.
Поддерживая требование округа, какими мотивами руководствовался губернатор, казаки не знали. Но после увольнения Мутилина, успокоились и возрождению казачества придали новый импульс. Для разработки текста Устава самоуправления, создали группу экспертов в составе:
1. Шатов;
2. Муконин;
3. Зорин;
4. Горюнов;
5. Леонтьев;
6. Щегольков;
7. Панькин.
Работа комиссии продолжалась три месяца. Каждый пункт проекта, Шатов согласовывал в прокуратуре, с депутатами районного собрания. Работа с документом близилась к завершению. Уже согласовали дату опубликования в газете и утверждение проекта на районном собрании депутатов. Советом руководил Шатов. Уверенность, что депутаты утвердят, проект была. Но на случай непредвиденных обстоятельств, разработали запасной вариант. От каждого хутора на всерайонное собрание избрали уполномоченных с правом утверждения устава.
Изучение проекта Устава депутатами подходило к концу, после чего документ мог быть принят, на основе которого вводилось бы самоуправление, но скоро сказка сказывается, да долго дело делается.
Удар по многомесячному труду комиссии нанесет, откуда его не ждали. Противостояние Ельцина с Верховным советом завершилось расстрелом народных избранников. После поражения законодательного органа, в России установилось единовластие. Областные, районные и местные советы распущены, а полнота управления передана назначенным главам администраций. Решением главы района упразднена комиссия, а проект Устава признан неконституционным.
Угождая вышестоящему начальнику, Киреев втирался в доверие, чтоб в команде управленцев быть своим человеком. Но бывшие партийные функционеры, непроверенных людей в свою команду не принимали. Они подыскали повод для освобождения от исполнения обязанностей главы района Киреева и назначили проверенного в делах Мутилина. В своих рядах аппарат не потерпел чужака. Для захвата государственной собственности, чиновники делали опору на доверенных сотрудников, с которыми проработаны годы и на кого в любой обстановке могли опереться. Чужака Киреева освободили от занимаемой должности, а управлять районом вновь назначили Мутилина, чтоб как во времена всевластия коммунистической партии, партийная номенклатура зубами хваталась за власть, а на руководящие посты расставляла проверенных партийцев, назвавшихся демократами. Хуторская казачья община оказалась под двойным гнетом. С одной стороны, казаки видели как команда Ельцина танками расстреливала Верховный Совет, а за спасавшимися депутатами, демократы гонялись, как борзые собаки за раненной жертвой. Эта трагедия, порождала мысль, что небольшой группе казаков с государственной машиной, управляемой преемниками коммунистических лидеров, расстрелявших рабочих города Новочеркасска, не сладить. А чтоб не повторить трагедию отцов и дедов от противостояния властям, отказались.
Скоропостижная смерть атамана Панькина вконец обезглавила казачье движение. После назначения главой района Мутилина, кончина юртового атамана явилась вторым ударом, выдержать который казаки не смогли.
Пользуясь замешательством в казачьих общинах, Мутилин на собеседование пригласил послушных людей. Несанкционированное казаками собрание объявил юртовым кругом, на котором атаманом юрта назначил Качалкина, обладающего способностью вылизывать нечистоплотные части тела начальникам.
С первых дней работы, атаман призывал казаков поддерживать политику Ельцина. Свои аргументы объяснял демократическими методами деятельности президента, якобы отвергнутые депутатами Верховного Совета России. В подавляющем большинстве казаки хутора Привольного поверили Качалкину и подали письменное прощение о вступлении в приписное казачество. Ни атаман, ни казаки не понимали, кто и куда их приписывает. Но от соблазна быть на государственной службе не устояли. Просьба Зорина: повременить со вступлением в непонятное общество, большинством казаков проигнорировано. В смутное время, когда бывшие работники совхоза не находили применения, устоять от обещанной атаманом оплачиваемой государственной службы, не смогли. Отрезвление пришло позже, когда из восьмидесяти шести членов Привольненской казачьей общины, в состав казачьей дружины были включены трое, а остальные вместо оплачиваемой работы, получили совет: самим о себе позаботиться.
Доверие у безработных казаков к Ельцину пошатнулось. А окончательно ушло, когда на ваучер, вместо обещанных Чубайсом двух автомобилей «Волга», получили кукиш. А уж когда инфляция уничтожила трудовые сбережения, гипноз демократов разрушился окончательно.
Для возвращения утраченного имиджа, новоявленная элита избрала метод подкупа. Ближайшему окружению раздала государственную собственность, одарила приличным жалованием, служебными автомобилями, личной охраной и неприкосновенностью.
Узаконенный захват в личную собственность фабрик, заводов, электростанций, пароходов и прочей общественной собственности, народу объясняли необходимостью слома станового хребта большевизму, скорейшему восстановлению демократии, порядка и справедливости.
Самоназначенные исполнители государственной власти понимали, что отмена выборов спровоцирует вненародный гнев с непредсказуемыми последствиями. Изобретение большевиков выборы без выбора народом отвергнуты. Они в бюллетень вписали двух и более кандидатов, но от избирательных комиссий потребовали считать голоса так, чтоб побеждал кандидат ихний. За непослушание увольняли с работы, но и на этом манипуляция с выборами не кончалась. На внеочередные выборы главы района в бюллетень для тайного голосования Мутилин с собой вписал дагестанца. Его расчет, что православные христиане за мусульманина не проголосуют, должен оправдаться. Затем при поддержке атамана округа, на килейном круге, Мутилин избран атаманом юрта, а в знак «благодарности» за сатанинское давление на возрождающее казачество наградил Мутилина медалью «За возрождение казачества». Более постыдного ляпа придумать нельзя, но ни атаман округа, ни Мутилин не устыдились.
С назначением Мутилина атаманом юрта в казачьи общины распространен хорошо апробированный метод КПСС: назначения делегатов на вышестоящий форум. Теперь Мутилин решает от какого хутора и кто примет участие в работе общевойскового круга.
Пользуясь беспрекословным подчинением преданных себе казаков, Мутилин с агитационной миссией в сельские администрации района послал агитаторов. В хутор Привольный, где по мнению кандидата в главы района Зорин нарушает спокойствие, Мутилин направил проверенного в делах и преданного себе Качалкина. Предупрежденные о важном мероприятии, на которое должен приехать Мутилин, избиратели собрались в доме культуры. С получасовой задержкой, к столу президиума одновременно подходили высокий Горюнов и щупленький, ниже среднего роста, с лукавым взглядом и непрерывно моргающими глазами, Качалкин.
Глава администрации переступал широко, словно обмерял расстояние. Стараясь не отстать от высокого хозяина, короткими шагами семерил Качалкин. Они напоминали героев романа Сервантеса Дон Кихота и хитроумного идальго. Когда подошли к столу, Горюнов обратился к избирателям:
– Хуторяне! Кандидат в главы района занят. Рассказать о своих планах он прислал Качалкина. Доверенному лицу кандидата предоставляю слово.
Качалкин поднялся. Правой рукой пригладил жидкие усы, напоминавшие усы провокатора, плутовской взгляд повернул к Горюнову и после непродолжительной паузы обратился к избирателям:
– Коллеги! Я уполномочен отвечать на все ваши вопросы.
– Мы тебе не коллеги, – возразил Прибытков.
– Не устраивает этак обращусь словом: товарищи, – поправился Качалкин.
– Гусь свинье не товарищ, – повысил голос казак, – гусь любит опрятность, а свинья чистую воду в грязь обращает. Признавайся, будет Мутилин закрывать нашу больницу?
– Вначале поговорим о предстоящих выборах, – схитрил Качалкин, – а если останется время, побеседуем о больнице. Уверен, что честные избиратели, кому не безразлична судьба района, меня поддержат.
– Ошибаешься, соколик, – возразил Прибытков, – отвечай, почему кандидат на встречу с избирателями не соизволил приехать? Сам?
– Я вам открою тайну, – на реплику казака отозвался Качал-кин, – Мутилин назначил меня доверенным лицом, поручил отвечать на все вопросы избирателей.
– Поручил, так отвечай, – потребовал немолодой человек, – не закроет он нашу больницу? – или после выборов заставит стариков по крыгам переправляться в районную?
– На эту тему он со мной не советывался, – на вопрос Прибыткова отозвался Качалкин, – но думаю, не закроет.
Поднялся неуправляемый гомон. Недовольные ответом, граждане хутора, перебивая друг друга, требовали присутствия кандидата в главы района. Попытки Качалкина успокоить волнение ни к чему не приводили.
Убедившись в беспомощности доверенного лица, поднялся Прибытков, повернулся лицом к собранию и мужским твердым басом обратился к возмущенной публике:
– Казаки! Шумом мы ничего не добьемся и не поймем тайные планы наших управителей.
Шумовой накал затих, а когда наступила тишина продолжил:
– Спокойным разговором мы скорей докопаемся до потаенного замысла, уготовленного старикам новоприставленной властью.
– Не такой Мутилин новоприставленный, – поправил Прибыткова казак Вяликов, – он коммунистам служил исправно, а теперь преданно служит демократам.
– Знаю, – согласился оратор, – потому верить на слово ни ему ни его доверенному лицу не собираюсь. Если Мутилин хочет, чтоб мы за него проголосовали, то пусть едет к нам и, глядя в глаза своим избирателям, скажет: думает он закрывать больницу или нет! А ты доверенное лицо иди к телефону и передай Мутилину наше требование.
Отсутствие Мутилина доверенное лицо оправдывал занятостью, но казаки не уступали. Качалкин вынужденно подошел к телефонному аппарату и о требовании избирателей доложил кандидату.
Мутилин упрекнул Качалкина за неспособность повлиять на безграмотную толпу крикунов, но во избежание нарастающего конфликта, пообещал приехать.
Не прошло и часа, когда к столу президиума, в сопровождении Горюнова и Качалкина, вошел Мутилин и слегка запыхавшимся голосом, но доброжелательным тоном обратился к собранию:
– Коллеги! Вы просили меня приехать.
– Не просили, а требовали, – вразнобой прозвучали мужские голоса, – чтоб узнать: будет закрываться наша больница после выборов? Или нет.
– Кто вам об этом сказал? – вопросом на вопрос отозвался Мутилин, – пока главой района буду работать я, больница ваша будет функционировать.
Публичное заявление кандидата в главы района на избирателей оказало положительное влияние и в день выборов они за Мутилина проголосовали. А ровно через месяц после выборов больницу закрыли. Казаки Привольного хутора на прием к главе района послали делегацию, с требованием остановить процесс ликвидации больницы. И хотя Горюнов отказался быть в составе комиссии, казаки без него вошли в кабинет Мутилина и потребовали открытую при царе больницу оставить.
– Больница уже ликвидирована, – на обращение казаков подтвердил Мутилин.
– Вы обещали не закрывать, – уточнил Прибытков.
– Мало ли что я обещал, но денег на содержание больницы нет, – на реплику казака отозвался Мутилин.
– У Советской власти деньги были, а у демократов исчезли, –
злобно выругался Прибытков, – отвечай, куда подевались народные деньги?
– Район живет на дотации, своих денег нет, – отметил Мутилин, – таково наследие проклятого прошлого, оставленного коммунистической партией.
Слушала бывшего первого секретаря райкома партии, некогда призывавшего бороться с наследием дореволюционной России, Зорин не понимал, тот ли это гражданин или в его внутренность вселилась нечистая сила и языком Мутилина излагает нечистоплотную чушь. А убедившись, что высшее должностное лицо района без зазрения совести смотрит на них и не испытывает чувства стыда и, не испрашивая разрешения, обратился к делегатам:
– Дольше оставаться в этом кабинете, равносильно толочь воду в ступе. Махай не махай толкачом, вода и останется.
Немолодой человек в кабинете надел головной убор, подошел к двери, повернулся к остальным делегатам, посоветовал не терять времени попусту и, не попрощавшись, вышел. За ним проследовали и остальные.
ГЛАВА 29
Внеочередной совет атаманов, созванный по ини­циативе главы района, с началом работы задерживался. В полуосвещенном коридоре административного здания приглашенные для массовости казаки обсуж­дали причину задержки, но точки зрения были дале­ки от истины. Не ознакомлены с повесткой дня, хотя новость о вызревании конфликтной ситуации рас­пространялась, но между кем, кто кому и за что предъявлял претензии, не знали. Скрывшись за двой­ной дверью своего кабинета, глава района, а по совмес­тительству глава юрта, о судьбе члена совета стариков Зорина с ответственными работниками районной и сель­ских администраций вел постыдный, но не трудный для себя разговор. Он давал установку, о чем говорить выступающим, какое предложение выносить на голо­сование. Беседуя с подчиненными, он понимал, что изгнание Зорина из совета стариков – наказание сим­волическое, но так как поиск компромата не принес желаемых улик, остановился на этом. Понимали и под­чиненные, что готовящийся политический суд над ве­тераном казачьего движения неправеден, но, посколь­ку он устраивал шефа, за его предложение они едино­гласно поднимут руки. Участники закулисного совещания понимали и то, что особое мнение Зорина на выборы депутата Законодательного Собрания – не­достаточный повод для исключения из состава совета стариков, но должностная зависимость от главы райо­на вынуждала подчиниться шефу. Не все они знали, что причина нападок на немолодого человека крылась не в выборах, а обида на Зорина таилась за то, что, являясь председательствующим на всерайонном митин­ге, Зорин от нападок публики не только не защитил руководителя района, но не призвал к порядку. Об этом он не забывал ни на минуту. А неудержимая страсть к мщению проявилась после его повторного прихода во власть. С первого дня пребывания на высшей должности он на своего оппонента искал компромат, но затянув­шийся поиск не принес улик, на основе которых бы можно было возбудить уголовное дело. Отсутствие весомого повода для удовлетворения собственного честолюбия вынудило главу района в свою авантюру вовлечь ближайших соратников, чтобы совместными усилиями наказать Зорина. Как только согласовали планы и регламент выступлений на совете атаманов, участники тайного совещания в сопровождении управляющего делами районной администрации вышли из кабинета и с опущенными лицами гуськом направились в зал заседаний.
Зорин находился в коридоре. Не догадываясь о причине часовой задержки, он при появлении руково­дящей элиты вздохнул с облегчением, и в то же время удивился тому, что, проходя мимо него, никто из них с ним не поздоровался. Не предполагая, что бы это значило, в зал он вошел последним, занял утвержден­ное всеказачьим кругом место и осмотрелся вокруг. Воцарилась мертвая тишина.
«Участники форума в сборе, – сам с собой рассуж­дал Зорин, – а атамана нет». Он не знал, что, с целью особой секретности сговора, Мутилин под предлогом служебной необходимости делал десятиминутную пау­зу. Ровно через десять минут в актовый зал вошел гла­ва района, за якобы вынужденную задержку извинил­ся и, заняв кресло атамана, объявил повестку дня. Фор­мулировал ее сумбурно, а из оглашенного объявления невозможно понять, о чем собирался говорить атаман. Зорин внес поправку, но не поддержанный послушным большинством, подчинился грубому требованию сорат­ников главы района. Дождавшись абсолютной тиши­ны, атаман поднялся, не предлагая принять регламент, сам себе предоставил слово, и без пространного вступ­ления заговорил о прошедшем митинге, посвященном годовщине Вешенского восстания.
– На всеказачьем митинге, – продолжал оратор, – мы решили голосовать за кандидата в депутаты Областного Законодательного Собрания от Шолоховского района, а член совета стариков Зорин коллективное мнение проигнорировал, и проголосовал за коммуниста.
– При тайном волеизъявлении установить за кого я голосовал нельзя, во-первых, – репликой отозвался Зо­рин, – во-вторых, я болел, и о вашем решении не знал, хотя проголосовал за земляка, потому что он уроженец нашего хутора, а главное, высокообразованный юрист, то есть, профессионал, без которого невозможно при­нять грамотные законы.
Мутилин продолжил игнорируя замечание Зорина:
– Нарушая казачьи традиции, , этот, с позволения сказать, примазавшийся к казакам товарищ, сделал подножку, в то время, когда прогрессивное казачество оплакивает варварство коммунистов. Но через его, хромоногу, казаки не споткнулись, и победили на выборах. Тайным сговором с коммунистами он хотел изнутри разложить казачье движение, в монолитность вбить клин, возродить влияние человеконенавистнической партии коммунистов. Но его клин, как и нога, оказались гнилыми, а потому в тело могучего казачества он не вонзился. Сгруппированная вокруг своего актива районная казачья община не под­далась провокатору, и полна решимости освободиться от так называемого казака.
– Господа, господа! – предварительно не испросив права на выступление, хрипловато-прокуренным голо­сом к совету атаманов обратился Зубарь. – Чё мы с этим товарищем нянчаемся, ить он жа бывший. Ежели комуняка вздумал рассказывать как выговора лепил нашему брату, так мы сами об этом помнили. Бывало не успеешь на одну ногу споткнуться, он записывает «Без занесения». В случае оступишься на обе, тут же объявит «с занесением», а какая между этими выгово­рами разница я до сих пор не усвоил.
– Разница не существенная, но все же была, – уточ­нил Зорин, –
выговор без занесения в учетную карточ­ку партком объявлял за пьянство в рабочее время, пос­ле которой ты, хоть на четвереньках, но доползал к своему дому. А с занесением в учетную карточку объяв­ляли за пьянку в рабочее время, когда ты заснул на порожках магазина. Но самая главная разница заклю­чалась в том, что выговор с занесением в учетную карточку на бюро со своими соратниками по партии ут­верждал Мутилин, который ныне развернул неприми­римую борьбу с коммунистической идеологией.
– Демогогия! – крикнули из зала, – Зорин пытается посееть вражду в казачьи ряды.
Не предполагая последствий своего выступления, Зубарь, подобно лучу прожектора, высветил не столько негативные стороны партийной работы оппонента, сколько прошлую работу Мутилина, под чьим руководством работал Зорин. Но об этом глава района предпочел умалчивать, однако, необдуманной репликой об увольнении Зорина Зубарь спровоцировал любопытные взгляды казаков, в которых усматривалось желание подтвердить либо опровергнуть слова оратора. Взгляды глава и на себе ощутил, но, чего бы ему это не стоило, подтверждать, что Зорина исключали из КПСС и освобождали от занимаемой должности за пропаганду хозрасчетных звеньев не стал. Не желая того, Зубарь своим высказыванием главе района подложил свинью, за что председатель совета атаманов вознамерился лишить его слова, но повод найти ему не удавалось.
– Бывшие, – настойчиво продолжал выступление Зубарь, – при советской власти пролазили на руководящие должности, и при этом занимают доходные посты.
– Надеюсь, к руководителю района ты не относишь эти слова, –
спросил у него Иван Овчинников.
– Я член хуторского казачьего правления, – изменил тему разговора Зубарь, – а эта нагрузка – не мотыгой махать на картофельном огороде. Тут на плечах надо иметь голову, иначе доверие казаков мигом угробишь. В понедельник решали о ремонте памятника, во вторник – о наведении порядка на центральной улице, в среду – о чистке родника, в четверг – о малоимущих семьях, в пятницу – о работе дружины. И так каждый день, без выходных и праздников, до петухов трудимся.
– С понедельника по пятницу о работе правления рассказал будто бы ясно, а как в субботу у Кривушеевых самогон отбирали и пару дней его дегустировали, на круге обсудить не догадались, –
подытожил Зорин, – хотя об этом не просто было бы вспомнить. Ты в таком состоянии находился, что у входной двери дома куль­туры по-маленькому оправился.
– Не по большому же, – не моргнув глазом отозвал­ся Зубарь, –
к тому же общественный туалет в доме культуры украли.
– Дружина есть, участковый есть, а вора туалета найти некому, – напомнил Прибытков.
– Указывать вас много, – возмутился Зубарь, – а поискать некому, пора забывать партийную привыч­ку.
– Ты до конца был коммунистом, – уточнил Зорин, – за исключение меня из партии выше других подни­мал руку.
– Поднимал, потому что состоять с тобой в одной партии желания не было, – ответил Зубарь.
– В таком случае, кто из нас бывший? – спросил Зорин. – При советской власти ты считал меня недо­стойным коммунистом, теперь плохим казаком. Когда же ты действовал по убеждению, а когда подстраивал­ся?
– Курва! – грубо выразился Зубарь, и добровольно присел на свое место.
– Товарищи! – к совету атаманов обратился Мутилин. – Какие будут предложения?
– Плохой пример молодежи преподал прилипала к здоровому казачьему телу, – заговорил бывший секре­тарь парткома Овчинников, – сотрудничая с человеконе­навистнической партией, Зорин утратил право состо­ять в казачьей общине.
Слушая дерзкое выступление бывшего коллеги по партийной работе, Зорин вспомнил его аналогичное выступление на пленуме райкома партии, членом которой был он, когда не угодного партийному активу Зорина исключали из партии. В первом выступлении Овчинников рьяно защищал коммунистическую идеологию от ревизиониста Зорина, а сегодня с аналогичным рвением за пособничество коммунистам предлагает исключить Зорина из казачьей общины. В первом и во втором выступлениях Овчинников, как дрессированная собака, за кусок брошенного хлеба преданно служит одному и тому же хозяину. Зорин не сомневался, что хлесткая пощечина, вторично нанесенная морально неусточивым гражданином, оп­ределялась его воспитанием. В детсаде, в школе, в вузе, и особенно на работе, человек ставился в зависимость от непосредственного начальника. Чем преданней он служил шефу, тем больше благ получал, тем стреми­тельней продвигался по службе. Оба выступления Ов­чинникова Зорин относит к издержкам коммунисти­ческого воспитания, и в меру возможного пытается его оправдать. Вместе с тем сохранял надежду убедить оп­понента отказаться от своей точки зрения, для реали­зации своего плана настойчивей попросил слово.
– Проводника коммунистической идеологии я не хочу слушать! – опасаясь, что Зорин напомнит о его выступлении на пленуме райкома партии, когда за антикоммунистические взгляды из рядов КПСС исклю­чали Зорина, – крикнул Овчинников. – Призывами челвеконенавистнической идеологии казаки насытились по горло!
Мутилин задумался. В зале установилась тишина, даже преданные сторонники инициатора настоящего собрания выступление Овчинникова сочли перебором. Аналогичного мнения придерживался глава района. Длительная пауза Зорина настраивала на мысль, что выступление Овчинникова юртового возмутило, и он ему намерен сделать замечание, а ему предоставит слово. Но мысль председательствующего работала в другом направлении. Продажность Овчинникова он понимал. Не сомневал­ся, что на него нельзя полагаться, но выступление по­донка отвечало его интересам. К тому же, он не мень­ше Овчинникова опасался выступления Зорина, в котором тот мог вспомнить о насильственном приводе ап­парата районной администрации на всеказачий митинг, о котором участники совета атаманов не знали, и не видели, как волгодонские казаки под свист и улюлю­канье его и его команду управленцев вели на площадь, ставили к микрофону и, как плохого ученика, при­нуждали отвечать на вопросы плохого учителя. Взве­сив последствия предполагаемого выступления Зори­на, глава пришел к выводу: не рисковать.
– Абсолютное большинство участников совета ата­манов, – после долгих размышлений заговорил Мути­лин, – слушать агента коммунистической партии ре­шительно отказалось. При желании предоставить сло­во Зорину, я вправе нарушать принятый нами устав, поэтому без дополнительной информации выношу на голосование вопрос о выводе Зорина из состава совета старейшин.
– Единогласно! – не считая количества поднятых рук, проинформировал он.
До начала голосования Зорин надеялся на разум участников форума, но результат коллективного воле­изъявления настолько ошеломил, что дальнейшее пре­бывание на отрепетированном пленуме вчерашних коммунистов ему представлялось выше человеческих возможностей. Всё казалось кошмарным сном, в котором он мучился, но не мог проснуться. Бывшие соратники по партии сегодня его побили вторично. Первый раз за хозрасчетные звенья, в которых они усмотрели опасность социализму и замахивание на руководящую роль коммунистической партии, не менее жестоко били сегодня, но, в отличие от первого раза, теперь били как защитника коммунистической партии и врага демократии. Зорин поднялся с уже не принадлежавшего ему места, повернулся к двери, и взглядом соединился с Овчинниковым. Во взгляде бывшего товарища по партии он надеялся увидеть раскаяние за постыдное выступление, но бывший соратник от него отвернулся. Зорин осуждающе покачал головой, но не произнес ни единой фразы.
ГЛАВА 30
Созванный по инициативе Мутилина совет, в составе одиннадцати казаков и трех атаманов из почетных старейшин округа исключил Зорина. Неправомочность сподвижников главы района очевидна, но незаконное наказание ветеран казачьего движения оспаривать отказался. К этому выводу он пришел потому, что и аппелировать не к кому, и состоять в одной общине с руководителем-хапугой, ненасытной жадностью разлагавшем коммунистическую партию, первым секретарем районного комитета которой являлся, а теперь, заручившись эполетами демократа, деморализует каза­чество, счел недопустимым. Униженный, он стоял вбли­зи парадной двери районной администрации, смотрел на выходивших из актового зала непрофессиональных судей, которые, из-за собственного бесстыдства, от под­судимого отворачивали взгляды. Подчеркнуто пренебре­жительное отношение к Зорину, они демонстрировали пока вблизи находился Мутилин, как только он поднялся на второй этаж, в их взглядах к Зорину про­явилось сочувствие. Дважды исключенный из различных организаций немолодой человек на участников неправедного суда смотрел с сожалением, и ни на кого не обижался. Он понимал, что, голосуя за предложение Мутилина, они сохраняли посты и старались не навле­кать гнев единоначальника, в бытность работы которо­го первым секретарем публичное избиение неугодных считалось нормой общественной жизни. Граждан на­казывали за критику, за выступление на партийном собрании, и даже за обгон автомобиля первого секрета­ря. Моральное избиение коммуниста бездумно поддер­живали члены бюро, а о судьбе доведенного до отчая­ния товарища заботиться было не принято. Вчераш­ний борец за коммунистические идеалы, а ныне демократ, Мутилин в новой политической системе пе­реступил рубеж человеконенавистничества. Отвратительные качества партийного управления он привнес в современную администрацию, и обогатил ее нововведённым хищением. Используя ничем не огра­ниченную власть, он выстраивает замок, за прошлые обиды сводит счеты с противниками, и гордится креп­кими связями с высшим руководством. За партийный суд Зорин, если не оправдать, то понять его все-таки мог. С созданием хозрасчетных звеньев его влияние на производителя кончилось бы, что грозило ему жить на зарплату. А состоявшийся суд только что Зорин ни понять, ни оправдать не может. С развитием демокра­тических выборов Мутилину не только ничто не угро­жало, но его позиции укрепились бы. Устраивая недо­стойное руководителя района судилище, он руководство­вался не общественными интересами, а желанием мстить за организацию и проведение всерайонного митинга, на котором его публично осмеяли и сделали безработным. Этого своему обидчику он простить не мог, и, за неимением других оснований, воспользовался этим. Добиваясь разрешения на совете атаманов выступить, Зорин надеялся озвучить и эту тему, но разгадавший его замысел Мутилин ему слово не предоставил.
Униженный бывшими коммунистами, немолодой человек вслед за некоронованными судьями на приле­гавшую к парадному подъезду районной администра­ции улицу вышел и, не останавливаясь, вступил на центральную площадь. До назначения первым секре­тарем районного комитета партии Мутилина на ней росли березы. Белоствольные красавицы не пригляну­лись новому шефу, и он приказал их срубить, а на образовавшемся пустыре посадить цветы. Доморощен­ные чиновники с парком расставались с болью и сожа­лением. Многие еще школьниками сажали эти березы, и считали их именными. Белоствольные красавицы со­здавали прохладу от знойного солнца, снижали поры­вы ветра, посетителям парка придавали радость. Чьи фамилии на приствольном трафарете сохранились, те перед порубкой скрытно всплакнули, но вновь приставленному шефу не возразили, на горьком опыте Зорина они хорошо знали, чем завершается отстаива­ние своей точки зрения, и, ради сохранения своих дол­жностей, именные березы рубили под корень.
К станичной площади с севера и с юга примыкали две улицы, на них установлены запрещающие движение знаки. На дорожные условности служебный транспорт районных руководителей не реагировал, на высокой скорости они разъезжали в оба направления, а работники ГАИ отмалчивались.
Зорина настиг бывший коллега по партийной работе, замедлил шаг и виноватый взгляд сосредоточил на нем. За свое выступление на совете атаманов Овчинников намеревался извиниться, за секретное совещание, на котором давались поручения кому о чем говорить. Зорин разгадал желание бывшего товарища по партийной работе, молча покачал головой и отвернулся. Несостоявшийся собеседник стыдливо склонил голову, ускоренным шагом метров десять прошел вперед, свер­нул направо, по газону перешел на параллельный тро­туар и возвратился
в администрацию.
После остервенелой критики на пленуме райкома партии, а теперь и на совете атаманов, общаться с Овчинниковым Зорин не мог. Оба выступления его помнил до мельчайших подробностей. Они произносились от имени различных организаций, но похожи между собой, как единоутробные близнецы. Из этих выступлений трудно было понять, что ему дороже: коммунистическая партия или возрождающе­еся в муках казачество. Зорин взглядом проводил Овчинникова, и почувствовал острую боль в области сердца, его голова шла кругом. Он из бокового кармана вынул пакет с нитроглицерином, принял рекомендо­ванную лечащим врачом дозу, постояв несколько минут и, ощутив облегчение, побрел к «Москвичу», на котором с главой администрации Горюновым приехал на неправедный суд. На месте автомобиля не оказалось. Прошло больше получаса ожидания, когда на улице с односторонним движением показался знакомый «Москвич». Он ехал в противоположном предписан­ным дорожным знаком направлении, и чувствовалось, на стоявшего инспектора не обращал внимания. Водитель нажал на педаль тормоза, автомобиль по инер­ции проехал несколько метров вперед. Немолодой че­ловек легкой перебежкой приблизился к «Москвичу» и через заднюю дверку занял прежнее место. На пере­днем сидел глава администрации. Он не повернулся к Зорину, не заговорил, но держался с достоинством, будто во время голосования совершал героический по­ступок. Молча въехали в хутор, на перекрестке свер­нули в проулок и напротив дома Зорина остановились. Зорин вышел из салона и, не попрощавшись, закрыл за собой калитку. Надеявшиеся на персональное приглашение участники неправедного суда убедились, что хозяин в гости не зовет, развернулись и уехали в обратном направлении. Зорин подошел к двери, взялся за ручку, и остановился. Пребывание у родного очага его устраивало и одновременно печалило. Устраивало тем, что ни одна стена дома, ни один его угол не со­лгут, не слицемерят, не назовут врагом казачества. В то же время печалило тем, что стены дома казакам не расскажут правду о совете атаманов, не назовут имени истинного виновника трагедии казачества. Он приотк­рыл дверь, вошел в комнату, сел на диван и задумался. Сидел со сложенными на коленях руками, через окно смотрел в пустынную даль, но предметно ничего не видел. Он не знал, что ждет его завтра, через неделю, месяц, год, зато предполагал, какая молва распространится по хутору. И все же, больше личной судьбы, его тревожила неопределенность в казачьем движении. Оказавшись под управлением бывшего первого секретаря райкома партии, юртовая община впитала в себя худшие качества партийной структуры: приспособленчество, угодничество, подхалимаш, обожествление действующего начальника и беспощадное избиение уволенного руководителя. Рассуждая о перспективе юртовой общины, на создание которой он отдал многие годы, Зорин не сомневался, что порочная система, привнесенная Мутилиным, загубит неокрепшее тело казачества так же, как он и его единомышленники погубили страну. От этих мыслей ощутил такую подавленность, что проявилось желание разорваться на части, дабы не видеть Мутилина и не слышать Овчинникова. Его память воспроизвела героя рассказа «Судьба человека» Андрея Соколова, на долю которого выпали жесточайшие испытания, но он не сломался, со своей жизнью не думал сводить счеты, а боролся, и выдюжил. От упоминания имени русского богатыря Зорин воспрял духом, и задумался над поиском другого пути возрождения казачества. Создавая хуторскую казачью общину, Зорин, как Явлинский «пятистам дням», верил осуществлению своего плана. Но ни Явлинский, ни сам он не думали о психологии советского человека, поэтому вера в то, что он делал после участия в работе Большого круга ОВД, на котором атаманом избран однофамилец и дальний родственник Каледина, покончившего с собой 29 января 1918 года, усилилась. Не пошатнулась надежда и после того, ког­да губернатор должностными окладами, служебными автомобилями и кабинетами в свою сферу заманил ата­манов. Придерживаясь неизменной точки зрения, Зо­рин не подумал, что сыр в мышеловку положен не ради благополучия мышки, а чтоб прихлопнуть ее и делать с нею всё, что заблагорассудится хозяину сыра. В лице атаманов администраторы получили послуш­ных исполнителей своей воли и проводников идей, даже отчетно-выборные круги начали проводиться по форме пленумов ЦК КПСС, на которые делегатов назначали свыше. Он спохватился, но изменить ситуацию уже не в его силах. Делегатов на всевозможные круги назначали атаманы, стало быть, на кругах принима­лось необходимое власти решение. Занятый поиском выхода из тупика, в который власть загнала казаче­ство, он вспомнил рассказ отца о пытке. Он не изме­нял родине, добровольно не сдавался в плен, армию сдали сталинские генералы, но, когда после побега он возвратился к своим, следователь нечеловеческими по­боями добивался признания в измене родине. Он рас­сказал всё, что знал о пленении, а побои продолжа­лись и продолжались. Зорин-старший, а в последствии и его сын, не понимали, почему народ великой страны оказался заложником государства, в котором ни один человек не гарантирован неприкосновенностью. Даже глава репрессивного аппарата Лаврентий Берия рас­стрелян своими соратниками Маленковым, Молотовым и Кагановичем. Вскоре не «великолепная тройка» убийц, Хрущевым сослана к чертям на кулички. Но и Хрущев не явился исключением, не взирая ни на какие его заслуги, жернова коммунизма перемололи его. По­роки репрессивного аппарата Зорин дважды ощутил на себе, и теперь надежда на возрождение казачьего образа жизни у него поуменьшилась. Он осознал, что воспитанный советской идеологией человек склонен к угодничеству, лицемерию, доносительству, лжи, и от пороков, пропитавших его плоть и кровь, никогда не избавится. Стало быть, от идеи скороспелого ожида­ния результата надо отказываться и пути возрождения казачества искать другие. Он намерен всецело отдать­ся работе с подрастающим поколением, чтоб, на основе факультативных часов общеобразовательной школы и кадетского корпуса, развернуть учебно-воспитательную работу. При этом понимал, что на многочисленные согласования потребуется много времени. А чтоб с первых дней привлечь ребятишек, воссоздаст комнату с предметами быта казачьей семьи. Ориентируясь на открытие всехуторского музея, Зорин понимал, что за годы варварского безумства утрачено многое, но часть хозяйственных, культурных и политических ориенти­ров, вопреки приказам Свердловых-Янкелей, сохрани­лись, а при активном использовании даже этого малого через два-три поколения мутилинщина исчезнет, овчинниковщина отомрет, и распятое на шестиконеч­ной звезде казачество воскреснет и станет надежной опорой Российскому государству. Но достижению обо­значенной цели, по мнению Зорина, без знаний под­ростков всего негативного, от чего он намерен предос­теречь их, невозможно. А хотел бы рассказать им о пороках социалистического соревнования, привнесше­го снижение производительности труда, ухудшение качества и повышение себестоимости производимой продукции. Решить эту задачу Зорин предполагал с помощью:
1) личного опыта;
2) наглядной агитации;
3) бесед с детьми.
Ликвидация колхозов и совхозов не позволила по­казать организацию социалистического соревнования. Уничтожена и наглядная агитация. Этот вариант отпа­дает тоже. Осталось собеседование. Но беседовать мож­но с ограниченным количеством школьников, а боль­шинство останется за пределами того понимания, от чего Зорин намеревается предостеречь подростков. Пос­ле раздумий, чтоб никто и никогда не соблазнился «Городом солнца», в котором обещано работать по же­ланию, а есть по потребности, Зорин в устной беседе с детьми предпочел письменную. Тут же сел за стол, и о партийно-хозяйственном активе районного комитета партии во главе с Мутилиным на развернутом листе стандартной бумаги сделал запись.
Высокорослую амброзию с неисчислимым количеством семян на огромной метелке августовское солнце нажгло до золотистого оттенка. Вызывающий удушье несъедобный сорняк своим могуществом заглушил придорожную растительность. Завоевывая всё большее пространство, двухметровая растительность некогда ухоженные поля обращает в питомник вредного травостоя. Те же механизаторы, тот же директор, неизменный руководитель района, но наступающая беда их теперь не тревожит. Отношение к земле они повели как к вражескому имуществу, захваченному для временного пользования. Зорин вспомнил как на базе совхоза «Привольный», Мутилин проводил показной семинар на колесах.
В работе семинара принимали участие члены бюро райкома партии, работники сельскохозяйственного управления, руководители, секретари парткомов хозяйств и заместители директоров по кормопроизводству. Кавалькада служебных автомобилей в сопровождении инспектора ГАИ подъехала к административной границе совхоза «Привольный» и остановилась. Представительную делегацию с хлебом-солью встречали секретарь парткома, директор и его заместитель. На широких ладонях, придерживая стандартную буханку хлеба, Лунев стоял впереди. В полушаге от него держался секретарь парткома. Замыкал колонну заместитель директора. Поднятая колесами дорожная пыль еще не осела, а автомашина с опознавательными знаками ГАИ отъехала на несколько метров и остановилась. Из следующего автомобиля, покрытого дорожной пылью, вышел Мутилин, на короткой шее поправил галстук, и для сокрытия очень низкого роста, встал на приготовленную к его приезду малозаметную насыпь. Между собой придерживаясь установленной дистанции, к нему подошли руководители совхоза. После нескольких фраз сумбурного приветствия Лунев первому секретарю протянул буханочку хлеба, на которой стоял стограммовый стакан, до краев наполненный солью, при передаче из рук в руки стаканчик свалился на землю и соль рассыпалась.
– К несчастью, – кто-то произнес и, тотчас устано­вилась томительная тишина.
Все ждали реакцию шефа, а он молчал. Немая сцена продолжалась считанные секунды и все это время стандартную буханочку хлеба Лунев придерживал за один край, Мутилин за второй, и никто не осмеливался ее выпускать из своих рук. Создавалось впечатление, что высокопоставленные чиновники разыгрывают комедию, но никто из участников семинара не осмелился улыбнуться. О бытующем поверьи, что соль рассыпается к несчастью, Лунев знал, но сказать об этом секретарю райкома не мог, и в противополож­ность общепризнанной точке зрения трусливо произнес:
– К счастью! – и, сам того не желая, хлеб отпустил из своей руки, не ждавший этого жеста Мутилин вы­ронил хлеб, и килограммовый батон упал под их ноги.
Еще более смешным оказался сюжет продолжаю­щейся комедии. Кое-кто успел хмыкнуть, но вовремя спохватился и принял деловой вид. Лунев, показывая широкий зад Мутилину, урывисто пригнулся, и в этот миг его организм воспроизвел звучное выделение газа, разразился громкий краткотечный смех. Улыбнулся Мутилин, но ценой немалых усилий сдержал натиск взрывного хохота. Следуя примеру начальника, ладо­нями позакрывали губы его подчиненные. Лунев под­нял буханочку хлеба и, виноватый взгляд направляя в безлюдное пространство, сказал:
– Это не то, что подумали вы, со мной такое часто бывает.
– А с кем не бывает? – На неуместное оправдание Лунева отозвался Колосов.
Вновь раздалась сдержанная усмешка, но быстро закончилась.
Лунев повернулся к Мутилину, поздравил его с прибытием на привольненскую землю.
В ту же секунду к нему склонился секретарь парткома и на ухо тихо шепнул:
– Не поздравляю, а благодарю, – после подсказки комиссара уточнил директор, и хлеб протянул Мути­лину.
Не прикасаясь к поднятому с земли подарку, шеф для приветствия Луневу подал руку, произошла оче­редная заминка, придерживая правой ладонью хлеб, Лунев окончательно растерялся, наконец, осознанно уронил буханочку на землю и подал руку Мутилину.
– Признавайтесь, – обратился шеф к директору, – что намерены показать партийно-хозяйственному активу?
Пребывая под влиянием страха за неудавшуюся встречу, Лунев носовым платком с лица и шеи вытер холодный пот и неуверенным голосом пообещал вначале показать складирование кормовой свеклы, затем ее механизированную уборку. Для дальнейшего путешествия Мутилин директора пригласил в свой ав­томобиль. Грузное тело Лунев протиснул на заднее си­дение и, не распорядившись о своем «УАЗе», с шумом захлопнул дверку. Колонна легковых автомобилей во главе с Мутилиным поехала дальше. Пыль стояла стол­бом, но дыша ею, ни один директор не осмелился отстать, а тем более обогнать шефа.
Через считанные минуты вперед вырвался сопро­вождавший колонну инспектор ГАИ и, поднимая шлейф пыли, останавливал встречные автомобили. В километре от хутора работали тракторы, а вокруг суе­тились люди, даже не опытному в очковтирательстве глазу было понятно, что показуха с укладкой свеклы хорошо отрепетирована.
– Это – сеновал, – на вопрос шефа отвечал Лунев, – с целью экономии средств на охрану свеклу складиру­ем тут же.
– В случае пожара, – возразил Мутилин, – эконо­мия на зарплате сторожа обернется большими потеря­ми.
– Об этом мы не подумали, – признался директор, – свеклу перенесем на другое место.
Перед воротами огороженного сеновала колонна остановилась. Из автомобиля вышел Мутилин, за ним Лунев. Копируя шефа, аналогично поступили другие и вслед за Мутилиным шли к складированию свеклы. Стогометатель, на расстоянии трех метров скирды от скирды, укладывал солому, а в образованное пространство высотой два с половиной метра женщины укладывали обрезанные от ботвы корнеплоды. Второй стогомета­тель, образуя единую скирду, свеклу укрывал толстым слоем соломы. Данному способу хранения свеклы Му­тилин дал высокую оценку, и потребовал применить его во всех хозяйствах района. На замечание шефа ру­ководители колхозов и совхозов тут же раскрыли за­писные книжки, в которых начали производить извес­тные им пометки, а Колосов не проявил интереса.
– Иван Алексеевич надеется на память, – старей­шему директору сделал замечание Мутилин, – в твоем возрасте от записной книжки отказываться нельзя.
Не прибегая к бумаге и автоматической ручке, Ко­лосов повернулся к Луневу и, надеясь, что о заимство­вании этого способа хранения свеклы в его хозяйстве директор признается, взгляд сосредоточил на нем, но Лунев, стыдливо отворачиваясь от Колосова, продол­жал хвалиться своим изобретением.
– Используйте, товарищи, преимущества социали­стического способа производства, перенимайте опыт пе­редового хозяйственника, – к директорам совхозов об­ращался Мутилин. Лунев, забыв об оплошности, улыбался. – Другие руководители хозяйств передовой метод хранения свеклы, разработанный Луневым, изучают, – заметил Мутилин, – а Колосова устраивает дедовский способ заготовки кормов.
– Не совсем так, – на замечание шефа отозвался опальный директор и, в надежде, что Лунев признает­ся в перенимании этого способа хранения свеклы у него, обратился к хозяину
свеклохранилища.
Лунев к Колосову повернулся спиной. Убедившись, что взывать к совести коллеги бессмысленно, немолодой человек сказал, что в его хозяйстве этот способ хранения сочных кормов применяется всю пятилетку.
Не придав значения словам директора, Мутилин подошел к укладчицам свеклы. За ним проследовали остальные. На приветствие секретаря райкома женщи­ны приостановили работу, повернулись к большой груп­пе упитанных мужчин и вразнобой поздоровались.
– Призываю очередной пленум Центрального ко­митета родной партии, – обратился Мутилин к занимающимся тяжелым физическим трудом женщинам, – встретить новыми успехами в социалистическом соревновании.
– И так спины не разгинаем, – на воодушевленный призыв секретаря райкома отозвалась Прокудина.
Другие укладчицы промолчали, а Плахотникова Ирина платком закрыла лицо и, издавая негромкие рыдания, отвернулась.
Мутилин поинтересовался причиной расстройства, но женщина не ответила.
– В Афгане старший сынок погиб, – пояснила Вар­вара, – и там же сложил голову меньшенький, так что ей не до встречи вашего праздника.
– Не праздник, а пленум, – поправил Лунев Варва­ру, повернулся к Мутилину и уточнил: – Выполняя интернациональный долг, старший сын Ирины погиб. Ей бы похлопотать за меньшего, но не позволила гор­дость.
– Смешал божий дар с яичницей! – На уточнение директора отозвалась Варвара. – О смерти старшего во­енкомат знал, и все-таки призвал меньшего, а ваши сыновья скрываются в институтах. Получается, – с го­речью продолжила женщина, – что долг родине отдают, кто в нужде воспитывался, а сыновей начальников это не касается.
– Не мы начинали войну, – попытался оправдаться Мути-
лин, – нам ее навязал империализм, а мы вы­нужденно защищали социалистические завоевания.
– Оберегать социализм надо, – согласилась женщи­на, – но не только детьми доярок.
– Язык у тебя, Варвара, что лопасти у чернецкого ветряка, – на выпад женщины отозвался Лунев, – мелешь им и не думаешь о последствиях.
– Не пугай, – возразила директору немолодая жен­щина, – я пугана-перепугана.
– Во время Отечественной войны коммунисты пер­выми поднимались в бой, – попытался усовестить жен­щину Лунев, – никому не позволено клеветать на партию.
– Стало быть, на той войне коммунисты были дру­гие, – не сдавалась Варвара, – а современные гнильцом попахивают.
Не отреагировав на слова женщины, Мутилин опу­стил голову, отчего показался совсем карликом, и за­шагал к автомобилю. Последовали за ним и его подчи­ненные. Лунев погрозил Варваре пальцем и пустился догонять большую группу участников семинара. На­стигнув Мутилина, напомнил о приготовленном обеде и попросил его поучаствовать.
– Обед так обед, – к радости хозяина семинара ото­звался Мутилин, – после такого разговора не помешает успокоительное.
– Из-за каждой старухи негоже первому секретарю расстраиваться, – к шефу обратился Лунев, – этому народу дубина нужна, иначе загребут с потрохами. В Отечественную войну миллионы погибало солдат, и, если б за каждого партия умывалась слезами, мы бы не победили, – морально поддержал шефа Лунев.
– Необдуманной перестройкой перед каждой сопляч­кой первого секретаря поставили на колени, – с болью в душе заговорил Мутилин, – когда это было, чтобы простая колхозница хамила руководителю района.
– Не колхозница, а рабочая, – оговорившегося на­чальника поправил Лунев.
– От перемены слов у нахалки ни ума, ни совести не прибавится, – прервал собеседника Мутилин, – на заре перестройки надеялся, что с вышестоящими орга­низациями будут товарищеские отношения, а дисцип­лина с рабочими усилится. Получилось наоборот.
Точку зрения Мутилина охотно поддержал Лунев, с уточнением: демократию опустить до директора со­вхоза, а всем, что ниже, туже закрутить гайки.
Не научившись управлять без окрика, и Мутилин, и Лунев верили, что системы управления сельскохо­зяйственным производством лучше советской нет и никогда не будет.
ГЛАВА 31
Приближались выборы губернатора Ростовской об­ласти. Основными претендентами на высшую долж­ность были действующий глава администрации и пред­ставитель от Коммунистической партии России. Уже официальной агитации придано законное основание, а Зорин не принимал решения. Голосовать за Компартию России не мог, так как КПРФ объявила себя правопреемницей КПСС, а репрессии над собственным народом не только не осудила, но и ее лидеры пытают­ся сгладить преступления, придать им форму необхо­димого процесса. Не все устраивало его и в работе дей­ствующей администрации. Вопреки решению совета атаманов, ему трудно было смотреть на зарастающие чертополохом черноземы; на уничтожение обществен­ного поголовья скота; на разрушение производствен­ного и культурно-бытового назначения зданий. Анало­гичный грабеж не проводили даже фашисты во время оккупации хутора. Общественное добро разворовыва­лось на глазах глав администраций, которые стыдливо отворачивались и покорно молчали. Справедливости ради, надо отметить, что разрушения делали и окку­панты. На ремонт взорванного партизанами моста, на сооружение блиндажей фашисты разбирали строения. Эти разрушения Зорин не оправдывал, но целесообраз­ность их с точки зрения завоевателей понимал. А уничтожение добротных строений в мирные дни ни понять, ни оправдать он не мог. В канун перестройки в хуторе построены: современный детсад, отвечающий всем требованиям медицины и педагогики; минимясокомбинат с холодильными установками, который мог обеспечить мясной продукцией два-три северных района; баня; поликлиника, санпропускник. Всё это унич­тожалось на глазах глав сельской и районной админи­страций, в защиту добротных строений не проронив­ших ни единой фразы. Их не интересовало производ­ство сельскохозяйственной продукции, они одобряли закупку хлеба за рубежом. И это беспокоило Зорина, так как прекращением поставки продовольствия не­други России могли спровоцировать голод и бунт. В то же время забастовки учителей, притеснения казаков и несвоевременная выплата пенсий его вынуждали задуматься.
На триумфальную победу в первом туре не надеялись ни доверенные лица кандидата, ни избирательный штаб, ни, возможно, сам кандидат. Неожиданный ус­пех Чубу, сами того не желая, подарили коммунисты. Невостребованные бывшие члены партийных комите­тов во времена всевластия к служебным обязанностям привыкли относиться с прохладцей, а задание верхов перепоручать нижестоящим чиновникам. В команду кандидата в губернаторы они пришли с тем же настро­ением. Черновую работу перепоручили «быдлу», по их мнению, за стакан самогона готовому ходить по квар­тирам и собирать подписи, а себе отвели сбор инфор­мации, составление отчетов, участие в совещаниях, выступления с докладами. Но и быдло, оказалось, не лыком шито, сбору подписей и оплате денег за мало­грамотные автографы оно предпочло: подписные листы четырехлетней давности подложить в современные сшивы, а выделенные подписантам средства оставить себе. Удовлетворенная количеством собранных подписей, партийная номенклатура и в мыслях не до­пускала, чтоб вчерашние «шестерки» осмелились проверять документы бывших начальников. Не учли они и того, что «шестерка» – профессия, и что причастная к данной специальности когорта советских людей навсегда остается «шестеркой», и, вне зависимости, кто управляет страной, областью или районом, она будет шестерить каждому.
Выполняя возложенные на себя обязанности бывшие советские служащие в подписных листах коммунистов обнаружили имена граждан, выехавших из Ростовской области и скончавшихся два и даже три года назад. Неслыханное по наглости мошенничество избирательная комиссия обнародовала в СМИ, а кандидата от КПРФ отстранила от дальнейшего участия в состягательной гонке за право избираться на должность губернатора.
Оставшийся без главного конкурента, действующий глава областной администрации при сложившейся предвыборной обстановке мог бы положиться на удачу судьбы и не заниматься выборами. Но В.Ф. Чуб шапкозакидательство исключил из плана предвыборной работы, его доверенные лица во всех районах области вели активную разъяснительную кампанию. Населению Ростовской области рассказывали не только о планах предстоящего четырехлетия работы администрации, но и о том, что сделано за прошлые годы. Результат состязательной борьбы сказался. За В.Ф. Чуба проголосовало подавляющее число избирателей. Внушительная победа губернатора окрылила действующего главу Привольненского поселения. Он не придал значения произошедшему ляпу в стане коммунистов, агитационной работе
команды Чуба и считал, что победа действующей власти – явление само собой разумеющееся. Работе с грамотными агитаторами он предпочел общение с присосками, которые профессионально нахваливают действующую власть. Именно действующую, так как при ее поражении они мгновенно присасываются к победителю, Горюнов собрал необходимые документы, передал в избирательную комиссию, зарегистрирован и с командой присосавшихся бездарных личностей начал агитационную деятельность. И сам он и его помощники под девизом: лошадей на переправе не меняют, избирателей призывали голосовать за Горюнова. Никто не говорил, какая переправа, где она и кто куда по ней собирается ехать? Во время агитационной работы за исключение из состава совета стариков Зорина не только не извинился, но делал вид, что власть поступила верно и говорить больше не о чем. При этом деление избирателей на нужных и ненужных людей продолжал со всей очевидностью и менять отношение к черным людям не собирался.
Настал день голосования. Уверенный во внушительной победе, Горюнов приготовил торжественный ужин, заблаговременно пригласил всех присосавшихся к своему телу людей, которые, не переставая, твердили о внушительной победе, а в последующем о совместной работе.
К назначенному времени на хуторской площади собирались приглашенные. Ожидая прибытия Горюнова, одни рассказывали смешные истории, другие высмеивали пораженца, третьи желали крепкого здоровья победителю. Но первые вторые и третьи ждали окончания выборов, чтоб на дурницу выпить и закусить деликатесами. Помимо уверенности в победе Горюнова, возвышенному настроению членов его команды способствовала хорошая погода. Со второй половины дня и до последней минуты на прихуторском небосклоне не появилось ни одно облако. Тишина стояла такая, что облегченная листва на тополях не шелестела. Отражая потоки тусклого света, мерцали далекие звезды, неярко освещалась стежка, по которой с гордо поднятыми лицами к месту сбора подходили сторонники Горюнова. Испуская потоки табачного дыма, рассеивавшегося во мраке не лунного вечера, активные курильщики, выплевывая сгустки затвердев­шей мокроты, надрывно кашляли.
Уже с осеннего пастбища возвратились коровы, и заботливые казачки прогремели доенками. Избира­тельная комиссия все еще не приступала к подсчету голосов. То в одном, то в другом кутке хутора озлоб­ленный лай дворовых собак нарушал тишину. Вначале собачий гомон воспроизводился членораздельно, затем учащался, и в конце концов, превращался в сплошной, неразборчивый лязг. Вначале к лаю собак радетели званого ужина относились спокойно, а когда лаянье перерастало до жуткого воя, посылали матерные слова, будто собаки их понимали. Словно сговорившись, одновременно завыли собаки в кутке Горюнова. В этот момент на северо-восточном небосклоне появилась про­плывающая звезда. Ни размером, ни световым излуче­нием творение рук человеческих от естества не отличалось, и лишь скоростное перемещение давало основание воспринимать небесное тело искусственным спутником Земли. Проплывающая звезда приблизилась к площади. Казаки сосредоточенно наблюдали за не­бесной странницей, и не заметили, когда подъехал ав­томобиль и из него вышел Горюнов. Он ждал дружное приветствие, а последовало молчание. Невнимание к победителю продолжалось считанные секунды, кото­рое Горюнов воспринял оскорблением. Как только не­бесная странница скрылась за горизонтом, казаки по команде атамана недружно поприветствовали без пяти минут главу поселения и притихли. Будто накликая беду, вновь завыли собаки. Скулили, подобно нанятой плакальщице. Но женщина скулением над гробом по­койного отрабатывала жалованье, а что побуждало выть четвероногих тварей, казаки не понимали и черным словом ругали собак. Пересиливая вой, к ближайшим соратникам обратился Горюнов. Но еще не успел ни­чего конкретно сказать, когда в ночное небо, будто из-под земли, взметнулся многометровый язык пламени, горел сеновал Горюнова. Не сговариваясь, казаки при­бежали на место пожара. От водозаборной колонки до чадящей стены дома установили водно-передаточную карусель и наполненными водой ведрами, передавая друг дружке, поливали шилеванную стену финского дома. Поливание продолжалось, пока основная часть сеновала не сгорела и сила огня не уменьшилась, лишь по­том карусель перешла к очагу пламени и продолжала изливать воду до образования водянисто-зольной смеси. После ликвидации очага возгорания, они, уставшие, вышли за пределы пахнувшего гарью двора и начали ждать результаты подсчета избирательной комиссии.
– Подожгли сеновал, – с сожалением заговорил Ели­сеев, – а милиция виновного не найдет. Вчера в одном, сегодня в другом кутке пожар, и кто знает, кого жес­токое бедствие постигнет завтра. Предлагаю в хуторе установить ночное дежурство.
– Мой прикладок не подожгут, потому что мало заготавливаю и зла никому не причиняю, – возразил есаулу Зубарь, – и от дежурства напрочь отказываюсь.
– Если все косить сена будут столько, сколько гото­вишь ты, – упрекнул Зубаря Мирошников, – народ с голоду выдохнет.
За оскорбление Зубарь плюнул в лицо Мирошникову и отвернулся. Мирошников вытер плевок и ударил обидчика в ухо. Завязалась драка. Между драчунами встал атаман, развел их в противоположные стороны и судом чести на пять рублей оштрафовал Мирошникова. Мирошников подал десятку, а за отсутствие сдачи Зубаря ударил во второе ухо. Вновь завязалась драка. Немолодые мужчины пытаются друг друга посадить на кумпол. Атаман вторично разнял драчунов и для более строгого наказания их обратился к казакам:
– Сколько нас, столько мнений, но отстаивая свое, негоже применять рукоприкладство. Предлагаю всем высказать свое отношение к поступку Мирошникова.
– А плевать в морду можно?! – возмутился казак.
– И за плевок последует наказание, – уточнил ата­ман, – пока казаки думают, поговорю о поджогах. Ми­лиция нас не спасет. Надо надеяться на свои силы.
– А участковый за что получает деньги? – возразил атаману Зубарь.
– Только получил в оба уха и не поумнел, – заметил Прибытков, – помолчи, пока Мирошников не поддел в заднюю перепонку.
– Понакосили огромные сеновалы, а мне охранять? – Завозражал Зубарь. – Сторожуйте свое сено сами. К тому же большая половина граждан хутора – хохлы. Они не признают казачью общину. Стало быть, нам и ихние сеновалы беречь?
– Об охране сенников поговорим утром, – вступил в разговор Гладков, – а сегодня давайте скинемся пого­рельцу.
– Согласен, – поддержал оратора Зубарь, – и если скидываться будем, и на меня тоже.
– Ты не погорелец, – возразил Гладков.
– Не погорелец, но через пару недель мое сено заканчивается, а впереди зима.
Вмешательство Зубаря мнения казаков разделило, даже сторонники оказания материальной помощи дей­ствующему главе администрации осознали преимущества его материального благополучия перед рядовыми казаками, и предложение его друга Гладкова отклони­ли.
Завершался подсчет голосов. Уверенный в победе Горюнов в закопченной одежде зашел в избиратель­ную комиссию с надеждой получить поздравления и пригласить на званый ужин. Подсчет завершен, а председатель избиркома молчал, будто у него потерял­ся дар речи.
– Объявляй результат голосования! – Не сомневав­шийся в своей победе, подбадривал председателя Горюнов. – Рано или поздно оппонент должен знать о своем поражении.
– За вас двадцать семь процентов отдано голосов избирателей, а за оппонента семьдесят три, – проин­формировал Горюнова председатель избирательной ко­миссии.
– Я так и предполагал, – с удовлетворением ото­звался Горюнов, – что больше двадцати процентов за него не проголосуют.
– За вас двадцать семь, – повторил председатель, – а побе-
дил он.
Оказавшись побежденным, Горюнов членов изби­рательной комиссии назвал предателями, выборы объя­вил нелегитимными, членов комиссии обвинил в под­тасовке.
Оказавшийся в подвешенном состоянии, Горюнов надеялся вынудить победителя отказаться исполнять должность главы поселения. По закону он мог либо получить трехмесячное пособие и передать исполнение обязанностей главы поселения победителю, либо три месяца продолжать работать. Не теряя надежду остаться на должности, Горюнов активизировал клевету на победителя, даже назвал его умственно отсталым, и в доказательство этого в угол кабинета поставил качающийся стул и объявил, что это место принадле­жит так называемому главе поселения, который время от времени приходит покачаться. И в эту версию кое-кто начал верить. Психологической атакой Горюнов надеялся убедить граждан в умственной неполноцен­ности победителя и вынудить его отказаться от должности, провести не альтернативные выборы, на которых победить его, и на законном основании при­ступить к исполнению обязанностей. Вопреки ожида­ниям Горюнова, непорядочные атаки победитель вы­держал, приступил к исполнению обязанностей главы поселения, а Горюнова пообещал трудоустроить. На предложение победителя Горюнов не отозвался. Он сорвал со стены картину, якобы купленную за свои деньги, вышел из кабинета, сильным прихлопом закрыв за собой дверь, и возвратился домой. В дороге вспом­нил вой собаки, накликавшей одновременно два несчастья, и из ружья ее застрелил. Желая понять, что произошло, Зубарь зашел во двор Горюнова и по­требовал объяснить причину выстрела.
– Иди ты на х... – в ответ на возмущение хуторско­го завсегдатая отозвался хозяин дома.
– Я могу с тобой не общаться, – на хамство бывшего главы поселения отозвался пожилой мужчина, – но ты себя не обойдешь и не объедешь. Народ против тебя проголосовал, а ты не себя винишь, а собаку.
Горюнов на Зубаря запустил штакетину, и то ли от досады, что не попал, то ли от безысходности схватил­ся обеими руками за ствол яблони и по-мальчишечьи зарыдал.
ГЛАВА 32
Длительное пребывание в лагере усиленного режи­ма завершилось. Геннадий, с примелькавшимся для своего слуха именем Гоша, переступил порог проходной и остановился. Имущество состояло из полупустого ве­щевого мешка, справки об освобождении и отшлифо­ванного костыля, на который во время ходьбы опирал­ся правой рукой. Никто за ним не следил, не указы­вал направление, куда разрешалось идти. И все же свобода казалась неудобством, при котором нормально­му человеку трудно найти применение. Опираясь на скрипучий протез и рукотворный костыль, он пере­ступил несколько сотен шагов и снова остановился. Куда идти, где искать пристанище и как добывать пропитание, Гоша не знал. Внезапно свалившиеся на него проблемы беспокоили так, что бывший заключенный освобождение признавал наказанием, готов был возвратиться в зону и остаток дней провести на казенных харчах. Но зона не армия, добровольцев не принимает. Для водворения в ее пределы, надо совершить преступление, на которое отсидевший четверть века глубокий инвалид уже не способен. Гоша обратил внимание на приближавшийся грузовик и поднял руку, громыхая металлическим кузовом, самосвал сократил скорость и остановился. По внешнему виду случайного пассажира водитель грузовика предположил, что ехать ему не дальше железнодорожного вокзала, и не оказать помощь не мог. В дороге на вопрос любознательного водителя Гоша признался, что сел за изнасилование, которого не совершал. В лагере, где дважды продляли срок, поте­рял ногу. На привокзальной площади водитель остано­вился, высадил пассажира и, не поинтересовавшись куда ему ехать, загромыхал дальше. Удалявшемуся грузовику Гоша смотрел вслед, будто ждал его возвращения, а самосвал уезжал дальше и дальше, пока не поглотился расстоянием. Тревожные мысли насла­ивались одна на другую. Возвращаться домой и пока­зывать землякам уродство не хотел. Но главное в том, что после смерти матери близких родственников не осталось, а дальним с букетом неизлечимых болезней не нужен. От ровной, как струна, улицы, поглотившей силуэт грузового автомобиля, Гоша повернулся к же­лезнодорожному вокзалу и увидел вывеску продоволь­ственного магазина. Денег только что на дорогу, но хотелось есть. Он зашел в магазин, купил рыбные консервы, батон хлеба и водку. С покупкой метрах в тридцати присел на скамейку и попытался открыть консервы, а металлического предмета не оказалось. По­близости немолодая женщина, помахивая метлой, на пешеходном тротуаре наводила порядок. В надежде на ее помощь Гоша крикнул женщине, но она на него не обратила внимания.
– В этот день птица гнездо не вьет, – громче обра­тился к старушке Гоша.
Женщина приостановила работу, посмотрела на мужчину с густой поседевшей бородой и спросила:
– Откуда такая подробность?
– Благовещение – почитаемый праздник, – укло­нился от ответа на вопрос Гоша.
– А как ведут себя птицы в мусульманских странах, – спросила она, – где благовещение не признают?
Притчу об этом празднике Гоша слышал неоднок­ратно, но ответ на неожиданный вопрос не знал и не знал, как поступать ему дальше, даже побаивался, что женщина потеряет интерес к нему и удалится. Но она не отвернулась и даже спросила, когда освободился и куда путь держит. Гоша предположил, что лагерный быт она знает не понаслышке. Это прибавило ему смелости и он попросил у нее нож открыть консервы.
– Столовые предметы с собой не ношу, – на обраще­ние бородача отозвалась старушка, а дома имеется.
– Дом, небось, далеко? – спросил мужчина.
– Небось, – высказанное бородачом слово, повтори­ла немолодая женщина и, ощутив прилив крови, спросила: – как в разговорный обиход вошло это слово?
– В лагере всякому научат, – не понимая причин тревоги случайной собеседницы, ответил Гоша, и вновь спросил о месте расположения ее квартиры.
– Сторожку видишь, – рукой показала она на кро­хотное строение, расположенное в двухстах метрах от железнодорожного вокзала, – это и есть моя квартира. Там встроен рубильник водонапорной башни, там я работаю. А с метелкой и совковой лопатой подрабаты­ваю на бутылку вина. После работы выпиваю стакан, и жизнь будто бы скрашивается.
– У меня поллитровка припасена, – признался Гоша и показал ей нераспечатанную бутылку.
– Пойдем в сторожку! – Пригласила его старушка. – Там распечатаем консерву.
Полезная площадь жилища не превышала восьми-девяти
квадратов, на которой умещались кровать, однотумбовый стол, пара стульев и подстава для электрической печки. Через крохотное окно вовнутрь едва проникал дневной свет и пахло сыростью. Хозяйка щелкнула выключатель, и комнатка осветилась ярким светом. В розетку вставила штепсель в считанные минуты от электроплиты заизвергалось тепло.
– Этим отапливаюсь, – уточнила хозяйка, – а заодно и еду готовлю.
Покупку Гоша поставил на стол, вещевой мешок положил возле протеза и придавил костылем.
– Примечаешь – спросила хозяйка. – Я не воровливая.
– Красть у меня нечего, – отозвался Гоша, – лагер­ная привычка довлеет.
На раскаленную добела плиту хозяйка поставила кастрюлю, а пока согревала суп, спросила о его планах.
– Только что освободился, – признался Гоша.
– Мог бы и не уточнять, – прервала его хозяйка, – большую часть жизни сама просидела, так что филина по полету вижу.
– Родных шаром покати, – продолжил рассказы­вать Гоша, ехать особенно некуда, а подробней расска­зывать биографию не буду. В ней интересного мало.
– Я не интересуюсь, – облегчила положение гостя хозяйка, – но имя назвать все-таки надо. Как-то мы должны общаться.
– Гоша зовут меня, – ответил он.
– Меня Саня. А если угодно, тетя Саня, – уточнила женщина.
– Для тети ты молодая, – возразил гость, – буду называть именем.
– Не возражаю, – ответила хозяйка.
Миску с едой и двумя стаканами она поставила на стол. Гоша откупорил бутылку, наполнил водкой стаканы и предложил тост за знакомство.
– Это всё, что в этой жизни осталось со мной. Вы­пью и забываю о прошлом, – принимая стакан, посето­вала немолодая женщина.
После второй рюмки ослабленный болезнями организм мужчины захмелел. Он с трудом держался на стуле и боялся, что после выпитой бутылки хозяйка прогонит.
– Наливай, – показала женщина на оставшуюся в бесцветной бутылке водку, – где наша не пропадала, нехай пропадет и это.
О возникшем сомнении Гоша с ней поделился, а ожидая ответ, не прикасался к бутылке.
– Красть у меня нечего, убивать не за что, – в ответ на сомнение случайного гостя отозвалась женщина, – твоя чахотка к моей не пристанет, а пристанет, нехай сражаются, так что выгонять тебя не буду, пока сам не уйдешь.
– О большем думать не хочется, – наполняя стака­ны признался Гоша и, не стукаясь, выпил.
По примеру гостя выпила Саня и из-под кровати достала трехлитровую банку сахарной браги. Вначале емкость вытерла тряпочкой, поставила на стол и дурно пахнущей жидкостью наполнила стаканы. Неуемная выпивка разновозрастных людей завершилась постелью, кто был инициатором близости установить невозможно, но изголодавшаяся по противоположному полу женщина от случайного гостя брала все, на что способен больной туберкулезом мужчина. А когда Гоша утратил способ­ность двигаться, оба впали под воздействие крепкого сна.
Утром, удовлетворенная обстоятельствами, Саня приготовила завтрак, одела новую куртку и за водкой пошла в магазин. Прохожие на нее обращали повы­шенное внимание, а ей казалось, что встречавшиеся женщины ей завидовали. С гордым видом Саня вошла в магазин и в ликеро-водочном отделе стала в очередь. За ней вошел пожилой мужчина. Его широкая грудь украшена юбилейными медалями. Не спрашивая пос­леднего, он с удостоверением участника войны нахра­писто протиснулся к прилавку и потребовал продать ему поллитровку.
– Без очереди не солидно за водкой, – предупреди­ла его старушка с орденскими планками на женской груди.
Погромыхивая наградами, среди которых висела медаль «За победу над Германией», он немолодую женщину грубо предупредил об ответственности за нарушение закона о ветеранах войны и потребовал зак­рыть рот. По его голосу, а затем по обличью, старушка узнала здорового парня, заведовавшего мыльным скла­дом в Кронштадте во время войны.
– Помнишь, гад, как за кусок мыла, оставшегося от убитого матроса, ты издевался над женщинами. А мы, обливаясь слезами, терпели прихоть твою, потому что без мыла вши заедали, напоминая о проделках мерзавца, женщина по лицу и голове била его костылем а он, от непрерывных ударов рукой защищая лицо и голову, выкарабкивался из очереди и без желанной покупки скрылся из магазина.
Успокоившись, старушка покупателям рассказала, что, заведуя мыльным складом, он радовался большому количеству погибших матросов, чтоб за невостребованное убитыми мыло вымогать последний кусок хлеба и насиловать истощенных девушек.
В образовавшейся сутолоке внимания женщины на Саню не обращали. А когда подошла ее очередь и она начала расплачиваться, на одной ноге увидела туфлю, а на второй калоша. Пристыженная неосмотрительностью, Саня расплатилась за покупку и, мысленно ругая себя за неряшливость, спешно побежала
домой.
– На водку деньги есть, а чувяки купить не удосу­жилась, – покупательница бросила ей упрек, но, догадавшись, почему на нее женщины обращали вни­мание, Саня ни с кем не заговорила.
ГЛАВА 33
В тесной сторожке, предназначенной для сохранно­сти пусковой и предохранительной электроаппаратуры, уже третью неделю в согласии и взаимопонимании проживали работница водонапорной башни и освободив­шийся из заключения немолодой, болезненного вида, мужчина. Он включал и выключал глубинный насос, производил простейший ремонт электрооборудования, от посторонних посетителей надежно охранял общественное имущество и мыл от грязи пустые бутылки. В дневное время на самогон и на неизыскан­ную закуску Саня метлой и совковой лопатой подраба­тывала деньги, а заодно собирала пивную посуду и по заниженной цене сдавала недобросовестному коммерсанту. У него отоваривалась самогоном, продукта­ми питания и все приносила домой. Производство и несанкционированная торговля неосветленной жидко­стью коммерсантом происходила в присутствии мили­ционера, но участковый делал вид, что бойкую торгов­лю не замечает. Под вечер с удачным, либо не очень, приработком женщина возвращалась в сторожку, со­держимое хозяйственной сумки выставляла на стол и по запланированной программе начинался ужин. Так было вчера, позавчера, так было во все предыдущие дни и недели.
Но сегодня ее будто бы подменили. С подработки она возвратилась в повышенном настроении, из хозяйственной сумки поочередно выставила литровую бутыль самогона, каталку недорогой колбасы и батон сдобного хлеба. Подобный паек он увидел впервые и, как ребенок конфете, обрадовался.
– Жалованье выдали или иной источник обретения денег
надыбала? – Не скрывая восторга, спросил у нее Гоша.
– Железнодорожники коллективную пьянку устро­или, – пояснила Саня, – начальникам счету не было, и все на дурнину готовы были усраться. Сотни бутылок оставили и все их я сдала приемщику. Обидно, что чем больше приносишь ему, тем на большую сумму обманывает. Но хватило на самогон и на продукты.
– И ты промолчала? – возмутился Гоша.
– Ему хоть ссы в глаза, он никакого стыда не признаёт.
– Плюнула б ему в рожу.
– Сегодня плюнь, а завтра бутылки не примет, и я с пустой сумкой домой возвращусь, – посетовала жен­щина, – пусть хапает, да хоть немного мне оставляет.
В отличие от предыдущих дней, Саня покупку вы­ставила на стол, но ужин не предложила. Она включи­ла электроплиту, поставила на нее кастрюлю с водой, из-под кровати достала алюминиевый таз и предложи­ла Гоше обмыться. Под различными предлогами культю показывать женщине он категорически отказывал­ся, но мириться с запахом пота Саня дольше не соби­ралась.
– Мы ночами познали друг друга, – настаивала хо­зяйка, – скрывать больше нечего. Так что раздевайся и садись над тазом.
Подчинившись настойчивой воле женщины, Гоша разделся, сел на стул, снял протез. Саня придвинула второй стул, поставила на него таз, налила в него воду, намылила мочалку и с намерением потереть спину попросила его над тазом склониться, и в этот миг обезумевшим голосом закричала:
– Ге-е-н-а-а-а! – от душераздирающего крика Гоша вздрогнул, а Саня в истерическом состоянии снова и снова повторяла его настоящее имя.
– Что все это значит? – утратив надежду на распоз­нание причины ее истерики, спросил обнаженный мужчина.
– Ге-е-н-а-а-а! – крепче прижимая его обнаженное тело, нараспев повторяла дорогое имя женщина. – Сыночек мой ненаглядный!
– Какой я тебе сыночек! – повысил голос Гоша: – Рассудка лишилась, дура!
– Я – дура, старая дура! – с его утверждением со­гласилась Саня –
На твоей ягодице родимое пятно, ко­торое забыть невозможно.
Гоша засомневался, но, продолжая не верить исте­рическому крику женщины, потребовал рассказать о других его приметах.
Она без запинки вспомнила о трагическом их рас­ставании, которое, как в тумане, но все-таки помнил он.
– Что я наделала?! – одновременно обеими руками сдавливая свою седую голову, повторяла Саня: – нака­жи меня, Господи! Накажи! – истеричным криком вы­маливала она себе наказание.
Неуправляемый крик матери в сознании Гоши породил душевную боль, и все же он нашел в себе силы попытаться ее успокоить.
– Более жестокого наказания, выпавшего на твою долю, придумать нельзя, – прервал душераздирающий крик матери Гоша, но в трагедии я не вижу твою вину. Можешь это понять или не можешь?!
Не прореагировав на обращение сына, Саня достала литровую бутылку самогона, раскрыла ее, содержимым наполнила алюминиевую кружку и выпила всю. Затем присела поперек кровати, на колени поставила локти, на ладони склонила голову и затихла.
Не обращаясь за помощью к матери, Гоша оделся и попытался с нею заговорить. Она не отозвалась. После­довали усиленные хрипы и она повалилась. Понимая, что ей нужна помощь, Гоша делал искусственное ды­хание, а облегчение не наступало. Создавалось впечат­ление, что вдыхаемый ею воздух доходил до клапана, сталкивался с непроницаемой стенкой, и оставляя лег­кие без кислорода, самопроизвольно извергался нару­жу. Гоша непрерывно сдавливал ингалятор, туманообразную массу вкачивал в ее рот, но лекарственный пре­парат не проникал в легкие, состояние страдалицы не улучшалось. Наконец, попытка втягивания воздуха пре­кратилась и она затихла. Понимая, что с возникшей проблемой ему не справиться, Гоша без протеза и кос­тыля выбрался из сторожки и, напрягая голос, на по­мощь взывал прохожих, но на обращение инвалида никто не остановился. Чем громче кричал он, чем на­стойчивей просил вызвать «Скорую помощь», тем дальше обходили его прохожие и круче от него отвора­чивались. Утратив надежду на помощь граждан, Гоша, опираясь на единственную ногу и ослабленные тубер­кулезом легкие, пополз к автоостановке. Он не преодолел и трети расстояния, когда на стареньком самосвале его догнал знакомый водитель, остановился, из непоследовательного рассказа узнал причину мучительного путешествия, помог ему забраться в кабину, с раствором бетона возвратился к сторожке, вбежал вовнутрь служебного помещения и начал делать женщине искусственное дыхание. Действия водителя были грамотные, сопровождались целенаправленными приемами, но признаков жизни не последовало. Без посторонней помощи Гоша спустился с кабины, превозмогая нечеловеческие усилия, вполз в помещение и при совпадении взглядов со случайным товарищем понял, что матери больше нет. Оставаясь над покойной, Гоша понимал, что нелепая смерть вызвана не столько неизлечимой болезнью, сколько безразличием граж­дан, отвернувшихся от взывавшего к помощи инвали­да. Они не остановились, не прислушались к крику, не вызвали «Скорую помощь» и косвенно ее умертвляли. Теперь она не расскажет ему о сиротской доле, о побе­ге на похороны мужа, об издевательстве садистки, за что она вонзила ей металлический шворень и схлопо­тала огромный срок заключения. Обо всем об этом она ему не расскажет, но имя изначального виновника трагедии семьи успела назвать, которому он, чего бы это не стоило, решил отомстить.
С железнодорожной станции в хутор Привольный Гоша приехал на попутном автомобиле. Многие строения увидел впервые, но кое-что припоминал. Бросился в глаза дом Ольги, где проводилась с ней очная ставка, за ним виднелась усадьба дальнего родственника, где надеялся обрести временное приста­нище. Опираясь на самодельный костыль, он вошел в его двор, на двери дома висел амбарный замок, идти некуда, но и оставаться без разрешения хозяина не мог. Гоша не знал, что ему делать, и повернулся назад, в это время услышал стуки в крошечном окне неболь­шого сарайчика, возвратился и через запыленное стекло увидел исхудавшее лицо человека, в котором не сразу узнал своего родственника.
– Ты, Иван Иванович? – удивленный спросил Гоша.
– Я, – охотно подтвердил старик, – а ты кто бу­дешь? – поинтересовался обитатель неприглядной кельи.
Перед поездкой на малую родину Гоша бороду сбрил, и все же четвертьвековое отсутствие в хуторе не способствовало распознаванию его личности. Он всё, что о себе вспомнил, рассказал старику, и они признали друг друга. Обитатель сарая нежданного гостя пригла­сил к себе и, чем смог, заморил ему червяка. Подкре­пившись, Гоша осмотрел помещение, построенное хо­зяином для содержания кур, и поинтересовался, чем это вызвано.
– Старики не украшение в доме, – со слезами на глазах заговорил обитатель сарая, – но и дочь в мла­денчестве доставляла хлопоты, а я не бросал ее в ку­рятниках, и, когда училась, еженедельно носил ей про­дукты. Она возвращала мешок и обещала до конца дней своих помнить об этом.
Тема для разновозрастных собеседников оказалась нелегкой, и они замолчали.
Солнце было в зените, но в помещении царил полумрак. Через запыленное стекло лучи проникали вовнутрь по всей их длине хаотично перемещались многочисленные взвешенные частицы если не заботишься о своем дыхании, то смотреть на их несистемное вращение было приятно. Полюбовавшись бесовской круговертью, Гоша присел возле поганого ведра. Нежелательное соседство гостя с отходами жизнедеятельности хозяина кельи старика тронуло, но он не в состоянии был что-либо изменить. Полюбовавшись нечеловеческим бытом, Гоша спросил о Луневе.
– Живет один в своем доме, – о бывшем директоре заговорил старик, – но сегодня застать его трезвым не удастся. Утром опо-хмеляется, с обеда засыпает и хра­пит до утра.
О своем недоброжелателе Гоша еще не получил полную информацию, когда в окно увидел возвратив­шуюся из магазина молодую хозяйку. Гоша счел долгом познакомиться с ней, вышел во двор и представился родственником.
– Через дорогу на присядку родня! – На обращение гостя закричала женщина. – Вон из моего двора, и чтоб глаза мои тебя не видали!
Не предполагая хамское гостеприимство, Гоша воз­вратился в курятник, захватил вещевой мешок, со ста­риком попрощался и вышел.
Из рассказа старика Гоша знал, что Лунев спит и до утра не проснется. Он пошел на бригадный двор, где когда-то работал. В дороге подобрал полиэтиленовую емкость, визуально осмотрел ее, а убедившись, что она не поврежденная, пошел дальше. Вначале предполагал из топливного бака трактора слить три-четыре литра соляры, но, к его удовлетворению, емкость с отработкой стояла на прежнем месте. Он подошел к бочке, посуду наполнил горючей жидкостью, установил в вещевой мешок, возвратил его на свое место и пошел к Луневу. Когда приблизился к административному зданию, увидел двоих мужчин. В одном из них узнал Волова, который, как в молодости, шел с опущенной головой, но вокруг все видел. Во втором – кузнеца-неумеху, бравшегося за любую работу, но ни одну не доводил до конечной цели. Направлялись они к служебному автомобилю. Поравнявшись с незнакомцем, Волов остановился. Его отросшая за длительную дорогу седая щетина, непоказное прихрамывание заинтересовали директора, и он, с надеждой выяснить личность незнакомца, потребовал у него документы. Вместо паспорта Гоша показал справку об освобождении и вознамерился идти дальше.
– Постой, постой! – Скороговоркой потребовал Волов. – А ну расскажи откуда идешь и куда правишься.
– Откуда иду, бессмысленный вопрос, – повторил Гоша, – в справке доподлинно сказано, – а останов­люсь, где приютят доб-рые люди.
– На меня не рассчитывай, – твердо предупредил Волов, – я преступников с малечки ненавижу.
– И на том спасибо, – опираясь на костыль, отозвал­ся Гоша, а убедившись, что Волов его не узнал, заша­гал в своем направлении.
– И все-таки признайся, куда, на ночь глядя, идешь?
– Иду туда, где горе да беда, – на любопытство ди­ректора словами героя фильма ответил путник.
– Даже шутить умеет, – глядя на измученный вид незнакомца отозвался кузнец Шалаев. – Чтоб сегодня убрался из хутора, пока овчарку на тебя, бездельника, не спустили.
– И ты мокра не наделал? – На постыдное хамство кузнеца отозвался Гоша. – Кому не ковал лошадей – с тобой здоровались, а кому ковал – в морду плевали.
– Брешешь, мерзавец! – отозвался оскорбленный кузнец – мой отец кузнецом был, дед ковал лошадей и я занимаюсь тем же.
– Заканчивай с опустившимся бродягой общаться! – Потребовал от кузнеца Волов – Теперь по замордованной коммунистами земле их сотни шляются, а со всеми говорить слов не хватит.
– Вчерашний коммунист, – на дополнение Волова отозвался путник, – сегодня присосался к больному телу России и безжалостно пьешь ее кровь.
– Грамотный, а место себе не пригреешь, – всту­пился за директора Шалаев.
– Пригрею, – заверил их Гоша, – непременно при­грею.
Словам путника Волов не придал значения, но по­казать свое превосходство над ним постарался, он за­пустил двигатель, попеременно включил повышенную передачу, на большой скорости промчался вблизи ус­певшего сойти с проезжей части дороги инвалида и обдал его грязью.
К дому Лунева Гоша подошел в сумерках, через поваленную калитку вошел во двор. Смеркалось быстро, но даже в темноте усматривалась неухоженность. «Это ничтожество управляло огромным хозяйством», – подумал Гоша, и по подгнившим порожкам поднялся на веранду. Дверная ручка держалась на одном гвозде Гоша потрогал ее, дверь оказалась запертой. Осторож­ным прикосновением он выдавил глазок внутрикоридорного окна, через образовавшееся отверстие вовнутрь плеснул горючую жидкость, остаток расплескал по ве­ранде и зажженную спичку бросил вовнутрь, наличие бензина в обмывочно-отработанной жидкости спровоцировало взрывоподобное воспламенение, и в центре огненной стихии оказался инвалид. К охваченному пламенем дому сбежались соседи, от колонки устано­вили водопередаточную карусель, но от примитивного пожаротушения пламя только усиливалось. Когда из района приехала специализированная машина, кровля рухнула и взаимнопрезиравшим друг друга мужчинам стала нерукотворной могилой.
ГЛАВА 34
Активным участником тушения пожара дома Лу­нева был атаман. В эти минуты не вспоминал обиду, причиненную бывшим директором. К водозаборной колонке расставил хаотично мечущихся людей, занял конечную цепь в передаточной карусели и, в силу че­ловеческих возможностей, из ведра на пламя лил воду. Не считаясь с тем, что утром предстояла поездка в военкомат, на тушении пожара отдавал последние силы, и до прибытия пожаротушительной техники основной удар огненной стихии принимал на себя.
К дню призыва в Вооруженные силы России его старший сын Олег окончил речное училище и с дип­ломом судового электромеханика приготовился служить в военно-морском флоте. Помимо страстного желания быть моряком, осуществлению мечты допризывника способствовало: крепкое здоровье, высокий рост и кора­бельная профессия. Перечисленные составляющие имеются не у каждого призывника, и потому молодой человек надеялся на здравый рассудок призывных комиссий, и искренне верил, что путевка в военно-морской флот ему гарантирована. Разделяя точку зрения наследника, отец о его неудержимом желании разговаривал в военкомате, в казачестве, с начальником метрологической службы Черноморского флота, и в каждом ведомстве нашел поддержку и понимание. Уве­ренный, что силы, способной перечеркнуть мечту сына о море, не существует, счастливый родитель о результатах договоренностей рассказал допризывнику, и близ­кие люди по-мужски обнялись.
Когда получили повестку, родители будущему мо­ряку устроили пышные проводы, и из города-героя Севастополя начали ждать желанную весточку. Но пись­мо получили в солдатском конверте, где почерком сына написан не Севастополь, а малоизвестный истории во­енно-морского флота город Анапа. Уверенный, что Олег служит на корабле, атаман раскрыл конверт, развер­нул письмо и из необъемного текста узнал, что своих обещаний чиновники не выполнили и что его сын с мечтой о море вынужденно простился. Далее в доро­гом родительскому сердцу послании отец читал, что служит он в воздушно-десантных войсках, что обман чиновников его не сломил, и что воинский долг испол­нит там, куда призвала многострадальная Россия.
В отличие от недобросовестных пустословов, десантник слов на ветер не бросил. Обещая родителям честно служить, он делал всё, от себя зависящее, чтоб стать настоящим воином. Командование дивизии усилия солдата заметило и присвоило ему воинское звание. В честь Дня защитника Отечества за высокие показатели в боевой подготовке и образцовую дисциплину командир войсковой части № 40515 гвардии полковник Юраков наградил Олега книгой «Воздушно-десантные войска России» и внеочередным отпуском.

Расплескалась синева, расплескалась
По беретам голубым, по погонам.
Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась
По десантным, по гвардейским законам.

Этим предисловием начинается текст истории воз­душно-десантных войск России. Объемная, красиво-оформленная книга издана под редакцией генерал-пол­ковника Г.И. Шпака. Редкое издание рассказывает о боевом пути седьмой гвардейской дивизии, в которой выполнял воинский долг сын атамана Олег. Создавалась дивизия в городе Полоцке, а боевое крещение по­лучила на озере Балатон в 1945 году. В 1956-м дивизия участвовала в венгерских событиях, где был тяжело ранен казак хутора Привольного Александр Меркулов. В 1968-м дивизия участвовала в волнениях Чехословакии, в 1979-м в Афганистане. С 1993-го дислоцировалась на Северном Кавказе. Классическим примером мужества десантников явились ночная высадка на головы боевиков и их уничтожение.
Пребывая в отпуске, Олег рассказывал отцу о физической подготовке, о прыжках с парашютом, о воинской дружбе и взаимной помощи в десантных войсках.
К этому времени его меньший брат Евгений закончил речное училище, получил диплом штурмана и приготовился к службе в армии. Его, как и старшего, влекла морская стихия, но рассказы брата о воздушно-десантных войсках оказали основополагающее влияние. Решение младшего сына быть десантником поддержал отец, но не знал, как преодолеть чиновничий барьер. Однажды обманутый, он не мог очередной раз поверить военкому, казачьим атаманам, и потому решил обратиться к командиру воинской части № 40515, в которой служил Олег. Подобного примера в воинской жизни полковник не помнил, и потому к просьбе отца десантника принять в свою часть второго сына отнесся с нескрываемым уважением. За своей подписью он в райвоенкомат отослал ходатайство о направлении допризывника Евгения в свою часть, а прошение аргументировал службой в вверенной ему части старшего брата. Официальный документ командира части взбодрил отца и сына. Надеясь, что совместная служба братьев решена без проволочек, они возвратились домой, а вскоре с повесткой прибыли в райвоенкомат. Ходатайство командира части лежало на столе военкома. Он выслушал воодушевленную речь отца, но, в отличие от командира части, не оказался в восторге. Вначале он подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул в коридор, а убедившись, что никто не подслушивает, закрыл дверь, возвратился на рабочее место и приторно-доверительным голосом обратился к своему посетителю:
– Благодарю, батя, за воспитание верного защитни­ка Родины. Крепкие парни российской армии позарез, – провел он ладонью по своей сытой шее, – нужны, но в первую очередь нужны в горячих точках, так что твое­му сыну в курортном городе отдохнуть вряд ли удаст­ся.
Родитель знал, что призывники первого года служ­бы в Чечню не направляются. Стало быть, наводя тень на плетень, военком сознательно запугивал отца, чтоб за освобождение от горячей точки заполучить денеж­ное вознаграждение. Атаман очередной раз напомнил о ходатайстве командира воинской части.
– На записку полковника давишь, батя, – усмех­нулся майор, – если б ты знал сколько прошений из всевозможных инстанций поступает на мое имя. Пи­шут полковники, пишут генералы, даже министры. Если всё исполнять, то воевать на Кавказе будет неко­му. К твоему сожалению, батя, но к счастью много­страдальной России, на художественные произведения авторов военкомат не реагирует. Служить Евгений пой­дет туда, где больше принесет пользу Родине.
– Я ходатайствую о направлении сына не в снаб­женческую часть, а в воздушно-десантные войска, – по-мужски твердо заявил атаман.
– Понимаю, – прервал возмущенного родителя май­ор, – но поймите и вы меня, что место службы призыв­ника не зависит от желания его родителей
– Отказ, – с болью в душе заявил атаман, – с чем ни я, ни будущий воин не согласимся.
Дальнейший разговор с военкомом расстроенный отец посчитал бессмысленным и вышел из кабинета. Что делать, в какую стучать дверь, атаман не знал. Второй раз ходить по известному кругу однажды обманутый отец не собирался. Не сговариваясь с сыном, они перешли улицу и у парадной двери районной администрации остановились. На обращение сына отец либо молчал, либо отзывался сухо, неопределенно и вновь замолкал.
– Победили фашизм, – утратив надежду на поиск справедливого решения сам с собой заговорил роди­тель, – неслыханной силе сломали хребет, а со своей бюрократией сладить не можем.
– Почему, – спросил неопытный в жизненной казу­истике Евгений, – не прогнать военкома с работы и не назначить добросовестного офицера?
– Если б на физиономии было написано, кто добро­совестный, а кто взяточник, – возразил сыну отец, – было бы просто, но в личном деле у каждого вписаны такие данные, что хоть сегодня представляй к званию Героя России.
– Не разрешают вместе служить братьям, – возму­тился Евгений, – разве от этого крепнет армия?
– Ответ на твой вопрос, сынок, я не знаю, но убеж­ден, что на состояние вооруженных сил такие военко­мы давно наплева-
ли, – и в присутствии сына нецен­зурно выругался.
Обеспокоенный за судьбу отрока, он вспомнил что в районной управе сменилась власть. Идти к прежнему заместителю главы он считал пустым времяпрепровождением, и оттого к новому управителю доверия не было, но безысходность подтолкнула на непредсказуемый шаг. Он приказал сыну следовать за собой, а сам, подобно всепроходимому танку, отталкивая стоявшего на пути к кабинету секретаря, открыл дверь и, оказавшись в просторном помещении, на одном дыхании изложил сущность нерешаемой проблемы. Выслушав отца, а затем и его сына, должностной начальник снял трубку телефона, позвонил военкому и, не уточняя существо вопроса, настойчиво потребовал просьбу допризывника решить положительно, а об исполнении доложить лично. Затем допризывнику пожелал счастливой встречи со своим братом и поочередно простился с незапланированны­ми посетителями.
Покинув кабинет высокопоставленного чиновника, измученные безуспевшными хождениями по кабинетам, близкие родственники не верили в успешное решение своей проблемы, и не хотели возвращаться в кабинет военкома. Пожалуй, они прошли бы мимо ненавистного здания, но их окликнул работник военкомата и попросил зайти не к военкому, а лично к нему, для уточнения некоторых данных из биографии допризывника.
– Зачем? – недоброжелательно спросил отец Евгения.
– По поручению военкома я с личным делом вашего сына еду в город Батайск для согласования прибытия на призывной пункт покупателей из седьмой воздуш­но-десантной дивизии.
Ни отец, ни сын не знали о том, что между новым заместителем главы района и военкомом уже состоялся нелицепри­ятный разговор, в результате которого под телом вто­рого зашаталось рабочее кресло, и, он ради сохранения доходной должности, готов был выполнить любой при­каз руководителя.
Заручившись датой прибытия представителей седьмой воздушно-десантной дивизии в город Батайск, атаман нанял частного автоизвозчика, и к назначенному сроку с допризывником и сопроводительными документами прибыл на сборный пункт.
26 мая новобранцев повезли в Новороссийск, о чем отец немедленно позвонил Олегу. За пополнением в Новороссийск с командиром взвода прибыл Олег. Братья встретились и начали с трепетом ждать распре­деления по полкам. Каково же было их разочарование, когда стало известно, что Евгений распределен в 247-й десантно-штурмовой полк, дислоцированный в городе Ставрополе. Братья понимали, что устранить недора­зумение можно, и со своей просьбой обратились к ко­мандиру взвода. Офицер полковнику объяснил ситуа­цию, который без дополнительной проволочки своим решением перераспределил призывников, и удовлетво­ренные решением офицера братья для дальнейшего прохождения службы прибыли в город Анапу. В тот же день с ними встретился командир полка и своим приказом в одну батарею со старшим братом направил Евгения. Многочисленные хлопоты счастливого отца были позади, но еще долго его не оставляли в покое «доброжелатели».
– На многочисленные поездки и проводы сыновей, – говорили «доброжелатели» атаману, – ты израсходо­вал столько денег, что их хватило бы откупить от служ­бы и не сталкиваться с такими проблемами, с которы­ми, определяя сыновей в начале в военно-морской флот, а затем в воздушно-десантные войска, столкнулся ты.
– Армия меня сделала мужчиной, умеющим посто­ять за себя и за свою семью, – на досужие советы «доб­рожелателей» отреагировал атаман. – Аналогичную судьбу желаю своим сыновьям, а главное, не хочу, чтоб до конца своих дней они жили с документами шизоф­реника.
ГЛАВА 35
Испокон веков казаки Иисуса Христа признавали Богом, и из поколения в поколение веровали, молились ему, именовали Спасителем и почитали. Евреи Богом Христа не признавали. И все же части их большевистских руководителей, в первую очередь Свердлову и Троцкому, позволили глумиться над верующим народом, разрушать его храмы, уничтожать многомиллионное казачество. Невинной крови троцкистами-безбожниками пролито много, а о причине неслыханной жестокости однозначного ответа до сих пор нет.
Инициаторов террора коммунисты оправдывают необходимостью. По их мнению, не применив силу, власть большевики не удержали бы. С ними согласиться вроде бы можно, если б власть им была дарована народом, но коммунисты ее захватили нахрапом, для удовлетворе­ния своих амбиций, а положение крестьян их не бес­покоило. В двадцатом веке они восстановили рабовла­дение и с людьми обращались, как с бессловесной скотиной. Колхозников заставили работать на безликое государство по шестнадцать часов в сутки, а за много­часовой рабочий день не платили зарплату. Преступ­ление большевиков справедливо не осудили демократы. Варварское уничтожение они называли преступ­лением, но не в правительстве, не в парламенте партию не осудили. А это надо не мертвым, которых уже не подымешь, это надо живым, чтоб продолжать строи­тельство Города солнца никому не пришло в голову. Однозначную оценку преступлению двадцатого века не дала история, а чтоб не спустить на тормозах и в изначальной основе разобраться над этими постулата­ми, необходимо мысленно пропутешествовать в глуби­ны истории православной Руси, проанализировать при­чину разногласии народов, проживавших в границах современного государства, а уж потом установить по­вод негативного отношения российской власти к каза­кам, передаваемый из поколения в поколение.
Одним из многочисленных народов, проживающих на территории России, были и остаются евреи. В дохристианские времена лишенный земли и государственности этот народ тысячи лет боролся за свое выживание и сохранился. Никто и нигде евреев не встречал с распростертыми руками. Они искали пристанище, но отовсюду были гонимы. В создавшихся условиях мозг евреев работал на пределе возможного, и интенсивнее оседлых народов интеллектуально развивался. Обосновавшиеся на землях современной России и проживающие на правах граждан многонациональной страны, евреи претендовали на положение в обществе, соответствующее своему желанию быть избранным народом. Царское правительство игнорировало порой и справедливое требование народа, и, само того не желая, порождало противодействие. Ученый-математик, химик либо биолог – не хотел, да и не мог быть не на своем месте. Разворачивалась борьба за свое положение в обществе, а когда мирные способы успехов не приносили, евреи прибегали к террору. С террористами царь расправлялся жестоко, в том числе и казачьей нагайкой. Перед казачьей сотней еврей ока­зался бессильным, но обиду затаил, хотя обижаться на блюстителя общественного порядка в те далекие годы все равно, что теперь таить зло на милиционера, разгоняющего митинги, манифестации и прочие не санкционированные властью собрания. Милиционер подневолен, и нередко против убеждения исполняет закон. Но, придя к управлению Россией, евреи это обстоятельство не приняли.
6-8 марта 1918 года, через считанные недели после взятия власти, на седьмом съезде партии создан центральный коми-
тет – первое постреволюционное правительство в составе 15 человек преимущественно еврейской национальности. Это:
1. Ленин – мать еврейка.
2. Троцкий – еврей.
3. Свердлов – еврей.
4. Зиновьев – еврей.
5. Бухарин – еврей.
6. Сокольников – еврей.
7. Крестинский – еврей.
8. Лашкевич – еврей.
9. Шмидт – еврей.
10. Дзержинский – еврей.
11. Владимирский – еврей.
12. Сталин – грузин.
13. Смилга – ?
14. Сергеев – ?
15. Стасова – ?
Из пятнадцати первых лиц Российского государ­ства с преимущественно русским населением власть, в основном, захватили евреи. Почему такое оказалось возможным? Ответ ранее дан. Теперь остается дополнить, что противостоять опыту борьбы за власть евреев русские не смогли и вынужденно подчинились их воле. Члены правительства помнили казачью нагайку, и за прошлую обиду решили показать им «кузькину мать». Готовясь к жестокой расправе троцкисты не взяли во внимание, что верхнедонские казаки оставили фронт, чем облегчили наступление Красной армии, а по приказу Свердлова-Янкеля начали массовые расстрелы. Казаков убивали и из-за чувства мести и одновременно руководствовались желанием уничтожить наиболее организованную часть населения страны, которая им представлялась опасной. Убивали жестоко, как рабовладелец, не неся никакой ответственности, убивал рабов, принадлежащих ему на правах частной собственности. Таковы были законы рабовладельческого строя. И все же рабовладелец, убивал раба за непослушание, за отказ на себя работать либо за иную провинность. Соратники Свердлова-Янкеля убивали казаков поодиночке и группами не за провинность, а за казачью родословную, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Даже рабовладельцы подобную жестокость к рабам не применяли.
По чертежам изобретенного механизма уничтоже­ния людей, пришедшие к власти в Германии фашисты во главе с чужестранцем Гитлером создали аналогичную фабрику. По количеству загубленных душ в социалистическом соревновании, национал-социалисты на несколько миллионов жертв от коммунистов СССР отстали, то ли времени у них не хватило догнать, то ли тактику избрали ошибочную, теперь установить не удастся, зато известно другое: по количеству уничтоженных людей гитлеровцы навсегда остались на втором месте, а большевистская власть мировое первен­ство уже никому не уступит. Такая уверенность основана на том, что за второе место над главными гитлеровцами состоялся международный суд и они понесли суровое наказания. Основоположники преступной конструкции по числу загубленных душ удержали первенство, но за первое место не понесли наказание. Это вызвано тем, что большевистские душегубы уничтожали славян, а славян католики считали недочеловеками и делали всё возможное для ликвидации Православия на Земле.
До Октябрьской революции Россия славилась мно­годетными семьями. Экспансия мусульман в православную Русь не дала бы желаемых результатов. За изысканные способы уничтожения казаков Господь покарал душегубов. Троцкому ледорубом пробит череп, Ленин лишен рассудка, уничтожены Свердлов, Зино­вьев, Бухарин, Каменев, умирали в мучениях. В своих испражнениях завершал земную жизнь Сталин. Ни один истязатель не скончался без страданий и мук.
ГЛАВА 36
Чиновники, предприниматели, педагоги и даже рядовые работники мечтают о снисходительном к себе отношении. Ради достижения желанной цели одни делают приятное соседям; другие идут на сделку со своей совестью; третьи трусливо ждут окончания полемики чиновника с подчиненными; четвертые творят произвол и преступление.
Когда претендовал на руководящую должность Волов, он клятвенно обещал без согласования с трудовым коллективом не расходовать ни одной общественной копейки. Рабочие ему поверили и единогласно разрешили собой управлять. Даже на развитие хозяйства внесли личные средства. Директор оперативно провел первую посевную уборку. Расплатился с кредиторами, создал предпосылки для непрерывного производственного процесса, но оплату за труд отодвинул на неопределенное время. Работники согласились, даже приостановили деятельность контрольной комиссии. Хозяйство развивалось, экономика крепла. Директор покупал современную технику, строил животноводческие помещения, приобретал высокоудойных коров, построил административное здание, увеличил штат управленцев, для служебных целей купил два легковых автомобиля иностранного производства. При этом несмотря на ежегодное повышение цен на товары повседневного пользования, зарплату держал на первоначальном уровне, которой едва хватало собрать в школу детей. И все-таки с нововведениями распоясавшегося директора, трудовой коллектив мирился. А когда прошел слух, что новая техника, перерабатывающие цеха, высокоудойное поголовье крупного рогатого скота с животноводческими помещениями и треть обрабатываемой земли являются его собственностью, терпенье лопнуло и рабочие от него потребовали перед трудовым коллективом отчитаться.
На приглашение своих избирателей Волов пришел и без прежней скромности извергаемую им в день его назначения, заявил:
– Мне перед вами отчитываться не за что, новая техника, перерабатывающие цеха, молочная ферма – моя частная собственность. А два советского производства трактора можете ревизовать сколько вам вздумается.
– Мы будем судиться, – заявил Вяликов.
– Собственность приобретена на законных основаниях, – в свое оправдание уточнил директор, –  стало быть закон меня защитит, а вы заплатите судебные издержки. Судитесь до последней своей копейки. Напоминаю, что сегодня все инициаторы несанкционированного сборища будут уволены без выходного пособия. В отдел кадров приказ уже поступил.
– Родился в хуторе, рос вместе с нами, – на угрозу директора отозвался Вяликов, – откуда такая жестокость?
– По отношению к вам с моей стороны проявляется не жестокость, а Божья милость, – заметил Волов, – испокон веков помещики с батраками не либеральничали. Вы, – одновременно к присутствующим на собрании обратился Волов, – содержание поговорки: «Где раки зимуют» знаете? Если не знаете, постараюсь напомнить.
Крепостного крестьянина помещик послал на подледный лов раков. Батрак возвратился с пустыми руками, а хозяину пояснил, что не нашел место, где раки зимуют. Крестьянину помещик велел связать руки и ноги, а головой опустить в прорубь, проговаривая, «Смотри, где раки зимуют». Наблюдая за мучениями сотоварища, другие раколовы, дабы избежать гнева помещика, в ледяной воде находили раковые, стойбища и изможденные переохлаждением, с деликатесами возвращались домой. Не прояви жестокость к рабу, помещик остальных не заставил бы эффективно трудиться. Пример тому – советская власть. Либеральничала с рабочими совхозов и где она теперь? Нет ее и нет великого государства. Если хотим сохранить Россию, надо издавать такие законы, какие не позволят рабам бездельничать. Так что получайте трудовые книжки и чтоб на своей территории я вас больше
не видел.
Уволенные с исковым заявлением обратились в суд. После многомесячных матырств, судья оправдал новоявленного помещика. Не нашли поддержку и в районной управе. Детей надо кормить, одевать, обувать, создавать условия для дальнейшей учебы. Кто помоложе поехали в Москву на заработки, а старшее поколение подалось на биржу труда. После сбора многочисленных справок, оказалось, что правительственной подачки не хватает даже на хлеб. Безысходность вынудила идти на поклон к Волову. На положение лишенных каких бы то ни было прав временных работников, хозяин их принял с условием, молча выполнять любую работу.
В день пребывания в храме Волов зажигает свечку и со склоненной головой подолгу выстаивает. О чем он думал в эти минуты, знал только он. Вероятно у Бога вымаливал прощение грехов. И уж наверное, не заботился о кромешной бедности, временных
работ.
Бывал и Мутилин в храме. Как к главе района к нему подходит настоятель, вполголоса о чем-то они совещались и из Богоугодного заведения вместе выходили, через полчаса с блестящими глазами священник возвращался.
В отличие от Мутилина, Волов к спиртным напиткам испытывал отвращение и участие в хмельных застольях не принимал.
Различные точки зрения у них и к малой родине. Посещая родовой хутор, Мутилин по возможности одаривал то осветительным фонарем, то асфальтированным тротуаром, то цветником.
В жизни Волова родной хутор не играл никакого значения. В свободное от работы время, он читает заповеди Христа. Но как только ему напомнят о выделении помощи бывшим работникам совхоза, его будто подменяли. Его охватывало стяжательство, напоминавшее состояние припадка. А если на богатство никто не показывал пальцем, он успокаивался и продолжал деловой разговор.
Закрытие школ в Привольненском поселении охотно поддерживал. Свою точку зрения объяснял так: трактористу, доярке, пастуху для пересчета денег и корявой подписи в расчетно-платежной ведомости  достаточно трехклассного обучения. Поэтому решение Мутилина закрыть Привольненскую школу, он оправдывал и с политической и с экономической точек зрения.
– Зачем содержать педагогов, требующих особого к себе отношения, зачем на обучение детворы расходовать деньги, если все равно им работать трактористами и пастухами, – рассуждал Волов.
По его мнению, неграмотные рабы, а в своем окружении новоявленные помещики только так и никак иначе называли рабочих, от хозяина много не требуют. За бутылку вонючего самогона, в зной и в холод готовы не вылазить из пыльной кабины трактора. А тракторист со средним образованием требует заключение трудового соглашения, повышения жалования, лучших условий труда, что сказывается на уменьшении годового дохода, и не отвечает его интересам.
Возвращаясь к поддержке ликвидации хуторской школы следует напомнить, что озабоченный сиюминутной выгодой Волов не знает историю дореволюционной России и не думает о ее завтрашнем дне. А история государства трагична.
После отречения от престола Николая II управление государством приняло на себя Временное правительство. В кабинет министров вошли высокообразованные, честные, порядочные люди. От демократического правительства в феврале 1917 года Россия получила немыслимые права и свободы, отчего захлебнулась этим и погибла. Отбрасывая жандармские формы управления, интеллектуальные члены кабинета Временного правительства не учли веками воспитанный на палочной дисциплине менталитет россиянина и сами того не желая спровоцировали всеобщее неподчинение и хаос. Дарованная демократия крестьянами воспринята слабостью правительства, чем они незамедлительно воспользовались. По всей России загорелись барские усадьбы. Помещикам выкалывали глаза, многих убивали, а их земли присваивали себе. Временное правительство озаботилось бандитизмом, но останавливало не репрессивными, а демократическими методами. А крестьяне все наглей распоясывались и дошло до междуусобных столкновений. Причиной внутренних конфликтов явился неравномерный дележ награбленного добра. Одни захватывали много, другим доставалось меньше.
Беспомощностью Временного правительства воспользовались большевики и под предлогом восстановления порядка захватили политическую власть, установили диктатуру, какая не снилась чужеродному завоевателю Руси – Чингисхану.
Большевиками придуманная людоедская система управления страной, так овладела сознанием россиян, что через десятилетия после смерти Сталина, по единоначалию, по железной руке, по
вождизму народ до сих пор тоскует, а метод управления прославляет в многочисленных анекдотах.
При активном посредничестве районных властей Волов мечтает о безмолвном крестьянине, но о трагедиях начала и конца двадцатого века не вспоминает. А  напрасно.
Жанна д’Арк прожила девятнадцать неполных лет. Но Францией и христианской церковью вознесена на пьедестал вечности. И никогда не будет забыта потомками. Непорочную деву помнит и чтит  не только Франция, за освобождение которой она отдала свою жизнь, но и многомиллионный христианский народ во всех частях старого и нового света. Ее героическому подвигу предшествовала утрата суверенитета Францией. Беспощадная эксплуатация крестьян породила два непримиримых между собой полюса. Пользуясь слабостью государственной власти,
бо;льшую часть Франции захватила Англия, а оккупированную землю объявила единым английским государством.
Семнадцатилетняя дочь крестьянина из малоизвестной французской деревни Жанна д’Арк услышала голос, предначертавший ей стать освободительницей Франции. Для этого ей следовало идти в незанятый англичанами замок к Карлу, объявить его королем и возглавить ополчение. Как приказывал голос свыше, Жанна пришла к Карлу, еще не к королю, рассказала о своем предназначении и во главе немногочисленного воинства пошла освобождать Орлеан. Штурмовали крепость меньшими, чем у врага, силами. В белых одеждах Жанна шла впереди воинов. Тысячи стрел пролетали над ее головой, а она шла и своим примером увлекала живых. Бесстрашие девушки на  защитников крепости навело ужас. Несмотря на численное превосходство, англичане дрогнули и побежали. Орлеан освобожден, раненная в плечо Жанна во главе победоносного воинства возвратилась в замок, под прославление своего имени, Карла объявила королем Франции именем Карл VII и от захватчиков пошла освобождать другие земли. Воинством управляли опытные командиры, а девушка бесстрашием вселяла надежду и за собой увлекала воинов.
Штурм города Парижа не увенчался успехом. Французы отступили.  Жанна из крепости выходила последняя. Перед ней предатели опустили дверь. Девушку взяли в плен и продали англичанам. Освобождать ее Карл VII не пошел. В своем окружении высокоавторитетного человека иметь не хотел и обрек ее на мучительную смерть.
Смелость девушки англичане расценили колдовством, а ведьма в христианском народе жить не должна. Ее присудили к сожжению. 30 мая 1431 года Жанну привязали к столбу, обложили дровами и подожгли. Высокорослые судьи и многочисленные охранники с восторгом смотрели на мучения девушки, когда ее тело пожиралось пламенем беспощадного костра и становилось безжизненным. Упоенные героизмом Жанны д’Арк французы во главе с Карлом VII   большую часть Франции освободили от захватчиков. Авторитет короля поднялся. Через четверть века после мучительной казни король снял с нее порицание колдуньи и объявил героиней Франции. Реабилитация состоялась 8 мая 1456 года, а 8 мая 1929 года в день освобождения Орлеана, папа Римский Жанну д’Арк причислил к лику святых.
Не будь жадных помещиков Франция, а много позже Россия, возможно не переживали бы трагедию позора и беспощадной эксплуатации своих народов. Поймет ли это Волов? Вряд ли.
ГЛАВА 37
Выборы депутатов Государственной Думы РФ объявлены на 4 декабря 2011 года. Доверенные лица кандидатов от основных партий готовились к бескомпромиссному сражению и 4 ноября ждали с большим волнением.
Побывав на районном предвыборном совещании, Грачев заручился рекомендацией, которой предписано: руководителям подведомственных организаций со своими коллективами
прийти на избирательные участки и проголосовать правильно. Где проголосуют не так как надо, руководителям придется искать работу в другом районе.
Пообещав на выборах получить не менее семидесяти процентов за правящую партию,  глава Привольненского поселения возвратился в родные пенаты и для участия в предвыборных дебатах назначил сход граждан.
От ЛДПР выступит Зубарь; от КПРФ – Прокудина Варвара; от Справедливой России – Павел Прибытков; от Единой России –
Грачев.
На замечание избирателей о неправомерности главы поселения агитировать за отдельную партию, он ответил, что с 4-го ноября 2011 года Мутилин подписал заявление на отпуск и теперь он вправе агитировать за партию, членом которой является сам.
Сход объявлен на 6 ноября. Дата назначена с таким расчетом, что за два выходных дня,  домашние дела подуправлены, а третий, нерабочий, день можно посвятить общественной работе. И как оказалось, Грачев не ошибся. В хуторском доме культуры все места заняты, а желающие поучаствовать  в работе предвыборного собрания подходили. Администрация дома культуры в проходе устанавливала дополнительные скамейки, а молодых людей рассаживала на подоконники. В трех метрах от первого ряда возвышается сцена. К обоим ее сторонам встроены порожки, по которым члены президиума и выступающие поднимались к рабочему столу и к микрофону. На середине сцены установлен, укрытый зеленой скатертью, длинный стол. Гражданам среднего и особенно старшего поколения видение привычное. За этим столом восседал президиум партийных профсоюзных и комсомольских собраний. Ничего другого участники схода не ждали и сегодня, но почему-то стульев возле стола нет и это настораживало. Что планирует Грачев, зрители не предполагали, но ждали его появление.
В зале наблюдалась сутолока. Многие говорили, а из-за шумового завеса разобрать слова не удавалось, но никто не призывал к тишине. И вдруг на правой стороне сцены появился Грачев в сопровождении троих человек. На сцену они вошли не по порожкам, как поступали в далекие времена, а через кабинет художественного руководителя дома культуры и подкрадывающейся походкой приближались к столу. Робкое перемещение возглавлял Грачев. Высокий, с кожаной папкой в руке, он держался в середине сопровождающих его немолодых низкого роста людей. С одной стороны шла Прокудина Варвара – женщина стойких убеждений.
При советской власти она не восторгалась пустопорожними восхвалениями партийных лидеров, критиковала приписки, недостойное поведение начальников. Но в отличие от переметнувшихся в лагерь демократов высших руководителей во главе с секретарем парткома, Варвара осталась в партии, платила членские взносы и занималась пропагандистской работой, за критику Мутилина ее исключали из КПСС. Вступив в КПРФ, она разрушителей общественной собственности ругала последними словами, но у переметнувшихся в лагерь воровливой демократии средней руки чиновников, понимание не находила.
С другой стороны главы поселения, короткими ногами семенил Зубарь. Он на полторы головы ниже Грачева. В правой руке держал свернутую трубкой бумагу с текстом приготовленного выступления. В отличие от Варвары Зубарь не придерживался строгих убеждений. После КПСС, он побывал в партиях «Наш дом Россия», «Яблоко» и «ЕР». А после того, когда от Жириновского получил триста рублей, себя объявил сторонником его партии и добровольно возложил обязанности предвыборного агитатора.
Особняком держался Прибытков, свои убеждения он не менял, как поношенные перчатки, настойчиво и аргументировано отстаивает их, являясь нетерпимым к припискам и другим нарушениям, критиковал партийных секретарей, за что был исключен из КПСС и лишен права работать в научно-исследовательском институте. Он возвратился на малую родину и при первых шагах ельцинских реформ стал их проводником. Но пьяные выходки президента, неумение  предвидеть события и держать слово заставили разочароваться в нем и занять оппозиционную точку зрения. Среди созданных партий не видел лидера кому мог бы поверить. Критиковал правящую партию, проводящую политику в интересах элиты. К появлению партии «СР», к ее лидеру отнесся неоднозначно. С одной стороны, его критические высказывания  в адрес правящей партии принимал и одабривал, а с другой, как высокопоставленному чиновнику коррумпированной власти не верил. Перелом наступил, когда на вопрос корреспондента: кого на выборах президента поддержит «СР», Миронов недвусмысленно ответил: «Кого бы кандидатом в президенты РФ не выдвинула «ЕР», мы проголосуем против. Занимая высокий государственный пост, Миронов не мог не понимать, что «ЕР» кандидатом в президенты РФ выдвинет В.В. Путина и что за высказанную точку зрения потенциальный президент ему не простит. Стало быть, начиная полемику с основным правителем России, не корыстную цель преследовал Миронов, а заботился о судьбе страны, плененной коррумпированной властью.
Против выступления высокопоставленного чиновника правящая партия подняла такой стон, будто у всех ее членов одновременно разболелись зубы, а от острой боли сил не хватало молчать.
Они срочно создали отзывные конторы, из состава членов палаты отозвали Миронова, освободили от должности председателя и как шпиону, работавшему одновременно на разведки всех государств планеты, не дали никакую работу.
Совершенно иначе сложилась бы его судьба, вступи он в партию «ЕР». Он так же, как многие ее члены, воровал бы государственные деньги, отправлял валюту в зарубежные банки, покупал бы там дворцы и ни одна коррумпированная душа не возмутилась бы его европейским имуществом. Но оказавшись в волчьей стае, Миронов не принял хищнические потребности матерых зверей и из ненасытного логова беспощадно был изгнан. Разделяя поступок Миронова Прибытков все еще имел вопросы к партии «ЕР» ,такие, как прием перебежчиков из других партий, которые не сегодня – завтра окажутся предателями. Но смелая позиция лидера переважила прочие недостатки и он, не вступая в ее члены, изъявил желание стать проводником ее внутренней и внешней политики.
Разночинная троица во главе с Грачевым степенно подошла к столу. Из-за предварительного несогласования мест, Варвара с Зубарем заволновались, они не знали, где кому становиться и любопытные взгляды сосредоточили на главе поселения. Кожаную папку Грачев эффектно бросил на стол. От поднятой пыли сморщил лицо, но молча дождавшись ее оседания, порекомендовал Зубарю становиться с правой стороны, Варваре – с левой, а себя зрителям представил центром.
Продуманной расстановкой член партии «ЕР» показывал центричность своей партии, коммунистов левыми, а ЛДПР – правыми. На фоне невысокой женщины и нижесреднего роста Зубаря, Грачев выглядел Гулливером среди лилипутов. Прибыткову он не предложил место и ему не осталось выбора, кроме как становиться у противоположной стороны продольного стола. Нехитрой манипуляцией Грачев надеялся, что стоявшие с ним агитаторы по причине малограмотности удовлетворятся молчанием. А пропагандист-одиночка время проведет особняком и останется незамеченным.
В зале установилась тишина. Постоянные участники общесовхозных собраний надеялись, что как в советские времена, на правах председателя Грачев поведет рассказ о деятельности своей партии, а другие участники схода будут поддакивать. Так проходили партийные собрания, ничего нового не ждали от схода и сегодня.
Но соглашаясь на участие в публичной дискуссии, Прибытков надеялся, что три оппозиционные партии единым фронтом выступят против правящей и в меру своих интеллектуальных возможностей в пользу себя у «ЕР» отнимут часть голосов. Но первые шаги Варвары Прокудиной и Зубаря его надежду не оправдали, в то же время малограмотность представителей двух партий Грачев планировал использовать в своих интересах. Убежденный, что дискуссия пройдет в русле восхваления дел и великих свершений партии он со вступительным словом обратился к собранию:
– Дорогие хуторяне! Подготовка к выборам депутатов Госдумы вступила в решающую фазу. За депутатские мандаты развернулась агитационная борьба парламентских партий. Вы понимаете, что борьба между «ЕР» и карликовыми партиями носит формальный характер. Ничтожному меньшинству тягаться с правящей партией равносильно мне с Зубарем бороться.
Проявилось оживление в зале. Почувствовав себя оскорбленным, Зубарь снизу вверх посмотрела на оратора. Указательный палец приставил к своему виску, повернул им из стороны в сторону, чем вызвал непродолжительный, громкий смех в зале... Манипуляцию Зубаря Грачев не увидел, смех отнес на счет своего юмора и как ни в чем не бывало продолжил:
– Карликовым партиям уготовлена доля бежать вприпрыжку. Они будто в упряжке, но к грузу имеют отношение опосредованное. Бегут по дороге, поднимают головы, а перемещают грузы коренные. Придерживаясь строгих, демократических правил, наша партия с карликовыми образованиями выступает на равных. Сегодня я привел их в дом культуры, поставил перед избирателями, чтоб они себя почувствовали равноправными образованиями, хоть говорить им не о чем.
За партией дел они усматривают ошибку и трубят о них во все колокола. «ЕР» своевременно ветеранам платит пенсии, бюджетникам зарплаты, с опережением инфляции индексирует выплаты. А оппоненты удовлетворение находят в критике. Понимаю, что им сказать нечего, но демократия вынуждает меня господину Прибыткову предоставить слово.
Сторонник «СР» не в восторге от речи Грачева, но железная выдержка, образование не позволяли опуститься до уровня взаимного оскорбления.
– Уважаемые товарищи! – подзабытым словом обратился к собранию Прибытков, – предыдущий оратор много и навязчиво говорил о деловых качествах и высоком авторитете партии «ЕР». Лично я не встречаюсь с ними, возможно он прав, но положение дел в стране говорит об обратном. Заводы и фабрики, шахты и электростанции, прочую государственную собственность они и близкие к ним люди присвоили, а распоряжаются ею крайне неэффективно. Россия покупает продовольствие, медикаменты, одежду, обувь и детские игрушки. Но самое страшное, что тяжелая промышленность, занимавшая передовые позиции, разрушена. Россия покупает автомобили, самолеты, корабли, футболистов и тренеров. Трудно назвать предметы потребления, которыми правящая партия удовлетворяет потребности общества.
– Пшеница, – прервал оратора Грачев, – справедливорос поливает грязью страну, которая хлебом себя и многие зарубежные народы кормит.
– Отрицать бессмысленно, – продолжил оратор. – СССР действительно покупал зерно в Канаде, но покупал не потому, что производили пшеницы меньше, а из-за того, что расходовали концентрированные корма животным. Вы как бывший агроном, полагаю, помните выходное поголовье крупного скота в совхозе – десять тысяч голов, свиней – четырнадцать тысяч, овец – десять тысяч и большое количество кур-несушек. Ныне не только скота не осталось, но даже и помещений. Если возвратить прошлое поголовье, нашего урожая не хватит на месяц.
Грачев покраснел. Ему не нравились доводы оппонента, но для опровержения их, аргументов не было. И он попытался пригвоздить оппонента всесоюзно-экспортируемым товаром.
– Углеводородами, – ненавязчиво произнес он, – себя и Европу обеспечивает Россия.
Прибытков сосредоточил взгляд, застенчиво улыбнулся и давая понять, что в этом возрасте надо бы отбросить лицемерие, продолжил:
– Василий Николаевич, Василий Николаевич, на соискание ученой степени кандидата сельскохозяйственных наук Вы не защищали диссертацию, но даже с Вашим образованием надо понимать, что Россия и партия «ЕР» не одно и то же, как не одно и то же предметы потребления, изготовленные руками человека и те, что дарованы нам природой, которые члены правящей партии хищнически растранжиривают. Американское правительство будущим поколениям законсервировало газонефтяные скважины, а единоросы, подобно завоевателям, выкачивают до последней капли, а после хоть потоп. Но самое ужасное кроется в том, что в Германию продаете нефть, а у немцев покупаете автомобильное масло, такое впечатление, что Россией управляют завоеватели с русскими именами. Иначе экономическую политику правительства России, которое валюту отдает в зарубежные банки под 1,5%, а там же берет кредит под 7% понять трудно.
– Демагогия, – прервал оратора глава поселения, – «ЕР» занята государственными делами, демонстрирует стабильность, высокий жизненный уровень и мощь государства. А эсеры собирают склоки и своими испражнениями пачкают деловых людей. Но своей грязной критикой вы народ не накормите, а «ЕР» ветеранам увеличивает пенсии, учителям зарплату, детям обеспечивает места  в дошкольных учреждениях.
– Посовестились бы говорить о зарплате педагогам, – репликой прервал Грачева Прибытков, – после института за полную ставку учителю положили 5190 рублей. Из этой суммы 720 рублей правительство высчитывает, остается 4470 рублей –  3200 коммунальные услуги, учителю не остается даже на хлеб. Правящая партия Российское учительство довела до нищеты. Плохи дела и в производстве, земли зарастают кустарником, животноводства нет, кирпичный и консервный заводы разграблены, район объявили дотационным и себе на зарплату из области выпрашиваете подачку. Стыдно похваляться такими успехами.
– Подняли голос эсеры, – отозвался Зубарь, – а для защиты русского человека пальцем о палец не стукнули.
– От кого ЛДПРовцы защищают русского человека? – на вопрос Зубаря вопросом отреагировал сторонник партии «СР».
– Как от кого, – возмутился Зубарь, – от всех, кто жить по-человечески мешает. И в первую очередь от эсеров. Благодарите Путина за то, что на прошлых выборах помог вам протиснуться в Думу. На этих не видать вам депутатских мандатов, как свинье неба.
– Наша партия молодая, – повторил Прибытков, – но разработали и внесли на рассмотрение сорок два важных для страны законопроекта. А вы за восемнадцать – кроме общего разговора о защите русских, ничего не сделали.
– ЛДПРовцы мало сделали, но не воруют, – присоединилась к разговору Варвара, – а эсеры, как и предшественники в восемнадцатом году, путляются под ногами у коммунистов, копируют наши справедливые лозунги, а сами придумать не могут.
– Чья бы корова мычала о справедливости, – на реплику члена КПРФ отреагировал Прибытков, – а коммунистам помолчать надо. Вашими лозунгами не привлекать, а отталкивать от себя избирателей. Неужели веришь, Варвара, что сталинским раскулачиванием с последующей коллективизацией можно привлечь донских казаков?
– Компартия выступает за национализацию недр, за то, чтобы полезные ископаемые служили всему народу, а не кучке олигархов. Наша партия предлагает отменить платное здравоохранение  и образование.
– И наша партия, –  поддержал Варвару Прибытков, – против разворовывания природных богатств группой олигархов и чиновников, против коррупции и чиновничьего произвола...
– Воровство и коррупция, – на полуслове прервал выступавшего Грачев, – придумка эсеров. В честной борьбе за избирателя ни черта разумного предложить не могут, а в Думу попасть хочется, вот и придумывают небылицы, чтоб на себя обратить внимание. Но благодарите судьбу, что страной руководят демократы. Окажись на месте «ЕР» коммунисты, лидер эсеров не только был бы изгнан с государственной должности, а по примеру предшественников, с петлей на шее качался б на виселице.
– Партия социалистов-революционеров по приказу Ленина запрещена, а лидеры арестованы, – подтвердил Прибытков, – за то, что не поддерживали тиранию коммунистов. Но это не значит, что антинародную политику «ЕР» мы одобрим.
– Партию дел и великих свершений вам не в чем упрекнуть, вот и распускаете брехни, несоответствующие действительно-сти, – не успокаивался глава поселения.
– Это правда, – согласился Прибытков, – дела единоросов беспокоят замученную коррупцией и чиновничьим произволом Россию. Пример свежий: единоличным постановлением глава администрации распорядился спилить деревья в парке, бревна распустить на штакет и продать по 15 рублей за штуку.
– Оговор главы поселения завершится судом, – пригрозил Грачев.
– В суд не подашь, Василий Николаевич, – из стороны в сторону покачал головой Прибытков, – на месте парка остались пеньки, штакет казаки покупали. Свидетелей против тебя много, всем рты не закроешь. А главное в кассу не сдали ни одной копейки.
Понимая, что на испуг Прибыткова взять не удалось, оратор начал оправдываться:
– Деньги в кассу не сдали, – подтвердил член партии «ЕР», – так как израсходованы на бензин и ремонт служебного автомобиля.
– Если б в 1991 году люди знали, что результатом отстранения от власти коммунистов воспользуются воры, а восемьдесят процентов граждан России будут жить в кромешной бедности, народ не поддержал бы Ельцина...
Прибытков не до конца озвучил свою точку зрения, не отвечавшую интересам члена парии «ЕР», когда Грачев бесцеремонно прервал оратора:
– Кишковоротили ваше предшественники, во главе с Марией Спиридоновой, за что командированы в потустороннюю жизнь. Не меньше смутьяничаете вы..., – и на недосказанной фразе прервался. Шестого июля 1918 года, – собравшись с мыслями, заговорил член партии «ЕР», – Дзержинский руководителей партии эсеров расстрелял и страна начала развиваться в правильном направлении.
– Если страна развивалась в правильном направлении, – на уточнение собеседника отозвался Прибытков, – зачем в 1991 году народ восстал против всевластия коммунистической партии?
Понимая, что уточнением загнал себя в неудобное положение,  а на вопрос оппонента ответ не знает, Грачев задумался. Его ум работал на пределе возможного. После непродолжительной паузы он высокой политике предпочтение отдает теме, касающейся жизни каждого гражданина хутора.
Прибытков охотно согласился с предложением главы поселения, так как основными виновниками бедственного положения казаков считал коррупцию и произвол чиновников, о чем напомнил собеседнику:
– Опять двадцать пять! – возмутился Грачёв, – создается впечатление, что кандидат наук, кроме поругания существующей власти, ни о чем другом говорить не желает. Россия задыхается во вражеском окружении, НАТО к границам подтягивает ракеты, а он ухватился за излюбленную тему и не думает о спасении государства.
– И я говорю о спасении России, – отозвался Прибытков, – только врага вижу не в НАТО, как видят единоросы, а в коррумпированном чиновничестве. Они вывозят капитал из страны, в Европе покупают дворцы, туда отправляют семьи, а после освобождения от занимаемых должностей, убегают сами. Для дальнейшего существования нашего государства они опаснее НАТО.
Убежденный, что дальнейший разговор с оппонентом не принесет успеха, Грачев повернулся к Варваре и о чем-то ей тихо сказал.
На обращение главы поселения Варвара, одобрительно покачала головой, но не отозвалась, о чем они договорились Прибытков не понял, но распознать секреты очень хотелось. Причина повышенного любопытства объяснялась тем, что в отличие от представителя партии либеральных демократов, повертающего нос, куда дует ветер «ЕР», убежденную коммунистку непросто сбить спонтолыку. Свою точку зрения она защищать умеет. Но что заставило ее секретничать с представителем погрязшей в коррупции партии, по-прежнему не догадывался.
Когда Прибытков шел на собрание, верил, что у оппозиционных партий кроме объединенными усилиями критиковать правящего монстра, другого выхода нет. Но этого не произошло. Прокудина и Зубарь критикуют «СР» и тем самым услужливо способствуют победе «ЕР».
Прибытков задумался. Причина избранной тактики Зубарем лежала на поверхности. Он не что иное как флюгер, который поворачивался туда, куда дул ветер партии «ЕР». На этом заканчивалась его идеология. Сложней разгадывалась загадка с коммунистами. «КПРФ» и «СР» имеют общих избирателей. Компроментацией «СР» коммунисты надеялись привлечь разделявших социалистические убеждения избирателей и ради этой цели объединились с «ЕР».
Распознав повод, явившийся причиной секретного разговора между непримиримыми партиями, Прибытков вспомнил лозунг ВКП(б): «Ради достижения цели надо объединяться, хоть с чертом». И объединялись с социал-демократами, чью программу не признавали категорически. Объединенными усилиями захватили рычаги власти, а потом союзников постреляли, как бешеных собак. Секретный разговор Грачева с представительницей компартии касался объединения ради того, чтобы от «СР» отбить избирателей  Варвара объединилась с единоросом, не задумавшись о том, что в случае повторения победы 2007 года «ЕР» с коммунистами считаться не будет.
«Понимает ли свою перспективу Варвара, в случае внушительной победы «ЕР»? – ставит перед собой вопрос Прибытков. С одной стороны, ее мировоззрение, умение достигать цели, позволяли надеяться, что понимает. А с другой, даже при ее начитанности, семилетнее образование порождало сомнение. Но так или иначе, публичная грызня между оппозиционными партиями, льет воду на мельничные жернова «ЕР», помогает набрать дополнительные голоса, укрепить позиции. Слушая взаимные упреки представителей оппозиционных партий, Громов поглаживал усы, но стоило Прибыткову отвернуться от Варвары и сосредоточиться на делах правящей партии, он преображался начинал критиковать «СР», сравнивать ее с дореволюционной партией эсеров, напоминать о трагической судьбе ее лидеров.
В завершении дебатов, поднялся Зорин и одновременно к представителям четырех партий обратился с упреком:
– Вы много и подробно говорили о деятельности своих партий, что оправданно и по-человечески понятно. Меня удивляет другое. Мы живем на исконно казачьей земле, на которой в отличие от других районов, никогда ни одного хутора не было и нет с неказачьим населением. И тем не менее, никто из вас не упомянул о казачестве и какую судьбу ваши партии, в случае победы на выборах, намерены уготовить коренному населению?
Увлекшийся неравноправной полемикой, на вопрос Зорина отозвался Прибытков.
– Осознанно или неосознанно мы обошли этот вопрос. А напрасно. Казаки как коренной народ заслуживают больше внимания, чем это делает власть.
– Провокация, – прервал выступавшего Грачев, – коренным населением закон признает всех  граждан, проживающих на территории поселения, даже если они не признают казачьи традиции. К тому же, – уточнял оратор, – в приезжем населении казачество давно растворилось. А те, кто белыми нитками к поношенным штанам пришили атласные ленты и пьяные шляются по хутору, не заслуживают внимания.
– Даже крохотная пчела знает свой дом и, не щадя жизни,  оберегает его. Не иначе поступает перелетная птаха, она тоже знает свой дом, выводит потомство и активно прививает птенцам свой образ существования, – на одном дыхании высказал Прибыт-
ков, – одушевленные твари оберегают свое потомство от внешних воздействий, прививают ему традиционный образ жизни. И только кукушка в чужое гнездо подбрасывает яйца, а заботу о потомстве на этом кончает. Чтоб человек не уподабливался кукушке, Господь наделил его интеллектом и доброй памятью. Соловей не имеет этого, но с маленькой головой, старинные трели сохраняет потомству. Как понять Вас, Василий Николаевич, образованного человека с большим интеллектом, отвергающего традиции предков? Казаки в традиционных одеждах, по Вашему мнению, не заслуживают чиновничьего внимания. Даже крошечная птаха этак не поступает и потому словьиные трели слушали предки, слушаем мы, будут слушать наши потомки.
А судьба казачества при управлении страной партии «ЕР» вызывает серьезное беспокойство.
– Партия «ЕР», – после затянувшихся раздумий отозвался Грачёв,  – пенсионерам своевременно платит пенсию, бюджетникам  –
зарплату, военным – довольствие. Если Вы не помните как было прежде, когда по шесть месяцев учителя не получали жалованье, то кое-кому не мешает напомнить.
– Знаем, – послышались голоса из зала.
– А я все-таки скажу, – проявил настойчивость чиновник, –
пенсии и зарплату бюджетникам задерживали по полгода, учителя бастовали. С приходом к власти Путина и партии «ЕР» бардак устранили.
– Правда, что при В. Путине выплаты производятся в сроки, –
не спрашивая разрешения выступить, к собранию обратился Прибытков...
– Наконец-таки, – воскликнул Грачев, – главный оппонент правящий партии признал наше преимущество.
– Но правда и в том, – продолжил Прибытков, – что при президенте Ельцине цена бочки нефти составляла девятнадцать долларов, кроме этой беды, промышленность и сельское хозяйство были разрушены, налоговых поступлений не было, а мизерных средств от реализации углеводородов не хватало на поддержание вооружений. Ныне за бочку нефти платят сто десять долларов. Появились деньги и начались своевременные платежи, но если цены на нефть упадут, страна свалится в хаос похлеще прошлого. Это не ужастик, а реальное положение дел в стране, из которой правящая элита выкачивает полезные ископаемые, продает их на Запад, а валюту оставляет там, а российскую экономику ориентирует на зарубежное продовольствие. При возможном падении цен на углеводороды, покупать  продукты будет не за что и страну подстережет голод. Кого устраивает такая перспектива, могут голосовать за «ЕР», за ее лидеров, которые в зарубежных государствах купили дворцы, чтоб в случае бунта в свои жилища бежать на самолетах и там жить припеваючи как живут Березовский, Лужков, Кузнецов и сотни других демократов.
– Я, – Грачев прервал выступление Прибыткова, – попрошу не верить клевете на партию, у которой другой цели, кроме
отеческой заботы о рядовом гражданине не было, нет и не будет...
Но спровоцированный шум избирателей ему не позволил выразить до конца свою мысль и предвыборное собрание избирателей он объявил закрытым.
ГЛАВА 38
Захватившие власть в России, большевики у казаков забирали дома, одежду, продукты, посуду и даже белье. Обездоленных сажали в товарные вагоны, везли в отдаленные районы Сибири, Урала, где под  открытым небом высаживали и приказывали делать землянки. Выселением издевательства не кончались. Уверенное в безнаказанности, сообщество недобра и вандализма, к казакам обращалось как истасканной вещи. Мужчины командирам мыли и чистили сапоги, рубили дрова, кормили лошадей, чинили сбрую, женщины стряпали, подавали на стол, стирали, гладили, стелили постель, убирали в комнатах и варили самогон.
Большевики уничтожали все, что напоминало о дореволюционном прошлом. Взрывали храмы, уничтожали места проведения круга.  Трудно назвать грань в хуторе, к которой не прикасалась рука красноармейца, не обезобразила, не оставила паразитический след, не выставила на поругание.
Тема избитая, частоповторяющаяся, ненаказуемая, а главное легко пинать смертельно раненного зверя, который не только защититься, но пошевелить клыками не может. Сегодня об этом хищнике можно б забыть, если б на свет он не породил себе подобного монстра, покрытого демократической чешуей, но такого нелюдимого и жестокого. Под его крашенными губами и ангельской улыбкой сокрыто острие ядовитого зуба, которым готов ужалить всех, кто иначе думает, либо покушается на его имущество, не от нашествия татаро-монголов, не от Наполеона, не от гитлеровских полчищ, сегодня над Россией нависла угроза, а от обогатившихся всенародной собственностью чиновников, которые торгуют недрами, из страны вывозят за рубеж валюту, там покупают дорогие замки, яхты, футбольные команды, острова и даже землю. Со сказочным богатством в Австрии обосновался градоначальник и посмеивается над теми, кто полубесплатным трудом его обрабатывал. Как глупые черти, они вцепились в раненное тело России, сосут из нее кровь и непрерывным потоком переправляют ее в Европу. Народ стонет от непрекращающейся коррупции, от вседозволенности чиновников, и в то же время подобно стаду баранов идет туда, куда ухоженными руками показывает ему власть. Будто загипнотизированный, народ чем-то напоминает Кузьму Горового, который приходил к гулящей даме свататься, а перед серьезным разговором у нее спрашивал:
– Ты честная?
– Честная, – не задумываясь, отвечала женщина, – свою честь смалечки берегу.
После оформления брака и состоявшейся близости, обманутый супруг спросил:
– А где честь, Кланя?
– Там, Кузя, лучше гляди.
– Я хорошо проверил, нету ее.
– А была, Кузя, ей-богу была, – забожилась женщина и посоветовала поискать лучше.
Над девичьей невинностью не имеет силы закон. Другое де-ло – сохранность общественной собственности. Закон будто бы есть, но на воровливых чиновников не влияет.  Рядовые граждане подобно Горовому Кузе, видят растаскивание общественного добра, а правоту доказать не могут, им ничего другого не остается кроме поверить на слово.
Между основными политическими силами предвыборные агитационные состязания завершились. Отстранение от высокой государственной должности лидера партии «СР» Миронова единоросы, коммунисты и жириновцы расценили началом конца партии «СР» и на предстоящих выборах прогнозировали ей максимум четыре процента голосов, что не позволяло иметь в Госдуме ни одного депутата.
Вопреки необузданному давлению идеологических противников, Прибытков по примеру координационного комитета партии во главе с Мироновым, Левичевым и Оксаной Дмитриевой, руки не опускал. Он достойно отстаивал позицию партии, разъяснял ее программу, направленную на устранение коррупции и чиновничьего произвола. А агитаторы от партий «ЕР», ЛДПР и КПРФ неустанно повторяли, что в составе Российского парламента «СР» доживает последние дни, и что после выборов, как пробка из-под шампанского, она вылетит из Думы и потому голосовать за нее нет смысла.
В агитационной борьбе оппозиционные партии ополчились не против правящей, а против «СР». Если единоросов и коммунистов понять можно, так как они сражались за общих избирателей, то пропагандистов ЛДПР ни понять, ни оправдать невозможно.
У ЛДРП – постоянный избиратель недостаточно образован, доверчив, презирает богатых. Обеспеченную жизнь надеется получить по-щучьему велению. Другого избирателя у ЛДПР нет и, как бы агитаторы других партий  не изливались в красноречии, избиратель ЛДПР проголосует за Жириновского, обрекая «СР» на поддержку четырех процентов голосов избирателей, агитаторы оппозиционных партий не учитывали расклад политических сил и сами над собой посмеялись.
3-го декабря агитация законом запрещена. За какую партию отдавать голос, на обдумывание избирателю предоставлено 24 часа и ни одной минуты меньше.
Настало утро 4-го декабря – первого воскресенья первого зимнего месяца 2011 года. Выпавший снежок припорошил слегка подмерзлую землю. Термометр показывал минус три градуса. Зорин вышел на улицу. Легкая наледь проваливалась под ногами, но от вчерашней грязи не оставалось следов. Приученный голосовать в числе первых, он пошел к избирательному участку. На снежном покрывале отчетливо просматривались следы в противоположных направлениях. Точка зрения пешеходов, прошедших к дому культуры, где размещен избирательный участок, ему понятна. Они шли голосовать, заодно посетить магазин, чтобы рюмкой водки отметить праздничный день. А кто до открытия избирательного участка прошел в обратном направлении, Зорин не понимал. «Скорее всего, – рассуждал он, – по советской традиции те, кто готовились к шумной компании».
При советской власти день выборов неофициально признавался праздником, накрывали на стол, поздравляли депутата. Ждать окончания выборов было не принято, так как в бюллетень для тайного голосования вносили одного кандидата и кто бы как бы его не вычеркивал, проходил он. Поздравления были оправданы и безошибочны.
Нулевые температуры в предыдущие дни пешеходам не придавали проблем, но и не создавали приятных ощущений, как создает первый снег и легкий морозец. По такой дороге хотелось идти и идти. Перед его взором открылась панорама величественного здания дома культуры, построенного по проекту местного умельца Ивана Федоровича Насонова. Ему можно было второй этаж сделать иначе, не бутафорным, но руководители треста мясных совхозов перед директором хозяйства поставили дилемму: либо строить удешевленный вариант, либо строительство дома культуры приостанавливается. Насонов предпочтение отдал первому варианту и очаг культуры около полувека в праздничные дни доставляет радость жителям хутора.
К фасадной стороне дома культуры примыкает асфальтированная площадь, а северную сторону украшают высокорослые березы. Белоствольные красавицы очаг культуры, где проводятся вечера танцев, отделяют от мемориала погибшим землякам. Бессмертные души воинов витают над фамильными плитами, нуждаются в тишине, в покое, создаваемыми березами.
Зимнее утро дневному свету свои права еще не уступило, а избирательный участок уже распахнул широкую дверь и привлекательной музыкой приглашал посетителей. Через строй, как стрела, устремленных в небо колонн, Зорин прошел во внутрь массивного здания. В зрительном зале установлен продолговатый стол. За столом восседала троица среднего возраста женщин, одна другой красивее. Над ними вывешены заглавные буквы русского алфавита. Зорин подошел к даме, над которой с другими отчетливо просматривалась девятая буква алфавита и фамилией представился. Но члену избирательной комиссии, для выдачи бюллетеня этого оказалось недостаточно. Людмила Васильевна знала избирателя, но порядок голосования требовал показать удостоверение личности и она извиняющимся тоном об этом ему напомнила.
За опрометчивость, Зорин извинился, из нагрудного кармана извлек паспорт и подал члену избирательной комиссии. Приняв удостоверение личности, женщина отыскала фамилию, заполнила цифровое обозначение паспорта избирателя, попросила поставить автограф, возвратила паспорт и подала бюллетень с обозначением семи партий, борющихся за обладание мандатами депутата, с этим документом Зорин вошел в кабину, перед собой развернул избирательный бюллетень и начал вчитываться. На четвертом номере остановился. Память воспроизвела 1961 год, когда XXII съезд КПСС принял решение в 1980 году построить коммунизм. До исторического съезда руководители партии о коммунизме говорили, как о далекой перспективе, а XXII съезд КПСС назвал точную дату и народ воспрял духом.
Будучи  молодым человеком, Зорин поверил в светлое будущее и вопреки возражению отца, вступил кандидатом в члены КПСС. Он не только не верил родителю, будто партия состоит из карьеристов и непорядочных людей, но назвал его клеветником и родственные отношения разорвал навсегда, так он подумал тогда.
Правоту родителя он распознал позже, когда обещанное изобилие материальных благ обернулось пустыми прилавками. А в магазинах кроме хлеба в свободной продаже ничего не было. Все остальное доставали по запискам начальников. Возвращаться к унижающим человеческое достоинство временам, Зорин не помышлял и взгляд сосредоточил на строке партии «ЕР». В его сознании всплыла коррупция на всех этажах власти, хамство чиновников и незащищенность работника. О существовании перечисленных преступлений говорит президент, различным органам дает поручения, а коррупция разрастается и только глупый не понимает, какую угрозу несет России.
Со строки партии власти, Зорин взгляд перевел на строку ЛДПР и без каких бы то ни было рассуждений, сосредоточился на строке партии «СР». Он вспомнил просветителей научного коммунизма, утверждавших, что левые партии создаются тогда и в тех странах, когда и в каких государствах кучка эксплуататоров набивает бездонные карманы, а народ бедствует. Но создавая левую партию, идеологи правящей партии заботились не столько об эксплуатируемом работодателями народе, сколько о нейтрализации, набиравшей политическую силу коммунистической партии. Партией «СР» они надеялись от КПРФ отвлечь часть избирателей, разделяющих левые взгляды, а тем самым правящей партии обеспечить беспроблемное завоевание парламентского большинства в Государственной Думе.
Избранная тактика руководителями правящей партии ничего общего не имела с повышением жизненного уровня народа. Цель ставилась, как можно больше получить голосов избирателей «ЕР», чтоб без вмешательства оппозиции принимать нужные правящей элите законы.
Создавая  послушную партию, лидеры «ЕР» не предполагали самостоятельность Миронова, который устремление «СР» направил не столько на отъем избирателей от КПРФ, сколько на борьбу с коррупцией, с чиновничьим произволом и тем самым, от «ЕР» уводил лучшую часть некоррумпированных избирателей.
Зорин понимал и другое, что за «ЕР» проголосуют военные пенсионеры, которым перед выборами правительство повысило пенсии. Проголосует и обездоленный избиратель, голосующий за то, чтоб не было войны. Безусловно проголосует за себя власть с многочисленной охраной. Сбрасывать со счета миллионы избирателей невозможно. Грубая прикидка давала основание определить процент голосов за «ЕР» в пределах тридцати. Близкое к этой цифре отвел «СР». В ее строке поставил двойную кавычку, подошел к урне, опустил бюллетень и направился к выходу. По дороге вспомнил процесс  голосования при советской власти, когда в бюллетень вписывали одного кандидата. Кабину тоже устанавливали, но заходить в нее не было смысла, зато когда бюллетень опускал в урну девочки и мальчики в школьной форме тепло приветствовали каждого избирателя. Теперь этого нет и выборы перестали быть праздником.
За входной дверью Зорин повстречался со сверстниками. Воспитанные в духе патриотизма, немолодые люди в каждом деле проявляют дисциплинированность, они даже позавидовали Зорину, ведь он опередил на голосовании.
– За кого, Василий Иванович, отдал сегодня свой голос? – без потаенных мыслей у Зорина спросил Егор Чурбасов.
Зорин понимал, что задавая вопрос, немолодой человек не думал о нарушении закона, о запрещении агитационной деятельности в день голосования и в его вопросе не усматривал ничего криминального. Но так как рядышком стоял и курил представитель района, способный раздуть из мухи слона, на вопрос соседа отозвался анекдотом.
За победное сражение в Европе король Великобритании наградил Суворова второстепенным, а не высшим орденом «Подвязки». Награду вручал посланнику в присутствии Екатерины II. Суворов опустил чулок на правой ноге и в назначенное время зашел в царские покои. Наслышанная о способностях к притворным шуткам генерала, императрица спросила:
– Почему спущен чулок?
– Подвязки нет, матушка, – ответил Суворов.
Извинился за неформальную одежду и, чтоб высокопоставленных особ не смущать своей неопрятностью, без разрешения вышел.
– Засекретил? – обиделся Чурбасов, – скрывай не скрывай я за «ЕР» все равно не проголосую.
– За какую партию голосовать – решай сам, – поддержал собеседника Зорин, – никто не в праве влиять на твое мнение.
– Правильно рассуждаете, – к Зорину обратился наблюда-
тель, – и все же хочу понять, почему Ваш собеседник отказывается голосовать за правящую партию? В условиях всемирового кризиса, она поддерживает стабильность. Народы Европы протестуют против снижения пенсий, а в нашей стране пенсии повышаются. Да разве только на этом кончаются успехи партии перед российским народом! – с восхищением говорил не представившийся молодой человек, – многие годы управления коммунистической партией, страна покупала хлеб, при власти «ЕР», за которую мужчина отказывается голосовать, государство продает пшеницу. Надо быть пустоголовым человеком, чтоб выдающиеся достижения правящей партии не замечать.
– Это правда, – разделил точку зрения молодого человека Зорин, – что в России поддерживается стабильность, что в Греции на шесть процентов уменьшены пенсии и что ровно настолько увеличены наши...
– Поощрен Вашим отзывом о политике правящей партии, – на высказывание Зорина отозвался наблюдатель, – и уверен, что объединенными усилиями мы добьемся внушительной победы на текущих выборах и стабильности.
– По внутренней политике партии власти, – на одобрительный отзыв собеседника отозвался Зорин, – хотел бы внести
уточнение.
– С удовольствием послушаю, – согласился молодой человек, – приятно поговорить с гражданином, который правильно понимает политику партии и Российского правительства.
– Вы напомнили, – на возвышенный отклик наблюдателя стесненно заговорил пожилой мужчина, – о стабильности в России в условиях мирового кризиса, когда экономики развитых государств содрогаются от непредсказуемости. Согласен, что Российская экономика не ощущает повышенных нагрузок, потому что ориентирована не на развитие современного промышленного производства, а на утверждение себя сырьевым придатком. При такой ориентации стабильность достигается высокими ценами на углеводороды. А что будет делать правящая партия, если как в семидесятых годах прошлого века, со ста десяти долларов за баррель цены  упадут до девятнадцати? Так уже было в нашей стране, но тогда худо-бедно работало сельскохозяйственное производство и кое-какая промышленность и то СССР распался. Сегодня поля зарастают кустарником, животноводства нет, рыболовное производство работает через пень-колоду. «ЕР» ориентируется на импортное продовольствие, так что делать, если цены на нефть упадут? Восхваляющими партию лозунгами прилавки продовольственных магазинов наполнить не удастся. Правда и то, – продолжил выражать свою точку зрения Зорин, – что пенсии в Греции на шесть процентов уменьшены и ровно настолько возросли наши, но уменьшенная на 6% пенсия грека составляет 862 евро или 35342 рубля (862 х 41) наших. А бывший работник совхоза получает пенсию 6500 рублей или в шесть раз меньше грека при равных ценах на продовольствие. Думаю не гордиться, а печалиться надо повышением довольствия Российскому пенсионеру.
Выскажу свою точку зрения и на продажу пшеницы. Слушая Вас, не мудрено «ЕР» представить к государственной премии, если б не досадное уточнение. До 1991 года в Привольненском совхозе было до тридцати тысяч различновидового поголовья животных и такое количество кур-несушек. Умножьте на количество совхозов – колхозов в стране и выльется в десятки мил-лионов голов животных и птицы. На корм поголовью требовалось зерно. Теперь в бывшем совхозе нет ни одного поросенка, нет ни одного цыпленка. Если завести примерное поголовье в стране, то нашего урожая не хватило б на месяц. Не похваляться продажей пшеницы, а горькими слезами рыдать за то, что правящая партия ориентирует страну на импортное продовольствие. Аналогичная политика престарелого Политбюро ЦК КПСС способствовала развалу  СССР. К такому финишу подведет страну «ЕР» с молодыми лидерами.
– Клевета! – громогласно прервал старика молодой чело-
век, – благодарите Бога, что времена изменились. При КПСС Вы немедленно отправились бы к чертям на кулички.
– Как было при КПСС, –  вступил в диалог Зорин, – я хорошо знаю. Она утратила власть из-за того, что не слушала замечания на свои ошибки. Это повторяете вы. Не клевещу я на правящую партию, а предостерегаю от повторения ошибок. Неужели, молодой человек, Вы не понимаете, что  ориентация на импортное продовольствие не сегодня – завтра обернется трагедией. Президент Рейган снизил цены на нефть и СССР продовольствие стало покупать не за что, в Советском Союзе было животноводство и то прилавки магазинов опустели. В современной России поголовья нет, а отношение с Америкой не дружеские, как поступит правительство России, если президент США повторит аналогичную аферу с Россией? Не знаете, молодой человек? А я знаю. Высокопоставленные чиновники об этом уже позаботились. Они в Европе, в Америке и даже в Австралии купили шикарные дворцы, в банках скопили миллиарды долларов, в случае народного волнения, как барсуки в горных норах, жирные ляжки спрячут там и будут жить припеваючи.
А что будете делать вы, когда голодный народ потребует пищу? А у Вас за душой ни денег, ни продовольствия. Все это вывезли в Европу высокопоставленные чиновники. И на этот вопрос ответа не знаете. А я знаю.
– Демагогия! – на слова Зорина грубо  отреагировал наблюдатель.
– Демагогией займетесь потом, когда цены на нефть упадут, –
на оскорбление молодого человека отреагировал собеседник, а пока стоимость барреля приемлемая, членам партии «ЕР» не хлопать ладошами на каждое предложение правительства, а повнимательней анализировать, в какую пропасть подталкивается Россия покупкой дворцов, яхт, земли в Европе и даже в Австралии.
– В 1917 году кучка умников восстала против законной власти и погубила Россию, – на выступление Зорина критически отозвался молодой человек, – неужели Вы с этом возрасте, с хорошим образованием не можете понять, что сегодня страна движется в правильном направлении и что ради благостной перспективы потерпеть временные трудности можно.
Малозаметным движением головы, Зорин качнул из стороны в сторону и недоброжелательным тоном обратился к собеседнику:
– О чем я предполагаю напомнить, Вы, молодой человек, знать не могли. Поэтому говорить постараюсь как можно подробней. В шестидесятых годах прошлого века, когда ЦК КПСС объявил дату построения коммунизма, во  многих городах и рабочих поселках выставляли портрет В.И. Ленина с надписью: «Верной дорогой идете, товарищи!».
В одном из подмосковных  городов по улице вели колонну заключенных. А с огромного портрета Ленин, вытянутой рукой показывая на них, как бы говорил: «Верной дорогой идете, товарищи!». Неизвестный мастер сделал снимок. В короткие сроки фотография вождя с заключенными облетела многие страны мира, но несмотря на чрезмерные усилия властей, найти фотографа не удалось.
С улиц городов и рабочих поселков величественные портреты вождя убрали, но народная молва руководителям коммунистической партии еще долго перемывала кости.
Красноречивый пример подтверждает, что было неравенство и при советской власти. Не такое, как в современной России, но  было. Для скорейшего устранения различий жизненных уровней в стране руководители КПСС объявили в 1980 году построить коммунистическое общество, в котором все граждане СССР будут жить в равных условиях. А до этой даты возможные лишения партия просила потерпеть. Вы, молодой человек, – к собеседнику обратился Зорин, – от имени правящей партии тоже предлагаете потерпеть трудности, но в отличие от КПСС не назвали дату окончания чиновничьего произвола и коррупционного саботажа Российской власти. Не назвали потому, что вошедшее в коррупционный шантаж чиновничество, остановиться не сможет. Поэтому пока единоросы у власти, грабеж России не прекратится. Причина кроется в неизлечимой болезни, именуемой стяжательством. Она, как алкоголь, как наркотик овладевает человеком и без лечения вырваться из коррупционных  лап он не сможет. Примеров тому много. Россия пережила нашествие Батыя, Наполеона, Гитлера, коммунистов, а теперь чиновников. У всех имена различные, но цель преследовали одну:
– Нажива и нажива любой ценой. Но никто из них добровольно не отказывался грабить Россию, не откажутся и чиновники. Где бы они не запускали щупальцы, всюду порождают страдания и слезы у обездоленных людей, такое впечатление, что заложили сатане душу, но посещают церковь и молятся Богу.
– По Вашему мнению, – возражает Зорину наблюдатель, – человек занимает руководящее кресло с единственной целью, навредить России. Неужели не понимаете, что на них держится Россия. Убери чиновников и страна распадется. Причем они не самовольно занимают руководящие посты, а кто-то их назначает.
– Правда, – охотно подтвердил Зорин, – министров, чиновников низшего ранга, кто-то назначает, но когда они по крупному заворовались, за вора-чиновника этот кто-то не несет никакой ответственности. А так не должно быть. Попался назначенец, будь добр, подай в отставку рекомендатор. Ничего подобного не только не происходит, но тот сам, кто не редко защищает вора.
– Если Вы имеете в виду шумовую завесу вокруг имени отставного министра обороны, то поднятая трескотня под собой не имеет никакого основания. А польза, сделанная им вооруженным силам, переваживает все вместе взятые недостатки, – напомнил молодой человек.
– Польза вооруженным силам – понятие обобщенное, – прервал собеседника Зорин, – а хотелось бы конкретно знать о добропорядочном виде деятельности министра.
– Можно и конкретней, – согласился наблюдатель, – только за последнее время денежное довольствие военнослужащим увеличено в два раза.
– На увеличения офицерского жалования, – интересуется собеседник, – министр заработал или по казачьему обычаю шапку снимал с головы и пускал ее по кругу?
– Деньги выделяло правительство, – пояснил наблюдатель.
– Причем министр, – спросил Зорин, – если деньги выделены правительством.
– Ты, Василий Иванович, – к Зорину обратился Чурбасов, – своей ученостью нас затуркал и молодого человека поставил в трудное положение. У него от начальственной прыти уже следа не осталось.
Кончай паренек со стариком разговаривать и разбегаемся по своим направлениям. Зорин отправится домой, я к избирательной урне, а вы молодой человек, идите наблюдать, как я буду голосовать за Жириновского.
– Почему за Жириновского? – спросил наблюдатель.
– Он защищает русских, а «ЕР» нас ущемляет.
– Кто Вам сказал, что правящая партия ущемляет русских? – спросил паренек.
– Сам знаю, – отозвался Чурбасов, – полюбуйся на наши дома и на дома кавказцев. Притом они отапливаются газом, а мы валежником, который надо украсть.
– Вы разжигаете междоусобную рознь, – пригрозил наблюдатель
– Междоусобную рознь разжигает правящая партия, – отстаивал свою точку зрения Чурбасов, – одному народу создает хорошие условия, другого смешивает с грязью. Полюбуйся, какие там дороги и какие у нас. Больницу, функционировавшую со времен царствования Александра III, закрыли, в районной мест не хватает и по нашей дороге туда не доедешь. Партия все делает для того, чтоб казаки умирали. Надежда на Жириновского, в нем вижу спасение. Не налягает душа голосовать за «ЕР», точнее за партию власти, если за убийство кавказцами русских парней, она либо отпускает под залог, либо наказывает символически.
– Для устранения напряженности между гражданами России различных национальностей, что Вы предложили бы изме-
нить? – спросил наблюдатель.
– Я не кудесник, – на обращение собеседника отозвался Чурбасов, – предсказывать  не могу, но порассуждать и на эту тему мне никто  и ничего не мешает. Во-первых, предложил бы строго исполнять Российские законы. Вне зависимости от национальности и занимаемой должности за равное преступление выносить равнозначное наказание.
Во-вторых, все этажи исполнительной власти поставил бы под контроль депутатов. Без решения этих задач, против чего выступают отъявленные коррупционеры, устепенить воровство государственных средств не удастся.
После решения этих задач можно собрать межнациональный консилиум, на котором попытаться договориться: в зависимости от количества населения в республике тайным голосованием избирать делегатов на закрепленную за республикой должность в высшей государственной власти. Правительству работа усложнится. Но в узком кругу договариваться по сложным вопросам легче, нежели спорные проблемы будут отстаивать граждане республик. Пока не будет контроля депутатов над коррумпированной исполнительной властью, воровство будет усиливаться, а угроза распада страны нарастать.
– Зорина назвали ученым, – к Чурбасову обратился молодой человек, – но и Вы не лыком шиты.
– Я сидел по 58-й статье, – признался Чурбасов, – а там такие университеты проходят, которым мог бы позавидовать выпускник МГУ.
– Понятно, – доброжелательно заговорил наблюдатель, – в ответ на Вашу информацию, могу порекомендовать одно: голосуйте за партию, которая Вам по мировоззрению ближе.
– Ближе «СР», – откровенно признался Чурбасов, – хоть и к ней немало вопросов, – сказал избиратель и со своим собеседником тепло попрощался.
Состоявшиеся выборы депутатов Государственной Думы показали, что при подсчете голосов не все проходило по закону. Прошедшие в Госдуму четыре партии друг другу предъявляли претензии. Много вопросов возникло к партии власти, но так как избирательные комиссии назначены властью, доказать фальсификацию при подсчете голосов не возможно. Это спровоцировало народ на ответные действия. Упоенные подвигом декабристов, люди пробудились от рабской спячки и организованно вышли на Болотную площадь. Со времен сталинского  террора страх подавлял гнев и, униженный властью, народ терпел издевательство. Но хамство коррумпированных чиновников положило предел терпению и по примеру предшественников 1825 года на многотысячном митинге народ заявил:
– Хватит бояться и признавать себя быдлом. Как символ прощания с мраком митинг состоялся в самый короткий день
2011 года. Митинг состоялся, но власть не испугалась, она по-прежнему во все страны Европы прокладывает газопроводные трубы. А свой крестьянин отапливается бурьяном. В Привольненской администрации шесть населенных пунктов. К одному советская власть подвела газ. А Российская за два десятилетия не подвела газ ни к одному хутору.
Из этого следует, что увлеченную страстью к наживе коррупционную власть митингом не заставишь не воровать, а валюту не переправлять в зарубежные банки. Нужны более действенные меры, но пребывающий под влиянием сталинской жестокости народ, к решительным действиям пока не способен.
А пример 1991 года ни о чем не говорит, так как устранение партийно-советской верхушки произошло из-за раскола в рядах коммунистической партии. На одной стороне политических баррикад  стояла ГКЧП; на другой оставался М.С. Горбачев, а между ними поднялась мощная фигура Б.Н. Ельцина. Три команды, разделившегося ЦК КПСС, схлестнулись в борьбе за власть. Победил сильнейший. Современная власть учла ошибку предыдущего правительства и ни под каким предлогом не допускает раскола, а вышедшим на митинг гражданам, скороспелыми законами закрывает глотки. Поэтому в ближайшей перспективе ждать повышения жизненного уровня и снижения потока валюты в зарубежные банки не следует.
Надо заметить, что в ряде областей выборы состоялись без фальсификации, там за партию власти проголосовали около четверти избирателей. А это значит, что за себя голосовала власть со своими семьями. Оказавшиеся в волчьей стае, губернаторы решили не выть по-волчьи. Правящая партия не смирилась с самостоятельностью высших должностных лиц части регионов и бесцеремонно их освободила от занимаемых должностей, а тем самым показала всем, кто хочет быть у власти обязаны делать то, что приказывает центр.
ГЛАВА 39
Без системного изучения Евангелия, познание христианской религии невозможно. Евангелие дает определение добру и злу, справедливости и хамству, правде и лжи, любви и ненависти. Особое внимание книге книг человечество придает потому, что на основе учения Христа апостолы Петр и Павел заложили фундамент христианской церкви, который два тысячелетия стоит и укрепляется. Сторонников  христианской церкви распинали на кресте и жгли на кострах, четвертовали и сажали на кол, побивали камнями и бросали в клетку зверям. Но нечеловеческие пытки христиан не сломили, не заставили отказаться от верования в Христа, приходить в храмы, по иконам заучивать тексты Евангелия, пересказывать их содержание тем, кто по различным причинам не посещал храмы.
Где не обрабатывается почва, там вырастает сорняк. Данная истина не нуждается в уточнении, но толкований может быть много, как определить верную точку зрения, не ошибиться, не ступить на ложную тропу подсказывает Евангелие.
В предыдущих главах упоминалось о функционировании казачьего образа жизни и о его вкладе в становление Российского государства. Екатерина II этим воспользовалась и расселяла казаков на неспокойные окраины России. Но пришедшая к управлению страной советская власть в казачьем образе жизни усмотрела могильщика и развернула с казаками непримиримую войну. Ее не устраивали демократические выборы атаманов, самоорганизованность казаков, непоказная любовь к отечеству. Избрав диктаторскую форму управления, варвары двадцатого века по жестокости и изобретательности казней теснителей христиан, орудовавших в первом тысячелетии, превзошли. Современные людоеды казаков сажали на кол и в яму закапывали живыми; выкалывали глаза и отрезали язык; разрезали живот и в рану сыпали землю; привязывали к тачанке ногами и таскали по хутору. Истязания проводили в присутствии детей, которых с матерями в товарных вагонах везли на Урал, размещали в землянках и верили, что после казни их отцов, о казачьем образе жизни они навсегда забудут.
Оставшихся казаков в хуторе заставили прислуживать офицерам и их женам.
Непримиримые борцы с казачеством для сохранения обычаев, понимали роль книги. С целью неповторения ошибки язычников, специализированную литературу свозили на хуторскую площадь и бросали в костер. Под пение Интернационала горели Библии, Евангелие, иконы, лампады, фотографии, форменная одежда и повествующие о казаках книги, устроители сатанинского шабаша предупреждали: что за сокрытие книг о царе, о казачестве, либо традиционной одежды, вся семья будет брошена в этот костер, а за упоминание слов казак, станица виновные подлежат аресту.
Большевики на казаков навеяли такой страх, что в присутствии малолетних детей произношение слова казак не допускалось.
В тех условиях традиции, обычаи, форму одежды сохранить не было никакой возможности. И казачий образ жизни из памяти униженного народа постепенно выветривался.
Но ничто не вечно, рухнула советская власть и ее становой хребет – коммунистическая партия. Отменена человеконенавистническая идеология, но страх по-прежнему невидимой тучей висел над сознанием потомков казаков, участвующих в освободительной войне 1919 года. Страх давил, а они робкими шагами возвращались к православной вере и к казачьим традициям, но если традиции верования в немногочисленных храмах сохранились, то с канонами казачьего образа жизни оказалось сложнее. Советская власть с таким рвением вытравливала его из сознания подрастающего поколения, что в традиционных местах проживания казаков не осталось ничего, что могло напоминать о жизни и деятельности казненных предков.
Устранением от власти коммунистической партии, созданы предпосылки для возражения прежних традиций, но казалось, что после варварского уничтожения всего, что связано с казачьим образом жизни, в сознании третьего и последующих поколений ничего не осталось, что могло напоминать об образе жизни предков, но так только казалось. При первой возможности, отстраненные от казачьих обычаев поколения казаков, с неудержимым рвением принялись возрождать традиции пращуров. А с чего начинать и к какому берегу прибиваться не знали. Старшие поколения либо казнены, либо сосланы. Под страхом уничтожения молчали их дети. Мало что помнило третье поколение. Ничего не знало четвертое, на долю которого выпало право возрождать утраченные традиции.
Кроме лампасов, сапог и шашки с нагайкой они не знали, каким имуществом владели далекие предки, чем занимались и в каких традициях воспитывали потомство. Отталкиваясь от скромных познаний, активные сторонники к повседневным брюкам пришили атласные ленты, обули кирзовые сапоги, с чердаков достали отцовские шинели, головы укрыли современными шапками и на хуторской круг пришли в дом культуры. Собрались оперативно, а о чем говорить, какое принимать решение не знали, и бывших членов КПСС, как правило, осведомленных о методах проведения собраний, не пригласили, сами поговорили, кто о чем вздумал, купили спиртное. Первый казачий круг шумно обмыли и, не определившись чем заниматься завтра и в последующие дни недели, разошлись по домам, ни во второй, ни в третий день, они не знали как и что возрождать, но в условленное время все как один собирались в клубе и принимали противоречивые решения.
Убежденные, что бесконечные разговоры не приносят желаемого результата, участники многочисленных сходов для информации пригласили Ирину Зорину. Свое решение обосновывали тем, что скончавшийся Иван Зорин был старейшим жителем хутора, который о казачьем образе жизни мог рассказывать внучке.
К просьбе щеголявших атласными лентами на поношенных брюках казаков, Ирина Зорина отнеслась неоднозначно. Она не сомневалась, что ее пребывание в мужской компании породит всевозможные слухи. После чего за несовершенные деяния, она вынуждена  будет оправдываться.
Но понимала она и то, что равного по возрасту ее дедушке казака в хуторе не было. Стало быть хоть что-то поведать о казачьем образе жизни кроме нее некому. Девушка задумывалась над противоречивыми вариантами, взвешивала за и против и в конце концов пришла к выводу:
– Пусть сверстницы сплетничают, а ради возрождения забытых обычаев хуторскому сходу чем смогу помогу.
Получив право выступить, Ирина мужское собрание поблагодарила за приглашение, дождалась успокоенности, и обратилась к участникам схода:
– Как предыдущие ораторы, чем-либо удивить вас я тоже не смогу и вот почему. О казачьем образе жизни мой дедушка, конечно же, помнил, но до падения коммунистической партии, как многим вам, мне в голову не приходила мысль его о чем-либо спрашивать. Да и он после длительного срока тюремного заключения не охотно разговаривал о прошлом. Всю последующую жизнь над ним довлел сатанинский страх и при упоминании о тюрьме он вздрагивал.
Вторую причину нашего блуждания вижу в том, что и старшее поколение и мы тоже не думали, что могучая партия, державшая в повиновении народы Советского Союза и стран народной демократии, опирается на глиняные ноги, которые от народного гнева внезапно надломятся и могучий организм партии свернется, как карточный домик. На этом вводную часть выступления завершаю и перехожу к разговору о жизни бывшего заключенного инвалида Отечественной войны моего дедушки Зорина. Но прежде напомню о том, что большевики во главе с Троцким по казачеству нанесли такой удар, после которого возродить прежние традиции не удастся. Мы помним форму одежды, холодное оружие, атамана Платова. А традиции, образ жизни ушли безвозвратно. В бессмертном произведении «Тихий Дон» М.А. Шолохов рассказал, как Григорий Мелехов с Натальей на волах пахали зябь. Это  был образ жизни донского казака. Давайте представим кого-то из нас, державшегося за чапиги букаря. Полагаю, охотник не найдется. Все предпочтем пахать землю на тракторе. Хотим мы того, или не хотим, но доподлинный казачий образ жизни возродить невозможно. И с этим ничего не поделаешь.
А теперь поговорю о дедушке. После его похорон, к чему прикасались его твердые руки, я сохраняю в том виде, в каком они были при его жизни. Над кроватью стоит коляска, подаренная солдатом германской армии, в которого, возможно, он стрелял, но пуля пролетела мимо, со средством передвижения, он практически не расставался! Не расставался и с фотографией своей жены – моей бабушки, в молодом возрасте ушедшей из жизни. Вывешанная на прикроватной стене, она была перед его глазами. Я восхищалась его незатухающей любовью к рано ушедшей из жизни супруги и сожалела, что им не довелось вместе пожить. Теперь нет дедушки, мне не с кем поговорить о сокровенном, так как делиться секретами с родителями я не привыкла.
Когда создавалась казачья община, дедушка тяжело болел. Он с трудом говорил, но о чем я ему рассказывала все понимал и падению человеконенавистнической партии, доставившей ему неисчислимые страдания, радовался. При возрождении хуторской казачьей общины он предвидел сопротивление власти, но не предполагал, что до такой степени могучий тормоз в деле возрождения казачества заложен в каждом из нас. При этом вспоминал, что партия на руководящие должности назначала иногородних, а казакам отводила черновые работы.
В случае возникновения стычек между казаками и приезжими даже если виноват последний, власть защищала его. А уж если казак на хохлачий кулак отвечал кулаком, как врага народа его судили к  длительному сроку тюремного заключения. Но было и равенство. Обе категории граждан за двенадцатичасовой рабочий день зарплату не получали. А пища всем требовалась. И кто бы как бы не прославлял политику Сталина и партию большевиков, есть хотели все и потому колхозное зерно вынужденно приворовывали.
Равенство наблюдалось и в отношении к бригадиру, чтоб не впадать в немилость к ничтожеству, а порядочного человека бригадиром не назначали, первые и вторые перед прохвостом с партбилетом в кармане, причинами головы, с его фуфайки снимали соринку, хвалили его и желали ему многих лет трудовой деятельности. В человеконенавистнической обстановке ломалась психология, а с поруганным мировоззрением, мы пытаемся возродить образ жизни предков. Возрождать проявили желание, а с чего начинать и куда двигаться не знаем сами и спросить не у кого. Выход из тупика, в который отторжением бывших членов КПСС вы сами себя завели, я вижу в объединении с ними. Среди них большинство с высшим образованием, не исключено, что кто-то из них имеет специализированную литературу, которая поможет отыскать истину.
Предполагаю, что моя точка зрения не всех убедит, но ради будущего казачества я буду говорить об этом тоже.
Мы постоянно друг от друга требуем соглашаться со своим мнением, в собеседнике усматриваем противника, если он по обсуждаемому вопросу имеет другую точку зрения. Особенно это проявляется, когда кто-то из своей среды назначен на руководящую должность. Еще вчера по интеллекту он был ниже некоторых товарищей, а став бригадиром, высокомерно подучает даже более образованных и ему в голову не приходит мысль оценить свои интеллектуальные возможности. Даже в этот непростой, для казаков период мы цепляемся за отвратительные традиции, как верующие за Евангельскую истину и не задумываемся, что истина и Бог интеллектом не познаются, что в них надо верить,  и они откроются сами.
Замечу, что в топком социалистическом болоте казаки были не одиноки. В нем оказался весь многонациональный советский народ. Поэтому свержение коммунистической партии и Советского правительства Россия восприняла с надеждой и облегчением. Насытившись диктаторскими режимами, она полагала, что после ареста ГКЧПистов, условия для восстановления демократической формы управления созданы, и больше нет силы, способной задержать могучее движение к народовластию.
Уверенная в окончательной победе над силами мрака и зла, страна запустила двигатель, набрала обороты, выжала муфту, сцепления, включила передачу и могучий лайнер рванулся к свободному миру. Но по разонной дороге, не преодолев необходимого для взлета расстояния, в коммунистическую колею по ступицу провалилось шасси. От перенапряжения двигатель заглох и Россия остановилась, за короткий период демократизации страна успела должность генерального секретаря назвать Президентом, Верховный Совет – Думой, но система управления осталась в одних руках. Право бездумно голосовать за любое решение президента оставлено депутатам. Но есть и отличие, депутаты Государственной Думы голосуют на постоянной основе, наделены невообразимыми льготами, неприкосновенностью, но не имеют никаких прав влияния на чиновников.
Я напомнила о причине, влияющей на изменение психологии советских людей. Но по какому принципу создавать казачью общину, решение принимать вам. Только имейте в виду, что смешение народов произошло такое, когда установить происхождение даже у вас не удастся.
– Тогда как создавать хуторскую казачью общину? – послышались голоса из зала, – или посоветуешь принимать тех, кто казаков раскулачивал?
– Кто моего дедушку пытал, а бабушку насиловал их в хуторе нет, – на провокационный вопрос отозвалась Ирина, – а принимать в общину следует каждого, кто признает казачьи традиции и сердцем привязан к казачеству.
Своей точкой зрения Ирина надеялась собравшихся в доме культуры казаков направить на путь истины (в своем понимании), а вышло наоборот. Ее мнение большинством грубо отвергнуто и в зале поднялся неуправляемый гвалт. Наверное кричали все, и никто никого не слушал. Попытка Ирины успокоить казаков и дать возможность до конца высказать свое мнение, ни к чему не привела и она сошла со сцены.
Участники схода, уставшие от собственного крика, начали подниматься и выходить. Создать казачью общину не  удалось. А когда собирались, верили, что стоило им надеть традиционную одежду, собраться вместе и казачий образ жизни предстанет перед их очами, но не тут-то было. Принять его с советским мировоззрением оказалось непросто, даже активные сторонники создания хуторской казачьей общины поснимали форменную одежду и начали прислушиваться к бывшим членам партии. Прислушиваться начали, но у обоих групп не было плана работы, не было информации о жизни дедов и прадедов, но изнывающий зов предков тревожил сознание и побуждал к активной деятельности.
Каким же неувядаемым мировоззрением обладало казачество, чтоб после варварского вытравливания из сознания трех поколений слово казак, в умах потомков казачий дух с неудержимой силой начал проявляться. Пока неуверенно, с ошибками, без четкого плана, в великих муках обозначенная цель проявляется, к которой устремилось пятое поколение казаков.
Споткнувшиеся на многочисленных ошибках потомки репрессированных казаков осознали, что изначальное деление на белых и красных им не принесет желаемого успеха. Превозмогая недоверие, «белые и красные» провели объединенный круг, на котором пришли к неутешительному выводу, что за годы Советской власти казачий образ жизни вытравлен и что без помощи специальной литературы, многого достигнуть им не удасться. А тихой сапой по хутору слух расползался о хранении на чердаках старинной литературы из-за страха быть арестованными свою фамилию владельцы книг не называли, но бывшим партработника определить хозяина сохраненных учебников труда не составляло. Постепенно кое-какие источники о дореволюционном казачестве в объединенной казачьей общине появились. Пока не густо, описание неполное, но начало положено. Изменилось настороженное отношение к бывшим членам компартии, перестали в них видеть врагов казачества. И в конце концов их в общину приняли с правом решающего голоса.
Участие в работе казаков с высшим образование поспособствовало осознанию, что не все казачьи традиции в современном быстроменяющемся мире применимы. Теперь нет желающих поднимать зябь на паре, даже откормленных, волов, в город ездить на лошадях. Сегодня ни один член казачьей общины паевую землю самостоятельно не обрабатывает. Проявившиеся изменения в психологии вызваны тем, что человек не сорока-белобока. Пернатая тварь какое мастерила гнездовье сотни лет назад, такое строит теперь. В отличие от одушевленных тварей, человеку свойственно развитие и совершенствование. В независимости от общественной формации, казак заменил бы вола трактором, лошадь автомобилем, а шашку современным вооружением. Перечисленные традиции, хоть и являлись гордостью предков, но в современном мире неприменимы. Эта точка зрения не касается всех, без исключения, казачьих обычаев и традиций.
Распались большие казачьи семьи, в которых авторитет главы семейства признавался непререкаемым.
Радость награде сына от отца передавалась внукам. Уважительное отношение к старшим по возрасту утрачено. Утрачено уважительное отношение и к воинской службе.
В дореволюционный период, не дожидаясь повестку, казак седлал строевого коня и вналет мчался на призывной пункт. Ныне призывники либо скрываются, либо откупаются от призыва в Вооруженные силы России. Нарушение перечисленных традиций до 1917 г. признавалось недопустимым и не применялось в казачьих семьях. Все знали, что за дезертирство отрезали землю, исключали из казачества и окружали таким позором, что дальнейшее проживание в хуторе становилось невозможным. Поэтому в описании краткой истории казачества не упоминается ни одного случая укрытия казака от призыва на службу.
В дореволюционном казачестве не было разводов и беспризорных детей. А если на фронте погибал сын, отец за невестку принимал зятя (иногороднего казаки в зятья не выходили) объявлял его отцом осиротевших детей, а через год ходатайствовал о приеме его в казаки.
Теперь разводы приняли системный характер, не осуждаются обществом, не преследуются государством. Из неполной семьи ребенок награждается привилегиями, а его маме-одиночке выплачиваются денежные пособия.
Зачатие женщиной алкоголичкой с последующим рождением умственно-неполноценного ребенка государством поощряется ввиде назначения пенсии. Паралич безумства, традиционный институт семьи разрушает, но ни исполнительная, ни законодательная власть этим необеспокоены.
Зато рожденного не алкоголичкой здорового ребенка до призыва в вооруженные силы государство не замечает, и только при достижении им восемнадцати лет призывает отдавать долг родине, хоть за годы взросления она, как злая мачеха, не дала ему ни одной копейки.
А дебилу, которому со дня рождения платила и платит пенсию, претензий не предъявляет. При чудовищно несправедливых законах, даже в нормальных семьях вырастают хамы взяточники, казнокрады и проходимцы. От пустивших глубокие корни порочных традиций, казаки намерены отказаться, но без реальной возможности влияния на сумасбродную власть, как это сделать не имеют понятия. Не знают как долго продлится государственное безумство. В средствах массовой информации едва ли не круглогодично раздаются призывы, выигрывай деньги, отдыхай на Канарах, покупай престижный автомобиль, но не призывают зарабатывать, за беспорядочную половую жизнь наказывать женщин. Наоборот для гончих самок изобрели приемные
пункты, в которых без перерыва и выходного дня принимают новорожденных детей, так же непрерывно, как при Советской власти уличные ларьки принимали использованную  непригодную для дальнейшего применения макулатуру.
Страна огромная, но живет в ней народ так, что его улыбаться не тянет и молиться стыдно.
Подброшенных в приемные пункты детей вписывают в число родившихся, определяют прирост населения, и продают в Америку, за убийство трудновоспитуемого ребенка в американской семье, правительственные чиновники, депутаты Госдумы, СМИ правоохранительные органы с Министерством иностранных дел Россию ставят на уши, создается впечатление, что Российская власть до того обеспокоена за жизнь каждого человека, что за продление политической деятельности чиновников не поднимаясь с колен народу надо у Бога просить долгих лет им политической жизни.
Еще не завершился политический зуд по поводу смерти умственно-отсталого ребенка, когда на автостоянку ворвалась дочь высокопоставленных чиновников, задавила одну студентку университета, вторую искалечила и ни одной из них не оказала помощь. Убийца Российским судом осуждена условно с отсрочкой на четырнадцать лет. Промолчали исполнительная и законодательные власти, не проявили интерес правоохранительные  органы, не отозвался МИД и уполномоченный по правам человека.  Денек другой пощекотали СМИ и забыли.
За трудновоспитуемого ребенка власть шумела на весь мир, а за убийство высокообразованной девушки стыдливо молчит. Стало быть не у Господа Бога просить продления ей политической жизни, а требовать от сатаны скорейшего от нее избавления. Ибо, пока власть в управленческой деятельности использует человеконенавистнические методы, ждать от нее исполнения законов, по которым поведется непримиримая борьба с алкоголизмом, наркоманией, коррупцией и хамством чиновников, бессмысленно.
ГЛАВА 40
Роман «Возрождение» не начало и не продолжение документально-художественного произведения. «Мещеряковский музей и его посетители». Он задуман и писался отдельной книгой.  И все-таки трагедия донских казаков эти произведения объединила.
Во время работы над книгой казалось, что через документы, через предметы старины, через письма и фотографии, размещенные на стендах музея, воссоздан весь ужас, выпавший на долю героического народа, и к этому добавлять нечего.
Но судьба донского казака, активного посетителя музея – Заседкевича Сергея Николаевича подсказала, что отступление от его трагедии явилось бы пределом неуважения к тем, кто стоял у истоков возрождения казачества, и в общее дело вносил неоценимый вклад. Об этом, как и о его биографии, написано подробно. Повторять нет смысла, но когда писалась книга, автору не приходила в голову мысль, что средних лет, крепкого телосложения мужчину внезапно одолеет недуг и вызовет такие испытания, на претерпевание которых потребовались нечеловеческие усилия. Что имеется в виду?
Человеку предопределены начало и конец. Между этими величинами дистанции различны, но обойти их никому не удастся. Дистанцию проходят по-разному: кто-то достойно, кто-то не очень. Особенно нелегко преодолевают ее российские олигархи. Их жизнь проходит под давлением постоянного накопительства, лжи и обмана, что истощает нервную систему, порождает неудовлетворение и непонимание: во имя чего претерпеваются муки.
Не обошел обозначенные величины и многократный посетитель музея Сергей Заседкевич. О его рождении, учебе, службе в Российской армии, работе в Калужской администрации говорилось подробно. Настал черед порассуждать о последнем этапе земной жизни, он не бедствовал, но категорически не приемлил обман и непорядочность. Беспредельно любил родителей, постоянно с ними общался. Пребывая в родительском доме, он до окончания отпуска засобирался в Калугу, о чем предупредил их.
– Отпуск не закончился, – напомнила ему обеспокоенная ма-ма, – погости еще пару деньков.
Но ухудшение его состояния диктовали свои условия, о чем он не хотел говорить родителям. Пока простуда, так он думал, не довела до постельного режима, приеду домой, жена на спину поставит горчичники и к утру недуг отступит.
– Ты обещал гостить до окончания отпуска, – напомнила расстроенная мамаша.
– Наверное я простыл, – признался Сергей, – температура повысилась. Татьяна знает, как с этим бороться, за одну ночь поставит на ноги.
Старушка слушала сына, но на внезапное повышение температуры имела особое мнение. Мама знала, что переохлаждаться ему было негде, а легкое повышение температуры относила на счет своей старости. Посмотрел он на немощность родителей, жалко стало отца с матерью, расстроился, а от этого  поднялась температура.
С этим убеждением она попрощалась с сыном, удаляющемуся автомобилю помахала рукой, вошла в комнату, взяла календарь и начала отсчитывать дни, до девятого мая, когда с Днем Победы он приедет поздравлять отца.
В дороге состояние здоровья Сергея заметно ухудшилось. Дома его просьбу о горчичнике жена исполнила, но облегчение не наступило. Обратились в больницу, где после исследования выдали заключение: злокачественная опухоль. Убийственная информация офицера в отставке подтолкнула обратиться в госпиталь Вооруженных сил города Санкт-Петербурга. Диагноз там подтвердили, но так как операцию делать уже поздно, порекомендовали быстрее возвращаться в Калугу. Дома Татьяна настояла на операции и обо всем сообщила родителям. Младший брат Сергея Павел собрался в Калугу. Мама решила ехать с ним, понимая что пожилая старушка предполагаемую нагрузку не выдержит, Павел убедил маму остаться дома и поехал один.
Перед операцией классный руководитель звонила Сергею, просила его не падать духом, и пообещала за его выздоровление с одноклассниками молиться. Сергей поблагодарил за звонок пообещал держаться и на том попрощались.
Операция длилась девяносто минут. Аналогичные с другими пациентами продолжаются три-четыре часа. Скоротечность порождала тревожные мысли, но все это время по предварительной договоренности от начала и до конца операции мама, классная руководительница, и в различных городах одноклассники Сережи молились, чтение молитв прекратили, когда об окончании операции Павел позвонил из Калуги.
Через день у больного началась рвота, что бы он не проглатывал, все возвращалось назад. А когда установили перекручивание сшитого кишечника, началась срочная операция. И с новой силой тот же контингент читал молитву. После второй операции рвота прекратилась, но состояние стремительно ухудшилось. Дабы  подготовить родителей к надвигающейся угрозе, Павел позвонил жене и попросил осторожно поговорить с мамой. Получив тревожную информацию, старушка пришла к классной руководительнице Сережи, рассказала  о разговоре с невесткой и обе задумались. У них за плечами Ростовский пединститут, огромный стаж педагогической деятельности и как никто другой они понимали, что на свете чудес не бывает. И все же с перерывом на сон, на прочую необходимость молитвенно просили Бога Сергею продлить жизнь.
Вопреки многодневным просьбам старушек, Сережа скончался. Стало быть Бог не услышал молитву немолодых женщин. А за то, что Бог не услышал материнскую молитву и молитву одноклассников покойного сына; за то, что ее 85-летнюю старушку на белом свете оставил, а не дожившего до пенсионного возраста сыночка забрал, подавленная невосполнимой утратой мамаша упрекнула Господа и назвала несправедливым.
Из-за состояния здоровья побывать на похоронах сына мама не могла, но большую часть суток проводила в саду и наедине со своим горем,  слезами поливали корневую систему ухоженных яблонь. После похорон проходили дни, недели, месяцы, а материнские глаза не высыхали и никто не знал, когда корневую систему сада старушка перестанет поливать горючими слезами.
Кончина редкой порядочности казака работникам музея напомнила о необходимости введения его в книгу почета, предназначенную для морального поощрения лучших представителей хутора. Принимая это решение, они понимали, что Сергея Николаевича нет, но на белом свете живут его родственники, его учителя, его одноклассники и всем им будет приятно видеть фотографию сына, отца, мужа, друга и просто честного человека.
Для придания акту введения официального статуса, в музей приглашены активные сторонники партий, вошедших в рабочий состав Государственной Думы. От партии «ЕР» пришел Горюнов; от «СР» – Прибытков; от ЛДПР – Зубарь; от КПРФ приглашали Вяликова, а пришла Прокудина Варвара. По его просьбе, женщина попросила разрешение рассказать о причине отсутствия Вяликова и вместо него на  протоколе поставить свою подпись. Обращение Варвары принято к сведению, за возможность рассказать о судьбе лучшего механизатора совхоза, Прокудина поблагодарила коллег, а говорить начала о причине конфликта между новоявленным хозяином некогда процветавшего предприятия и теми, кто бескорыстным трудом создавал общественное богатство.
– Итак, – подала голос немолодая женщина. – Уволенный без выходного пособия казак Вяликов пытался восстановиться на прежней работе, но директор Волов наотрез воспротивился и обращение к атаману округа тоже безрезультатно.
– Вы обещали приписным казакам госслужбу, – настойчиво атамана упрекнул приписной казак, – а в результате соврали, так же постыдно, как врет Российское чиновничество.
В свое оправдание атаман попытался что-то сказать, но то ли не нашел нужных слов, то ли передумал оправдываться и отвернулся.
Безденежье все настойчивей напоминало о себе. Уже не каждый день покупали хлеб, а хозяйка на обед кроме картофеля ничего не ставила.
В поиске работы, скитания по району ни к чему не привели. Вяликов поехал в Москву. Хозяин строящегося объекта  принял с оплатой тысяча рублей за двенадцатичасовой рабочий день.
Прошел месяц изнурительного труда, прошел второй, а хозяин выдавал аванс, которого едва хватало на скромное питание. Дабы не втянуться в конфликтную ситуацию, Вяликов сдерживался, не говорил то, что думал о хозяине стройки и о партии «ЕР», за которую он ежедневно призывал голосовать всех, кто у него
работал.
А когда жена прислала письмо, в котором сообщила о простудном заболевании сына, а лекарства покупать не за что и больницу демократическая власть закрыла, Вяликов письмо показал хозяину.
– На неделю отпущу, – ознакомившись с содержанием записки, отреагировал олигарх, – а чтоб семья не бедствовала, за сентябрь получишь причитающуюся сумму.
Слова благодетеля, как серпом по интимной части тела резанули мужчину.
– Я работаю третий месяц, – напомнил Вяликов, – почему за октябрь не выдаете зарплату?
– Пройдем в рабочий кабинет, – пригласил его хозяин, – наедине легче договариваться.
В непросторной комнате, названной кабинетом, пахло краской. В понимании посетителя ничто не напоминало о рабочем месте высокопоставленного чиновника. Стол в середине комнаты, нет шкафа для документов, нет стула для посетителя, нет бумаг на столе, нет телефона.
Сравнение с кабинетом Волова, обставленного богатой мебелью, было не в пользу олигарха. Не усаживаясь за стол хозяин на листе бумаги размашистым почерком написал несколько слов, передал посетителю и порекомендовал обратиться к бухгалтеру.
Вяликов принял документ и направился к выходу.
– Подожди, казак, – его задержал хозяин, – выборы депутатов Госдумы тебя застанут дома. Проголосуй за партию «ЕР» и призывай голосовать жителей хутора. Наша партия обеспечивает стабильность, казакам дает работу, создает высокий жизненный уровень. Как бы вы жили, если члены правящей партии не создавали рабочие места? Подмосковные стройки осуществляем мы – члены «ЕР», а оппозиционеры, кроме сварливого языка за душой, ничего не имеют. В случае победы, всю страну без работы оставят, так что у казаков выбор один – голосовать за «ЕР».
В ответ на рекомендацию олигарха Вяликов попросил выдать зарплату за октябрь месяц. Просьбу аргументировал дороговизной медикаментов, необходимых для лечения сына, но хозяин проявил непреклонность, а свою настойчивость оправдывал устоявшимся порядком выплаты жалования 15-го числа. Но об основной причине  задержки жалования хозяин не сказал. А она вызвана желанием привязать работника к стройке, вынудить его возвратиться и продолжить работать.
– Ты помнишь, – в завершении разговора обратился олигарх к Вяликову, – что при Советской власти в магазинах шаром покати, а теперь прилавки ломятся от избытка товаров, это заслуга нашей партии.
Вяликов помнил, что сельское хозяйство СССР страну не обеспечивало продовольствием, что значительную часть покупали за нефтедоллары, чем воспользовалась Америка. Для подрыва советской экономики президент Рейган распорядился на рынок выбросить много нефти и цена барреля уменьшилась. Со ста десяти долларов упала до девятнадцати и стала ниже ее себестоимости. Производство нефти оказалось убыточным. В СССР покупать продовольствие не за что. Прилавки магазинов опустели, рубль не исполнял функцию всеобщего эквивалента, начался обмен товара на товар. Трезво мыслящую часть центрального комитета, трагедия подтолкнула начать экономическую реформу, но коррумпированное большинство нововведениям воспротивилось, и своими действиями подталкивала СССР к революции наоборот.
Противоречия нарастали, как снежный ком, и безудержно катились по всему государству. На фоне чиновничьего раздрая появился Ельцин, народ поверил ему и очередной раз обманулся. Ельцинизм оказался не благом России, а сталинизмом наоборот. Под руководством Сталина уничтожалась частная собственность, но создавалась государственная. Под руководством Ельцина уничтожалась государственная собственность, но не создавалась частная, а общественное имущество хищнически разворовывалось. Для будущего страны и всего народа ельцинизм оказался во сто крат вреднее сталинизма.
В совхозе «Привольный» уничтожены: семнадцать свиноводческих корпусов с четырнадцатью тысячами свинопоголовья, одиннадцать кошар с девятью тысячами овец, двадцать один коровник с десятью тысячами голов крупного рогатого скота, птичники с тридцатью тысячами кур-несушек. Строительный материал и поголовье как вышедший из печной трубы дым растворились бесследно. С аналогичным бесследием исчезли помещения: детских садов, клубов, библиотеки, магазинов, школ, совхозной администрации, кирпичного завода. Ельцинизм разрушал все и установил огромные очереди в дошкольные учреждения.
Обожествляя общественную собственность, сталинизм отменил частную и поставил ее вне закона. Ельцинизм отменил общественную собственность, но не узаконил частную, нестабильность возродила институт рейдеров, владельцы частного предприятия не гарантированы от нападения рейдеров. А отсутствие гарантий, владельцев вынуждало прибыль не вкладывать на обновление оборудования, а отправлять в зарубежные банки. Рейдерские захваты производились у индивидуальных и коллективных собственников. На основе разграбленного совхозах «Привольный», трудовой коллектив с аналогичным названием создал сельскохозяйственное предприятие. Руководить хозяйством пригласили бывшего агронома совхоза Волова. С первого года его трудовой деятельности хозяйство получало прибыль, создались предпосылки для широкопланового развития. Авторитет Волова нарастал и трудовой коллектив самоустранился от контроля, ощутив независимость, директор общественную собственность начал прибирать к рукам и в конце концов коллективное предприятие оказалось его частной собственностью.
Когда рабочие узнали, что работают не на себя, как после развала совхоза, даже не на государство, как при Советской власти, а на избранного ими директора, попытались восстановить справедливость и привлечь к ответственности мошенника. но ни в районной, ни в областной администрациях, ни в Российском суде на вора не нашли управу, ограбленные директором коллективные собственники решили, что без механизаторов новоявленный помещик не проведет полевые работы, предложит им справедливый мир, одновременно уволились. Увольняясь они не учли наличие большого количества безработных трактористов, которых пригласил Волов и без остановки продолжил полевые работы.
Разуверившиеся в справедливости, бывшие собственники обратились в церковь, о своих бедах рассказали священнику и попросили защиту.
Новоявленных прихожан отец Савелий выслушал и задумался, с одной стороны, состояние обворованных механизаторов он понимал и сочувствовал им. Но церковь лишена возможности вмешиваться в дела государства, о чем с сожалением напомнил своим прихожанам. В отличие от чиновничьих кабинетов, откуда ходатаев выставляли за дверь, настоятель храма доходчиво разъяснял возможности церкви, за грань которых она не могла переступать.
Убедившись, что влияния на коррумпированных чиновников в России нет, посетители храма возвратились домой. А ночью на территории охраняемого двора загорелись новые комбайны. От степных кораблей остались металлические короба, а все, что подвержено горению, обратилось в груду черного пепла. Нанятое Воловым расследование оказалось безуспешным.
Но  другого работодателя в хуторе не было, а семьи механизаторов нуждались в хлебе насущном. Они пришли к Волову и попросились принять на работу. Напуганный пожаром, хозяин беглецов принял временными работниками. Бывшие собственники унизительный договор подписали, а Вяликов потребовал его оформить на постоянной основе. Волов высокомерно улыбнулся, не глядя механизатору в лицо небрежно возвратил заявление и потребовал написать так, как писали другие.
– Переписывать не буду, – решительно заявил механизатор.
– Уходи вон и не мешай мне работать, – потребовал хозяин.
– Когда принимали тебя, – на хамство Волова отозвался Вяликов, – ты был ниже воды, тише травы. Мы поверили волку в овечьей шкуре, приняли директором. Если б знали, что принимаем матерого вора, мы б тебя на порог не впустили на, хрен с тобой, оформляй временным, мне завтра хлеб покупать не за что.
– Теперь никак не оформлю, – решительно заявил Волов, – и запомни, за каждым твоим шагом будут следить. Вздумаешь поджечь, сгоришь вместе с техникой. Я слов на ветер не пускаю.
– Цену твоим словам я хорошо знаю, – на угрозу отозвался Вяликов, – но если б знал, что вместе с техникой сгоришь ты, поджег бы, – на одном дыхании выговорился Вяликов, хозяину кабинета плюнул в лицо и не обращая внимание на его окрик, с обратной стороны кабинета так хлопнул дверью, что с оклеенных обоями стен, посыпалась штукатурка.
Понимая, что мосты для возвращения на работу, где прошли лучшие годы трудовой деятельности, сожжены, а на ноги сыновей становить надо, он на поиски работы поехал в Москву. Устроился на строительство четырехэтажного частного дома носить раст-вор, подавать кирпич, выполнять другую физическую работу. За двенадцатичасовой рабочий день хозяин обещал платить тысячу рублей в день. Вяликов согласился, но московский олигарх оказался ничем не лучше Волова. Заработанные непосильным трудом деньги не отдает, а в условиях всевластия единоросов жаловаться некому.
4 декабря 2011 года Президент Медведев объявил днем выборов, уверенный, что за коррумпированную власть народ не проголосует, Вяликов с половиной заработной суммы, возвратился в хутор, а через день пошел на избирательный участок, чтоб в дело отстранения от власти единоросов внести свою лепту. Проголосовав за коммунистов, немолодой человек верил, что с избранием новых депутатов, возвратится справедливость, он придет на свою работу, а воровливые члены партии «ЕР» все до единого пойдут под суд. С кем бы не доводилось ему разговаривать, мнение выражали одно: голосовали не за партию «ЕР». А избирательная комиссия победу с огромным процентом подсчитала правящей партии. Для пересчета результатов голосования вышестоящая избирательная комиссия оснований не нашла. Убедившись, что собака собаку не укусит, Вяликов, чтоб хоть ценой раздельного проживания с детьми, но до призыва на воинскую службу обеспечивать сыновей относительным достатком, поехал в Москву на строительство барского дома.
Завершив информацию об отбытии в г. Москву Вяликова, представителей других партий Варвара поблагодарила за внимание, подписала протокол о внесении Заседкевича Сергея в книгу почета и призвала коллег последовать ее примеру. Протокол подписали сторонники других партий и непреднамеренно заговорили о календаре майя, якобы предсказавшим о конце света. никто из собеседников календарь не видел, но основываясь на подкрепленные слухи, они друг другу доказывали, будто предсказания майя всегда сбывались. Не вступал в разговор Прибытков. Собеседники ждали его точку зрения, а он молчал.
Наконец Варвара не выдержала:
– Мы по третьему разу излагаем  свои точки зрения, а ученый молчит, – обратилась она к Прибыткову, – скажи, что думаешь ты о колендаре майя?
– Я, – на обращение женщины отозвался Прибытков, – календарь майя не видел и не уверен, что предсказание о конце света в нем обозначено. Свое убеждение основываю на том, что вечного ничего нет. Не вечна и наша планета, но предвидеть ее конец не сможет даже Бог. Почему я так думаю? Создание солнечной системы, в том числе и нашей планеты,  сопровождалось высокой температурой. Стало быть о наличии воды на планете не могло быть речи. Возникает вопрос: откуда на земле появилась вода? Ответ не знает никто, но предполагать никому не возбраняется. На каком-то периоде блуждания по вселенной, наша планета столкнулась с кометой.
– Что такое комета? – спросила Варвара.
– Комета, – продолжил ученый, – сгусток огромного количества льда. В местах соприкосновения небесных тел на планете образовались глубокие впадины. Началось таяние льда с одновременным остыванием поверхности планеты и заполнение водой глубоких впадин. Комета принесла на землю с водой и диалогическую жизнь, которая после таяния льда начала развиваться. В начале жизнь появилась в воде, а со временем вышла на сушу, через миллионы лет появился человек. В процессе своей жизнедеятельности из недр планеты он начал извлекать полезные ископаемые. С годами извлекаются миллиарды тонн. Происходит эффект состояния сыпучего груза на пароходе, который во время шторма устремляется к одному борту и пароход тонет. От дальнейшего извлечения полезных ископаемых с землей может произойти нечто подобное, с утратой равновесия изменится траектория полета и земля столкнется с другим небесным телом. От удара движение замедлится, а вода по инерции вырвется из земного притяжения, преобразуется в ледяную глыбу и под названием комета будет летать по вселенной, пока не столкнутся с небесным телом, на которой, возможно, принесет биологическую жизнь. Это – плод моей фантазии, но если такой конец света возможен, то предвидеть его никому не дано, в том числе и календарю майя.
– Такое впечатление, – нарушила тишину Варвара, – что ты жил в том периоде, а грозное столкновение произошло на твоих глазах.
– Повторяю, – на отклик  женщины отозвался ученый, – причину появления воды, а стало быть жизни на земле, знать никому не дано. Можно лишь только предполагать, что дальнейшее выкачивание из недр миллиардов тонн полезных ископаемых с последующим их сжиганием, бесследно не пройдет, поэтому в результате хищнической деятельности человека, земля может обрести состояние выеденного яйца, непригодного для дальнейшего проживания, и на этой фразе со своими собеседниками он попрощался.
ГЛАВА 41
В настоящее время в Ростовской области сложилась и успешно развивается система казачьего кадетского образования, которая включает в себя 5  казачьих кадетских корпусов и 6 казачьих кадетских профессиональных училищ.
Основываясь на традиционной культуре донского казачества, система казачьего кадетского образования направлена на решение следующих задач:
– качественную реализацию общеобразовательных программ и программ начального профессионального образования;
– военно-патриотическое и духовно-нравственное воспитание казачат;
– формирование здорового образа жизни подростков;
– формирование нравственных и личностных ценностей казачат на основе православной культуры.
Воспитание и обучение подростков построено на основе следующей социально-направленной модели кадета: гражданин-патриот, служащий-профессионал, семьянин-родитель.
Донские кадетские корпуса:
Государственное образовательное учреждение Ростовской области – кадетская школа-интернат

«Донской Императора Александра III казачий кадетский корпус»
В 1883 году Высочайшим повелением государя Императора Александра III в Новочеркасске основан Донской кадетский корпус.
В 1898 году корпусу в память царя-основателя пожаловано наименование «Донской Императора Александра III кадетский корпус».
С 13 октября 1991 года начинается новая история корпуса, воссозданного инициативной группой подвижников в 6-й средней школе города Новочеркасска.
29 августа 2001 года совместным приказом министерства общего и профессионального образования Ростовской области и войскового казачьего общества «Всевеликое Войско Донское» корпусу присвоен областной статус «казачий».
Первый выпуск кадет произведён в 1997 году.
Директор корпуса – казачий полковник Филеев Юрий Владимирович.
20 января 1920 года приказом Атамана Войска Донского генерала А.П. Богаевского из числа российских кадет, детей-сирот и детей казаков сформирован «Второй Донской кадетский корпус».
В том же году корпус вместе с остатками Белой армии эвакуирован в Королевство сербов, словаков и словенцев, где просуществовал до 1922 года.
В 1930 году в городе Версале (Франция) из числа детей русских эмигрантов сформирован «Кадетский корпус-лицей Императора Николая II». Это был последний кадетский корпус в эмиграции, который просуществовал до 1964 года.
В 1995 году в городе Ростове-на-Дону воссоздан «Второй Донской Императора Николая II кадетский корпус», ставший историческим правопреемником двух кадетских корпусов – «Второго Донского» и «Николаевского» (Версальского).

Государственное образовательное учреждение Ростовской области – кадетская школа-интернат «Белокалитвинский Матвея Платова казачий кадетский корпус»
Открыт 3 сентября 2002 года согласно постановлению главы администрации (губернатора) Ростовской области В.Ф. Чуба в городе Белая Калитва.
Первый выпуск кадет произведён в 2005 году – 34 кадета. В последующем корпус окончили: в 2006 – 29, в 2007 – 52, в 2008 – 51, в 2009 – 50, в 2010 – 47 человек. За успешную учёбу в эти годы 17 выпускников награждены серебряными медалями.

За заслуги перед Всевеликим Войском Донским в 2008 году корпус награжден орденом «За Веру, Дон и Отечество».
Директор корпуса – казачий полковник Леонов Юрий Иванович.

Государственное образовательное учреждение Ростовской области – кадетская школа-интернат
«Шахтинский Я.П. Бакланова казачий кадетский корпус»
4 сентября 2002 года состоялось открытие филиала Донского Императора Александра III казачьего кадетского корпуса в посёлке Аюта города Шахты.
В 2004 году согласно постановлению администрации Ростовской области «О реорганизации ГОУ кадетской школы-интерната «Донской Императора Александра III  кадетский корпус» филиал преобразован в самостоятельный корпус.
Корпус является организатором международного военно-исторического проекта «Казачья память», посвящённого полковнику В. М. Чернецову и чернецовцам. В рамках этого проекта в 2008 году установили Поклонный крест, а в 2009 году камень — памятник «Кадетам и юнкерам, погибшим в Гражданской войне».
Девиз корпуса: «Быть, а не казаться!»
Корпусной праздник – 19 октября.
Директор корпуса – войсковой старшина Бобыльченко Виталий Александрович.

Федеральное государственное образовательное
учреждение  – кадетская школа-интернат
«Морозовский А.В. Суворова казачий кадетский корпус»
4 ноября 2002 года согласно постановлению № 556 от 29.10.2001 года главы администрации (губернатора) Ростовской области «О создании сети кадетских корпусов в Ростовской области» в городе Морозовске открыто ГОУ – кадетская школа-интернат «Морозовский кадетский корпус».
6 августа 2003 года совместным приказом министерства общего и профессионального образования Ростовской области и войскового казачьего общества «Всевеликое Войско Донское» корпусу присвоен областной статус «казачий».
Директор корпуса – казачий полковник Лютов Сергей Витальевич.

Государственное образовательное учреждение Ростовской области – кадетская школа-интернат «Аксайский Данилы Ефремова казачий кадетский корпус»
5 августа 2004 года постановлением администрации Ростовской области создан самый молодой на донской земле казачий кадетский корпус. Время создания корпуса совпало с обретением места упокоения легендарным донским атаманом, первым донским генералом Данилой Ефремовичем Ефремовым.
Первый выпуск произведён в 2008 году.
Директор корпуса – полковник Донцов Василий Александрович.
ГЛАВА 42
С десятиминутным перерывом к музею подъехали два легковых автомобиля. Первый  зеркальным блеском создавал впечатление, что он только что сошел с конвейера и  не эксплуа-тировался по запыленной Российской дороге. Второй, ржавый, неопределенного цвета «Москвич» громыхал ходовой частью, а неухоженностью у постороннего человека определял видимость столетней эксплуатации.
Из первой иномарки почти одновременно вышли элегантно одетые двое молодых парней и направились к входной двери хуторского музея. Того, кто пониже ростом, Караваев узнал безошибочно. Капустин Петр – частый посетитель музея, у которого в каждом пребывании возникают вопросы.
А шедшего с ним рядом высокого стройного мужчину хранитель музая видел впервые. Молодые люди подошли к ступенькам, где их встретил Караваев. Будто сговорившись они одновременно поздоровались, дождались ответной реакции работника и только потом Капустин представил своего спутника:
– Меня Вы знаете, а это, – показал он на высокого мужчину – редактор отдела «Дон» в этническом журнале «Казарла» Коновалов Александр Викторович. А после секундной паузы дополнил:
– Приехали по его просьбе, познакомиться с экспонатами музея.
– Боюсь, литературному работнику, – на официальное представление отозвался хранитель экспонатов, – скромный музей с ограниченными возможностями не покажется интересным.
– Можно без громкого представления, – сделал Капустину замечание молодой человек, – а Вас, – повернулся он к Каравае-ву, – прошу называть меня просто Саша. Приехал я не для поиска литературного материала, этого в нашей редакции достаточно. А историей основания хутора, быта казачьей семьи, редакция отдела «Дон» нуждается. Если не возражаете, по этой теме я с благодарностью готов получить информацию.
– Мы рады каждому посетителю, – на уточнение Коновалова отозвался Караваев, – но вдвойне заинтересованы посетителями, изучающими историю казачества. Прошу пройти в первый зал, названный «Старая хата».
– Почему «Старая хата»? – спросил Коновалов.
– Казак со средним достатком, – на вопрос посетителя отозвался хранитель музея, – жилой дом именовали связью. Связь строили из двух больших комнат, расположенных в противоположных сторонах строения, а срединная ее часть отводилась под чулан и комнатку. Одна комната называлась горница, а вторая – старая хата. В старой хате готовили, принимали пищу и спали старшие хозяева усадьбы. В горнице угощали гостей, а когда взрослели дети, ее отдавали младшему сыну с молодой женой. Невестка занимала ее своим приданым. Если недостаточно топлива, то на зимний период вся многочисленная семья располагалась в старой хате. Спали на печи, на лежанке, на лавке, на сундуке и даже на полу.
Караваев еще не объяснил назначение старой хаты, когда в дверном проеме показался немолодой человек, как оказалось водитель подержанного «Москвича». Тут же приостановил разговор, перед посетителями извинился, подошел к мужчине пенсионного возраста, поздоровался, и тот спросил,  чем ему может быть полезен.
Немолодой человек в начале представился фамилией Головченко, чем в хозяине музея вызвал легкое замешательство.
– Моя фамилия Вас удивила? – спросил мужчина.
Караваев не нашелся с ответом, но после секундного замешательства попросил гостя продолжать разговор о причине появления в музее.
– Мне стало известно, – на просьбу Караваева отозвался неожиданный незнакомец, – будто об освобождении этого хутора 153-й стрелковой дивизией и последующим восстановлением Советской власти, в музее хранятся документы. Если информация верна, прошу разрешения познакомиться с имеющимися экспонатами.
– Не совсем понимаю, чем экспонаты музея вам могли быть полезны, – на просьбу незнакомца отозвался Караваев, – кое-что в музее действительно сохраняется, что вас конкретно интересует, хотелось бы знать.
Неожиданный вопрос случайного посетителя, Караваева поставил в трудное положение.
Признанием о деятельности отца во время установления Советской власти в хуторе, можно на себя навлечь негативное отношение, чреватое непредсказуемыми последствиями. В то же время, чего бы это не стоило, о своем родителе он старался узнать, хоть какие-то сведения. Пребывая под воздействием труднорешаемой цели, Головченко задумался. На замешательство гостя Караваев обратил внимание и с целью оказания ему интеллектуальной поддержки обратился с очередным вопросом:
– Ваша фамилия действительно Головченко?
– Она вас удивила? – спросил незнакомец.
– Не так, чтобы очень, – признался Караваев, – но появились к вам кое-какие вопросы.
– А именно?
– Хотел уточнить о цели вашего прихода в музей.
– В этом ни секрета, ни подвоха нет, – пояснил Головченко, –
а если точнее, то мне стало известно, что в хуторском музее хранятся документы об освобождении хутора с последующим установлением Советской власти.
– Об этом вы уже говорили, – напомнил Караваев.
– Знаю, – подтвердил мужчина, – но вводные слова мне потребовались затем, чтоб основной мыслью не вызвать к себе недоверие. Итак, поскольку информация достоверна, что вы уже подтвердили, то с имеющимися документами я бы хотел познакомиться лично.
– Фамилия командира отряда особого назначения Головченко вам ни о чем не говорит? – спросил Караваев.
– Офицер Головченко – мой отец, – на вопрос хранителя экспонатов недвусмысленно ответил мужчина, – иначе зачем бы мне заходить в музей, а тем более интересоваться документами военного времени.
– Это меняет дело, – подумал Караваев и заговорил снисходительней: – О наступлении 153-й с/дивизии информация в музее есть. Есть информация об аресте женщин, сотрудничавших с оккупантами, но рассказ потребует много времени, а преимущество по просмотру экспонатов остается за первоочередниками, –
напомнил Караваев.
– Как редактор отдела «Дон» журнала «Казарла», – вступил в разговор Коновалов, – я с благодарностью послушаю эту информацию тоже.
– Если так, – согласился Караваев, – тогда всех приглашаю в зал «Боевой славы», где ознакомимся с информацией о трагических днях нашего хутора и страны в целом. Ответ на ваш вопрос, –
обратился он к немолодому человеку, – в музее конечно же есть. Насколько он полный, судить не берусь, но за достоверность ручаюсь, так как воссоздавалась она при непосредственном участии командира партизанского отряда «Донской казак» Д.К. Меркулова его заместителя И.Г. Лаптева и связной Катерины Фроловой. В начале прошу подтвердить, – обратился он к посетителю: – Командир особого отдела, действительно ваш отец?
– Офицер особого отдела Головченко – мой отец, – отчетливо повторил мужчина.
– Если так, – продолжил Караваев, – то я считаю своим долгом предупредить вас, что деятельность особого отдела у казаков хутора вызывала страдания, поэтому  рассказ об этом периоде вам не доставит удовольствия.
– Об отношении казаков к службе внутренней безопасности, как и к гражданам иногороднего происхождения, я не меньше вас информирован, – на уточнение Караваева пояснил Головченко.
– Надеюсь больше того, что мне известно, вы не скажете, к тому же, что делала со мной Российская власть не каждому прозаику придумать по силам. Прошу вас, рассказывайте обо всем и со всеми подробностями.
 О чем намекал посетитель, Караваев не догадывался, но уточняющий вопрос ставить перед гостем посчитал неуместным.
– Если так, – заговорил хранитель экспонатов, – подтверждаю, что ответ на ваш вопрос в музее есть, – десятый раз повторил Караваев, – а насколько он полный, рассудит история, так как о военной операции «Малый Сатурн» подробности нам знать не дано, зато об освобождении хутора от оккупантов с последующим выдворением гитлеровцев из пределов района и о деятельности особого отдела в освобожденном хуторе известно многое. А разговор начну с того, что в середине июля 1942 года немецкие войска заняли хутор и с ходу попытались форсировать Дон. До правого берега казачьей реки, фашисты не встречали организованного сопротивления. Надеялись, легкое наступление пойдет и дальше, но на левом берегу красноармейцы им раскроили харю и оккупанты возвратились на правый берег. Началось противостояние путем несистемных перестрелок, но ни одна сторона не пыталась форсировать Дон, хотя все понимали, что вялотекущие перестрелки бесконечно продолжаться не могут и как могли укрепляли свои позиции. От хутора Мещеряковского на север до Воронежской области по всему правобережью четырехметровый крутояр. От хутора и на юг до станицы Вешенской тоже аналогичный крутояр и только в пределах хутора Мещеряковского природа создала трехкилометровую лощину.
Осенью 1942 года, т.е. 19.11.1942 г. Красная армия под Сталинградом многотысячную армаду Паулюса взяла в клещи. Для ее освобождения Гитлер с правобережья Дона снял немецкие части и отправил под Сталинград, а освобожденные позиции заняли дивизии восьмой итальянской армии.
Расквартированный по правобережью враг, понимал, что наступление Красной армии на крутояр немыслимо, что наступление возможно только по лощине и всеми силами ее укреплял.
Понимал командир 153-й стрелковой дивизии Никитин, что враг укрепит лощину, и для установления координаторов огневых точек посылал разведчиков, но все посылы заканчивались трагично. Никитин знал, что решением Мигулинского райкома партии  на правобережье создан партизанский отряд с неопределенной целью, через армейских разведчиков командир дивизии к себе пригласил Меркулова и поставил перед ним задачу: установить координаты укрепрайонов врага и передать лично ему.
Конкретная боевая задача окрылила командира отряда и показалась ему несложной, но первая попытка приблизиться к огневой точке врага кончилась трагично. Не принесли успеха и последующие попытки. Подходы к укрепрайону охранялись тройным заслоном. Лучшие разведчики погибли, Ковалева с Орловым захватили в плен,  в хуторе Бирюки повесили, а тела не разрешали снимать, только через неделю казачка Носонова Раиса Емельяновна их предала земле. После изгнания фашистов, похоронной команде она показала захоронение. Героев перенесли в станицу Мешковскую и на центральной площади похоронили в братской могиле, теперь возвращаюсь к основному. Огневые точки враг охранял тщательно. Уже казалось, что приказ командира дивизии выполнить не удастся, но не было бы счастья, да помогло несчастье. Партизанам стало известно, что полковник германской армии Герт Гофман обзавелся любовницей. А в целях ее безопасности красавицу Веру Чемодурову одну не оставлял, в доме и всюду возил с собой. Любовницей полковника оказалась дочь двадцатипятитысячника Чемодурова, с которым Лаптев Илларион Григорьевич ехал из Ростова в Мигулинский район. По прибытии, Лаптев назначен председателем Мрыховского сельсовета, а Чемодуров директором МТС. Близким знакомством с дочерью товарища по совместной работе Лаптев решил воспользоваться. Катерину Фролову, игравшую роль непримиримого врага Советской власти, Лаптев с предложением о совместной борьбе подослал к Вере. Вера Катерину не выдала, но помогать партизанам отказалась. Недалекий ум красавицы Лаптев замечал и прежде. А после разговора с Катериной его мнение о ней удвоилось и он изменил тактику общения с дочерью Чемодурова. Через Катерину Лаптев передал Вере, чтоб она подумала о судьбе своего отца, которому единственная дочь готовит невообразимые страдания. Угроза подействовала. Вера любила единственного родителя и ради его благополучия согласилась передать Катерине то, что ей станет известно. Пребывая с Гертом Гофманом на огневых точках, а особо секретные позиции гитлеровцы итальянцам не доверяли, Вера тщательно запоминала их месторасположение и передавала Катерине. Из восемнадцати укрепрайонов, тщательно замаскированных противником, любовница полковника передала семнадцать, которые перед наступлением частей Красной армии артиллерией были подавлены. Надеявшиеся на неприступность врага в пределах данной позиции, оккупанты пришли в смятение и беспорядочно начали бежать в станицу Мешковскую, где обустроен второй эшелон укрепленных позиций.
Восемнадцатая огневая точка на Сосновой горе осталась в сохранности. В пределах Мещеряковской администрации обустроены несколько братских могил, в которых упокоены сотни красноармейцев.
Они погибли от одной огневой точки. Если б остались другие, потери были бы в несколько раз большими. Сохранность бойцов обеспечили партизаны. За героический поступок как Родина отблагодарила своих сыновей? Командиру партизанского отряда Меркулову Д.К. не позволило жить в своем районе. Он вынужденно выехал в город Белую Калитву и там скончался. После ареста и казни фашистами связной Кати Мирошниковой, с донесением, в ледяной воде через Дон поплыл И.Г. Лаптев. Бревно, используемое им как плавсредство, к которому была привязана его одежда, перевернулось и унеслось течением. Обнаженный мужчина приплыл к берегу, но с переохлаждением его организм не справился. С высокой температурой Лаптева из хутора Дубровского, где базировался штаб 53 с/дивизии переправили в армейский госпиталь  станицы Шумилинской. Но и в специализированном медучреждении полного выздоровления не наступило. Заболевшего туберкулезом Лаптева выписали из госпиталя и по рекомендации политотдела направили работать управляющим каменной фермы Шумилинского мясосовхоза. После освобождение Мигулинского района Лаптев возвратился в хутор Мрыховский и приступил к исполнению обязанностей председателя сельсовета. Болезнь прогрессировала. Его организм слабел, силы на глазах таяли. Долго работать болезнь ему не позволила. В тяжелом состоянии Лаптева отправили в областную специализированную клинику, где он вскоре скончался. В это время за невыработанный минимум трудодней, его жена осуждена к принудительным работам. Объяснение женщины, что с ребенком на руках ухаживала за больным мужем и по этой причине не могла в полную силу работать, во внимание суд не принял. А будь бы несчастная женщина не осуждена, из Ростова привезти тело покойного мужа все равно не смогла бы. В колхозе, кроме пары волов и двухосной брички, другого транспорта не было, на преодоление четырехсот километров в один конец, а в оба восемьсот, потребовалось бы не меньше тридцати дней. А на такой период невозможно запастись кормом. Задача, поставленная перед колхозницей, оказалась не решаемой. Тело Лаптева два месяца не предавалось земле.
Узнав о бесчеловечном отношении советско-партийной власти к бывшему партизану,  освобожденный из мест заключения казак хутора Мрыховского Чурбасов о захоронении тела двадцатипятитысячника начал ходатайствовать. Долгие хождения по областным инстанциям ни к чему не приводили. За хождениями по кабинетам Чурбасова наблюдал водитель заместителя председателя горсовета и порекомендовал ему обратиться к своему шефу. Чурбасов зашел в кабинет, где подробно рассказал о бесплодных хождениях. Чиновник вызвал помощника и дал указание: за счет государства похоронить Лаптева на центральной аллее, где похоронены летчики.
– Бездушие высокопоставленных чиновников оправдать нельзя, – отозвался Коновалов, – а за что партработники мстители командиру партизанского отряда?
– Не догадываетесь? – спросил Караваев, – в таком случае возвращусь к этой теме: – В период оккупации Мигулинского района секретари райкома партии пребывали на левом берегу Дона. Командование дивизии к совместной работе их не привлекало. А причастность к боевым действиям им показать хотелось. И опытные партработники потребовали от Меркулова добытые сведения передавать им, а после  проверки они будут вручать командиру дивизии.
На требование партийных чиновников командир партизанского отряда ответил отказом. Свое решение оправдывал тем, что члены отряда в тылу врага, а уверенности, что среди членов бюро не окажется предатель нет, поэтому связь с Никитиным Меркулов оставил за собой.
Секретари райкома проглотили горькую пилюлю от своего подчиненного, но зло затаили, и после освобождения Мигулинского района от захватчиков, председателю райисполкома работу не дали.
– Понятно, – отозвался Головченко, – но вы ни словом не упомянули о деятельности особого отдела, членом которого был мой отец.
– Поговорим и об этом, – напомнил Караваев, – обязательно поговорим, но для полного представления о пребывании особистов в хуторе,  в рассказе нужна системность.
Осенью трехсоттысячная армада Паулюса окружена Красной армией. В это время под наблюдением немецких военачальников на Правобережьи Дона базировалась восьмая итальянская армия. Гитлер мог бы бросить ее на прорыв отборных частей из окружения. Это понимало Верховное командование СССР во главе со Сталиным и под кодовым наименованием «Малый Сатурн»  нанесло упреждающий удар. Из-за недостатка пехотных частей наступление осуществилось танками одновременно с двух направлений:  из района станицы Боковской, и из района города Богучар Воронежской области. Перед танкистами ставилась задача: окружить вражеские дивизии путем соединения танковых армад в пределах села Тихая Журавка и заставить сдаться. В окружении оказались тридцать тысяч  вражеских солдат и офицеров.
Для окончательного пленения с последующим разоружением вражеских дивизий, требовались пехотные части, но в помощь 153 с/дивизии советское командование из-под Сталинградского котла ни одного полка снять не могло. Окруженных гитлеровцев вынужденно добивали танкисты. С огромными потерями захватчики под покровом ночи прорывались из окружения, уходили на Запад и вновь окружались танками. Бегство  продолжалось в течение полутора месяцев и только в начале февраля в районе Старобельска шесть тысяч солдат и офицеров окончательно вышли из окружения, а больше двадцати тысяч навсегда остались в сугробах Ростовской, Воронежской и Ворошиловградской областей.
Не обошлось без потерь и у доблестных советских танкистов. Вблизи хутора Назаровского отступавший враг подбил четыре танка, в которых погибли двадцать три танкиста. Казачки на хуторском кладбище в безымянной могиле похоронили героев, очень может быть считающихся без вести пропавшими. Все послевоенные годы женщины ухаживали за могилой, а когда состарились обязанность по уходу передали своим дочерям. Наказ мамы казачка Гладкова Александра Романовна выполняла, пока были силы. На могиле спалывала траву, присыпала бугорок песком, делала его заметным, а когда состарилась и силы ее покинули, женщина с просьбой поставить хоть небольшое надгробье обратилась в Мешковскую администрацию. Глава выслушал старушку, но сослался на отсутствие средств, просьбу не выполнил. Женщина обратилась в районную администрацию. Глава выслушать ее отказался. Отвергнутая законной властью, старушка письмом обратилась к создателям Мещеряковского музея. Описала свои хождения и попросила походатайствовать о строительстве памятника. Хранители музейных экспонатов в тот же день выехали в хутор Назаровский, повстречались с казачкой Гладковой, вместе с ней посетили могилу с едва заметным бугорком и повстречались с главой Мешковской администрации. Разговор состоялся доброжелательным, чиновник пообещал к
9 Мая поставить скромный памятник. Довольные обещанием главы поселения, работники музея, подарили чиновнику книги и попрощались. 9 Мая приехали на кладбище, чтоб с казачкой Гладковой порадоваться результатом предварительной договоренности, но радость была омрачена не только отсутствием обелиска, но и элементарной неухоженностью могилы, так как сил прийти на кладбище у Александры Романовны не было, а многочисленная администрация о братской могиле не помнила. С просьбой поставить хотя бы полуметровый обелиск, музейщики обратились в районную администрацию.
– Неизвестно, кто там похоронен, – на просьбу отозвался высокопоставленный чиновник, – слух прошел, что в могилу сбрасывали обозников.
– Вот письмо Александры Романовны, – убеждал чиновника хранитель музея, – танкистов она хоронила с мамой и обо всем хорошо помнит.
– Написать можно все, – отозвался начальник, – к тому же непонятно, кто вас заставляет на неизвестном захоронении устанавливать памятник?
Убедившись, что с самоназначенными чиновниками  разговор не даст желаемого результата, музейщики с предложением собрать деньги на строительство обелиска, обратились к казакам. Атаман Верхняковского хутора Скилков умершему отцу участнику войны за свои деньги купил надгробье, а так как ветеранам войны государство выделяет надгробье бесплатно, атаман, положенное покойному родителю надгробье, получил и поставил на могиле танкистов, не памятник, даже не обелиск, а скромное надгробье, выделяемое для участника войны  на братской могиле за свои деньги установил казак Скилков, но ни поселковая, ни районная администрации не устыдились.
Ни захоронением героев, ни увековечиванием их памяти особый отдел не обеспокоился тоже. Зато после изгнания оккупантов Катерину Фролову арестовали и якобы за сотрудничество с фашистами пытались расстрелять. Об аресте своей связной узнал командир партизанского отдела Меркулов, сбил замок, избитую женщину выпустил из холодного подвала и пригрозил каждого расстрелять, кто приблизится к отважной партизанке.
Такова работа особого отдела в страшные годы войны, но и на этом его деятельность не завершалась. Вслед за ними в хутор прибыли краснопогонники, переходили с двора на двор и оставляя голодных детей, забирали все, что употреблялось в пищу. Забирали приготовленную на семена фасоль, кукурузу, картофель. Казаки голодали, зато краснопогоднники вечерами собирались в доме Огневых и в хмельном угаре хвалили тех, кто больше приносил продуктов.
Самовольство, проявленное Меркуловым при освобождении Катерины, явилось второй причиной из-за которых командира партизанского отряда хоть не посадили, но работу в районе, где родился и вырос, ему не дали.
– Деятельность чекистов показываете в черных красках, а ведь на них держалась власть и с их помощью ковалась победа, –
напомнил Головченко.
– Советская власть держалась на чекистах, – согласился Караваев, – как держится на них и современная власть.
– Теперь чекисты отправлены в область предания, – напомнил собеседник.
– Одни отправлены, другие приближены, а от перестановки слагаемых сумма не меняется, – стоял на своем Караваев, – и все-таки, надо признать, что победу на правом берегу Дона ковали не чекисты, а Дмитрий Меркулов с Катериной Фроловой. Чекисты сидели в тылу, а Катерина перед оккупантами прикидывалась в доску своей, в то же время в интимных местах женского тела Красной армии перенесла координаты семнадцати укрепленных огневых точек врага.
– Чекисты Красную армию обеспечивали продовольствием, –
отстаивал свою точку зрения Головченко, – как бы воевали солдаты без насущного хлеба? Не один Меркулов с бабой легкого поведения обращали в бегство врага, а и отец мой тоже.
– Когда бабенка от Веры Чемодуровой переносила секретные донесения, – прервал собеседника Караваев, – особисты в глубоком тылу у полуголодных детей отбирали последний кусок хлеба и пожирали сами.
– В добрые времена за огульное обвинение полковника государственной безопасности пришлось бы по всей строгости советского закона ответить, – с негодованием отозвался Головченко, – теперь распоясались, лжете на человека, хоть дороги ваши никогда не пересекались.
– Пересекались, – утвердительно возразил Караваев, – так пересекались, что при упоминании о том времени и теперь в дрожь все тело впадает.
– Свежо предание, да верится с трудом, – несогласие с точкой зрения Караваева, пословицей выразил Головченко, – мой отец –
полковник КГБ. И вряд ли с хуторским музейщиком он имел какое бы то ни было дело.
– Имел, – поправил посетителя Караваев. – Давно это было, так давно, что многое вспомнить вряд ли удастся, но кое-что память сохранила.
Прочитал я роман «Поднятая целина» и подумал, что о подлинной коллективизации Шолохов не знал и потому в книге показал ее обтекаемо. Рассуждая так, я, конечно, не знал, что о варварской коллективизации Шолохов знал не понаслышке и мог бы рассказать о ней со всеми подробностями. Знал он и то, что при правдивом показе коллективизации, Советская власть книгу не издала бы, рукопись уничтожила, а ее автора загнала бы на Колыму. Не зная этого, о чем прекрасно был осведомлен Шолохов, я по свежей памяти рассказчиков начал описывать коллективизацию с раскулачиванием, с голодомором и с прочими прелестями большевистских порядков. Первую часть написал и желающим начал давать для прочтения. Пошел слух, что с «Голоса Америки» записываю клевету на Советскую власть. Это была неправда и почему распускаемой сплетне я не придавал значения до тех пор, пока родственник  моего тестя – начальник уголовного розыска Улитин предупредил, чтобы меня спрятали. Я пробрался в хутор Рябовский тогда Кругловского района, Сталинградской области, оттуда в город Ново-Аннинск, где поступил работать мотористом на дизельную установку.
Зима была забойная, дорога занесена снегом. В хутор Верхнюю Гусынку, где в то время проживала семья чекистов, привезли его  на лошадках. Головченко остановился в совхозной конторке и через посыльную попытался вызвать нарушителя спокойствия. А когда узнал, что меня засыпало в шахте, что несколько дней нет дома и никто не знает, где я, интерес к инвалиду труда утратил, но в квартире провел обыск. В крестьянском жилище процветала беспросветная бедность. На стенах, кроме фотографий предков, ничего не было, а в сундуке носился мышиный запах. Полковник не говорил, что ищет,  а когда из-за печного боровка достал пачку ученических тетрадей, исписанных ровным почерком, вздохнул с облегчением и сказал:
– На этом обыск заканчиваем с «ученическими тетрадями». Головченко забрал переписку с ветеранами, колхозного движения, пережившими ужасы голодомора. Забрал и газеты того периода, изданные советскими органами и даже картон, в котором бережно сохранилась рукопись. Через несколько месяцев, когда интерес к моей персоне был утрачен, я возвратился домой, где с огорчением узнал о проведенном обыске и о том, как при участии Головченко у жителя хутора забрали овец. Против силовой деятельности партийного органа выступил инвалид Отечественной войны Клим Сергеевич Софронов. Инвалида арестовали и по 58 статье как врага народа осудили к длительному сроку тюремного заключения. Полагаю, о зверствах советско-партийной власти и ее опоры КГБ вам слушать неприятно, но во избежание произвола в будущем, говорить об этом надо.
– Чужую беду – руками разведу, а своей ума не дам, – на информацию хранителя музея поговоркой отозвался Головченко. – Вы указываете на ошибки советских правителей, а на деятельность Российских властей не обращаете внимание. А они творят тоже самое, но в худшем варианте.
– Почему в худшем, – возразил Караваев, – хуже 58-й статьи Уголовного кодекса СССР придумать трудно.
– То, что придумала Российская власть 58-й статье в подметки не годится, – разъяснял Головченко, – неугодному человеку милиционеру, то есть полицейские, в карман подбрасывают наркотик, задерживают, пытками выбивают признание и отправляют на длительный срок тюремного заключения и нет от полицаев  никакого спасения. Восемь лет ни за понюх табака отсидел я, а когда возвратился домой, хозяин предприятия принял на работу с оплатой пять тысяч рублей в месяц. На пять тысяч прожить нельзя, – напомнил я ему и попросил добавить.
– Минималку не я утверждаю, – рявкнул хозяин, – ее устанавливает правительство с президентом. Стало быть они считают, что на эти деньги жить можно, а если сумма не устраивает: на небе Бог в кабинете порог. Переступай через него и валяй на четыре стороны.
Деваться некуда, приступил к работе, из этой суммы три тысячи плачу за коммунальные услуги. Дешевле не обогреешься, на питание и на все остальное остается две тысячи. А когда сидел, правительство кормило на триста рублей в сутки или на девять тысяч в месяц. К тому же отопление, вода, обувь, одежда бесплатные. Еще три тысячи на заключенного правительство выделяет –
двенадцать тысяч, а налогоплательщику позволяет существовать на пять тысяч рублей, из этого следует; либо правительство уважает заключенных и создает им лучшие условия, либо хотят малооплачиваемых граждан России водворить в тюрьмы, откуда они не будут выходить на демонстрации.
– Зарплата не украшает Российскую власть, – отозвался Караваев, – но она не носит постоянный характер.
– А кто скажет, когда у хозяина пробудится совесть и он станет платить нормальную сумму? – Продолжил Головченко, – в хуторах и станицах закрыли школы, больницы, сельскохозяйственные предприятия. В поиске работы тысячи граждан бредут по стране. При таком избытке рабочей силы, какой хозяин увеличит зарплату? Хочешь получать пять тысяч, устраивайся, не хочешь – иди на четыре стороны.
– Какой видите выход? – спросил Караваев.
– Если б знал выход, – отозвался посетитель, – не сидел бы в тюрьме, и не переливал бы воду из пустой посуды в порожнюю. Знаю одно, что пожалованной Российской властью зарплаты, не хватает на хлеб. При первых заморозках, чтоб не замерзнуть в хате и не умереть от голода, совершу преступление и отправлюсь столоваться на девять тысяч рублей в месяц. Другого выхода нет.
– А без преступления не берут? – спросил Караваев.
– В свое логово без преступления жандармы не принимают, –
подтвердил Головченко, – лозунг социализма: «Кто не работает, тот не ест» тюремщики соблюдают исправно. Зачисляют на лагерную трапезу тех, кто заработал. А работу признают одну – преступление. Причем не интересуются, совершал ты его или не совершал. Для них главное судебная справка. У кого таковая есть, на лагерное довольствие ставят безоговорочно. А без справки, просись не просись не примут. Так что Ельцинской каши я досыта нахлебался. А как верил ему, негодяю, голосовал за него и надеялся, что при нем установится справедливость. А он гад, со своими Чубайсами присвоил государственное добро, а народ оставил без средств к существованию.
– Обездоливание народа в России происходит не впервые, – прервал немолодого человека Коновалов, – и не потому что власть захватывают плохие президенты. Причина народных страданий сокрыта в том, что любая власть озабочена в первую очередь могуществом страны и собственным благополучием. Для достижения названных целей, правительства под себя пишут законы, а народам изысканной ложью туманят мозги.
– И как долго этот метод управления может продолжать-
ся? – спросил Головченко.
– Вы дольше меня прожили, – продолжил Коновалов, – и надеюсь помните, как этими методами управления пользовалось правительство Советского Союза. Продолжительность названного метода зависит от народа. Если он терпит, и помалкивает, правительства тактику управления не меняют и добровольно не уходят. Никто никогда не откажется от сказочных привилегий. Представьте себя на месте президента. До своего избрания вы стояли в пробках, а потом для своего проезда останавливают тысячи автомобилей. С избранием на высший государственный пост вчерашний человек представляет себя полубогом, перед которым весь транспорт страны останавливается и в ожидании его проезда водители проклинают тот день, когда за него  голосовали.
– Этот порок существует во  всех государствах? – спросил Головченко.
– Нет не во всех, – пояснил Коновалов, – практикуется там, где позволяет народ.
– Есть пример?
– Конечно, – отметил собеседник, в Южной Африке, европейцы коренных жителей равноправными людьми не признавали. Предводитель чернокожих Мандела возглавил протестное движение. Его европейцы арестовали, приговорили к расстрелу, потом высшую меру наказания заменили пожизненным заключением. После двадцати шести лет тюремного заключения, он освободился, избран президентом и последующей деятельностью обрел такой авторитет, что ООН 18 июля его день рождения учредила днем Манделы. Это стало возможно потому, что народ Южной Африки не смирился с произволом самоназначенного правительства, избрал, некоррумпированного президента, а воровливой власти указал на другое место в истории государства.
– В России такое возможно? – спросил Головченко.
– Вы поставили такой сложный вопрос, на который, полагаю, никто не ответит, – отвлеченно заговорил Коновалов.
– Почему?
– Потому, что  поступки гражданина России часто непредсказуемы и он принимает решения, противоречащие здравому смыслу.
– Чего-чего, а в ругани самих себя, – прервал собеседника Головченко, – мы преуспели, хоть повод тому назвать не всегда стараемся.
– Назову и повод, –  продолжил Коновалов, – чтобы не умереть от голода вы готовы на добровольное заключение, а Мандела, пребывая в застенках правящей элиты, борьбу за освобождение от эксплуатации коренного народа возглавлял. Чувствуете психологическую разницу между собой и человеком, который не мирится с бесправным положением, а ищет пути для установления справедливости.
– Подталкиваете на свержение ненавистных чиновников, а я не поддамся на бессмысленные уговоры, – категорично заявил Головченко, – не поддамся потому, что с нашим народом язык надо держать за зубами. В один из знойных дней с такими же как я замученными полубесплатной работой мужчинами, имел, неосторожность сказать о низкой зарплате и что вы думаете?
На следующий день меня вызвал хозяин, мои слова пренебрежительным тоном повторил без единой запинки, на первый раз простил, но в случае возвращения к коммунистической пропаганде, пообещал без выходного пособия уволить и выгнать из квартиры. Казалось, все мы на него работаем, довольствуемся мизерным жалованьем, перебиваемся хлебом с водой, но друг на друга доносим.
– Такими нас воспитывала Советская власть и ее авангард – коммунистическая партия, – заметил Коновалов, – с этим ничего не поделаешь.
– Чтоб не впадать в немилость к хозяину, – продолжил Головченко, – придется хвалить его  так же, как он хвалит главу  района, как глава района хвалит губернатора, а губернатор президента. Хвалебная круговерть с низов доходит до верха, но на всех этажах власти чиновники озабочены личной наживой. Ради этой цели используют тактику: хвали начальника и хапай. Хапай и делись с начальником, а делиться не будешь, не будешь работать. Устоявшуюся систему управления чиновники защищают ценой бесстыдства и унижений. Подтасовывают результаты голосования. Клевещут на членов оппозиционных партий, лгут, подбрасывают наркотики и даже убивают. Вы упрекаете за желание возвратиться в лагерь? А что остается делать, если в трудовом коллективе доносчики, а с мнением раба-одиночки хозяин не считается.
– Есть профсоюз, – заметил Каратаев.
– Профсоюз под пятой хозяина, как он приказывает, такие решения профсоюз выносит, куда не кинь, всюду клин, беспро-светная ложь и неуправляемый рост цен. После разрушительной войны ежегодно 1-го апреля Сталин снижал цены. А в условиях мира и свободной торговли, что делает Российская власть? Едва ли не ежемесячно повышает цены.
– Почти все члены Российского правительства были коммунистами, – напомнил Караваев, – получая партийные билеты клялись в преданности идеалам коммунистической партии.
– Не коммунистами были они, а лицемерили, – злобно выразился Головченко, – во главе с Ельциным, как злые собаки набросились на государственную собственность и кто как мог безжалостно ее растаскивал. И у этой своры, – Головченко повернулся к Коновалову. – Вы рекомендуете поискать правду? Скорее рак на горе засвистит, нежели о порядочности с ними можно договориться. Ради должности эти присоски вступали в КПСС и с аналогичной целью вступают в «Единую Россию».
– Огульно всех обвинять в непорядочности несправедливо, – собеседнику возразил Коновалов, – конечно, как в других партиях в «ЕР» есть непорядочные, но наверное есть и порядочные.
– Назовите фамилию, – потребовал Головченко, – молчите –
потому что назвать некого, а я назову, когда создателя этой партии изгнали с занимаемой должности, он тут же плюнул на свое детище и удрал в свои зарубежные хоромы. А кто еще живет в России,  в телерекламе ежедневно твердят о богатстве недр, называют их достоянием народа, только народу не говорят, куда за проданные углеводороды отправляют деньги.
Но и они, по примеру градоначальника, не помахав руками, что не видно скроются в зарубежных хоромах.
– По вашему мнению любая власть обеспокоена личным обогащением? – спросил Коновалов.
– За всякую власть не расписываюсь, – уточнил Головченко, –
Российская однозначно. Назовите фамилию высокопоставленного чиновника, у которого за границей нет недвижимости, либо валюты.
– Рядовому гражданину знать не дано, у кого есть зарубежные вклады, а у кого таковые отсутствуют, – на вопрос собеседника уклончиво Коновалов.
– Другой ответ от владельца блистающей красками иномарки ждать не следовало, – съязвил Головченко.
– А вы как думали? – на упрек собеседника отреагировал собеседник, – большевики, которых преданно оберегал ваш родитель, на весь мир провозглашали братство, свободу, справедливость, равенство всем народам. Провозгласить провозгласили. Блокадным ленинградцам выдавали по 125 граммов хлеба на человека, а себе с Кавказа на самолете привозили фрукты, и по символической цене их покупали в засекреченных магазинах, но и это не все. Они пользовались отдельными больницами, лекарственными препаратами. Думаете плохие коммунисты были у власти. Нет, еще раз нет, тысячу раз нет. Пример тому неоспоримый: за годы Советской власти генеральные секретари семь раз поменялись, а порядки оставались прежние. Озвученный пример говорит о том, что зарытую падаль, от которой исходит зловонье мы ищем не там, не на том месте, где она прикопана.
– Не следует все затушевывать черными красками, – до сих пор не принимавший участия в разговоре, отозвался Караваев, –
согласен, что многое в Российской политике надо менять, но в один день все не сделаешь, все не изменишь. Наверное знаете, что президент Путин пообещал двадцать пять миллионов высококвалифицированных рабочих мест. А это высокотехнологичная продукция, большая зарплата, высокий жизненный уровень.
– О 25-ти миллионах рабочих мест слышал я тоже, – отозвался Коновалов, – а как их достигнуть, об этом не говорится, без инвестиций рабочие места не появятся. Но из-за административного беспредела, из-за все возрастающих взяток, инвестиции в страну не только не идут, свои инвесторы уходят в Казахстан, где борьба с коррупционерами ведется несловоблудная, не в интересах коррупционеров, а для процветания государства. Российский чиновник не строительством малых предприятий увеличивает свое состояние, а взятками, поэтому перед инвестором ставит вопрос не о сроке ввода в эксплуатацию предполагаемого предприятия, а покровительство, что он будет иметь лично. Если предприниматель назовет неприемлемую, с точки зрения чиновника, сумму, хозяин высокопоставленного кабинета ссылается на занятость, разговор прекращает и непременно порекомендует зайти через недельку-другую. Словоблудие о борьбе с коррупцией не прекращается, но с каждым годом коррупционеры ощущают все большую вседозволенность, количество миллиардеров увеличивается, суммы вкладов в зарубежных банках нарастают. При несменяемости политики Российского правительства, задача, поставленная президентом, выполняться  не будет.
– Такого развития событий при коммунистах, конечно, быть не могло, – прервал Коновалова Головченко, – генеральные секретари сами не воровали, не вывозили валюту за рубеж и не позволяли красть аппарату.
– Сравнивать большевиков с Российской властью не корректно, – заметил Караваев, – коммунисты силой захватывали власть и этим методом управляли страной. А чтоб не мешали им творить произвол, выдающихся деятелей науки, культуры, управления сажали в пароходы и выдворяли за пределы отечества.
– Это правда, – согласился Коновалов, – но правда и то, что Российская власть делает тоже самое. Выдающиеся ученые ныне работают в зарубежных лабораториях.
– Российские ученые выехали добровольно, – поправил собеседника Караваев, – их силой не выгоняли.
– Так ли?! – воскликнул Коновалов, – Вам ли неизвестно, что деятелям науки,  культуры, образования правительство определило такое жалованье, которого не хватало на оплату коммунальных услуг, а им полагалось и хлеб покупать.
– На большую в стране денег не было, –  уточнил Караваев.
– На зарплату себе, на персональные льготы, на дорогие иномарки правительство деньги находило, а на скромное жалование ученому выкроить не смогло. Так что для будущего страны разницы нет по какой причине выехали ученые. Главное, что как в первом, так и во втором случае ученые тогда работали и теперь работают не на свое государство.
– Аргументов против низкой оплаты перечисленным категориям работников нет, – признался Караваев, – но куда смотрит федерация независимых профсоюзов.
– Туда и смотрит, куда все Российское чиновничество, – заметил Коновалов, – Вы федерацию назвали независимой, а  не уточнили от кого она независима. Ее председатель не последний человек в народном фронте, созданном для избрания президентом Путина. Он зачем вошел туда? Молчите? Вот и я промолчу, хоть умом понимаю, что без его участия в народном фронте, Путин президентом был бы избран. Понимал это глава независимых профсоюзов? Конечно понимал! Стало быть в народной фронт вступал не ради Путина, а для личного блага, чтоб на доходном посту продержаться как можно дольше. А тому, что защищаемое им правительство, работникам платит жалование, коего не хватает на хлеб, глава независимых профсоюзов не придает большого значения. Но и на этом преданность главе государства профсоюзный босс не прекратил. Лизать – так до конца, решил он и 15-го июня 2012 года на радио России заявил о том, что Путин не должен базироваться на предвыборных обещаниях, так как время идет, возникают новые проблемы. По его мнению, кандидат в президенты может обещать рай на земле, но ничего не исполнять, так как время порождает новые проблемы.
– А что представляет собой оппозиция, в какую дуду играет она? – неожиданно подал голос Головченко.
– На  многоплановый вопрос посетителя, собеседники не отозвались. Молчание продолжалось не дольше минуты, но немолодому человеку эти мгновения показались вечностью. Он пришел к выводу, что его вопрос проигнорирован и дальнейшее пребывание в музее счел бессмысленным. Он еще не сделал вывод как поступать дальше, когда Караваев обратился к молодому человеку с просьбой на поставленный вопрос изложить свое мнение.
Понимая чего добивается хранитель музея, Коновалов без особой необходимости откашлялся и не нравоучительным, но уверенным в себе тоном заговорил:
– Если ребенок плачет, значит у него что-то болит. Умный, заботливый папаша находит причину чрезмерного волнения, устраняет ее и достигает успокоенности. Недалекий, а тем более не любящий отрока родитель, либо окриком, либо побоями ребенка принуждает молчать. Человеконенавистническими поступками папаша заставляет прекратить плач, но причина, вызвавшая рыдание, осталась и продолжает усугубляться. Подобно нерадивому папаше, правительство России поступает с оппозицией. Устраивает облавы, аресты, содержание в камерах предварительного заключения, но причины, спровоцировавшей народ выйти на площадь, не устраняет. А причина волнения, как из нагретого котла пар, рано или поздно, так ли иначе вырвется наружу, последствие которого трудно предположить.
– Я не в восторге от Российского правительства, – признался Головченко, – будь честные выборы, никогда не проголосовал бы за продление мандата на власть этим чиновникам. Но не дай Бог, возродить в стране казачью нагайку. Вами не мало добрых слов сказано о казачестве, а у покойного отца кожа лопалась от удара варварским оружием.
– А как вы думаете, – к Головченко обратился Караваев, – дубина полицейского, воронок и камера предварительного заключения, где невиновному человеку в прямую кишку следователи вталкивают бутылку, лучше казачьей нагайки? Молчите.
– Молчу и буду молчать, потому что казачество ненави-
жу, – признался Головченко, – ненавижу за разгон демонстрации, участником которой был мой родитель.
– Казаки бунтарей усмиряли нагайками, – к разговору присоединился Коновалов, – но за убегающими не гнались как за бешеными собаками, упавших не тащили за руки и ноги, как поступает Российская полиция. Не казаки, а полицейские затаскивают в КПЗ невинных людей и бутылками разрывают кишки. Даже средневековая инквизиция такую казнь не практиковала. Неужели впрямь Вы считаете казачью нагайку страшнее изысканной казни полицейских?
– На митинг силой их не тянули, – в свое оправдание заявил Головченко, – сидел бы дома, никто ему в задницу бутылку не впихивал.
– Легковесным выводом вы противоречите сами себе, – на повышенном тоне обратился к немолодому человеку Конова-
лов, – ведь только что печалились о низкой оплате, за сексотство в рабочем коллективе и вдруг вышедших законным способом отстаивать свои права граждан беспощадно оскорбляете. Признаюсь, после вашего обвинения, мнение о вас изменилось и изменилось в худшую сторону. Если раньше я задумывался об оказании вам помощи, то теперь, не сомневаюсь, что тюремная пайка, ради которой вы готовы потреблять ее на параше, вас устраивает, а свобода вам не нужна.
В завершении напомню, что для участников митинга, которых  Вы ненавидите, свобода и справедливость значимей дармового хлеба, о чем мечтаете Вы.
– Будь проклята газета, в которой прочитал информацию об этом затрапезном музее, – грубо выругался Головченко, не попрощавшись ускоренным шагом подошел к старенькому «Москвичу», занял место в салоне, но ни с первой, ни со второй, ни с последующих попыток двигатель не запустился. На противоположной стороне улицы стоял колесный трактор, Головченко подошел к хозяину работающей техники, за умеренную плату договорился дернуть «Москвич» с буксира и возвратился назад. Получив условленную сумму, тракторист подъехал к «Москвичу», прицепил к форкопутрактора и с помощью буксирного троса поволок вдоль улицы. В начале из выхлопной трубы «Москвич» испустил плотные клубы черного дыма, а потом двигатель запустился. Головченко неоднократным нажатием на педаль подачи топлива спровоцировал большие обороты, а когда убедился, что двигатель не глохнет, отцепился и, не поблагодарив водителя техники за оказанную помощь, уехал.
Все это время  в музее пребывала томительная тишина. Хранитель экспонатов и его гости наблюдали за деятельностью Головченко, видели скрывающийся автомобиль, но никто не осмеливался заговорить первым.
– Точку зрения измученного судьбой человека принять невозможно, – нарушил тишину Коновалов, – хотя в его несистемных высказываниях не мало поучительного, он обозлен, но несмотря на нелегкий жизненный путь к свержению существующей власти не призывает.
– Пожалуй понимает, что силовой захват государственной власти приводит к страданиям, – уточнил хранитель музея, –  но всякий раз подчеркивает, что дальше так жить нельзя.
– В современной обстановке даже маститые ученые не выработали единую точку зрения по спасению России, – отметил, до сих пор не принимавший участия в разговоре, Петр Капустин, – начиная с девяносто первого года мы, подобно неумелому танцору, топчемся на  одном месте, пытаемся сделать шаг в разумном направлении, но то ли не знаем куда ступнуть, то ли решительности не достает, третье десятилетие остаемся на одном и том же месте.
– В многовековой истории Российского государства случалось всякое, – присоединился к разговору Коновалов, – девятнадцатый век назван золотым. Это название следует понимать иносказательно и вот почему: в тот период появились: паровая машина, электричество, железная дорога. Все это, в неодинаковой мере, способствовало развитию страны, расширению государственных границ и возрастанию его мощи.
Усиление России в правительственных кругах многих государств порождало настороженность, перераставшую в страх. Оснований для беспокойства было предостаточно. Если в 1801-м году население России не превышало тридцати восьми миллионов человек, то в конце столетия количество жителей достигло ста тридцати миллионов. За один век население возросло почти в три раза. Демографический взрыв способствовал процветанию страны и росту могущества как экономического, так и военного, но наряду с положительными факторами Россию сопровождали отрицательные.
– Какие? – спросил Караваев.
– Крепостное право и самодержавие, – уточнил Коновалов, – численность элиты к крепостным крестьянам составляла один к шестидесяти. Одного барина обрабатывали шестьдесят невольников, несправедливая система государственного устройства расколола общество на два непримиримых, непонимающих друг друга лагеря. Власть не понимала народ, народ не понимал говорившую по-французски элиту. Несмотря на численное меньшинство власть, что хотела, то делала, а у граждан на нее не было никакого влияния. Постепенно власть становилась опасной для существования самой России.
После победы над Наполеоном, осознав причину отсталости государства, возвратившееся из Европы офицеры в начале заговорили об отмене крепостного права, а когда столкнулись с противодействием элиты, для ликвидации самодержавия создали тайное общество и со своим требованием вышли на площадь. Плохо подготовленное восстание завершилось поражением, но о необходимости политической реформы задумалась элита, особенно после поражения России в войне с Францией и
Англией.
Сперанский составил план преобразования России, который хоть и был отвергнут царем, но явился настольным документом в кабинетах высокопоставленных чиновников. Только в 1906 го-
ду, признав необходимость проведения политических реформ, император Николай II обратился к документу Сперанского и на основе его рекомендаций принял Конституцию, учредил Парламент, начал другие преобразования. Для достижения высокого жизненного уровня и могущества страны глава правительства, он же идеолог претворения в жизнь реформ по преобразованию России, мечтал о двадцати годах созидательного труда. Всего двадцать лет требовались Столыпину, чтобы Россия стала могучей и никогда больше не подвергалась народным волнениям подобным пугачевскому бунту, но даже исторически ничтожный срок для преобразования страны, Россия ему не отвела. В 1911 году
Столыпин убит, а его реформы начали сворачиваться.
Не дураком придумано изречение: что хорошие начинания порождают новые проблемы. Например: рекомендация Сперанского прекратить эксплуатировать народ, элита отвергла и, сама того не желая, породила взрыв негодовании.
– Обращаясь к прошлому Российской государственности, – прервал собеседника Караваев, – каков вывод вы готовы предложить применительно к сегодняшним проблемам современной России?
– Ни о каком выводе я не задумывался, не мое дело давать рекомендации правительству, – вопрос хранителя музея решительно отклонил Коновалов, – кто я  такой, чтоб набраться наглости поучать министров? За поддержание надлежащего порядка в стране они получают деньги и пользуются баснословными льготами. Если вам не надоела моя точка зрения, давайте продолжим разговор о трагедии Российской власти и поговорим о причине настороженного отношения граждан цивилизованных стран к русскому человеку.
– Начиная просмотр экспонатов музея, – на предложение посетителя отреагировал Караваев, – я надеялся обогатить вас знаниями о казачьем образе жизни, а вышло так, что молодой человек пожилого мужчину, как школьника, натаскивает азам прошлого страны.
– Все то, что о казачьем образе жизни меня интересовало, я из ваших уст и из наглядной агитации приобрел. Этого материала хватит на годовое издание журнала, за многостороннюю подборку материала о жизни наших предков примите искреннюю признательность. А теперь, с вашего разрешения, обращусь к обозначенной теме. Американцы безжалостно критикуют свое правительство, но государство для каждого гражданина Америки понятие святое. Американец дорожит флагом, как великую ценность оберегает его. Сознание россиянина прямо противоположное, мы не только не гордимся флагом, но если он к какому-либо празднику вывешен, то остается на древке, пока в клочья не изорвется ветром. Наше отношение к своему государству даже к самим себе знают американцы и высказывают о нас мнение как о диком народе и очень не любят русских.
– Почему? – спросил Караваев.
– Причин много, – продолжил Коновалов, – одну я назвал, но если вам недостаточно, назову вторую. При социализме мы жили бедно. Причина – низкая производительность труда, работа не на себя не способствует его росту. Мы жили в бедности, в условиях нехватки товаров повседневного спроса, но свой строй навязывали другим народам и государствам. В некоторые страны вводили танки и гусеницами подавляли сопротивление.
– А еще?
– Зависть. Черная зависть, – повторил Коновалов, – забирает у нас здоровье, силы и даже разум. Завистливый человек подчас не понимает свои поступки.
Человек купил автомобиль, до этой покупки с соседом уживались мирно, а теперь соседа будто бы подменили:
«У, сука, едет на машине, а я пешком хожу, рано или поздно все равно сожгу. Нет у меня, чтоб у него не было, такова психология завистника».
Но эту зависть десятым чувством не оправдать, но понять можно, следующую и двадцатым понять не удастся:
– Тебе добро, – со злобной ухмылкой обратился тракторист Шишкин к агроному Иванову, – ты выучился, а теперь мной командуешь.
– А кто тебе не давал учиться? – на зависть старого друга отозвался Иванов.
– Кто б меня учил, если у меня одна мать, – возразил Шишкин.
– А у меня ни отца, ни матери не было, – уточнил Иванов, – я заочно учился.
– Если б у меня не было матери, может я тоже выучился, – сказал Шишкин и с окриком: – Ненавижу! – Побежал к работавшему трактору, вскочил в кабину, включил передачу и с боронами проехал по месту, на котором стоял агроном, но успел отбежать. Человек врет, крадет, грабит, даже убивает, поступки отвратительные. Их оправдать нельзя, но понять можно. Соврал, значит не хочет, чтоб его секрет знали другие. Украл, захотел иметь то, что было у другого. Даже если убил свидетеля преступления, тоже понять можно.
 Зависть ни копейки не приносит человеку в карман, ничего не дает ему кроме страдания, а он мучается самоистязается, ждет чтоб у соседа сдохла корова, а она живет и доставляет ему мучительные страдания, как видите есть основание не любовного отношения американцев, к русскому человеку.
Зато сами о себе мы к месту и не к месту неустанно повторяем слова восхищения, именуемся смелыми, мужественными, талантливыми людьми. Хотя живем бедно, обращаемся за медицинской помощью к тем народам, которых считаем менее талантливыми. Унижаемся перед чиновником самого низкого ранга. Следует заметить, что такими казаки стали после Социалистической революции. До нее казаки и страна были другими. Начиная с 1906 года Россия по нарастающей развивалась, крепла и обихаживалась, но переворот 1917 года хрупкое начинание остановил, в худших традициях возродил самодержавие и на многие десятилетия отбросил начавшееся развитие. В конце двадцатого века появилась надежда на избавление от дурмана под наименованием единовластие, но мечта о сильной руке, глубоко засевшая в сознание русского человека, не позволила сделать разумный шаг в направлении демократической формы управления. Мы скоропалительной рукописью сами себе написали конституцию, по которой вся власть передается одному человеку, а парламенту отведена роль в проекте президентских законов исправлять грамматические ошибки, так как в вопросах правописания многие чиновники хромают на обе ноги. Ссылаясь на наскоро составленный документ, президент управляет страной по своему усмотрению, а о контрольных функциях парламента не допускает мысли. Он что хочет, то делает, кого вздумал жалует, кто не так глянул на него, наказывает, а парламент в проектах его законов, исправляет ошибки, расставляет знаки препинания. В это время, не придерживаясь статей конституции, государственный сыск гоняется за инакомыслящими, но не трогает казнокрадов, которые перетаскивают валюту в зарубежные страны и покупают там дорогие дворцы. Не очень замечают и нарушителей общественного порядка, заполонившие улицы больших и малых городов.
Но это – цветочки, ягодки, причем горькосоленые, созреют потом. Рожденные в конце прошлого века юнцы, учатся либо на средства родителей, либо не учатся вовсе. Как первые, так и вторые профессию не обретут и к физическому труду не приучены. Пока живы родители, они живут по потребности и односельчанам пока шумовые доставляют хлопоты, но все когда-то кончается. Страшно подумать, что ждет хуторских пенсионеров, когда у бездельников не станет родителей, трудовую жизнь они не приемлют, а потребности останутся прежние. В поиске денег пойдут воровать, грабить, заниматься поджогами. Поколение будет опасным, а весь народ посадить невозможно, что делать потом президенту, где искать смирительную рубашку? Пока еще юнцы живут с родителями, и организованными бандами не вышли на улицы городов и рабочих поселков, правительству надо составить план противодействия и опередить нашествие предполагаемой угрозы, но многочисленный государственный аппарат, вместо удаления ржавчины, и нанесения грунтовки на нуждающийся в ремонте механизм, ржавую его облицовку покрывают краской и тем самым усугубляют проблему.
– Недостатки замечать проще, нежели самому что-либо путевое сделать, – прервал собеседника Караваев, – покраска ржавого механизма мало кого устроит, но где президенту одновременно взять сотни тысяч порядочных, знающих свое дело, чиновников? Об этом вы промолчали, а ведь мы с вами хорошо знаем, что за семьдесят лет существования советской власти, российский народ одним миром помазан.
– Каким миром помазаны вы, мне человеку, увидевшему вас впервые, предположить не трудно. Поскольку на мизерную пенсию вы создали и содержите музей истории Донского казачества. На этом основании я делаю вывод, что миро, овладевшее вашим сознанием, хорошее, а миро, повлиявшее на мировоззрение Головченко, плохое. На основе этого вывода, я делаю предположение, что коммунистическая партия, владевшая неограниченной властью, оказалась не в силах советский народ одним миром помазать.
– Я бы не хотел важную тему затенять второстепенными разговорами, – прервал собеседника Караваев, – прошу возвратиться к достоинствам и недостаткам Российских чиновников.
– Хорошо, – согласился Коновалов, – вы считаете, неворовливых, знающих свое дело чиновников президенту взять негде, так? А я придерживаюсь другой точки зрения, она заключается в том, что существующий аппарат можно отучить от желания брать взятки.
– По щучьему велению? – съязвил Караваев.
– Нет, нет и еще раз нет, – темпераментно завозражал посетитель, – моя уверенность основана на том, что президенту следует исполнительную власть поставить под контроль депутатов, тогда и выборы будут проходить честнее, и произвол чиновников уменьшится.
– Было бы неплохо, – подтвердил Караваев, – но совершать этот акт конституция не позволяет.
– Конституция – не Евангелие, она не апостолами написана, не одобрялась Христом, – отстаивал свою точку зрения Коновалов, – она составлена рядовыми гражданами страны, не всегда лучшими.
– С этим выводом позвольте не согласиться, – предупредил Караваев.
– Соглашаться или не соглашаться, – Ваше право, – стоял на своем молодой человек, – но прежде постарайтесь ответить, чем руководствовался составитель конституции, когда отклонял контроль исполнительной власти со стороны депутатов? Предоставленную конституцией бесконтрольность, чиновники используют как им вздумается. Этот пункт коррупционная власть оберегает, как святыню, а на раздел о сроке пребывания на посту президента махнула рукой и сделала так, как себе выгодней. Хоть в Америке четырехлетний срок пребывания на посту президента признан оптимальным. За четыре года он вкладывает свои дарования, но не обрастает чешуей кумовства и угодничества, что тормозит развитие государства.
Другой поправкой надо бы принять закон о конфискации имущества. Два закона позволят навести достойный государства порядок. Президент не только их не принимает, но отыскал лазейку в статье наскоро составленной конституции, по которой в президентском кресле останется до глубокой старости, что как во времена Брежнева, чревато застоем.
Уже видно, что президент не занят кадровой политикой. Перминова назначил главой правительства Пермского края, а через неделю за кражу девяноста миллионов рублей его арестовали, разве такое допустимо у сменяемого лидера не обросшего чешуей кумовства? Есть и другой пример: достойнейшего человека назначили губернатором огромного региона. Через считанные недели выяснилось воровство века в Министерстве обороны. Губернатора заставили сдать дела, и повели в Министерство разгребать коррупционный гнойник. Это не кадровая политика, это чехарда, затыкание дыр в насквозь поржавевшей государственной системе.
– Я не думаю, что в системе коррумпированного чиновничества, – прервал собеседника Караваев, – президенту легко подбирать кадры, при собеседовании никто ему не признается о воровском намерении.
– Подобрать достойных руководителей на ответственные посты государственной власти, – на вопрос собеседника отозвался Коновалов, – действующему президенту не удастся по двум причинам.
Во-первых за период его работы произошло сращивание бизнеса с властью. Трудно назвать фамилию государственного чиновника, непричастного к бизнесу.  Хотел бы кто-то из них забыть о своем предприятии, даже если оно переписано на другого человека, не получится. Большую часть  рабочего времени, чиновник озабочен собственным бизнесом.
Во-вторых и это главное, президент мысли не допускает о введении депутатского контроля над исполнительной властью, а стало быть над собой. Согласно скороспелой конституции, государственным имуществом он распоряжается по личному усмотрению и добровольно в законодательные рамки ставить себя не будет.
Вольное расходование средств практикуется на всех этажах власти. Стало быть при ежегодной замене губернаторов, воровство государственного имущества не прекратится.
Коррупционеры по рукам и ногам связали Россию и как в годы Второй мировой войны, нацисты из беспомощных детей выкачивали кровь, так из оккупированной чиновниками России, выкачиваются природные ценности и сплавляются туда, где из малолетней детворы головорезы выкачивали алую кровь. Дети плакали, просили отпустить к мамам, но как на детские слезы палачи не обращали внимание, так и на стоны многострадальной России, коррумпированная власть не реагирует.
Повторяю, за многолетнюю службу несменяемого президента сращивание бизнеса с властью произошло так тесно, что гражданам России невозможно отличить предприятие бизнесмена от предприятия государственного чиновника. Действующая администрация произошедшее сращивание не разделит, даже если кому-то разделить очень захочется.
– Из вашего вывода следует понимать, – к собеседнику обратился хранитель музея, – что с командой казнокрадов действующий президент  не справится. Если побороть коррупцию не в состоянии профессиональный чекист, тогда о чем думают его оппоненты, претендующие на Российскую власть? В свою орбиту коррупционеры ввели армию, космос и даже министров с вооруженной до зубов махиной, не справился бы никто из них и даже Сталин. Они убьют каждого, кто станет на их преступном пути.
– В 1917-м году, – с другой точкой зрения отозвался Коновалов, – Ленин решил более сложную задачу. Он у богатых отбирал веками наследуемое имущество, а не наворованное, как у современных чиновников, но его не убили.
– А покушение было, – поправил Караваев.
– Было, – согласился Коновалов, – когда поехал на завод. А продолжал бы управлять страной из Кремля, этого не произошло бы. Не дело президента ездить по стране, запускать в работу новые предприятия, улаживать конфликты между коммерсантами. В каждом регионе есть губернатор, а если он не справляется, президент должен назначить нового. Вот и все, так что если будет президент находиться в рабочем кабинете и под охраной доверенных людей, ломать хребет ворам как Ленина, как Сталина, никто его не убьет. А без решительных мер приведи к управлению страной хоть миллион кристальных чиновников, устоявшаяся коррупционная система их сломает, а гнойник мздоимства с трупным ядом продолжит отравлять Россию.
– Действующий президент не в одной лодке с коррупционерами, – высказал свою точку зрения Караваев, – наверняка не знает, что самый богатый олигарх сидит в лагерях.
– Знаю, – подтвердил собеседник, – но знаю и то, что все миллиардеры по единому стандарту обрели многомиллиардное имущество, а сидит только один. Стало быть, делаю вывод я; сидит Ходорковский не за экономическое преступление, а за личную неприязнь, о чем мы узнаем после обретения Ходорковским свободы.
– Вы, – прервал собеседника Караваев, – несмотря на то, что при Сталине вводилось гигантское количество предприятий и ежегодно снижались цены, коммунистический режим осуждаете. Почему?
– При Сталине цены снижались, – подтвердил Коновалов, –
правда и то, что промышленные предприятия росли как на дрожжах. Я больше скажу, что после своей смерти детям и внукам, Сталин не оставил никакого наследства. А мог бы, как поступают современные чиновники в швейцарских банках оставить миллиардные вклады, но чтоб оставить вклады, надо было красть. А он не крал сам и не крали его соратники.
Наконец, правда и в том, что количество выпускаемой продукции возрастало, но было бы не приличным не напомнить, что экономика возрастала за счет рабского труда колхозников и заключенных, хотя у этих двух категорий граждан, был общий статус – бесправие, как одни, так и другие без особого на то разрешения выехать никуда не могли, зарплату не получали, проживали в полном бесправии. В сентябре 1953 года на Пленуме первым секретарем ЦК КПСС избран Н.С. Хрущев. Он колхозников освободил от налогов, затем разрешил им платить зарплату. И что же? За счет сталинских накоплений экономика какое-то время держалась, а потом начала хиреть и разваливаться. Хрущев проводил реформу за реформой, но в народном хозяйстве производительность труда не возрастала. В конце концов он понял что рост производительности тормозят отсутствие состязательной борьбы и труд не на себя. После длительных размышлений гордиев узел решил разрубить разделом КПСС на две политические организации и тем самым возродить конкуренцию, но он понимал, что при разделе партии столкнется с сатанинским противодействием аппарата и достижение цели начал поэтапно. В начале на уровне областных партийных организаций создал по два обкома. Независимые политические организации между собой начали конкурировать. В результате политической борьбы из партийных организаций вытеснялись неспособные руководители. Уготовленная Хрущевым судьба аппаратным работникам возмутила чиновников. Приученные из партийных кабинетов по личному усмотрению управлять предприятиями, они сговорились, свергли своего могильщика, и  в единую организацию объединили обкомы. Управление возвратили на круги своя, а экономика продолжила разваливаться. Напомню, что советская  экономика развивалась при отсутствии зарплаты, но  стоило узаконить мизерное жалованье да к тому же пенсии, она не выдержала. С наличием зарплаты и пенсий, возвращай к управлению страной два Сталина, но пока колхозник не будет заинтересован в результате труда, положение к лучшему не изменится.
– У одного из давних посетителей музея, – после затяжной паузы к Коновалову обратился хранитель экспонатов, – прозвучала точка зрения, будто казаки наделены особыми качествами, без которых  Россия была бы другой. Разделять ее мне крайне не хотелось. Причин тому более чем достаточно и говорить о них нет смысла. Но когда я прикоснулся к истории государства Российского, где подробно говорится о Ермаке, о Хабарове, о других казаках, осваивавших Сибирь, Север, Дальний Восток, в глубине души зародилась мысль, что эти люди особенные, не такие, как все, ибо осваивать безбрежную территорию присоединенную к России, обыкновенному человеку не по силам. Тема волнующая, но ни в книгах, ни в энциклопедии вразумительного ответа не нахожу.
Случайная встреча с вами – весьма информированным человеком – дала возможность поговорить об этом. Буду благодарен, если не откажете.
– Вопрос поставили общий, а что конкретно вас интересует? –
спросил Коновалов.
– Можно и поконкретней, – охотно откликнулся хранитель музея, – с точки зрения посетителя, казаки наделены такими качествами, которые наводили ужас на соседние народы, заставляли их повиноваться, а вследствие этого происходило расширение границ и возрастание мощи Российского государства. Если версия верна, с чем я не очень согласен, тогда почему в дореволюционной России многие столетия казачество составляло небольшую часть населения Российского государства, а не возрастало до таких значений, когда бы казаки смогли заявить о себе, как о решающей силе. Об этом намерен поговорить, а главное услышать ваше мнение.
– Вы, – на обращение Караваева отозвался молодой чело-
век, – передо мной поставили многосложный вопрос, на который корифеи от исторической науки не дают однозначный ответ. Даже ученые не выработали единую точку зрения, а выражают каждый свою, нередко противореча друг другу. Не ждите и от меня – российского журналиста – исчерпывающий ответ. Но поскольку вопрос возник, в силу своих возможностей  я попытаюсь порассуждать на эту тему, но не более того.
С семнадцатого века и до 1917-го года включительно, казаки от крестьян Воронежской, Саратовской, других губерний, жили не изолированно. Образом жизни отличались, но от крепостных крестьян его не скрывали. Казалось, никто и ничто не мешало крестьянам перенимать опыт и начинать жить по веками апробированному стандарту. Но так только казалось, а в практической деятельности не все так просто. Казаки не признавали крепостное право. Это не отвечало интересам помещиков, которые крепостных крестьян держали на правах домашних животных, а с этой возможностью не думали расставаться. Надо признать, что пытливые соседи применяли казачий образ жизни, но не доводили его до логического конца.
– Что не предусматривали? – спросил собеседник.
– Слушайте дальше, – попросил Коновалов, – буду говорить обо всем по порядку. Даже за участие в Булавинском восстании, царем отрезанные от митрополии Верхнедонские казаки, утратили казачий образ жизни. Казалось все известно, соблюдай традиции, береги обычаи и в неказачьей территории оставайся казаком. Ан нет. Идут года, меняются поколения, исчезает казачий дух, вытравливается образ жизни.
– Что служило цементирующей силой способной удерживать казачий образ жизни, которого лишились  отрезанные от метрополии Верхнедонские казаки? – нарушая предупреждение, спросил хранитель музея.
– Ответ не простой, – без повторного замечания продолжил Коновалов, – но он существует, а если существует, то об этом говорить будем. Казачьи общины: хуторские, станичные, окружные, и теперь носят традиционные названия, но лишены цементирующей основы, способной сохранять казачий образ жизни. Сегодняшний день.
– А как было и как должно было бы быть? – спросил Караваев.
– Атаман хутора, – отреагировал на вопрос собеседника посетитель музея, – представлял собой беспрекословный авторитет. Другого казаки не избирали. Непослушание атаману считалось преступлением и жестоко наказывалось. Через календарный год полномочия атамана кончались. На отчетно-выборном круге, он становился в шеренгу рядовых казаков и никакими правами не пользовался. Его присутствие на хуторском круге, на следующие выборы атамана никакого влияния не оказывало. Полномочия по организации выборов атамана возлагал на себя совет стариков, состоящий из пяти домовитых, незамеченных в антиобщественных проступках, немолодых казаках. О годовой работе не атаман отчитывался, а говорили старики. Главным критерием в оценке деятельности атамана признавались:
1) оказание помощи нуждающимся;
2) справедливость при нарезке сенокосных угодий;
3) оперативность проводов на службу.
Если помощь вдове не оказана, шансов на переизбрание у него не было.
А если к бывшему атаману претензий нет, старики выдвигали его кандидатом на следующие выборы. Кандидатов выдвигали троих, не меньше и не больше. После выдвижения в центре круга на стол устанавливали три глиняные махотки, подписанные фамилией кандидатов. Казакам с правом голосования, раздавали в начале крашеную фасоль. Позже фасолевый жетон заменили поделкой из орехового дерева. С жетоном в правой ладони, казак подходил к столу, поочередно во всем махотки опускал руку, а в одну из них бросал жетон. Кому отдавал предпочтение, никто не мог засвидетельствовать. После голосования, совет стариков подсчитывал жетоны. Кандидата, набравшего большее число, старики приглашали в центр круга, проводили процесс посвящения в атаманы, представляли его казакам и под  возгласы «Любо» дальнейшее ведение круга уступали атаману. Атаман, начиная с восточной стороны, кланялся казакам, благодарил их за доверие,  обещал бескомпромиссно служить: казакам, Дону, Богу, и православной России. На этом процесс выборов атамана завершался. Далее начинались  трудовые будни.
Напоминаю, что демократический образ жизни являлся необходимым условием для сохранения и дальнейшего совершенствования казачьего образа жизни, без чего существование казачества невозможно. Условие необходимое, но не единственное. Иначе западноевропейские демократии могли бы стать казачьими, но ни одно государство таковым не состоялось, потому что в демократиях нет равенства, второго необходимого условия для подпитки казачьего образа жизни.
Не было в западных государствах и полувоенного формирования – третьего условия для развития казачьего самоуправления. Привлекательного мало, но этот процесс в плоть и в кровь каждого казака вошел так глубоко, что жизнь в отрыве от службы отечеству, он не мыслит. Служба родине казаку обходилась очень и очень дорого. За личный счет каждому сыну отец покупал строевого коня стоимостью современного автомобиля, амуницию, полевую и парадную одежду, шашку, вьючный мешок, кожаный подсумок (для хранения патронов) и все это содержалось в боевой готовности. В случае призыва, казак не ждал повестку, а седлал коня, на трое суток брал сухой паек, амуницию крепил к седлу и скакал на призывной пункт.
В условиях традиционной казачьей службы, немыслимо дезертирство, либо укрытие от боевого задания, так как друг друга казаки знали. Процесс дезертирства порожден советской властью, но особенно распространен в годы Российской демократии. Большая половина российских парней скрываются от воинского призыва.
В завершение этой темы необходимо обобщить и обозначить факторы, влияющие на сохранение казачьего образа жизни. Это:
1) демократический образ жизни;
2) равенство;
3) полувоенное формирование.
– Достаточно трех предпосылок? – подал голос Караваев, – чтоб в отдельно взятой стране возникло казачество.
– Нет недостаточно, – продолжил Коновалов, – первоначальным толчком, спровоцировавшим зарождение казачества, явилось татаро-монгольское иго. Волевые мужчины, не пожелавшие работать на завоевателей, сбегали, объединялись в отдельные команды и из урочищ грабили всех, кто попадался на пути. Бегство от завоевателей послужило толчком для первоначального создания групп волевых людей, впоследствие названных казаками.
Исходя из обозначенного вывода, осмелюсь предположить, что при наличии трех предпосылок, необходимых для поддержания казачьего образа жизни, но без первоначального толчка, в отдельно взятой стране, создание казачества не состоялось бы. В завершение остановлюсь на двух примерах касающихся обсуждаемой темы. Итак: три условия, без которых немыслимо поддержание казачьего образа жизни у казаков, присоединенных к Воронежской губернии, были отобраны. Оставленные без подпитки, Верхнедонские казаки утратили самобытность, а затем и традиционный образ жизни.
Происходило это не вдруг, не в одночасье, но целенаправленно и бескомпромиссно.
В начале в место всенародных выборов атамана им навязали назначенного старосту, который служил не народу, как атаман, а вышестоящему начальнику.
Затем исконно казачья земля вместе с казаками была передана помещику на правах крепостных крестьян.
Наконец отменили полувоенное формирование.
Лишенные основы основ казачьего образа жизни, закрепощенные казаки в начале поддерживали традиции, которые с каждым поколением все больше вытравливались и в конце концов бесследно забыты.
На основе апробированного опыта, советская власть расказачивая целый народ, обратилась к известному методу Петра, но с большей жестокостью, и во многом преуспела, но для окончательного вытравливания из сознания потомков родословное происхождение, у нее не хватило времени. Внезапное падение большевиков остановило человеконенавистнический процесс. Потомки казаков заговорили о возрождении казачества, а что возрождать, многие не понимали. Пришла на помощь литература и кое-что удалось вспомнить.
Пришедшая на смену Советской Российская власть, хоть именует себя демократической, но состоит из тех же коммунистов, а потому ждать от нее уважительное отношение к казачеству, ориентированному на демократические выборы, на равенство, на полувоенное формирование, бессмысленно, как и Советская власть, Российская ориентирована на бутафорные выборы, для нее острая кость в горле, от чего она всячески избавляется, отказавшиеся именоваться коммунистами, правители России, для дальнейшего уничтожения казачества избрало метод Петра I. Оно не запрещает слово казак, ношение традиционной одежды, фольклор, но  при этом понимает, что без трех условий, потомки казаков попоют, покричат слово «любо», покрасуются лампасами, но без подпитки поднятая пыль в 1990-м году, постепенно осядет, как осела у казаков Верхнего Дона. И все же на самоопределение этот процесс власть не пускает. Ни об одном из трех необходимых для возрождения казачества признаков, правительство России не только не слушает, но для ускорения процесса разложения казаков, делает все, что в ее возможностях. Методом выделения кабинетов, служебных автомобилей, приличного денежного довольствия, власть подкупила атаманов и с помощью бутафорных выборов сделала их несменяемыми. Атаманам не оставила выбора, кроме унизительной службы чиновникам.
Служили и служат так преданно, что у глав администраций, вызвал брезгливость (пример:)
Депутатом Государственной Думы губернатор проталкивал олигарха нерусской национальности. Параллельно с олигархом баллотировался Донской казак. Разъезжая по хуторским общинам, атаманы казаков призывали голосовать за олигарха. Более постыдного поступка, на какой пошли подвыпившие парни в казачьей форме, невозможно придумать.
Усилиями несменяемых атаманов, власть казаков разделила на приписных и неприписных. Но удушающую деятельность на этом не завершила. Для окончательной ломки остаточной силы воли, атаманами назначила глав поселенческих и районных администраций, чтоб при управлении кругом высокопоставленным чиновником, ни у кого не возникла мысль опротестовать предложенное решение, по которому казаки обязаны убрать мусор, следить за порядком, дежурить в ночное время и все на общественных началах.
Дружинники, работники дома культуры, получавшие кое-какое жалованье, пригнув небуйные головы, смирились с униженным положением и молча идут туда, куда их посылает глава администрации. Неоплачиваемая часть членов распавшейся казачьей общины, подалась на заработки.
Из-под возрождающего казачества, власть по примеру царя и помещиков восемнадцатого века, выбила опоры, без чего казачий образ жизни существовать не может. Убаюканная своим успехом она с удовлетворением наблюдает за затухающим движением, с которым два десятилетия назад вынужденно считалась.
– Картина мрачная, – отозвался Каратаев, – неужели казачество ждут последствия Верхнедонских казаков.
– Я так не думаю, – возразил Коновалов. – Изменить ситуацию с участием талантливых, бескорыстных атаманов, еще можно.
– А где их взять? – спросил хранитель музея.
– Этого я не знаю, – признался Коновалов, – Советская власть неоправданной жестокостью из казаков вытравила веками воспитываемые: решительность, умение постоять за себя, брать на себя ответственность. Без этих качеств не просто разговаривать с лицемерной властью. Будем надеяться, что коррумпированное чиновничество не вечно, что рано или поздно оно уйдет в область предания, что на смену ему придут добропорядочные управители, которые по достоинству оценят вклад казаков в благородное дело – становление России.
– Хотелось бы надеяться, – точку зрения собеседника поддержал Караваев.
– Нам остается только надеяться, – завершил молодой человек.
– Разговор с молодым человеком, – чистосердечно признаюсь вам, мне, повидавшему виды мужчине, доставил огромное удовольствие, – к посетителю музея обратился Караваев, – но до конца я не понял, возвращаясь к далекому прошлому многострадальной России, какую цель преследовали вы?
– Неужели не догадываетесь? – удивился собеседник.
– В полной мере нет, – признался Караваев, – иначе зачем бы я спрашивал?
– В моих словах нет загадочной мысли, – пояснил Конова-
лов, – они лежат на поверхности, но если вы считаете по-другому, обращусь к наиболее трудным годам в истории государства.
После смерти Ивана Грозного и его недалекого сына Федора, в России развернулась постыдная борьба за царский престол, которая едва не завершилась потерей суверенитета. Россия стояла на волосок от утраты самостоятельности, когда власть оказалась в руках семи бояр, неспособных из своей среды выбрать лидера. После долгих и бесплодных переговоров бояре с прошением назначить своего сына Владислава царем России, обратились к королю Польши Сигизмунду.
Свое решение бояре: Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, А.В. Голицын, Б.М. Лыков, И.Н. Романов, Ф.И. Шереметов, оправдывали опытом далеких предков, в 862 году, пригласивших управлять Русью варяга Рюрика. Король согласился и 17-го августа 1610 года со стоявшими под Москвой поляками бояре заключили договор, признававшим русским царем Владислава. А вновь, на 21 сентября они тайно в Москву впустили польские войска. С октября 1610 года власть сосредоточена в руках поляков.
Нам  не дано знать, какой была бы Россия, если б после благословления  патриарха Гермогена Козьма Минин и Дмитрий Пожарский не призвали народ вступать в ополчение и объединенными силами освобождать Москву. Предательство бояр состоялось в 1610 году, но об этом говорить надо теперь потому, что современные бояре через четыреста лет с Россией делают тоже самое открыто. Америку они не призывают управлять Россией, даже поругивают ее за вмешательство во внутренние дела других государств, а в американские, в европейские банки тихой сапой переводят валюту, там покупают шикарные дворцы, туда отправляют семьи, а в случае освобождения от управленческих дел,туда сами убегают.
Деятельность современных бояр отлична от деятельности предшественников 1610 года. Изменилось мировоззрение, изменились возможности, но остались прежние планы: передать Россию под управление иностранным гражданам новоявленные с обозначенной точкой зрения не соглашаются, называют ее клеветой, но судя по приобретенным дворцам в Европе, в Америке и даже в Австралии, по миллиардным вкладам в чужеземных банках, по ускоренному бегству из России отставных чиновников, здравомыслящий гражданин иначе думать не может.
– Понимаю, – отозвался Караваев, – а когда заговорили о прошлом России, – я с вами не согласился.
– Вот и правильно, что не соглашались, – заметил Коновалов, – только в споре рождается истина. Плохо, что депутаты правящей партии любое решение президента считают истиной последней инстанции. Принимая любое решение начальника под козырек, они не задумываются о том, что какую бы должность не занимал человек, он не Бог. Ему свойственно ошибаться, а ошибки можно устранять коллективно, то есть парламентом.
– Понимаю, что своими вопросами я, молодой человек, вам порядком поднадоел, – вновь хранитель музея обратился к Коновалову, – но поймите и вы, что посетителями хуторского музея редакторы глянцевых журналов бывают не часто. Поэтому разговор с информированным человеком, мне так же необходим, как в тесной камере арестантам необходим глоток свежего воздуха.
Едва успев проводить желанных посетителей, когда через приоткрытую дверь в музей вошел Волов. Руководитель сельскохозяйственного и перерабатывающих предприятий, прежде появлением не баловал музейного работника. Такому отношению к музею средней руки чиновника существует несколько объяснений. Во-первых, по отцовской и по материнской линиям он не имел отношения к казачеству, а стало быть соответственное получал воспитание.
Во-первых: по складу характера Волов не тяготел к общественной работе, считал ее и бессмысленным времяпрепровождением.
Наконец, в-третьих, он не имел близких друзей, с кем хотелось бы за рюмкой вина поделиться мнениями, к этому следует дополнить, что к алкоголю он безразличен и вряд ли его употребляет наедине с собой.
С хозяином музея Волов поздоровался и, не давая Караваеву опомниться, заговорил:
– Ваши безделушки меня  не интересуют, а пришел я просить о том, чтоб музей на правах общественной организации через газету обратился к гражданам с просьбой отказаться от краснодарского молока и покупать только доморощенное. Я обеспечу высококачественной продукцией всех, но для этого надо запретить завоз молока из других регионов.
– По какой цене будет продаваться молочная продукция? – спросил Караваев.
– По рыночной, – не задумываясь, ответил Волов.
– А что мешает торговать молоком при наличии молока Краснодарского.
– Краснодарское стоит дешевле, поэтому наше не покупают. Оно скисает и пропадает.
– Продавайте дешевле Краснодарского, – посоветовал Караваев, – будут покупать ваше, а краснодарское станет скисать.
– Во-первых, уменьшится прибыль, – пояснил хозяин сельскохозяйственных, и перерабатывающих предприятий, а во-вторых, и это главное, казаки обязаны быть патриотами своей области, не способствовать развитию соседнего региона.
– Попытаюсь и я двойственным пониманием отреагировать на  оба вопроса, – сказал Караваев. – Во-первых для увеличения прибыли следует снизить затраты, а вы для служебных целей покупаете дорогие автомобили.
Во-вторых, вы призываете к патриотизму пенсионеров, перебивающихся хлебом с водой, покупать ваше дорогое молоко, а для них каждая копейка на учете, так как концы с концами не сводят.
– Какие покупать автомобили я без советчиков знаю, – отозвался Волов, – к тому же пришел я не смотреть, как вы плачетесь о судьбе пенсионеров, а от имени музея через газету обратиться к казакам быть патриотами области и покупать только Ростовское молоко.
– Лучше будет, если со своим предложением в газету вы обратитесь сами, – порекомендовал Караваев, – музей не производит молоко, он занят пропагандой казачьего образа жизни.
– Ваши погремушки ни молоком, ни хлебом народ не кормят, –
на уточнение хранителя музея недоброжелательно отозвался Волов, – пощеголяли лампасами, покрасовались собой, попьянствовали на шумных сборищах и пора заниматься делом.
– Каким? – спросил Караваев.
– В дойных гуртах пастухов не хватает, – напомнил хозяин, закрывай ненужную показуху, собирай безработное чмо и приходите работать.
– За пять тысяч рублей? – спросил Караваев, – на них невозможно прожить.
– Минимальную оплату устанавливает правительство, – напомнил Волов, – которое на основе научных выводов пришло к убеждению, что на эти деньги жить можно. Если казаки доверяют правительству, то вопрос о недостойной оплате обязаны признать неактуальным и больше к нему не возвращаться. К тому же со своей стороны, я принял решение: за рабочий день скотнику выдавать литр снятого молока. Льгота солидная. Приходите оформляйтесь и приступайте к исполнению необходимой государству работе.
– Работа необходима не столько государству, сколько хозяину, – уточнил Караваев, – предлагаю обрат оставить телятам, а скотникам платить зарплату, на которую они могли бы покупать неснятое молоко.
– Я предупреждал: в советах бездельников не нуждаюсь, – с чувством явновыраженной брезгливости к собеседнику заговорил Волов, –  не устраивает установленная правительством зарплата, щеголяйте лампасами дальше. Не сегодня завтра жрать захотите и попроситесь сами, а я подумаю принять вас или порекомендовать дальше орать любо! – Волов нецензурно выразился, повернулся лицом к двери, резким толчком правой ноги открыл ее, не попрощавшись вышел во двор и тяжелой походкой будто на себе тащил непосильный груз, направился к служебному автомобилю.
Через полузатененное окно финского дома давней постройки, переданного под музей истории Донского казачества, Караваев смотрел на уходившего Волова, а когда он скрылся из вида, его память воспроизвела разговор с Иваном Капустиным. Волов с Капустиным одногодки. Учились в одной школе, у одних преподавателей, ходили по исконно казачьей земле, но мировоззрением, отношением к людям друг от друга отличаются, как небо отличается от земли. Капустин дорожит традициями предков, сохраняет их, музей пополняет личными экспонатами. Волов презирает казачий образ жизни, потомков в традиционной одежде презренно называет ряжеными, в музей зашел по личной необходимости, но не сосредоточил взгляд ни на одном экспонате. Он богат, так богат, что утратил понимание, какой автомобиль покупать для личного пользования, но бесправных работникам платит по пять тысяч рублей в месяц.
Капустин – человек среднего достатка. От небольшого дохода выделяет средства на общеказачьи мероприятия, финансирует поездки на различные форумы, в том числе оплатил поездку, о которой пойдет разговор. Ему – атаману Черкасского округа, посчастливилось быть участником всеказачьего круга, посвященного двухсотлетнему юбилею Малоярославской битвы русского воинства с полчищами Наполеона при участии казаков. Своим землякам Капустин поведал о том, что в работе круга принимали участие окружные и войсковые атаманы, советы стариков, видные деятели православной церкви. Выступающие говорили о героическом подвиге казаков и в целом русского воинства и о том, что в неслыханном по масштабам сражении, Наполеон своей отступающей армии освобождал дорогу на южное направление, где было продовольствие, фураж, а зима не такая студеная. Далее Капустин информировал посетителей музея о том, что Кутузов разгадал план Наполеона и ценой восемнадцатичасового кровопролитного сражения непрошенного гостя заставил отступать по старой Смоленской дороге, где воинство захватчиков оставило разрушенные селения и выжженную землю.
На всеказачьем круге, состоявшемся у стен монастыря, на которых сохранились следы от вражеской картечи, казаки молитвенно вспоминали защитников отечества, погордились их силой духа, верой в победу, а в случае прихода незваных гостей, пообещали повторить подвиг героических предков.
В день разговора с Капустиным, Караваев не усомнился в решении казаков. Хотя из СМИ наслышан о хамстве чиновников и олигархов по отношению к бесправным рабочим. С этой категорией Российских граждан он вплотную не соприкасался, и потому вопросам взаимопонимания рабочих с хозяевами не придавал значения. После беседы с представителем класса олигархов, на проблему рабочий – хозяин, Караваев смотрит под другой точкой зрения и теперь не уверен пойдут ли безземельные, униженные олигархами и чиновниками казаки, защищать их имущество, в своей основе вместе с семьями вывезенное в другие страны, где обрели постоянного местожительство, платят налоги, учат детей негативному отношению к русскому менталитету, а в случае освобождения от доходной должности, по примеру московского градоначальника убегут в свои роскошные хоромы.
Не уверен Караваев и в том, пойдет ли казак защищать имущество сбежавшего из России градоначальника, как и в том, нуждается ли в защите казака чиновник, сбежавший за рубеж с миллиардами долларов?
Размышляя о героическом подвиге казаков под Малоярославцем, когда во имя свободы и справедливости молодые люди отдавали жизни, после общения с олигархом Воловым, Караваев не знает, пошли бы казаки умирать тогда, если б знали, что чиновники в содружестве с олигархами, а попросту рабовладельцы XXI века, потомков обратят в бесправных полурабов, с оплатой пять тысяч рублей в месяц? Ответа и на этот вопрос у Караваева нет.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Жестокой хваткой, но не разграблением страны, Иван Грозный управлял Россией. После его кончины на престол взошел его старший сын Федор. От природы болезненный, он большую часть времени молился, а государственными делами занимался отец его жены Борис Годунов. Хитрый изворотливый и беспощадный управитель после смерти Федора вступил на престол, но обрести авторитет в православном народе не смог. Всенародная ненависть к нему усилилась после убийства младшего сына Грозного Дмитрия.
На царском престоле Бориса Годунова заменил Лжедмит-
рий I за один год правления самозванец усиленно насаждал католицизм, чем против себя спровоцировал бунт. Престол занял Василий Шуйский – в народе непопулярная личность. При нем Россия слабела. Пользуясь слабостью государства, в пределы русских земель пришел Лжедмитрий II, начались вторжения: крымского хана, Польского и Шведского королей.
17 июля 1610 года боярами Шуйский свергнут. Установилась власть семи бояр. Бояре не договорились, кому из них царствовать и в качестве компромисса сына Польского короля Владислава позвали на престол. Пользуясь предоставленной возможностью, поляки заняли Москву, Кремль и установили католические порядки. С гибелью православной Руси народ не согласился и в сентябре 1611 года гражданин Нижнего Новгорода Козьма Минин со спасительной речью обратился к народу. Для создания ополчения нижегородцы понесли деньги, ценные вещи и продовольствие. На должность воеводы Минин призвал Дмитрия Пожарского, на битву ополчение благословил патриарх Гермоген и в июле 1612 го-
да ратники подошли к Москве, а 22 августа началось сражение. 10 сентября осажденным в Кремле полякам предложено сдаться. Ляхи отказались, но доведенные до истощения голодом, сдались.
Царем Россия избрала Михаила Романова и начала прирастать территорией. Кроме поляков страна переживала нашествие Наполеона, Гитлера, а теперь переживает оккупацию чиновниками. По примеру Наполеона и Гитлера, чиновники непрерывным потоком из России в другие страны вывозят валюту, газ, нефть, уголь, лес, металл, а отапливающийся валежником русский народ с унизительным положением не только смирился, но от призыва в вооруженные силы скрывается. Такого позора Россия еще не знала, а убежденные в безнаказанности чиновники, с запуганными людьми обращаются, как с быдлом. Каждый шаг регламентируют скоропалительными законами. Для самозащиты полицейским повышают денежное довольствие. За равное преступление гражданина России и чиновника наказывают не одинаково.
За границей безбоязненно покупают замки и по примеру одного из основателей партии «ЕР» на постоянное местожительство в них поселяют семьи, а чтоб в замках жилось спокойно, по России наносят такой удар, от которого она не смогла бы оправиться.
Если б Козьма Минин предвидел, что бояре двадцать первого века разграбление Руси повторят в худших традициях, невозможно предположить создавал бы он ополчение?
За период спонтанного возрождения, потомки героического казачества допустили немало ошибок. Причин этому много. Перечислять их нет необходимости, но основные назвать следует.
1 – неоднозначное отношение к казакам Российской власти. Укрытые демократическим оперением, но внутренне оставшиеся коммунистами, чиновники казакам причиняют больше зла нежели причиняли большевики. Большевики казаков презирали открыто, и казаки знали откуда ждать неприятности. Российская власть прихибетная. Во время общения с казаками, она гладит по голове, прикидывается рубахой парнем, на которого нельзя не положиться. А казаки, как истосковавшаяся по мужчине жалмерка, всецело ей доверяют. Доверяют и надеются на нее, а она кроме названия приписные, ничего другого  не сделала.
В отличие от казаков, кавказским аксакалам власть позволила восстановить обычаи предков, коими они пользуются даже в
г. Москве.
2 – разобщенность.
Кавказский аксакал не в своем ауле, а в исконно-русском городе убил славянина. Его земляки тут же поговорили со следователем и убийцу отпустили.
Иначе ведут себя казаки, у беспомощной старушки алкоголик отобрал пенсию и сломал ей руку. Насильника атаман по заднему месту отстегал плеткой и заставил возвратить женщине деньги.
Насильника, получившего пять плеточных ударов, следователь назвал жертвой произвола, против атамана возбудил уголовное дело, но казаки за него не вступились, теперь он имеет судимость и по этой причине его сыну отказано в приеме на работу. Власть одна, а отношение к гражданам различных национальностей неодинаковое, с чем податливо соглашаются казаки. А следовало бы за атамана вступиться так же, как поступают кавказцы. Глядишь и власть с ними считалась бы, а не вытирала о них ноги, как вытирает теперь.
За общение с мытарем, фарисеи и книжники осудили Христа. Свое недоумение объяснили тем, что спасителю не надлежит разговаривать не с грешником, а с праведниками. На упрек фарисеев, Христос отозвался притчами о блудной овце и о блудном сыне. Притча о блудном сыне повествует о двух сыновьях и их праведном отце, неодинаковые по характеру братья, ставили перед собой различные цели. Старший вел праведную жизнь, не противоречил отцу, исполнял все его желания. Младший вольнолюбивый, поглощен поиском истины, свое мнение отстаивал чего  бы это ему не стоило. Он потребовал у отца отдать ему положенную часть имения, с которым из родительского дома уйдет навсегда. Желание вольнолюбивого сына отец исполнил и с частью самого себя попрощался.
Не имея опыта управления имуществом, сын расточил свою часть, стал блудником и начал голодать. Потребность в  пище (в духовной конечно же) вынудила его наняться работником. Хозяин заставил пасти свиней и питаться свинским кормом (греховным). Блудник голоден. Изнемогая от отсутствия пищи, к свинской еде не прикасался, так как  за время блудничества обрел понимание добра и зла. Дальнейшее пребывание со свинским стадом сделалось невыносимым. Он на себя посмотрел сверху, обрел просветление и вспомнил пищу, какой питаются рабы у его отца и на положение работника решил возвратиться туда, откуда со своей долей имения уходил навсегда. Он отошел от свиней, за согрешение перед небом и отцом покаялся и пошел проситься в наемные работники. Увидев сына, отец вышел навстречу, склонился ему на плечи, целовал, а слугам велел подать лучшие одежды, лучшую обувь, перстень, заколоть откормленного телка, приготовить мясо и устроить веселье.
Встретившись с отцом, блудник без посредника покаялся назвал себя недостойным сыном и попросился наемным работником.
Отец надел на него перстень – символ вечной негреховной жизни – лучшие одежды и блудному сыну, побывавшему в чужой стране (в секте), где проповедуется другая вера, устроил ликование.
Дальнейшее пребывание под влиянием греховных тварей, неспособных смотреть на небо, отроку стало нетерпимым и он возвратился к отцу (к Господу Богу). А со свиным стадом – (лжепророками), навсегда прервал отношения.
Притча о заблудшей овце тоже повествует о кающемся грешнике, который небесному отцу дороже 99-ти праведников.
Появляется и третья личность умолчание, о которой равносильно не сказать ни о чем. У непорочного отца был старший сын. Он возвратился с поля и в доме услышал ликование. О причине веселья спросил у раба. Слуга обо всем рассказал молодому хозяину и продолжил исполнять порученную работу.
Старший сын рассердился, не вошел в дом, а при встрече с отцом, высказал:
– Много лет я преданно  служу тебе, исполняю все твои поручения, но ты не дал мне  даже козленка. А промотавшему имение блуднику не пожалел откормленного теленка.
– Ты постоянно со мной, – на упрек сына отозвался отец.
– Все что есть у меня, в равной степени принадлежит и тебе. А брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся.
Послушно исполняя волю отца, старший сын вел праведную жизнь и претендовал на особое к себе отношение. А блудный сын и отбившаяся от стада овца – бунтари. Они сильные духом, вольнолюбивые и потому отбиваются от послушного стада, не терпят понуканий, слепо не исполняют волю пастуха. Из-за чрезмерной независимости претерпевают страдания, но никакие трудности их не заставят становиться в ряд послушных исполнителей воли хранителя.
А послушное большинство не нарушает законы, ведет праведную жизнь, не испытывает притеснения, но ничего не делает для изменения своих возможностей. Блудная Господу важнее 99-ти послушных. Так как сильного духом не сломать, не заставить пас-тись на стравленном пастбище, не изменить его мировоззрение. Поэтому, не зная куда направилась и где остановится блудница, пастух, не опасаясь за сохранность стада, оставил ее без присмотра и пошел искать одну вольнолюбивую, со стравленного пастбища на поиск подножного корма она ушла в неизвестном направлении, а 99-ть праведниц в полуголодном состоянии на стоптанном поле покорно ждут возвращения пастуха.
За призыв к самостоятельности притчу о блудной овце светская власть не приемлет и ради спокойной беспроблемной жизни  на богатые пастбища  закрывает глаза.
От отца от спокойной беззаботной жизни на поиск истины в дальнюю страну уходил младший сын. Там испытал духовный голод, но научился отличать добро от зла, без чего не познается истина. Понимая чем завершится путешествие сына, отец с огорчением отпускал его и с радостью встречал.
На потравленном поле оставляя 99-ть послушных, пастух пошел искать блудную потому, что один кающийся грешник небесам дороже 99-ти праведников. А когда нашел, принес домой, призвал гостей и за отысканную блудницу порадовался.
Блудному сыну в чужой стране (в секте) предопределено в поте лица добывать пропитание. Но, познав добро и зло, он уяснил истину, принес покаяние и возвратился к отцу (в рай).
Появление в раю младшего брата в старшем вызвало свирепую ревность. Он считал, что в доме отца блуднику места нет. Но отец и сын едины. А как в Божьем доме появилась греховная ревность? Причина сокрыта в том, что старший сын не испытан на крепость духа, не познал добро и зло, не уяснил истину, и как страдания младшему брату расчистили дорогу к вечности, который, покаявшись, в отцовский дом возвратился праведником и увидел,  захватывающую душу, красоту восходящего солнца. Все это его пониманию пока недоступно.
На понимание истины у светской власти своя правда. Не опасаясь греха, она присвоила право судить тех, кто иначе думает, кто разделяет другое мнение. Она распяла Христа, но не доказала вред от его проповедей.
Ей бы не гонять за блудниками  с другим мнением, а по примеру отца опираться не на послушное стадо, пасущееся на стравленном пастбище, а прислушиваться к блудной овце и совместными усилиями искать высокопродуктивные кормовые угодья.
Шли годы. Надежда на поиск истины таяла. Полным тоски и безысходности взглядом, блудник взирает на озабоченного накопительством чиновника и от него, как из обезвоженного  пруда с нечистотами, ощущает запах зловоний. Его состояние напоминало затравленного зверя, отдавшегося на милость безжалостного охотника, необузданной силе которого сопротивляться не мог. Он  больше не любовался красотами восходящего солнца, цветами небесной радуги. Не радовался утренней заре и земной жизни.