Откровение 2, 4 или последний день в церкви

(отрывок из романа «Если Господь вывел Вас из церкви»)

– Помолившись, в тот день я сел читать Книгу Откровения: «Ангелу Ефесской церкви напиши: ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. (Откр.2:1-4)» – так начал свой рассказ Степаныч – мой старинный друг (так мы его звали в институте, а студенческие прозвища, как известно, никогда не устаревают среди однокашников). – ТЫ ОСТАВИЛ ЛЮБОВЬ ТВОЮ – эти слова яркой вспышкой отпечатались в моём разуме.
Мы сидели у него на кухне, пили настоящий, сваренный в турке кофе и размеренно беседовали. Степаныч предуведомил, что разговор предстоит на тему, важную и для него, и для меня, а там, как решу, может, статья или книжка выйдет. И действительно разговор так захватил меня, что вылился в целый ряд бесед – с их содержанием я и хочу вас познакомить. Но сразу должен предупредить, что рассказ Степаныча представлен в литературной обработке, так как мой рассказчик, хотя человек и образованный, говорит так невнятно, что зачастую хочется позвать толмача, чтобы перевел с его русского на русский. Особенно если увлечётся, то тут уже не просто жует и глотает буквы и части слов, а прямо чамкает их с причмокиванием. К тому же если прибавить сюда его паузы… да я просто не смогу передать его речь.
– «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою» – эти слова вперились в ум мой и не выходили из сердца моего, – продолжил Степаныч. Я стал просить Господа: «Боже! Очисти меня от грехов моих, возврати любовь Твою!». – И был ответ Господень: «Сии слова сказаны для пастыря вашей церкви: дабы он покаялся и творил дела любви».
Я поделился чудным переживанием со своей женой Любавой и детьми, и мы взяли пост и молились: от Бога ли было сие слово? И молитва наша была услышана, и последовало подтверждение: «Иди, увещевай и обличай сейчас, ибо через полгода будет уже поздно». Ещё Господь Бог открыл, что через многие печали нам пройти предстоит, но чтобы мы не отчаивались, ибо Он с нами, и не оставит нас, и не покинет нас.
«Через три дня я беседовал с пастором…» – Степаныч назвал имя, но я напишу просто: «пастор» – без личного имени, а то назови я его по имени, члены церквей, где пастыри с другими именами, подумают: «А! ну это к нам никак не относится!». Поэтому пусть будет: «Через три дня я беседовал с пастором (у них в церкви говорили не пастырь, а пастор) и, как тогда думал, со своим другом, о слове Божьем для него, сказанном через Писание». Потом, собравшись, продолжил воспоминания: «Мы долго говорили в тот вечер. Вспомнили и самые первые годы церкви, когда собрания проводили, где придётся, вплоть до того, что выкупали все билеты на сеанс в кинотеатре и в эти два часа там проводили свои богослужения. Вспомнили о гонениях в то время, когда оставленные без поддержки епископа и старших братьев, которые «оптом» эмигрировали в сытую Америку, вынуждены были проводить богослужения на улице, а затем в полуразрушенном здании бывшей фабрики в сибирские морозы без отопления. Да, всякие были внешние трудности, но в то время в церкви была любовь. И пусть ещё неумело, но мы искренне являли любовь Христову сначала братьям и сёстрам по вере, а затем и всем людям вокруг – не столько словами, сколько жизнью свидетельствовали благую весть. «Но что же произошло с тобой, мой дорогой пастор, после того, как милостью Божьей у нас появилась возможность приобрести церковное здание? Я понимаю, что здание требует средств на содержание и на обустройство; да, у нас появился штат работников, но откуда в тебе появилась такая жажда власти и денег? Откуда возникла презрительность и подозрительность к простым верующим? Почему ты взрастил в церкви доносчиков и сплетников (дословное выражение Степаныча: «развел стукачество в церкви»)? Почему, если раньше к нам в церковь приезжали мужи Божьи, направляемые Господом для поддержки и духовного роста верующих, то сейчас ты приглашаешь «нужных людей». Духовно пустых людей, но которые могут посодействовать в получении финансовой помощи. Куда делись прежние мужи Божьи?» – не спрашивал, а заклинал я пастора отрезвиться и вернуться к духовной жизни, разгорячённо, как будто заново пережил ту беседу, воскликнул Степаныч. «Я увещевал пастора со слезами» – передохнув, вздохнул мой друг. Увещевал вспомнить прежнее, и вернуться к духовной любви. Умолял опомниться и расставить для себя приоритеты, что важнее: вверить себя и церковь в волю Божию, или искать тленные славу и богатство. Заниматься тем, что – тлен, – даже если эти дела и вершатся под лозунгом трудов и мероприятий во имя Бога. И мне тогда показалось, что слова дошли до сердца его.
«Мы расстались по-доброму, и пастор просил меня молиться за него», – завершил Степаныч рассказ об откровении Божьем и о беседе с пастором (как оказалось, последней их беседе).
«Просил молиться. Но молился ли я в тот вечер? Почти не молился. Счастливый, что исполнил Божью волю, я приехал домой и думал, что теперь всё решится и исправится само собой», – задумался мой рассказчик. И угас огонёк в глазах, который засиял изнутри его, когда вспоминал о первых годах их поместной церкви. Он даже весь как-то сгорбился, постарел и, кажется, стал ниже от мысли: «А ведь я почти не молился за пастора в тот вечер».

Конечно, всё в руках Божьих, и Он мог бы подвигнуть на ходатайственную молитву за пастыря любого другого верующего, даже всю церковь, – размышлял я, выслушав исповедь Степаныча. Но так уж устроен человек, что, оборачиваясь назад, обязательно подумает: «Эх, а если бы я сделал то-то и то-то, может, и по-другому всё было бы?». Рассуждая так своим умом, я, конечно, очень сомневаюсь, что проведи Степаныч даже всю ту ночь в молитве за своего пастыря – не произошли бы печальные события, о которых он повел свой рассказ далее. Но окажись я или вы на его месте, неужели не закралось бы сомнение: эх, если бы…

– Послушай, Степаныч, а почему Господь именно тебе сказал: иди и увещевай, иди и обличай? Неужели в вашей церкви больше некому было? Неужели не было других пастырей (или пасторов), епископа, наконец, которые могли бы исполнить волю Божью? Ведь ты в церкви работал администратором – по сути – простым завхозом.
– Не знаю, может, и не было? Но ни епископ, ни второй пастор, как показало будущее, не захотели рисковать своим «куском пирога», который они имели от дружбы с тем пастором. Хотя, какая это дружба, если за мзду?
Но давай я вернусь к рассказу о наших последних днях в поместной церкви: вопреки моему благодушному ожиданию, на другой день пастор уже ни здороваться, ни разговаривать со мной не стал. Посовещавшись кое с кем – с кем не знаю, но что он действовал по чужому совету – это было видно, после воскресного богослужения он объявил мне, что с завтрашнего дня я уволен с работы: «На тебя нет денег в церкви», – так объяснив причину увольнения. Затем подстерёг в коридоре мою жену, Любаву, и потребовал, чтобы она осудила меня – своего мужа. На её категоричный отказ и слова, что она тоже считает, что сказанное в (Отк.2:4) было от Бога – последовало предупреждение: вы будете поставлены на замечание и, если не покаетесь, то через месяц будете отлучены, как лжепророк и его жена.
На следующей же неделе срочно собрали церковное собрание и нас поставили на замечание, а через две недели пастор объявил собранию, что я отлучен. С тех пор мы уже не ходили в ту церковь.
– Итак, у тебя получился рассказ о том, как отлучили человека от церкви, – я понимаю, если бы отлучили от Православной Церкви, то это было бы событие, а у протестантов, насколько знаю, такое происходит сплошь и рядом. Конечно, для вашей семьи отлучение стало великим потрясением и горем, но согласись, в твоей истории ничего необычного нет. Стоит ли занимать чужое время и внимание?
– Погоди, Николай, спору нет, ты автор и тебе решать, о чём стоит писать, о чем нет, но не торопись с выводами; ибо я рассказал лишь вступление к истории, которой хочу поделиться с тобой. Пойми, отлучение оказалось для нас не концом, а началом, вернее, продолжением Школы Христовой на новом, ранее недостижимом духовном уровне. Вот об этом я и хочу рассказать.
Тут я подумал: а может, Степаныч прав в том, что отлучение от некой поместной церкви иногда может стать не концом, а новым, ранее недостижимым откровением в познании Бога? Хотя нет, это звучит слишком парадоксально. Но, с другой стороны, в последние времена, когда в церквях всё меньше остается места для благочестия, когда большинство их членов более сребролюбивы, чем боголюбивы, изоляция от такой религиозной среды иногда действительно может послужить не во вред, а во благо истинно верующим? Ибо когда верующие остаются одни, гонимые и беспомощные, тогда у них как никогда ранее возникает нужда в близости с Господом Богом. Когда они немощны, когда издали увидев, члены их бывшей поместной церкви опасливо переходят на другую сторону улицы (чтобы кто не уличил в общении с отлучённым), когда они почти не имеют шансов устроиться на работу, что ещё остается? Только молиться и уповать на Бога. Истинно молиться и уповать, а не по поговорке: «На Бога надейся, а сам не плошай».
Итак, для Степаныча и его семьи наступил новый этап в познании Господа Бога. Каким он был, и что волновало, что мучило новоизгнанных в первую очередь – не буду гадать, а лучше спрошу у самих героев книги…