Лето-20. Микроновеллы

                Жизнь – неудачное лето.
                Фазиль Искандер
               

                Спокойной ночи

Вонючий дым дешевых сигарет поднимался с соседского балкона. Хлопковая футболка с надписью «Montenegro» впивалась в липкое тело, что ещё больше разгоняло тоску. Дело шло к полуночи, а в это время Володя традиционно заходил к жене Оле, пожелать спокойной ночи. Дочка давно спала в большой комнате. Плотный воздух в квартире стоял. Казалось, чтобы пройти сквозь него нужно сделать серьезное усилие. Он подошёл к двери, но обнаружил, что та закрыта. Ручка безвольно опускалась вниз. Прислушавшись, муж опознал глухие ритмические удары. Слушает музыку, значит. Володя нарочито громко сказал: «Спокойной ночи», потом почти крикнул. Ответа не последовало. Супруги желали друг другу спокойно ночи всегда, даже после самых страшных ссор. Таков был их код любви. Сейчас код потерялся, его смыло равнодушием. 
Володя вернулся к себе, глянул в окно. Там лысый мужчина гулял с собакой и его было почему-то жалко. Сходненский ковш выглядел как страшная чёрная дыра. Вдалеке, в темноту неба врезался бездушный, зелёный офис налоговой.
…………………………………………………………………………………………………………………….
  Покопавшись в шкафу, Володя наконец-то нашёл баллончик с краской. Единственное, что осталось от времени, когда они любили друг друга, а он ещё считался дерзким художником и любил «бомбить». Муж старался двигаться по квартире бесшумно, чтобы не разбудить дочку. Володя аккуратно вышел из квартиры и побежал по лестнице.
  На улице дорога, обычно заставленная машинами, была почти пуста. Ночевать под открытым небом осталась буквально пара автомобилей. Фонари светили честно и всерьёз. Володя засучил рукава и принялся выводить на асфальте большие зеленые буквы. Надо же, не забыл, как рисовать! Приятно. Каждую буква он прочерчивал с наслаждением и старанием. Муж знал, что утром она откроет окно, чтобы покурить и будет ждать, когда около подъезда остановится роскошный автомобиль бирюзового цвета. Тогда-то она и увидит надпись, оценит его старание!
  Прошел час, надпись была готова. Зеленая, сочная краска выглядела на теле асфальта, как свежая татуировка. «Спокойной ночи, моя дорогая!!!» Да, прямо так, три восклицательных знака. Закончив работу, муж стянул с себя футболку и выбросил в мусорку. Затем присел на тротуар и закурил. 
  У окна стояла жена, следившая за сценой, из треугольника ее рта изрыгалось презрение, жестами она пыталась показать мужу, мол, сотри, это немедленно. Но Володя глаза не поднял – задремал, с зажженной сигаретой. Оля отвернулась и пошла к двери – вставить ключ.
 


                МРТ

Весна смыкалась с летом. Неспешный, бархатный ветерок щекотал больное ухо певца. Антибиотики уже не помогали. Сегодня он все-таки решился пойти в клинику, название которой уже звучало как приговор. Великий маг сцены не боялся застудить голосовые связки, выступая на площади в родном уральском городе при +5, а этой чертовой трубы боялся. Точнее не трубы, а правды, которую предчувствовал.
Не помня себя, он прошел до кабинета и покорно лег. Крупную голову медленно пожирала круглая пасть. Своей чудовищной артистической волей он подавил приступ удушья и даже успокоился. Голова слегка прояснилась и ему стало хорошо. Он лежал и зачем-то считал секунды, которые откусывало от его жизни подступающее безвременье. Секунды бежали в темпе allegro con fuoco. 
……………………………………………………………………………………………………………………………
Долговязый доктор со спадающими очками мялся и пытался подобрать слова. Вокалист с тихой яростью спросил напрямую: «Это оно?»
Врач, чтобы быстрее вытолкать из себя страшные слова буквально проскакал речитативом: «Да, это зло».

В коридоре ждала жена – кучерявая испанка Пенелопа. Она все сразу поняла и поцеловала мужа в макушку, как всегда делала в трудные моменты. А выдержав паузу, прошептала с очаровательным акцентом, смягчая согласные: «Поехали домой, тебе надо отдохнуть». Певец долго смотрел в потолок, а затем опустил свои сильные, но теплые глаза и твердо сказал, нарочно проверяя громкость голоса: «Мы едем на репетицию».


                После диплома

– Вы моя лучшая студентка, Вы очень талантливы, у Вас огромное будущее. Эта защита войдет в историю факультета.
Он провел пальцем по ее спине и остановился на родинке, медленно опустил лицо и поцеловал волнующую темную точку. Мириам привстала, обернулась и посмотрела в глаза своему руководителю. Он ждал, что Мириам улыбнется, но девушка была серьезна. Прямые, каштановые волосы пахли лаком, а кожа источала запах дара. Студентка опустила руки на его тщедушные плечи и сильно прижала к подмышке.
…………………………………………………………………………………………………………………………
Под одеялом было тепло, а в комнате сыро. Неумолимый дождь с утра заливал Москву грязными струями.
– Вы раскрыли тему, до Вас никто так не писал про современный театр, так ярко, остро и жёстко.
Мириам посмотрела в окно и подумала, что восемь лет назад в этот же самый день, 15 июня, одна осталась с отчимом на даче, вспомнила, как улыбалась вернувшейся маме и плакала ночью в своей комнате на втором этаже, а мама мило беседовала с отчимом внизу. Она встала с кровати и пошла на кухню – попить.
Одевались долго и нехотя, по-доброму смеялись, как Мириам впрыгивала в джинсы. Педагог помог ей застегнуть белую блузку и нежно поцеловал в плечо. Идя к двери, Мириам скользнула взглядом по фото сына ученого, маленькая рамочка стояла в большой комнате. Профессор заметил, что Мириам посмотрела на фотографию и немного погрустнел.
К «Савёловской» шли по лужам и спорили о том какой спектакль их любимого режиссера Боголюбова лучший. У входа в метро остановились. Мириам посмотрела в глаза профессору и поцеловала в губы так, что их зубы столкнулись. Рассмеялись.
«Я Вас очень люблю, И.П. Созвонимся после выходных», – сказала Мириам и растворилась в вязкой серости метрополитена.
Профессор пошел домой. У подъезда решил позвонить жене:
– Привет, как конференция? Всё отлично? Завтра? Хорошо, очень жду и люблю.
В квартиру возвращаться совсем не хотелось, и он забежал в магазин, купить плитку «Аленки», которую так любила супруга. Говорила, что после шоколада лучше думается и пишется. Жена готовила большую монографию. 

   
                Пёсик

Мелкие камушки застревали между пальцами, а масляный загар колол лицо. Но боли Катя не замечала, она быстрее хотела обнять свою собачку. Придумать имя иностранному щенку с побережья Адриатики не удалось и поэтому она просто называла его Пёсик. Маленький, розовенький щенок уже несколько дней жил под лежаком. Откуда он пришёл непонятно. Поначалу вокруг Пёсика образовалась группа ребятишек, но все как-то быстро охладели. Все, кроме Катя. Катя таскала ему воду в красненьком ведерке младшего брата и делилась диетическим печеньем, которое мама брала на пляж.
– Я куплю тебе ошейник с косточкой и заберу в Москву, – говорила Катя и обнимала Пёсика так, что тот взвизгивал от боли.
Большинство отдыхающих Пёсика старалось не замечать, но были и такие кто его гонял. Нервная мамаша бледного мальчика бросила в него камень, отчего щенок испугался и перебежал под другой лежак.
Обычно щенок никуда не ходил, просто целый день сидел и смотрел в одну точку.
Однажды в грозу Катя выбежала из дома и несколько часов укрывала его золотистыми волосами. Грела и успокаивала. Пёсик с благодарностью глядел на неё и казалось, что они никогда не расстанутся. Но на следующий день щенок с пляжа пропал. Просто исчез и всё. Катя деловито заглянула под все курортные койки, но нигде его не обнаружила и разочарованно вернулась на своё место. Мама читала книгу, младший брат спал в коляске. Катя углубилась в рытье ямы. Так и сидели целый час.
………………………………………………………………………………………………………………….
Мама тихо, как можно спокойнее, попыталась утешить дочку. Прозвучало неубедительно:
– Катя, не расстраивайся. Думаю, что работники пляжа отдали его в приют. Там ему будет лучше. Я уверена…
Катя промолчала.
– Эх, что-то жарко. Мороженого хочется, – сказала мама и полезла в сумку за кошельком. Она отсчитала нужную сумму и попросила Катю:
– Купи два клубничных, пожалуйста.
Катя молча встала и побежала к магазинчику с названием «GELATERIA», где огромный, загорелый итальянец доставал из своего ледяного ящика небольшие, разноцветные сгустки счастья и весело дарил их отдыхающим.   
 
                На переходе

Владимир Михайлович шел на свой последний в этом учебном году семинар по психологии. Профессор был изрядно выхолощен и равнодушен к происходящему. Как опытный профессионал понимал – эмоциональное выгорание. И страдал, что дает учащимся не всё. Но мысли об отпуске были слишком сильны и не давали покоя. Вообще он считал, что после майских праздников никакой учебный процесс решительно невозможен. Надо сказать, что скорее всего он был прав.
Владимир Михайлович зашел в пекарню напротив университета, чтобы купить «улитку» с изюмом и капучино. Маленькая кофейня располагалась напротив университета, через дорогу. Обычно студенты и преподаватели перебегали улицу в неположенном месте, но Владимир Михайлович принципиально доходил до перехода. Время у него было рассчитано, он никогда не спешил, догадывался, что студенты не любят суетливых «преподов». Он посмотрел налево, погладил бородку и шагнул на скользковатую белую линию. Владимир Михайлович прекрасно видел, что слева несется ошалелая BMW, но уступать не хотел, он прекрасно знал закон психологии: если уверенно идти и не колебаться, то машина все равно остановится. Однако дерзкая низкая «бэха» хамовато и демонстративно ускорилась. Профессор даже не успел испугаться, лишь почувствовал легкий толчок в бедро и выронил картонный стакан с молочным кофе. Бледная жижа растеклась по стальному капоту автомобиля. Дверь хлопнула и из машины выскочил мажор лет двадцати с бритыми висками:
  – Ты че, совсем, б---ь, охренел, дед? – мажор подбросил подбородок вверх и толкнул Владимира Михайловича накаченными руками. Крепкий, коренастый профессор удержался на ногах, но отвечать агрессией на агрессию не стал. 
  – Да Вы что, молодой человек, я же по переходу иду, это Вы правила нарушаете, – сказал он совсем тихо. – Вы чего такой нервный? Скажите, у Вас младший брат есть?
– Есть, а что? – растерялся парень. 
– На сколько лет он младше?
– На семь, – совсем оторопел мажор.
– Наверное, когда он родился, Вы страдали, так как все внимание родители обращали на него, – профессор говорил мягко, но твердо. Он уже оправился от страха смерти и вернулся в ровное расположение духа. 
– По правде сказать да, трудно было, – признался мажор.
– Вот поэтому Вы так и злитесь на всех. Подумайте об этом, всего доброго, – заключил Владимир Михайлович и направился к главному входу.
Сзади посигналили, парень быстро сел в машину и отъехал. Из грудного кармана куртки он достал Айфон и набрал брату. Профессор тем временем примкнул к толпе студентов и преподавателей, скрывшись в их оживленном потоке.
Брат не ответил, наверное, был занят. Телефон предложил оставить голосовое сообщение и мажор буквально крикнул в трубку.
– Перезвони, малой! Разговор есть!   



                «Чайка»

«Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…», – импозантный Паша в белом костюме произнес последние слова комедии с необычным для себя тремором. Его Дорн сегодня был мягок, легок и нервозен. Спектакль окончился, и вспотевшие актеры поспешили сбросить потяжелевшие сценические доспехи. Даже вечером температура воздуха была около тридцати, очень жаркий июнь плавил волю, текст Чехова казался сегодня тягучим и не проворачивался во рту. Спектакль пролетел и оборвался как тетива.
Зрители, среди которых по большей части, были знакомые и родственники встали, не слишком интенсивно поаплодировали и направились в гримерку. Много обнимались, натянуто шутили и сервировали стол. Любительская труппа должна была завтра же съехать из центра Москвы и осенью возобновить работу уже в Алтуфьево. Модная антреприза облюбовала конструктивистское здание недалеко от «Белорусской». Верхний этаж, где молодые любители репетировали и играли много лет, планировали превратить в склад для хранения аляповатых костюмов. Мощный Коля-Медведенко любовно и аккуратно складывал белые, воздушные декорации и сносил их вниз, к себе в машину. Коля по профессии художник и сценографию традиционно доверяли именно ему. Спустя полчаса круглая сцена опустела, все окончательно переместились в гримерку, чтобы перекусить. Руководителю коллектива, Славе (к нему все обращались на ты) не досталась пластмассовая вилка, и он жадно нанизывал докторскую колбасу на попавшийся под руку шуруп. За последний год Слава сильно сдал: режиссер погрузнел, отрезал свою длинную косу, развелся и завел на коже розовую, как сырое мясо, экзему.
– Ну, осенью снова соберемся, уже на новом месте и заживем, – выкрикивал какие-то банальности громкоголосый Петя-Сорин, гордившийся своим гибким и сильным голосом. Родственники и знакомые ему фальшиво вторили.
Ближе к полуночи начали расходиться. Все вещи увезли, большую часть погрузил к себе в микроавтобус деловитый Степа, папа одного из актеров. Остатки еды запихнули в себя, а пластиковую посуду убрали в мешок для мусора.
В половине первого Слава буквально вытолкал из студии своего любимого ученика, длинного и тонкого, как указка, Андрея. В противном случае, Андрей не успел бы на метро. Андрей уходить не хотел, но все-таки поддался учителю и побежал к «Белорусской». Слава остался один. Режиссер распахнул все фрамуги, присел на корточки и закурил. Он играл в кино, служил во МХАТе, но только здесь, на пятом этаже был по-настоящему счастлив.
К трем часам ночи чуточку похолодало. Слава расстелил пальто, в котором исполнял роль Шамраева, и лег спать. Никто не решился отнести пальто в машину.
……………………………………………………………………………………………………………………………
Часов в восемь утра Славу растолкали рабочие, они уже начали заносить в зал костюмы и инвентарь.
– Эй, мужик, вставай. Ты тут больше не хозяин, – злобно шутили монтёры.
Слава поднялся и молча поплелся к крутой лестнице. В мутной голове постоянно вертелась фраза Шамраева: «Мы попали в запендю». Так он и пошел к метро, прямо в душной и пыльной шинели. Аккуратненькие, уже проснувшиеся, прохожие смотрели на Славу с легким презрением. А он спокойно шел, рассекая волны московской жары. Слава остановился у палатки, чтобы купить ледяного сока, который выпил тут же.
……………………………………………………………………………………………………………………………….
Дверь в метро бесновалась, выплевывая холодный воздух. Слава спустился в мраморный вестибюль и уже хотел забежать в замерший поезд, но почувствовал на себе сильный взгляд и обернулся. В середине зала на скамейке сидел Андрей. Поезд с визгом устремился в туннель, не дожидаясь странного пассажира. Слава улыбнулся и пошел к Андрею. Сонные глаза ученика уже высохли. Слава приобнял Андрея и сказал:
– Ладно тебе, выберемся из запенди! 
 
 
                94 минуты.

Весь паб заволок серо-молочный терпкий туман. К концу матча курить стали больше. В первом тайме волнение болельщиков выдавал скрежет вилок и эпизодические выкрики. Концовку же игры встречали в тишине. От сотен выкуренных сигарет большой экран почти не просматривался, силуэты футболистов носились во мгле. Многие опустили голову и ждали финального свистка, чтобы передохнуть и подготовиться к дополнительному времени. 
Сборная из нефутбольной страны неслась в полуфинал, к мечте, как говорил ее тренер. Наставник нарочно использовал это возвышенное слово, а не какое-нибудь унылое «цель». Не самая сильная команда парила над полем и сумела влюбить в себя не только свой суровый народ, но и весь мир. Почему-то за нее очень хотелось переживать.
В первой половине игры аутсайдер чуть не раздавил виртуозных латиноамериканцев. Вот только не хватало класса при завершении. После перерыва слегка «просели» и отошли в оборону. Грамотно отсидевшись в своей штрафной, поймали именитых противников на контратаке, но… штанга! Опасный момент зал встретил громким вздохом, после чего фанаты закашлялись. Матч медленно катился к овертайму, никто не хотел обострять игру. Судья добавил четыре минуты. За несколько мгновений до финального свистка очень мощный белобрысый защитник грубо прервал проход левоногого гения около боковой линии. Стандарт не сулил особой опасности. Простой навес в штрафную вратарь должен был ликвидировать легко, но неожиданно уверенный в себе голкипер растерялся и выронил снаряд. Мяч предательски пополз по скользкому газону в ворота, ошалевшие защитники стояли и покорно наблюдали за неизбежностью. Гол. Соперники даже не поняли, что могут обняться и поздравить друг друга с победой. Арбитр указал на центр, но ввести мяч в игру не позволил и три раза пропищал. Результат зафиксирован.
В пивнушке вдруг восторжествовала рутинная суета. Посетители быстро расплатились и поспешили уйти. Некоторые покинули модное заведение на Лубянке, даже не допив пиво. Толпа понуро поплелась к метро. От нее откололись двое: отец и сын. Решили прогуляться, благо лето, отпуск: в школу и на работу вставать не надо. Без слов шагали по Ленинградке. Сын не испытывал усталости, в крови все еще бушевал адреналин разочарования. Так они и шли, жалея себя и ближнего. Несмотря на досаду, им было хорошо. Каждый думал, что добавь арбитр три минуты, все бы могло повернуться иначе. Поливальная машина тем временем старалась прибить к земле безжалостную тополиную пыль.
………………………………………………………………………………………………………………………………
Дверь открыла супруга. Под ее глазами бушевала темнота. Сын молча пошел спать, а отец отправился на кухню. Струйка дыма уже поднималась от чашки. Папа стал стоя намазывать масло на хлеб, но тот выскользнул, сделал кульбит и прилип к полу. Он долго смотрел вниз, а когда поднял глаза, то увидел, что жена спокойно и старательно готовит новый бутерброд.
– Спасибо тебе, – прохрипел муж, взял нехитрую еду и подошел к окну, чтобы скрыть выступившие слезы. Его кольнула нежность.
Крыши домов трещали от напора равнодушного солнца. Сосед никак не мог завести машину и очень нервничал, маленькая собачка сердилась на прохожего. Вялые, придавленные жизнью люди спешили на службу. Казалось, что вчерашний матч никто из них не смотрел, так далеки были их выцветшие лица от ночного накала. Город возвращался к будничной своей жизни.
 
 
               
                Рецензия

Единственное освещённое окно соседнего дома напоминало желтый, гниющий зуб. Николай посмотрел в его сторону со страхом и брезгливостью. В воздухе пахло листвой и нагревшимся асфальтом.
До рассвета оставалось два часа. Любимое время для работы. Рецензия в этот раз, похоже, ему особенно удалась. «Снегурочку» он препарировал и разобрал, проник в замысел Римского-Корсакова. Ему было хорошо. «Смерть солнца», – он наслаждался одним названием, столь удачно подобранным. Как здорово он протащил мотив солнца, создал в тексте изящную светотень. Солнечное начало и мрачный, тонущий во тьме конец. А эпитеты вошли в текст как гвозди в стену. Он собирался просмотреть рецензию утром, вычитать опечатки и отправить в редакцию.
…………………………………………………………………………………………………………………..
Утром Николай сделал капучино с воздушной пенкой и включил ноутбук. День критик начинал с того, что прочитывал любимый портал о культуре, на нем он втайне мечтал работать.
Николай открыл сайт и поперхнулся пыльным воздухом, который выбрасывал из себя компьютер. Его статья уже висела на главной странице любимого сайта. Но была подписана другим именем, авторство принадлежало не ему. Николай медленно встал со стула, потёр виски и пошёл в большую комнату, чтобы открыть окно – хотелось дышать. Свежий воздух помог проглотить отчаяние.
На улице раскрывал влажные глаза дождь. Длинноногий парень спешил на автобусную остановку, а брюнетка лет двадцати пяти пыталась открыть зонт.
«Не хочет испортить прическу», – подумал Николай, закрыл окно и вернулся за письменный стол. Хотелось поскорее исторгнуть из себя замыслы, которые душили и мучили. На этот раз нужно было попытаться опередить своего страшного двойника.

              Отъезд

– Значит, ты думаешь, что это навсегда, – заискивающе спросил Борис.
– Слушай, когда мы женились это тоже все было навсегда, так что забудь про это слово, – отрезала Женя.
– Но ведь ты же знаешь, как Алеша тяжело привыкает ко всему новому. Такой ребенок может пропасть в новом месте, – как-то жалко настаивал Борис.
– Ничего, привыкнет, там есть хорошие школы для аутистов.
  Обессиленный Борис вышел из комнаты. Дальнейший разговор лишь усугублял непонимание и нелюбовь.
……………………………………………………………………………………………………………………………
Тяжелое утреннее солнце разбрасывало осколки наступающей жары, один из которых попал Жене в глаз, отчего она мгновенно проснулась. Сын еще спал, но она растрясла Алешу и на скорую руку одела. Не позавтракав, они отправилась в аэропорт. Мальчик ничего не понимал, но тревожно мял пустоту пальцами.
…………………………………………………………………………………………………………………………
В опустевшей квартире звенела пыльная пустота. Борис растерянно пинал воздух и осовелым взглядом скользил по дивану, на котором еще недавно валялась одежда Жени. Диван пах ее кожей. Борис сделал несколько шагов и со стуком в груди вошел в детскую. Там тоже было пусто, и только в самом уголке, уткнувшись мордой в плинтус, спала плюшевая собачка Алеши, которую тот всегда таскал с собой. Сын не разрешал ее стирать и комья грязи буквально вросли в бутафорскую шерсть щенка. «Наверное, плачет в такси», – с безысходной нежностью подумал отец.
Мальчик действительно рыдал в машине. От отчаяния, неспособный изъясняться Алеша даже кусал маму, но она решила за собачкой не возвращаться. До вылета оставалось всего полтора часа. 
 
 


                Похититель голосов

– Как у тебя с верхним фа? – спросил Фёдор.
– Очень плохо, звук плоский, слабый и узкий как горлышко клизмы. А у тебя с нижним ре-бемоль? – парировал Алексей.
– Его нет, дохожу до низа, голос пропадает, и кажется, что миндалины лопнут. Хватаю воздух, как рыба.
Оба баса занимались у тенора Владимира Юрьевича. Он давал уроки в своей квартире на Кутузовском, а в Академию принципиально не ездил. Занятия проходили в большой комнате, в центре стоял рояль с царапиной на крышке. Крепкий приземистый тенор с каждым годом пел все лучше. И даже в 70 легко справлялся с Германом. Секрет был прост: он крал у своих подопечных их инструмент. Сочные молодые голоса он забирал себе, а их обладателей выгонял из класса, чтобы те бегали по фониатарам и знахарям. Только Фёдор догадался в чем дело, остальные были безнадежно зомбированы. Как-то ночью Фёдора осенило: Владимир Юрьевич присваивал себе звуковое зеркало души. Теперь Фёдор знал, как вернуть себе голос. Но делиться своим открытием с прямолинейным Алексеем Фёдор, несмотря на дружбу, не стал.
Сегодня аккомпаниатор прийти не мог, поэтому решили петь вокализы. Первым занимался Алексей. Внизу он рычал, но верхушку как всегда сорвал. Терцовый вокализ был спет безнадежно фальшиво.
– Плохо, Алешенька, очень плохо, – с медовой улыбкой заключил Владимир Юрьевич, его припухшее лицо сияло. Алексей с тупым смирением сел на диван, чтобы понаблюдать за уроком друга.
Фёдор попросился в туалет. Когда же вернулся, то Владимир Юрьевич сидел за роялем и презрительно моргал. Студент поставил на стульчик перед роялем портфель и достал ноты. Педагог наклонился, чтобы взять распевочный аккорд и тогда Фёдор лихо достал со дна рюкзака нож и воткнул в шею тенору. Тот издал чистейшую си, попытался встать, но упал на клавиши. Алексей издал рёв ужаса, но потом встал и с наслаждением принялся добивать педагога. В его глазах бесновалась порочная радость, он закричал слова Риголетто: «Si, vendetta, tremenda vendetta!» Огромным, шаляпинским кулаком он три раза ударил тенора по голове.  Владимир Юрьевич затих и сполз вниз. Фёдор невозмутимо подошёл к шкафу, где хранились ноты, взял клавир арии Каварадосси, отцепил аккуратно склеенные листы и прикрыл лицо мертвого профессора.
Фёдор и Алексей вышли на улицу.
– А теперь послушай, – Фёдор вдохнул дождливый июльский воздух и запустил вперёд, будто хлыст, голос. Арию Фиеско из «Симона Бокканегры» он пропел полностью, но никто ему замечания не сделал. Двор был пуст, люди притихли. Только из окна высунулась старуха и назидательно помотала головой. Алексей поаплодировал другу и тоже начал петь. Ария Зарастро, полная красоты и идей справедливости звучало восхитительно. Голоса вернулись.

 
                Дар

Жалкий вентилятор еле ворочал своим слабым винтом. Папа уже сорок минут сидел за компьютером и не мог написать ни строчки. Даша скучала за раскраской и мечтала о море. Папу она не упрекала, девочка знала, что он не может вывезти ее к морю, пока не закончит рукопись. Он сильно запаздывал и издательство давило.
– Папочка, не отчаивайся, ты сможешь дописать главу, – сказала девочка, не поднимая головы от листа бумаги, на котором была нарисована черно-белая фея.
Папа лихорадочно оторвался от работы и взглянул на Дашу с тревогой.
За работой он и забыл, что дочка легко проникает в его сознание и улавливает малейшие колебания мысли. Талант девочки заставлял соблюдать душевную чистоплотность, что отца раздражало. В последнее время он стыдился своих мыслей и творческой слабости.
– Ладно, пойдем на площадку, – сказал отец, бросив на стол изжеванный карандаш. 
………………………………………………………………………………………………………………………….
На площадке никого. Солнце побивало своими прутиками лысину папы, отчего ему ужасно хотелось выругаться. Матерное словосочетание уже поднималось от пупка, но застряло в области груди. Папа вовремя вспомнил о проницательности девочки. Жжение раздражения исчезло. Папа посмотрел на скатывающуюся с горки дочки. В голову хлынул поток вдохновения. Последняя глава родилась. Он достал блокнот и стал старательно заносить туда свою Любовь. А солнце направило свои беспощадные лучи в другую сторону.
 



                Серебряная свадьба



Капельки блестели на лепестках. Букет в вазе приосанился, он ждал свою хозяйку. А Олег ждал Марину. Убывающее июльское лето еще не обдавало мгновенной темнотой августа, а мирно умирало за холмами Москва-Сити. Марина, как всегда, запаздывала. Работа в издательстве не отличалась предсказуемостью. Олег всегда освобождался ровно в 6. К задержкам Марины давно привык и относился снисходительно. Ожидая любимую, он залез в телефон и стал искать предложения по турам в Венецию. Давно хотел сделать такой подарок. Не успел к важной дате, но надеялся успеть к осени. Он погрузился в созерцание мостов и палаццо, но через полчаса вздрогнул от знакомого тембра: «Привет». Потянулся, чтобы поцеловать в губы, но жена лишь подставила бледную щеку.
  В итальянский ресторан рядом с домом они ходили часто. Ненавязчивая, но искусно приготовленная еда самими выходцами с Апеннин восхищала обоих и напоминала о поездке в Италию пятнадцатилетней давности. Тогда они по своей глупости не заехали в Венецию…
За ужином много смеялись, вспоминали и еще больше замалчивали. Годы прошагали своей неумолимой поступью и изменили обоих навсегда. Несмотря на общее приподнятое настроение, чувствовалось неосязаемое напряжение. Олег безошибочно угадывал нервозность Марины по брови, гулявшей то вверх, то вниз. Но глаза её всё же смеялись, и он забывал о своем наблюдении.
Впрочем, грибной ризотто был великолепен, а паста alla bolognese игриво похрустывала на зубах. Когда стемнело принялись за чай и тирамису. Марину всегда любила чай с чабрецом, говорила, что он полезен. Вероятно, он действительно полезен.
Расплатились. Олег распахнул тяжелую дверь, и Марина выпорхнула на улицу. Закурили сразу около ресторана, так как внутри было запрещено. Курили молча, за вечер наговорились.
– Спасибо за ужин, Олег. Нам так давно хорошо не было. Это пик. А когда люди достигают пика, то надо быть искренним, – попыталась перейти к главному Марина.
Олег повернулся и хотел поцеловать её в губы, но она отвернулась. Он не считал намек супруги.
– Ты не понял, Олег. Я должна тебе кое-что сказать… Не целуй меня, я этого не очень-то и заслуживаю. У меня СПИД…
Тихая, густая пауза оглушила обоих.
– То есть, не СПИД, а ВИЧ, конечно. Ну ты понимаешь разницу. Сегодня пришло подтверждение, – пригвоздила реальность Марина.
Мысль Олега, слегка «поплывшая» после «Кьянти» моментально сфокусировалась. В памяти отчетливо прорисовался противный лысый тип, со свисающими, как гроздья, бровями, увивавшийся за Мариной пару лет назад. Недавно он умер, эту новость Олег воспринял с поразившей даже его самого радостью.
Олег долго всматривался в новую московскую плитку, а потом поднял глаза, мощной рукой повернул лицо Марины к себе и жадно поцеловал. Как 25 лет назад в ЗАГСе.


 

               
               
В автобусе

Слева мелькали панельные дома, справа же тянулся однообразный заводской забор. Когда автобус останавливался на светофоре в окно врывался запах бензина и резины. Все сидячие места были заняты, но в целом было свободно – стояло всего три человека, а именно подростки, гулявшие весь день на районе и теперь возвращавшиеся домой.
Очень бледная девушка лет двадцати с короткой каштановой стрижкой сидела, прижавшись правой стороной своего ломкого тела к могучему автобусному стеклу. На коленях она держала маленький зеленый блокнотик, в который левой рукой заносила аккуратненькие буковки. Женщина позади вытянула шею, чтобы разглядеть текст и обдала девушку теплым дыханием стареющей женщины, девушка сдержалась и не обернулась.
– Вы подумайте, стишки пишет, – брюзжащим шепотом проскрипела дама. – На фабрику бы ее. Тут страну разворовали, а она стишки строчит. Да еще и левой рукой, пижонка! Ишь ты, в наше время таких переучивали. 
Девушка не отвечала и продолжала тянуть стихотворный столбец к обрыву клетчатой страницы. Наконец стихотворение было окончено. Девушка поставила точку, повернулась к мутноватому пыльному стеклу и стала тихо декламировать только что рожденные строчки.
…………………………………………………………………………………………………………………….
Автобус мягко присел и остановился. Девушка бросила блокнотик вниз, в сумку, подняла ее, закинула на шею и распрямилась. Соседка сзади от изумления вскрикнула так, что на нее уставился весь автобус. Только сейчас она заметила, что у девушки не было правой руки.
– Может помочь как? Выходишь сейчас? – спросила взволнованная женщина.
– Да нет. Я привыкла, – выпалила дежурную фразу девушка и улыбнулась.
Она засеменила по могучим ступеням и выбежала из автобуса. Двери с ударом соединились и задребезжали. Автобус двинулся к конечной остановке.   
 
 


               

                «Гефсиманский сад»

В середине августа Саша любил навещать свою учительницу по литературе – Елену Витальевну. За пару недель до Дня Знаний, чтобы не попасть в волну предсентябрской суеты и не скомкать долгожданную встречу.
Темно-зеленый вечер пах влажной гнилью. По пути к дому учительницы Саша проворачивал в голове разные эпитеты, тренировал литературный навык, он уже готовился к тому, чтобы начать свой первый роман.
Прозвучало знакомое трезвучие кода, и тяжелая дверь поддалась. Красная кнопка в лифте горела, как сигнал SOS. Или как «нос Деда Мороза», – подумал Саша.
Елена Витальевна ждала Сашу на лестничной клетке. Без лишних улыбок они обнялись и прошли в квартиру. Саша элегантно пропустил учительницу вперед, отчего та слегка смутилась.
Этим дождливым летом Елена Витальевна впервые не поехала в Крым. По «этическим соображениям», как она говорила. Полуострову Елена Витальевна вынужденно предпочла дачу, где прожила два месяца со старой мамой и книгами.
Она хорошо понимала, что сегодня их последнее «августовское чаепитие» и сильно ревновала любимого ученика к будущему без нее. Саша пробудил в ней материнский инстинкт, к которому примешивалась неосознаваемая влюбленность. Да, они еще не раз встретятся наедине в течение учебного года, но то будет по делу, а не просто – обсудить прочитанное.
Поначалу долго разговаривали обо всем подряд, пили чай, смеялись. Ближе к восьми вечера перешли к разбору «Доктора Живаго». Елена Витальевна роман не любила, а точнее не понимала. Саша же без текста Пастернака больше не мог жить. Мальчик рассказывал о своих впечатлениях страстно и по-юношески высокопарно, а когда закончил анализ фабулы и композиции перешел к стихам. Саша не разбирал стихи, а просто читал. По памяти. Все двадцать пять стихотворений. Елена Витальевна плакала внутри, но внешне была спокойна и бледна. Волнение выдавали только очень худые пальцы, то и дело тянувшиеся за «Вдохновением».
 
Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен,
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нее протекал Кедрон.

После первого четверостишия Елена Витальевна сдалась и пустила слезу.
С каждым новым четверостишием Саша читал текст все глубже, проникая в самое существо Слова.

Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

Саша закончил. Комнату накрыло тишиной.
 
–  Саша, ты очень устал. Пора расходиться, – Елена Витальевна разорвала пленку безмолвия.
У лифта учительница как никогда крепко обняла Сашу, отчего он ощутил ее маленькую, аккуратную грудь и почувствовал миндальный запах геля для душа.
–  Пока. До встречи первого сентября! – сказала учительница и улыбнулась только ртом. Ее глаза были неподвижны.
……………………………………………………………………………………………………………………………….
На торжественную линейку Саша опоздал. Проспал. Во дворе школы валялись лепестки цветов и конфетти – их еще не успели убрать. Он сразу отправился в класс литературы, к Елене Витальевна. К его удивлению, на месте учительницы, под портретом Достоевского сидел директор и напряженно обсуждал по телефону последнюю новость. До Саши донесся лишь обрывок разговора, но он все понял. Он, как никто, знал эмоциональную неустойчивость своей любимой учительницы. Саша развернулся и побежал по коридору обратно – к выходу. По пути он сбил первоклассника, тот рухнул на кафель и заплакал. Старшеклассник извинился, помог подняться малышу и погладил по испуганным волосам. Мальчик успокоился и зашагал по направлению к своему классу.
Саша понесся к хорошо знакомому подъезду. Он пересек парк, где было пустынно, как во сне. Начался ливень. «Боже, как темно и страшно, как же должно было быть жутко Ему в Гефсиманском», – подумал Саша. И в голове поплыли строки любимого стихотворения с середины.

Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек». 
 
 Саша очутился у подъезда. Он отдышался и набрал кодовое сочетание. Вместо приятного трезвучия раздался диссонанс. Войти в любимую и уютную квартиру Елены Витальевны больше было нельзя.
 


                В первый класс

Антошка ковырялся в жесткой шерсти своей дворняжки и даже не пытался уснуть. Мама лежала рядом и делала вид, что спит. Прозрачный рассвет уже сверлил тяжелые, пыльные шторы.
Мама сбросила легкое одеяло и пошла на кухню. Мальчик закрыл глаза и ненадолго задремал. Разбудил Антошку щелчок закипевшего чайника. В полузабытьи он доплелся до кухоньки и плюхнулся на стул. Под глазами у него поблескивали два фиолетовых кружочка.
В 9 в дверь позвонил ветеринар, огромный мужчина с короткой стрижкой и глазами совы. Собака уже несколько месяцев не лаяла на звонок. Ветеринар долго помыл руки, нежно взял чемодан и вошел в комнату. Собака лежала на левом боку и изредка моргала. Ветеринар взял ее на свои огромные руки, поцеловал в макушку и опустил на пол. Маму всегда поражало, как такими ручищами ему удается проводить сложнейшие, ювелирные операции. Сегодня ничего сложного делать было не надо. Шприц блеснул на солнце, и ветеринар стал вводить раствор под шерсть. Собака ничего не почувствовала, ее полуоткрытые глаза совсем закрылись и превратились в два тире. Антошка напоследок потрепал собачку по голове и удалился в свою комнату. Мама и ветеринар положили тело в пакет.
………………………………………………………………………………………………………………………….
Мальчик сидел в своей комнате за белым, деревянным столиком и рисовал. Мама аккуратно вошла в комнату, Антошка спрятал лист А4, на котором уже был сделан набросок коричневой мордочки.
–  Тоша, как ты?
–  Хорошо, мам, – пробурчал мальчик.
– Нам бы надо купить тебе новые карандаши для художественной школы, – прошептала мама.
Антошка спрыгнул со стульчика и пошел одеваться.
–  Да и пенал бы купить. Ты же теперь у нас школьник. С кем хочешь, с Молнией или с Мэтром?   
Мальчик равнодушно утопил свою голову в костлявых плечах и отвернулся. Плакать при маме не хотелось, она часто ругала его за слезливость и раздраженно приговаривала: «Ты же мальчик». 
 
 



                Скрипачка

Никакой оркестровой ямы в Малом зале театра имени С. не было. Счастливчики, купившие билеты на первый ряд, при желании могли протянуть руку и дотронуться до дирижера. С верхнего яруса казалось, что скрипачи вот-вот заденут локтями кого-то из публики – так близко они сидели. Николай вглядывался в скрипачку, сидевшую позади, а на сцену давно не смотрел. На следующий день он даже не смог адекватно описать в своей статье скандальный спектакль. Кровь и насилие – рядового зрителя такая трактовка барочной оперы шокировала, но Николай за годы работы критиком привык ко всему. 
Казалось, что возвышенная и одновременно страстная музыка Генделя рождается только благодаря этой девушке. Скрипачка иногда отвечала на взгляды Николая, а под конец даже бросала в его сторону блуждающую улыбку.
Выйдя на улицу, Николай первым делом достал смартфон и нашел в «Фейсбуке» главного дирижера спектакля, молодого патлатого гения, в руках которого музыка приобретала упругую нежность. Он промотал вниз две тысячи его френдов. Скрипачка болталась где-то в конце списка, так как ее фамилия оканчивалась на Я. В соцсетях она называла себя в Анюта Я—ва. Николай сразу узнал ее глаза, две бархатные пуговицы кололи и жгли руку.
Он стал втайне наблюдать за ее соцсетью, Анюта добавляла фотографии почти каждый день, и всегда со скрипкой. Николай немного презирал себя за подобную слежку и иронично в душе называл себя «доморощенным Ашенбахом».
Через две недели он решился написать ей письмо, изысканное, умное и глубокое. К тексту он приложил истерическую арию Красоты «Un pensiero nemico du pace» из «Триумфа Времени и Разочарования». Анюта, как ни странно, ответила. Поблагодарила и … предложила встретиться.
…………………………………………………………………………………………………………………………..
Он ждал ее около Зала Чайковского. Анюта, как и полагается, опаздывала – задержали на репетиции. Дирижер искал абсолютный звук.
– Ну привет! – вырвала Анюта Николая из тревожного и сладкого ожидания. Голос у нее был грубоватый и немного контрастировал с внешностью Дюймовочки.
– Привет, привет, – засуетился Николай. – Есть хочешь? Тут отличный чешский ресторан.
Николай любил всю чешское и знал Яначека лучше всех музыкальных критиков в России. 
– Пошли, – весело сказала Анюта.
В ресторане Анюта очень неуклюже держала своей тонкой ручкой, похожей на смычок, огромную кружку пива, но пила с удовольствием. Солировал Николай. Анюта говорила немного, но всегда остроумно. Она все время внимательно следила за черным чехлом и периодически его поглаживала. Николай поймал себя на стыдной мысли, что ревнует девушку к инструменту.
……………………………………………………………………………………………………………………………..
На улице пахло свежепосаженными цветами, которые гордо глядели на москвичей из массивных клумб. Пара села на качели рядом с «Маяковской». Разговаривали, а когда слова испарились, Анюта включила на Айфоне скрипичный концерт Берга. Усталые и раздраженные прохожие, спешащие домой поглядывали на «чудиков» исподлобья, а иногда и что-то комментировали. Впрочем, на них внимания Анюта с Николаем не обращали и внимательно слушали выверенную музыка нововенца. Потом Николай на своем Самсунге дал послушать финальную сцену «Тристана». Затем пришла очередь Анюту ставить музыку. Это было какое-то странное, жестокое и возбуждающее соревнование, напряженный диалог. Так они и сидели до полуночи и молчали, а говорила только Музыка. 
……………………………………………………………………………………………………………
Анюта снимала квартиру в Тушино, и Николай, конечно, вызвался ее проводить. Все по канону. У самого подъезда он замешкался и полез в сумку:
– Кстати, чуть не забыл, вот тебе диск хотел дать послушать. Альбом «Санкт-Петербург» Чечилии Бартоли с подписью певицы, между прочим! Послушай на досуге лицензионный CD, а не музыку из «Контакта»!
Анюта улыбнулась и вытянула лицо для поцелую. Николай медлил.
– Может поднимешься ко мне, поздно же возвращаться домой.
– Да нет, – мялся Николай, – мне в редакцию ближе от себя.
– Ну ладно, – разочарованно сказала скрипачка, но с места не сдвинулась. Пауза затягивалась до опасной границы. 
– Пока тогда, – выпалила Анюта и решительно чмокнула Николая в щеку.
– Пока, пока, пиши!
  Удар железной двери сотряс спальный район.
……………………………………………………………………………………………………………………….
Утром он написал ей сообщение. Анюта прочитала, что отметил бездушный мессенджер, но не ответила. Спустя неделю написал снова. Результат тот же. Через месяц Анюта удалила Николая из друзей. 
 


                Цыганенок

Самолет «Аэрофлота» ударился копчиком, а через пару мгновений носом. Хилые аплодисменты потонули в вопле молодого, сильного мотора. Счастливое, семейное путешествие подошло к концу. Они поехали не на море, как все, а в центральную Европу. Детям нравилось плескаться в студёных озерах и прудах, а родителям бродить по старинным городам, зависать в кофейнях и рассматривать причудливые предметы на блошиных рынках.
Прилетели в Вену, потом поехали в Чехию, а завершили поездку на востоке Германии. Вена-Прага-Дрезден и множество маленьких городков, деревушек и замков.

В Москве накрапывал колючий дождь, с неба сыпались тысячи полупрозрачных, сероватых медуз. Самолет замер и людей стали выпускать по рукаву.
В зале прилета толкались таксисты, каждый норовил выхватить клиента. Но семья в такси не нуждалась, так как предусмотрительный папа оставил машину на парковке в Шереметьево.
Закупиться решили сразу, рядом с аэропортом. Зеленая вывеска дорогого магазина отражалась в мокром московском асфальте, отчего прохожим казалось, что они идут по болоту.
………………………………………………………………………………………
Тележка была переполнена: свежайшие круассаны, розоватая буженина, твёрдый, тающий в районе нёба виноград – скорее хотелось добраться домой и начать пировать. 
Около машины к семье пристал цыганенок. Он ловко орудовал грязной тряпкой и тер лобовое стекло. Взамен требовал деньги. Дети смотрели на сверстника с недоумением и мелким чувством превосходства. Мама шепнула папе:
–  Дай ему 10 рублей, пусть идет с Богом.
Но папа внезапно, даже для себя, заорал на мальчика:
– Отвали, грязный урод! Слышишь? Не понял? Пошел вон! Лицо умой!
Испуганный цыганенок отбежал к входной двери. Отойдя от испуга, он продолжил приставать к другим покупателям.
Стали садиться в машину. Папа запихнул детей в бустеры, мама расположилась на заднем сиденье, а не впереди, как обычно. Хорошее настроение рассеялось как радуга.
Послышался грохот прибывающего самолета. Это был большой Боинг-777, он летел откуда-то издалека (может Нью-Йорк, может Бангкок, может Пекин). Цыганенок принялся подпрыгивать, как полоумный, и махать огромному лайнеру. Но самолет равнодушно, не изменяя выражение заостренного лица пролетел мимо и приземлился где-то за деревьями.
………………………………………………………………………………………
Семейный «Ниссан» тронулся.
– Все-таки классно съездили, через год повторим, ведь можем повторить! – самодовольно повысил интонацию на последнем слове папа.
Дети молчали. Мама предпочла не заметить реплику. Машина уперлась в обычную для плохой погоды московскую пробку. Папа включил радио. Там говорили что-то одобрительное про пенсионную реформу.   



Обеденный перерыв

Замер Миусский парк. Не шелохнувшись висели бодрые обычно качели, неподвижна была удрученная жарой листва.
Редкая машина разрывала плотную тишину.

Обедали. Поспешно обедали в соседней нотариальной конторе, чинно и размеренно ели вернувшиеся из отпуска профессора РГГУ и Химического, решали серьезные экономические вопросы во время трапезы клерки в офисах на Белорусской, сладко сосал грудь младенец в доме на улице Чаянова, на Александра Невского не мог попасть ложкой в рот пенсионер, страдающий Альцгеймером.

А на неровно покрашенной скамеечке в Миусском парке проснулся бездомный и достал из кармана грязный батон. Он вонзил синие зубы в бледно-желтый хлеб и стал медленно жевать. К нему подбежал голубь и уставился неподвижными сгустками глаз в размытое лицо бомжа. Бродяга поколебался, но все же отломил маленький кусок и бросил птичке. Голубь принялся сосредоточенно подбирать крошки.




                Старая певица

Всегда аккуратненький и последовательный Тёма готовился к защите диссертации по музыковедению (шифр специальности 17.00.02). Три отзыва на работу и девять на автореферат были давно получены. Но Тёма хотел иметь отзывов на автореферат 10, для круглой цифры. Особенно ждал он последний, от великой меццо, но Елена Константиновна задерживала. Завтра сканы должны висеть на сайте института, конечно, и девяти хватит, но без заветного отзыва защита потеряет лоск.
Тёма вошел в сырой подъезд, в нем мешались запахи кошачьей мочи и затхлости. Аспирант-соискатель уверенно направился к лифту и поехал на седьмой этаж. Дверь открыла сама дива. В ее ушах поблескивала позолота, на плечах лежала роскошная накидка цвета спелой черешни, а бриллианты на шее отсылали к временам, когда она покоряла Ла Скала. Она явно готовилась ко встрече с Тёмой, которого помнила еще первокурсником. В последние годы Елена Константиновна читала лекции по истории исполнительского искусства. В течение курса она преимущественно предавалась воспоминаниям о своей пёстрой карьере. Её держали для статуса. 
–  Тёмочка, дорогой, ничего я тебе не написала, прости, – начала Елена Константиновна с места в карьер.
– Ничего страшного, Елена Константиновна, я просто пришел навестить Вас перед защитой, – соврал Тёма. 
– Просто кофе попьем, мне из Италии привезли ученики, ты не представляешь, какой кофе варил Паваротти! – Елена Константиновна жестом пригласила ученика на кухню.
Сели. Елена Константиновна принялась вспоминать. Говорила про то, как она пела с Марио дель Монако и Пласидо Доминго в «Кармен». Тёма знал всё это наизусть. Слово в слово. Он не слушал и смотрел на секундную стрелку, двигавшуюся издевательски быстро. Тем не менее большое время при этом топталось на месте. Когда Елена Константиновна привстала, чтобы заварить новый кофе Тёма выпалил (в его голове сформировалась подлая и рискованная тактика):
– Елена Константиновна, а ведь Вы мне никогда не давали автограф. Оставьте для истории. 
И протянул ей лист А4.
– Конечно, Тёмочка, с удовольствием.
Мертвеющими пальцами она вывела великолепную, отточенную подпись. Навык раздавать автографы примадонна не потеряла, ровно как и грудной голос. 
………………………………………………………………………………………………………………….
– Ну а теперь послушаем меня. Ты же не слышал мою Графиню?
– Нет, – вежливо ответил Тёма, хотя слышал эту запись миллион раз. В том числе и в этой комнате.
Елена Константиновна медленно поставила CD. Из маленького магнитофона хлынул поток звука: Je crains de lui parler la nuit.
На словах «Чего вы тут стоите?» Елена Константиновна задремала. Ее голова, выкрашенная в фиолетовый цвет, упала. Голова развевалась, как подштанники на ветру. 
Тёма тихо встал, вышел из квартиры и медленно закрыл дверь. Его подташнивало. На лестничной клетке слышалось, как Герман умоляет Графиню раскрыть секрет. Певица была глуховата и включала музыку на полную. 
На улице Тёму отпустило, тошнота прошла, свежий воздух вернул его к жизни. Тёма поспешил к ученому секретарю. У него созрел план: набросать отзыв самому, а подпись певицы аккуратно подложить. Настроение было великолепное, он достиг своей цели. Защита должна пройти великолепно.
 
                Бег

Я бегу по белому коридору. Постепенно стена справа начинает таять и открывается вид на озеро. Я сбрасываю ботинки, стопы вязнут в белом песке. Стенку слева перепрыгивает мой друг Дима и присоединяется ко мне. Какое-то время мы бежим молча. Дима принимается рассказывать, как гибко и мягко поёт Фаджоли арию из «Семирамиды». Душный, застывший день сменяется прохладной, ветряной ночью. Но мы бежим и остановиться не можем. Дыхание кончается, но мы бежим. 90 минут ещё не истекли и надо превозмочь себя. Впереди мраморная лестница и на мысках, через ступеньку мы забегаем наверх. Пальцы обжигает холод мрамора. Справа я получаю мяч, обрабатываю на ходу и вырезаю красивую диагональную передачу товарищу. Он подхватывает снаряд и бьет с левой. Впереди стена. Сейчас мы врежемся. Но Дима кричит, что если остановимся, то точно умрем. Мы прошибаем стену и вбегаем в белое тополиное море. Пух липнет на наших потных лицах, забивается в глаза, у меня пропадает голос. Я кашляю до царапающей боли в груди.
…………………………………………………………………………………………………………………………
Передо мной бежевая стена. Лампа издаёт зелёный звук. Я пытаюсь повернуться на правый бок, спина впивается в койку. Ноги валяются отдельно от туловища. Я вижу их, но не ощущаю.
  Входит медсестра. Даёт таблетку Нурофена. Ее пальцы пахнут лаком для ногтей и сигаретами.
  – Ты обязательно будешь ходить, – говорит она, и я ей верю.


Посвящается Францу.