Маленькая большая трагедия

   В жизни на каждом шагу – драмы. Неявные и явные, на разрыв гортани криком - и абсолютно безгласые: нет сил кричать. Самое печальное, что они – эти драмы - не следствие стихийных катаклизмов, а «сделаны своими руками».

   У него был друг. Он был старше на пять лет... и целую жизнь. Таких – уверенных в себе умных скептиков - ему больше не встречалось. Друг был монолитным и стальным: не согнешь. Диапазон насмешливого понимания – беспредельный, диапазон ироничного прощения – безграничный, если не затрагивает его, друга, представлений о чести.
   Он обожал своего друга. Он был счастлив, что друг с ним, как с равным. Не было ничего, что он не сделал бы ради такой дружбы. (В двадцать лет многие готовы дружить по максимуму.)
 
   У друга была она. Она, разумеется, прелесть. Светлокудрое юное создание с зеленоватыми глазами, часто блестевшими от слез. Друг ее «обтачивал под себя», второй год шлифуя в ней терпение и обожание.

Когда ее глазищи сверкали слезами счастья – он радовался вместе с ней. Когда она плакала у него на плече от обиды – сочувствовал, понимая, что не любить друга она не может (как ?!), а любить – трудно. Ее он любил тоже преданно и безгранично, но друга – безграничнее.
   Она не была «пластилином» - она была тоже из металлов, но сгибаемых. Как серебро: красиво, «не дешевка» - создание нужной формы возможно (дело за мастером). Друг и вил из нее приятные для себя орнаменты, применяя способы холодной и горячей ковки.

   В этот раз друг решил не деликатничать. Она проявила недопустимое непослушание: уехала в ночь (?) с врагом (!) (глупышка: решила поднять себе цену). Не важно, что уехала до первого поворота «с глаз долой»; не важно, что у врага было ноль шансов задержать ее дольше одного поцелуя. Важно, что она осмелилась уехать.
Когда она, сжатая, как пружина (что ждет?!), в тревоге вернулась – ее вещи, запихнутые в спортивную сумку, уже ждали в прихожей. Всё.


  Она рыдала у него на плече, повторяя: - Почему ему можно, а мне – нет?! Я же его прощаю! И… ничего не было!!!
Он гладил ее волосы и утирал слезы нежно и сочувственно: друг неправ. (Нельзя человека вышвыривать из своей жизни, как бездушную куклу: можно же расстаться по-человечески?!)

Что сломало барьер братской любви между ним и ней? Тепло его пальцев, утирающих слезы? Ее чувство жгучей боли (невозможно вернуться)? Желание расплатиться за унижение, испытанное от того, что тебя – стучащую в дверь и просящую (- Давай поговорим!!!... Прости!!!... Я умру без тебя!!!...) заглушают хрипы «Rammstein»?

  Это случилось. Это было нереально, невозможно, фантастично, ошеломляюще–ярко и обжигающе-горячо… и горько. Потому, что он вдруг понял, что любит ее не по-братски, а она поняла, что не может любить никого, кроме того, единственного.
И когда она уходила вникуда теперь и от него, она прошептала: - Прости…
Оставив выжженную пустыню внутри.
И крик.
И желание заткнуть его любой ценой: даже ценой жизни. 

..............................