Порванная струна

Издав пронзительный гудок, поезд с шумом остановился на какой-то миленькой запылённой станции, но через несколько минут тронулся опять, постепенно набирая скорость... Уставившись пустым невидящим взглядом в низкий потолок, Парвиз лежал в полудремотном состоянии. Несмотря на то, что утро только наступило, вид у него был усталый и изнурённый, под глазами проступали тёмные круги.

«Дзинь» - раздалось вдруг посреди мерного стука колёс. От неожиданности Парвиз вздрогнул, и свесив голову, увидел белобрысого, худенького малышка лет восьми-девяти, вместе со своим дедом ехавшего с ним в одном купе. В руках он неуклюже держал смычок и растерянно уставился на Парвиза. Перед ним на нижней полке лежал раскрытый черный футляр с его, Парвиза, скрипкой. Не зная, что предпринять дальше, мальчик заморгал с виноватой улыбкой на лице.
В это время с грохотом распахнулась дверь и в купе вошел пожилой русский мужчина, с чисто выбритым морщинистым лицом, в просторном мохнатом халате и перекинутым через плечо полотенцем. Он с притворной строгостью погрозил мальчику пальцем, затем, закрыв крышку футляра, бережно протянул инструмент Парвизу, проворно спрыгнувшему со своей полки.

Парвиз уже знал, что его спутники едут с места отхода поезда и, чтобы скоротать время, дед иногда читал внуку библейские истории. Вчера вечером, когда, сев в поезд, Парвиз стал раскладывать свои вещи, он услышал, как мальчик, с любопытством показывая на футляр со скрипкой, вполголоса спросил деда: «Этот дядя артист?» «Может быть» - неопределенно пожал плечами дед, оторвавшись от книги, и искоса бросил взгляд на угрюмого соседа.
Сняв с плеча полотенце, пожилой мужчина внимательно посмотрел на Парвиза и спокойно спросил:

-Вам нездоровится?

Парвиз смутился и, поднявшись с места, поспешно стал заверять:

-Нет, нет. У меня всё в порядке... Пойду-ка разомну ноги. А то засиделся...
Больше всего Парвиз сейчас боялся докучливых, бередящих душу расспросов. Ему хотелось побыть одному, собраться с мыслями. Но это плохо ему удавалось. Накануне он провёл бессонную ночь. Перед глазами то и дело вставали картины той жуткой ночи, когда он впервые в жизни совершил кражу.

                * * *

...Положив тяжёлую сумку в передней, Гавхар-ханум выпрямилась и облегченно вздохнула. Как и все женщины, Гавхар-ханум любила ходить по магазинам и базарам и делать всевозможные покупки. Но потом, с трудом поднявшись по крутой лестнице на третий этаж, она начинала проклинать всё и вся на свете, незлобливо жалуясь на свою судьбу.

Смахнув испарину с лица, Гавхар-ханум только теперь заметила на вешалке два мужских головных убора. Один из них она узнала сразу: модная широкополая шляпа с изящной тесёмкой принадлежала любимому ученику её мужа, молодому, но подающему большие надежды скрипачу Парвизу. Но кто же второй? Бросив взгляд на мягкий красивый берет, Гавхар-ханум нахмурила брови. Её муж, известный всему городу артист Мумтоз, лежал после второго инфаркта, и врачи настоятельно просили не беспокоить его. Приоткрыв дверь, она увидела Парвиза и незнакомого ей человека средних лет с высокими залысинами и хитрыми бегающими глазами. Склонившись над длинным узким диваном, на котором полулежал Мумтоз,- они выжидающе смотрели на его исхудалое болезненное лицо.

-Нет, нет,- протестующе вытянув руку, слабым голосом говорил старый скрипач.
 - Ни о какой сделке не может быть и речи. Этот инструмент слишком дорог для меня, чтобы я расстался с ним. И хватит об этом...

Мумтоз откинулся на мягкие подушки и прикрыл глаза. Было видно, что разговор с непрошенными гостями утомил его и ему нужно отдохнуть. Парвиз и незнакомец стали торопливо прощаться.

-Я же вас предупреждал, что ничего из этого не выйдет,- надевая шляпу в передней, тихо сказал своему товарищу Парвиз - Вы не первый, кто готов заплатить большие деньги за эту штуку, но Мумтоз - муаллим отметает любые предложения.

Гавхар-ханум сразу смекнула, что речь идет о старинной итальянской скрипке, с которой Мумтоз на протяжении сорока с лишним лет выходил на сцену. Они были неразлучны, как сиамские близнецы, и словно дополняли друг друга: старая скрипка и её хозяин - однолюб. Мумтоз не расставался с ней даже во время армейской службы, где он играл в духовом оркестре.

«Два создания на этом свете не могут пожаловаться на мою неверность, - в шутку говорил Мумтоз своей жене.- Ты и моя скрипка...»

Свой инструмент старый скрипач воспринимал не как бесчувственный и неодушевленный предмет, но как живое существо.

Гавхар-ханум задумчивым взглядом проводила легко сбегавшего по ступенькам Парвиза. Как всегда, прощаясь, он учитиво поцеловал ей руку.

                * * *

Парвиз, кажется, ни в чём не был похож на своего учителя... Мумтоз в искусстве не любил проторенных путей и шёл, нередко ценою ушибов и чувствительных ссадин, своей дорогой. Парвиз же предпочитал исхоженные тропы и избегал острых углов и опасных поворотов на своем пути. Учитель срывал, царапая руки в кровь, девственные благоухающие розы в саду творчества. А ученик мог довольствоваться красивыми, но уже не первой свежести цветами.
Даже внешне они резко отличались друг от друга. Высокий, худой и сутулый, с длинными руками и тяжёлой походкой, Мумтоз меньше всего напоминал артиста, и когда он брал в руки хрупкую скрипку, казалось, мог легко раздавить её своими огромными ручищами. Рядом с ним Парвиз выглядел тонким, изысканным и женственным, выходя на подмосток, он красиво и плавно взмахивал смычком и, кажется, был рождён для сцены. Впрочем, некоторым он казался чересчур смазливым и импозантным.

И всё же, несмотря на большое различие в характерах и внешности, Мумтоз души не чаял в своем ученике. Оба признавали лишь одну стихию, у обоих была одна великая любовь - музыка. Она была смыслом их жизни, воздухом, которым они дышали, водой, которой они утоляли свою жажду. Мумтоз и Парвиз часто выступали вместе на концертах, а также всевозможных приёмах и презентациях, которые, как известно, редко обходятся без музыки.

Учитель и ученик собирались дать «тутти» , как любил повторять Мумтоз, скрипочный концерт, и усиленно готовились к нему. Внезапная болезнь, свалившая Мумтоза, нарушила все планы. По правде говоря, мало кто уже верил, что старый скрипач вновь сможет вернуться к любимому занятию и играть перед обожающей его публикой.

И всё-таки, концерт, которого в городе ждали-с таким нетерпением, состоялся. Сначала выступил камерный оркестр. Затем на сцену вышел Парвиз... Ему всё время казалось, что на него обращён внимательный ободряющий взгляд учителя.
...В высоком сводчатом зале стихает последний аккорд скрипичного концерта Иоганна Себастьяна Баха. Во время короткой паузы между заключительной частью концерта актами и аплодисментами зрителей гаснут воспоминания о звуках, ещё до этого возвышавших всех, кто присутствовал на концерте, над мелким и суетным, фальшивым и преходящим.

Возвращаясь в тот вечер домой, Парвиз словно заново переживал эти счастливые и трепетные мгновенья. В ушах всё ещё стоял головокружительный пьянящий шум аплодисментов.

Парвиз знал, что в тот день его успех во многом был связан с инструментом, на котором он играл. Эта была та самая скрипка, принадлежащая его учителю Мумтозу... Парвиз закрыл глаза, повернул голову и словно вновь ощутил прикосновение блестящей лакированной деки к плечу и подбородку, рука готова была взмахнуть, чтобы затем поднести плавно волшебный смычок к звенящим струнам.

В отсутствие учителя только Парвизу в театре было дозволено брать его скрипку в руки. В среде артистов почти каждый знал, какую необычную историю имеет редкостный старинный инструмент...

                * * *

...Мумтоз музицировал с детства, и, когда у него появилась своя первая скрипка, его радости не было конца. Но у этой скрипки сломалась шейка, и её пришлось отнести на ремонт.

Знакомый мастер, осмотрев инструмент, сказал, что его уже не восстановить, и взамен предложил другую скрипку. Невзрачная на вид, вся в пыли она валялась в каком-то старом ящике. От обиды Мумтоз чуть не заплакал, но, когда он провёл по струнам, почувствовал какое-то необычное звучание.

Дома, заметив вмятины и заплатку на скрипке, кто-то из родных выпросил её для починки. Вернул он её хозяину перекрашенной и блестящей, но скрипка почему-то больше не издавала ни единого звука. Мумтозу приобрели другой инструмент, и он надолго забыл о старой скрипке.

Как-то на неё, висевшую без дела, обратил внимание опытный музыкант, понимавший толк в хороших инструментах. Он заметил, что скрипке должно быть много лет и по форме она напоминает творения итальянских мастеров. Когда они осторожно разобрали скрипку, то ахнули. На внутренней её стороне, скрытой от глаз, на пожелтевшей бумажной бирке были обозначены дата рождения скрипки и имя мастера её изготовившего: 1794, Посонио.

Только тогда Мумтоз понял, обладателем какого замечательного инструмента он является. Ведь Посонио, как и его великий современник Антонио Страдивари, считается одним из самых искусных во всем мире мастеров по изготовлению музыкальных инструментов.

Сколько раз Мумтоз потом, играя на скрипке, с благодарностью думал о мастере, сумевшем вложить в свое творение удивительное, не подвластное времени качество. Простая и незатейливая по форме, скрипка и спустя много десятилетий отличалась исключительным, благородным звучанием. В руках артиста она то рыдала и плакала, то смеялась и ликовала, не оставляя никого равнодушным. Не зря фортуна так щедро осыпала Мумтоза почестями и наградами.

Несомненно, Мумтоз был виртуозным скрипачом. Но может ли птица взлететь высоко, не будь у неё надежных и мощных крыльев? Может ли наездник, каким бы опытным он ни был, взять желанный барьер, не будь под ним сильного и натренированного коня? То же самое и музыкант. Без хорошего инструмента ему трудно рассчитывать на успех. Вот почему Мумтоз так дорожил своей скрипкой, исправно служившей ему все эти годы.

                * * *

И вот теперь старый скрипач находится при смерти, а его любимая скрипка сиротливо висит в полутёмной репетиторской, в шкаф), где обычно артисты после многочасовых репетиций оставляли свои инструменты... После концерта Парвиз, нежно проведя по струнам, повесил скрипку на привычное место. Кому она достанется после смерти учителя?

А что, если?.. Парвиз почувствовал, что от этой мысли у него всё холодеет внутри. Он даже слегка пошатнулся на коду, словно споткнувшись о что-то. Парвиз ускорил шаг, но неожиданно возникшая мысль неотступно следовала за ним. Он с опаской оглянулся вокруг, словно кто-то мог узнать, что в эту минуту у него творится у него на душе. Но на улице было пустынно и тихо.
Быстро набегали сумерки, в окнах зажигались огни. Вдали смутно различались величественные контуры здания театра Днем, заполнив улицу и мешая движению, люди выстроились у кассы, надеясь достать заветный билет на концерт. А теперь, когда возбужденная толпа разошлась, вокруг царила непривычная тишина.
Парвиз знал, что в это время, кроме вечно хмельного пожилого сторожа, привычно клюющего носом на колченогом стуле у главного входа, в театре никого нет. Сделав несколько неуверенных шагов, Парвиз остановился а раздумье и, ещё раз оглядевшись, решительно повернул назад, к театру.

                * * *

Пропажу обнаружили только через два дня, Об этом немедленно сообщили в милицию. Прибывший следователь, спокойный, вежливый и слегка ироничный человек, опросил всех, кто в тот день находился на работе. И хотя он в интересах следствия неоднократно убеждал администрацию держать пока в тайне случившееся, вскоре весь город знал о загадочной краже.

Вся запыхавшаяся и растерянная, в театр прибежала Гавхар-ханум. Удостоверившись, что пропажа любимой скрипки мужа вовсе не слухи, а сущая правда, она не удержалась от слёз «Если Мумтоз узнает, он не вынесет этою удара», - всхлипывала она, ища глазами среди окруживших её людей Парвиза. Но Парвиз в это время находился далеко. Через день после кражи он вместе с камерным оркестром выехал на гастроли в другой город, где ему предстояло дать сольный концерт.

Артисты при встрече прятали друг от друга глаза. Больше всего их мучила и страшила мысль, что кражу совершил кто-то из своих. В музыкальных кругах считается кощунством оставить коллегу без инструмента.

А что же Парвиз? Он был убежден, что подозрение не может пасть на него. Но... очень скоро молодой скрипач понял, что за свой поступок ему придётся платить слишком дорогой ценой: он потерял душевный покой. Парвиз стал плохо спать по ночам и подолгу ворочался в постели, словно она была выложена булыжником. Что-то надломилось у него внутри, как будто порвалась невидимая глазу струна.
Если ба на следующее утро после кражи кто-то спросил Парвиза, что же он теперь собирается делать со скрипкой, он вряд ли смог бы дать вразумительный ответ. «Зачем я это сделал?- спрашивал он с недоумением себя, словно очнувшись,- Как мог отважиться на такой шаг? На что рассчитывал?..»

Парвиз хорошо понимал, что выступать с уникальной итальянской скрипкой после нашумевшего скандала ему теперь вряд ли удастся. И опять вспомнился рассказ учителя о том, как он однажды долго не прикасался к своему любимому инструменту и как после этого скрипка «потеряла» голос и её пришлось разыгрывать. Неужели теперь она так и будет пылиться среди ветоши в чулане, вместо того, чтобы услаждать слух своими неповторимыми звуками?

На что Парвизу такая узница?

Продать? Нет, Парвиз никогда не пойдет на это. Да, он жаждет славы, всеобщего признания, но в корыстолюбии его нельзя обвинить. Разве из-за денег он решился на такую подлость, обокрал своего учителя, который заботится о нём, как родной отец?

                * * *

Во время коротких гастролей Парвиз немного забыл о тревоге, вселившейся в его сердце. Но на обратном пути меланхолические думы вновь стали одолевать его и он не находил себе места.

Вернувшись в купе, он взобрался к себе на верхнюю полку и с наслаждением вы тянулся. На душе у него по-прежнему было тревожно и муторно.

Внизу, поправляя сползавшие на нос очки и держа книгу на расстоянии вытянутой руки, пожилой человек негромко читал внуку очередной рассказ. Чтобы отвлечься от своих мыслей, Парвиз тоже стал прислушиваться.

...В рассказе говорилось об одном рабе, обокравшем хозяина и бежавшем после этого. Через некоторое время беглый раб оказался в тюрьме и, встретив там Апостола Павла, впервые стал испытывать угрызения совести.

Закованный в цепи, Апостол был радостным и счастливым. Из его уст беглый раб услышал добрую весть и был покорён ею. В раскаянии он упал на колени и стал молить Бога о прощении…

Старик продолжал читать ровным голосом, но Парвиз не мог слушать дальше. Он зажал руками уши, но разве от себя убежишь? Сильно волнуясь, он соскочил с полки и под предлогом покурить вновь вышел в тамбур. Он увидел себя жалким рабом греха, злым, несчастным, одиноким.

«Вернусь и всё расскажу,- твердо решил он. - А то моя жизнь превратится в сплошные муки...».

Но чем ближе становился час встречи с родным городом, тем больше таяла его решимость. Страх обуял его, парализуя волю. «Что подумают обо мне люди? Как я посмотрю учителю в глаза?» - терзал он себя. Казалось, его душевным мукам не будет конца. Он тяжело вздыхал и не знал, что делать дальше, но отлично сознавал, что так долго продолжаться не может. Бремя, которое он взвалил на себя, оказалось для него непосильным.

                * * *

Когда Парвиз переступил знакомый порог, навстречу ему вся в чёрном вышла Гавхар-ханум. Положив голову ему на плечо, она разрыдалась. Потом, успокоившись, Гавхар-ханум поведала о последних часах жизни своего мужа.

-Мумтоз любил тебя, как своего сына, - сказала она, вновь расплакавшись, - Он даже завещание сделал...

-Какое завещание?- побледнев, быстро спросил Парвиз.

-Мумтоз завещал тебе свою скрипку. Ту самую…итальянскую... Да только Бог знает, где она теперь...

Вздохнув, она добавила:
-Как хорошо, что Мумтоз до самой своей смерти не узнал о пропаже.
Парвиз сидел, низко опустив голову.