Афганское. В получении распишитесь

Жена ворвалась к подруге, ну, забрали? Та не успела ей рот заткнуть, я в комнате все слышал. Забрать меня на переподготовку не забрали, старлей долго рассматривал удостоверение корреспондента ЕТА-ТАСС, ушел, вернулся, весь мокрый, за майором, который извинился, мол, уполномочен заявить, кто же события освещать будет.

Так вот жена хотела от меня избавиться, нашла себе директора вторсырья, сбежала из Внешторгбанка от греха подальше после «самоубийства» тетки, та в Госбанке скандальными авизо заправляла, в секретарши, а я тут мешаю. У главного по макулатуре и тряпью мать в судьях, очевидно, сговорились, решили меня спровадить, оттуда не все ведь возвращались Но я сам на утро ушел.

И прямо в военкомат, к отцу Феликса, он в классе по математике первым был, мы с ним Дюма читали, рапиры у бати в клубе в костюмерной нашли, шляпы из картона с петушиными перьями, Миледи мечтали казнить, теперь его отец как раз военкомом, на прием без записи, по удостоверению, слухи повсюду, резервистов ведь в Афганистан? Добровольно, готов, у меня и специальность подходящая, полковой почтальон, надо же дружественный народ от полной безграмотности освобождать.

Посмеялся он, но, как почувствовал, отвел в комнату за кабинетом, разлил по рюмкам, расспросил обо всем, прощаясь, просил заходить, не забывать, бате привет. Я отцу так и передал, с приветом от военкома к нему же вернулся из дома, где у тестя была похожая книжечка в бордовых корочках, депутата Верховного Совета, сердечника в завязке, а теща, королева метрдотелей, никак не могла запахнуть халат на грудях, не бывает таких размеров, брат жены не понимал, как я на такой дуре женился, а та, прискакав со смены, била меня по носу финскими марками, туристы в обменнике на чай почти месячную зарплату, среди ночи являлась в дверях кухни, машинку пишущую негде было пристроить, с немым укором, когда же ты от нее оторвешься? 

Как блудный сын, вернулся к отцу, отсыпался за все недолгое супружество, и снилось, как прилетел в Кандагар с почтовой сумкой через плечо с пополнением состава ограниченного контингента советских войск воспитывать у афганских военных почтальонов достоинство всегда приходить вовремя.

Взвод в их народной армии традиционно строился в колонну по четыре, головные сержанты, с горем пополам понимавшие по-русски, командиры из училищ в Советском Союзе, как говорится, впереди. Надо было выбрать почтальонов, чтобы умел  читать и писать, а не только молиться, но главное, чтобы не взяли в плен и не убили, прежде, чем почту не доставил.

За перелет познакомился с фотографом, он ходок еще тот, три командировки, три премии за репортажи из горячей точки, три пробившие кофр снайперские пули, как талисманы на веревочке. Тоже инструктором с пустыми погонами и аппаратурой на плечах. Обучать национальные кадры останавливать мгновение. Поделился сигаретами и сомнением, что военных почтарей примут, в каждом племени свой мулла с помощниками, они все на словах передают, посылки, наркоту, афгани из рук в руки, надо бумагу написать, так зря что ли в медресе коленями полы протирали, 

Не мог я фотографу рассказать, подписку дал. как до этого, в самолете из Москвы генерал подробно объяснял, что мне предстоит. Не скрывал, что до меня уже пытались... Что «Почтальон» - это последняя попытка спасти семью, отца и мать с новорожденным по дороге в госпиталь выкрали душманы, отправишься в логово к полевому командиру с письмом на обмен. Что за семья, не спрашивай, что в письме, не твое дело. Подытожил: живыми доставь. 

Первую группу кандидатов в письмоносцы я, по инструкции генерала, забраковал, оставив только одного, молчаливого, сухопарого пуштуна, они про себя - «Дети Израиля», с проницательным взглядом, учился в союзе, говорил по-русски, по-английски, бывал в Таллине и даже поприветствовал по-эстонски «Tere», как  узнал, что я из Эстонии? Спросил, не еврей-ли я? Звали его Захаз,

Вторую собрали женскую, из интендантских, служащих местных властей, учителей с провинций, где почты не было и в помине, из девушек выбрал тоже только одну, по имени Гюрза, как змея, пригодится знанием чуть ли ни всех наречий, училась в Эмиратах, а когда показал ей печать почтальона, что написано, без запинки - «Солдатское письмо бесплатно», это на оттиске ясно читается, а на каучуке печати, как в зеркале, русский язык сломает.

Третья группа подростковая, мальчишки, девчонки из семей обучавшихся, работавших в союзе, мало-мальски объяснявшихся по-русски, по местным понятиям грамотные, этих оставили всех, потому, что никуда их с почтой посылать не собирались, по просьбе опасавшихся родителей попросту укрыли детей на базе, и чтобы без подозрений смогли подобраться к месту предстоящей встречи.

Все три группы, все же, приступили к обучению почтовому ремеслу под руководством моих помощников Захаза и Гюрзы, видя, с каким азартом аккредитованные на базе корреспонденты накинулись, это было тоже запланировано, мои фотографии, интервью, кадры хроники, генерал благодарил, подбадривал, умеешь, журналист, с вашим братом работать. Я слушал горячую трубку у уха, глядя в окно, как мальчишки из третьей группы, одурев от русского языка, который дни напролет учили в школьной палатке, забивали очередной гол кухонной команде в белых колпаках.    

Дороги в Афганистане легко по пальцам на карте, а вот троп... Гражданских в попутчики не брали, да они и сами бы не полезли под брезент или на броню, знали, что колонну на серпантине ждут, сколько наших подорвалось, сколько сгорело, от пуль и осколков погибло.
Груженая колонна, если не застрянет в засаде до подлета вертушек, до места назначения только к закату, а местные на ишаках, по над обрывами, ущельями, туннельными пещерами, уже в чайханах под навесами от солнца в зените, как и все вокруг, укрылись, замерли,

Почтальонов определяли по сумкам, отстреливали снайперски. Письма до адресатов  доходили, кто выжил, доставляли, но уведомления о вручении отправить догадывались не всегда, мало почтальону дойти, вернуться с весточкой надо... За годы войны родные «шурави», как называли здесь наших, убедились, что на запросы о судьбе сыновей, братьев, мужей, отцов ответ приходил один «...выполняет интернациональный долг...», стали отправлять заказные, с уведомлением, почтальон доставит, распишитесь в получении, пришло домой извещение, значит жив, хотя автографов я за свою почтальонскую жизнь столько подделал. Бравым рапортам отсюда не верили, понимая, цензура. Пакет казенный, как наказание за все грехи, похоронка, принимайте груз 200.

А время тянулось, как резиновый клей из вертолетных лопастей, которым заклеивали конверты, чтобы перлюстраторам не вскрывать над паром. Письмо, как билет на тот свет, камнем на сердце. Гюрза просила дать ей курнуть, почему у северных девушек светлые волосы, перевести на эстонский сказанное, как бы в шутку, «Я тебья люблю», вспоминала, как хорошо в Мекке, до могилы аллаха рукой подать.

Афганская ночь накрывает, будто простреленное солдатское одеяло, опускается разом, ее черноту пронзают иглы звезд. Под ними в последний раз перетерли с вертолетчиками все детали, чтоб был уверен, вручили письма домой, доставишь без цензуры. Про пассажиров они не подозревали. Для маленького была устланная тельняшкой формы одежды пять почтовая сумка с бутылочкой молочной смеси в термосе и белой пеленкой.

Утром пропал Захаз, в тревожной суете по базе было не до него, взлетели парой, курс на Запад, на солнце высокой молнией сверкнули Миги, командир кивком для успокоения: идем под прикрытием. Асовски прошел над перевалом, стингер по нам из расщелины тупо всадился в склон, в кабине грохот, а в ушах винты над головой: дурак-дурак-дурак...

...Проснулся, жена рядом, она вчера явилась, просила прощения, плакала, начнем все сначала, всю ночь вспоминала свадебное путешествие на сессию в литинституте, люкс в башне гостиницы Будапешт в двух шагах от Кремля, бассейн международного торгового центра, обед в Шереметьевском аэропорту, прогулку по дорожкам поместья, как мне надуло ухо у дома на набережной, как всем курсом праздновали день рождения молодой жены старосты, как на премию за пьесу на конкурсе купили со свекровью по отрезу, банкет после премьеры в народном театре, как там же, когда все разошлись, на сцене клуба на рояле, а утром ушла восвояси, получив отказ отца в прописке, неужто за этим и приезжала.

Пришло запоздалое письмо от генерала, тот писал, что Захаз и был тот самый полевой командир, сам заложников тебе не отдавал, в глаза, наверное, не мог, исповедался, умирая, а Гюрзу пристрелили при попытке пронести в почтовой сумке взрывчатку, оказалась любимой женой «Дитя Евреев».

P.S.
И все же я тебя, мой самый дорогой конверт, увидел, твой отец, второй военный атташе в Москве, это он приглашал нас с женой в международный торговый центр, в Шереметьево, был, оказывается, влюблен в мою тещу, она тогда работала в гостинице, часто приезжал в Таллинн с московской тещиной подругой на тайные свидания, а встретились мы уже позже, когда свергли Хусейна, в прошлое лето на оживленной туристической улице Виру, вы с отцом прошли мимо сидящего в инвалидной коляске в конце цветочного ряда, вблизи фонтанчика с мальчиками под зонтом, с которого стекает вода, как когда-то из кувшина в руках твоей матери, поливавшей мне после возвращения на базу, вы оставили в моей полосатой арестантской шапочке с номером 283, делится только на 283, с абсолютным числом на коленях, один «динар Саддама», если вам попадется монета с таким достоинством, считайте, вам крупно повезло, не потому, что разбогатели, просто их в обороте не осталось! Как и таких, как я, которого каждое утро Томи привозит на место под зонтом и увозит обратно к себе на ранчо, где я живу в бане у впадающего в Балтийское море ручья, а по нему иногда проплывают шкурки, быть может афганских, гранатов, хорошая альтернатива опиуму, почему не тонут?   

Генерал дал твой адрес. Вот пишу, минул срок неразглашения.