Рождение романа

     Как появляется роман?
     Конечно, его можно собрать из имеющегося вокруг нас в изобилии информационного хламья. Так плотник сколачивает баню или дом, по прихоти потребителя украшая свое изделие резными наличниками, балясинами, розетками, рустами и другими вывертами.
     Или же подобно портному – скроить и пошить. Подобрать соответствующую литературную канву; смастерить аппликации, клинья, рюши и другие детали, немаловажные для коммерческого успеха предприятия. Сметать все это вместе; ну, разумеется, примерить на фигуру заказчика. И если нигде не жмет, не тянет, ладно сидит, тогда, естественно: вжик, вжик! – сшиваем. Готово!
     А можно состряпать, как повар кушанья: для любителей острого не поскупиться на специи; для сладкоежек – обязательно клубничку на десерт; для особ чувственных, сентиментальных – подмешать горсть душещипательных вкусовых добавок. Соблюдаете диету? Не беда – можно «на пару», без соли и перца… К вашим услугам, дамы и господа!
     А что, если настоящее произведение закодировано в особенном геноме, хранящем все его мельчайшие подробности и ожидающем момента синтеза с долгожданной половинкой – слияния в созидательную спираль, которая и порождает эмбрион фабулы? И если это так – как подстеречь момент прозрения, чтобы вовремя высечь кресалом умения из кремня воображения божественную искру на огниво замысла?
     Одарённый сочинитель подобен геологу. Он ведет разведку месторождений словесности. Авантюрист, кладоискатель! Сирены тщеславия сладкими голосами завлекают его в ловушку Глории. Он ищет, взывает к дщерям Зевса и Мнемосины. И однажды, набредя на залежи пока еще неотчетливых мыслей, альпенштоком вдохновения пробивает последнюю преграду, чтобы отворить дорогу источнику. Кипящим ключом вырывается тот из недр, давая начало сочинению.
     В верхнем течении это пока еще едва различимый в тенистых дебрях сомнений и блужданий разума ручей. Ручей исподволь набирает силу от впадающих в него притоков фантазии и превращается в текущую по сюжетному руслу полноводную реку повествования, где в среднем течении под спокойной с виду поверхностью затеваются хитросплетения интриги, чтобы в конце концов забурлить на порогах страстей и низринуться «ниагарой» развязки с отвесного обрыва кульминации.
     Но прежде, чем это произойдет, предстоит преодолеть тернистый путь, извлечь из тайников сознания ту скалу, от которой необходимо отсечь все лишнее.
     Что же влечет автора – мгновенная молния славы или путь к ней?
     Он и демиург этой волшебной реки, и первопроходец по ее водам. Он отверг супермаркеты литературных полуфабрикатов и отказался «жарить» их на сковороде конъюнктуры. Отправившись в плавание и выйдя на фарватер, пристально вглядывается в берега. Причаливает. Бродит. Неутомимо собирает хворост для костра своего творения, стараясь свернуть с проторенных троп в нехоженые дебри; подыскивает тихие заводи для лирических отступлений; перебирает найденные сокровища; отделяет, подобно сеятелю, зерна от плевел и каждое из них оттачивает и шлифует на оселке мастерства. Персонажей помещает под лупу своего интеллекта: препарирует, влезает к ним в душу, одаривает или карает, возносит или свергает; бывает – лишает жизни, а если пожелает, то и воскрешает.
     Затем виртуозно вплетает в свой рукотворный поток.
     В этот час он повелитель, король, бог!
     Но, увы! Ни одному королю еще не удавалось всецело властвовать над своими подданными.
     Неизбежно приходит час, когда он вдруг с удивлением осознает, что более не в силах полностью управлять героями и событиями. Они неожиданно становятся упрямыми и неподатливыми – отказываются повиноваться его воле. А если все же задумает что-либо изменить, приходится разворачивать лодку и возвращаться назад – грести против течения, выбиваясь из сил, порождая водовороты новых событий; затем повторить путь вниз. А добравшись вновь до места разворота, с удивлением обнаружить незнакомые берега.
     Как причудливо тасуется колода! – воскликнул когда-то Князь тьмы.
     Как причудливо сплетается ткань повествования! – воскликнем и мы вслед за ним.


     Итак, путь пройден? Или он только начинается? Осилил ли дорогу идущий?
     Скорее нет, чем да. Сотворенная им река впадает в океан беллетристики, но она лишь одна из бесчисленного множества ей подобных.
     А бедняга надеется – закончив труд и проснувшись однажды с легкостью в сердце и праздничным чувством в просветленной голове, ждет, когда же благодарный, всепонимающий читатель воскликнет:
     «Бетховен эпитета! Микеланджело метафоры! Пикассо сюжета!»
     Вполне возможно, он не тот, не другой и не третий. Увлекшись процессом поимки несуществующей черной кошки в темной комнате, впал в наивное заблуждение, искренне посчитав поклевку добычей, а невнятную похвалу близких наивно принял за чистую монету.
     Вдобавок прозаический каток товарно-денежных отношений не замедлил явиться на смену проржавевшему и рассыпавшемуся в прах ярму идеологической цензуры, беспощадно расплющив литературные предпочтения поколений читателей. И лавина pulp fiction увлекла их за собой в бездонную пропасть безвкусицы.
     Мечты не сбылись – он лишился читателя, так и не обретя его.
     Остается одно: стать обитателем затерянного в том океане загадочного острова, где можно скрыться от тлетворного влияния «золотого тельца», втоптавшего своими копытами в произведенный им же самим навоз хрустальную мечту автора – вырваться на просторы литературного космоса.
     Оттуда, с этого, недоступного для бездарностей острова, можно без опасений осуждать насажденную негоциантской тусовкой отмену Закона эволюции – замену естественного отбора противоестественным. Здесь новоиспеченный изгой надеется возродить канувшие в Лету традиции и вернуть некогда милые сердцу книжные магазины, превратившиеся нынче в подобие кондитерских лавок. В них отныне – не дай бог, во веки веков! – господствует пестро-гламурный дресс-код – полные сокровенного смысла добрые старые аскетические обложки капитулировали перед натиском многократно превосходящего по силам противника – бесталанного, но зато разряженного в многокрасочные до обморока, безвкусные до инфаркта миокарда достижения нынешних печатных технологий.
     Можно только посочувствовать наивному мечтателю. Но…
          
     Миновало десять тысяч лет со времен камышовой свирели до симфонического оркестра наших дней.
     И вот к дирижерскому пульту подходит маэстро; открывает партитуру; взмах палочкой – и дивное сочетание звуков, подчиняясь его воле, выстраивается в совершеннейшую гармонию.
     Так и в литературе – только мастер способен извлечь из орга;на словесности немыслимое многообразие пульсирующих в унисон с душой строк. Оценивает его искусство суд, который невозможно подкупить – суд читателей, этих присяжных на процессе, где выносится приговор творению.
Процесс этот может быть длительным, и часто зашкаливает за грань земной жизни.