Кан-Кан

— Прямо сюда, с мельницы вид прекрасный. Гляди, чёрт возьми, ты, граф!
Тулуз-Лотрек дал крен, будто пьяная лодка, и сел на мель, повиснув на вывеске знаменитого кабаре. Слово «rouge» — красный — несло на себе бремя нового плаката художника, невольно решившего создать рекламный шедевр из своей пропитанной коньяком и абсентом бородатой физиономии.
— Но, но, но, граф, куда же ты? — пробормотала весёленькая Кристи Срег, танцовщица «Мулен Руж», и подхватила Анри Мари Раймона де Тулуз-Лотрек-Монфа, или просто шатающееся коротковатое тело, до краёв заполненное коктейлем «Землетрясение».
 В вечернем Монмарте, меж сияющих огней квартала красных фонарей, раздался пьяный голос:
— Уважаемые! Вы все — муравьи! Спешите. Копошитесь. Передаёте друг другу…
— Fermez la bouche!* (Закрой рот!) — прервала его Кристи, и через мгновение была награждена пощёчиной.
 Жжение и боль отправили Кристи восвояси, а граф Анри продолжал вещать собравшейся почтенной публике:
— Передайте друг другу, что вы — муравьи! Трудолюбие — вот ваша натура. Тянете к себе в дом всякую дрянь. Надрываетесь ею, вы, жадные. Всегда в куче. Вместе. Проклятые толпы! Кто вы? Безликие, бесполезные твари — вот мой ответ. Спешите. Копошитесь. Festina lente.* (Поспешай медленно). Чёртовы насекомые. Вас давят, вам тяжело — вы бежите сюда, дабы глазеть на женскую плоть. Разбегайтесь, муравьи, приближается дождь!
 Взяв бутылку абсента, Анри, дьявольски смеясь, стал выливать его на головы прохожих. 
— Что, убегаете? То-то! Меня, а не вас, запомнит мир! Я — это искусство рисовать абсентом!
— Довольно, — стал успокаивать Анри его друг, прибежавший на выручку пьяному художнику, — это же натурально cancan* (скандал). Что ты творишь?
— Плевать, пусть эти невидимые муравьи проваливают пускать слюни, глядя на канкан! — сердился Анри и попутно принимал своё успокоительное — коньяк.
— Друг, хватит буянить, представление начинается, тебе пора рисовать. Кстати, как ты находишь эту Кристи?
— Грязная баба, у неё воняет изо рта.
— Посмотри на себя, ты превратился в старика, хотя тебе всего тридцать шесть.
— Это всё происки дьявола с его алкоголем и сифилисом, мой друг! — со слезами на глазах произнёс Анри, сделав ещё пару глотков. — Дьявол везде! Смотри! Под нами эта чёртова преисподняя, наполненная пляшущими шлюхами. Я, чёрт возьми, уже начал трезветь.
— Анри, хватит, пойдём вниз.
— К чему рисовать этот разврат? Эпатаж — вот моё искусство. Но разве это настоящее искусство, когда выставляется напоказ всё то, что должно быть скрыто от глаз? Эти муравьи любят грязное, пропахшее бельё из борделя, они восхищаются им и развешивают его на стенах собственных комнат!
 Анри замолчал на мгновение и опустошил бутыль до дна.
— Горите вы все в аду! — разлетелось осколками брошенной бутылки по оживлённому и возбуждённому Монмартру, ожидающему канкан. — Я сам превратился из-за вас в муравья, в животное, ибо жил среди вас, похотливых, пьяных, жрущих сволочей!
— Что же ты говоришь такое, Анри!? – удивлённо вопрошал друг, оттаскивая пьяницу от края.
— Что я говорю? Я говорю, что сдохну завтра! Чувствую!
— Брось, тебе нужно успокоиться, идём! Возьмёшь в руки карандаш, начнёшь рисовать, и всё наладится…
— Пошёл ты к чёрту! — заорал Анри.— Я проклинаю всё это поддельное искусство. Эти муравьи ползают по мне, кусают меня, строят свои жилища на моих ранах, перенесённых на холст. На моих! Слушай! На моих! Я весь в ранах. В алкоголе. В болезни. Я…
 Анри рухнул на пол.

 Из кабаре доносились энергичные, жизнерадостные, ритмичные «тан-тан-кан-кан».

 Народ, ежедневно обивающий пороги популярного заведения, сегодня был развлекаем не только музыкой, танцовщицами и алкоголем, но и бесконечными рассказами про cancan* (cкандал), который учинил автор нашумевших афиш для «Мулен Руж».

— Ну, ну, Анри, поднимайся!
— Я сдохну завтра, понимаешь? Уже можно и не подниматься! Хотя, стой, я хочу видеть эту Кристи. Последний день жизни, а? Почему бы не развлечься! Я хочу видеть картину Гюстава, чёрт его возьми, Курбе!
— Угомонись, Анри, тебе нужно домой, я отвезу тебя к матери, в замок.
— О нет! «Происхождение мира», смекаешь? Где Кристи, эта дрянь? Я хочу видеть шедевр, эпатаж, всё то, что так возбуждает и трогает людей, почитающих за искусство натуру дрянной танцовщицы. Ну, зови её, зови, тебе говорят!
— Идём, тебе нужно домой.
— Нет, мне нужно вино, я хочу в смертный час свой искупаться в вине. И вина будет лежать на твоих плечах, если ты не устроишь последний пир трагически умирающего художника, который…

Из кабаре доносились энергичные, жизнерадостные, ритмичные «тан-тан-кан-кан»...

 Анри не успел закончить фразу и потерял сознание.

 Наступило утро. Шатающаяся толпа, пресытившись зрелищем, направилась домой. В голове людей, потерявших всякий человеческий облик, сменялись картинки кружевного белья танцовщиц и сумасшедшие вариации мелодии «тан-тан-кан-кан».
 Родовой замок. Граф Анри Мари Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа и его тело, разрушенное «Землетрясениями» и сифилисом. 36 лет. Руки матери. Труппа смерти станцевала зажигательный канкан на трупе мастера графики. 

А из кабаре всё доносились энергичные, жизнерадостные, ритмичные «тан-тан-кан-кан»...

Так пропадает художник.