Дождь кончился

Зимой девяносто четвертого в пустыне Арава было наводнение. Не редкость, конечно, но это наводнение было особенно сильным, снесло все линии электропередач на заводах Мертвого моря. Не было  электричества, и не было пресной воды, - ее же насосы качают. Все дороги были закрыты, мы оказались отрезанными от мира в Айн-Хусуб, по еврейски – Ир Овот.
(Если кто-то мусульманин, то сура пятьдесят третья: «А- Наджм»: Он говорит именно про это место). Руководитель раскопок Игаль Исраэль бегал по участку и беспорядочно махал руками, пытаясь спасти  от дождя бровки квадратов и неизвлеченную керамику. Горячка, - наполовину грузин, наполовину урфали. (Игаль, ты же и сейчас не дашь барышню в обиду, бичо, если ее задели даже словом, уложишь левым хуком любого наглеца)!
Ближе к вечеру в дверь моего каравана постучали. Открываю, - девушка – волонтерка с раскопа. Я еще утром ее заметил, работает первый день: худая и гибкая, с огромными глазами, и археология ее точно не интересует. Улыбается и молчит. Пригласил войти, она говорит по-английски: «Сигареты у вас не найдется»? Найдется.
Потом я сделал салат из огурцов, помидоров и кинзы: запасов еды у меня было на неделю. Попили чай, разговариваем. Английский - не ее язык, она бельгийка. Смеемся, - такое чувство, что знакомы сто лет.
Ну и переночевать ей было негде: ее выставил из своего дома Симха Пирлмутер, - местный святой, глава иудеохристианской общины. Она сказала Симхе, что тот ханжа и не верит в Бога. Пирлмутер – американец: «Аут, - говорит, - Хоп, юл чейндж йор дестини»!
Пока я умывался перед сном, (вода была минеральная, из пятилитровых упаковок), девушка полностью разделась, но я же ее к этому не понуждал, - интеллигентный московский мальчик.
И вот, первое, что я увидел, - ее самые прекрасные в мире ступни, - их изваял Беллини. Идеально нарисованные и идеально исполненные. Ощущение такое: жара, полдень, Рим, мрамор, запах разогретого на солнце розмарина. После этого начинаешь верить, что нас, людей, создал Всевышний.
И по своему образу и подобию он создавал женщин, а не мужчин.
Она стоит и плачет.
- Я тебя не трону, - говорю, - не бойся!
Она говорит: «Тронь... Пожалуйста... Мою мать зовут Мари, а отца – Жозеф. А я – Кристин, - забавно, правда?
В эту секунуду я ее и полюбил.
А потом она сказала среди ночи: «Давай пойдем на улицу, хочу, чтобы над головой были звезды».
Над головой был Орион, - зима.
Мы разожгли большой костер, и долго сидели перед ним голые. Потом, до утра, мы любили друг друга.
Через девять месяцев Кристин родила сына.

Родители Кристин были хиппи. Ее зачали в Вудстоке, в шестьдесят девятом. У многих детей хиппи неприятие образа жизни родителей. Пример, - актриса Наоми Уоттс, - небесные ножки, как и у моей любимой: помните «Малхолланд драйв»?
А Кристин жила так же, как ее мама и папа. В тех же местах: Орегон, Вашингтон стейт. Последнее время жила в Аризоне, - претти бунни плейс.
Она ехала как-то со своим парнем по пустынному шоссе. Старая большая машина, конвёртбл, - он был за рулем.
Они поругались, довольно шумно, парень высадил Кристин посреди хайвея. Захлопнул дверь, и уехал.
Лето, температура сорок пять сентигрейд, асфальт плавится, (Кристин называла дорожное покрытие по-французски - «Макадам». Ударение в конце).
А она босая. Успела пробежать несколько метров до обочины и упала, потеряв сознание. Ее спас проезжавший мимо человек, - повезло, прошло лишь несколько минут. Пролежала бы четверть часа, - умерла бы.
Подошвы Кристин полностью сгорели. Потом она, как русалочка ходила по миру, испытывая постоянную боль. Кристин, моя золотая девочка, знал бы об этом, - всю жизнь носил бы тебя на руках!
Она рассказала мне все гораздо позже, когда мы расстались и много лет прожили в разных странах.
Да целую жизнь!
И про сына, и про Аризону.
Так грустно, - захотелось отмотать все назад, вернуться в девяносто четвертый год.
Я закрыл глаза, почему-то вспомнил картины Борисова-Мусатова, висящие в Русском музее. Сразу вспомнился и Серов, и трогательный Паоло Трубецкой. И я возвратился туда, в ту зиму. Но многое стало другим, прежде всего солнце, цвет и запах земли, изменилось небо.
И все это настоящее, не фантазия. Другим стал и я сам, - точно не понял еще, в чем разница.
Но помнил, что раньше не носил очков. И Кристин стала иной, пропали хрупкость, олений поворот головы, глаза, похожие на большие черные вишни. Теперь ее волосы стали светлыми, а глаза серыми. Переменились ее телосложение и лицо, - ничуть не хуже прежнего, просто другой человек. Изменились даже ступни, которые я так любил. Они стали широкими и натруженными: крестьянскими, с вздувшимися суставами пальцев, но зато они никогда не горели в прошлом, не болели, и оставались по-прежнему желанными.
- У меня есть машина, под окном стоит, - не хочешь сесть за руль? Дождь кончился, поедем куда-нибудь.
За окном сверкает на солнце маленький красный «Пежо».
- Хочу, у меня тоже была машина: камьонет. Нет, фургонет.
И хоть тембр ее голоса стал другим, интонации остались.
Там, внутри, - она по-прежнему моя Кристин!
На улице стоит снова молодой, не седой, кудрявый Игаль.
- Все любовью занимаетесь? Давай, бездельник, - за работу, – земля просохла!
Кристин мне говорит:
- Хочу от тебя ребенка.