Амто, Ильич!

                Амто, Ильич!

   Муромцев уже привык, что на каждый вылет его вертолета напрашиваются пассажиры – кому-то срочно нужно в краевую больницу, у кого-то в краевом центре дочь замуж выходит, кому-то… миллион причин. А вертолетов мало и стоит каждый перелет дурные деньги.
  Но этот проситель был странным, точнее знакомым до боли, но вот кто он – Олег вспомнить не мог. Небольшого роста, костюм «тройка», серая кепка, стоит, покачивается с носка на каблук, улыбается лукавой, но доброй улыбкой. Явно не местный.
  Муромцев мысленно махнул рукой – потом само вспомнится и пошел к вертолету, но такой знакомый незнакомец вдруг так мягко и властно взял его за локоточек, что Олег остановился.
- Вы не подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундге? - спросил он, заглянув снизу вверх добрыми глазами.
 И тут Муромцева осенило – твою же мать, это же Ленин. Тундра, районный центр Тигиль, коряк на плече заднюю ногу оленя несет в оной руке, а в другой три бутылки водки позванивают… а тут Ленин!
- Вы… ты… кто? – спросил он, тряхнув головой, сгоняя дурман.
- С вашего разрешения, актер Краевого театра драмы и комедии Александр Андрейченко. Можно просто Саша. Отыграл моно спектакль «Ленин в Октябре» на сцене местного Дома Культуры, должен был лететь в табун, к оленеводам по культурной программе, а тут что-то с вертолетом случилось у районной власти. Муфта сцепления полетела… в смысле, сломалась. Короче, они полные оппортунисты, товагищ!
-  Что, до сих пор ставят «Ленин в Октябре»? – поинтересовался Олег.
- Ставим то, что помним… К тому же здесь глава администрации – из новых коммунистов. Да Бог бы с ним, зато село в порядке содержит.
  Село было зажиточное когда-то, и совхоз был  для русских - коровки, курочки, гуси, картошка, капуста… и оленеводческий совхоз для коряков, где табуны были разбросаны по всей тундре. Еще стояла база геофизиков, а на другой стороне поселка, как при «стоянии на Угре» - база буровиков, там в основном бурильщики из Татарстана были. Дом Культуры, про который говорил актер Андрейченко был вполне приличным заведением, Муромцев как-то раз даже дал денег на ремонт сцены. Был магазин, где торговали продуктами, одеждой и прочей галантереей, была на прилавках водка и другие разновидности  «огненной воды», но на время путины, когда шла на нерест чавыча и нерка, горбуша и кижуч, кета и голец батареи бутылок закрывали ситцевой занавеской. Тогда весь поселок ловил рыбу, в огородах, где часто не было грядок, а стояли чумы и юкольники, пахло балычком – дымились домашние коптильни. А еще в поселке был госпромхоз, что добывал пушнину лису и соболя, белку и куницу, собирали дикоросы – грибы и молодой папоротник.
   Когда-то и сам Муромцев, когда уже объявили капитализм, но социализм еще здравствовал, залетел сюда простым пассажиром самолетом Ли-2, бывшим «Дугласом», залетел, чтобы присмотреться, а зацепился за эту землю навсегда.
   В тот года, летом, он зашел поселковую столовую, которая, стояла на высоком берегу реки Тигиль. Возможно, столовку возвели на том самом месте, где триста лет назад срубили острог казачки-первопроходцы. Но все исторические параллели улетучились, когда он глянул на то, чем кормят местных -  сочными кусками, истекающими янтарными каплями жира, возлежала жареная чавыча,  в большом котле томилась густая, клейкая уха из лососевых голов, большим половником черпали свежую икру малой соли, чтобы потом намазать ее на белый, с хрустящей корочкой хлеб, намазанный маслом.
  В молодости Муромцев учился в университете на Урале, в голодном крае. Когда нечего жрать, люди часто читают. Попались ему как-то материалы исторические, записки казаков, что обживали Камчатку, их еще называли «сакски». И там казачки жаловались, что, мол, так оголодали, что ели поганую траву папорть. А тут этот папоротник наряду со свежайшей чавычей продают. Заказал папоротник, чавычу и, конечно, икру, грамм сто.
- Так что, подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундре? - вернул его в суровую современность голос актера.
- Подброшу! – засмеялся Муромцев. – Только при одном условии, Владимир Ильич, вы расскажете мне, выступление в корякской тундре – это привилегия или наказание? И что – эта тема, в про Ленина, в других местах еще актуальна?
- Ой, актуальна, Олег Николаевич!
- Вы меня знаете? Мы встречались? – быстро спросил Муромцев.
- А кто вас не знает… Нет, не встречались, сейчас вот встретились.
- А по поводу роли – это наказание или поощрение? – не отставал Муромцев.
- И то, и другое! – засмеялся артист. – Понимаете, я учился в Питере, на  Моховой… да, здесь ведь тоже Питер… В городе трех революций и в ожидания четвертой… Перед выпуском выпили, был замечен в дружеской потасовке, хотели отчислить. Да еще посадить за «хулиганку»… Спас меня сам Кончалский, народный артист. Каламбуром спас.
- Как это?
- Сказал, а давайте отправим его из Питера в Питер. Наши небожители ни черта не поняли, он им объяснил. Ну, сами понимаете – творческая интеллигенция. Есть второй Питер. Даже третий, если считать Петропавловск в Казахстане. Посмеялись и выдали мне направление в Камчатский театр драмы и комедии. К моему счастью, с Камчатки запрос пришел на выпускника небольшого роста комического амплуа.
- Это роль Ленина – комического амплуа? Обхохочешься… - хмыкнул Муромцев.
- Да уж… Так получилось. У нас все актеры в театре гренадерского роста, морды породистые, не загримируешь под Ильича, амплуа – герой-любовник, что на сцене, что в жизни… А тут –Ленин! А это поощрение – роль Ленина?  Это же раньше за Ленина давали «заслуженного артиста» или «засрака» - заслуженного работника культуры. Сыграл и получил. А сейчас – пришла разнарядка, совпала с представлением, вот ты и на коне.
- Понятно. Садись  в вертолет, вон туда, все видно будет.
- А потом совсем смешно было… - заторопился актер. – Я выхожу, а Смирницкая вдруг говорит своим басом: «И что мы, дураки, сделали? Мы послали этого оболтуса в рай, на высоченную ставку! Северный коэффициент, надбавки… Да он вот так, сразу, больше меня получать будет!» И направление на Камчатку чуть не задробили. Пусть, говорят, они там сами свои кадры взращивают. Из коряков. Кстати, Ильич на коряка был похож, только, господа, где вы видели лысого коряка! 
- Ладно, я понял! Летим, артист!
Актеру было немного обидно, что Муромцев не дослушал его историю. А было интересно. Он тогда занемог, можно сказать, слег. Говорят, от депрессии тоже умирают. Даже проверенное лекарство – водка, и та не помогает.
  И тогда к нему пришли  друзья-коллеги Юра-с-Шурой. Пишется слитно. Посидели, поахали, выпили водки. И тогда он сказал:
- Товагищи, Великая камчатская театгальная геволюция захлебнулась, актега не нашли. Прозябать ему в Санкт-Петербурге!
- Слушай, а, черт побери,  похоже! – сказал Юра.
- А ну-ка прищурься лукаво и лучисто! – потребовала Шура. – Ага! Оно.
- А с пятки на носок покачаться? А большие пальцы за жилетку засунуть? Ну, представь, что у тебя есть жилетка!
  И тогда у них созрел план.
  За бутылку водки они уговорили умеренно пьющую гримершу Зинаиду, чтобы она взяла в гримерной ленинский костюмчик с жилеткой и галстуком в горошек, если его, конечно, за эти годы «безленинья», как она сказала, моль не почикала. Костюмчик остался цел, грим лег аутентично, осталось только придумать – что с этой байдой делать, не идти же на Дворцовую площадь, вместе с лже-Петрами великими за три рубля фотографироваться.
  - Ну, походил в ленинах и будя! – сказала гримерша Зинаида.
- Я завтра в таком виде к главрежу заявлюсь! – воспротивился актер Андрейченко.
- Сдурел?- поинтересовалась гримерша. – С Лениным шутки плохи. - Вот тебе и ладно! У меня отец был народный художник…
- Ого!
- В смысле, из народа. Так он, дурак, портрет Ленина написал. Картина маслом. И в раму вставил. Так его три дня допрашивали, четыре зуба выбили, все пытали – какая сволочь надоумила тебя, угольщика, портрет Ленина нарисовать.
- Хорошо хоть нарисовал? – спросил актер Андрейченко.
- Говорил, что хорошо. Он специально в Москву ездил, в Мавзолей ходил, сравнивал. Говорил, не отличишь.
- Да, тут дело щепетильное! – согласились Юра-с-Шурой.
- А ты, сударик, не навязывай начальству свое мнение! – сказала гримерша. – А ты намекни, подтолкни, пусть начальство думает, что эта мысль в его ясную головушку вошла.
- А это как? – не понял актер Андрейченко.
- Я тебя, так и быть, в образе оставлю, спи на холоде, чтобы грим не потек. А утречком к главрежу и наведайся. У них будет совещание по поводу Маяковского. Самодеятельность. А блузу под Маяковского пришлось заново шить.
- И что?
- Зайти, улыбнись хитро, но по-доброму, скажи что-нибудь. Тут важен эффект неожиданности. Руку правую выкинь вперед… Да не так, дурак. Так только на майдане хохлы зигуют, «зиг хайль» делают.
- Не понял…
- Ладошку не прямо, я ребром выкидывай! – пояснила наблатыканная гримерша.
- Вот так? – сыграл Андрейченко.
- Орел! Ильич! Только не забудь про ладошку, а то статью огребешь.
- И вся разница? – удивился актер.
- А вот об этом лучше не спрашивать.
- Откуда ты все знаешь, Зинаида? – удивились одновременно молодые актеры.
- А вы поработайте с мое в театре, так не только грим накладывать, но и спектакли ставить будете.
  На следующий день актер Андрейченко пришел в театр пораньше. Потолкался на сцене, покачался с каблуков на носки, поглядел лукаво. Рабочий сцены Потапыч поднял бровь на него и спросил:
- Со вчерашнего, штоли?
   Актер не ответил, он вспомнил, что и в автобусе никто не обратил на него внимание. Тогда он пошел в буфет, там галдели дети - шли весенние каникулы, в театре запустили прогоны утренников. Да и гаишник его не опознал, может, потому, что он пешком шел? Дети, чистые души, должны его узнать и принять.
  Он нарочно не стал стоять в очереди, а сунул через детские головы деньги и крикнул:
-  А налейте-ка мне чайку, товагищ! Кстати, а пгодукты для товагищей детей свежие? Контголь и еще раз контголь!
- Ну-ка, ну-ка… ты чего это дуркуешь… То есть, несанкционированно используешь образ вождя? – услышал он голос главрежа.
- Да я… вчера по телевизору посмотрел «Ленин в Октябре»…  на душу легло..
- А что?  Отдадим балбеса? А они нам пусть гастроли на Камчатке прогарантируют, - сказала басом народная артистка Смирницкая и он полетел на край света.
  И вот актер Андрейченко летит в табун. Но вначале нужно было добраться до аэропорта, что на сопочке со срезанной вершиной. Взлетная полоса работала только в сухую погоду или зимой, когда подмораживало, да и само здание аэровокзала скорее напоминало курятник с голубятней наверху.
  По дороге пилоты переговаривались:
- У меня здесь дед еще на «Дугласе» летал… - обронил командир.
- Это по ленд-лизу? – уточнил второй пилот.
- Ага… Полосу накатывали рядом с поселком… Как-то раз, рассказывал, прилетают на совсем северный поселок, с ними товарищ из обкома, местная милиция. Это уже в сорок пятом… Политрук выходит, речь держит: «Дорогие товарищи оленеводы! Поздравляем вас с Победой! Собака Гитлер сдох!» А кто-то из коряков не выдержал: «Ой ми, так мы что – с товарищем Гитлером воевали?» Политрук за пистолет, начальник милиции коряка – за шкрику, потом выяснилось – к ним лекторы и агитаторы в последний раз в тридцать восьмом прилетали.
- Это когда у нас дружба была?
- Была… Мой дед немецких пилотов учил летать…
- Да ты что!
- У нас даже знак был – не то медалька, не то знак типа «Отличный стрелок» - наше красное знамя и свастика. Потом повыбрасывали.
   Так, с разговорами, доехали до вертолета.
  Вертолет вначале тянул над тундрой – яркой, как холст импрессиониста, веселые рыжие мазки прошлогодней травы, бледно-зеленые колки берез, еще стоящих в снегу, но уже бросившие молодую листву, пронзительно желтые скалы на побережье и море – тяжелого синего цвета.
  Актер сидел в салоне и мерз в ленинских ботиночках, да и кепка Ильича, купленная в Швеции, в магазине «Стокман» не грела. А ведь та белобрысая зараза, что втюхала ему кепку уверяла, что господин Ленин был их постоянным клиентом, покупал только дорогие вещи, удобные и теплые. А тут еще ревущая, трясущаяся машина начала ввинчиваться в рыхлые серые облака, стало совсем зябко, но уже через несколько минут лохмотья неба разлетелись и яркое, как христово яичко на Пасху, вылупилось солнце. Ударило своими лучами, и стало видно, что земля с еще не до конца растаявшим снегом уже близко.
  Табун оленей живой массой потек от вертолетной площадки, вертолет ерзая задом, пристроился понадежнее, рев турбин плавно утих, и только лопасти еще крутились, посвистывая, а народ в старых кухлянках уже тянулся к гостям.
   Совсем рядом, видимо спрятавшись заранее сидели два голых пацана,  похоже, брат и сестра, - сидели, завернувшись в меховую рухлядь, и было им весело, тепло, щекотно.
- У них тут кораль, праздник! – сказа пилот, хлопнув по плечу Ильича. – У тебя желудок крепкий?
-  В каком смысле? – не понял актер.
- Я же говорю – кораль, горячую кровь пьют, костным мозгом лакомятся. Это вкусно, полезно.
- Понятно… - сказал актер Андрейченко, гулко сглатывая.
   Он решил без предварительного конферанса выйти и начать свою речь – типа Ленин прилетел. Немного смущало, что Ленин не будет стоять на броневичке, а как черт из табакерки выскочит из воняющего керосином вертолета.
   Он и высочил. Вскинул руку, зовущую в светлую жизнь, лукаво улыбнулся и крикнул: «Товпгищи! Великая Октябрьская»… - и далее по тексту.
   Коряки ахнули. Публики было немного, человек двадцать, примерно столько же ребятишек с измазанными  оленьей кровью мордашками, да свора собак, которая сразу же чинно устроилась в первых рядах.
 Еще на галерке были галдящие чайки и огромные черные вороны. Еще раньше артисту объяснили, что это не  птицы с помоек, а священные вороны Кутхи, верховные божества для коряков. Так что, можно было считать, артист Андрейченко солировал на правительственном концерте. Трибуны не было, поэтому Ильич пошел в массы. Произнося свой монолог, он пожимал корякам руки, их ладони были сухими и твердыми, как кора каменных берез. Он ласково трепал детишек по головам, ерошил им волосы, а они задыхались от восторга и улыбались своими мордашками, измазанными оленьей кровью. Даже пилоты, когда он проходил мимо со словами «мир – народам, хлеб – голодным», подтянули свои пивные животики и шутейно козырнули, подыграли, спасибо.
  Больше всего артиста Андрейченко беспокоила проблема финала. Занавеса нет, свет не погасишь, уйти некуда, не удирать же в тундру – догонят, да еще с собаками… Спрятаться в вертолет, так и туда залезут и спросят: «Ильич, ты куда удрал?»
   Решение пришло само – закончив моно спектакль, артист присел на пенечек и стал смотреть в далекое светлое будущее. Народ корякский окружил его, рассматривали, даже трогали осторожно, а он просто сидел и улыбался лучисто.
- Дедушка Ленин, а ты нам подарки принес? – спросил один из голых пацанят, из тех, что прятались в меховой рухляди.
- Ты чо, дурак такой… - сконфузилась сестра, это ты дедушку Ленина с Дедом Морозом перепутал, так Новый год уже прошел давно.
- Конечно, мы привезли вам подарки! – сказал Ильич добрым голосом. – Там и варенье есть, и разные конфеты… Вы спросите у пилотов, они лучше знают.
- Привез-привез дедушка Ленин! – снова подыграли пилоты.
- Дедушка Ленин, а когда мы вырастим, то  нас тоже будут ловить и в интернат закрывать? – спросил чумазый шкет, лежащий на здоровенной собаке, как на матрасе – а она вылизывала его, как своего щенка.
- Обязательно будут и вас учить. Учиться, учиться и еще раз учиться! Коммунистом нельзя стать, не постигнув… короче, все науки! – парировал Ильич.
   И вдруг актер Андрейченко понял, что идет великий процесс подмены – как раньше святой Николай Угодник перетек в Дедушку Мороза, так сейчас Дедушка Мороз перетекает в Ленина. Ленин – это Дед Мороз! В него надо верить. И тогда он принесет подарки. А кто не верит, того не пустят в игру. Выгонят из хоровода вокруг елочки. Ленин знает все, он угадывает все желания, он знает ответы на все вопросы, он выполняет любые просьбы. Поэтому до сих пор стоят ему памятники, и если их собрать вместе, то имя им будет Легион.
- Дедушка Ленин, а ты скажи, чтобы нас в интернат не забирали, мы там болеем, - попросил пацан постарше, в кухлянке и с черным пером за ухом.
- А вот не надо, как вон те ребятишки, сидеть голыми на снегу, тогда и болеть не будете, товгищи дети!
- Да мы не от холода болеем, а от молочка, - сказал пацан загадочно.
- Несвежее что ли дают? – спросил растерянно актер.
- Да у северных народов немного другой обмен веществ, - подсказал пилот, - коров в тундре не держали, к молоку не привыкли, не усваивается.
- А зачем у нас шаманов запретили? – спросил пацан с пером за ухом, видимо, он чувствовал себя будущим вождем. Вождем племени ительменов.
- А зачем вам  шаманы? Нужны знания, наука… - начал сбивчиво актер.
- Раньше зубы заболят, шаман постучит в бубен и все пройдет. А теперь две недели вертолета ждешь, чтобы вырвать. Вот смотри: ы-ы-ы! – И показал вождю пролетариата весь свой кариес.
- Товагищи дети! Шаманство и поповство – вгед! А вот стоматолог вам нужен – это факт. И Последний вопгрос» - весело крикнул Ильич, покачиваясь с пяточки на носочек.
- Можно, я спрошу… Рассказывают, что ты, дедушка Ленин, хотел американцам Камчатку продать. Почему не продал?
   Актер Андрейченко заложил большие пальцы за жилетку, прошелся, заглянул вопросительно в глаза пилоту.
- Было дело, Ильич. Хотел торгануть полуостровом, - засмеялся летун.
- А почему ты спгосил, товагищ гебенок? – ответил Ильич вопросом на вопрос.
- А мы бы тогда жили в резервации… - сказал мечтательно пацан.
- Вот! За колючей пговлокой! Как пгеступники! В нищите! От мира отгезанные! Вам это надо? – агитировал оппонента Ильич.
- Да вы не знаете… Из резервации индейцам можно выходить, чужим входить нельзя без разрешения. И какая там нищета? У них лимиты на лосось – нам и не снились, на бобра, на соболя…  Они свои земли Америке продали, деньги в банк положили, теперь живут на проценты.
- Ты откуда такой пацан наблатыканный? – совсем не по-ленински спросил актер.
- Да я был там. По обмену. Они своих детей в колледжах учат, на деньги племени.
- Что ж… - вздохнул Ильич. – Истогию, товагищащи, не пегеделаешь. Это диалектка! Не пегекг…  короче, не перекроишь!
- Да пошел ты со своей диалектикой! – вдруг взорвался второй пилот. – За какие-то сто лет пять раз перекраивали! Сколько народу полегло. Никак понять не могу – почему мы до сих пор живы и место на карте греем…
- Все! Полетели! – скомандовал командир.
   И они полетели. Над бескрайней нашей страной.
                КАО – СПб, 2000 – гг 2017 
 


                Амто, Ильич!

   Муромцев уже привык, что на каждый вылет его вертолета напрашиваются пассажиры – кому-то срочно нужно в краевую больницу, у кого-то в краевом центре дочь замуж выходит, кому-то… миллион причин. А вертолетов мало и стоит каждый перелет дурные деньги.
  Но этот проситель был странным, точнее знакомым до боли, но вот кто он – Олег вспомнить не мог. Небольшого роста, костюм «тройка», серая кепка, стоит, покачивается с носка на каблук, улыбается лукавой, но доброй улыбкой. Явно не местный.
  Муромцев мысленно махнул рукой – потом само вспомнится и пошел к вертолету, но такой знакомый незнакомец вдруг так мягко и властно взял его за локоточек, что Олег остановился.
- Вы не подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундге? - спросил он, заглянув снизу вверх добрыми глазами.
 И тут Муромцева осенило – твою же мать, это же Ленин. Тундра, районный центр Тигиль, коряк на плече заднюю ногу оленя несет в оной руке, а в другой три бутылки водки позванивают… а тут Ленин!
- Вы… ты… кто? – спросил он, тряхнув головой, сгоняя дурман.
- С вашего разрешения, актер Краевого театра драмы и комедии Александр Андрейченко. Можно просто Саша. Отыграл моно спектакль «Ленин в Октябре» на сцене местного Дома Культуры, должен был лететь в табун, к оленеводам по культурной программе, а тут что-то с вертолетом случилось у районной власти. Муфта сцепления полетела… в смысле, сломалась. Короче, они полные оппортунисты, товагищ!
-  Что, до сих пор ставят «Ленин в Октябре»? – поинтересовался Олег.
- Ставим то, что помним… К тому же здесь глава администрации – из новых коммунистов. Да Бог бы с ним, зато село в порядке содержит.
  Село было зажиточное когда-то, и совхоз был  для русских - коровки, курочки, гуси, картошка, капуста… и оленеводческий совхоз для коряков, где табуны были разбросаны по всей тундре. Еще стояла база геофизиков, а на другой стороне поселка, как при «стоянии на Угре» - база буровиков, там в основном бурильщики из Татарстана были. Дом Культуры, про который говорил актер Андрейченко был вполне приличным заведением, Муромцев как-то раз даже дал денег на ремонт сцены. Был магазин, где торговали продуктами, одеждой и прочей галантереей, была на прилавках водка и другие разновидности  «огненной воды», но на время путины, когда шла на нерест чавыча и нерка, горбуша и кижуч, кета и голец батареи бутылок закрывали ситцевой занавеской. Тогда весь поселок ловил рыбу, в огородах, где часто не было грядок, а стояли чумы и юкольники, пахло балычком – дымились домашние коптильни. А еще в поселке был госпромхоз, что добывал пушнину лису и соболя, белку и куницу, собирали дикоросы – грибы и молодой папоротник.
   Когда-то и сам Муромцев, когда уже объявили капитализм, но социализм еще здравствовал, залетел сюда простым пассажиром самолетом Ли-2, бывшим «Дугласом», залетел, чтобы присмотреться, а зацепился за эту землю навсегда.
   В тот года, летом, он зашел поселковую столовую, которая, стояла на высоком берегу реки Тигиль. Возможно, столовку возвели на том самом месте, где триста лет назад срубили острог казачки-первопроходцы. Но все исторические параллели улетучились, когда он глянул на то, чем кормят местных -  сочными кусками, истекающими янтарными каплями жира, возлежала жареная чавыча,  в большом котле томилась густая, клейкая уха из лососевых голов, большим половником черпали свежую икру малой соли, чтобы потом намазать ее на белый, с хрустящей корочкой хлеб, намазанный маслом.
  В молодости Муромцев учился в университете на Урале, в голодном крае. Когда нечего жрать, люди часто читают. Попались ему как-то материалы исторические, записки казаков, что обживали Камчатку, их еще называли «сакски». И там казачки жаловались, что, мол, так оголодали, что ели поганую траву папорть. А тут этот папоротник наряду со свежайшей чавычей продают. Заказал папоротник, чавычу и, конечно, икру, грамм сто.
- Так что, подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундре? - вернул его в суровую современность голос актера.
- Подброшу! – засмеялся Муромцев. – Только при одном условии, Владимир Ильич, вы расскажете мне, выступление в корякской тундре – это привилегия или наказание? И что – эта тема, в про Ленина, в других местах еще актуальна?
- Ой, актуальна, Олег Николаевич!
- Вы меня знаете? Мы встречались? – быстро спросил Муромцев.
- А кто вас не знает… Нет, не встречались, сейчас вот встретились.
- А по поводу роли – это наказание или поощрение? – не отставал Муромцев.
- И то, и другое! – засмеялся артист. – Понимаете, я учился в Питере, на  Моховой… да, здесь ведь тоже Питер… В городе трех революций и в ожидания четвертой… Перед выпуском выпили, был замечен в дружеской потасовке, хотели отчислить. Да еще посадить за «хулиганку»… Спас меня сам Кончалский, народный артист. Каламбуром спас.
- Как это?
- Сказал, а давайте отправим его из Питера в Питер. Наши небожители ни черта не поняли, он им объяснил. Ну, сами понимаете – творческая интеллигенция. Есть второй Питер. Даже третий, если считать Петропавловск в Казахстане. Посмеялись и выдали мне направление в Камчатский театр драмы и комедии. К моему счастью, с Камчатки запрос пришел на выпускника небольшого роста комического амплуа.
- Это роль Ленина – комического амплуа? Обхохочешься… - хмыкнул Муромцев.
- Да уж… Так получилось. У нас все актеры в театре гренадерского роста, морды породистые, не загримируешь под Ильича, амплуа – герой-любовник, что на сцене, что в жизни… А тут –Ленин! А это поощрение – роль Ленина?  Это же раньше за Ленина давали «заслуженного артиста» или «засрака» - заслуженного работника культуры. Сыграл и получил. А сейчас – пришла разнарядка, совпала с представлением, вот ты и на коне.
- Понятно. Садись  в вертолет, вон туда, все видно будет.
- А потом совсем смешно было… - заторопился актер. – Я выхожу, а Смирницкая вдруг говорит своим басом: «И что мы, дураки, сделали? Мы послали этого оболтуса в рай, на высоченную ставку! Северный коэффициент, надбавки… Да он вот так, сразу, больше меня получать будет!» И направление на Камчатку чуть не задробили. Пусть, говорят, они там сами свои кадры взращивают. Из коряков. Кстати, Ильич на коряка был похож, только, господа, где вы видели лысого коряка! 
- Ладно, я понял! Летим, артист!
Актеру было немного обидно, что Муромцев не дослушал его историю. А было интересно. Он тогда занемог, можно сказать, слег. Говорят, от депрессии тоже умирают. Даже проверенное лекарство – водка, и та не помогает.
  И тогда к нему пришли  друзья-коллеги Юра-с-Шурой. Пишется слитно. Посидели, поахали, выпили водки. И тогда он сказал:
- Товагищи, Великая камчатская театгальная геволюция захлебнулась, актега не нашли. Прозябать ему в Санкт-Петербурге!
- Слушай, а, черт побери,  похоже! – сказал Юра.
- А ну-ка прищурься лукаво и лучисто! – потребовала Шура. – Ага! Оно.
- А с пятки на носок покачаться? А большие пальцы за жилетку засунуть? Ну, представь, что у тебя есть жилетка!
  И тогда у них созрел план.
  За бутылку водки они уговорили умеренно пьющую гримершу Зинаиду, чтобы она взяла в гримерной ленинский костюмчик с жилеткой и галстуком в горошек, если его, конечно, за эти годы «безленинья», как она сказала, моль не почикала. Костюмчик остался цел, грим лег аутентично, осталось только придумать – что с этой байдой делать, не идти же на Дворцовую площадь, вместе с лже-Петрами великими за три рубля фотографироваться.
  - Ну, походил в ленинах и будя! – сказала гримерша Зинаида.
- Я завтра в таком виде к главрежу заявлюсь! – воспротивился актер Андрейченко.
- Сдурел?- поинтересовалась гримерша. – С Лениным шутки плохи. - Вот тебе и ладно! У меня отец был народный художник…
- Ого!
- В смысле, из народа. Так он, дурак, портрет Ленина написал. Картина маслом. И в раму вставил. Так его три дня допрашивали, четыре зуба выбили, все пытали – какая сволочь надоумила тебя, угольщика, портрет Ленина нарисовать.
- Хорошо хоть нарисовал? – спросил актер Андрейченко.
- Говорил, что хорошо. Он специально в Москву ездил, в Мавзолей ходил, сравнивал. Говорил, не отличишь.
- Да, тут дело щепетильное! – согласились Юра-с-Шурой.
- А ты, сударик, не навязывай начальству свое мнение! – сказала гримерша. – А ты намекни, подтолкни, пусть начальство думает, что эта мысль в его ясную головушку вошла.
- А это как? – не понял актер Андрейченко.
- Я тебя, так и быть, в образе оставлю, спи на холоде, чтобы грим не потек. А утречком к главрежу и наведайся. У них будет совещание по поводу Маяковского. Самодеятельность. А блузу под Маяковского пришлось заново шить.
- И что?
- Зайти, улыбнись хитро, но по-доброму, скажи что-нибудь. Тут важен эффект неожиданности. Руку правую выкинь вперед… Да не так, дурак. Так только на майдане хохлы зигуют, «зиг хайль» делают.
- Не понял…
- Ладошку не прямо, я ребром выкидывай! – пояснила наблатыканная гримерша.
- Вот так? – сыграл Андрейченко.
- Орел! Ильич! Только не забудь про ладошку, а то статью огребешь.
- И вся разница? – удивился актер.
- А вот об этом лучше не спрашивать.
- Откуда ты все знаешь, Зинаида? – удивились одновременно молодые актеры.
- А вы поработайте с мое в театре, так не только грим накладывать, но и спектакли ставить будете.
  На следующий день актер Андрейченко пришел в театр пораньше. Потолкался на сцене, покачался с каблуков на носки, поглядел лукаво. Рабочий сцены Потапыч поднял бровь на него и спросил:
- Со вчерашнего, штоли?
   Актер не ответил, он вспомнил, что и в автобусе никто не обратил на него внимание. Тогда он пошел в буфет, там галдели дети - шли весенние каникулы, в театре запустили прогоны утренников. Да и гаишник его не опознал, может, потому, что он пешком шел? Дети, чистые души, должны его узнать и принять.
  Он нарочно не стал стоять в очереди, а сунул через детские головы деньги и крикнул:
-  А налейте-ка мне чайку, товагищ! Кстати, а пгодукты для товагищей детей свежие? Контголь и еще раз контголь!
- Ну-ка, ну-ка… ты чего это дуркуешь… То есть, несанкционированно используешь образ вождя? – услышал он голос главрежа.
- Да я… вчера по телевизору посмотрел «Ленин в Октябре»…  на душу легло..
- А что?  Отдадим балбеса? А они нам пусть гастроли на Камчатке прогарантируют, - сказала басом народная артистка Смирницкая и он полетел на край света.
  И вот актер Андрейченко летит в табун. Но вначале нужно было добраться до аэропорта, что на сопочке со срезанной вершиной. Взлетная полоса работала только в сухую погоду или зимой, когда подмораживало, да и само здание аэровокзала скорее напоминало курятник с голубятней наверху.
  По дороге пилоты переговаривались:
- У меня здесь дед еще на «Дугласе» летал… - обронил командир.
- Это по ленд-лизу? – уточнил второй пилот.
- Ага… Полосу накатывали рядом с поселком… Как-то раз, рассказывал, прилетают на совсем северный поселок, с ними товарищ из обкома, местная милиция. Это уже в сорок пятом… Политрук выходит, речь держит: «Дорогие товарищи оленеводы! Поздравляем вас с Победой! Собака Гитлер сдох!» А кто-то из коряков не выдержал: «Ой ми, так мы что – с товарищем Гитлером воевали?» Политрук за пистолет, начальник милиции коряка – за шкрику, потом выяснилось – к ним лекторы и агитаторы в последний раз в тридцать восьмом прилетали.
- Это когда у нас дружба была?
- Была… Мой дед немецких пилотов учил летать…
- Да ты что!
- У нас даже знак был – не то медалька, не то знак типа «Отличный стрелок» - наше красное знамя и свастика. Потом повыбрасывали.
   Так, с разговорами, доехали до вертолета.
  Вертолет вначале тянул над тундрой – яркой, как холст импрессиониста, веселые рыжие мазки прошлогодней травы, бледно-зеленые колки берез, еще стоящих в снегу, но уже бросившие молодую листву, пронзительно желтые скалы на побережье и море – тяжелого синего цвета.
  Актер сидел в салоне и мерз в ленинских ботиночках, да и кепка Ильича, купленная в Швеции, в магазине «Стокман» не грела. А ведь та белобрысая зараза, что втюхала ему кепку уверяла, что господин Ленин был их постоянным клиентом, покупал только дорогие вещи, удобные и теплые. А тут еще ревущая, трясущаяся машина начала ввинчиваться в рыхлые серые облака, стало совсем зябко, но уже через несколько минут лохмотья неба разлетелись и яркое, как христово яичко на Пасху, вылупилось солнце. Ударило своими лучами, и стало видно, что земля с еще не до конца растаявшим снегом уже близко.
  Табун оленей живой массой потек от вертолетной площадки, вертолет ерзая задом, пристроился понадежнее, рев турбин плавно утих, и только лопасти еще крутились, посвистывая, а народ в старых кухлянках уже тянулся к гостям.
   Совсем рядом, видимо спрятавшись заранее сидели два голых пацана,  похоже, брат и сестра, - сидели, завернувшись в меховую рухлядь, и было им весело, тепло, щекотно.
- У них тут кораль, праздник! – сказа пилот, хлопнув по плечу Ильича. – У тебя желудок крепкий?
-  В каком смысле? – не понял актер.
- Я же говорю – кораль, горячую кровь пьют, костным мозгом лакомятся. Это вкусно, полезно.
- Понятно… - сказал актер Андрейченко, гулко сглатывая.
   Он решил без предварительного конферанса выйти и начать свою речь – типа Ленин прилетел. Немного смущало, что Ленин не будет стоять на броневичке, а как черт из табакерки выскочит из воняющего керосином вертолета.
   Он и высочил. Вскинул руку, зовущую в светлую жизнь, лукаво улыбнулся и крикнул: «Товпгищи! Великая Октябрьская»… - и далее по тексту.
   Коряки ахнули. Публики было немного, человек двадцать, примерно столько же ребятишек с измазанными  оленьей кровью мордашками, да свора собак, которая сразу же чинно устроилась в первых рядах.
 Еще на галерке были галдящие чайки и огромные черные вороны. Еще раньше артисту объяснили, что это не  птицы с помоек, а священные вороны Кутхи, верховные божества для коряков. Так что, можно было считать, артист Андрейченко солировал на правительственном концерте. Трибуны не было, поэтому Ильич пошел в массы. Произнося свой монолог, он пожимал корякам руки, их ладони были сухими и твердыми, как кора каменных берез. Он ласково трепал детишек по головам, ерошил им волосы, а они задыхались от восторга и улыбались своими мордашками, измазанными оленьей кровью. Даже пилоты, когда он проходил мимо со словами «мир – народам, хлеб – голодным», подтянули свои пивные животики и шутейно козырнули, подыграли, спасибо.
  Больше всего артиста Андрейченко беспокоила проблема финала. Занавеса нет, свет не погасишь, уйти некуда, не удирать же в тундру – догонят, да еще с собаками… Спрятаться в вертолет, так и туда залезут и спросят: «Ильич, ты куда удрал?»
   Решение пришло само – закончив моно спектакль, артист присел на пенечек и стал смотреть в далекое светлое будущее. Народ корякский окружил его, рассматривали, даже трогали осторожно, а он просто сидел и улыбался лучисто.
- Дедушка Ленин, а ты нам подарки принес? – спросил один из голых пацанят, из тех, что прятались в меховой рухляди.
- Ты чо, дурак такой… - сконфузилась сестра, это ты дедушку Ленина с Дедом Морозом перепутал, так Новый год уже прошел давно.
- Конечно, мы привезли вам подарки! – сказал Ильич добрым голосом. – Там и варенье есть, и разные конфеты… Вы спросите у пилотов, они лучше знают.
- Привез-привез дедушка Ленин! – снова подыграли пилоты.
- Дедушка Ленин, а когда мы вырастим, то  нас тоже будут ловить и в интернат закрывать? – спросил чумазый шкет, лежащий на здоровенной собаке, как на матрасе – а она вылизывала его, как своего щенка.
- Обязательно будут и вас учить. Учиться, учиться и еще раз учиться! Коммунистом нельзя стать, не постигнув… короче, все науки! – парировал Ильич.
   И вдруг актер Андрейченко понял, что идет великий процесс подмены – как раньше святой Николай Угодник перетек в Дедушку Мороза, так сейчас Дедушка Мороз перетекает в Ленина. Ленин – это Дед Мороз! В него надо верить. И тогда он принесет подарки. А кто не верит, того не пустят в игру. Выгонят из хоровода вокруг елочки. Ленин знает все, он угадывает все желания, он знает ответы на все вопросы, он выполняет любые просьбы. Поэтому до сих пор стоят ему памятники, и если их собрать вместе, то имя им будет Легион.
- Дедушка Ленин, а ты скажи, чтобы нас в интернат не забирали, мы там болеем, - попросил пацан постарше, в кухлянке и с черным пером за ухом.
- А вот не надо, как вон те ребятишки, сидеть голыми на снегу, тогда и болеть не будете, товгищи дети!
- Да мы не от холода болеем, а от молочка, - сказал пацан загадочно.
- Несвежее что ли дают? – спросил растерянно актер.
- Да у северных народов немного другой обмен веществ, - подсказал пилот, - коров в тундре не держали, к молоку не привыкли, не усваивается.
- А зачем у нас шаманов запретили? – спросил пацан с пером за ухом, видимо, он чувствовал себя будущим вождем. Вождем племени ительменов.
- А зачем вам  шаманы? Нужны знания, наука… - начал сбивчиво актер.
- Раньше зубы заболят, шаман постучит в бубен и все пройдет. А теперь две недели вертолета ждешь, чтобы вырвать. Вот смотри: ы-ы-ы! – И показал вождю пролетариата весь свой кариес.
- Товагищи дети! Шаманство и поповство – вгед! А вот стоматолог вам нужен – это факт. И Последний вопгрос» - весело крикнул Ильич, покачиваясь с пяточки на носочек.
- Можно, я спрошу… Рассказывают, что ты, дедушка Ленин, хотел американцам Камчатку продать. Почему не продал?
   Актер Андрейченко заложил большие пальцы за жилетку, прошелся, заглянул вопросительно в глаза пилоту.
- Было дело, Ильич. Хотел торгануть полуостровом, - засмеялся летун.
- А почему ты спгосил, товагищ гебенок? – ответил Ильич вопросом на вопрос.
- А мы бы тогда жили в резервации… - сказал мечтательно пацан.
- Вот! За колючей пговлокой! Как пгеступники! В нищите! От мира отгезанные! Вам это надо? – агитировал оппонента Ильич.
- Да вы не знаете… Из резервации индейцам можно выходить, чужим входить нельзя без разрешения. И какая там нищета? У них лимиты на лосось – нам и не снились, на бобра, на соболя…  Они свои земли Америке продали, деньги в банк положили, теперь живут на проценты.
- Ты откуда такой пацан наблатыканный? – совсем не по-ленински спросил актер.
- Да я был там. По обмену. Они своих детей в колледжах учат, на деньги племени.
- Что ж… - вздохнул Ильич. – Истогию, товагищащи, не пегеделаешь. Это диалектка! Не пегекг…  короче, не перекроишь!
- Да пошел ты со своей диалектикой! – вдруг взорвался второй пилот. – За какие-то сто лет пять раз перекраивали! Сколько народу полегло. Никак понять не могу – почему мы до сих пор живы и место на карте греем…
- Все! Полетели! – скомандовал командир.
   И они полетели. Над бескрайней нашей страной.
               
                КАО – СПб, 2000 – гг 2017 
 

 





















               


Рецензии