О-о-о!

Глубокий вздох.

Нужен сюжет. Обязательно нужен сюжет. Чтобы были завязка, развитие, кульминация, эпилог – все как у людей. Главное, чтобы мысль была, основная идея. Чтобы человек, прочитав, понял: «Вот в чем, оказывается, дело. Вон как в жизни бывает». И после этого стал лучше, умнее, добрее. Или не понял, но задумался, желательно, крепко, что в принципе тоже не плохо. В общем, нужен сюжет. А где его взять? Все мало-мальски пригодные сюжеты давным-давно  оприходованы, учтены и запатентованы авторскими правами. Сюжетов в нашей жизни не больно-то много. Интересных среди них и того меньше. О чем тогда писать, коли хочется?  А между тем жизнь каждого, отдельно взятого человека, а хотя бы и меня, разнообразна и удивительно неповторима. Один из самых интересных объектов в обозримом пространстве – сам себе человек.  Это вывод, усвоенный мною из опыта (в том числе и семейного), из повторяющих встреч, дружеских посиделок, официальных мероприятий, не говоря уж о работе психолога. Слушая, как заливаются соловьями мои собеседники, особенно если приятно приняли на грудь,  наперебой рассказывая собственную версию личной жизни, я воскликнула в сердцах, как незабвенная Фрекен Бок: «А чем я-а хуже!». И путь обвиняют меня в нескромности – это тоже сюжет и работа для критиков.

О-О-О!

 Собрались мы с подругой отдохнуть культурно и с пользой для организма где-нибудь за городом. Желательно, недорого, не выбиваясь за рамки доходов и приличий усредненного интеллигента. Хотелось чего-нибудь легкого, спокойного, здорового и безопасного. Приятные беседы, травяные настои, вегетарианская диета, благодарное облегченное тело, воспарившая душа. Цена-качество, сами понимаете.
 Я предложила идею – подруга энергично поддержала. Я нашла вариант – подруга одобрила. Я узнала программу – подруга пришла в полное восхищение. Я забронировала дату и цены – подруга выразила несомненное согласие. Неумолимо подошло время отдыха – подруга позвонила и трагическим голосом отказалась, сославшись на невыносимые обстоятельства. Не в первый раз, между прочим. У неё всегда безотказно срабатывает чувство собственного сохранения. Других желающих испытать на себе чудеса очищения и оздоровления не оказалось. Поехала отдыхать одна, отбросив нездоровые предчувствия, на электричке, из одного живописного пригорода в другой, бывший когда-то культурной Меккой петербургского бомонда.

 Роюсь в памяти – сохранились какие-то разномастные лоскутки и обрывки.

 Значительно отдаленный от социальной инфраструктуры очистительно – оздоровительный центр располагался в одном из корпусов советской турбазы, сохранившей черты архаичного прошлого. Похоже, ремонт он не видел с тех самых молоткасто-серпастых времен. С электрички я заявилась первой, застав врасплох коллектив медицинской сферы обслуживания, недружелюбно взметнувшийся при появлении нежданной гостьи, как стайка неповоротливых голубей. Меня, впрочем, вежливо проводили в одноместный номер, где имелись две совершенно одинаковые кровати спартанского вида, стоявшие параллельно. Думаю, в свое время обитатели турбазы были весьма довольны, но я, засомневалась.
 - Это действительно одноместный номер? – осведомилась на всякий случай.
 - Одноместный. Вы что не видите?
« Что-то здесь не так», - мои предчувствия зашевелились, как морская галька, после волны прибоя. Мне захотелось на свежий воздух. Балконная дверь в номере отчаянно закряхтела уже на ближних подступах к ней, лишая приятной возможности использовать ее по прямому назначении легко и непринужденно. В открытом состоянии, глухо охая, она криво осела, как бы укоряя: «Ведь предупреждала же»…
Обои давно потеряли первоначальный цвет. Первоначальные краски не угадывались даже с десятой попытки. Но на уровне глаз лежащего на кровати человека, на стене отчетливо проступала надпись «Аленка, Пупсик, Ганс и Жаконя справляли здесь новый год» и живописное корявое сердце, пробитое деформированной стрелой. Разглядывая оставленную пометку для вновь прибывших, я вдруг испытала несовременное чувство стыда за этих великовозрастных пупсиков: отметились, как собачки у столба, написали-таки, чтобы посторонние видели и осязали их животную радость. Каждый раз, отходя ко сну и упираясь взором в единственно четкий автограф, я снова и снова переживала  дурацкое состояние неловкости. Условный рефлекс стыдиться закрепился совсем некстати. Сон, конечно же, не приносил облегчения. Вообще, в оздоровительном центре чувство стыда обострилось, как хроническое заболевание – процесс очищения всегда что-нибудь обостряет – и играло разнообразными оттенками в палитре бытовых переживаний.
Однако, в номере, как и во всем корпусе, сохранились  дизайнерские изыски прошлого. Пол  сохранял  заплатки светленького невнятненького линолеума. Но потолок был оббит добротными напольными плитками темно-синего цвета. А что?  Я отлично понимаю причины художественной раскованности: что сумел урвать со склада ушлый завхоз, тем и оббили во времена незабвенные.
 Потолок давил  на бесхитростные души энтузиастов здорового образа жизни своей мрачно-синей неотвратимостью, навевая философские размышления о бренности сущего.

   Я человек не цепкий, в отношении заблаговременной организации бытового комфорта                ленивый,  иногда непозволительно легкомысленно надеющийся на «авось», к тому же от природы впечатлительный. Ну что мне стоило подробно разузнать предлагаемую схему омоложения! Начиталась каких-то немыслимых метафор и успокоилась, как всегда.  Поехала отдыхать в восхитительном неведении,  морально не подготовленная к нешуточному процессу. И попала впросак. О совершенной оплошности сообразила, разглядывая выгружавшуюся из автобуса партию не в меру упитанных  тетушек. Лица – решительны.  Действия  уверенны и лишены хаотичной, бестолковой суеты. Серьезные намерения читались даже непосвященными. Это вам не случайные увлеченные натуры, типа меня. Здесь чувствовалась масштабная цель – тетушки хотели достичь ее во, чтобы то ни стало. У меня цели не было, и поэтому ее срочно надо было изобразить, примкнув к энтузиасткам омоложения, чтобы не чувствовать себя отщепенкой. После аккуратных ненавязчивых вопросов  выяснялось: женский арьергард высадился на эти благословенные земли с единственной мыслью – похудеть под присмотром опытного медперсонала. Класс! Похудеть-то и я не против, только вот ужасно хочется есть. По всем европейским стандартам – сейчас обед, кто как, а я с утра по электричкам мотаюсь. Но вместо обеда нас торжественно собрали в комнате, странной конфигурации, напоминающую букву «г», пафосно называемую «большой зал». При слабом освещении в «зале» появились фигуры, размытые неуверенным светом. Милейшим, сахарным голосом, Доктор Плюс да и только, самый главный, но не самый колоритный врач этой конторы, ну, т.е. оздоровительного центра сделал  развернутое сообщение: кормить нас не будут, вернее практически не будут, так как от еды – сплошные шлаки, засорения и застои. Оказывается, мы ежедневно совершаем преступление против собственного организма, переедая сверх всякой разумной меры. Сейчас нам представилась уникальная возможность понести телесное покаяние. Всем вместе, сообща, по канонам авторских методик.  Зато нам было обещано: поить будут вволю и два раза в сутки ставить клизмы. Я разволновалась – за что же уплачены деньги?
- Не беспокойтесь, к обильному питию прилагается  двадцатиминутный ежедневный массаж.
 Все остальные радости жизни – за отдельную плату у ведущих специалистов конторы, т.е. центра. Н-да-а…
 В процессе очистительных мытарств нас регулярно сгоняли в «зал», воодушевляя слабонервных результатами многолетних  авторских наблюдений и внушительно потрясая недешевыми довесками в виде чудодейственных сборов. Здоровье рекламировалось, но даром не давалось.
  «Ты пропала»,- мой желудок тревожно заурчал, вполне возможно, он даже зарычал. Я же всеми силами пыталась с ним договориться по хорошему под перекрестным огнем укоризненных взглядов, посылаемых из разных точек тусклого пространства. Справедливости ради, больше я не видела бесцветного главного врача, и мои уши не слипались от сладкой патоки. Я сладкое с детства не переношу.
 Нам представили по очереди «ведущих» - команду оптимистов, гарантировавших мне то, чего я сама от себя безуспешно пыталась добиться в последние годы.
  Первой выступила косметолог, немолодая  жилистая дама с серыми обвисшими фельдфебельскими складками на лице и остатками прошлогодней «химии» на голове.  В ее замашках сквозило что-то неуловимо унтер-офицерское. Косметолог темпераментно зазывала  на сеансы талассотерапии. Талассотерапия? – плавали, знаем.
 Вторым лицом профессиональной команды был ответственный за внутренний распорядок и по совместительству эксклюзивный гирудотерапевт в несвежем, замусоленном халате. Полинялое лицо и однозначно красный нос. Хорошо поставленным голосом  он твердил: пиявки, пиявки и ещё раз пиявки. Пиявки (слово хотелось произносить через «а», пиавки) – это серьезно. По всем приметам одаренный врач-практик. Впоследствии я звала его Пианый. Наверное, ему надоело нескончаемое общество целеустремленных толстух, тревожно заглядывающих в глаза. Наверное, он мечтал лечить молодых и стройных газелей, а вот не судьба. Я сразу прониклась сочувствием к одаренному человеку, которому скучно в тесном коллективе узких специалистов. Было видно, как он устал в отсутствие положительных стимулов.
 Пригласили скопом  стайку медсестер с ярким макияжем по стандартам прошлого века – это когда голубые тени на веках до выщипанных «ниточкой» бровей.  Стайка с достоинством поклонилась, засвидетельствовав свое умение ставить клизмы. Я лично и не сомневалась.
 В проеме двери неслышно, как тени, возникли три скромных массажиста. Такое впечатление, что они тоже страшно стеснялись, поэтому не издали ни звука.

 По натуре я хоть и робкий, но старательный оптимист. Поначалу прилежно верю и искренне надеюсь на лучшее. Душевно-напряженную работу на корню ломает неисправимый черный юмор, который обитает в глубинах моей несчастной души.                Коварный хищник, притаившись, выслеживает живца и мгновенно делает выпад, углядев ничего не подозревающую подходящую добычу. Расправляя затекшие члены, он пинком выдворяет хилую веру в успех на запасные позиции и с прищуром начинает возводить собственную линию обороны. После такого выпада никаких результатов не жди. Сколько раз он губил на корню мои замечательные начинания, приправляя жизнь чем-то едким и горьким. Пока вера охает где-то на задворках, черный юмор громко хохочет, обесценивая дорогие крупинки редких самоцветов, добытые на заброшенном душевном прииске, стремясь раскрасить цветную сусальную картинку темным орнаментом.  Артель самоотверженных титулованных старателей несет убытки на грани банкротства. Процесс поворачивает вспять. Реанимация требует времени и дополнительных средств.
 Периодически я стесняюсь терпких выражений и невозможных кульбитов, вытворяемых моим черным юмором. Тем не менее, позволяю иногда этому сорванцу бесчинствовать в благородном собрании. Ради собственной безопасности. Это  единственный способ усмирить плохо дрессированного засранца. Хотя в данной очистительной пьесе зарсранцем он как раз таки не был. На время мы поменялись ролями.
 В принципе, с появлением на сцене черного юмора можно было бы с самого начала смело плюнуть на обещанную стройность. Вот – так, со всего размаху. Ну, а как же причастность к коллективу? Попробовать, что ли. И я попробовала.

 В сохранившемся зеркале одноместного номера отражается странная личность, смахивающая на меня. У неё растерянный ошеломленный вид. Личность робка и словно забита. Вдох – выдох, это, кажется, я. Почему в мозгу пульсирует приснопоминаемая шутливая мамина угроза, которую в детстве я понимала буквально: «Я тте поставлю клизму с тертым стеклом»? Тело сотрясается в ознобе.

 - Ну, что - клизмы ставить будем – буднично сообщила медсестра, держа в руках солидную кружку Эсмарха и внимательно разглядывая ее содержимое. Подведенные до бровей купоросно-голубые веки скрывали истинное выражение глаз.
 Я  в смущении заметалась по комнате.
 - Что вы, голубушка? - со стороны медработника пошли простые и четкие указания. Чувствовался опыт. Оставалось довериться и послушно сникнуть, не смотря в глаза.
 - Раздевайтесь. Нет, блузку оставьте, а вот это снимайте. Что смотрите? Да не стесняйтесь. Раздевайтесь живее, вы не одна здесь. Что я задниц голых не видела? Каждый день вижу. Не работа, а сплошное удовольствие. Насмотрелась всяких. Ничего нового, скажу  вам. Сняли? Пеленку постелите. Как зачем? Что вы, ей-богу, как маленькая. Ложитесь. Да на бок ложитесь. На правый. Где у вас право-то? Так. Ногу в колене сгибаем. Не поднимаем, а сгибаем, по-русски же говорю. Ну, все. Ос-то-рожно. Готово. Терпите! Ага. Заморозки сегодня обещали. Ну-ка, руки! Дышите спокойно. Как будто в первый раз, ей-богу. Процесс идет. Нормально. К заливу гулять ходили? Сходите. Нет, я его видеть не могу. Терпите. Вы же женщина. Вот мужики – те вообще терпеть не могут. Конечно, бывают. Редко, правда. Как увидят клизму – бледнеют. Некоторые до потери сознания. Как дети малые, ей-богу. Пять минут осталось. Что вы побледнели как мужчина? Порядок. Куда!? Лежите и терпите, сколько сможете. Да, чуть не забыла – в туалете потом не смывайте. Зачем? Врач придет, смотреть будет. А как же, у нас все по науке. Он кандидатскую пишет. Так что не подводите человека

 В дверь осторожно просунулась голова гирудотерапевта: 
 - Как вы себя чувствуете?
Я суетливо стала приглашать специалиста в туалетную комнату. Компанию ему составлять не хотелось (вследствие обострения стыдливости). Эскулап нехотя зашел и тут же торопливо вышел, шмыгая великолепно красным носом.
 - Н-да… - безучастно произнес он прокуренным баритоном. – Хорошо…Толстый кишечник очистился… Потом тонкий…Холестериновые бляшки выводить будем. Что? Да, я все время буду приходить, после каждой процедуры, так что вы до моего прихода не смывайте. Это очень важно, поверьте (нашел время взывать к вере – она  уже нокаутирована и на задворках). Да, ко всем. Один, больше некому. Не компетентны. Ну, что вы, не жалейте меня – это моя работа… Моя работа. Я и не такое видел. А у вас – красота. – Тяжелый вздох.

 Ну и работка. Это вам не…Хорошо, что я не пошла в медицинский. У одной – задницы, у второго – вообще их содержимое. Я раздувалась от сочувствия к скромным труженикам очистительных услуг, увеличиваясь в объеме, как воздушный шарик.

 Фокус здешнего сценария состоял в том, что его участник  оказывался прикованным в номере без всяких кандалов до тех пор, пока ответственный за распорядок не давал разрешительную отмашку: «можно смывать». Долгожданный единственный врач приходя к томящемуся узнику из дальних коридорных просторов, по пути вынужден был преодолевать не один десяток комнат, маневрируя налево и направо, поводя носом, давая комментарии по ходу дела.  При этом некоторые бессердечные дамочки ухитрялись еще бессовестно взять интервью для личных нужд. А заложник собственного оздоровления сидит и ждет, оберегая  бес-ценные органические выделения, ибо расшифровать, содержащуюся в них информацию, может только сведущий специалист-практик.
Приходится обреченно сидеть, ждать, и  сконфуженно в(з)дыхать. Принципиальная разница в данном состоянии, по Набокову, всего лишь в одной согласной. «Не на-а-адо печалиться, вся жизнь впереди…»
 
 В нашем заезде оказались несколько рьяных подвижниц, с большим воодушевлением взявшихся за дело собственного омоложения. Преодолевая природную брезгливость, они отважились на эксперимент с пиявками. Каждый день корпус сотрясался от громких истерических рыданий или пронзительных воплей. Дежурной медсестре хотелось  тишины и покоя на рабочем месте, дежурная медсестра не разделяла многозначительность момента:
 - Николай Николаич, там эта, из двадцать второго опять плачет и вас зовет.
Меланхолическое зевание:
 - М-м-м…Что ей надо?
 - Так пиявки по телу ползают, она боится.
 - А-а-а. Ну, так снимите.
 - Так я тоже боюсь.
 - А-а-а. Сейчас приду, пусть не орет. И приготовьте прокладки.
Отважные страдалицы после сеансов гирудотерапии долго ходили с заплаканными глазами и  приклеенными к телу на место укусов женскими гигиеническими прокладками. Прокладки выпирали через одежду скорбными бугорками, подогревая мое негаснущее чувство стыда. Только бы удержаться от неуместных шуток про сломанные крылья ангелов чистоты! Хотелось быстро прошмыгивать мимо них, опустив глаза долу, чтобы не видеть весь этот ужас. Благополучно выжившие, впоследствии делая страшные глаза, рассказывали свистящим шепотом: «Жирные, жирные, ссс палец толщиной пиявки, напившиссь теплой человеческой крови, начинали шлепаться на пол и ползатссь, извиваяссь, перед глазами, ползатссь, ползатссь, ползатссь…»

 Опытные завсегдатаи очистительных центров рекомендуют прогулки на свежем воздухе. Около турбазы растет негустой лесок, и можно выйти к заливу. Свежего воздуха здесь пруд пруди. Хожу по незнакомому лесу туда-сюда, перепрыгивая через лужи, и не знаю, что мне еще с собой делать. Нужна какая-нибудь завалящая книжица, непременно легкого жанра. Я же, как на грех, притаранила солидный том Антологии философской мысли. Такая тоска. Одно развлечение – клизмы.

 Природа отдыхала вместе с нами, готовясь к зимней нирване. По утрам невыспавшееся солнце не то, чтобы освещало, но как-то освежало потускневшие краски былого величия. Лакировало мягкой бархоткой шероховатости времени. Призывало к звонкому гомону аборигенов-воробьев. Махало в полдень растрепанным кружевным платочком серых облачков  и к вечеру, легко вздыхая, закрывалось пышной фатой сизоватого тумана. Природа, в отличие от нашего (будем честными) мещанского коллектива, решавшего хоть и масштабные, но при ближайшем рассмотрении довольно низкие задачи, дышала спокойным аристократическим величием и простотой. Так старый помещик в опустевшем имении любуется увядающим осенним садом, задумчиво перебирая воспоминания прошедшей жизни.

 «Пойду к косметичке, - решилась я, подсчитав имеющиеся деньги, - соседка ходит, нравится». Кабинет косметолога располагался в стандартном одноместном номере с двумя боевыми кроватями, стоявшими по-солдатски. Отличал его от прочих апартаментов только резкий запах морских водорослей, рыбьего жира, чеснока и еще чего-то пряного. Заказываю минеральное обвертывание. Когда-то я уже проходила через подобную процедуру, представление имела. Было тепло и приятно, как в материнской утробе. Главное, кожа похорошела. Факт. Помню: меня обмазали чем-то лечебно-пахучим, обернули нежной простынкой, закутали сложным термоодеялом, подключили к датчикам  и пожелали спокойно отдыхать.
 Местная специалистка тоже обмазала грязью дрожащее на холоде голое тело, явно экономя на мне жидкую смесь морских минералов.
 - Как вы хорошо выглядите, - я стала лицемерно подлизываться, рассчитывая на более толстый слой, - наверное, следите за собой, маски делаете.
- Работа такая, - вздохнула косметичка и посмотрела на меня с сожалением, как на бесперспективную.
  Что они все на работу кивают? Работа – как работа, бывает и хуже. Фальшивый комплимент не подействовал, меня слегка окропили в разных местах мутной жижицей, укрыли полиэтиленом, уложили на солдатскую кровать и накрыли солдатским же одеялом, напутствуя строго: «Теперь ваш организм должен отдать лишнюю влагу». Мой организм, слыша, что он кому-нибудь должен, автоматически встает в позу конька-горбунка, а я заодно с родным организмом. После часового прения под полиэтиленом меня извлекли из-под шерстяных завалов и констатировали, оценивающе рассматривая телесную наготу: «Влаги нет». Отмщение состоялось. Как глупо. Уже потом, уныло смывая в душе минеральные остатки, я размышляла о пропавших в туне денежках, слабо отмахиваясь от тихого  насмешливого голоса: «Напрас-сный труд».

 Нет, не напрасный. Я еще в «кедровой бочке» не была. Это уникальная мини-сауна! Нам гирудотерапевт на лекции рассказывал. Говорит: ощущение, как в тайге побывал. Решительно направляюсь к «бочке». Ищу прикрепленную к ней медсестру. Той даже не осязается в приделах видимости. Ловлю другую, проходящую мимо. Она подключается к поискам за дверью служебного кабинета:
- Маашь, ты Иванову не видела?
 - А зачем она тебе?
- Да тут в «бочку» одна просится.
 - Ты спросила, деньги у неё есть.
 - У вас деньги есть? – это уже обращение ко мне.
Я показываю кошелек.
 - Хорошо, - удовлетворенно кивают в ответ, - а то ходют, парются, а потом не платют.
И тишина. Про меня забыли. Выждав паузу, как приличная, я снова настырно спрашиваю таинственную Иванову.
 - Да зачем она вам?
 - В «бочку» хочу.
 - Так пойдемте, я вас сама оприходую.
В «бочке» действительно немного пахло кедром, но чтобы – тайга! Это уж гирудотерапевт  наплел, приукрасил свою серую действительность в соответствии с носом. Смысл сидения в  разогревающей мини-сауне  один – организм должен отдать лишнюю жидкость. Но мое упертое в черный юмор сознание и здесь встало на дыбы. Я вышла из « кедровой бочки» не только не покрасневшая, но даже не порозовевшая с уже известным результатом «влаги нет»!

  Не смотря на то, что я регулярно совершала воздушные моционы, кожей ощущала тупое бездейство. Короче, как рак на мели. Гуляя по лесу, набрела на чету криминальных лесорубов. Их опасливые взгляды и нервные движения с головой выдавали нечестную  заготовку общественных деревьев для собственнических нужд. Мне сразу стало стыдно за этих черных дровосеков. Опять сконфузилась и прошла мимо, потупив глаза. Потом весь вечер уговаривала себя: «Возможно, деревья были больные и старые, а местные жители– всего лишь занимались очисткой леса». Очистка – ключевое слово, несущее оправдание всем нам.

 Когда сосредоточиться особенно не на чем, я начинаю пристрастно разглядывать людей, простодушно находящихся в некоторой близости от меня.
 В первый же день дамы нашего заезда сгруппировались по интересам, учитывая имеющиеся степени и опыт  в деле очищения. Бывалые держались особнячком. Неофиты, незадолго просвещенные светом истины здорового образа жизни, тоже были весьма подкованы и нацелены. Несмотря на то, что я вовремя придумала себе общую цель,  и опыт очищения из прошлой жизни  имелся, меня не включили ни в одну из групп. Я осталась обделенной коллективной поддержкой. Думаю, тетеньки интуитивно чувствовали мою неискренность. И сторонились. И правильно делали. Вопреки благоприятному внешнему виду, внутри меня  гнездился черный юмор.
 Тем не менее, я заприметила одну вдохновенную троицу и изредка примыкала к ней четвертым членом. 
 Троица стоит того, чтобы быть упомянутой отдельно. Одну из дам я назвала Оптимисткой, сокращенно Оптя (муж, экономя на звуках, приучил меня безответственно сокращать слова по делу и без дела, а я вот никак не могу приучить его сокращать расстояния). Так, вот Оптя - великолепный экземпляр неиспорченной человеческой породы. Среди нас всех она выделялась гренадерским ростом и недюжинной силой. Естественно и без всякого стеснения, в малиновых ботфортах и берете набекрень, носила на себе полтора центнера живого веса.  Всегда бодра, довольна и жизнерадостна. Уж кто-кто, а она непреложно верила в успех этой, на мой взгляд, совершенно безнадежной маяты.
 - Приеду домой – кааак встану – мама кааак ахнет, а я – о-па! и «барыню» на кухне, - Оптя мечтательно закатывала глаза, поводя по-цыгански богатырскими плечами.
 Она видела светлые стороны в такой житейской чепухе, на которую порядочный человек и внимания обращать бы не стал. Например, ее умиляли осенние пауки в углах сыроватых комнат. Разглядела же пытливым оком, пустячных членистоногих, замаскировавшихся  на темно-синем фоне. Ну, да с таким-то ростом немудрено.
 Ей нравились все нюансы очистительного процесса. Единственная из нас, Оптя с большим воодушевлением рассматривала и обсуждала совместно с гирудотерапевтом собственные экскременты, и потом добросовестно несла в народ подробную информацию.     Благодарный народ внимал ей, впитывал, как губка, втягивал, как насос, поглощал, как ненасытный, питательные знания, подкрепляя ослабевший организм. Народ получал право самолично тестировать шлаки, извергаемые родным организмом по научной методике. Особенно акцентировалось значение цвета  и формы извергаемых бляшек.
 Оптимистка заменяла собой дефицитные СМИ, сплачивая разрозненные кружки вокруг животрепещущих тем, ибо была надежно подкована во многих вопросах.
 Само собой, Оптя явилась эрудированным знатоком местных окраин. Она неутомимо  организовывала культпоходы по памятным местам и водила малые группки просвещаться духовно. Наверное, когда-то похожим образом энергичный император водил  по болотам преданную челядь, подыскивая место будущей столицы. Регулярно от нашего корпуса  для осмотра мест, не столь отдаленных, отчаливали небольшие партии, возглавляемые  неунывающей Оптей. Э-ге-гей!
 Я  тоже люблю достопримечательности, но снедаемая черной иронией, никогда не участвовала в культурных забегах. Каждый раз, провожая на крылечке бойко марширующих энтузиастов с выдающимся авангардом, я весело мурлыкала себе под нос, притоптывая в такт:
    Оптя, оптя, оп-тя-тя,
    Оптя, оптя, оп-тя-тя.
 Увидев однажды Оптимистку в косметологическом кабинете  в чем мать родила, в непредвиденной близости, я оторопела. Захотелось крепко зажмуриться. Большое, по слову поэту, яснее видится на расстоянии. Косметичка скакала перед ней, как отважный пехотинец, атакующий неприятельскую крепость, пытаясь в прыжке дотянуться до верхних границ атлетически развитого торса. «Заходите, заходите сюда, - возбужденно заколыхалась нагая Оптя, -  здесь такая прелесть! Смотрите, у меня сразу после первого сеанса талия обозначилась». И не смущаясь собственной могучей наготы, радостно указала пальцем на складочку в обозначенной области. «Везет же некоторым. У них, небось, понятие долга не вызывает неконтролируемые рефлексы, и лишняя влага отдается спокойно», - интеллигентно улыбаясь и пятясь назад, завидовала я, одновременно стесняясь голого вида великанши.
  Вторым звеном, составляющим троицу, была Ребенок, сокращенно Реба.  Эта – из неофитов. Действительно уступавшая всем присутствующим  летами, девушкой она казалась только относительно. Реба, на фоне стресса что ли, отчаянно ломалась и капризничала. Пропускала положенные сеансы массажа и дневные водопои. На улице устраивала кошачий концерт и вообще не в меру придуривалась. Деградировала до реального детского уровня так, что начала не внятно выговаривать звуки «р», «л», «ж» и «з» и чуть ли не пускала слюнявые пузыри. Оптимистка старательно опекала ее, ласково воспитывала на поучительных примерах, следила за соблюдением водного режима и практически стала родной матерью. 
 Однажды я и  Реба оказались лежащими рядом на солдатских косметологических кроватях. Я расставалась с последней надеждой отдать лишнюю влагу. Реба, же наоборот, исходила на нет, елозя под полиэтиленом в болотце собственных испарений. Ее нестарое тело обмякло как кисель, в тех местах, которые обычно покрыты апельсиновой коркой целлюлита.
 - Это от постоянных несистематических диет, - сокрушалась Реба. Оставаясь один на один со мной, ее ребячье сознание автоматически переключалось на реальный возраст, указанный в паспорте. Я с ней особо не цацкалась, называя про себя неврастеничные выходки строгими психологическими терминами. В наших совместных разговорах Ребенок трезво рассуждала о собственном инфантилизме, критично кивала головой в сторону нездоровых условий семейного воспитания, нехватку игрушек и сладостей в детстве. Но, едва заслышав призывные трубные звуки матерой Оптимистки, тут же надувала губки, готовясь шепелявить.
 Замыкала троицу Старожилка,  Эстэ, маленькая хрупкая женщина, жесткая на ощупь, со  своеобразной постоянно помятой физиономией. Она обосновалась здесь со времен предыдущего заезда и пошла на второй виток очищения, т.е. голодала далеко не первый седмицу. Что характерно - не утратила при этом активной любознательности. Эстэ с большим вниманием относилась к вопросу о цвете холестериновых бляшек, с подлинным чувством  уверяла присутствующих в обретенном состоянии неземной телесной легкости и забывала  расчесываться хотя бы раз в день. Ее всклокоченные и спутанные волосики, особенно на фоне мощного торса могучей спутницы, смотрелись жидко и жалко и портили «небесное» впечатление. Вид определенно «неавантажный». Оптимистка же не упускала возможности с удовлетворением представлять  Старожилку, как живой наглядный экспонат омоложения и интервьюировала на «бис» о телесной легкости. Я как-то невзначай полюбопытствовала о первоначальном весе стахановки очищения, добившейся таких феноменальных успехов, и получила в ответ  яростный взгляд, навсегда исключающий меня из когорты избранных. До сих пор не пойму, зачем женщина маялась, ее килограммов убыло не бог весть сколько, потому что изначально лишних не было. Мне Оптя, простодушно раскрыла тайну, не ведая того, что лишила героиню подобающего нимба.
 Я, повторяю, иногда присоединялась к этой живописной троице. Нельзя же быть свободным от общества в экстремальных условиях. Тем более что Оптимистка всегда приходила в восторг от моего присутствия. Она всегда приходила в восторг. Даже рассказывая о ночных кошмарах,  радостно хохотала. А ведь ей  еженощно снились бесчисленные комнаты с многоступенчатыми вертелами и  насаженными на них курами-гриль и прочие пантагрюэлевские картины. В то время как днем  нам выдавали блокадную пайку водянистой кашки, конечно же, несоленой. Реба в моем присутствии ревниво сопела, хлюпала носом и начинала выделывать такие нелепые коленца, что у меня быстро появлялось желание сдать это необузданное дитя в дом-интернат на вечное поселение.  Ну, или хотя бы ложкой по лбу залепить. Эстэ, как заведенная, частила, моргая от усердия, о небывалой легкости в теле. В конце концов, я грустно отправлялась в собственное уединение мусолить взглядом обложку Антологии философской мысли.

 Чем еще запомнилось мне «чистилище»? Массажисты всегда молчали как партизаны. Может быть, они были немые? Массирование скованных шлаками тел проходило болезненно, голодающие клиентки рефлекторно сжимались в комок под нечуткими мускулистыми руками. Но массажисты вообще не реагировали на стоны и пожелания более деликатного обращения. Может быть, они были еще и глухие?

 Под самый финал оздоровительной драмы я случайно обнаружила среди подавляющего женского большинства единственного мужчину.  В «зале» у нас имелись напольные весы в количестве двух штук. Оба аппарата были неисправны. Я уверена, что их специально сломали сотрудники центра, чтобы избежать последствий психологических травм в собственном учреждении. Хотя может статься, что хлипкие весы китайского производства не выдержали напора дородных русских тел. Знающие тетушки умело пользовались этими инвалидными приборами. Они научили меня производить  в уме несложные арифметические действия, делая поправку на естественную погрешность, и таким образом примерно прикидывать реальную массу тела. «Сэм-восэм, гдьеэ-то так». На самом деле важно было просто следить: ползет ли стрелка весов в сторону уменьшения или стоит, как вкопанная, на месте. Я, от нечего делать, бегала изучать динамику движения стрелки по два раза в день. Утешительных результатов – ни на грамм. А ведь даже Оптимистка похудела на три кэгэ, Ребенок на радостях сбрасывала по килограмму в день, не говоря уж о СэТэ. Мои заветные цифры замерли неумолимо. В день, когда тайный незнакомец стал явным, я привычно переминалась на весах, в тусклом освещении пытаясь разглядеть новые показатели, производя в уме незамысловатые расчеты. Понятно, что все мое внимание было сосредоточено в рациональной плоскости. Когда я очнулась и вышла из г-образного закутка, наткнулась на  трогательную сцену. Слегка пианый пиавкотерапевт, поводя красным носом, преодолевая привычную вялость, торжественно, с рук на руки, как хорошо сохраненный дорогой и редкий экспонат, передавал особу мужского пола в объятия жены особы. То, что эти двое находились  в супружеских отношениях или около того было ясно, как божий день.  Они, не скрываясь, жонглировали в воздухе предельно интимными словечками, ласкающими друг друга снова и снова, как встретившиеся после войны влюбленные. Откровенная разлюли-малина. Мне сразу стало стыдно. В нервном возбуждении я понеслась с  этой ошеломляющей новостью к своей троице. Подумать только, оказывается, среди нас все время таился одинокий мужчина! Какая интрига! Он скрывался в туманных коридорах турбазного корпуса, ничем не выдавая своего присутствия.  Не посещал вдохновляющих просветительных лекций в «большом зале». Пройдя через чистилище клизм, наверняка ничего не знает о цвете и форме холестериновых бляшек. Представляю, как ему было тоскливо сидеть взаперти в своем одноместном номере. Ни поговорить по человечески, ни посмеяться. Но каков шпиен, однако. Неразлучная троица меня огорошила: жизнь мужчины, хоть и протекала скрытно, да только я одна, как всегда, ничегошеньки не знала.
 Некоторые дамы наблюдали, как он украдкой пробирается к весам и хмурит лобик, складывая цифры.  Кто-то замечал его осторожно-вороватую походку  на подступах  в массажный кабинет. Мужская тень металась около «кедровой бочки». Страдающие бессонницей воочию лицезрели ночные выползки несчастного к стоящим в коридоре кувшинам с травяными чаями. Все свидетельские показания – с усмешечкой, через губу, на грани презрения. Нет, большой популярностью  представитель противоположного пола в здоровом женском коллективе не пользовался, как будто не имел право приобщаться к сакральным очистительным обрядам. Присутствие единственного мужчины было проигнорировано с самого начала и до победного конца. Это приговор. «Ни сказок о нем не напишут, ни песен о нем не споют». Какая жалость! А я бы непременно полюбопытствовала у неординарного постояльца, что за напасть толкнула его в сей, оздоровительный центр. Неужели болезнь? А может любовь?

  Возвращение домой случилось менее радостным, чем лихой заезд в центр. Вернее, оно вообще было тягостно-печальным, можно даже сказать, трагичным.
 Получив утешительную порцию клизм,  с напутственным словом « не забывайте!», посвежевшие и помолодевшие дамы загрузились в автобус и покатили восвояси, обдуваемые свежим ветром и автобусными выхлопами. Я же в гордом одиночестве  зашагала  к железнодорожным путям – сказалась неконтролируемая склонность к электропоездам.
 Никакой особой легкости не чувствовалось, но меня грела мысль, что скоро я сяду в привычную электричку и поеду назад, из этого живописного пригорода в другой, в свой, не менее живописный. Подмораживало, осеннее солнце зябко куталось в лохмотья рваных облаков. На железнодорожной платформе ни души. Это давало мне возможность спокойно осмыслить процесс очищения. Ну, что же, тело не обманешь, оно так просто ничего  не отдает, по всей видимости, я нахожусь в прекрасной физической форме, сама того не сознавая. Хорошо, что все закончилось без последствий. Вовремя демобилизовалась из кабинета косметички. В последние дни меня уже тошнило от важных разговоров о здоровом образе жизни. Так и отравиться недолго. Отравление сознания! Ничего себе, результатик. Наверняка, на подобные марафоны способны целеустремленные низкопороговые люди. Самое разумное: нужно соблюдать блокадные порции поедаемой пищи и впредь не попадаться на красивые словечки бездушной рекламы.
 В раздумьях я поджидала электричку, не чувствуя подвоха судьбы. Судьба, пропитавшись душком черного юмора, подставила мне подлую подножку, злорадно прихихикивая из-за угла. Я не просто споткнулась –  со всего размаху грохнула оземь, производя сотрясение в основании полученных знаний.
 Электропоезда все не было. Я вдруг спохватилась – а где, собственно, остальные пассажиры? Почему я одна? Основательно озябшая потелепалась на станцию смотреть изменения в расписании. Там вообще мертвым мертво. Окошечко выдачи билетов заколочено. Ветер гоняет цементные окурки. Неумолимо сгущаются сумерки. Поземка. Я одна на темной платформе. Пассажирского поезда не предвидится. Ужасно хочется в туалет – бессовестный организм наконец-то решил отдавать накопившиеся долги. Где-то завыла собака. Черный квадрат Немалевича. «Я замерзну здесь!».
 Из темноты возникли две человеческие фигурки. Я кинулась к ним, как клев на уду: «Вы на электричку? Поезд будет?» «Будет», - хмуро буркнул подходящий мужчина. Он провожал домой свою тещу, румяную старушку, гостившую у дочери. Торжественно поставив на землю старомодный баул, ушел восвояси, скупо попрощавшись. Старушка – бывалая фронтовичка – приветливо улыбалась, я жалась к ней, как к единственному источнику жизни. Приплясывать на морозе вдвоем  не так страшно. Старушку, увы, как и меня, суровый зять ввел в заблуждение. (С этих самых пор во мне слало зреть мстительное чувство к будущему зятю). Электрички не было ещё долгих три часа. Зато каждые 15 минут мимо нас с душераздирающим воем проносились груженые товарняки. Старушка всякий раз с энтузиазмом кидалась чуть ли не под колеса поездов, надеясь, первой войти в теплый вагон. Какое там! Я поначалу кидалась вместе с ней. Но затем сникла, нет во мне таких убедительных сил, которые  стяжали представители прошлого поколения в неимоверных исторических условиях. А я чуть что и бряк с катушек. Не двигаясь, я молча замерзала с переполненным мочевым пузырем. Физиологические потребности естественны. Они нуждаются в обязательном удовлетворении. Но как это сделать приличным образом? Отойти от платформы я боялась – вдруг упущу свою железнодорожную птицу счастья, а оправляться при старушке было неловко – обостренное чувство стыда умирало последним. Старушка, между тем, деловито выспросила  у меня цель приезда, посочувствовав незадачливой отдыхающей, разразилась энергичной фольклорной бранью в сторону хитро мудрых коммерсантов, посоветовала написать жалобу в вышестоящие органы, да хотя бы и президенту!
 - А… что уж теперь, - шептала я синими губами, деревенея, – мне бы только электрички дождаться…
Четкие воспоминания о стройной череде предшествующих дней погружались в бессознательные глубины.
 Домой бы…
 Домой я все-таки добралась, с замерзшими внутренностями и пустой звенящей головой, сломленная пополам бесчеловечной выходкой судьбы. Родные ждали меня до последней минуты, надеясь увидеть посвежевшую маму, обновленную внешним образом. Супруг, чувствующий вину за проявленную халатность (не встретил на машине, хотя и запасся железным алиби) приготовил праздничный ужин. Дочь испуганно хлопала глазами. Обновленный образ не укладывался в ожидаемый стереотип. Сознавая  себя закоренелым рецидивистом, подавленно уселась за накрытый стол и возобновила прежнюю преступную деятельность против родного организма, от которой в принудительном порядке отреклась во время упоительного отдыха. Пропадай моя телега, все четыре колеса.  Постепенно, в тепле я размякла как масло, хоть намазывай на бутерброд. Сообщила домочадцам сохранившиеся в памяти информационные остатки о здоровом питании и о вреде злокозненных холестериновых бляшек. Эпопея все-таки закончилась благополучно. И как камень с души.

Захлебываясь от переполнявших эмоций, совершенно ожившая, рассказываю подруге:
 - Ты только подумай, все похудели, кроме меня!
В ответ глубокомысленно:
 - Какая вы, Света, упрямая.

  P.S. А врач, ну, тот, который гирудо, на самом деле был хороший. Редкий специалист. Кандидатскую пишет. Уставший, конечно. Немудрено, мотался среди нас, как пострадавший, от унитаза к унитазу, от пиявок к лекциям в «большом зале».  А вокруг ведь не фиалки с голубыми незабудками, а самая натуральная изнанка жизненного процесса. Я, кажется, припустила на него немного, для красного словца, под наваждением черного юмора.