СА. Глава 5

Май выдался жаркий, безветренный, бедный на дожди. Окна в казармах не закрывались ни днём, ни ночью. Если бы их закрыли, мы бы задохнулись в газовой камере под названием «Солдатская портянка». А воздух за окном был наполнен экстремальными запахами цветущей сирени, запахами, напитанными эросом, нежностью, ночными серенадами, соловьиным пением, поэзией. И он врывался в душную, портяночную, кирзачную, отдраенную, хлорированную казарму как мириады прозрачно-фиолетовых ночных ангелов, будоража уставшее тело воспоминаниями, мечтами, фантазиями и шепча бессвязные хаотические строки ещё никем не написанных поэм с эксцентричными и странными рифмами и размерами и головокружительными названиями.

 Глаза слипались от усталости, а по телу разливался томительный эротический элексир, принесённый волнами эфира от раскрывшихся соцветий сирени, и оттягивал вожделенный сон на несколько минут или даже мгновений, в течении которых отдалённое, смутное, трудноуловимое блаженство первобытной промискуитетной оргии наполняло всю сущность твою божественным нектаром любви.

Утром тот же сумасшедший, медовый, бархатный запах, запах ночных прогулок, поцелуев, левитаций, звёздного неба, невыразимой радости врывался вместе с лёгким рассветным ветерком в казарму и сковывал движения при подъёме, тормозил своим сладким благоуханием строгий и чёткий армейский процесс одевания, застелания, построения.

Итак, в условиях экстремальной сирени началась будничная циклическая армейская жизнь: подъём; коллективный сплочённый писс; утренняя гимнастика с пробежкой (форма одежды №2: сапоги, штаны, голый торс); бритьё (тщательное; оставишь «кусты», получишь пиндюлей на разводе и всё равно заставят перебриваться); подшивка подворотничков, чистка сапог до зеркального блеска, надраивание ременных пряжек до зеркального блеска (хорошо что лысины не надо было драить до зеркального блеска – их прикрывали пилотки); завтрак; развод; упражнения с оружием (АКМ устаревшей модели); строевая подготовка на плацу (ногу держать, носок тянуть, не горбатиться; давалась с трудом: телесные, механические однообразные движения всегда вызывали во мне отвращение; к тому же, здесь всё время нужно было помнить где лево, где право (а мне что лево, что право – всё едино): весь взвод поворачивается налево, а я направо и шагаю в противоположную сторону. «Зарницын!!!! – сержант Пегий превращался в раскалённый утюг, - у тебя шё не только две левых руки, но и ещё и две левых ноги???!!!!» «Две левые руки» – это он про автомат Калашникова, эта штука всё время выскальзывала у меня из рук); зубрёж уставов; обед (завтрак, обед и ужин – это поглощение горячей пищи и, особенно обжигающего кипятка под громким названием «чай» со сверхзвуковой скоростью; во время сего физиологического акта не ощущаешь даже вкуса – только боль от ожогов; послевкусие, если оно вообще остаётся, ощущается только в послеобеденное свободное время); а вот и оно вожделенное – полчаса  свободного времени (можно подойти к кусту сирени, закрыть глаза и отдаться грёзам); занятия в учебных классах по изучению телеграфного аппарата и обучению работы на нём (часто заменялись работами у офицеров на дачах, ремонтами в офицерских квартирах, работами на подсобном хозяйстве: из-под коровушек и свинок навоз вычищать, работами на пивзаводе, расположенном на против в/ч [это считалось большим везением – можно было нашару пропустить бутылку-другую пивка],  рытьём-засыпанием канав, погрузкой-разгрузкой чего-либо, катанием квадратного и перекантовкой круглого); ужин; час свободного времени («свободное время» - в учебке эта фраза звучала издевательски: обычно в это время старались подшить подворотничок на следующий день, привести в порядок свои вещи и себя, в лучшем случае можно было успеть написать письмо; ещё в это время можно было спокойно посидеть в туалете; но читать, например художественную литературу, было некогда, да и запрещалось: «Зарницын, что читаешь? Опять стихи… (далее следовал фейерверк нецензурщины – не буду его отображать вопреки всем новомодным течениям в литературе писать трёхэтажные матюки), читать можно и нужно только устав. Понял?» Как не понять. Но стихи, и не только, всё равно читал, сидя на том же толчке (приятное с полезным, как говориться); вечерняя прогулка строем и песней (обязательно на военно-патриотическую тему); вечерняя поверка; отбой. Самое приятное, ласкающее слух, слово в армии.

Но всё это циклическое расписание висит над тобой пока ты не пошёл в наряд. Наряд по кухне, ротным дневальным или дежурным по КПП. Дежурным по КПП никогда меня не ставили – может рожей не вышел. Зато на кухню только и ходил. Дневальным был пару раз.

Дневальный стоит у входа в помещение роты возле тумбочки, на которой располагается телефон. Здесь ключевое слово «тумбочка» Почему? Потому что на ней телефон стоит. Средство связи как никак. Вот поэтому дежурство дневального в СА называется «стоять на тумбочке». Тут же состряпали анекдот про чурку-дневального. Чурка дневалит, звонит телефон, чурка хватает трубку и кричит: «Тумбочка дневальный слушает». Вообще про дневальных много анекдотов. Количество их уступает разве что анекдотам про Василия Ивановича и Штирлица. Вот к примеру: стоит дневальный, в роту входит генерал; а дневальный-то расхлябанный: ремень где-то в паху болтается, пуговица верхняя расстёгнута, пилотка на затылке. Да к тому же этот раздолбай ещё и курит в затяжку. Генерал опешил: «Ты кто??!!» – спрашивает. «Я? Дневальный, – отвечает дневальный, сплёвывая, – а ты кто?» «А я ГЕНЕРАЛ!!!» – отвечает генерал возмущённо-обескураженно-тиранически. «Тоже неплохо» – спокойно констатирует дневальный.

Наряды бывают очередные и внеочередные. Я в основном по вторым специализировался.
- Всё стишки пишешь Зарницын, - подошёл ко мне Пегий, увидев, что я делаю запись в блокноте, - а автомат держать не умеешь.
- Сущность человека определяется не умением держать оружие, а умением им не пользоваться.

- Шё-шё? Повтори!
- Не повторяется такое никогда.
- Шё борзый шёли?! Пять нарядов вне очереди!
- Не имеете права, товарищ сержант. Не более одного.
- Шё устав знаешь?!
- Читал.
- Ишь, сука, читал он… Теперь писать будешь – вместо стишков. Один наряд вне очереди и устав строевой переписать в тетрадь по политподготовке. И через день в наряд.
- Лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз.
- Пасть закрой, дух! Выполняй!
- Есть.

Вечером, после ужина, я подошёл к Пегому и спросил: «Товарищ сержант, а вы смотрели фильм «Спартак», режиссёр Стэнли Кубрик, в главной роли Кирк Дуглас?
На лице его был вопрос: «Что это за инопланетные звуки?»
- Зарницын, ты хочешь до конца моей службы драить туалеты?
- Нет. Я хочу, чтобы вы этот фильм посмотрели. Проиграть сражение, это не значит перестать быть человеком.
- Зарницын! Упор лёжа принял! Сорок раз отжался!

Да, АКМ я не умел держать. Нет, конечно, держать-то умел, это всякий дурак может. Держать в смысле умело и ловко им пользоваться. На занятиях с оружием всегда был в числе отстающих. И всегда путал лево-право, как уже говорил (это особенно забавно выглядело на строевой подготовке; Пегий прямо беленился и обещал стереть меня в порошок и сделать вечным дневальным, и приковать цепями к «параше», превратив в туалетного сизифа; мне всё это было неприятно, но вместе с тем и смешно – Пегий был всё-таки комическим персонажем, не смотря на всё его самодурство, ехидство и злобность).

Разборка-сборка автомата тоже давалась с трудом. Все уже бывало закончили сборку, а я всё возюкаюсь.
- Зарницын, Пушкин, блин, недоделанный, ты хочешь всю ночь автомат разбирать-собирать? Я тебе это устрою.
- Ночью не получится, товарищ сержант, на ночь оружейку вы обязаны закрывать…
- Не умничай! Ночью будешь строевой заниматься, изучать где лево, где право.
- А за Пушкина, товарищ сержант, спасибо. Хоть и недоделанный, а всё ж приятно…
- Зарницын! Ещё одно слово и будешь всю ночь в позе упор лёжа.

Забегая вперёд, скажу, что АКМ я так и не освоил. Стрелять не научился. Ну не кшатрий я, не кшатрий, да и вообще, наверное, к социальным статусам, не имею отношения. Два раза после принятия присяги наша учебная рота ездила на стрельбище. Я – только один раз. Первый раз был во внеочередном наряде (как обычно). Стреляли в грудные мишени. Одиночными и очередями. Я даже в «молоко» не попал ни разу. Пули из моего автомата улетели, наверное, в другую галактику.

- Зарницын, и откуда ты такой взялся? – спросил меня Пегий, когда мы возвращались с полигона.
Я единственный из роты поставил своеобразный антирекорд.
- Из Туманности Андромеды.
- Чегооо? Оно и видно. В голове у тебя туманность, Зарницын.
- На том стоим, товарищ сержант.

Словосочетание «строевая подготовка» у всех вызывало рвотный рефлекс. «И – раз, и – раз, и – раз». Для всех – маразм, а для Пегого – экстаз. Вот уж где он давал волю своему садизму.

- Носок тянуть, тянуть! – с хищной радостью кричал Пегий, демонстрируя оскал глубоководной ихтиозы. – Ногу держать! – и его оскал появлялся вместе с похмельным тяжёлым дыханием где-то совсем рядом, в двух сантиметрах от лица, а колено больно ударяло под зад. – Плац для вас станет домом родным! – веселился Пегий, излучая сытое довольство рептилии, проглотившей кролика. – Отполируете у меня плац сапогами! Будет блестеть как зеркало! – потешался он, и глаза его алчно сверкали.

В тридцатиградусную жару с нас сходило не семь, а семьдесят семь потов. Ноги дрожали от напряжения, голова кружилась, но Пегий не давал передышки и заставлял под угрозой пинков тянуть этот идиотский носок. Зачем? «Мы ведь не кремлёвский караул, - размышлял я, будем два года за телеграфными аппаратами сидеть». Но размышлять можно было сколько угодно. Увы, этим невозможно было остановить аракчеевскую похоть Пегого.