Утки

Мстить, мстить, мстить.

Шуршали мертвые черные листья, трескаясь и разрушаясь под ногами словно тонкий осенний лед.

Мстить.

Мстить, мстить.

Отбивали ступни ритм пульса.

Женька бежала по ноябрьскому пустому парку, пытаясь не думать. Но мысли как пронизывающий ветер пробивали её куртёнку, пытаясь укусить за оголенную под выбившейся из штанов рубахи поясницу. Мысли вонзались в её тонкое еще совсем юное тело, обжигали холодом плоть, они стремились добраться до вен, чтобы растечься по всему организму, уничтожая его.

Мстить. Только мстить. Всем мстить. Умным, уверенным, сытым, довольным. Всем, кому она доверяла. Кого любила. Перед кем была слабой и беспомощной. Мстить.

Она бежала мимо людей, изредка встречающихся ей на парковых дорожках, но их темные фигуры – безлицые и безликие  в быстроте её бега – казались ей не реальными людьми, а тенями, отголосками её мыслей, и она отводила от фигур глаза, желая быть незаметной и незамеченной ими.

Ноябрьское утро было сухо и промозгло. Нос немел и виновато давал о себе знать, пощипывая от холода. Женька пыталась спрятать его за ворот куртки, но от бега ворот подпрыгивал, предоставляя беззащитное лицо непогоде.

Она бежала от своей злости.

Женька всегда считала себя человеком мягким и нерешительным, и это новое чувство, вдруг вспыхнувшее и охватившее её, пугало и будоражило. А также давало силу. Она чувствовала себя пулей, высвобожденной из оков пистолетного чрева щелкнувшей пружиной гнева. Она летела в цель. И цель её как у всякой пули одна – уничтожить.

У-ни-что-жить.

Ничто. Жить.

Что жить?

Женька бежала стремительнее, уже почти не ощущая тяжести и немощи собственного тела. Шут с ним с онемевшим носом, с застылой поясницей, с чужими прохожими, шут с листьями под ногами. Шут с нею самой, глупой и доверчивой. Её легкие привыкли к ритму бега и открывались в такт движениям ног. Вдох-выдох-вдох-выдох. Какая по сути всё это ерунда, одно мельтешение, вся жизнь её ничего не значит. И не кому не нужна. Не важна. Ничего не стоит. Жизнь - ничто.

И даже злость эта бесполезна. Ну что она может? Мстить? Как? Самой стать уверенной, смелой, сильной? Значит, стать как они. Значит, в чем-то предать себя. И в конечном итоге тоже уничтожить.

Старый вытянутый пруд, наконец, появился впереди. Он лежал хмуро и безмолвно, спрятанный в самом укромном месте парка. Своим серым зеркальным оком пруд глядел в такое же серое сумрачное небо. И казалось ждал Женьку. Девушка замедлила бег. Внутри что-то дрожало и обрывалось.

Обойдя пруд, она спустилась по темной гальке к ветхому мостику, спрятанному в гуще камышей, и остановилась у самого края.

Вот и всё.

Вот, всё.

Всё.

После бега дышалось легко и свободно, но предательски задрожали ноги. Она стала зачем-то расстёгивать куртку, соображая снять ее или нет, когда вдруг со стороны воды послышался всплеск.

Она испуганно подняла голову, не ожидая встретить здесь живую душу. К мосту плыли утки. Они плыли косяком, почти бесшумно, не раня глади воды, как будто не плыли, а летели. И уже через мгновение окружили мост и смотрели на Женю круглыми черными бусинами глаз, поворачивая свои головы то одной, то другой стороной. Смотрели спокойно и доверчиво.

Женька тут же застегнула куртку и полезла в карманы, ища чем бы угостить непрошенных свидетелей. Но в карманах ничего, кроме ключей не оказалось.

«Ничего нет у меня!» - оправдывающее бросила она в воду.

Утки поплавали еще немного у моста, но, поняв, что человек им не даст ни крошки, поплыли дальше, двигаясь слаженно и держась друг друга.

Женька зачарованно смотрела на уток. Эти птицы не были красивы или ярки, но что-то в их обычности сегодня влекло её. Их покой и простота разглаживали её скомканную душу.

Утки доплыли до середины озера, сделали полукруг, и вдруг враз что-то щелкнуло, хлопнуло, замелькали выросшие крылья, утки отделились от воды и стали небом. Свободным и живым.

Они поднялись над самой Женькиной головой и закричали что-то. Громко, радостно, вместе.

Отпустить!

Пуст - ить.

Пусть!

Жить!

Женька улыбнулась и опрокинув просветлевшее лицо ввысь, помахала им рукой.