Жевать!

Вы случайно не знаете, как можно изготовить жевательную резинку в домашних условиях так же удачно, как изловчилась сотворить Светка Соколова в детстве? О, наверняка у вас имелись секреты самобытных коммерческих технологий – верю, верю. У Светки они тоже были. Вернее была. Ужасная тайна, которую она стойко хранила, невзирая на нервическую хрупкость образа и примерное поведение. Раскрытие же подноготной грозило юной производительнице позорным разоблачением в мошенничестве и потерей лица. Говорят, японцы боятся потери лица сильнее всего. Для снятия вины может даже потребоваться харакири. В этом месте мы со Светкой понимаем хорошо психологию самураев, хоть восток – дело тонкое. Словом, сейчас за давностью лет она, надеясь на снисходительное помилование, признает: «Ну, было немного, простите. Смешно же, ей-богу».
Справедливости ради надо вспомнить: в благословенную пору соколовского детства доступ к буржуинским сладостям был закрыт и порицаем. Над головами малолетних сластен-гедонистов витал и норовил нагадить сверху нехороший дух Мальчиша-плохиша. Общество требовало от юных граждан неподкупной кибальчишьей честности. Светик же, нечаянно наладив кратковременный процесс по производству вожделенной жвачки, хоть и понимала, что бесстыже дурит честной народ и попирает светлые заветы, но в большей степени чувствовала себя благодетельницей страждущих. Парадокс. Хотя – ничего странного.
Вы помните страстное вожделение и томление духа у советской детворы при виде заграничной диковины  бубл-гум? А наивную готовность жертвовать любыми сокровищами ради счастливого обладания фантастическим, одурманивающим, бесподобно розовым, поразительно тянущимся и восхитительно надувающимся кусочком резины? Тогдашнее простодушие вовсе не нуждалось в современных рекламных тычках и пендалях, типа: жвачка очищает зубы, благотворно влияет на здоровье десен, придает свежесть дыханью, обладает и успокаивающим, и стимулирующим действиями. Пол- царства за пластик настоящей жевательной пластины – не вопрос! Блажен, кто помнит.
Безоглядная любовь требовала героических усилий по добыванию желанного продукта. А где его взять? Хорошо было древним грекам или древним инкам: соскребли с деревьев застывший смоляной сок, и жуй себе, хоть зажуйся. А простым смертным октябрятам, обреченных на внуковство вечно живому дедушке Ленину, как быть? Редким счастливцам, родители которых обладали не иначе как волшебным всемогуществом и доставали жвачку, выпадала честь ходить эдакими козырями, беспроигрышно бьющими прочие масти. Остальная детвора семенила за ними следом, отчаянно завидуя и робко заискивая. Обладатель жвачки на время становился властелином душ. Выражение «мир, дружба, жвачка» не пустой звук, а многосоставный. Верным подкозырникам милостиво разрешалось пожевать бывший в употреблении, но сохранивший изначальные божественные кондиции продукт. Количество жевков напрямую зависело от степени обнаруженной лояльности к владыке и строжайшим образом контролировалось вовлеченной общественностью:
- Раааз, дваа, триии, че-тыы-ре! Всё! Вынимай! Теперь моя очередь! Так нечестно!
Счастливцы, заполучившие в рот резиновые нектар и амброзию, всячески хитрили, растягивая удовольствие, готовые по заветам старых йогов хоть 33 раза пережевывать тянучку, чтобы потом сглотнуть навсегда.
Социальная иерархия детской автократии выстраивалась простым и очевидным образом: в виде очереди теснившихся и толкающихся маленьких гусят, тянувших шеи в одну строну, поминутно замирающих и снова возмущенно махающих крылами и шипящих на нарушителей порядка.
В табеле о рангах  была особая статья для эстетов. Таким дозволялось нюхать фантик от жевательной резинки. Нанюхавшиеся обалденно ахали и закатывали глаза. Они  причащались к сакральным ароматам и ощущали себя небожителями.
Хорошие были времена: райское наслаждение можно было получить за понюшку смачной бумажки. Защищенный мир детских забав и немудреных равноправных отношений. Однако под влиянием жевательных искусов местное единство ускоренно перестраивалось. Соколова Света, как и прочие ее дружки-подружки, теряя достоинство и аппетит, мелко частила за очередным коронованным фанфарончиком. Раза-два ей удалось нюхнуть чудо-обертку, единожды держала оную в руках, вожделея, предлагала обреченно-невыгодный обмен, а вот вкусовых удовольствий регулярно недополучала. Соколова считала: незаслуженно. Всякий раз, когда жевательная очередь доходила до заветного предела, в утешение ей доставался лишь бесцветный пресный комок, хорошо проработанный чужими челюстями. Несправедливо обделенная Света во всеуслышание ушла в оппозицию к официальному титульному лицу, заявив:
 - Это, что ли, настоящая жвачка? Да у меня дома в сто раз лучше есть! Да в тысячу раз вкуснее! Да в миллион раз больше! Да я! Да вы! 
И далее в запале по образцу: «Да нам вашей Ульянки и даром не надь, и с приданным не надь!».
Ляпнула сгоряча и обомлела: очередь страждущих в мгновение ока перестроилась вкруг нее:
- У тебя, правда, есть?
- А мне дашь попробовать? Ну, пожалуйста!
- А хочешь, подарю переводку с красной розой?
- А я хочешь, велик дам на целый день?
Десятки молящих глаз с надеждой обратились в ее сторону. Соколова здорово струхнула и решила живенько ретироваться, мол, ребята, я не играю. Но дело касалось очень серьезного вопроса - жвачки. Со жвачкой не шутят. Нашла, с чем шутить. Всё: или пан, или пропал. Причем окончательно и бесповоротно. Задразнят, со свету сживут! Никто и не посмотрит, что тебе только восемь лет от роду. Жизнь молодую погубят навсегда. Кто бы сомневался!
Меж тем «всякий человек имеет право на самосохранение, и всякий имеет право применить все средства и совершить всякое деяние, без коих он не в состоянии сохранить себя». Не подозревая, что за нее аж в 17 веке  заступился аж сам Томас Гоббс, малолетняя мятежница решила любым способом самосохраниться. Сдвинув брови, перво-наперво сформировала последовательную очередность, ориентируясь на количество сиротской скорби в глазах индивидов. Всех ранее обиженных и угнетенных – вперед. «Мы наш, мы новый мир построим!». Обнадежила  обретенных сторонников в том, что завтра они получат обещанный пропуск в райские кущи и на полусогнутых ногах удалилась домой. Домашние стены покоя не дали. Скоропостижность авантюрных обязательств со страшной силой возбудила голос совести и поисковую активность. Одновременно и разнонаправлено, хоть на части разорвись. Светка металась в советской аскетичной родительской квартире, лихорадочно соображая, как умереть побыстрее и покрасивее и каким образом добыть эту треклятую жвачку. Кто надоумил ее на последующие действия, она точно не знает. Может быть, предки-пираты или предки-предприниматели? Практически смирившаяся с потерей лица Светуля открыла дверку серванта – внутри него находилось единственное большое зеркало – чтобы полюбоваться напоследок на свою скорбную физиономию. Внутри серванта на стеклянных полочках покоились две смиренных парфюмерных склянки: мужской одеколон и женские духи – один папин, другой – мамин. Папин нравился больше: пузатый, объемный, заполненный замечательно зеленым содержимым, в отличие от маминого – скромненько желтенького. Света отвинтила крышку одеколона, намереваясь надушиться под занавес жизни. Пам-па-рам! Что она видит! Крышечку! В крышечку вставлена резиновая прокладочка, определенно напоминающая пережеванную и заново сформированную жвачку. Эврика! Воспрявшая духом смышлена извлекла это счастье и попробовала на зуб – твердовато, горьковато, рот полон одеколоновых слюней. Отплевавшись, решила: дело можно исправить.
В кастрюльке с кипящей водой варится одинокая резиновая пробочка. Рядом стоит одинокая внимательная девочка, которая  периодически достает пробочку и сосредоточенно пожевывает ее, сверяя степень размягченности с оригинальной плотностью, сохранившейся в памяти. Снова опускает опытный образец в кипяток и присаживается в ожидании, подперев рукой то ли умную, то ли глупую головушку. Процесс пошел, как говорил партийный лидер, заклейменный в этой части тела родимым пятном.
Долго ли – коротко ли вываривала она продукт советской промышленности в зарубежный аналог, наконец, решила: сойдёт. Теперь надо добавить цвета и вкуса, а запах и так есть – не истребился в кипятке. Засунула вареную пробку в сахарницу, обваляла, пожевала: вроде нормально. Но сахар такой продукт ненадежный, во рту растворятся быстро. Тогда что? Попробовала сунуть в варенье, малиновое. Закрепительный эффект лучше, но ягодные костяшки преобразили внешне малоприглядное варево в явную пакость. Снова – в сахар. Лучше не стало. И тут ее осенило: в доме спрятана банка дефицитного растворимого кофе, не пользованная, запечатанная фольгой. Не терзаясь смутными сомнениями, – какие могут быть сомнения, если завтра смерть и позор – вскрыла сокровенную заначку, засунула прямо в кофе мокрую резиновую массу, и снова  дегустация. И так, чередуя кофе и сахар, обмакивая и сосредоточенно пережевывая, добилась приблизительной однородности массы. Пробовала было улучшить внешний вид новоиспеченной жвачки, раскатывая ее скалкой. Но придирчиво прищурив глаз, решила: особенной красоты не прибавилось. Поэтому снова пожевав свое ноу-хау и возвратив его в исходное состояние, аккуратно завернула в промокашку, философски вздохнула, и приготовилась встречать грядущий день.
На завтра утром Света осторожно обозрела близлежащую местность через щелку плотно закрытой оконной занавески. Приверженцы нового течения уже сгруппировались около входа в дом, призывно поглядывая на светкины окна, и ссорились, выясняя составленную накануне очередность. Наиболее нетерпеливые надсадно драли глотку:
- Свеет-ка! Выходи!
Хвала небесам, маленьких эпигонов собралось немного: большая часть училась в первую школьную смену, тогда как Соколова – во вторую. Это давало значительные маневровые преимущества.
Светлана торжественно спустилась к народу вниз с третьего этаж. В сжатой руке желанный продукт скромно завернут в промокательную бумагу. Аргумент о несоответствии антуража заготовлен заранее: «Мы об фантиках не договаривались!». Появление долгожданного доброхота вызвало возбужденное копошение преданных муравьев:
- Принесла?
- Мне дашь?
- Покажи?
Светка важно кивала головой, ощущая легкое головокружение и предчувствие быть побитой. Но лицо! Лицо она хранила изо всех сил, как настоящий японец. Может, все-таки у нее предки-японцы?
 - Принесла. Я ж обещала. Вот, - она крайне деликатно развернула распадающуюся бумажку, явив прилипший к обертке непритязательный буроватый резиновый комочек.
- Вот эээтооо? – физиономии поклонников разочарованно вытянулись, как будто их цветущие надежды перечеркнули четкой церковнославянской буквой «херъ». Вот так – «херъ» на «херъ».
Безусые светкины соплеменники по части сохранения лица определенно не дотягивали до рыцарских традиций самураев. Зато подозрительности и мелочных сомнений – полный комплект:
 - А почему она такого цвета?
- Ты, что ее уже жевала?
- А где фантик?
Светка живо «причесала» чувствительно растрепанных скептиков: никто не обещал им не смакованных жевательных пластин, цвет – редкий, эксклюзивный, а потому весьма ценный, а уж вкус – настоящий кофейный.
 - На, попробуй!
Дело быстро сладилось. Публика, не привередливая и не избалованная потреблением диковин, легко согласилась получать удовольствие без дополнительных вопросов. Светка, хорошо зная подлинную цену товара, не заламывала тарифы в виде великов и переводных картинок и поэтому сподобилась звания местно чтимой угодницы. Новый жевательный продукт оказался долгоиграющим – этот существенный плюс покрыл все прочие недостатки. Облагодетельствованный народец потребовал: «Еще!». «Хорошо!» - кивнула Соколова - как говорится, «с похвал вскружилась голова». Слабоумие и отвага – видели надписи на машинных – это оттуда! Кроме того, она ж помнила: крышечка маминых духов пока не оприходована. Заверив благодарно жующих друзей «завтра дам еще», Светка вприпрыжку поскакала домой, мысленно экспериментируя новые оригинальные цвето-вкусовые композиции.
Здесь история неудержимо покатилась к логичному финалу. Крышечка маминых духов оказалась без надлежащей уплотнительной резинки. Срочно были обследованы все имеющиеся в квартире средства косметической и парфюмерной промышленности. В советские времена оное производство не баловало потребителей изысканным выбором и куртуазной роскошью. Подходящий сырец обнаружился не сразу под крышкой прошлогоднего лосьона «Огуречный». Нужный продукт был выдан на-гора в неположенный срок. Вышла первая заминка, тестирующая уровень народного терпения. Графическая кривая однозначно устремилась вниз: терпение не заставляло себя ждать и полегоньку испарялось.  Светка не отчаивалась. Она вознамерилась сходить с рабочим визитом в гости к соседям. У доброй старушки Кузиной в аптечке нашлась лишь негодящая йодовая пробка. А вот у тети Вали в спальне на журнальном столике рискованно стояли пара-тройка духов, а также туалетная вода. Похитить удалось только одну резиновую прокладку. Светка еле успела выковорить ее из-под крышки, как бдительная тетя неожиданно и подозрительно шумно стала принюхиваться, резво продвигаясь из кухни в спальню. Маленькая девочка, на всякий случай «честно» округлив октябрятские глаза, серой мышью попятилась к двери. Готовых полуфабрикатов на ближайшем горизонте более не предвиделось. Светке надоело быть лидером независимой коалиции и заложницей липовой славы. Детям надоело без толку ждать и фиксироваться на несбыточном. До поры до времени жвачные злоключения позабылись. Все принялись радостно носиться друг за другом в «догоняшки» и скакать в «классики», а также в «резиночку».
Финита ля комедия. Однако скажите на милость, не напоминает ли вам этот немудреный детский сюжет сценарии вечных шекспировских хроник? В основе хроник – бесспорный исторический факт, засвидетельствованный историками. Драматический интерес поддерживается однозначностью самого материала – знаменитых событий личной истории. Действующие лица хроник – политические фигуры: правители и наследники трона, их советники, их слуги в мирной жизни и соратники на поле брани, их приверженцы и противники, претенденты на власть и заговорщики, верные вассалы, и вероломные мятежники. Шекспир затрагивал вечные проблемы (добра и зла, дружбы и предательства, власти и свободы). Они актуальны и в наше время.