Источник исторической неправды. Часть пятая

               

                Дворцовый передел.

     17  октября 1740  года вдруг умерла государыня Анна Иоановна.  Случилось это  неожиданно. С утра веселая и бодрая, за обедом она вдруг потеряла сознание. Придя в себя,  сразу заговорила о престолонаследии, видимо почувствовала, что жить ей осталось недолго. Преемником, по желанию императрицы, становился полугодовалый сын ее племянницы Анны Леопольдовны - дочери Карла Леопольда герцога Мекленбург-Шверинского и царевны Екатерины Иоановны, которая в 1740 году родила сына Ивана, - наследника престола. Регентом при малолетнем Иване Антоновиче Анна Иоановна пожелала назначить Бирона.

     Однако с самого начала его правления между ним и родителями императора Иоанна Антоновича начались недоразумения. Был открыт заговор, имевший целью устранить регента и поставить на его место принца Брауншвейгского или его супругу. Не подлежало сомнению, что принц имел связи с заговорщиками.
Бирон апеллировал к собранию кабинета, Сенату и генералитету, которые единогласно встали на его сторону. Отцу императора пришлось публично выслушать крайне резкое замечание от начальника Тайной канцелярии А. И. Ушакова.

     Однако властвовать Бирону суждено было менее месяца. Анне Леопольдовне предложил свои услуги старый фельдмаршал граф  Христофор Миних.  В ноябре с её согласия  против Бирона был организован заговор, во главе которого встал фельдмаршал. В  ночь на  9 ноября 1740 года герцог Курляндский вместе с его женой были арестованы. Правительницей России стала Великая княгиня А;нна Леопо;льдовна (при рождении Елизавета Катарина Кристина, принцесса Мекленбург-Шверинская).
     Бирон был предан суду. Главные обвинения против него были выставлены следующие: «захват» регентства, «небрежение» о здоровье покойной государыни, желание завладеть русским престолом и притеснение русских. 18 апреля 1741 года был обнародован манифест «о винах бывшего герцога Курляндского». Он был приговорён к смертной казни четвертованием. К концу лета эта весть докатилась и до Сибири.

                *

     Нужно ли говорить, что от  таких известий Миллера вновь  охватила ипохондрия, еще более жестокая и страшная, чем в Якутске.  Это и неудивительно, -  его покровитель приговорен к смертной казни, началось преследование иностранцев. Что может быть страшнее?   Что в Петербурге ждет его самого? Нервная система аристократа, не выдержала такого психологического удара.
     В это время  И. Гмелин, не дождавшись ответа на свою просьбу и узнав о смерти императрицы Анны Иоановны,  решил ехать в Петербург на свой страх и риск, - без разрешения. Но в  Туринске, к великой радости, его встретил указ Бирона - регента возведенного на престол малолетнего императора Иоана Антоновича, разрешавший ему вернуться  в Петербург. Гмелин, надо полагать, был безмерно благодарен своему спасителю. Но вслед за этим столичный фельдъегерь, как снег на голову,  доставил известие о свержении Бирона, возведении на престол новой государыни - Анны Леопольдовны  и судебном приговоре о  казни Бирона.

     Добравшись до Верхотурья, Гмелин, и сам оглушенный этими новостями, застал там  Миллера, пораженного нервным недугом. На пути из Тюмени Герард еще и  простудился. От простудной горячки болезнь  обострилась и в Верхотурье он слег. Прибывший в Верхотурье Гмелин с тревогой писал президенту Академии барону Корфу: «Сия болезнь состоит в жестоком биении сердца и превеликом страхе, который по переменам приходит, а иногда три и четыре дня не перестает; с таким движением пульса, что я часто обмороков опасаюсь …».

     Но это было не последнее испытание академиков. Правительница Анна Леопольдовна предпочла помиловать любовника тетки, велела заменить Бирону смертную казнь вечной ссылкой его вместе с семьей  в Пелым, - за три тысячи верст от Петербурга. Это от Петербурга три тысячи верст, а от Верхотурья по сибирским меркам  «рукой подать», - всего-то две сотни верст,  правда, в таежную глухомань севера, в царство   болот и гнуса.  На  пути к Пелыму  Верхотурья не миновать.

     Исторические документы свидетельствуют, что бывший фаворит Анны Иоановны Бирон, побывал здесь в 1741-42 году.  Вряд ли верхотурские обыватели обошли это событие своим вниманием. Так что Гмелину, а возможно и Миллеру пришлось оказаться свидетелями того, как недавний их покровитель, всесильный властитель России, теперь обесславленный и униженный, следовал через Верхотурье в пелымскую ссылку в окружении служилых людей.
     Трудно сказать, был ли Герард в состоянии радоваться, когда  весной 1742 года  его разыскала незабвенная Христина. Она, теперь уже на положении вдовы недавно умершего хирурга, еще и  беременная,  возвращалась из Иркутска в Москву, где жила её сестра,- тоже вдова,  имевшая пансион (небольшую гостиницу с полным содержанием проживающих), и,  без сомнения,   была бесконечно рада встрече с Герардом.

     В течение всего лета она трепетно, с необыкновенной заботливостью ухаживала за ним. Оправившись от болезни, Миллер поступил, как истинный джентльмен, - в августе 1742 года он женился на Христине, а 19 сентября родилась падчерица, которую назвали Фредерика Христиана.
     Трудно сказать, сознавал ли Миллер, что этим своим поступком он лишил себя многолетней поддержки Шумахера, сделал из него  активного оппонента, создавшего ему вскоре массу проблем. 
 
     Зимой  Герард с семьей в сопровождении Гмелина выехал из Верхотурья  в  Петербург. В пути их застало известие о новом дворцовом перевороте, - Анна Леопольдовна свергнута с престола, с малолетним сыном и родителями под стражей отправлена   в крепость Дюнамюнде. На престол возведена новая императрица, - дочь Петра Великого Елизавета Петровна. А вслед за этим – еще одна, теперь уже обнадеживающая  новость – Бирон, хотя и не помилован, но приказано перевести его  из Пелыма отбывать ссылку в Ярославль. В Пелым на его место отправлен предатель, - свергнувший  Бирона генерал-фельдмаршал Миних.
     Миллер с Гмелиным, должно быть,  не знали, что и думать, и что ждет их самих в Петербурге.


                Академические страсти.

     Пока Миллер путешествовал по Сибири, в Академии произошло немало   перемен. С возведением на русский престол  дочери Петра Великого Елизаветы Петровны русское общество вздохнуло с облегчением, предпринимая попытки сбросить многолетнее засилье в стране иноземцев. Появились  признаки обновления и в Академии, вызванные появлением  в академической среде первых молодых русских ученых. Труды Петра по созданию собственной научной школы стали приносить долгожданные плоды.

     В сентябре 1734 года президентом Академии стал барон Корф. Заботясь об Академии как научном учреждении, он  не упускал из виду и второй стороны её деятельности — учебной. В представлении Сенату 24 января 1735 года Корф напомнил, что по замыслу Петра Академия учреждена не только для дальнейшего совершенствования наук, но и для распространения просвещения в России, и ходатайствовал об основании при Академии семинарии на тридцать воспитанников.
     В 1736 году по распоряжению Корфа в Германию в Марбург к профессору Х. Вольфу были направлены ученики М. В. Ломоносов, Г. У. Рейзер и Д. И. Виноградов.  Тогда же  по настоянию президента   из Москвы в Академию для заведования учениками токарного и механического дела  был вызван талантливый русский механик Андрей Нартов.

     Андрей Константинович Нартов  с 1709 года работал токарем в Московской школе математических и навигацких наук. В 1712 году Пётр I вызвал  Нартова в Петербург, где определил его, как высококвалифицированного токаря, в собственную дворцовую «токарню». Нартов  построил там ряд механизированных станков для копированием барельефов и произведений прикладного искусства. В 1718 году он был послан государем в Пруссию, Голландию, Францию и Англию для усовершенствования в токарном искусстве и «приобретения знаний в механике и математике». По возвращении  из-за границы Нартов продолжал заведовать дворцовой  токарней, которую он расширил и пополнил новыми машинами, вывезенными из-за границы. Отношения его с Петром были очень близкими: токарня была рядом с царскими покоями, и государь часто  сам был не прочь  поработать в мастерской.

     После смерти  Петра все оборудование и принадлежности его токарни были сданы в академию, где долгое время находились без употребления, пока не попались на глаза барону Корфу, загоревшемуся идеей организовать при Академии обучение токарному делу и механике. С этой целью и был приглашен в Академию Андрей Нартов.
     Вскоре возле Нартова из учеников-студентов и первых молодых русских ученых сформировался кружок единомышленников. К тому времени Корф был направлен посланником в Голландию, и  Академия долгое время оставалась без президента. Всеми административными делами Академии, в том числе и финансовыми, заправлял Шумахер, поощряя и поддерживая одних, создавая препоны в работе другим. С Нартовым у него постоянно происходили конфликты по денежному вопросу, что на фоне расточительства, процветавшего в Академии, не могло не вызвать возмущения Нартова и его сторонников.

                *

     В 1740 году   после учебы за границей в Петербург вернулся Михайло Ломоносов и в начале января 1741 г.  подал на «высочайшее имя» прошение об определении его в Академии на штатную научную должность.
     Когда он уезжал на учебу, барон Корф, занимавший тогда пост президента Академии, заверил его, что при успешном завершении учебы по возвращению в Академию он будет произведен в экстраординарные профессоры. Но к этому времени Корфа в Академии уже не было, а  вершивший дела  Шумахер всячески этому препятствовал и произвел Ломоносова лишь в адъюнкты, да и то с целым рядом ограничений и оговорок.

     Было из-за чего расстроиться. Михайло не мог остаться равнодушным к тому, что иноземцы ведут себя в Российской Академии  единовластными хозяевами. В этот сложный для него период он сблизился с Нартовым и его единомышленниками, которые не меньше его были возмущены царившими в Академии порядками.
     14 октября 1742 года, исполняя  поручение Нартова, Ломоносов  пришел в конференц-зал осматривать печати, причем пришел прямо во время академического собрания. Делал  это нарочито шумно и независимо, чем  вызвал возмущение академиков.

     В ноябре 1742 года  Нартов со своими сторонниками  подали в  Сенат жалобу на  незаконные и неблаговидные действия советника академии Шумахера, как в части администрирования, так и о вольном расточительстве Шумахером средств, отпускаемых на содержание Академии. Формально Ломоносова не было среди подавших жалобу на Шумахера, но все его поведение в период следствия показывает, что Миллер едва ли ошибался, когда утверждал, что «господин адъюнкт Ломоносов был одним из тех, кто подавал жалобу на г-на советника Шумахера и вызвал тем назначение следственной комиссии». Вероятно, был недалек от истины и историк  Ламанский, утверждавший, что заявление Нартова было написано большей частью Ломоносовым.

     Обвинители писали, что Шумахер живет пышно, занял большой дом, употребляет без контроля казенные дрова и свечи, завел для своих надобности шестивесельную шлюпку, которая с «мундиром» и жалованьем гребцам обходится Академии по двести рублей в год, что с 1727 по 1742 год он брал по четыреста рублей ежегодно на Кунсткамеру,  якобы для угощения знатных посетителей.     Рассказывали, что Шумахер по родству и свойству совал в Академию бесполезных людей, принял некоего егеря Фридриха «для стреляния птиц в Кунсткамеру» с жалованьем в год по двести рублей, и «с оного 1741 года настреляно им и принесено в Кунсткамеру шестьдесят птиц, которых  в Охотном ряду за малую цену купить можно было».

     К жалобе Нартова присоединились русские студенты, переводчики и канцеляристы. Ее подписали И. Горлицкий, Д. Греков, М. Коврин, В. Носов, А. Поляков, П. Шишкарев, Лебедев, вернувшийся из Камчатской экспедиции Ф. Попов. Обвинения Шумахеру поддержал и французский астроном профессор Делиль. Он, в частности, указывал на вред, происходивший для Академии оттого, что члены ее находятся в полной зависимости от канцелярии, возглавляемой Шумахером, в том числе подчинены ей  по таким делам, по которым решение могли давать только специалисты и ученые.

     Состояние Академии действительно вызывало немалое беспокойство Сената  по причине все увеличивавшихся её долгов; расходы по Академии постоянно превышали отпускавшуюся на ее содержание сумму. К тому же вражда русских к иноземцам сделалась настолько явной,  что Академия, состоявшая почти исключительно из немцев, не могла рассчитывать на сочувствие к себе со стороны правительства.
     В свете всего этого императрица Елизавета Петровна 30 ноября 1742 г. подписала указ о назначении следствия над Шумахером, который  был арестован, а все его академические дела были поручены Нартову.

     В назначенную по делу Шумахера следственную комиссию попали заведомо снисходительные люди: простоватый генерал-лейтенант С. Л. Игнатьев и князь Б. Г. Юсупов, отличавшийся, к слову сказать, в годы правления Анны Иоановны рабской преданностью Бирону. Все стали напряженно ждать, чем разрешится следствие.

     Будучи человеком смелым и физически сильным, Ломоносов обладал еще и независимым, если не сказать настырным характером. Несмотря на благообразный и спокойный внешний вид был он человеком буйного нрава и не сдерживал себя в проявлении эмоций.
     Незадолго до назначения следственной комиссии Михайло поколотил чем-то  обидевших его академического садовника Штурма и лекаря Брашке,  за что был взят солдатами под стражу и доставлен в Академию. Нартов постарался замять это дело,  но немцы-академики, еще не забывшие о поведении  Ломоносова в конференц-зале,  3 декабря  подали в следственную комиссию, занимавшуюся делом Шумахера, встречную коллективную жалобу на Ломоносова.

     Комиссия, ознакомившись  с  обвинениями, не нашла за Шумахером никакого важного преступления, при котором его следовало бы держать под арестом, и к концу декабря того же 1742 г. он был освобожден из-под стражи, хотя следствие по его делу продолжилось, дополнившись делом Ломоносова.
     В период работы комиссии  Ломоносов активно поддерживал Нартова. Он  еще несколько раз приходил в академическое собрание, что неизменно  вызывало его бурные столкновения с наиболее усердными защитниками Шумахера — Винцгеймом и Трускотом - зятем Шумахера.