Лысуня

- Баб, а когда мы в свой дом жить перейдем, ты нам корову отдашь? – спрашивал у Семеновны внук.
- Отдам, конечно, если захотите, - отвечала бабушка.
- Захотим. Нам же молоко надо где-то брать. А какую ты нам отдашь? Малышку?
- Нет, Малышка уже старовата. Она к нашему двору привыкла, а мы к ней. Возьми Красулю, она самая молодая.
- Ты что, баб? У нее же молока нет. Зачем нам корова без молока?
- Родится теленок, будет и молоко.
- А когда он родится?
- Не знаю, может на тот год уже и родится.
- Ты, баба, шутишь, да? Я, что же, до того года без молока жить буду? Я ж не вырасту! Отдай нам лучше Лысуню. У нее же скоро теленок родится, а мы в свой дом только осенью пойдем.
- Так Лысуня первотелка! Ее еще обучать надо будет.
- Опять шутишь, да? Она же корова, а не школьница, чему ей учиться?
- Первотелки – это такие молодые коровы, которые телятся первый раз. Их еще ни разу не доили, и они не знают, что это. Некоторые очень пугаются, сердятся, даже дерутся. Поэтому их приучают к тому, чтоб они спокойно стояли, пока хозяйка выдоит молоко. Понятно?
- Понятно. А кто Лысуню учить будет?
- Ну, я, наверное. Мама твоя тоже пока молодая, никогда коров не обучала, только обученных доила.

Так беседовали по дороге с выгона баба Нила и ее хозяйственный семилетний внук Егорка. Придя домой, они занялись обычными вечерними делами, каких немало в любом деревенском дворе: подоить корову, пересепарировать молоко,   напоить теленка, загнать в курятник птицу, накормить поросят, кошек и собаку Жужу.  Когда хлопоты их были в самом разгаре,  с поля вернулся дед Василий. Бросив на перила крыльца выгоревшую робу, он вошел в землянку, где его жена только что отключила гудевший сепаратор:
- Слышь, мать, Ольга сегодня ночевать не придет. Перестрела  меня на дороге, сказала, будет Егоркину комнату до победного конца штукатурить, спать в том доме останется.
- А поужинать-то у нее есть чего? И не спросил, поди?
- Да ладно, не маленькая, небось, сама разберется. Давай ведро, пойду Буяна напою.

Когда наутро Егор проснулся, в доме никого не было. Мальчишка быстро оделся и поспешил на двор – там обычно занимались хозяйственными делами мама и бабушка. Он помогал им завершить начатое, потом все вместе шли завтракать. Но нынче ни в землянке, ни в огороде, ни на птичьем дворе никого не было. «Может, они по холодку картошку полют?» - подумал Егорка и поспешил к картошечнику, расположенному за сараем. Вскоре он услышал бабушкин голос.
- … а когда отец прибежал, она заволновалась, вскочила, так стоя и телилась. Бычок-то ничего, крепенький, обсох уже, мы его в сарае пока отдельно от Буяна определили, неровен час, боднет. А сама-то, вишь, не подымается.
- Счистилась хоть? Ветеринару звонили?
- Счистилась. Звонили, жена сказала, его дома нет, только к вечеру приедет. Отец воды с солью  наколотил, напоил, да в поле уехал. Теперь нам самим приглядывать.
- Ой, беда…

Егорка сбавил ход и осторожно подошел к окарде, пристроенной к задней стене сарая. Облокотившись на жерди ограды, возле нее стояли мама и бабушка. В загородке на соломенной подстилке лежала Лысуня. Она тяжело дышала и постанывала. Потом тяжело хлестнула себя хвостом, отгоняя назойливых жирных мух, и на боку появилась красно-бурая полоса.
- Это что, кровь? – ахнул мальчик.
Женщины разом вздрогнули и обернулись. Бабушка замахала руками:
- Иди, иди прочь, нечего тебе тут смотреть. Детям такое нельзя.
- Ладно тебе, мам. Что он, не деревенский, что ли? Не бойся, сын. У Лысуни теленок родился. Эта кровь из того мешочка, в котором он у нее в животе жил.
- Теленочек? Значит, у нее молоко теперь будет? – обрадовался мальчишка и, вспомнив вчерашний разговор, обернулся к бабушке. – А ты нам ее отдашь?
- Ишь, скорый какой! Ей бы подняться еще, –  махнув  рукой, бабушка пошла к землянке.

Тут только в сознании семилетнего животновода всплыло сказанное мамой слово «беда». Радость померкла.
- Мам, а что с ней? Почему она так дышит и не встает?
- Телилась тяжело. Детки, они, знаешь, даром не даются. Повредилась, видно. К вечеру доктор приедет, посмотрит и скажет, что делать.
- А до вечера что?
- Будем смотреть, кормить, поить. Сейчас-то еще она в тенечке лежит, а после обеда солнце повернется, ей жарко будет. Ну ладно, может к той поре встанет сама, перейдет на другое место. Пойдем пока завтракать, нам сегодня много сил потребуется.

Весь день Лысуня пролежала на одном месте. Она почти ничего не ела,  только пила из поставленного рядом таза воду. Егорка приносил ей и сено, и свежую траву, и картофельные очистки. Только ломоть хлеба, посыпанный солью, роженица приняла из его рук и стала медленно пережевывать, вздыхая и прикрывая глаза.

Подоить ее не удалось – она просто не вставала, когда бабушка с ведром заходила в окарду. Егорка слышал в разговоре мамы и бабы Нилы непонятные выражения: «мастит», «вымя закаменеет», «молоко перегорит». Расспрашивать взрослых было некогда, но, отгоняя веткой  противных мух, мальчонка с тревогой поглядывал на видневшееся из-под согнутой ноги покрасневшее вымя и размышлял о том, что если в нем вспыхнет огонь, он, может быть, и сумеет погасить его припасенной водой, но как быть, если вымя начнет превращаться в камень? И как будет бедняжка Лысуня жить с каменным выменем, ведь из него вряд ли удастся выдоить молоко не только для Егорки, но и для маленького Майора?

Вечером с дедом приехал ветеринар в синем заляпанном халате. Они подняли Лысуню, привязали к столбу  и что-то   вокруг нее делали. Егорка с мамой поливали огород и не могли видеть, что происходит в окарде. Они лишь слышали протяжный рев коровы и невнятные сердитые голоса. Потом доктор уехал, и баба с дедом попытались сдоить первотелку. Егорка с мамой в это время подоили Малышку и  переделали почти всю обычную работу. Наконец, в землянку вошла рассерженная бабушка:
- Это зверь, а не корова! Меня вообще не подпустила. Ведро копытом погнула. Дед еле-еле  со стакан нацедил. Что делать будем, не знаю. Рвется, мечется, как ненормальная! Всяких коров видала, но такое чудо в первый раз.
- А что врач-то сказал?
- Разрывы у нее, от них воспаление. Он марганцовкой промыл, сказал надо всю неделю или самим мыть, или его звать.
- А чего она ревела, баб? Он ей больно делал?
- Ну, мало ли, больно? Терпеть надо. Лечиться не всегда весело.

От сарая снова послышалось мычание.
- Неладно что-то. Чего она кричит?

Мама пошла к Лысуне, но быстро вернулась, держа в руках ведро.
- Из этого ведра промывали?
- Да.
- Глядите! А мы все думаем, чего она взбесилась? Ему бы, коновалу, такое залить куда-нибудь, чтоб в другой раз думал!

Мама вылила  остатки раствора на ладонь, вода стекла, и на руке остались нерастаявшие темно-фиолетовые кристаллы. Бабушка ахнула:
- Дед, ну ты ж рядом был, куда смотрел?
- Да я корову держал, он сам сыпнул в ведро из пузырька, разболтал и заливать стал. Чего я его буду контролировать, он же врач, сам знает.
- Врач, врач. На разрывы, да теперь и ожог. Бедная скотинка. А мы ее еще и хворостиной, чтоб стояла.

Егорка смотрел, как мама отмывает руки, и ему почему-то стало страшно.
- Мам, а тебе не больно?
- Мне нет, сынок, а вот Лысуне очень больно. Это лекарство надо брать понемножку, а ей залили слишком крепкий раствор, да еще и с такими вот нерастаявшими крупинками. Сейчас они у нее в животе все обжигают, поэтому она кричит, просит о помощи.
- Как же ей помочь?
- Сейчас травку заварим, остудим и сами зальем. Она вымоет эти комочки и ей легче станет.
 
Над селом уже сгущались сумерки, когда дед и мама вошли в дом.
- Ну что? – бросился к ним Егорка.
- Все, что могли, сделали. Вроде успокоилась, легла. Утром повторим. Спи.

Утром Егорка вскочил раньше обычного, но все равно опоздал. Дед, вместе с мамой обработав Лысуню, уже уехал, бабушка еще не вернулась с выгона. Мама, управив хозяйство, подмигнула сыну:
- Ты меня бабушке не выдавай.

Она взяла ведро с теплой водой, мягкую тряпку и пошла в окарду. Сначала обнимала коровку, разговаривала с ней ласковым голосом, потом стала поглаживать по животу, подбираясь ближе к вымени. Лысуня немного нервничала, но позволила обмыть и обтереть вымя. Мама осторожно начала сдаивать густое коричневатое молозиво. Егор в это время стоял за оградой и протягивал корове пучки травы. Сначала она привередливо мотала головой, оглядывалась на маму, но та ласково уговаривала ее, гладила опавший бок и продолжала сцеживать молоко.
 
Надоили они не очень много, но мама объяснила, что больше, наверное, пока и не получится, ведь из-за воспаления вымени тоненькие шланги-сосуды, по которым течет молоко, сжаты со всех сторон.
- Мы через время еще немного сдоим, а потом еще и еще. Так ей легче станет, и она нас бояться не будет.

Вернувшаяся бабушка посердилась на них, но это оттого, что она переживала, что зверь-корова может ударить маму или Егора. До наступления жары они подоили Лысуню еще раз, а потом мама пошла в новый дом, куда должны были привезти заказанные заранее доски. Пора бы ей было вернуться, но, верно, машина с досками задержалась в пути. Баба Нила пошла доить Лысуню, велев Егору следить за поставленной на огонь кастрюлей с борщом.
- Я корову подою, ты борщ разогреешь. Потом телка напоим, тут и мама придет, вместе сядем обедать.

Но мама вернулась раньше. Выключив огонь на плите, они пошли к бабушке. Та опять ругала корову, рвущуюся на привязи.
- И как вы только умудрились с ней справиться? Даже вымя обмыть не дает.

Мама обняла Лысуню за шею, что-то пошептала ей на ушко, потом забрала у бабушки ведро и уселась на низенький стульчик. Егор нежно поглаживал шею коровки, осыпал ее всеми ласковыми словами, какие только мог вспомнить. Мама одной рукой сдаивала посветлевшее молоко, другой на всякий случай придерживала ногу Лысуни. Но та стояла спокойно, только фыркнула, когда бабушка попробовала подойти ближе.
- Ладно, ладно, поняла. Ухожу.

Выйдя из окарды, баба Нила обернулась и, увидев, что Лысуня начала облизывать маму, работающую уже двумя руками,  покачала головой:
- Ты поглянь, какая! Сама себе хозяев выбрала.

Всю неделю мама с Егоркой промывали раны коровы теплым травяным отваром и по пять раз в день сдаивали молоко. Больная повеселела, вылизывала маму, пока та сдаивала молоко, доверчиво брала из рук сына хлебные горбушки.  Потом вместе с Малышкой и Красулей ее выгнали в табун.
 
Осенью Лысуню и Майора перевели на новое подворье.