Росик

Фанфик по "Отблескам Этерны" Веры Камши

Росик



…Он бежал – хрипя, задыхаясь, через «не могу», и «совсем не могу», и тупую иглу – вязальную спицу – кинжал – пику в левом боку… Потом шел, шлепая раскисшими сапогами по каменистому дну ручейка. Сперва просто опустив голову, глядя под ноги – хотя и нельзя было в такой темноте ничего разглядеть, только почувствовать, как вода обтекает голенища. Потом – пригибался все сильнее по мере того, как уже и ниже делался подземный ход. Наконец пополз на четвереньках – да хоть по-адуански на брюхе, лишь бы перевязь о камни не перетерлась, последнее дело – потерять оружие… Только вперед, туда, откуда тянет еле уловимым сквозняком. Раз тянет – значит, там выход, воздух, жизнь.
Остановился. Прислушался. Тихо. Оглянулся. Вроде зловещие лиловые глаза нигде не светятся… На всякий случай проверил, как ходит в ножнах клинок. Перевел дух. Пополз дальше, стиснув зубы, чтобы не стонать: ободрал в кровь колени, локти, ладони – ледяная вода ручья обмывала ссадины, уже это было хорошо. А еще эту воду можно было пить. Хотелось. Внутри все горело. Но он понимал: нельзя. Не потому что – Лабиринт, а просто: если напьешься – ляжешь и с места уже не сдвинешься.
…Он испугался, что не протиснется – и удивился, что еще помнит, как это – пугаться. Не он помнит – тело. Дрожь и холодный пот. Так близко, так заманчиво… Неужели? Нет. Слава Создателю, Леворукому и кто там еще есть: земля подалась. Еще один, последний, отчаянный рывок – и он выбрался. Полежал, жадно хватая ртом прохладный сладкий воздух. Кое-как приподнялся на локтях и отполз на пару бье от дыры.
Лежал, уткнувшись лицом в шершавые, влажные от росы листья – что за трава, не разобрать было в темноте. В темноте?! Но ведь он же выбрался, выбрался!! Или у него потемнело в глазах? Нет, просто сейчас ночь. Интересно, сколько же времени длилась вся эта… мистерия, раздери ее кошки? Он перевернулся. Посмотрел в небо – и не узнал ни одного созвездия. Что за кошатина, куда завел его клятый Лабиринт?
Полежать немного. Собраться с силами – хотя было б с чем собираться… Собираться, соберано… Он – соберано, он – Повелитель, он – Первый Маршал. Он сейчас, вот прямо сейчас, возьмет и встанет. Потому что – обязан встать. Ну же! Перевернуться… приподняться на локтях… выпрямить руку… теперь – другую… согнуть колено, повернуться… Давай, Росио…
Встал. Даже постоял немного на дрожащих ногах, и – тяжело сел. А если без куртуазии, то плюхнулся задом в траву – листья обиженно хрупнули. Сочный такой звук. Каррьярра, до чего пить хочется… Раз тут есть растения – значит, должна быть вода! Он зажмурился, помотал головой. Огляделся. В лунном свете совсем рядом, справа и чуть впереди, чернел какой-то сарай. Слева – еще один, этот был светлого кирпича, с крохотными окошками. А чуть поодаль… Квальдэто цэра! Закатная башня. Нет, даже две рядом. Но от одной уцелел, похоже, только первый этаж, а от второй – и того менее. И никакого вокруг них Закатного света. Это что же – все кончилось? А как же…?
А вот так: либо ты, Росио, сейчас поднимешь себя за шиворот и пойдешь-поползешь-потащишься искать воду – либо сдохнешь тут от жажды. Тертиум нон датур, как говорил ментор на уроке гальтарского.
Подыхать не хотелось, да и глупо бы это было. Бездыханный Первый Маршал, распростертый на каких-то там мокрых лопухах, оборванный, грязный – фи! Видел бы это Валме – свалился бы рядом и умер. От отвращения.
Он машинально обтер о штаны выпачканные в земле руки – растревожил ссадины, боль немного привела его в чувство. Сорвал пару подвернувшихся под руку листьев, чтобы слизнуть с них росу – но вожделенных капелек было ничтожно мало, и жажда стала только сильнее. Листья, шершавые, покрытые пушком, щекотали язык. Голова кружилась. Вставать он уже не рискнул. Пополз на четвереньках. Шпага, шурша, волоклась за ним по траве – чудилось: крадется ызарг.
Возле стены черного сарая шла дорожка, вымощенная большими горбатыми камнями – он сразу вспомнил взбесившиеся надорские булыжники. А сам сарай оказался железным – кому взбрело в голову, и зачем?.. Двигаться становилось всё труднее.
Угол сарая. Уже не камни – обыкновенный гравий. Ограда – решетка, похожая на рыболовную сеть… в Олларии таких не водится… Дерево. А под ним белеют два ведерка – и в них в лунном свете отблескивает..! Слава тебе, Леворукий.
Он пил – торопливо, жадно, захлебываясь. Потом сел, привалившись спиной к жалобно скрипнувшему деревцу, пристроил рядом шпагу, прикрыл глаза – и темнота накрыла его.

Свет. Не Закатный. Просто теплые озорные солнечные зайчики углядели его с высоты – и давай скакать наперегонки – по лбу, по щекам, по векам… И ветерок в листве шуршит. Хорошо. Даже открывать глаза не хочется.
А надо. Только – осторожно. Потому что поблизости кто-то есть! Алва это чувствует. Этот кто-то приглядывается, изучает его.  Рокэ слышит его шаги – шлеп-шлеп по утоптанной земле, шаги слишком легкие для солдата, слишком громкие для того, кто подкрадывается к добыче, гравий скрипит под ногами, Ворон весь подбирается, готовясь... 
– Уххх… Рокэ Алва… Живой… Ну-ка, правда живой?.. – Женский голос. Низкий, грудной… Кто вы, прекрасная дора?..
Теплая чуть шершавая рука осторожно трогает его руку – там, где бьется пульс, прикасается к шее, к губам. Он чуть приподнимает веки и сквозь ресницы видит – ее.  Присела рядом. Хм. На дору не похожа. И на эрэа тоже. Да и шадин в таких штанах и кофточках не разгуливают даже дома!
На вид – лет тридцать, может – меньше чуть-чуть. Маленькая, стройная, волосы темные. В карих веселых глазах – смесь недоверия и восхищения, как у ребенка, который никак не может поверить, что ему и в самом деле подарили вожделенную игрушку.
– Настоящий, живой… Откуда же ты тут взялся? Из Лабиринта выцарапывался – и не туда свернул? Вон какой замученный… Бедненький… Росио… Росик мой…
«Ро-сик»?!!
Он открывает глаза, пытается вскинуть голову и приподнять бровь по-первомаршальски. Но, видно, плохо получилось – потому что эта кошки знают что в смешных штанах ничуть не смутилась и не испугалась. Наоборот, улыбается.
– Ну вот, слава те господи, очухался! Росёнок – чумазый, как поросенок!
– Дора…
– Анна. Добро пожаловать ко мне на дачу, – она широким взмахом руки указывает на кусты, деревца и то, что ночью показалось Рокэ Закатной башней.
– Благодарю вас, дора Анна, вы очень добры… – Пусть она будет кем хочет – он останется собой. Ну, постарается, по крайней мере.
– Да не стоит, Росио – не бросать же тебя тут! Ну-ка… - она быстро ощупывает его – руки, ноги, грудь – безо всяких церемоний, но осторожно, не желая причинять боли. – Так, вроде ничего не поломато… Ты как, идти сможешь сам? Или мне тачку из гаража выволакивать?
Соберано Кэналлоа – на тачке?!!
– Не беспокойтесь, дора Анна. Я вполне в состоянии…
Он встал. Вернее – отчаянно рванулся вверх, как ворона, которую два кота уже за хвост уцепили, замолотил по воздуху руками, будто крыльями, пытаясь удержать равновесие – и тяжело навалился на маленькую дору – та едва успела его подхватить.
– Да уж вижу, что ты в состоянии – полного нестояния! – донесся будто издалека ее голос. – Давай-ка, хватайся крепче – и двинем потихоньку в душик, будем тебя приводить в порядок – а то угваздаешь мне весь дом… Давай, давай, шевели лапами потихоньку… Так, в поворот вписываемся, на пионы не грохаемся… в бочку не макаемся, там куриный помет… А вот теперь пролезай сюда. Да лезь, не бойся…
Внизу у «Закатной башни» оказался крохотный темный закуток, где они вдвоем с трудом могли повернуться. Дора Анна сгрузила Рокэ на шаткий скрипучий табурет, вздохнула с облегчением, потянулась, потерла спину. Велела сидеть и ждать – она мигом, только возьмет в домике полотенце и все, что потребно – «Ты только смотри тут, не свались!»
- Постараюсь, дора.
 - Дорита!
Коротко рассмеялась, потрепала его за разлохматившийся «хвост» – и выскользнула в узкий проем – двери у закутка не было, видимо, дорита считала, что разросшийся куст чего-то там плодово-ягодного вполне способен таковую заменить. И что это за край, где люди живут в такой первозданной простоте и невинности?    
Странное было ощущение: он видел, слышал, обонял все совершенно ясно – любопытные солнечные лучи, с очаровательной бесцеремонностью заглядывавшие в зазор между стенами и потолком несуразной купальни – потому что озорной ветерок их подначивал, а они не виноватые; шелест листьев, чириканье воробьев… Он все понимал и сознавал… Но между ним и миром будто стекло поставили – тонкое, как мыльный пузырь, и так же радужно переливается. Помнится, с ним такое было однажды – когда, неважно в честь какого праздника, с ночи до утра мешал «Кровь» со «Слезами», а на рассвете еще и касерой отполировал. Тогда он тоже едва не свалился с кресла на пол… Рокэ откинулся назад – затылок коснулся холодной железной стенки. Что за мода – строить из железа? Девать его, что ли, некуда? И что это за круглая штука там, на потолке?
Снаружи раздались торопливые шаги. Дорита. С шеи свисает малиновое мохнатое полотенце – по виду морисское, через руку перекинут халат – болтается чуть не до земли, в другой руке – яркая цветастая сумка, непонятно из чего сшитая, и пара сандалий – будто из надорского камня вырезанных. Навьюченная всем этим барахлом, владелица странного поместья казалась еще меньше и стройнее.
- Ну, как ты тут? Держишься? Вот и молодец.
Сандалии кинула возле входа. Быстро развесила на крючки халат, полотенце, сумку поставила в углу. Задумалась ненадолго – и вдруг опять куда-то унеслась, только он ее и видел! Вернулась со второй табуреткой, на нее выставила из сумки сперва большую бутыль, круглую, зеленую, потом другую – темно-красную, как вино, и третью, совсем маленькую, и белую с голубой крышкой баночку – а на ней коза нарисована! Коты надорские полосатые, неужто его в Бакрию занесло?!  Выложила мочалку – вроде тех, что продавали старухи на алвасетском базаре, только не из морской травы вязанную, а из чего то желтого, блестящего, на вид жесткого и неживого…
Дорита меж тем, опустившись на колени, спокойно и деловито стащила с него сапоги, выставила за порог. Вернулась – и так же стянула чулки: один, и второй. Скомкала, к порогу бросила. Попыталась развязать ленту в волосах кэналлийца – не получилось, тогда дорита, помянув сквозь зубы какого-то «черта», ее попросту стащила – и отправила составить компанию чулкам. Взялась за застежки колета – не сразу, но расстегнула, сняла и колет, и сорочку, и несколько раз мягко огладила Ворону плечи: «Ну-ну, сейчас… Держись…». Алва, откинувшись назад и прислонившись спиной к стене, предоставил женщине делать все, что ей заблагорассудится, а сам тщетно пытался собрать и выстроить по ранжиру мысли – которые так и норовили дезертировать.    
Только когда она потянулась к ремню, герцог машинально перехватил ее руки. Она присела на корточки – и посмотрела ему в глаза снизу вверх, внимательно, и при этом с мягкой укоризной, как на непослушного трехлетку.
– Росик, ты что – в штанах собрался мыться? На надорский манер? – и улыбнулась, так, что маршалу ничего не оставалось, как только пожать плечами и – покориться неизбежному. В конце концов, подумал кэналлиец, необходимость – особа крайне несветская, и не вцепляться же теперь судорожно в штаны, как какой-нибудь юный Ричард.
Оставив его нагишом, дорита без тени смущения сбросила свой забавный наряд – теперь ее наготу прикрывали только два лоскута ярко-оранжевой ткани – спасибо что хоть не прозрачной!
Рассмеялась, поймав недоуменный взгляд маршала. Помогла приподняться, передвинула табурет на середину закутка. Опять усадила. Рокэ смотрел себе под ноги, на странный коврик – ткань не ткань, кожа не кожа, а рисунок – под паркет. Глаза сами закрывались, и уже не до бесстыдной дориты было – а лишь бы не свалиться.
Сверху на него тонкими струйками полилась вода. Была она прохладная и вкусная – он поймал ртом несколько капель. В голове от этой прохлады немного прояснилось – Рокэ даже поднял голову и в упор посмотрел на невозможную дориту, которая перебирала и ерошила ему волосы, чтобы лучше намокли, – «А ведь она недурно сложена…»
- А теперь закрой глазки – а то мыло попадет! – и перекрыла воду.
И вправду – мыло. Жидкое, с цветочным запахом. Он чувствовал, как пена сползает с макушки на лоб, на щеки – должно быть, на голове у него целый сугроб! Представив себе эту картину, Рокэ улыбнулся. Тонкие пальчики дориты, с коготками короткими, но остренькими, легонько скребли виски, затылок, сгребали пряди в хвост – и терли…
Сполоснула ему волосы, скрутила в узел – Рокэ подумал, что это, наверное, забавно выглядит.  Полив на мочалку немного из винно-красной бутылки, принялась тереть маршалу спину, посмеиваясь и приговаривая: «Моем, моем трубочиста, чисто-чисто, чисто-чисто…». Теперь пена была уже другая – пахла корицей, имбирем и морисскими благовониями. Помогла встать, велела держаться как следует за стенку, и Рокэ стоял, глядя в зазор на железный сарай, и тонкие деревца, и грядки, вроде с морковкой, а может, и со свеклой – от мальчишеских рейдов по алвасетским огородам воспоминания сохранились довольно смутные. Дорита терла ему ягодицы, бедра, живот – было щекотно, и он тихонько засмеялся – а женщина так же засмеялась в ответ: «Что, щекотки боишься? Эх ты, маршал!» Раз – и пощекотала нарочно под ребрами – «Ну и худой же ты! Доска стиральная! Тебя совсем, что ль, не кормили твои кэртианцы?».
Ополоснула. Вытерла, нежно прикладывая пушистую ткань. Накинула ему на плечи халат – мал оказался, ну да ничего, до домика два шага. В сандалии Рокэ влез сам.
И к домику, белому, чистенькому, с дощатой некрашеной верандой, шел ну почти что сам – правда, наваливался на дориту через каждые три шага, – однако же держался, как ему казалось, довольно прямо. Между тем крыльцо – с тремя ступеньками! – приближалось как неотвратимая судьба.
Однако же и на крыльцо удалось взобраться – с помощью милосердной дориты и тихой, сквозь зубы, «каррьяры». Вошли на веранду – Рокэ заметил, что замочек на двери совсем игрушечный, да и сама дверь хлипкая, конь фыркнет погромче – она и распахнется. Но дверь в сам дом оказалась железной и выглядела вполне солидно. Любят в этих краях железо, подумал герцог, наверное, тут выходцы водятся…
Пока Анна закрывала дверь, он, сбросив сандалии, кое-как, шатаясь, будто пьяный, прошел в комнату и, не дожидаясь разрешения, рухнул в большое мягкое кресло возле стола, обитое чем-то похожим на толстый шелк, зеленоватым с разводами, и при этом изрядно потертым и посекшимся. Откинулся на спинку. Закрыл глаза. Вытянул ноги. После холодного купания его пробирала дрожь.
Дорита возилась где-то возле двери, звякала посудой, напевала вполголоса что-то веселое, а голос ее будто относило ветром все дальше, дальше… в гранатовые рощи…
– Рось… Росинька… Спишь, что ли? А кушать? – Маленькая цепкая ручка осторожно, но решительно потрясла его за плечо. Квальдэто цэра, ну какой он ей «Росинька»?!
– Это ты сколько уже дней не ел, а? Три или больше?
– Не знаю… не помню, в Лабиринте…
– А тормозок с собой прихватить религия не позволила? Чудо ты мое… Давай-ка ешь!
В губы мягко, будто кошка головой в ладонь, ткнулась ложка. Суп, с овощами, с крохотными комочками фарша, с мелко нарезанной свежей зеленью. Горячий – но не обжигающий, как раз такой, какой нужно. От него Рокэ еще сильнее захотелось спать. Однако дорита не успокоилась, пока не напоила его еще и теплым молоком с медом. Перетащила на кровать в углу – очень низкую, по сути, просто матрац, но довольно широкую, так что и двоим хватило бы места, если не раскидываться совсем уж вольно, как на алвасетском берегу. Укрыла меховым коричнево-пятнистым пледом, напомнившим сразу и Багряные Земли, и Торку.
– Ну вот, сейчас согреешься… Спи, мой хороший… Чшш… Баю-баиньки-баю, бай Росиночку мою…
И Рокэ уснул, и сквозь сон чувствовал, как она тихонечко гладит его руку…
…Он был в Багерлее – кошки знают, кто и каким образом изловил их с Марселем, но это была точно та самая камера, и печи под полом жарили вовсю, чтоб им пропасть, и было темно, только долговязый силуэт вырисовывался на фоне дверного проема. Альдо. Самодовольное лицо, может, и не тупое от природы, но отупевшее, когда его обладатель окончательно уверовал, что он избранник Создателя. Тщательно уложенные золотистые волосы, алые губы – не исключено, что подкрашенные. Красс-савец. И белые штаны. В обтяжку. В гайифском генштабе дрались бы за такого лапочку. Подушками, шарфиками и павлиньими опахалами. Рокэ представил эту драчку и засмеялся. А Та-Ракан стал вопить что-то про замену казни пожизненным заключением – не иначе, как в этой самой камере! – если Рокэ, никчемный пьяница, скажет, куда по пьяни засунул фамильную раканью железяку, это же сколько надо было выпить, чтобы запамятовать!.. Уши резало, как орал. Маршал посмотрел на него, как… Ну как на таракана. И когда владыка Талигойи выдохся, тихо так сказал: пьяный проспится, Альдо, но дурак – никогда. И Та-Ракан подал знак охранникам, и Рокэ поили солоноватой водой, а тут еще справа к уху присунулась тварь закатная, облапила и не давала отвернуться, и шептала: «Пей, Росик, давай, еще немножко, сейчас будет легче, все пройдет…»
И вправду, прошло – идиот белоштанный куда-то делся, и стены камеры исчезли, теперь вокруг расстилалась снежная равнина, это была Торка, Рокэ снова был оруженосцем у фок Варзова, эр ждал его с донесением, но Росио лежал на снегу, почему-то совсем раздетый… ах, да, он же выпрыгнул из окна, из кошачьего дома на Винной улице, прямо из постели Эмильены… Но надо встать, обязательно, Варзов расстреляет к котам… И кто-то обнял его, и помог подняться, и Рокэ шел по темной равнине – а снег почему-то оказался мягким и пушистым, совсем не холодным… «Давай, Росинька, пошли потихоньку, а то пора, чувствую…» Но проводник привел его снова на то же место: «Ложись давай, надо спать, какой еще Варзов, тихо, баю-баиньки, Росик маленький… На вот, попей-ка лучше, это силы хорошо восстанавливает…» Рокэ пил прохладный гранатовый сок, а потом заснул и увидел во сне Алвасете, где его давно уже дожидались Карлос и Рубен… Только теперь Алва понимал, что спит. И что рядом спит кто-то еще, с кем тепло и уютно. Ах да, та смешная дорита, которая его выкупала…
Так повторялось несколько раз, с вариациями. Герцог выучил свой бред наизусть, и ему надоело. Однажды, кое-как выдравшись из остокошачевших ему Та-Раканов и Эмильен, Ворон увидел в свете ночника дориту: та стояла в дверях, а через порог на нее смотрели… Каррьяра! Две пары лиловых глаз! Одна под самой притолокой, другая на уровне замка!
Рокэ огляделся, ища, куда эта невозможная с хвостиком дела шпагу – но клинка нигде не увидел. Попытался встать – но сил хватило только чтобы приподняться на локте. А дорита меж тем, похоже, не только смотрела на тварей, не опуская взгляда, но и говорила с ними, точнее, слова им не давала вставить:
– Слышь, ты, выползок тараканий, тебе Рокинька на фига понадобился? Ах, меч… Железяка эта? Да не знаю я, куда она делась, а и знала бы – не сказала. Вот только холодного оружия тебе и не хватало, юмор в белых штанишках! Кальсоны подтяни, чучело, перед дамой стоишь! Чего? Да какое ты, к колорадским жукам, Величество? В зеркало на себя погляди, если тунику свою псевдогальтарскую заблевать не боишься! Спрутенок ты резиновый! Щас, вон, шампур возьму да дырочку тебе в левом боку проделаю, чтобы ходить и насвистывать сподручнее было! Слышь, морской коктейль! Шлепал бы ты в Закат, а? Там бабушка Бланш, сказку расскажет, как она с маршалом Приддом кувыркалась, и как у нее принц Эркюль Ракан получился от этой партерной акробатики… А ты, как тот муж из анекдота, последним узнал? Вот-вот, давай, мсти, и да будет твоя мстя страшна, до того, что сама Пегая оборжется до поноса! Давай, налево кругом! Пока я тебе ведро помойное на башку не надела, вместо короны!
– А у меня корона настоящая, бе-бе-бе! – тонко вякнула маленькая тварь. – А тебе не дам! 
– Ну и дура, – спокойно произнесла дорита. – Я бы на твоем месте предпочла китаезную из ларька. Настоящая-то, знаешь ли, предмет опасный, от нее, если она не твоя, голова в задницу превращается. Вот как раз у тебя перед носом один экземпляр!
– Не смей дразниться! Альдо хороший! – заскулила мелочь. – Я – королева, Альдо – мой король!
– То-то я погляжу, вы с ним друг к другу подходите,  как совковая лопата и навозная куча! Счастливо поцарствовать на гальтарской помойке! Давайте, катитесь колбасками, а то ведь и вправду Ворона позову! И только попробуй мне грядки потоптать – так врежу по башке сковородкой…
Рокэ не верил глазам: большая тварь – он даже мысленно предпочитал не звать ее по имени – развернулась и удалилась, что-то несвязно бормоча про Бланш, Придда и Павсания. Едва со ступенек не сверзилась. Маленькая попыталась было тявкнуть что-то ехидное, но дорита, сощурившись не хуже самого Алваро Алвы, пригрозила дать соплячке Рокиного ремня, и та угрюмо последовала за своим белоштанным государем.
Дорита захлопнула дверь. Провернула ключ в замке.
– Ну вот… Росинька, мой славный, разбудили тебя эти паршивцы?
Маршал похлопал глазами – впервые в жизни он, стоя… ну, хорошо, полулежа перед женщиной, не знал, что сказать.
– Рось, ты как – чего-нибудь хочешь? Попить, или… кой-куда?
Он покачал головой – от недоумения, которое Анна сочла отрицанием.
– Тогда давай баиньки, я на ходу засыпаю…
Чем-то щелкнула на стене – стало темно. Подошла, бесшумно ступая по ковру босыми ногами. Села рядом, стала гладить его по плечу и напевать: «Баю-баиньки-баю, баю лапочку мою, да хорошую мою сладкую Росиночку…» Будто он ребенок трехлетний, усмехнулся про себя маршал, и прикрыл глаза, притворяясь спящим. «…Тварь закатная придет – так получит по мозгам… если есть у ней мозги, в чем мы сомневаемся… А если выходцы придут – так получат по башкам, сковородкой и совком, да по морде веником…».  Кэналлиец улучив момент, накрыл ее руку своей – и ощутил дрожь тонких пальцев.
– Не бойтесь, дорита. Я с вами.
– Ну вот, здрасьте! Я тут кого баюкаю битый час? – с нарочитой строгостью прошептала она. – Ну-ка, спатиньки! Ч-ш-ш-ш…
Храбрится. Не хочет показать, как испугалась. Славная дорита, отважная. Но ведь нельзя же… Разве это подходящее для дамы занятие – с тварями воевать? Вся дрожит. Маленькая. А с ним, как с маленьким, разговаривает… «Росинька»… Его так даже нянька в детстве не называла. Для кормилицы он, сколько себя помнит, всегда был как минимум «дор Росито». Герцог вдруг поймал себя на мысли: а ведь ему нравится колыбельная дориты, и все эти «Росиньки-спатиньки»… Но ведь не может ему, Алве – нравиться такое обращение! Не может – и не должно. Он поговорит с ней, подобающим образом. Но – завтра. Кошки, но ведь откуда-то же она его знает! Впрочем, кто же в Талиге не знает Первого Маршала. Но именно что – маршала, герцога или монсеньера, а не «Роську», такого себе не позволят даже самые близкие! Тогда эта нелепость ходячая должна быть ближе близких – а меж тем он шпагу готов прозакладывать, что никогда ее не видел, пока не выдрался из закатной дыры. Тогда – с какой стати?! Но все же – как это тепло и уютно: Росик, Росиночка…
Маленькая дорита меж тем, думая, что ее подопечный наконец-то заснул, осторожно, чтобы не потревожить, забралась под одеяло рядом с Рокэ, вытянулась, прильнула к нему, обняла. Обнять ее тоже? Искушение было велико – но Алва не захотел расстраивать свою покровительницу: зря она, что ли, в самом деле, пела колыбельную? Ворон лежал, прислушиваясь к ее дыханию, чувствуя ее тепло; ему было хорошо, почти как в Алвасете… Нет, в Алвасете так не было, там были менторы и слуги, там был отец, он был замечательный, и Рокэ любил – вот только этой любви всегда приходилось соответствовать… А с доритой можно быть таким как есть… или все же – нельзя, ему – Первому Маршалу Талига, соберано, и тому подобное?
Тут мысли у Рокэ начали путаться, и он уснул. На сей раз ему не снились ни Багерлее, ни Торка, ни даже Кэналлоа. То есть вообще – ничего.
    
Сперва пришли звуки – шелест листвы, гомон воробьев, в отдалении – лай собаки, судя по всему, небольшой, но очень много о себе воображающей… Обыкновенные звуки, живые, в Лабиринте таких не услыхать. Кэналлиец немного полежал, прислушиваясь. Потом открыл глаза. Послеполуденные лучи пронизывали тонкие белые с синими цветочками занавески на окне, заливая комнату веселым светом. Но в углу, где Рокэ лежал на толстом тюфяке, было сумрачно и прохладно, как в заветной пещерке недалеко от Алвасете.
Он потянулся. Поморгал. Щипнул себя за руку выше локтя – больно, значит, проснулся по-настоящему, – и тут же мысленно усмехнулся: «Ущипните меня, я сплю! Как в дамском романе, каррьяра!» Убедившись, что дориты поблизости нет, откинул пушистый плед, сел на постели, оглядел себя – ссадины на коленях почти зажили. И ладони – тоже. Хорошо. И голова не кружится… ну, почти… Но все-таки ему гораздо лучше, чем в первый день!
Алва сидел на тюфяке, скрестив ноги по-морисски, и внимательно оглядывал комнату. Так, кроме входной, других дверей нет. Три окна – одно справа, над потертым горчично-желтым диваном, в него какие-то ветки заглядывают; другое – слева, над столом, в него солнце светит вовсю, ну и заспался же ты, Росио! Третье – в дальнем углу, там, где у дориты кухня. А кухню от комнаты отделяет… да, ничем, кроме печки, это не может быть. Кроме дивана и Алвиного тюфяка есть еще две обшарпанных кушетки, шкаф; этажерка – на ней книги, игольница, очки и прочие мелочи. Ковры на полу, судя по всему, почтенного возраста… стены оклеены серой бумагой с изображением какой-то чахлой растительности, не существующей в природе. А возле печи в потолке люк, и к нему приставлена железная лестница. Интересно, что бы там, наверху, могло быть?
На спинке стула висит какое-то тряпье. Повешено явно так, чтобы попалось Алве на глаза, когда он проснется.
Герцог, приподнявшись, сдернул одежду со стула, стал рассматривать. Так, штаны. Длинные, какие в Олларии беднота носит. Верно, дорита и сама не принадлежит к высшему обществу. Потертые, не очень хорошо отглаженные. Похоже, будут ему широковаты. Возможно, даже станут болтаться… Но по крайней мере, вполне подходящего синего цвета! Рубашка. Из легкой хлопковой ткани, желтовато-коричневой, как мокрый песок, простого покроя, не на завязках почему-то, а на маленьких белых пуговицах, непонятно из чего сделанных, из ракушек, что ли? Прикинул – вроде бы, должна быть впору. А это что? Судя по всему – подштанники. Но почему такие короткие? Так, и лента тут, которой он волосы подвязывал, - выстирана и поглажена, спасибо дорите!
Рокэ оделся, встал и прошелся по комнате. Посмотрел мимоходом в зеркало: да, наряд явно не от первого кутюрье в Олларии – впрочем, могло быть и хуже. Замок у входной двери оказался, в принципе, проще некуда: только зацепить пальцем за выступ, потянуть вправо –  и Алва на застекленной веранде. Рядом с ней – большая яблоня,  вся усыпанная крохотными, как бусины, зелеными яблочками, ветки о стекла шуршат.
Открыл хлипкую деревянную в облупившейся телесного цвета краске дверь, выглянул на крыльцо.
И сразу увидел дориту. Она была в тех же забавных штанах и оранжевой тряпочке, прикрывавшей грудь, и, присев на корточки, усердно рыхлила маленькими граблями землю вокруг рассаженных аккуратными рядами темно-зеленых кустиков. Заметив маршала, Анна поднялась, обтерла руки о штаны, будто уличный мальчишка, и направилась к нему.
- Ну вот, – начала она, стоя у крыльца и глядя на Рокэ снизу вверх, – закопалась, понимаешь ли, в помидорах по самые уши – а тут, оказывается, проснулся маленький Росик, высунул из гнездышка носик и ждет, когда ж ему в клювик положат вкусное! Рось, ты как – в голодный обморок не хлопнешься, пока я чего-нибудь сготовлю?
– Дорита… – Леворукий, ну как говорить о субординации женщине, которая так тебе улыбается! – Прошу прощения, возможно, это из-за лихорадки… но я не могу вспомнить, когда мы с вами пили на брудершафт?!
- Так! – еще шире улыбнулась она. – Ворон начал каркать и клеваться – значит, пошел на поправку!
И добавила, покачав головой: «Но все равно, твой вид мне пока что не нравится!»
- Вы правы, дорита, - кивнул он, с усмешкой, узрев которую, какой-нибудь Приддхен-ур-как-там-его, верно, всю оставшуюся жизнь провел бы в постели, забившись под тюфяки. – Герцог. Алва. Первый. Маршал. Талига. Никогда еще не имел несчастья предстать перед дамой в таком виде!
И очень выразительно посмотрел на свои штаны – которые и вправду болтались на нем, как дезертир на виселице – свалились бы, если б не ремень. Анна проследила за его взглядом:
- Что, не к лицу и не по чину? Понимаю и сочувствую. Но твой-то прикид вообще никуда теперь не годится. Куртку еще, может, как-нибудь заштопаю, выберу время, а вот штанишкам реквием маэстро Кончини, начинается со слова капец. А джинсы хорошие, - добавила она, как Алве показалось, чуть обиженно. – Крепкие и практичные. В таких на даче только и ходить. И рубашка тоже, чистая, и не дырявая совсем.
- Вы непоследовательны, как почти всякая женщина, дорита. Ведь сами же начали с того, что вам не нравится, как я выгляжу. Так объясните, сделайте милость: что именно вас не устраивает?
Тут сад у Алвы перед глазами закачался, будто надорские валуны проползали под грядками, крыльцо ушло из-под ног, он схватился за дверной косяк, постоял, пережидая приступ слабости, и присел на верхнюю ступеньку – всем видом показывая, что чувствует себя превосходно и просто решил, что вот так лучше вписывается в окружающую его пастораль. Эта невозможная села рядом, крепко обняла. И как ей прикажете объяснять?
- Вот это-то, – наставительно прошептала она герцогу в ухо, – меня и не устраивает. В зеркало смотрелся? Этюд в валмоновских тонах!
И пояснила в ответ на Алвин вопросительный взгляд: «Зеленый, как выходец. И черные круги под глазами».
– И тем не менее, перед вами верховный главнокомандующий…
– Ой, Росичка, – Анна взяла его руку и осторожно, но крепко сжала. – Я таки тебя умоляю! Вот как сможешь до сортира дойти один и не шатаясь – тогда и будешь  главнокомандовать. А пока что ты у меня славный маленький Росик, которого надо  кормить вкусненьким, укладывать баиньки и вообще всячески ласкать и ублажать. И только попробуйте у меня, господин маршал, плохо кушать или, по вашему обыкновению, не спать до утра! Ну-ка, подвинься, я пролезу! Хоть молочка тебе дам, а то ты, пока я стряпаю, точно свалишься!
И, заметив, что он нахмурился при упоминании о молоке, засмеялась и поцеловала в висок: «Да не бойся – пенок не будет!».
Просквозила мимо – и порхнула в дом. «Хорошо хоть за ухом не почесала!» – усмехнулся Алва и невольно потянулся потрогать место, которого коснулись ее губы. Но, услышав легкие шаги, сразу отдернул руку: еще не хватало властителю Кэналлоа!.. Вынесла молока, большую белую глиняную кружку. Молоко было прохладное, густое и очень вкусное. Алва сидел на крыльце и пил маленькими глоточками, чтобы не простудиться, так велела дорита. Она сидела рядом, на ступеньку ниже, и весело болтала про помидоры и перцы в теплице – вот в этом строении, похожем на армейскую палатку, что их пора подкармливать и опрыскивать, а Роську тоже пора – выкупать, в баньке – это тот маленький домик за душем, и как Росик скоро поправится, настолько, что дорите уже не страшно будет оставлять его одного, и можно будет выбраться домой, в город, и, кстати, привезти Росиньке бритву: брат, когда навещал последний раз, оставил, потому что новую купил, а то Роська, если не побреется, скоро станет похож на Человека Чести, впрочем – нет, не станет, потому что дорита никому не позволит его стричь!..
«Значит, это не дом, – думал Алва. – Это загородная резиденция. А кроме нее есть городская. Значит, дорита не так уж и бедна. Можно не опасаться, что ты окажешься в тягость – скорее уж красотка окажется в тягости… Но что за город она имела в виду? Вряд ли Олларию…».
Меж тем хозяйственная дорита, забрав у него пустую кружку, ушла в дом – готовить обед, и по тому, как она подмигнула, уходя, Алва заключил, что его ожидает нечто особенное. Слабость отступила, и герцог, оставшись наконец-то без присмотра – ох уж эти заботливые женщины, дай только волю – запеленают, засунут в люльку и рот заткнут бутылочкой, и не надейся, что – с вином! – решил провести рекогносцировку. Да и, кхм,  зов природы уже явно ощущался, и надо же было показать несусветной дорите, что он, Рокэ Алва – главнокомандующий!
Выпрямившись во весь рост на верхней ступеньке, Ворон обозрел театр военных действий, мысленно нанес местность на карту и наметил кратчайший маршрут до аккуратной деревянной некрашеной будочки, назначение коей было ясно как «эномбредастрапе».
Он шел, уверяя себя, что не шатается, не шатается – но на полпути мир опять закачался. И дорита, оказывается, смотрела на него с крыльца! Пришлось сесть на траву возле бака с водой и по мере возможности изобразить беззаботное наслаждение ароматом темно-красных, с завитыми лепестками лилий – которые вовсе ничем не пахли!
– Росио! Похоже, тебе рановато было вставать! – подбежала, раскрасневшаяся от жара плиты, в заляпанном фартуке, обняла теплыми влажными руками, коснулась осторожно губами лба. – Как ты?
– В полном порядке, дорита Анна.
– Росио! – нахмурилась, уперла руки в бока. – Если вот это называется быть в порядке, тогда я – призрак Катарины Оллар! Беда просто с вами, с мужиками.
«Ладно, – подмигнула она, – судя по всему, Повелитель ветра собирался навестить подвластную ему стихию? Так давай отведу – делов-то…»
Рокэ отвечать не стал, даже не кивнул, гадая, откуда бы этой мещаночке – а девица, по всему судя, таковой и была, перенять придворную манеру выражаться? Надо же, навестить подвластную стихию… И когда это Катарина успела стать призраком? Чем дальше в Фельп, тем пестрее киркореллы…
– Росик, – присела рядом, по плечу погладила, заглянула в глаза, – ты что, обиделся, Росио? Дело-то яйца выеденного не стоит…
– Разумеется, – его злила собственная беспомощность, но чудо с хвостиком скорее забавляло, интересно было, что она еще придумает, чтобы ублажить и не упустить из виду своего Росиночку? – Просто хотелось бы уточнить:  в ваши планы входит только сопровождение моей персоны до места назначения, или, дополнительно, так сказать, наблюдение за процессом?
Она вздохнула, совсем как нянька Мария, когда узнавала об очередной проказе обожаемого соберанито, и как тогда в душе, посмотрела на него, будто на маленького.
– Так, Росик, значит, слушай сюда: если ты в кабинете задумчивости вот так же отрубишься, и пикирнешь клювом вперед в очко, я тебя оттуда не выволоку – ТТХ не позволят, а лебедки у меня тут не водится. Зато в сортире сбоку осиное гнездо, схватишься – мало не будет.
– Ничего не скажешь, довод серьезный, – кивнул Ворон. – Что ж, если вы согласны осквернить свой невинный взор – разумеется, во имя милосердия! – то я…
– Умора с тобой, Роська! – неожиданно прыснула она. – Ты тут, между прочим, чуть не две недели валялся в отключке и горячке, и я тебя умывала, обтирала, к ведру за печку таскала, и на оное же усаживала…
– Вы – меня?!.. – Каррьяра!
– Да, Росинька, – кивнула она, серьезно, и безо всякого торжества и злорадства. – Я – тебя. А потом тряпочкой приводила в порядок твою Росиную задницу. Так что ничего нового ты мне не покажешь, и не заморачивайся даже.
Росио молча сидел, переводя взгляд с желтых лилий на розовые, будто деревянный кот в детских ходиках. Наконец тихо проговорил:
– Дорита… Клянусь закатными тварями, я еще нигде в Кэртиане…
– Это не Кэртиана, – улыбнулась Анна. – Это Земля. А вот теперь идем, куда направлялись. Ну, цепляйся!

Шли дни, тихие, беззаботные, похожие друг на друга, как бусины в Сильвестровых четках: проснуться – не когда нужно, ни свет ни заря, а когда самому захотелось; встать с постели не потому что куча дел ждет в кабинете – а просто оттого, что надоело нежиться и потягиваться под пушистым пледом, и тело просит движения; выйти на крыльцо, оглядеться, послушать, как ветерок в листьях мурлыкает и тоненько попискивают крохотные серо-белые птички, семеня по дорожке и часто потряхивая длинными изящными хвостиками, дорита говорит, их так и зовут, трясогузки,  – каррьяра, до чего же хорошо! Надвинуть сандалии, сойти с крыльца и потихоньку направиться к железному сараю, где, прицепленный на столбике ограды, висит простецкий жестяной умывальник, и долго фыркать, плескаться, потом – бриться, пристроив на крышку рукомойника маленькое зеркальце… Пить с доритой шадди, заедая белым хлебом с маслом и сыром, и чтобы она гладила тихонько его руку, и тихо говорила, протягивая руку за шаддиваркой: «Хочешь еще, Росинька?» Потом, пока не наступила жара, поливать все, чему надлежит быть политым, помогать Анне таскать воду, оплескивая ноги из маленького белого ведра – «Господи, Роська, опять угваздался!», и отмываться вдвоем в «душике», тереть друг другу спину, она – в своих оранжевых тряпочках, называется «бикини», он – безо всего вообще: все равно ничего нового дорита не увидит! А когда небесный костер разгорится вовсю – делать сьесту, растянувшись на стареньком сером одеяле, расстеленном возле огуречной грядки, прикрыв лица шляпами, лежать, держась за руки, долго-долго… Пока не придет время обедать… А потом - ужинать, и отходить ко сну, перед тем посидев у костра – огню здесь специально отведено место, крышка от старой бочки огорожена кирпичами, и пляшет пламя – теплое, не Закатное, и дорита склоняет голову Рокэ на плечо, и смешно фыркает, когда ветер бросает ей в лицо клуб дыма, и вытягивает руку в сторону, сложив из тонких пальчиков очаровательную фигу: «Куда фига, туда дым!». Обнимать ее за плечи, осторожно прижимать к себе… А наутро просыпаться рядом с ней, нет, ничего такого, это – как с сестрой, или скорее – с товарищем по палатке где-нибудь в Варасте или Торке…
Это было похоже на Рассветный сад. Если бы не…
Во-первых, судя по тому, что отвечала дорита на его вопросы, мир, куда он попал, вовсе не нуждался в нем – здесь по большому счету не нужны были ни наездники, ни фехтовальщики, ни даже полководцы (этих вполне хватало). И Рокэ тут, если бы захотел сам зарабатывать на жизнь, мог бы стать в лучшем случае чьим-нибудь телохранителем. А во-вторых, странное ощущение тонкого стекла между ним и миром так и не исчезло. В первый день Рокэ объяснил его усталостью и начинавшейся лихорадкой – но сейчас-то лихорадки не было! И вот что еще не давало ему покоя: как-то к дорите заглянула на огонек соседка – маленькая кругленькая старушка, одетая, как герцогу показалось, совершенно не по возрасту – в кофточке непонятного цвета и того же фасона, что и у дориты, и длинных узких штанах, выгоревших и растянутых, с пузырями на коленях. Войдя в калитку, она крикнула дорите: «Привет!» – а Рокэ, стоявшего на дорожке, на самом что ни есть видном месте, будто и не заметила. Бодро протопала по дорожке к дому – и непременно налетела бы на маршала, если бы он не успел отступить в последний момент. А ведь слепой пожилая дама не была, судя по ее взгляду и уверенным движениям! Значит – не видела именно его, Рокэ? Как не видел его два дня спустя усатый мужчина средних лет в клетчатой рубашке, которого дорита позвала чинить заискрившую розетку. Что за кошатина?
Да то, объяснила дорита, что старуха и электрик – настоящие, как и сама Анна, а вот Росио – литературный герой. Его выдумали. Здесь, на Земле. И всю Кэртиану – тоже, со всеми ее горами, морями, реками и жителями. Написали про них книгу. Но ведь не все ее читали, а кто читал – не все поверили, потому что в этом мире такие книги называются фэнтези, то есть как детские сказки, только для взрослых, и считается постыдным ребячеством принимать эти истории всерьез. Потому серьезные люди и не видят Рокэ.
- А вы, как же вы, дорита?
- А я вижу. Для меня ты – настоящий, Росик. Я в тебя верю. Я тебя люблю.
 
…Полумрак, тишина. Только маленький белый будильник упрямо тикает, напоминая о течении времени. Пять минут первого… десять… четверть…
- Рось… Ну ты что – так и не спишь?
Не спится. Вроде бы все хорошо, спокойно и тихо – а все равно лезут в голову мысли: что дальше? Завтра, послезавтра, через месяц? Что, если изменчивой дорите – а другой она быть не может, просто потому что женщина, это маршал выучил как таблицу умножения! – надоест однажды возиться со своим «Росинкой»? Или просто не будет возможности? Уже сейчас она уезжает на весь день на смешной, похожей на коробочку темно-красной повозке, в которую не нужно никого запрягать. Тихо исчезает рано утром, пока Рокэ еще спит, потому что – «отпуск кончился», и возвращается поздно, когда уже темнеет, усталая и молчаливая, молча его обнимает, торопливо, будто и вкуса не чувствуя, ест то, что он приготовил – Рокэ научился стряпать, и это оказалось довольно интересным занятием! – а потом старается пораньше лечь спать, и даже закатом не полюбуется из окна мансарды, и костер они теперь не всегда зажигают – только по выходным. Рокэ жаль маленькую дориту, его бы воля – взял бы морисскую саблю и порубил бы к тварям всех идиотов, которые писать не умеют – а пишут, да еще и с ошибками, а бедной Анне потом всё это чистить.
Но воля – не его. И даже не дориты. Миропорядок, обстоятельства, Шар Судеб, кошки его дери. Те самые кошки, которых печенкой не корми, а дай изорвать, погрызть, пометить всё, от чего тепло на душе. Принюхиваются, скребутся, мяучат над ухом голосами тонкими и противными: «Что делать, что будет? И, главное, как там Кэртиана – Оллария, Кэналлоа, Торка? Робер, Марсель, Лионель?» Рокэ на десять раз обшарил, только что не с лупой исползал пятачок между забором, баней и сортиром – но дыра, из которой он выполз, будто к тварям провалилась – или ее обрушили выходцы – Та-Ракан и его маленькая приспешница, удиравшие от грозной дориты. Анна привезла ему книги – но ни в воспоминаниях дора Хорхе Жукова, ни в жизнеописании отчаянного коротышки с фельпским именем Буонапарте, ни в похождениях графа Монте-Кристо не сказано, как выбираться домой, если занесло в чужой мир! И даже в каноне об этом пока ничего не говорится.
Дорита с ним всегда ласкова и заботлива – но теперь, когда он здоров, эта забота кажется напоминанием о том, что он в этом мире – никто, игрушка для эксцентричной старой девы, на его месте с тем же успехом могла быть левретка или кошка…    
Он сам понимает, что всё это глупость – насчет левретки, и глупость обидная для дориты, а значит, глупость двойная. Но все равно, будто увесистая дождевая капля с карниза ни в чем не повинному за шиворот, срывается с языка – ну не может Ворон не каркать и не клеваться!
– Ну, что ж тебе не спится, Росик? – она откладывает книжку. – И гладила тебя, и баюкала… Может, хвостик тебе расчесать? Некоторым помогает…      
– Сдается мне, вы забыли приложить меня к груди, милая нянюшка!
Она смотрит – и вправду, как на капризного ребенка. Пожимает плечами. Точно, говорит, забыла! Вот ведь, голова дырявая! И расстегивает ночную рубашку – пуговку за пуговкой, глядя ему в глаза, и распахивает мягкую белую с розовыми крупными цветами байку:
– Ну, иди ко мне, маленький!
И что остается Росио? Или смущенно отвернуться, попросить прощения – и окончательно почувствовать себя идиотом, или… что ж, если дело в том, кто лучше побьет врага его же оружием…
– Иду, нянюшка, возьмите меня на ручки!
Положить голову ей на колени… Обхватить губами сосок, пощекотать его языком, обвести нежный шелковистый кружочек. Дорита вздрагивает и тихо смеется. Обнять, притянуть к себе, потереться щекой о грудь… Гладить, ласкать, изучать ее тело, как разведчик – поле намеченного сражения… А потом, когда она, запустив руки ему в «хвост», потеряет бдительность… Раз! Мгновенное, как прыжок черного льва, движение маршала – и уже дорита лежит у него на коленях: «Ага, попались!» – «Ой, Роська…!»
«Ах, Роська?!» - маршал поднимает ее, осторожно укладывает – и сам ложится сверху, прижимает, не давая подняться, нависает над нею, как скала.
– Ух ты, Роська…
– Тише. Не бойся, чикита… Будет хорошо… Только будет, как хочу я! – Она же хотела этого, значит, получит желаемое, ибо долг кавалера – исполнять желания дамы…
– Рось… Росик… смешной… Ой, ну щекотно же, ну, Роська! – губы и руки Ворона ласкают ее лицо, плечи, грудь, нежно, осторожно, неуловимо быстрыми касаниями, будто легкий летний ветерок…
– Оуй, Рось-к… - дыхание перехватило, она умолкает на полуслове, чувствуя, как тяжелое, гладкое, теплое движется в ней: вперед – назад, как волны в алвасетском гроте во время прилива… сильнее, быстрее, выше вода…
Пока обоих не пронзает молния…
– Роська, Росичка, мой, не брошу, не отдам никому…
– Тише, тише, чикита, ну-ну, все хорошо, спи… Чшш…
Он берет ее на руки, укачивает, прижимает к себе: «Эве ре гуэрдэ, сона эдерьентэ...»
И то, ну не все же одной дорите петь колыбельные!

 …Рука дориты – лошадка: средний палец вытянут – шея, остальные – ноги. Лошадка встает на дыбы, бьет копытом, совсем как Моро, и пускается вскачь по маршальской груди – цок-цок, цок-цок… Останавливается и тихонько ерошит черную поросль между сосков, будто выбирая посочнее траву. Герцог наблюдает за ней сквозь полуопущенные ресницы – и вдруг поднимает веки, выстреливая пронзительным взглядом в усевшуюся рядышком женщину.
– Ну, и чем это вы заняты, Анита?
– Перебираю Ворону перышки, – улыбается она, – но руку почему-то убирает.
– Я разве сказал, что мне не нравится?
– Нет. Я – просто… А вдруг…
– Знаете, Анита, вы несколько похожи на моего оруженосца… бывшего. У вас обоих привычка додумывать за других то, чего у них и в мыслях не было, и, что всего печальней, действовать, исходя из этих выдумок…
– Кар-кар-кар! – передразнивает она, старательно строя первомаршальскую мину. Потом не выдерживает, прыскает со смеху – и Рокэ на нее глядя, тоже улыбается. И лошадка возвращается на облюбованную лужайку – но теперь уже не на грудь, а на живот, повыше пупка, и скачет, и топает копытцами, и валяется, как в Эпинэ по макам.
Черная тень закрывает солнце – раз, другой…
Карр!
– Да кар, кар… Гляди, Рось, как твои родичи разлетались!
– Нет, – он приподнимается и смотрит, притеняя ладонью глаза. – Это, скорее, родичи вице-адмирала Вальдеса.
И вправду – чайки, налетевшие с озера, носятся и визгливо орут, как базарные торговки. Потому что их разогнал и перепугал… какой-то хищник, не иначе. Коршун? А то тут водится парочка… Да нет, для коршуна явно крупноват… и темноват…
Карр!
Ладно, Леворукий с ним, пускай летает, авось, воробьев распугает, чтоб вишню не объедали. А мы пока займемся ужином, ибо – пора.
– Рось, ты как насчет курицы с кабачками? Положительно? Вот и ладушки.

Ну вот, почти готово. Сейчас дойдет, еще немного, и потом добавить чуть имбиря с мелкой терочки… Ах да, и укроп! Эк, вороны раскаркались – конгресс у них, что ли…
Схватив нож и мешочек, Анна выскочила было на крыльцо – и замерла на пороге: Алва, которого она оставила мирно прохлаждающимся на старом одеяле возле клубничной плантации, теперь отражал яростные атаки… ворона! Огромный – с расправленными крыльями он показался Анне чуть не с самолет величиной, – такой черный, что аж синий, пернатый с сердитым карканьем наскакивал на Рокэ, хватал его за джинсы и за волосы здоровенным острым клювом – а тот, по сути, даже и не защищался как следует, только рукой прикрывался и вроде как пытался уговорить птицу, чтобы отстала. Тьфу ты, маршал, тоже, хоть бы послал разочек хулигана крылатого! А птичка-то явно не простая… И эту сову, похоже, опять Анне придется разъяснять… Ладно, не в первый раз. Покрывало с кровати, сложить так, чтобы удобней было набрасывать… Сандалии городские надеть, с ремешками, чтобы не слетали, когда будешь за этим каркуновым гоняться… потихоньку, полегоньку подкрасться, подмигнув герцогу: мол, тихо! Улучить момент, когда птица сложит крылья – ну неохота же поломать!
– Ага, попался, кто на базаре кусался!

Ворон, замотанный в покрывало, что твоя столетняя бутыль «Крови», путешествующая из Алвасете в Олларию на телеге, сперва отчаянно вырывался – молча, не тратя силы на карканье, потом притих – как-то подозрительно притих. Не задохся ли? Вон как его утянули! Анна разжала руки, размотала немного покрывало – из складок тут же высунулся черный клюв, и завертелся туда-сюда, воинственно щелкая. Дорита хмыкнула, правой прижала ворона покрепче, а левой, изловчившись, ухватила клюв.
– Лучше выпусти, Анита, – усмехнулся Рокэ. – Этим его не проймешь. Только разозлишь.
– Ты думаешь, Рось?
– Я знаю. У меня, видишь ли, богатый опыт общения с этой славной птичкой.
– В Нохе?
– В Алвасете.
– Так это…? – одними губами прошептала дорита.
– Именно.
– Ну и? – Анна вскинула голову, как тогда, перед Альдотварью. Видно было – робеет, но старается не показать. – Ничего. Видали мы таких… каркучих-пернатых.
Наклонилась к запеленатому ворону и тихо и серьезно сказала:
– Будешь хулиганить – выдеру нафиг из хвоста все перья, свяжу метелочку и буду смазывать блины. Понял, каркуша?
Тот, выпростав наконец из ткани голову, медленно, как в трансе, кивнул.
– Ну, посмотрим. Так… где ты тут… – дорита осторожно распеленала ворона, посадила на колени, гладила черные лоснящиеся слегка помятые и растрепанные крылья – птица даже не пыталась возражать. – Ну вот, хорошая птичичка, умничка… – поцеловала в спинку. – Ух, какой хвостик…
Тут ворон хлопнул крыльями и – отчаянно дернулся в воздух, чуть и в самом деле не оставив у дориты в руке хвостовые перья. Сделал пару кругов над жимолостью и помидорами, потом неуклюже плюхнулся на спинку ветхого кресла, выставленного из домика за полной непригодностью, посидел немного, раскрылетившись и щелкая клювом, и только после этого наконец выдал тихое оторопелое «Ка-рр…».
Потом не то спорхнул, не то съехал на сиденье, выдирая когтями ниточки из расползшейся обивки, уселся чинно, подобрав крылья… расплылся…. окутался черным туманом, стал больше…
И вот уже не птица сидит в кресле – а подтянутый худощавый мужчина лет семидесяти, чисто выбритый, в черном атласном колете, со шпагой на серебряной перевязи. Очень похожий на Рокэ – только седой весь.
– Ну вот, Росик, видишь? Некоторых надо за хвост подергать, чтобы они стали людьми!

Некоторое время они, все трое, молчат – старый герцог рассматривает странную дориту в смешном наряде, будто какой-нибудь сьентифик – редкую раковину или бабочку. Рокэ и Анна настороженно смотрят на Алваро: выжидают, что он станет делать – ведь не просто же так пожаловал! Наконец старик первым нарушает затянувшуюся тишину:
– Рокэ, ты не мог бы представить мне эту очаровательную особу?
– Охотно! – откликается Росио, и озорно подмигивает. – Анита, ну ты, разумеется, уже сама поняла, кого имеешь удовольствие лицезреть!
– Да ясен же пентиум!
Молодая женщина поднимается с одеяла и, взявшись кончиками пальцев за короткую, как у десятилетней девчонки, оранжевую юбочку, делает старшему соберано шутливый реверанс: «Какая честь – сам дор Алваро! Счастлива познакомиться, господин супрем и Первый Маршал в одном флаконе, то есть, бутылке!»
– Сдается мне, ты несколько недопонял, сын мой, – хмурится старый Ворон. – А между тем я, кажется, выразился предельно ясно: представить мне – молодую особу, а не наоборот.
А Росио в ответ только смеется: простите, отец, но, сдается мне, вы подзабыли этикет:  даму представляют мужчине только если она молода, а он очень – Рокэ с какой-то особенной, чисто алвовской издёвкой подчеркивает и растягивает последнее слово – о-ч-е-н-ь стар! Впрочем, если ты, папочка, причисляешь себя к древним развалинам, помнящим времена Адриана… что, позволю себе заметить, есть чистая правда…
– В Кэртиане, я погляжу, стали быстрее стариться, – парирует Алва-старший. – Тебе еще нет сорока, Росио, а ты уже в детство впал! Впрочем, ты всегда любил испытывать мое терпение…
– Изволь, папочка, – улыбается Рокэ. – Дорита Анита, хозяйка этого очаровательного маленького поместья. Кстати, если бы не она, твой единственный оставшийся в живых сын давно присоединился бы к тебе в Закате. Я выполз из Лабиринта – и свалился с лихорадкой – Анита выходила меня… И даже спасла от тварей.
– О, вот как? – черные Вороновы глаза теперь оглядывают Анну, будто очерчивают ее контур на предвечернем воздухе. – Я вам чрезвычайно признателен, дорита… Но все равно, хватать супрема Талига за нос… то есть за клюв…!
Тут старый герцог спохватывается, что его слова могут счесть недостаточно галантными, и снова оборачивается к сыну:
– А ты, Росио! Ты ведь смотрел на это… хм… безобразие – и молчал! И выглядел весьма довольным!
– Ну еще бы! – скалится Рокэ. – Дорита исполнила мою голубую детскую мечту!
Старый герцог поднимается, и дорита видит, как точеный нос начинает вытягиваться в клюв, а плащ, раздутый ветерком, взметывается, будто крылья… Ох, что сейчас будет…
– Так! – маленькая хрупкая женщина решительно вклинивается между Воронами, как храбрый воробушек. – Господа, а давайте-ка я сейчас по-быстрому принесу Рокэ шпагу, а то что же он безоружный-то, вы тут шустренько так, минут пять, подеретесь – а потом пойдем кушать – рагу уже, похоже, давно дошло!
И тогда наконец смеются все трое.

Вечером, то есть по-настоящему вечером, когда совсем стемнело, и костер догорел, и любопытная круглолицая луна зависла в небе аккурат над крышей – «А что это вы тут делаете, а?», дорита и оба Ворона угнездились, все втроем, поджав ноги по-морисски, в углу на широком полуторном матраце и, прихлебывая из глиняных кружек столистовочку, самозабвенно резались в карты.
Рокэ Анна давно научила подкидному; дор Алваро чуть не со второго кона освоил нехитрую игру и теперь строго раз в три партии в воспитательных целях оставлял сына дураком. Впрочем, Анна сильно подозревала, что младший Ворон в этих случаях попросту поддается. А, впрочем, Леворукий их, Алв, знает… Главное – как Анна славно это придумала – спровадить обоих после легкого ужина в баньку и снабдить вениками в должном количестве! Судя по тому, что она слышала, направляясь мимо баньки в сортир, эпохальное сражение таки имело место. Каррьяра, жаль, банька маловата – развернуться негде военным гениям! Рокэ ли устроил папаше Ренкваху, Алваро ли отпрыску Хексберг – неважно, главное, что сидят они сейчас с нею рядом – такие мирные, веселые, благостные, только украдкой почесывают спины и бока, и вот будто ничем, кроме этих старых засаленных карт, отродясь не интересовались.
Два вальта – король бубновый с дамой – двойка червей козырная да на трефового туза –  карты тяжело и смачно шлепаются одна на другую, словно хвосты будущей ухи плещут в раковине.
– Ну вот, Росио, опять ты дурак!
– Для тебя, папочка, хоть птице-рыбо-дурак… – Рокэ лениво тасует колоду, карты выскальзывают и падают. А дорита тихой сапой подбирается к Алве-старшему, сперва садится совсем рядом, потом осторожно кладет руку на плечо, поглаживает…
– Расскажите же, как вы нас нашли, соберано?
Оказывается, Альдо, тварь этакая, и впрямь внял брошенному в запале совету Анны и отправился с Земли прямым ходом в Закат, где учинил, кошкам на смех, отвратительный скандал королеве Бланш. Да такой, что старуха не вытерпела – позвала на подмогу Беатрису Борраску и Алису Дриксенскую; втроем они, при деятельном участии старины Эктора, случившегося поблизости, Та-Раканыша скрутили, обесштанили и выпороли закатной крапивой. Визгу было… Громче всех визжала паршивка Цилла, и в ладошки хлопала, вредина. Алваро с сыновьями, издевательски каркая, любовался с ветки закатной вишни на это зрелище, пока не надоело, а когда незадачливый принц наконец-то вырвался кое-как из спрутьей хватки – вслед ему полетели порванные присосками и вымазанные слизью штаны, – и сел жаловаться на судьбу под старой вишней, вот тогда-то Рамон Алва слетал по-тихому за Арно-старшим Савиньяком, а уж тот, бросив в бой стратегические резервы фамильного обаяния, уболтал и усочувствовал беднягу, и вытянул из него все ценные сведения о местонахождении «проклятого Алвы», и даже куда и через сколько ходов в Лабиринте сворачивать… Алваро, на веточке сидя, выслушал, на ус, то бишь на хвост, намотал, курс проложил – и полетел.
– Знаете, дорита, я сначала не поверил, что женщина способна сражаться с тварями, – думал, Альдо лжет. Но после всего, что я видел – верю.
– А я на самом деле очень испугалась, – делает смешное девочкино лицо Анна. – И тварей этих, и вас…
– Меня? – соберано фамильным алвовским движением приподнимает бровь. – Разве я страшный? Я просто не люблю, когда меня дергают за хвост и заматывают в одеяло.
– А я не люблю, когда на моего Росиньку нападают!
– Ох, Анита, если бы вы видели то, что видел я… Прошу простить, у нас такие речи – не для дамских ушей… но вы разительно непохожи на обычных… то есть кэртианских обычных женщин. Кстати, здесь все такие?
– Нет, соберано. Я одна-единственная. Другие еще развязней! – улыбается дорита. – Догадываюсь примерно, что вы видели… Рокэ был с Окделлом? Или с Приддом?
– С тем и с др-ругим, да в п-р-ридачу еще и с тр-р-оицей Савиньяков, – в голосе Алваро слышится сердитое карканье. – Безобр-р-разие! Р-р-азврр-рат! Что они вытворр-р-яли!
– Эх, соберано, и вы поверили… – дорита укоризненно покачала головой. – Да вы попросту с курса сбились. Это вас занесло в слэшные фанфики – из тех, у которых рейтинг обратно пропорционален художественным достоинствам. Плюньте и забудьте. Главное – вы теперь знаете, как нас найти, прилетать будете…
– Нашел, Анита. Поймал, почуял… Видите ли, у Рокэ моя шпага, фамильная… когда я… улетел в Закат…
– Понятно, – кивает женщина. – И вы хотели вытащить Росио обратно в Кэртиану? Минуя Лабиринт?
– Именно, дорита. Здесь, согласитесь, ему совсем не место. Равно как и никому из наших соотечественников. Вот только путь, которым я пришел, не годится для живых.
– Это что вы такое несете, соберано? – дорита подалась вперед, руки в боки, спасибо еще – сковородки нет в пределах досягаемости, – Я вам дам – Рокиньку убивать, хоть бы и ради Кэртианы с Этерной! Хвост – метелка – блины! Каркнуть не успеете!
– Неужели я похож на Вальтера Придда, дорита? Да и хвост мой не сказал бы, что годится для блинчиков, – Алваро осторожно берет руку Анны, распрямляет пальчики, поглаживает, подносит к губам… – Мертвый Рокэ будет так же полезен Кэртиане, как я. А я в моем теперешнем состоянии годен разве что распугивать ворон и чаек…
– И ничего нельзя сделать? – недоверчиво спрашивает она.
– Ничего. Мне – ничего. Разве только – показать дорогу тому, кто сможет…
А Рокэ сидит себе, перебирает карты – будто и не о нем разговор. А сам вслушивается…

Ночью же, когда они с Анитой лежат, как всегда, под пледом, прижавшись друг к другу, а ворон-Алваро, пожелавший провести ночь в мансарде, возится там, шуршит перьями, встряхиваясь, скребет когтями по дощатому полу, и время от времени свешивает голову в открытый люк, и блестит круглыми глазами, и клювом щелкает (ну как же оставить потомство без присмотра!), Рокэ спрашивает, глядя Аните в глаза: «Если отец или… кто-нибудь вправду найдет для меня дорогу – хочешь со мной?»
– Хочу.

…Уже не ночь – однако же, еще не рассвет. Час тумана, полумглы, шорохов и теней, когда всё кажется черт знает чем – кусты, и баки, и грабли, прислоненные к теплице. Сирень скребется в окно – или? Нет, ну его, лучше и не глядеть. Лучше к Росику прижаться покрепче – и ждать, когда посветлеет.
Ага, как же, дождешься тут. И ведь была же мысль: нафиг на ночь пить компот? Ну а как не пить, ежели – вкусный? Ничего не поделаешь. Вставай – и иди.
Выбраться тихонько из-под пледа, носочки натянуть, штанцы, футболку, ветровку набросить от ночного холода, осторожно, чтобы не скрипнула, открыть дверь, выползти на веранду, повернуть ключ в замке – мало ли что, один раз твари уже явились! Ключ на веревочке – на шею, чтобы ненароком в дыру не уронить, сланцы надвинуть – и вперед, моя кавалерия…
Хорошо. Тихо. Луна светит – романтики полные штаны… Вот только трава мокрая, ну да ничего. Теплицу пройти, а потом – мимо гаража, по «надорским булыжникам», сиречь по половинкам старых бетонных колец из колодца… Туда… И обратно, як тот хоббит, скакаше играя веселыми ногами, в теплую постельку, к Росику под бочок… Только не спотыкаемся… А, чтоб тебя! «Мяу!» Вот тебе и мяу!
Прямо под ноги – на самом коварном месте. И откуда только вывернулся? Явно, по всей повадке – кот. Даже котище. Большой. Не толстый, а именно крупный, осанистый, вальяжный котозавр. Какой масти – толком не видно в темноте. Ночью все коты если не серые, то серые с белым. Это чей же ты будешь? Ни у кого из соседей, вроде, такого нет. Напакостил – и ходит теперь, как тот, ученый, по цепи, вкруг сидящей на мягкой земле Аниты. Трется, метлусится, урчит, даже лапкой мягонькой трогает ушибленную коленку. Что, полечить хочешь? Давай, лечи. Прилез на колени, на задние лапы встает, мордой усатой в лицо тычется. Ух ты, пушистый… Ну все, хватит, не досыпать же здесь!
На ощупь найти вход в душик, отряхнуться-сполоснуться, от нахолодавшей за ночь в баке воды пропал весь сон. Кот тут же сидит, смотрит глазищами зелеными, отфыркивается, когда ему капля на морду попадет.
Пошла в дом – и кот следом семенит, взмявкивает – подожди, мол, не запирай, а как же я?
Ну, заходи, только тихо, и чур – не метить и на ковер не гадить! На крайняк, приспичит – вот, ящик с растопочными бумажками, чего-чего, а газет старых наверху хватает.
А кот муркнул в ответ – и кивнул. Совсем как давешний ворон. А молоко будешь, древнее и неприкосновенное животное? Взмявкнул и опять кивнул. Ладно. Молоко сейчас будет. А утром разберемся, кто ты таков.
Вылакал чинно полное блюдце молока, мяукнул – спасибо. Свернулся клубочком на кресле – и давай дуэтом с холодильником: кто кого перемурчит…
Так Анита и уснула, прижавшись к Рокэ, под это мурлыканье.

Проснувшись, Анна не сразу открывает глаза. На то и суббота, чтобы понежиться всласть под одеялом, и пошли они к Леворукому, все эти домашние дела! Роську кормить? Так неужели сам не справится? Руки есть, голова на месте, холодильник и огород к его услугам – кстати, курочка с вечера из морозилки вынута, должна оттаять… Стоп! Черт подери! Курица – и кот! Которого Анита вчера, а может, уже сегодня, но оч-чень рано утром, за каким-то… огородным пряным растением с развесистыми листьями!.. пригласила в дом! Да еще и молока налила. Кот пушистый, ласковый. Курочку он, надо думать, тоже душевно приласкал…
Она прислушивается. Однако довольного сытого урчания не слышно. Вообще, в доме тихо. Подозрительно тихо, решает она. Открывает глаза, оглядывается. В доме и впрямь ни души. Даже кота не видать. Ну, Росио, верно, на огород подался, он в последнее время пристрастился грызть груши прямо с дерева, крепкие, с толстой кожицей, маленькие груши-северянки, не кэналлийские, конечно, но все-таки вкусные. Ох, а что будет, когда нежности поспеют – верно, и на компот не останется! Роська, Росенька, Росик маленький… И кот, наверное, за ним увязался – ласкучий зверь, а не похоже, что домашний, слишком у него вид независимый, будто одолжение делал вчера, когда молоко лакал… Впрочем, у котов у всех такой вид…
Как была, в тонкой, с кружавчиками ночной сорочке на бретельках, дорита, натянув носочки, поднялась с матраца и направилась на кухню.
Курица, против ожидания, обнаружилась не погрызенной и в углу, а аккуратно нарезанной, в большой сковородке, в компании кабачка, баклажана, морковки и молодой картошечки. И все это тихо-мирно пузырилось и побулькивало на маленьком огне, и пахло весьма аппетитно. Ай да Росиночка, подумала Анна, умничка, успел-таки сграбастать добычу раньше пушистого разбойника. И ведь намастрячился рагу делать! Молодец, по крайней мере, хоть в столовку сможет устроиться, если не найдет дороги домой. Но картошечку молодую, с нежной, облезающей, как после загара, кожицей, лучше в рагу не класть – а съесть так, отварив, со сливочным маслицем и зеленью… Но все равно, Росинька молодчина…
За дверью послышались шаги и голоса, скрипнула под ногой ступенька – Роська идет! И – не один! Интересно… Ой, да я же…!
Дорита опрометью кинулась обратно в жилую половину, юркнула в постель и притворилась, что спит. Роська – ладно, свой человек, а вот перед его спутником негоже в одной ночнушке бегать…
Она лежала, свернувшись калачиком, и слушала, как открылась дверь и вошли двое, один сбросил сланцы и шлепал босыми ногами по линолеуму, другой цокал подковками – тьфу ты, весь пол затопчет! А еще они разговаривали, и предмет их ученой беседы был весьма интересен, настолько интересен, что Анита высунула голову из-под пледа и навострила уши.
– Ну вот, теперь я все знаю, Росио. Я вспомнил. Эридани… Он всегда завидовал мне, боялся меня… Решил избавиться… а эта рыжая, ада… Она же врала, Росио! Всё врала! Чтобы затащить меня в это Пламя! Будто пьяную деревенщину – в полк…
– Рино, а тогда, на Винной – ведь это был ты?
– Это был я. Ты мне понравился… даже не то что понравился, а просто я обратил на тебя внимание… А потом уже не смог сделать вид, будто меня это не касается. Понимаешь, я бы помнил – и не смог бы себя уважать.
Рино? Ринальди Ракан, Леворукий! Ай да котик к нам приблудился… Ничего, справились с пернатым – управимся и с пушистиком…
– Забавно, Ринальди. Ты, сам того не зная, не дал сбыться твоему же проклятию. Как сказала бы наша милая хозяюшка, Дидерих отдыхает! – ложка скребет по сковородке: Росито, как заправский повар, помешивает рагу.
– Проклятие… когда я проклинал – я не знал, и не мог же я знать, что последним моим потомком окажешься ты! И что перед тобой будет Алваро, и Луис, и Гонсало… Я не хочу, чтобы ты страдал. Не хочу, чтобы гибла Кэртиана. Пусть оно провалится к тварям, это мое проклятие, слышите, вы, кто бы ни слышал меня?!
И пол слабо, но вполне явственно вздрогнул – Анна ощутила эту дрожь даже через матрац. Такой дрожью всегда отдавался перестук колес проезжавшего товарняка – но сейчас никакого поезда и близко не было слышно. Всё чудесатее и чудесатее…
– Тише, Рино, – разбудишь… – оба на цыпочках выскальзывают за дверь. И больше ничего не слышно. А жаль.
А еще больше жаль, что Рино уведет с собой Росика – для того и явился из Заката.
Ну и пусть. В конце концов, что ему тут делать, кэртианскому-то полководцу – в постсовковой России? Кошкам на смех! Разве что рагу тушить насобачился – так здесь таких умельцев… А не явись этот котище – пришлось бы волочь Роську в город, это без прописки-то, без документов, без профессии, да еще и от ментов его попробуй отмажь, если с кем-нибудь сцепится, а что сцепится – это и к Гарре не ходи! И вообще, жила же она как-то до сорокета без всяких там Росиков и прочих глупостей – и еще столько же, даст бог, проживет. Нет мужиков – нет проблем. Пусть идет, откуда явился. Вот только наглядеться сперва на него, наобниматься, натереться носом о макушку… Росик, Росинка… а, все равно перед смертью не надышишься… И никогда уже, хоть трижды по сорок проживи, не будет все так, как прежде, в до-Росиозойскую эру…
Ничего. Нужно просто как-то прожить этот день – а потом проснуться и внушить себе, что – ничего не было. Приснилось.

… –Анита! Вот ты где! Я обыскал всё поместье, – Рокэ, раздвинув ветви, протискивается в уютный закуток между грушей и двумя кустистыми сливами. Груша срывается с ветки, стукает его по лбу. – Леворукий и все кошки его!
– Да тут я, пр-ряувнучек! – мурчит чертов кот, материализуясь, по кошачьему обыкновению, неизвестно откуда. – Что ж вы спр-р-ряутались, дор-р-ита, пр-ро-ход скор-ро откр-р-оется!
– Да знаю. Счастливого пути.
– Анита! Ты же говорила, что – хочешь со мной!?
– Говорила – и что? Хотеть – не значит мочь. Сам понимаешь, взрослый. Если я исчезну – меня же искать начнут! И родичи, и на работе… 
– Мрр! Только и всего-то? – Леворукий пренебрежительно машет роскошным черно-бело-рыжим хвостом.
– Анита, мне казалось, что ты… любишь меня…
– Люблю. Очень люблю.
– А своих родичей?
– А как иначе?
– То есть, – встревает несносный котяра, – их положено любить, так? И положено, чтобы вы, госпожа, были здесь? Для них? Ну так вы для них и будете тут! А для себя отправитесь с Рокэ!
Анна недоверчиво смотрит на него. А сама тянется погладить – в последний раз – руку Росио, но тут же одергивает себя: нельзя, нельзя в этом мире приучать себя к хорошему, потому что все хорошее – ненадолго.
– Кошки! – шипит кэналлиец сквозь зубы.
– Именно, потомок! Кошки!
И тут внезапно оказывается, что сумерки вокруг них просто кишат кошками. Серые, черные, рыжие усатые мордочки высовываются из-под кустов, смотрят сквозь ветки, и сверху, с груши, раздается мяуканье. А Рино, их повелитель, обернувшись снова самим собой, делает знак, подзывая – серую, пеструю, золотисто-полосатую и белоснежную ангорку. Анита завороженно глядит, как все четыре встают на задние лапы, как у них исчезают хвосты, укорачиваются уши, а шерсть на голове, наоборот, удлиняется, заплетается в косу… И вот вокруг Аниты – четыре женщины, четыре ее точных копии. Мановение руки повелителя – и под сливой снова сидят кошки.
– Видели? Ну и как?
– Ух ты… - восхищенно выдыхает Анита, и робко улыбается, все еще не давая проклюнуться надежде. – Так вы их… А… не узнают?
– Никогда. Если вы позволите… – не дождавшись ответа, пестрый кот прыгает к ней на колени и неожиданно впивается клычками в запястье! Сильно, до крови.
– Уй, чтоб тебя! Офигел, что ли?
– Ни в коей мер-ре, дор-рита, – Рино так и лучится озорной улыбкой. – Выпив по капле вашей крови, мои избранные подданные узнают все, что знаете и умеете вы, и вспомнят все, что помните вы, станут говорить, смеяться, ходить, вести себя – как вы. А значит, они будут вами для всех, кому важно ваше наличие в этом мире!
– Он прав, Анита! – теперь улыбается и Рокэ. – Никто не заглядывает за внешнюю оболочку, особенно тем, кого знает с детства и видит каждый день!
– Они будут меняться, для того их и четверо.
И Анита решительно протягивает руку: ну, где вы там, кис-кис-кис!

Возле дома их уже ждут. Четыре коня. Стройных, тонконогих скакуна, в сбруе с серебряным набором. Грядки потоптаны непоправимо – ну и пусть! Рокэ глядит на вороного, который пощипывает листочки с абрикоса, и с его губ невольно срывается: «Моро?!»
– Почти угадал, правнучек, – смеется Ринальди. – Морис. Морис Эпинэ. А с ним – Арсен, Мишель и Эжен, – кони по очереди кивают, кланяются, как в цирке. – Анри-Гиойма я брать не стал – стар и брыклив, да к тому же с него практически не слезает Алиса…
– Морис… Я… – тихо говорит Рокэ, и гладит коня. – Простите, за всё. Мне жаль. При других обстоятельствах мы бы могли стать друзьями.
И Иноходец осторожно прихватывает его зубами за плечо – на рубашке мокрые пятна.
– По коням! – командует Рино, и прыгает в седло. Он выбрал Арсена, Рокэ – на Морисе, Анна – на Серже, гнедой галантно опустился на колени, чтобы ей легче было сесть верхом. На спине Мишеля приторочен небольшой вьючок. «Это – вам, дорита – подмигивает Повелитель кошек. – Сюрприз. Приедем – посмотрите!»
Анна последний раз оглядывает свои владения – ее копия машет рукой – или все же лапой? – с крыльца, еще три, теснясь, выглядывают в окошко. Дорита машет в ответ. Ей хорошо. Только немножко грустно, потому что нельзя взять с собой обжитый домик и всё, что привычно и дорого. Она встряхивает головой, отгоняя грусть – о чем жалеть, если с ней Рокэ! И он же сказал: ни в чем не будешь нуждаться – значит, так и будет. Соберано – он такой!
Рокэ едет первым, за ним – Анна, следом важно выступает Мишель, неся загадочный узелок так бережно, будто там по меньшей мере карты талигского Генштаба, все четыре колоды. Леворукий – замыкающим. Темнеет – странно, вроде бы не так уж поздно, десяти нет…
На калитку откуда ни возьмись пикирует ворон. Усаживается, степенно раскланивается. Мое почтение, дор Алваро! Крепко уцепившись когтями за верх калитки, большущая черная птица с усилием взмахивает крыльями, тянет – калитка медленно подается. «Впер-ред!» – каркает старый кэналлиец – и усаживается Анне на плечо.
– Будете пр-роезжать – закр-ройте глаза, дор-рита!
На всякий случай она зажмурилась еще не доехав до калитки – и напряженно вслушивалась в шелест березовой листвы, глухой стук копыт по мягкой земле… а потом – звонкий цокот по мощеной дороге! И писк ласточек, и мерный рокот моря! Ветер налетел, обнял – и дальше унесся, и ворон, каркнув, улетел с ним. Анита вдруг почувствовала, что и конь под ней исчез, и она стоит на камнях – ну вот, а я бедного Сержа даже погладить не успела на прощание!
– Можешь открыть глаза. И добро пожаловать в Алвасете!..
 
Кэналлоа. Разгар лета. Роскошный, сияющий день неторопливо катит в золотой карете к полудню. Анита, вернувшись домой после утреннего купания, возится на уютной белой кухоньке, сооружая не то поздний завтрак, не то ранний обед… в общем, бранч. Огурчики, помидорчики, зелень, мягкий белый, сочащийся сывороткой свежий сыр… домашний майонезик… ммм… Да с ломтем смуглого тминного хлеба, да с кусочком копченой курочки, да с бокальчиком «Девичьей слезы»…
Коты, все семеро, будто чуяли, материализовались, стоило ей открыть люк в погреб. Трутся о ноги, урчат – чуть с лестницы из-за них не сверзилась! Вот это подарок так подарок был во вьючке от Леворукого – в уменьшенном виде все мелочи и с дачи, и с городской квартиры – когда успел, пушистый? – все, что собиралось по блошиному рынку, привозилось с сессий, что делало дом живым. Подсвечники, книги, цветы, тяжеленное керамическое панно, не иначе – из какого-то Дворца культуры, постер с замком, ракушки, куклы, подушки и подушечки, чашки-ложки-рюмочки… Все это было тщательнейшим образом расставлено и разложено, когда дорита с помощью рея Кальперадо и дора Хуана устраивалась в двухэтажном домике – ну, домике по кэналлийским меркам, а по российским – так в настоящем маленьком дворце! – с кованым ажурным балконом, с садиком, где росли гранаты и грецкие орехи, и ее любимая белая сирень. А вот коты – плюшевые, и самошитые, и поролоном набитые, все семь штук, как один, как только их из мешка вытащили, так сразу взяли да и ожили! Вскочили, замяукали: мол, есть хотим! И с тех пор как только хозяйка на кухню – они тут как тут.
Ни разу еще не пропустили, как бы крепко ни спали, на солнышке пригревшись, ни разу за… двадцать лет? Да, пожалуй что и так, ежели со счета Анна не сбилась.
А сбиться не мудрено – здесь дни похожи один на другой, как гранатовые зернышки. Встать, выспавшись вволю, дернуть сонетку, поболтать с явившейся на зов славной Пакитой о погоде, платьях, базаре, варенье и прочих того же рода высоких материях, выпить утреннего шадди, потом, смотря по сезону, пойти искупаться или проехаться верхом, велев Луису оседлать Сорито, – хорошо, что любимые кавалерийские штаны тоже были в мешке! –  а то и просто сидеть у камина, закутавшись в плед, с книгой в руках, с котом на коленях… А еще – ждать, как в детстве подарка под елку: вдруг Росио приедет?
Он приезжает всегда неожиданно. Всегда в простой одежде, хоть и на превосходном вороном мориске – когда улеглась боль от потери Моро, завел похожего жеребца, и с тех пор вороной масти не изменял. Бросает поводья Луису, взбегает на крыльцо, тихо открывает дверь, входит бесшумно, подкрадывается и обнимает Аниту сзади – а она притворяется, что не слышит его шагов и не замечает его отражения в зеркале. И только ощутив на плечах его руки, тихо выдыхает: «Росичка…» Это у них уже в традицию вошло.
Сперва он, как и хотел, привез ее в Алвасете. И там было хорошо и красиво. Сначала. А потом Анита как-то потерялась среди всего этого роскошества – всех этих двориков с мраморными фонтанами, просторных двусветных залов, статуй, бронзовых ваз, парчи, гобеленов и бархата, и всех этих слуг, служанок, камеристок, вассалов и прочих – будто воробушек в башенных часах – того и гляди, угодишь между шестерен, ляпнув лишнее слово или, наоборот, не сказав вовремя, что положено. Да и Рокэ, ступив под своды родового замка, сразу, будто парадную мантию, набросил личину герцога Алвы, великого и ужасного. И даже в постели эту личину не снимал – да и не с руки это было в парадной герцогской опочивальне. Вскоре Анита стала как можно реже попадаться его светлости на глаза, предпочитая издали любоваться на роскошного и блистательного. Росио, умница, это почувствовал – и купил ей этот славный домик. В Алвасете пускай живет соберано, сказала тогда Анна, а сюда ко мне будет приезжать мой Росенька! Обязательно, смеялся он, - как же Росику быть без вашего неподражаемого рагу?
И Анита обосновалась в своем теплом гнездышке, и расцвела и успокоилась: все равно Росик был – её. А герцог Кэналлийский из династических соображений и государственных интересов мог жениться хоть на троюродной прабабке Фомы Урготского!
Рокэ окрутили с Еленой вскоре после Излома, и молодые почти сразу укатили в столицу – не оставлять же было Олларию без присмотра! Но герцог при любой возможности спешил в родные края – а из фамильного замка удирал в беленький домик на холме у моря.
Елена редко сопровождала его в Кэналлоа – предпочитала Тарнику. Принцесса и в молодости-то ездить не очень любила, а теперь – и подавно. Тяжела на подъем стала герцогиня, растолстела – никакие корсеты не спасают. А что ж тут удивительного? Пятерых выносила, как-никак.
Пятерых шустрых, озорных, славных черненьких львят-Алвят, белокожих и синеглазых – все в папочку! – от которых не то что менторы стреляются пачками, а спасается на дриксенской границе сам маршал Райнштайнер!

О, легки на помине! В распахнутое окно врывается цокот копыт, звонкий смех, крики – это у младшего Росёнка голос такой пронзительный?
Раз-раз, скок-поскок через забор – и все пятеро уже во дворе, спрыгивают с седел, бросают поводья кто на столбик калитки, кто на ветку вишни – некогда ждать, пока старина Луис из сада доплетется, скорей-скорей – взлетают на крыльцо, устраивают в дверях толкотню, самый маленький отчаянно пищит: спасите, придавили! – а сам хохочет вовсю! Ввалились всем гамузом в кухню, обнимают, ластятся наперебой, старший, Карлос, которому на будущий год в Лаик, как положено, прикладывается к Анитиной ручке, самый младший, восьмилетний Рамиро, пытается ему подражать, но потом, плюнув на взрослые глупости, влезает Аните на колени, тонкие загорелые ручки крепко обхватили шею – «Миро, пусти, задушишь ведь!». Ишь ты, прижался, чудо в перьях…
Маленькие, славные, Росенята вы этакие…
– Анита, милая, спрячь нас! Чтоб папа не нашел! – тараторят наперебой Алваро, Гонсало и Алонсо. – Мы не виноваты, правда, мы ничего, ну совсем ничего не делали, она сама взяла и свалилась!
– Так! – она старательно хмурит брови – а губы все равно, против воли, улыбаются, потому что невозможно не улыбаться, глядя на эти озорные ангельские рожицы. – А теперь сначала, по порядку и во всех подробностях! Кто свалился, куда и почему?
– Ваза, Анита. Из тех, эрнаньских… – виновато опускает голову Алваро. – которые папа из Гальтары привез, когда они с дядей Марселем и дядей Робером…
– Ну, то есть, когда всё кончилось, с этими… крысами, – встревает Алонсо. 
– Да, мы ничего не делали… – нарочно хнычет Гонсало. – А она как грохнется…
– То есть как это – сама как грохнется? – Анита пожимает плечами, изображая недоумение – хотя картина в общих чертах ей теперь совершенно ясна. – Она что, эта древность гальтарская, свести счеты с жизнью решила? От тоски по Эрнани?
– Как она сведет – она ж и так неживая! – со смехом восклицает Гонсало, забыв, что надо изображать паиньку.
– Вот и я удивляюсь… Карлос, ну хоть ты-то расскажи толком!
Выясняется, что все пятеро играли в спасение дорогого папочки из Нохи. Алваро был виконтом Валме, Гонсало – Валтасаром, а ваза… ваза играла саму себя. И вот когда Марсель требовал показать ему тайный ход, а Валтасар вместо этого, как ему и полагалось, вцепился в добычу… случилось то, что случилось.
– Карлос, ну ладно они – маленькие, но ты-то, старший, куда глядел?
А Карлос, оказывается, был Рокэ Алвой, и в качестве такового сидел в Нохе, то есть в темно-синей гостиной, и решительно ничего не мог поделать. Но когда услышал звон и грохот, конечно, сразу же выскочил! И папочка тоже из спальни выскочил. И рассердился. И посадил бедных Росят под домашний арест, притом без обеда. А сам к морю отправился! Купаться! Ну так же нечестно! Росята же ничего такого не делали! И поэтому, чуть соберано за двери – воронята в окошко по виноградным лозам из клетки – фрр! – и скорей прятаться к Аните!
Рассказывает – а сам наперегонки с остальными уплетает то, что натащила на стол добрая Пакита, – творог, и персики, и вчерашние пирожки с черешнею! То есть, те, что еще не успел под шумок слопать Мирито и припрятать в карманы запасливый Лонсето.
– Едет! – кричит, вваливаясь в кухню, верный Луис. – Соберано едет!
Воронята опрометью кидаются вон из кухни – чуть не сносят Луиса, дробный топот по лестнице наверх, на чердак удирают, все как обычно. Лонсето остатние пирожки сгреб в подол рубашки, прижал к себе – капец кружавчикам и батисту! Запасы есть – осаду выдержим. Карлос кувшин с вином на бегу со стола схватил – и ведь ни капли не пролить умудрился! Успели! Топот затихает как раз в ту секунду, когда распахивается дверь.
Он. Росио. Дождалась, наконец. Ну какой же он все-таки красивый…
– Анита!
– Росичек… Приехал!
Пакита и Луис благоразумно ретировались, оставив их наедине. Им же лучше. Ведь они привыкли трепетать перед соберано – всеведающим и всемогущим, а он у Аниты становится Росиком, которого нужно кормить вкусненьким, укладывать баиньки и вообще всячески ласкать и ублажать, что Анита и проделывает, а еще – командует грозным полководцем безо всяких там церемоний, и по плечу может потрепать, и намотать на пальчики черные блестящие пряди: «Ну и хвостище у тебя отрос, Росито, хоть паонскую башню на макушке сооружай!», и чмокнуть звонко в нос – а великолепный соберано все это терпит, и только смеется – просто конец света в одном отдельно взятом домике!
– Насколько я понял, мои отпрыски уже имели счастье наслаждаться твоим обществом? Ну что ж, теперь им придется потерпеть мое! – и делает движение, будто ремень хочет расстегнуть.
Анита начеку – тут же мягко, но решительно перехватывает его руку:
– Росик, ты что?! Нельзя бить Росенят! Они – хорошие!
– Очень. Вот только в ломаный суан не ставят мои распоряжения, – нахмурясь, но уже мягче, уже наполовину Росенькиным голосом.
– А ты, можно подумать, соберано Алваро всегда беспрекословно слушался! – ну-ка, Росинка, где твой хвост? – и, потеревшись щекой о темно-синий атлас колета, присесть рядом, глядя Росио в глазищи снизу вверх: «Каммористу» угнал? Угнал. В болото Ренквахское по уши залез? Залез, и весь угваздался. А Фердинанда спасать сунулся, один против целой армии? А в дыру провалился к Закатным тварям? Ну кто б мне тут говорил про благонравие и послушание, а! Твои Росенята ведь, законные, все в тебя! И сдалась тебе эта глиняная гальтарщина… Ну склеят они тебе эту несчастную вазу – будешь в нее утренний рассол наливать!
– Да уж, такого количества рассола хватит на весь генштаб! – смеется. Славный. Обнять, прижаться… Попробовать кожу на вкус кончиком языка. Соленый. Купался – и не ополаскивался. Ничего, сейчас и накормим, и выкупаем, и уложим байки – и будет Роська хоть ненадолго, а весь наш!

Они лежат под легкой шелковой простынкой на широкой и высокой резной кровати в спальне Аниты – под себя Рокэ мебель выбирал! Лежат нагие, прижавшись друг к другу, отдыхают, наласкавшись и навозившись вдоволь, болтают о всякой чепухе – а не о чем больше болтать, и хорошо, что не о чем, значит, все идет как надо – и у Аниты в хозяйстве, и в Талиге у господина регента. Конечно, формально соберано уже пару лет как свалил с плеч регентские полномочия – однако же всерьез отпускать молодому дуралею поводья – себе дороже. Ничего, сейчас за Карлом Четвертым присматривают в четыре глаза, даже в шесть – Елена, кансильер Марсель и супрем Валентин; есть еще епископ Пьетро – но этого, по правде говоря, можно и не считать, мягок чересчур… Что же до кардинала Бонифация, то за ним самим глаз да глаз нужен, а то еще пить выучит его величество, да ладно бы к кэналлийскому, а то ведь к касере пристрастит! Палить из пистолетов Матильда Карла уже худо-бедно выучила, осталось только попадать научить не дальше трех бье от цели... А вот Придд, на правах родственника, всё как есть выскажет, и кто бы мог подумать, что из принцессы Анжелики Оллар получится такая очаровательная герцогиня Придд! А хорошо было бы как-нибудь вытащить на лето в Кэналлоа их всех: Марселя с Деборой, Савиньяков – все оленье стадо, с чадами и домочадцами: Арлетту – она хоть и совсем старенькая, но не сдается, Арно, Эмиля с Франческой, Лионеля с Агатой, – кстати, и кесарь Руперт давно собирается навестить сестер и поглядеть на племянниц, вот пусть и едет и наследника своего, юного Олафа, с собой прихватывает! И Робера давно пора оторвать от мемуаров! И Эрвина Литенкетте с Селиной! Альмейда с Вальдесом сами примчатся, только услышат про общий сбор. Весело будет! Только поторопиться надо, покуда Карлито еще не законопатили в Лаик, в эту холодную дыру с призраками, где теперь вместо незабвенного свинтуса Арамоны заправляет грозный полковник Давенпорт. Он на Мельниковом лугу был ранен в голову, и теперь каждый раз к перемене погоды делается злющий как шестнадцать котов, которым помешали стянуть со стола вареный окорок! Младшие Придды его до сих пор забыть не могут…
Кстати, а ведь он тогда перестал слышать скалы! Как отрезало! Вскоре после того, как Окделл таинственно исчез, а потом будто из-под земли вынырнул, во главе мятежа, пошел, кошки его дери, по стопам папаши! Впрочем, он ли это был? А если он, то – живой ли? Но, как бы там ни было, а губернатора Манрика озверевшие от отчаяния надорцы тогда буквально размазали по камням –  и в сущности, поделом: собирать налоги – это одно, а отбирать последнее у тех, кому терять уже нечего – это другое… Мятеж пришлось подавлять, и со всей жестокостью – только мятежей Талигу тогда не хватало… И Надор стал – пуст. Кто-то был убит, другие бежали с родной земли – в Кадану, Марагону, Дриксен, Кагету… А горстка самых отчаянных окопалась в Лараке и дралась до последнего, и Окделл с ними… Лионель рассказывал, что в последнюю ночь перед штурмом в поместье было непривычно тихо. А утром замок оказался не то что пуст, а будто давно покинут жителями… И тряхнуло потом, да не один раз, да сильно – еле выбрались. Сколько лет прошло – а до сих пор никто в Надоре не живет, да и что там делать? Ни пахать, ни сеять, ни скотину пасти! Одни камни, и чуть что – земля так и дрожит, будто от болотной лихорадки. И ни одна душа носа не смеет сунуть в Надорский лес – ну их к кошкам, этих свинячьих скальных выходцев...
 
– Именно, к кошкам! – потягиваясь, изрекает Рокэ. – и, кстати, я еще не засвидетельствовал почтение их мурлычествам!
– Успеешь… Да и зачем тебе коты, ты сам у меня как кот Леворукого – черный и пушистый!
Черный… А волоски на груди уже не смоляные, а белые. И брови поседели… И в черной гриве раз от разу все больше запутывается серебристых осенних паутинок. Насмотреться, наласкаться, пока маршал еще отбивает атаки времени… Пока не высохла росинка на виноградном листе…
– Ро-осик…
– Тсс… – улыбается, приложил к губам палец, и подмигивает, пальцем на потолок показывает: наверху, на чердаке Росята – возятся, переговариваются, со смеху прыскают, думают – отец не слышит!
– Пойдем, – щекотно шепчет на ухо, – устроим им сюрприз!
– Росио! – восклицает она нарочито испуганно. – Росик, ну пожалуйста, ну мы же вроде договорились!
– Не бойся, Анита, ничего страшного – просто научу кое-кого, как следует вести себя в непосредственной близости от противника!
Свесился с постели, нашарил на ковре подштанники, натянул, сорочку со стула стащил, накинул… А вот штанов и ремня нигде нет! Вроде бы тут же, на ковре возле кровати скидывал… Анита, кое-как набросив платье, тоже принимается искать – тщетно!   
– Карьяра, ну не лезть же на чердак и не спускаться же вниз в этаком непотребном виде! Осталось только тогу анаксовскую из простыни соорудить, – усмехается хитро, ну сразу же ясно, чьи проделки.
– Похоже, это мне кое-кто пытается устроить внеплановые учения!
Заглянул за занавеску… в шкаф… и, наконец, под кровать, встав на четвереньки – даже так, с откляченной задницей, умудрялся выглядеть изящнее, чем какой-нибудь Манрик – в позе для парадного портрета.
– Смотри! – откинул простыню. – Вот он где!
И вправду, в подкроватной темноте, в дальнем углу у самой стены сверкают отчаянные синие глазищи! Надо же – не захотел прятаться со всеми. А, может, просто влетел, удирая, не в ту дверь? Это кто ж тут у нас – Гонсало, или Лонсето?
– Я так понимаю, юноша, что мои штаны вы сочли военным трофеем?
– Ага, пап, а ты теперь нас выпороть не сможешь! Вот такушки! – и ремень утащенный показывает, дразнится, вертит в пальчиках тяжелую посеребренную пряжку в виде головы льва. Кроме младшего, никто так не отваживается с отцом разговаривать!
– Это мы еще посмотрим… – нарочно угрожающе тянет Рокэ. – А остальные где прячутся?
– А вот и не скажу! – отважно пищит Мирито. – Я Рамиро – но не предатель!
– Ты не предатель. Ты – вешатель. От тебя вешаются все менторы, – отбривает Рокэ. – Вылезай сейчас же! И давай сюда мои штаны.
– А вот и не вылезу!
– Вылезает, кто хочет, и вытаскивают того, кто не хочет, – философским тоном произносит соберано, выпрямляясь.
– А вот и не вытащишь, пап! – Мирито явно ошалел от собственной храбрости и чувствует себя не меньше чем спасителем Фердинанда.
– Вытащу. Можешь даже не сомневаться.
Росио прохаживается по спальне из угла в угол. Думай, Первый Маршал. В Ренквахе застать врасплох Эгмонта и компанию – ерунда была, озеро на барсов спустить – чепуха, галеры бордонские ызаргами затравить – и вовсе пустяк. А вот Росёнка извлечь из-под кровати, когда тот ни в какую не хочет оттуда вылезать – это стратегия и тактика…
Да, в конце-то концов, если противник не идет на сближение, мы атакуем первыми! Рокэ ложится на пол и нарочито медленно, как сытый Змей, которого разрубить никто не осмелится и подумать, втягивается под кровать. Постель ходит ходуном, писк, тоненький заливистый смех: «Папа, ну так не честно!». «На войне – как на войне! – торжествующе рычит Рокэ. – Вылезай, а то защекочу до полусмерти!» – и вот, наконец, черный лев появляется из пещеры с добычей. И львенок – с добычей: папины штаны так и не выпустил! Одним ловким, стремительным движением, как ящерка, вывинтился из отцовской хватки, кинулся к окну, размахнулся – мелькнула в солнечном мареве серебристая искра. Хохочет, паршивец мелкий – ищи теперь, папочка, в сиреневых зарослях свой грозный ремень!
– Ну, – сдвигает брови Рокэ. – И как это прикажешь понимать?
– Не проиграть, когда победить невозможно – ты сам же говорил, пап!
– Ну вот, - улыбается Анита. – Сам видишь – растет истинный Алва!
Мирито хохочет, доволен – по его вышло! Хоть и получил пару раз по заднице штанами – для порядка, дабы о себе не слишком воображал. Сидит между Рокэ и Анитой на кровати, болтает и языком, и ногами, трещит, как целая стая сорочат…
– Не скажешь, где остальные? – подначивает соберано.
– Не скажу, пап! – и головой мотает, черные выгоревшие лохмы так и развеваются.
– Да я и так знаю, – улыбается Рокэ. – Они, все четверо, сидят сейчас на чердаке, прямо над нами. И, судя по тому, что я расслышал, режутся в карты. Вполне возможно – на деньги…
– Не, пап! – отчаянно мотает головой малыш. – Мы – только на ракушки играем, а еще – на апельсины…
– На апельсины… И во что же вы, юноша, обычно режетесь?
– В дурака – нас Анита научила… – и подвигается на всякий случай к ней поближе – ах ты, малыш!
– В дурака?! – Рокэ вздергивает бровь, будто увидел птичью кляксу на отчищенном ботфорте. – Да будет вам известно, юноша, что настоящие мужчины играют только во вьехаррон!
И они крадутся втроем по чердачной лесенке, и долго скребутся в дверь, и на полном серьезе обсуждают пункты мирного договора, сдачи крепости и вывода гарнизона – с честью и с оружием в руках, – ох уж эти Росята, и надо же было Росио засадить однажды Карлоса в наказание за трактат Гектора Рафиано о дипломатии! А потом все, сидя по-морисски на дощатом полу, играют во вьехаррон, путают правила и карты, начинают сначала, Рокэ объясняет, потом, махнув на все рукой, предлагает перекинуться в дурака – и игра продолжается, пока Пакита, тяжело дыша и вытирая краем фартука пот, не вскарабкивается на чердак, чтобы доложить, что кушать подано…
А уезжая, Рокэ наклоняется к Аните с седла и шепчет, что герцогиня, похоже, опять в тягости: «Шесть, нет, ты представляешь, шесть вот таких вот Росенят-бесенят!! Кстати, а ремень ведь так и не нашли… Если попадется, пришлешь?»
 – Ни за что! – смеется она. – На память оставлю!
– А если эта гвардия загонит меня в Закат, – и не поймешь по невозможным его глазам, то ли шутит, то ли взаправду спрашивает, – пойдешь со мной?
– Конечно, Росинька. Я тебя не брошу, не бойся.


– Росик, Росичка мой… Росио… Рокэ!!! – маленькая сухонькая старушка в коричневом платье с белыми кружевами отчаянно тормошит седого маршала, не желая верить очевидному, целует, гладит, торопливо, путаясь в пуговицах, расстегивает мундир, приникает ухом к груди любимого – но там тихо, как в полночь в Гальтарских стенах. – Рокэ!! Я не брошу тебя, не брошу, нет!!
– Не мрр-бр-росай! – раздается над ухом. Пушистая лапа смахивает с глаз слезы. И вдруг тело становится таким маленьким и легким, будто и вовсе нет его.
Анита открывает глаза – и видит Рокэ, распростертого на кушетке, будто спящего, а рядом – себя. Себя? Но ведь она же – здесь! На спинке кресла. И вместо ног у нее – тоненькие лапки, а вместо рук – крылышки!
– Мр-ряу! – довольно изрекает, потягиваясь на сбившемся пледе в ногах маршала трехцветный котище. И лапой указывает – посмотри! Она смотрит – как рядом с ней, на подоконнике сгущается из воздуха большущая черная птица! Встряхивается, чистится, расправляет крылья – а глаза-бусины у птицы синие-синие!
– Ро-кэ?!
– Р-рокэ, кэр-рида! – кивает ворон, и приседает, и опускает крыло, будто трап – забирайся, мол! И Анита, припархивая и перебирая лапками – так смешно, неловко с непривычки! – вскарабкивается ему на спину, зарывается по самый клюв в мягкие пушистые перышки: «Росичка, – чирикает, – Росичек мой!»

…Огромная черная птица парит над Алвасете, над морем, над замком – на башнях черные флаги, – над главной улицей, по которой тянется – конца не видно – траурная процессия. Елена – впереди в открытой коляске, рядом – Карлос, бледный, черные круги под глазами, но держится как положено: настоящий соберано! Следом, верхами – Алваро, Гонсало, Алонсо, Рамиро. За ними, в коляске – будто истаявшая от слез младшая, РосИо, с дуэньей, бедная, бедная… а рядом, у самой дверцы, на вороном иноходце – Серж-Морис Эр-При, старший внук Робера, – ворон проносится совсем низко, ветер от крыльев ерошит юноше волосы – из малыша выйдет хороший муж для девочки, думает Рокэ.
Все здесь, все собрались проводить его: Лионель, Эмиль, Арно – с первомаршальской перевязью, ему идет, Леворукий подери! Мишель Эпинэ, поддерживает под локоток Марианну, старую, но по-прежнему блистательную. Марсель – растолстел, облысел, а все равно бодрится, так и надо, молодец! Хуан, бедняга, куда же ему теперь… Ну да герцогиня его на улицу не выгонит. Придды – ну и развелось же их! Ого, фельсенбургские гуси – целая стая прилетела! Грохочут пушки – с кораблей, из форта… Альмейда, похоже, весь арсенал решил опустошить с горя… Вальдес – иссохшая рука вцепилась в набалдашник резной трости, а на пальце – изумруд… Та-ак… А это кто? Неужто Лисята всем выводком вылезли из норки?.. Орландо Джильди с супругой… Павлинья делегация – оскорбленную гордость, как хвосты, по брусчатке волокут… Катершванцы – все семейство, безобразие, а Торкские перевалы кто стережет? Ноймаринены, Берто Салина под руку с Гизелой… Гаунау…  Каданцы… Бордонцы… и просто кэналлийцы – виноградари, матросы, рыбаки… Рокэ всю жизнь защищал их, как умел, и они платили ему любовью и преданностью. Еще, еще круг – чтобы проститься со всеми! Смахнуть крылом черный шарф с головы Елены, присесть на плечо Росио и ласково прихватить клювом за ухо, как привык, прикаркнуть негромко на Сержа-Мориса – мол, смотри у меня, не обижай мою Роситу!
И – выше, выше в залитое расплавленным солнцем послеполуденное небо. Курс – на Закат. Там ждет у камина Ринальди, уже и бутылки, верно, отчинил, и мясо жарит. И все стоят у Последней черты, и ждут, всматриваются, притенив ладонями глаза, – ну, где же он? Ему кажется, что он уже различает на горизонте их лица: Робер, Левий, Арлетта, Рудольф, Матильда с Бонифацием… Рубен, Рамон, Карлос…
И кошки трутся об их ноги, и громко урчат…
– И мы там не расстанемся, Рокэ?
– Никогда, кэрида. Я обещаю…