Чека не дремлет!

Была б возможность, спросил у Пушкина: «Александр Сергеевич, а ваш царь Салтан случайно не был контужен? Ну, уж очень он после войны стал медлителен». И действительно, в начале сказки Салтан «пришёл, увидел, победил»! Т.е. и девиц подслушал, и в дом без спроса ввалился, и высчитал «срок родин», и определил место трудовой деятельности для сестёр жены, заставив тех работать даже в свою первую брачную ночь. Ну, и, конечно, не только женился, но и сразу сделал жену беременной. Всё успел! А вот, вернувшись с войны, царь столь долго собирался поехать на остров Гвидона, что не только тот, но даже и читатели устают ждать эту поездку. И что же случилось с Салтаном? Почему мы не можем сказать ему: «Каким ты был, таким остался»? Откуда взялась его повышенная осторожность?
Для ответа смотрим источник в виде записанной Пушкиным народной сказки и замечаем, что царь там не столь уж быстрый, т.к. сначала «задумал жениться, но не нашёл по своему нраву никого». Т.е. у него был поиск, требовавший определённое время. Выбрав же жену из подслушанных девиц, царь «женился на меньшой»… Но разве в этот же день, а тем более, как у Пушкина - в эту же ночь?! «На другой день свадьба» - говорится в записи народной сказки. И мы видим, что только у Пушкина действия царя показаны столь стремительными, что вовсе не соответствует его медлительному характеру, который он проявил в дальнейшем. Ну, а где проследить аналогичный характер? А в других произведениях, где Пушкин выстраивает царские образы, имеющие с Салтаном общий основной прототип. Смотрим, например, Дука из поэмы «Анджело»:
Монах стоял меж тем за дверью отпертою
И слышал разговор меж братом и сестрою.
Пора мне вам сказать, что старый сей монах
Не что иное был, как Дук переодетый.
Пока народ считал его в чужих краях
И, сравнивал шутя, с бродящею кометой,
Скрывался он в толпе, всё видел, наблюдал
И соглядатаем незримым посещал
Палаты, площади, монастыри, больницы,
Развратные дома, театры и темницы.
Воображение живое Дук имел;
Романы он любил и, может быть, хотел
Халифу подражать Гаруну Аль-Рашиду.
Но почему Пушкин, записав в черновике ««Монах стоял меж тем за дверью и прилежно слушал», заменил слово «прилежно» на эпитет для двери «отпёртая»? А потому, что и ранее (два года назад!) его царь Салтан легко зашёл в дом трёх девиц через дверь, которая тоже была не заперта и лишь «тихо заскрипела». И надо же, и в «Анджело» Дук «тихо в дверь вошёл, девицу отозвал» и «Я слышал всё, - сказал, ты похвалы достойна…». А почему он «слышал всё»? Да потому что чуть раньше подслушал «весь рассказ» Изабелы. Ничего не напоминает? Ну, как же – а то, что «Во всё время разговора Царь стоял позадь забора»? Повторю: «Во всё время разговора»! Правда, тогда у Пушкина был царь Салтан, а тут глава княжества – Дук.
В примечании читаем: «В арабских сказках “Тысяча и одна ночь” рассказывается, что халиф Гарун Аль Рашид ходил переодетым по Багдаду, чтобы узнать правду о жизни своих подданных» (1). Ну, а поскольку Пушкин упомянул Гарун Аль Рашида, то и нам не грех обратиться к этому халифу, которого спокойно находим в комедии «Кузнец Базим», до сих пор издаваемой под именем подставного автора П.П.Ершова. И, конечно, не зря этого халифа вкупе с некоторыми его придворными Базим называет «полуночниками», да ещё и говорит, что ранее они уже три раза давали ему предсказания, которые исполнились (2). Да и халиф, переодетый, как пушкинский Дук, называет Базима «знакомцем» (3) и говорит о нём: «Мне очень любопытно узнать, - как он извернётся в настоящем случае», упоминая при этом о предыдущих «четырёх днях испытаний» (4) и показывая тем самым, что уже знает о нём очень много. «В прежние вечера мы не видали у тебя жены», - говорит халиф, как бы подтверждая то, что был у Базима не раз и именно вечером. Когда же Базим говорит, что халиф «красив как солнце» и очень умён, то, конечно же, мы вспоминаем «умного детину» Данилу из «Конька», образ которого частично заимствован от Аполлона из сказки Княжнина «Меркурий и Аполлон, согнанные с небес». Ну, а Аполлон, как известно, не только бог света, но ещё и солнца.
Ну, а что Меркурий, которого в «Мёртвой царевне» Пушкин превратил в говорящий месяц, в «Онегине» - в луну, в «Коньке» - в брата Гаврилу, в «Базиме» - в Гарун аль Рашида, а в «Анджело» - в Дука? А и он не суетлив, как и не суетливы все вышеперечисленные пушкинские герои, созданные на его основе. И даже луна, подглядывая в отрытое окно Татьяны, может подслушать её разговор с няней. Короче, как говорится, «Чека не дремлет» - все герои, имеющие перекличку с образом Меркурия, по ночам не спят, стоят в дозоре, подсматривают или подслушивают и тем самым - ведут своеобразную РАЗВЕДКУ!
И постепенно мы начинаем догадываться, что все подготовительные разведывательные действия должны были быть и у пушкинского царя Салтана, но автор их утаил, поскольку начал сказку лишь с момента решительных действий своего героя. И, как не странно, но такие действия связаны с дверями. Так, сначала в доме трёх девиц «дверца тихо заскрипела» от того, что её открыл Салтан, а в конце он же «вышел вон и дверью хлопнул». Однако до того, как столь решительно выйти, Салтан долго и основательно собирал информацию о Гвидоне от своих разведчиков-корабельщиков, которые чем бы не торговали, но всегда возвращались в его царство.
Все эти догадки о разведке могут помочь нам при исследовании образа урядника из «Капитанской дочки», которого комендант послал «разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям» (5). Тем более что тот же урядник впоследствии принёс Гринёву письмо от Маши Мироновой, что сразу же заставляет вспомнить пушкинского архангела Гавриила, которого бог «В Меркурии избрал». Т.е. в своего посланника. В «Капитанской дочке» таким посланником оказался урядник.
Итак, мы разгадали загадку диссонанса в поведении пушкинского Салтана после его возвращения с войны, что и позволяет перейти к другим загадкам этого же героя. Каким? Ну, например, - а как Салтан, который не был чародеем и никаких чудес не совершал, смог точно высчитать «срок родин»? Ответ всё тот же: «Чека не дремлет»! Т.е. мы можем предположить, что предварительно собранная информация помогла Салтану не только определить, кто из сестёр и что именно говорил о себе, но и выяснить даже и скорость вынашивания будущего сына. А её Пушкин и представил в виде сказочной формулы «не по дням, а по часам». Ну, а считать Салтан умел.
И вот тут я позволю себе отвлечься на забавный случай из моей жизни, тоже связанный с разведкой сроков беременности, да и вообще с фактом её наличия. А дело было так: в своей организации я уверенно стоял первым в очереди на получение трёхкомнатной квартиры. И вдруг узнал, что один сотрудник обошёл меня на том основании, что его жена беременна вторым ребёнком. Я засомневался в этом и, выйдя потихоньку на подругу жены своего конкурента, осторожно выяснил, что для предохранения от беременности жена конкурента поставила себе весьма качественную французскую спираль, из-за чего никакой беременности у неё заведомо быть не может! Тогда я пошёл к начальнику и категорически заявил, что никакой беременности у жены конкурента нет, т.к. она носит французскую спираль. Помню, как вытянулось лицо начальника, который с удивлением спросил: «А откуда же вы узнали о спирали?» На что я ответил: «Разведка донесла!». И действительно, после проверки была выявлена подложность справки о беременности, представленной конкурентом, а сам он был поставлен на то место в очереди, которое и было положено по закону. Ну, а я тогда получил долгожданную квартиру, в которой и живу до сих пор.
Однако вернёмся к нашим баранам и отметим, что в отличие от нас Салтан быстро смог подсчитать «срок родин», названный им «к исходу сентября». А почему? Да потому, что он знал не только скорость вынашивания, которая известна и нам, но и конкретную дату отсчёта. Но для того, чтобы и исследователи могли найти эту дату, Пушкин и создал взаимную перекличку «Конька» и «Салтана». И давайте ещё раз («Повторенье – мать ученья») вернёмся к этой перекличке. Итак, чем же пушкинский Гвидон отличался от своего отца? Ответ понятен: более ускоренным ритмом жизни, который Пушкин определил формулой «не по дням, а по часам». А насколько жизнь Салтана текла медленнее? А ровно в 24 раза, поскольку один час Гвидона – это один день, в котором насчитывается 24 часа! А по какому времени Салтан исчислял «срок родин»: по своему или по времени Гвидона? Конечно, по своему, более для него обычному и более медленному. А по какому времени исчисляла срок своей беременности белая кобылица из «Конька»? А по своему, т.е. материнскому, времени! А точнее по тому, по которому внутри неё росло её будущее потомство. Ну, а если мы нашли перекличку между этим потомством и Гвидоном, то можно ли рассматривать три дня беременности кобылицы равным сроку вынашивания Гвидона? Да, можно. А что при исчислении «срока родин» должен был сделать Салтан, живущий в более медленном ритме жизни? А он должен был перевести ускоренное время беременности своей волшебницы-жены в обычное для себя время, т.е. умножить три дня на 24 и, выйдя на 72 дня, прибавить их ко дню зачатия. И именно такое исчисление позволило объявить «срок родин» к исходу сентября, а нам вычислить день зачатия Гвидона и Горбунка. Т.е. Пушкин сделал связку между двумя сказками, поскольку срок вынашивания Гвидона, который не назвала будущая царица в «Сказке о царе Салтане», в свою очередь был озвучен белой кобылицей в сказке о Горбунке.
И эта же самая связка позволяет разрешить сомнение в том, что кобылица зачала потомство именно в ту ночь, когда была покорена. Для ответа возвращаемся к тексту «Салтана», в котором чётко говорится, что царица «С первой ночи понесла» (ЦС 49). А ведь это та ночь, когда она и познакомилась с царём. И это намёк на то, что и «Коньке» зачатие потомства произошло в ту же ночь, когда вёлся подсчёт сроков беременности (в «Коньке» - кобылицей, а в «Салтане» - царём). Тем более что и царица, и кобылица имеют под собой один и тот же основной прототип в лице графини Воронцовой.
А теперь давайте проверим по слову-сигналу «понесла» связь между разными пушкинскими произведениями. Начнём с «Конька», в первой редакции которого кобылица «Понеслася по полям» и где слово «понесла» из пушкинского «Салтана» преобразовалось в однокоренное слово «понеслась». Понятно, что значения этих слов разные, но это игра Великого мистификатора словами – и только! Причём само значение «понесла лошадь» изначально появилось у Пушкина в «Барышне-крестьянке», написанной в сентябре 1830-го года. А уже 10 октября это же слово появилось не в значении «Стремглав помчаться (о лошадях)», а в значении «Забеременеть»: «Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога» (6). А уже через год при написании «Салтана» Пушкин использовал это же слово в значении женского зачатия («С первой ночи понесла» (7), что через два года повторил и в поэме «Анджело»: «Нет, осквернила мать отеческое ложе, Коль понесла тебя!» (8).
Однако, стоп-стоп! Мать Клавдио могла изменить мужу!!! А о какой намеренной ошибке Пушкина я писал в главе «Ошибки Пушкина»? Да-да, о том, что Пушкин в своём черновике не зря исказил имя данного героя и сделал из него «Квалдио», намекнув тем самым о Квазимодо, имевшем два горба. И при этом эти два горба совершенно синхронно Пушкин передал другому герою, который и получил из-за них прозвище «Горбунок». Улавливаете? Да-да, нами подтверждена чёткая перекличка «Клавдио - Горбунок», а мать Горбунка мы при переводе в человеческий облик можем подозревать в супружеской измене, в результате которой у неё родилось потомство. А ведь так оно и было в жизни, поскольку и графиня Воронцова, будучи в законном браке, родила дочь не от мужа, а от Пушкина.
Ну, а слово «понесла» в таком же значении, что и в «Барышне-крестьянке» (а это бешеная скачка кобылицы!), возникло и в «Коньке». Причём однокоренное слово «носил» первоначально использовал и Иван во время рассказа о своём ночном похождении: «Уж носил же он, носил» (после правки стало: «таскал»). Ну, а то, что Гвидон рос «не по дням, а по часам» не только после своего рождения, но и будучи во чреве матери, вытекает из элементарной логики. Намёк об этой же скорости даёт и та стремительность, с которой он впоследствии стал князем и женился.
Примечания.
1. П-2, 169.
2. «Сузге», стр. 217.
3. Там же, 209.
4. Там же.
5. КД 316.14.
6. С3 171.3, «Рифма», дата 10 октября 1830г., набросок одного стиха относится предположительно к 1828г.
7. ЦС 49.
8. А II 199.