Бальные залы Марса. Главы из романа. Осень 3

   




      
       NAME YOUR PRICE AND MAKE THE SALE




       Doctor where's your magic box
       There's no one here to count the cost
       Name your price and make the sale
       There's no one here to tell the tale..

          G.Brooker/K.Reid (Procol Harum) "Robert's Box"




          На площади перед институтом воздух пока не успел прогреться. Он поднимался лениво с поверхности сырой земли, тяжёлый и зыбкий от ночной влаги. Воздух дрожал и колебался над перевёрнутым небом в лужах, над газонами с мокрой пожухлой травой и сырыми грудами увядающих цветов на клумбах, усыпанных бриллиантовыми каплями, что вспыхивали сотнями маленьких радуг под косыми лучами, медленно выползающими на площадь поверх высыхающих крыш. Огромное здание главного корпуса института, занимающее почти целиком северную сторону необъятной площади, колебалось в потоках воздуха вместе с четырьмя толстенными колоннами, подпирающими античный треугольный фронтон.
          Единственным украшением равнобедренного треугольника над колоннами была рельефная чаша на тонкой ножке, обвитой изящной змейкой. Считалось, что змея плюётся зачем-то в эту посуду ядом. Смысл известной каждому с детства картинки навсегда остался для меня загадкой - за всю свою жизнь я так и не встретил человека, исцелённого с помощью змеиного яда. Не думаю, что другим студентам, самим институтским преподам и даже всесильному проректору Чистобритову был хоть немного понятнее скрытый смысл послания, пришедшего к нам из тёмных глубин языческой древности. Как бы там ни было, силуэт шаловливого гада красовался в институте повсюду, как общепризнанный символ советской медицинской науки и врачебной практики.

          Под отравленной чашей на широком крыльце лениво покуривали четверо парней. Статичными позами и одинаково бесстрастным выражением лиц они изрядно смахивали на манекены в витринах Центрального универмага. С одной только, но довольно существенной разницей - раскрашенных кукол в человеческий рост за стёклами витрин наряжали обычно в косо скроенную и криво сшитую затрапезную продукцию отечественных швейных фабрик, выбором ткани наводящую на мысли о дорожной осенней слякоти.
          В отличие от убогого убранства манекенов, чуваки на крыльце с ног до головы были разодеты в нескромные заграничные шмотки. Новые японские куртки чистых цветов радуги горели яркими пятнами на фоне угрюмой серости фасада. С плеч на длинных ремнях свисали космического вида сумки, усыпанные блестящими замками и молниями. Застывшие в томных, вычурных позах тела развёрнуты были нарочно таким особенным образом, чтобы бегущая мимо на учёбу невзрачная публика могла рассмотреть получше цветную строчку штанин, кожаные лэйбы, медные пуговицы на ширинках и массивные шузы на толстых высоких каблуках, гордо попирающие полированный цемент.
          Парней окружало облако сладкого пряного дыма иностранных сигарет с ментолом. И насколько я уже разбирался в подобных вещах, это не был дым топорных Salem или Kool, резкой ледяной волной ударяющий в слизистую гортани - словно в табак накрошили мятных таблеток, что продавались в аптеках по сорок копеек в стеклянной пробирке с притёртой пробкой. Нет, мои ноздри сейчас щекотал нежный тонкий аромат дорогих St. Moritz в плоской изумрудной коробке из твёрдого картона с пышным золотым гербом и помрачающей разум надписью того же цвета "By appointment to Her Majesty the Queen".
 
          Время от времени институтские пижоны меняли позу теми петляющими движениями, какими извивается под лучами солнца вытащенный из земли дождевой червяк. Тяжёлые двери института под сенью исполинских колонн то и дело оттягивались на длинных стальных пружинах, пропуская спешивших на занятия парней и девушек, чтобы захлопнуться снова со стуком и грохотом. У тех, кто жил за углом в соседней общаге, из-под курток и пальто торчали белые полы халатов. Одетые по фирме чуваки старательно делали вид, что до других студентов им нет никакого дела, и на суетливо шуршащую мимо публику они не обращают внимания. Похоже, высота восьми ступенек, возвышающая крыльцо над тротуаром, представлялась им вершиной того самого воображаемого Олимпа, куда заказана дорога всем, кто одевался в магазинах "Промтовары". На этом постаменте обитатели джинсовых небес могли торчать часами - до занятий, после занятий, а зачастую и вместо занятий тоже. Говорили, что все они поступили в институт исключительно по маклям, а потому находились на каком-то особенном положении. Это самое положение позволяло им кривляться на крыльце во время занятий и гонять вместо лекций за товаром по леспромхозам и закрытым торговым базам.          
           Спускаясь со священного крыльца, олимпийцы оставались верными неписаному уставу своего закрытого клуба. Их можно было узнать издалека по странной, причудливой походке - передвигались они на полусогнутых ногах, почти не отрывая высоких каблуков от земли и тесно сдвигая колени. При этом подошвами совершали такие движения, словно скользили коньками по льду, ухитряясь раскачиваться при этом всем телом. Со стороны это выглядело так, словно небожители обделались прямо в свои фирменные джинсы, а теперь пытаются аккуратно донести содержимое простроченных цветными нитями портков до ближайшего унитаза.

          Если случалась необходимость поздороваться при встрече, в этой компании отчего-то считалось дурным тоном крепко пожимать протянутую руку. Вместо этого полагалось лениво высунуть вперёд расслабленную кисть, свисающую безжизненно, словно сломанную, и легонько прикоснуться к чужой ладони. Общались олимпийцы так же причудливо, как и здоровались - нарочито лениво, не разжимая почти губ, выдавливали тихие бесцветные фразы, почти целиком состоящие из обсуждения тех или иных предметов одежды, попадающих под определение "фирма" с ударением на последнем слоге - начиная с размеров, и заканчивая ценами. Оно и понятно. Вся жизнь чуваков с институтского крыльца проходила в бесконечном круговороте вещей. Чтобы иметь возможность носить настоящие американские Levi's с родным талоновским замком на зипе, приталенный пиджак Lee c двумя рядами жёлтых блестящих пуговиц или убойные шузы на платформе из почти что фашистской ФРГ, приходилось "крутиться" что есть силы, добывая товар похуже для перепродажи.
          Покупателей не нужно было искать подолгу. Институтские кресты натурально рвали из рук джинсоподобный ширпотреб, произведённый из дешёвой непрочной ткани в соседней Японии нарочно для обмена на ценный советский лес, такие же хлипкие куртки из кожзаменителя, польские сапоги, югославскую помаду и прочую перхоть, собранную по леспромхозовским ОРСам и прочим учреждениям торговли. Деньги приходили быстро и тратились легко. Одно продавалось, и тут же покупалось другое. Вещи словно давали жизнь другим вещам и наполняли смыслом всё сущее. К ним относились с уважением, почти с подобострастием. И упоминали обычно в ласкательно-уменьшительной форме - штаники, батнички, сумочки, шузики, вочики.. Любопытно, что прозвища, которыми чуваки наделяли друг друга, отчего-то звучали так же по-домашнему умильно - Линя, Лоня, Пиля, Кузя, Бека.. И только один - высокий черноволосый парень, которого звали на самом деле Слава Дорожкин, отзывался почему-то на немецкое имя Густав.         
               
          Гадким утёнком на пёстром птичьем дворе, прислонившись спиной к основанию колонны, чуть поодаль стоял широкоплечий угловатый юноша с длинными взлохмаченными волосами цвета воробьиного пера, одетый в типичные образцы той самой продукции, что красовалась на манекенах Центрального универмага. Суконная куртка цвета бурого угля, широченные мятые штаны и чёрные нечищеные ботинки наподобие тех, что носили матросы военного флота, составляли его нехитрый повседневный гардероб. В зубах у Кости Собаченко дымилась папироса Беломор, кислый синий дым которой расплывался по крыльцу и смешивался со сладкими флюидами нежных ментоловых облаков. Одетые по фирме чуваки косились на Костю неодобрительно, но высказать недовольство вслух не решались. Выражение лица у парня было суровое, а колотушки размером с полкирпича каждая. В одной из колотушек поверх портфеля болтался пакет с пластмассовыми ручками. Скорее, это был даже и не пакет, но какая-то дебильного вида сетчатая авоська, плетёная из белого полихлорвинила. Типично в Костином стиле. Сквозь сетку просвечивал объёмный газетный свёрток. Ношу свою Костя держал так бережно, что с первого взгляда было понятно - завёрнутое в газету "Труд" содержимое сетки представляет очевидную ценность.

          - Лёха! Лёха! Привет! А я тут тебя дожидаюсь, - подался парень навстречу, широко улыбаясь. Это правда - он действительно был рад меня видеть. Всегда. Как преданная собака. И я до сих пор не пойму, отчего так раздражал меня этим порой. Или людей всегда раздражают те, кто их искренне любит?      
          - Привет, чувак! - моя рука потерялась в его крепкой широкой ладони, - с Днём Рождения Джона!
          - С Днём рождения, Лёх! С праздником! Прикинь, как нам подфартило сегодня - будто бы спецом в такой день, -  и Костя весело зыркнул глазами на плетёную сетку. Говорил он возбуждённо, быстро и много :
          - Петруха, брат мой - да я ж про него рассказывал раньше - из Находки вчера приехал. Штаны с собой привёз на продажу. Та-акие ума-атные! Он вообще-то хотел на балку чесать в воскресенье. Так я чего подумал - мы же сами эти штаны продать можем! А чё такого? Так ещё ж и наваримся. Я так Петрухе и говорю :
          " - Отдай ты лучше мне эти штаны. Мы с Лёхой в институте их завтра откатим. И тебе по балкам не надо будет мотаться."
          Брат сначала пошёл в отказ. Он же знает - какой с меня барыга? Только я его всё-таки уболтал - сказал, что я-то в этих делах дуб дубом - базаров нет, но Лёха! Лёха, мол, в курсе, как оно там и чего. Лёха всё обстряпает, как надо. Я ж ему про тебя рассказывал. Петрухе надо будет двести отдать - двести ему хватит. А остальные бабки наши. Двести - это же дёшево за такие штаны! Дёшево же, да? Нет, он их носил, конечно. Но совсем немного - только на дискотеку иногда надевал. Почти новые штаны - снизу совсем чутка потёрто. Лёха, ты же сможешь за двести двадцать продать? А? Ну, как, Лёха? Ловко я подсуетился? -  Костя замолчал на секунду, шумно перевёл дыхание и мотнул головой в сторону разодетых прожигателей жизни :
          - Можно, к примеру, вот этим уродам впарить. Нет?

          Никакого опыта продажи штанов у меня не было. Больше того, я презирал всё это суетливо квакающее болотце мелких фарцовщиков, у которых в головах помещались только лэйбы, размеры и фасоны. На мир они смотрели, как лягушка со дна колодца - даже в музыку толком не въезжали, а если таскали порой в своих фирменных сумках диски, то только всё самое последнее и модное - то, что было нынче "в попсе". И чем эти уроды, в таком случае, отличались от крестов? Даже шимпанзе можно нарядить в Levi Strauss - вот только в Битлз обезьяна всё равно не въедет. Но я не мог ударить лицом в грязь перед Костей. Он мне верил. К тому же перспектива рубануть двадцатник, что называется, "из воздуха" и вправду показалась довольно заманчивой. А что такого? Как-нибудь склеится. Мне же всегда везёт. Почему бы не в этот раз?

          -  Да погоди ты радоваться. Что это вообще за штаны? Прикинь, а вдруг какой-нибудь фуфел? Только людей насмешим.
          - Не-е.. Штаны "Биг Стоун" называются. Американские.. Там и надпись есть внутри - Mэйд ин Ю Эс Эй. Я сам видел.
          - Какой сайз?
          - Чего? Это размер, что ли? Не знаю. Там не написано. Я вчера примерял - на меня в самый раз.
          Название штанов ничего мне не говорило. Поставив свой портфель у ног, я сунул руки в плетёную сетку и развернул газету. Штаны по фактуре действительно были почти что новые. Лэйба с рельефно выдавленной подковой приятно скользила под пальцами. Аккуратно сложенные края развернулись, и на ширинке тускло блеснули четыре жёлтых кружочка. Ух, ты! Моя мечта - штаны на пуговицах. Клёш от бедра. Накладные карманы со строчкой. Да, это был настоящий хипповый порток. Без базаров. Уж точно не индийский порожняк Milton's с базы Рыбкоопа. Скажу как на духу - я сам посчитал бы за счастье носить такие штаны. Если бы, конечно, имел двести рублей. Но денег у меня было всего два рубля. И они нужны мне были как воздух. Ага, вот оно - в правом нижнем углу лейбы виднелись маленькие цифры 32.
           - Порток, в натуре - чистый никсон. Без базаров. Вот только этим скотам что-то впарить - беспонтовая тема. Даже и не мечтай. Впаривать они сами мастера. Зато по цене мы сейчас попробуем прикинуть.

             Затянувшись последний раз Интером и выдув свою горькую струю в сладкое ментольное облако, я щёлкнул пальцами, выстрелив окурком в железную урну у входа. Окурок описал красивую дугу в воздухе и приземлился возле урны на крыльцо, брызнув красными искрами. Густав поморщился, кашлянул, вдохнув нечаянно вонючий дымок, криво улыбнулся, но ничего не сказал. Я подошёл поближе, по всем правилам этикета безвольно свесил правую кисть и лениво высунул её вперёд.
          - Привет, пацаны. Чё на занятия не идёте?
          - Да чё-то в лом.. - кисло процедил Густав сквозь зубы, и его вялые пальцы притронулись к моей ладони.
          - Ага. Ломки, в натуре. Чё-то.. -  болтающаяся кисть Кузи повисла рядом. Остальные чуваки неторопливыми скользящими движениями улитки подтянулись поближе, и моя рука едва колыхнулась ещё от двух почти невесомых прикосновений - словно я здоровался с призраками.
          - Пацаны, дело есть. Уматный порток нужен. Срочно.
          - Могу сделать ловкие штаники, - лениво протянул Пиля, - порточки джапанские, в пакете. Фактурка вытирается, как на Левисе. Чисто тебе отдам за пятнадцать.
Эти парни вообще любили вставлять в разговор без всякой на то нужды словечки "чисто" и "непосредственно". Ладно. Отвечу на их языке.
          - Нет, пацаны. Джапанские не канают. Порток нужен чисто штатовский. Да не просто штатовский - непосредственно Big Stone.
          - Big Sto-оne? - задумчиво выдул ментольную струю Бека.
          - Big Stone. Не обязательно новьё. Можно чуток ношеный.
          - Это конкретная фирма, - заметил Кузя, - Без базаров. Ценник будет двадцать пять. Не меньше. Нулёвые двадцать семь. Порток цивильный.
          - Слушай, а дешевле никак?
          - Никак. Да и нету сейчас таких штанов. Непосредственно морякам заказывать надо в Находку. Если хочешь, Wrangler почти нулёвый могу тебе сделать. Три раза надёванный. За двадцать четыре отдам. Надо?
          - Нет, не надо. Будут Big Stone - маякнёшь. За двадцать пять заберу.. - я кивнул головой, показывая, что разговор окончен, поднял в прощальном жесте ладонь и отошёл от компании .

          Костя смотрел на меня с нескрываемым восторгом. Я подмигнул ему многозначительно, давая понять - вот так, мол, нужно решать вопросы. С ценой понятно. Дело теперь оставалось за малым - найти покупателя.


     *****


          Здоровенная дверь в полтора человеческих роста удивительно легко оттянулась на длинной пружине и мягко захлопнулась за нашими спинами. Запахи сигарет, сладких и горьких, улетучились в тот же миг. Как и все остальные запахи улицы. Плотная волна жуткого зловония обрушилась на меня с порога. Тошнотворная смесь миазмов выедающего глаза формалина и вываренных человеческих костей могла бы если не свести с ума любого нормального человека, то уж точно в считанные секунды выставить его за дверь. Невольно пришли на ум наивные девчонки из автобуса. Они, бедолаги, думали, что самое страшное - это труп. Ничего подобного. Самое страшное - его запах. Даже после однократного вдыхания этой чудовищной вони не имело уже никакого значения, как выглядел объект, её испускавший. И если любое медицинское учреждение с детства напоминало мне аквариум, то в институтском аквариуме, судя по всему, вода давным-давно протухла. Что же, выходит, здешним обитателям смрадная атмосфера приходилась по вкусу. В природе, впрочем, это случается не так уж и редко - каждому известно с детства, с каким удовольствием лакомится бурый медведь кусками подгнившего мяса с характерным тошнотворным душком.

          Все сотрудники института, облачённые в белые халаты, от лаборанта до ректора - все они показывали своим задорным, почти что боевым видом, как радостно им тут живётся, и как легко дышится. Студенты, подражая сотрудникам, нарочно напускали на себя вид лихой и беззаботный. В полумраке вонючих коридоров барабанной дробью рассыпался задорный стук каблуков. Эхо накладывалось на эхо. Глаза возбуждённо блестели. Кокетливо взбитые локоны красиво выбивались из-под накрахмаленных колпаков. С нежной поверхности женской кожи тут и там струились поистине тропические ароматы купленной у спекулянтов иностранной туалетной воды, превращая адскую атмосферу раскопанного кладбища после химической атаки в совершенную уже фантасмогорию.
          Обрамлённые щетиной твёрдые мужские губы и накрашенные яркой помадой женские ритмично двигались, выбрасывая в отравленный воздух новые порции жизнерадостного оптимизма. Облик, манеры и ничего не значащие как будто слова несли в себе спрятанное послание. Слушайте! Слушайте все! Студент-медик - это звучит гордо. Звучит почётно и волнующе. Кружит голову, наполняет жизнь смыслом и вызывает здоровое сексуальное возбуждение. Мы - будущие врачи! А это вам не какие-нибудь недоумки-учителя, простофили-инженеры или орангутанги-физкультурники. Подходите ближе все, кто ещё нас не видел! Придите же и насладитесь бодрящим зрелищем - как весело живётся в нашей дорогой Alma Mater!

          Большинство нормальных студентов оставляли верхнюю одежду на крючках железных вешалок, отгороженных коваными решётками от освещённого сумеречно-пепельным дневным светом квадратного холла, быстро облачались в обязательные белые халаты перед большими зеркалами в резных деревянных рамах и пролетали через вестибюль, не задерживаясь, чтобы разбежаться на занятия и лекции по этажам, залам и кабинетам - кто куда. Но какая-то сомнительная публика, не столь охочая до учёбы, вечно ошивалась мелкими группами на квадратной поляне между двумя раздевалками. Вестибюль отчасти был похож на стихийно возникший восточный базар, куда обыкновенно приходили продавать, покупать, менять, воровать и просто чесать языки.
          Спекулянты с крыльца подтягивались сюда в перерывах, похлопывая многозначительно по бокам туго набитых сумок. Здесь уже с самого утра кучковались красноносые пьяницы - скинуться на пару пузырей. Любопытно, что среди пьяной публики попадалось немало институтских спортсменов. Зачёты спортивные авторитеты получали автоматом по протекции кафедры физкультуры, а с курса на курс переходили, не сдавая экзаменов. Поэтому занятия чемпионы посещали по свободному графику - следуя всплескам подогретого алкоголем настроения. Пока они были способны добывать почётные грамоты, медали и кубки, в деканатах на многое закрывали глаза.    
          Полусогнутые потребители запретных веществ быстрыми пальцами и особыми движениями глаз семафорили друг другу, у кого сегодня есть, и что именно. Тут же крутились неприметные для посторонних взоров самые настоящие воришки. С наступлением холодов раздевалка превращалась в настоящий Клондайк - ведь шубы и шапки никто нарочно не сторожил. В кованых решётках, представьте себе, не было даже дверей - одни лишь зияющие пустые проёмы, словно сами зазывающие нечистых на руку порочных студентов и непрошеных гостей института поживиться тем, что плохо лежало.. Или, сказать точнее, висело.

          Один из углов вестибюля вблизи массивной доски объявлений облюбовали рок-н-ролльные меломаны, в компанию которых я был принят буквально с первого дня в институте. Изо дня в день мы гордо несли в этот угол большие студенческие портфели, где вместе с учебниками, тетрадями и халатами (а зачастую вместо учебников и тетрадей) удобно размещались диски формата LP и коробки с магнитной лентой. Диски служили в нашем кругу признанной валютой. Эталоном ценностей. Мерилом вещей. Надёжным вложением денег. И, конечно, бесконечным источником радости. Дисками обменивались. Чаще на время - записывали и возвращали назад. Бывало, что менялись насовсем - оставляли в коллекцию. Их продавали по твёрдо установленным ценам, и цены эти на моей памяти не менялись годами. Скажу больше - если диск удавалось хранить не запиленным, цена его со временем могла значительно вырасти - как это бывает с картинами модных художников, редкими почтовыми марками и благородными сортами вина.
          Менялись в углу вестибюля не только дисками. Каждый день в кругу меломанов шёл непрерывный обмен информацией - это мог быть вольный пересказ действительно имевших место событий из необъятного мира музыки, но порой у доски объявлений слагались эпические небылицы совершенно фантастического свойства. Вот и сейчас юркий худенький  парнишка с тёмно-русыми волосами до плеч по прозвищу Панас возбуждённо выкрикивал поистине удивительную историю о том, как английские битломаны приехали однажды в Америку специально для того, чтобы разделаться с дерзкой группой "The Monkees", чьи растущая слава и выдающаяся музыкальная одарённость угрожали популярности самих Битлов, пытаясь подвинуть мировых кумиров на их зашатавшемся пьедестале.

           - Прикиньте, пацаны, они, такие, купили билеты в первый ряд, сели на свои места - с понтом, в натуре, пришли послушать этот порожняк - брызгал слюной Панас, - "Манкис" без всякой шугани выходят на сцену - типа всё ништяк - и начинают играть своё говно. Только первая вещь закончилась - толпа в зале давай орать, эти уроды на сцене довольны - ага, всё пучком. И тут чуваки в первом ряду, прикиньте, выхватывают из-под плащей автоматы - спецом короткие такие, чтобы помещались под одеждой - типа десантные, и орут на весь зал : "Получите, суки! The Beatles Forever!". "Манкис" конкретно сели на измену - они просто обосрались от страха. Визжат такие, как свиньи - типа, пощадите, пацаны, мы вообще больше играть никогда не будем. Только х** там - пацаны так и забебенили в них четыре рожка. Толпа в шоке. Стволы дымятся. Кровища рекой течёт. Короче, в решето..
          - Насмерть завалили, что ли? Да ты гонишь, в натуре.. - недоверчиво ухмыльнулся упитанный чувак с третьего курса в японском джинсовом костюме, плотно обтягивающем толстые ляжки и круглый живот. Все называли его коротким словом "Бец", и мне до сих пор не известно, была это кличка или фамилия.
          - Я гоню?! Да с х** ли бы? Я знаю кента одного из "Педа" - он конкретно учится чисто на английском отделении. Так вот он это сам прочитал в Music Life!
          - Говорю же, ты гонишь - все знают,что Music Life издаётся на японском..
          - Да ты не въехал, чувак! Я чё - разве базарил, что он читал на английском?! Вытащи бананы из ушей! Английский он в институте учит, а японский сам освоил дома - ну, типа с репетитором. Вот и прочитал в Music Life..

          Поскольку ни одной песни "The Monkees" мне слышать не доводилось, то я не подозревал, что их жалкое завывание на один и тот же убогий мотивчик не могло угрожать даже популярности "Песняров". Проверить же правдивость душераздирающей истории со смертельным исходом было невозможно. Из всех советских изданий лишь подростковый журнал "Ровесник" один раз в месяц размещал на двух последних страницах материал, имеющий отношение к новостям рок-музыки. Хотя бы пятилетней давности. Выбор редакции при этом был абсолютно непредсказуем. Это могла быть по-настоящему классная статья про знаменитую группу Deep Purple или даже случайный отрывок из "Авторизованной биографии Битлз" Хантера Дэвиса, но в следующем номере можно было нарваться на абсолютно никчёмную писанину о никому не известном Роберте Уайатте из какой-то тухлой группы Soft Machine. Ну, вот кому это надо?! В таких случаях обложка закрывалась с печальным вздохом, и за этим тянулся долгий месяц ожидания следующего номера в надежде обнаружить в нём заметку про куда более понятные и желанные Led Zeppelin или Pink Floyd.

          - Здорово, пацаны!
          - Здорово, Птица! - рукопожатия меломанов были настоящие. Живые и крепкие. В этой компании я чувствовал себя как рыба в воде. Я знал тут всех, и все знали меня. Это был мой мир, где меня понимали с полуслова и называли старой школьной кличкой, о которой на курсе не было известно никому, кроме Хипа и преданного Кости. В другое время первым делом я полез бы уже в чужие портфели - посмотреть, что за диски прячутся в тёмных дерматиновых недрах. Но сегодня даже на это не было времени.
          - Лёха, ты только прикинь - я вчера слуханул "Atom Heart Mother" в ушах ТДС, да ещё и под хорошую пятку - меня, в натуре, просто убило.. - дёргал мой рукав чувак по имени Жека. В вестибюле, как и во всех институтских коридорах, царил полумрак, но Жека зачем-то всегда прятал глаза за тёмными стёклами прямоугольных очков.
В другое время я бы с большим интересом обсудил прослушивание Пинковского шедевра через наушники после хорошей пятки, но меня волновал сейчас другой вопрос.
          Дождавшись наконец паузы, я быстро вставил :
          - Пацаны, штаны кому-нибудь нужны?
          - Чё за штаны?
          - Штаны просто джаз. Чисто штатовские. Хипповые. Конкретная фирма. Big Stone.
          - Засвети.
Я вытащил пакет из плетёной авоськи. К пакету потянулись сразу несколько рук.
         Джинсы развернули, поворачивали то передом, то задом, щупали по очереди фактуру, разглядывали строчку, лэйбу и пуговицы, выворачивали обе штанины - убедиться в наличии хитроумного внутреннего шва, отличавшего фирму от самопала, и даже подносили зачем-то к носу. 
          - Базаров нет - порток убийственный. А чё ценник?
          - Двадцать два.    
          - Без базаров - цена конкретная.
Конкретной - то есть отвечающей качеству товара - цену дружно признали все. Вот только желающих приобрести сам товар не нашлось - денег таких ни у кого из присутствующих не было. Сообразив, что ловить в музыкальном углу больше нечего, я отвернулся и внимательно оглядел быстро пустеющий вестибюль.
          - Чё будем делать, Лёха? - взлохматил жёсткие волосы Костя, всё это время молчавший у меня за спиной. Да откуда мне было знать?

          Пересчитать оставшуюся в холле публику теперь хватило бы, пожалуй, пальцев одной руки. Метрах в полутора от компании меломанов, демонстративно повернувшись к ним спиной, торчал, как обычно, спекулянт Борис Лапатицер. Он перешёл уже на пятый курс и казался мне чрезвычайно взрослым. Если не сказать, старым. Содержимое чужих портфелей не занимало Бориса нисколько. Зато его собственный всегда был до отказа набит совершенно убийственными дисками. На любой вкус. Из любой эпохи. И, тем не менее, к нашей компании никакого отношения он не имел. Дело в том, что к музыке Борис был абсолютно равнодушен. Что именно записано на дисках, его не волновало в принципе. Не уверен даже, что он вообще их когда-нибудь слушал. Если бы вдруг институтские меломаны разом  повредились в уме и дружно начали тащиться от звуков речи Леонида Ильича Брежнева на двадцать пятом съезде КПСС, на следующий день в портфеле Бориса лежала бы толстая пачка пластинок с записями бессменного генсека. А не пользующиеся больше спросом Pink Floyd, Grand Funk, Uriah Heep и Black Sabbath без сожаления были бы выброшены в помойку.
          Пацаны рассказывали, что старший брат Бориса трудился в Москве на одном из вокзалов. По выходным он скупал пластинки мелким и крупным оптом на подпольных музыкальных рынках, а в рабочее время отправлял товар по железной дороге в Кабановск со своими надёжными проводниками. Преодолев путь в восемь тысяч километров длиной, музыкальная продукция поднималась в цене ровно в два раза. Но диски были далеко не всем по карману, и Борис охотно записывал музыку за деньги на магнитную ленту всем, кто имел к тому интерес. Стоимость услуги была почти условная - всего лишь один рубль за одну пластинку. От желающих не было отбоя. Особенно из числа крестов. Диски ABBA и Boney M запиливались таким образом чуть не до дыр, но успевали окупить себя по несколько раз. Ещё у Бориса всегда были в продаже плакаты, музыкальные журналы и просто фотографии разных групп, переснятых с этих самых плакатов и журналов фотоаппаратом "Зенит". Именно из купленных у него фотокарточек я сотворил Битловскую Вселенную на крышке письменного стола. Я знал, что у Лапатицера точно есть деньги не на одну пару штанов. Но одевался он всегда как обычный колхозник. И никакими штанами не интересовался. А если была бы на то нужда, брат отправил бы ему чемодан штанов с Ярославского вокзала.

          Возле пустого дверного проёма, ведущего к вешалкам, отирался Куницын - омерзительный тип, промышлявший воровством в институтской раздевалке. Родом он был, как мне помнится, не то с Сахалина, не то ещё с какого-то острова в океане, учился на нашем курсе и жил в пятиэтажной общаге за углом. Прошлой зимой я случайно застал его под вешалкой за выуживанием пригоршни монет из кармана драпового женского пальто. Мы обменялись взглядами - он понял, что я понял. И понял, что я его не сдам. Само собой - я же не стукач и не мент. С тех пор Куницын всегда здоровался первым при встречах, хитро улыбался, гадко хихикал и даже пытался пару раз обсудить со мной опасности и трудности раздевалочного промысла. Похоже, у парнишки не возникло сомнений, что сам я упражняюсь в свободное время в том же мастерстве, а потому не могу не испытывать симпатии к собрату по ремеслу.
          Сказать по правде, испытывал я по большей части отвращение. Мне был неприятен даже его внешний вид - мелкие черты треугольного веснушчатого лица, длинные крысиные зубы, колючие серые глазки, уменьшенные стёклами очков, и коротко подстриженные светлые волосы, вьющиеся кольцами, как шерсть у барана. Но я предполагал, что у этого урода, как ни крути, могут быть деньги. Какая мне, собственно, разница, где он их взял и насколько приятна его рожа? Мне надо во что бы то ни стало пристроить эти херовы штаны. Время без двух минут девять. Кроме меломанов, все разбежались на занятия. Всё равно предлагать штаны больше некому. Ладно, попробую. Как говорится, на безрыбье и жопа соловей.

          - Слушай, тебе штаны случайно не нужны? - подошёл я поближе, - чисто штатовские, если чё.. Big Stone. Размер непосредственно твой.
У воришки был забавный дефект речи. Одной только буквой "Ф" Куницын ухитрялся заменять десяток самых разных букв алфавита :
          - На фуй мне фтаны? - высунул в улыбке Куницын жёлтые крысиные резцы, - Фтаны я и фам фебе фпифдю.
          - Ага. Держи карман шире. Что тут тебе - общественная баня, что ли? В институте до трусов не раздеваются.
          - Ну, не фтаны, так фапку, - добродушно прошепелявил Куницын, - Фкоро фолода нафтупят - фапки пойдут пефцовые. Напифдю фапок, фапки потом пфодам и куплю фтаны. А фули?
Идея превращения шапок в штаны, похоже, настолько завладела его сознанием, что, позабыв обо мне, Куницын устремил близорукие глаза в потолок и стал уже сосредоточенно подсчитывать что-то в уме, загибая для удобства маленькие тонкие пальцы. Вот же какая мерзкая скотина.

          Я бросил взгляд на часы, прикреплённые к потолочной балке между двумя квадратными колоннами, обрамлявшими проход на главную лестницу. Ну, вот. Ровно девять. Пожалуй, уже девять и одна минута. И отчего этот баран Собаченко вообще решил, что мы сможем продать долбаные штаны в институте? Потому что захотелось нарезать понтов перед старшим братом? Ну, да, понятное дело - "Лёха в курсе, как оно там и чего. Лёха всё устроит!" А мне теперь отдуваться? Натуральное скотство..         
          - Пошли быстрее, нечего тут больше ловить. Если опоздаем, эта свинья нас точно в деканат отправит. А я там уже был на этой неделе, - угрюмо бросил я Косте, направляясь к широкой лестнице, уходившей вверх между двух квадратных колонн.
           - Может, в группе кому предложить? - тоскливо выдохнул Костя и поплёлся следом за мной, вытягивая на ходу из портфеля халат - такой же серый и помятый, как мой собственный.
          Поразительная наивность!  Ну, что он такое несёт?! Да в нашей группе никто не купит у меня и коробки спичек. Просто из принципа. Разве что Юра Палченко. Или футболист Корнилов. Но тридцать второй сайз Юра смог бы натянуть себе в лучшем случае на елду. А Корнилов зимой и летом ходит в трико с растянутыми коленями.


     *****


          Поравнявшись с правой колонной, позади которой под лестничным маршем помещался набитый газетами и журналами ларёк Союзпечати, я невольно замедлил шаги, уловив боковым зрением абсолютно неподвижную фигуру. Неподвижную настолько, что я заметил её, лишь проходя мимо. Прислонившись спиной к ровной белёсой поверхности, перед колонной стоял человек, сам удивительно похожий на квадратный в сечении каменный столб. Квадратным казалось его тело, облачённое в черный кожаный плащ - изрядно потёртый и настолько длинный, что нижним краем чуть не касался пола. Вокруг квадратной шеи обмотан был тонкий белый шарф, свисающий одним концом до самых ботинок с квадратными носами. Квадратными были лоб и затылок под шапкой длинных сальных волос цвета прелой соломы. Квадратное рыхлое лицо без признаков мимики и похожее больше всего на заветрившийся кусок буженины, разрезал по прямой линии безгубый рот под маленьким, но тоже квадратным, приплюснутым носом.
          Вот, правда, водянисто-голубые глаза в бахроме соломенных ресниц у квадратного парня были примерно той же формы, что у большинства нормальных людей. Только начисто лишённые выражения, словно пустые, и оттого похожие на овальные блестящие пуговицы, какие пришивают обычно к женским пальто. При нашем приближениии квадратный еле заметно кивнул подбородком, уставив голубые глаза куда-то за наши спины, и особым расслабленным движением выдвинул правую руку вперёд. Типа поздороваться. Со стороны это выглядело так, словно парень собирался почесать себе нос или затылок, потянул уже неторопливо руку вверх и совершенно случайно в пространстве наткнулся своей ладонью на чужую. Я успел поймать своей рукой квадратную кисть - здоровенную, но, на удивление, мягкую, как набитая пером подушка.

          У колонны стоял Гарик Швец. Вам доводилось, конечно, слышать выражение "вечный студент". Трудно было сказать про Швеца точнее. Когда я только сдавал вступительные экзамены, он успел уже поучиться на фармацевта лет семь или восемь. Вместо предусмотренных программой четырёх. И заканчивать обучение, похоже, не торопился. Швец был, что называется, живой легендой. Не составляло никакого секрета, что фармакологию Гарик усердно изучал прежде всего на себе самом, особенно налегая на те вещества, что входили в известные списки "А" и "Б". Должно быть, поэтому вид он обычно имел донельзя отстранённый - словно присутствуя тяжёлым квадратным телом в системе координат унылой реальности, сознанием Гарик путешествовал в мирах иных - определённо, лучших, чем наш.
          Занятия Швец посещал не чаще фарцовщиков или спортсменов. А когда учёба становилась совсем уже в тягость, чувак без видимых трудностей оформлял так называемый академический отпуск и отдыхал до следующего учебного года, не рискуя загреметь в ряды вооружённых сил. Поговаривали, что он был двоюродным племянником всесильного проректора Чистобритова. Про него вообще ходило много рассказов. Гарик водил знакомство с уголовниками и галимыми наркоманами - из тех, что плотно сидят на игле, сами торгуют наркотой и вообще не слишком разборчивы в способах добывания денег. Обычно я старался обойти этого типа стороной, но сегодня Швец первым протянул мне руку. Может быть, это знак? Спросить у него про штаны? Бред. Полный бред. С другой стороны - а почему бы и нет? Я ведь ничего не теряю.

          - Здорово, Гарик!
          - Здоровее видали, - ответил Швец мягким сиплым басом. Голос звучал гулко, словно говорил он со дна дубовой бочки. Попробую рискнуть :
           - Порток нужен?
           - Чё за порток? - к моему удивлению в интонациях Швеца проскользнул заметный интерес.
           - Big Stone. С нуля. Муха не сидела.
           - А ну-ка, светани.
Я приоткрыл пакет и показал верхний угол сложенных штанов с прошитым жёлтой ниткой карманом и кожаной лэйбой.
          - Какой сайз?
          - Тридцать второй. На тебя малые будут.
          - Чё ценник?
          - Двадцать два.
   Продолжение вышло совершенно неожиданным. Тем же сиплым басом Швец удивлённо промолвил :
         - Ну, ты прямо в цвет попал. Штаны-то, в натуре, нужны. Пацанёнок знакомый вторую неделю такие ищет. Он уже и филки давно приготовил, а штанов, прикинь, подходящих нет. И ведь именно такие хочет - Big Stone. Говорят, порток редкий..
          Не в силах сдержать эмоций, Костя радостно хрюкнул за моей спиной. Я просто своим ушам не верил. Вот это удача. Неужели всё решилось так просто? Нет-нет, не может быть - наверно, здесь кроется какой-то подвох. Сейчас Швец хрипло рассмеётся и объявит нашу беседу забавной шуткой. Но вместо этого тот сказал :
          - Щас я схожу до автомата, брякну - поясню, что порток ему накопытил. Пусть башли готовит. Ты это, подтягивайся сюда к двенадцати. Токо слышь - давай ему за двадцать три откатим. Тебе двадцать два, а чирик мой. Канает?
Этот чирик придавал речам Гарика особую убедительность.
          - Ну, конечно, канает. Какие базары?
Костя робко кашлянул и нагнулся к моему уху :
          - Лёха, а ты хорошо его знаешь? Чё-то мне эта рожа не сильно нравится.
Костя говорил довольно тихо, но Швец, похоже, услышал. Тонкие бесцветные губы потянулись в стороны, изображая, должно быть, улыбку :
          - Чуваки, не бздите - всё будет джуки-пуки. Пацанёнок чисто свой - никакого палива. Это я вам говорю, - и серая буженина подмигнула нам голубой пуговицей.
               


     *****




     POLITICAL WORLD


          We live in a political world
          Where peace is not welcome at all
          It's turned away from the door
          Or put up against the wall

                Bob Dylan "Political World"




   
          Забежав на второй этаж, я обнаружил некую перемену в привычном оформлении просторного холла перед деканатом лечебного факультета. По обе стороны от выкрашенного масляной краской бюста отца медицины Гиппократа вдоль стены двумя рядами тянулись одинаковые большие листы плотной бумаги - такие отчего-то называют ватманскими, грубо размалёванные карандашами, красками и фломастерами. На узкой бумажной полосе, прикреплённой отдельно и выше, неровно выведенные красные буквы складывались в слова :

          КОНКУРС ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЛАКАТА.

          Ну, конечно! Как же я мог забыть?! Так, значит, уже повесили! Ну-ка, ну-ка.. Повернувшись в Косте, я бросил на ходу :
          - Костян, беги на занятия. Скажешь Сикуненко, что меня в деканат вызвали. А я подтянусь минуты через три.
          Тот кивнул и затопал каблуками чёрных ботинок вверх по ступенькам. Даже со спины по высоте его прыжков было заметно, что парень в прекрасном настроении. Ещё бы - не ударил в грязь лицом перед братаном, решил вопрос с продажей штанов. Надеюсь, он не забудет, кто решил вопрос на самом деле. Кстати - почему мы должны делить эти двадцать рублей поровну? По сути дела, я один устроил эту сделку. Если бы не моё знакомство со Швецом, Константин притаранил бы после занятий штаны домой. Собственно, он же и сам сказал : "Лёха в курсе, как оно там, и чего.."

          Раз в неделю в каждой группе полагалось проводить собрание с куратором во главе. Что-то вроде классного часа в школе. Политинформация там, неуспеваемость, подготовка к сессиям и прочий собачий бред. Неделю назад на дурацком собрании Сикуненко сделала объявление :
          - На лечебном факультете будет проводиться конкурс политического плаката. Каждая группа должна представить на конкурс одну работу. Ватман мне выдали в деканате. Краски там, карандаши и всё такое.. ну, это, наверно, самим придётся где-то достать. Если есть желающие поучаствовать, подходите, берите бумагу. Вот. Всё.
          Это и вправду было всё. Наталья Павловна умолкла. Воцарилась мёртвая тишина. В углу аудитории сиротливо стоял свёрнутый в трубку белоснежный лист. Только вот желающих его испачкать и поучаствовать в конкурсе не сыскать было днём с огнём. Похоже, Сикуненко и сама понимала - невозможно вот так запросто заставить человека нарисовать что-либо, если только он сам этого не захочет. Ни угрозой, ни увещеваниями результата не добиться. Ведь каждый может возразить, что он попросту не умеет. Для рисования, как-никак, нужны способности. Поэтому голос куратора звучал сегодня не очень уверенно. Даже, пожалуй, робко.

          - Палченко, может быть, вы, как староста, могли бы попробовать..
          - Да что вы, - Юра даже схватился за горло широкой веснушчатой лапой, словно поперхнулся, - никак не возможно. Рисовать я совсем не умею. А конкурс, вы же сами сказали, того.. политический. Если я чего намалюю, один только срам получится. Хорошо ли это выйдет, хе-хе?
          Очевидно было, что выйдет нехорошо. Встревоженный взгляд Сикуненко проехал мимо лохматого Кости, скользнул по опущенным красным лицам девчонок и метнулся в сторону старательного Пшукина.  Похоже, Петя дождался своего часа. Гадко улыбаясь и неторопливо, словно смакуя каждое слово, он произнёс :
          - Наталья Павловна, не беспокойтесь - будет вам плакат. Дроздов, между прочим, отлично рисует. Нет-нет, серьёзно. Я точно знаю..

          Ну, да. Ему ли было не знать. Весьма схожие с оригиналом Петины портреты украшали столы двух лекционных залов. На первом рисунке Петя, одетый в одни очки и накрахмаленный медицинский колпак, самозабвенно мастурбировал, уставившись в учебник нормальной анатомии. Другая картинка изображала Пшукина в том же костюме Адама, с серьёзным видом надевающего на толстый короткий член полосатую кошку. Кошка оглядывалась назад с выражением скорбного недоумения на круглой усатой морде, а изо рта её лёгким облачком вылетали совершенно идиотские слова : "Не дрючьте меня, пожалуйста!". В рисунках не было, да и быть не могло никакого смысла или подтекста. Я рисовал их просто для смеха. И действительно, как все подобные глупости, картинки вызывали необузданный дикий хохот у тех, кто садился на лекциях за разрисованные столы. Ещё до первой сессии Петя отскоблил краску на столах перочинным ножом, изрезав крышки до самой прессованной стружки и безнадёжно испортив тем самым институтское имущество.
          Тупорылый Пшукин, похоже, не сомневался, что осложнил мне жизнь своим мелким коварством. Балбесу даже в голову прийти не могло, как мне хотелось нарисовать этот плакат. Да у меня от радости просто крышу сорвало в ту минуту, как я услышал об этом долбаном конкурсе. Больше того - мне уже было известно, как плакат будет выглядеть. До мельчайших деталей. И я точно знал - выглядеть он будет убийственно. Это будет полный никсон. Только самому предлагать помощь как-то не поворачивался язык. Чтобы никто не подумал, будто я пытаюсь угодить преподу. Спасибо Пшукину - выручил.

          - Дроздов, вы на самом деле умеете рисовать? - губы Сикуненко недоверчиво поджались. В её взгляде ясно читалось ожидание подвоха. Определённо, куратору казалось удивительным, что существует некий род занятий, в котором я себя чувствую уверенно.
          - Ага. Умею. Особенно если чего политическое. Прямо оторваться не могу. Рисую, знаете, рисую. Пока бумага не кончится. А когда кончится, продолжаю рисовать прямо на столе. Да вот, собственно, Пшукин в курсе..
          Петя заскрипел зубами. Сикуненко тоскливо вздохнула :
          - Уф-ф-ф.. Ну, я не знаю. Если, конечно, других желающих нет.. -  куратор ещё раз окинула взглядом безмолвную учебную комнату, но снова натолкнулась на опущенные колпаки.         
           - Да чего там. Шучу я. Давайте ватман. Конечно, нарисую. Не сомневайтесь - умею.
 Сикуненко с видимым облегчением вручила мне белый рулон, и после занятий я уволок его домой, вдыхая по дороге обворожительный девственный запах чистой бумаги, которой суждено было стать политическим плакатом. И самым странным в этой истории было то, что этот плакат я уже нарисовал. Нарисовал до объявления конкурса.

       
     *****


         Совсем недавно - недели три назад - нам с Хипом посчастливилось найти настоящий клад. Серьёзно - мы наткнулись на золотую жилу. Нет, подымай выше - кимберлитовую трубку, начинённую отборными алмазами. Двойной альбом Pink Floyd шестьдесят девятого года с непонятным никому, а оттого ещё более притягательным названием "Ummagumma" открыл очередную дверь в моей голове. Слово "Ummagumma" не удалось отыскать ни в одном, даже самом большом, словаре. Признаюсь, я не особо удивился - ведь и музыка эта была ни на что не похожа. Конечно, как все нормальные пацаны, я страшно тащился от Пинков. Я просто обожал все их диски. Величественный, как "Страшный суд" Микеланджело, и так же мастерски прописанный от первого до последнего звука "Dark Side Of The Moon". Строгая звенящая графика "Wish You Were Here", плавностью и точностью линий отсылающая к твёрдой руке Рокуэлла Кента. Гротескные зловещие фигуры "Animals" - чем не "Капричос" Франсиско Гойя?
           С малых лет я привык воспринимать музыку образами, и сам увлечённо рисовал на бумаге любимые песни и даже целые концерты, как видел их на экране своей головы. Но в пышном антураже концептуальных коммерческих альбомов через язык иносказаний и намёков лишь проглядывало то, что Ummagumma с первых звуков щедро вываливала на голову безумным рогом изобилия, заталкивала в голодные до необычного уши, обрушивала водопадом в иссохшее от жажды сознание.   
          В альбоме Ummagumma была всего лишь одна концепция. Одна идея и одна только мысль, сокрушающая и обесценивающая все остальные. Простая и прямолинейная. И в своей простоте гениальная, как афоризмы чаньских наставников.

          ПСИХОДЕЛИЯ.

          Альбом просто под завязку был набит психоделией. Нафарширован, как та щука, что готовил мой дед на большие праздники. "Ummagamma" стал нашим путеводителем в Зазеркалье. Воротами восприятия, открывающими коридор в эпоху хиппи и кислотных путешествий в другие вселенные, которые нам самим никогда не доводилось проделывать по одной единственной причине - отсутствия пресловутой кислоты. Музыка ломала привычные границы реальности, растягивая встревоженное сознание точно так же, как умелый стеклодув вытягивает из бесформенного пылающего комка удивительной красоты сверкающие сосуды. Загадочное слово Ummagumma быстро стало для нас понятием нарицательным. И когда нам доводилось сталкиваться в жизни с вещами или событиями ошеломляющими, сверхъестественными, выходящими далеко за мёртвые границы обыденного, изнутри словно само выскакивало :
          - Ну, просто натуральная Аммагамма.. Аммагамма какая-то, в рот компот..

          Вторая композиция альбома под странным довольно названием "Careful With That Axe Eugene!" уводила в мир таинственный и потусторонний, сотканный из мерцающей ткани причудливых сновидений, где зло и добро балансируют на тонкой, почти невидимой грани, где так легко оступиться и сквозь кружевные декорации безмятежного эйфорического забвения провалиться в тяжкий, вязкий кошмар, откуда выбираться придётся, продираясь сквозь тёмный, наполненный ужасами ночи лабиринт собственного подсознания. Диск записывали, как говорится, живьём - прямо с концерта. И в динамиках слышно было, как шумит возбуждённо толпа, заряженная кислотой, а под сводами зала гуляет электрическое  эхо. Музыка накатывалась тихими волнами, медленно заволакивая сознание, как прилив пропитывает полосу прибрежного песка. Шелестящие волны органа подступали всё ближе под мистический звон тарелок, а в глубинах неумолимо подступающей тёмной воды мягко, но уверенно шагал обманчиво простой бас из двух повторяющихся тактов
          - Па-пум.. па-пум.. па-пум..
Вот надвигается, наползает сумеречное дрожание гитарных струн, и голос, исполненный неизбывной тоски, то ли поёт, то ли обречённо завывает, понимая, что пощады не будет, и конец уже близок
          - У-а-а-а-у-а-а-а..  У-а-а-а-у-а-а-а..
Электрический шелест органных волн захлёстывает голову, топит разум, вымывая последние связи с реальностью.. Или, напротив, это были связи с иллюзией?
          - Па-пум.. Па-пум.. Па-пум..
Судорожное постукивание барабанов.. Гитарные искры и огненные росчерки..
          - Па-пум.. Па-пум.. ПА-ПУМ..
Внезапно резкий свистящий шёпот выкрикивает загадочные слова. Выталкивает их из глотки как священную мантру. Или это заклинание, вызывающее демона из огненной бездны ада?
 
          Careful With That Axe, Eugene!

На секунду всё живое замерло в предчувствии страшного. Ты тоже замираешь, вслушиваясь в динамики и не догадываясь пока, что тебя ждёт. А потом на тебя обрушивается этот вопль. Визг напуганной до смерти души :    
   
         - И-й-а-а-а-а!!! И-й-а-а-а-а!!! И-Й-А-А-А-А!!! И-Й-А-А-А-А!!!
          
Чем возможно так напугать живую душу?! Что могли увидеть глаза человека, издавшего жуткий визг? Может быть, само воплощённое зло? А, может, просто зеркало? Или там, где стираются рамки наших представлений, это одно и то же?
Перевести произнесённые свистящим шёпотом слова оказалось несложным. Для этого сгодился даже маленький англо-русский словарик. Оказалось, шёпот обращался к человеку по имени Юджин :

          - Осторожнее с этим топором, Юджин.

Слова звучали предостережением. Но кто такой, мать твою, этот Юджин, и что за топор имеется в виду? Пояснений ждать было неоткуда.

          Раз за разом слушал я не похожую ни на что композицию, покрывая по своей привычке тетрадные листы странными образами. Однажды у меня получился безжалостный бородатый дровосек огромного роста, с чудовищным топором в руках, срубающий последнее дерево на земле. Вокруг него до горизонта пустыня, усеянная пнями и скорченными чёрными трупами. Все леса на планете истреблены, и человечество гибнет без живительного кислорода. Но Юджина это не остановит. Сейчас он снесёт последнее дерево и сам повалится с грохотом умирать, словно ствол, несущий могучую крону с ветвями, плодами и листьями, но лишённый корней..
          Наконец в голове откуда-то выплыл пугающий образ древнего, как мир, Топора Войны. В нём заключён неиссякаемый источник мистической злой силы, способной вызывать в людях страшную ненависть, побуждая совершать насилие и убийства. Этот инструмент принёс однажды на Землю сам Дьявол, чтобы вручить его Каину. С тех пор уже многие тысячи лет окровавленное лезвие толкает человечество к бессмысленному истреблению друг друга. Топор передаётся из поколения в поколение путём изуверского тёмного ритуала. Но чтобы разбудить спящую в топоре магию, вручить его нужно только невинному ребёнку. Следующим хранителем Топора должен стать малыш Юджин..

          Под впечатлением нахлынувших образов шариковая ручка быстро бегала по бумаге. На переднем плане спиной к зрителю я изобразил обнажённого мальчика лет пяти с кудрявой головкой ангела. К нему склоняются три безобразные фигуры, словно вышедшие из пламени преисподней - три оживших скелета, одетые в военную форму разных эпох. На одном висит дырявая кольчуга, его оскаленный череп венчает рогатый шлем крестоносца. Другой облачён в хорошо знакомый по фильмам эсэсовский мундир, со сдвоенными молниями в петлицах, с высокой фуражкой. На груди болтаются железные кресты, на рукаве повязка, перечёркнутая свастикой. А тот мертвец, что в центре - американский солдат. На черепе круглая каска, пробитая осколком снаряда. Наверное, он нашёл свой конец во Вьетнаме. А может, ещё раньше - в Корее. Ведь эти гады, куда ни приходят, везде учиняют войну. А если вдруг у кого оставались сомнения, за какую страну воевал негодяй в продырявленной каске, над карманом его гимнастёрки я прикрепил нашивку с разборчивой надписью US Army. 
          Руки воинственных демонов смерти протянуты к малышу. Белые кости, торчащие из рукавов, сжимают  огромный топор с длинной изогнутой рукоятью. Лезвие выпачкано в крови. Кровь свисает с угла тягучей, готовой вот-вот оторваться, каплей. Позади фигур светятся насквозь рядами выбитых окон руины разрушенных зданий. Искривлённое сухое дерево. Старый мудрый ворон на голой ветке расправил чёрные крылья. Низкие тучи повисли над краем развалин, а за ними зловеще восходит кровавая луна.. Несмышлёный мальчонка поднял уже правую руку и тянется, тянется к топору.. И рот будто сам открывается крикнуть :

          - Стой! Не касайся! Не трогай этот топор!
                CAREFUL WITH THAT AXE, EUGENE!

Да. Внизу, само собой, я написал именно эти слова. Неровно изогнутыми, словно трепещущими в страхе буквами. Предостережение. Рисунок вышел на редкость хорошо. И показался мне по-настоящему серьёзным. Определённо, в нём было послание. Послание, которое следовало передать людям.  Мне даже стало немного жаль, что кроме Хипа и Кости мой рисунок никто не увидит. Никто не увидит? Ха! Как бы не так! Не прошло и трёх дней, как Сикуненко объявила о конкурсе. Теперь вы понимаете, что я имел в виду, говоря о готовом плакате?

          Оставалось только перенести рисунок на ватман. Я работал быстро, используя два цвета - чёрный и красный. Все фигуры, развалины и тучи были тщательно выписаны со множеством деталей и оттенков - от  светло-серого до глубокой черноты. Кровавая луна подсвечивала красным тучи и пустые окна развалин. Красной была кровь на зазубренном лезвии. Она собралась у нижнего края и свисала с угла растянутой, готовой вот-вот оторваться, каплей. Поколебавшись, я убрал из надписи имя Юджина, оставив только зловещее

              CAREFUL WITH THAT AXE!

Работу я  закончил в два часа ночи и довольный завалился спать, не включая даже магнитофон. Утром свернул просохший плакат в трубку, перевязал аккуратно красной тесёмкой из маминой коробки для шитья и торжественно вручил Сикуненко перед началом занятий.


     *****


          Конечно, мой плакат займёт первое место. Какие могли быть сомнения? Я знал, что люди, умеющие рисовать по-настоящему, в повседневной жизни встречаются крайне редко. Да что далеко ходить - во всей нашей школе нормально рисовал только я один. Так откуда было взяться художникам в медицинском? Расчёты оказались верными. Все плакаты на стене представляли собою полную, распоследнюю дрянь. Очевидно было, что их авторы держали рисовальные принадлежности если не первый, то, в лучшем случае, второй раз в жизни. Один плакат, впрочем, сразу привлёк моё внимание. Я так и не понял, правда, при чём тут политика - плакат был посвящён борьбе с курением.
          На ватманском листе трясущаяся рука какого-то недоумка коряво обвела контуры двух лошадей. Первая лошадь лежала на спине, задрав к небу прямые и толстые, как поленья, ноги с копытами, похожими на валенки. Промеж зубов у неё была вставлена несоразмерно большая сигарета с чётко очерченным фильтром. Из обозначенного красным фломастером зажжённого конца сигареты кольцами выходил дым. Словно сигарета сама по себе способна выпускать кольца. Лошадиные глаза с ресницами-верёвками были закрыты. Похоже было, что она умерла. Может быть, даже в мучениях. Рядом стояла вторая лошадь. На задних ногах и с изогнутой в дикой улыбке оскаленной пастью, полной квадратных зубов. Хвост её торчал вбок под прямым углом, будто веник. Бросалось в глаза, что, несмотря на смерть подружки, она вовсе не унывала. Я бы даже сказал, отчего-то ей было весело. А-а-а, так вот, где собака зарыта - стоячая лошадь не курила! Ведь в её зубах не торчало ничего. Чтобы ещё больше подчеркнуть радость некурящей лошади, рядом нарисовали выходящее из зубастого рта облако, на котором та же неверная рука накарябала загадочные слова : "Чамба кукарела ша-ла-ла-ла." И всё. Это что, политический плакат? С ума сойти можно..

          Радость оставшейся в живых лошади передалась и мне самому. Я сам заржал, словно конь, тем самым, нарочито грубым смехом, который принято называть идиотским. Смехом, от которого окружающие, как было известно из опыта, вздрагивали, морщились, цыкали языком, дёргали плечами и дружно начинали меня ненавидеть. Пустые коридоры отозвались коротким эхом.
          Дверь деканата немедленно отворилась, и в образовавшуюся щель наружу высунулась вытянутая светловолосая голова с висячим носом и толстыми верблюжьими губами, в которой немудрено было узнать нашего декана Мамаева - молодого перспективного ассистента и члена институтского парткома. Мамаев откашлялся и, укоризненно покачивая головой, произнёс характерным простуженным голосом, который он намеренно понижал при разговорах со студентами, чтобы казаться старше и, следовательно, важнее :
          - А занятия, Дроздов, между прочим, начались шесть минут назад.
          - Ой, извините, извините, ИЗВИНИТЕ! Сам не знаю, как это вышло, - затрещал я быстро с не совсем естественной для такого случая радостью, - Плакаты, знаете, увидел, и вот.. Засмотрелся! Между прочим, тут и мой плакат висит. Сам лично рисовал. Сейчас покажу. Вам понравится. Сейчас.. Сейчас.. Погодите! Не понял..
          Плаката не было. Не было в холле плаката с малышом Юджином.   
               
     Декан шумно вздохнул, вытащил из дверей покачал головой, изрядно, кстати, напоминающей лошадиную и устало произнёс :
          - Дроздов, идите уже, пожалуйста, на занятия. Идите. И я лично вам напоминаю - не забудьте о сегодняшней лекции по физиологии. Особенно о вашем поведении на ней. В прошлый раз было последнее предупреждение.
      Лошадиная голова скрылась за дверью деканате лечебного факультета, но я не торопился на занятия.
      Где мой плакат?! Взгляд встревоженно бегал по стенам. Надо отметить, остальные авторы всё же старались придерживаться заданной темы. На соседнем с лошадиным листе, к примеру, была намалёвана крупная бесформенная женщина, прижимающая к большой треугольной груди завёрнутого в пелёнку младенца. Собственно, лишь по наличию этой груди и можно было определить пол держащего ребёнка существа. Вторая рука была вытянута на всю длину листа и держала длинную прямую ветку, предположительно, оливковую, с расположенными симметрично аккуратно выведенными узкими листьями. Возле ветки на свободном месте красовалась птица мира - голубь, похожий больше на коршуна хвостом с распущенными перьями и загнутым отчего-то клювом. Свободное пространство бумаги занимала надпись : НЕТ ВОЙНЕ!

          Дальше по коридору в ряд висели картинки, срисованные, судя по всему, из журналов "Крокодил" и "Огонёк". С ватманских листов на зрителя смотрели почтенные и узнаваемые даже в самодеятельном исполнении персонажи. Дядюшка Сэм с бородкой клинышком и в высоком цилиндре, расписанном звёздами и полосами, держал подмышкой большую остроносую бомбу с буквой А посередине. В свободной руке, как оно водится, болтался увесистый с виду мешок, украшенный знаком доллара. Ободранный, дистрофичного вида, британский лев, раскрашенный в цвета его родного флага, трогал неестественно вывернутой лапой глобус - то ли грустил об утерянных колониях, то ли замышлял очередное международное скотство.
          Диктатор Пиночет в виде пузатой крысы в генеральском мундире, и фуражке с высокой тульей зажал в мохнатой лапке трёхзубую вилку, собираясь отведать кусок неровно отрезанного сыра с надписью "Чили". А вот похожий на пирата одноглазый генерал Моше Даян, накрытый косо посаженным беретом, злобно выглядывает из квадратного танка с отвратительной шестиконечной звездой и надписью "Сионизм". Что означала эта звезда, я не знал, однако, благодаря подобным карикатурам в газетах и журналах, в моей голове эта эмблема уютно устроилась на одной полке с фашистской свастикой и двумя молниями СС. Снова грубо намалёванные чёрной краской какие-то бомбы, ракеты и пушки. Ещё раз Голубь Мира с какой-то палкой в клюве..

          Неважно. Дело было вовсе не в сюжетах. Дело было в том, что все эти так называемые плакаты нарисованы были из рук вон плохо. Просто скверно. Безобразно. Отпали последние сомнения в том, что Юджин и его топор должны занять заслуженное первое место. Только где же он, старина Юджин? Я искал свой плакат, водя по стенам глазами, но найти так и не смог. Ничего удивительного - его тут не было. Два раза я обошёл небольшой, в общем-то, холл, заглянул на всякий случай в оба полутёмных коридора, где никаких плакатов не было и в помине, но так ничего не обнаружил. Уж свой рисунок я узнал бы издалека. Да что же это за чертовщина?
          Вернувшись к лошадиному плакату, я оглянулся по сторонам, вытащил авторучку и быстро нарисовал каждой лошади между ног по гигантскому стоячему члену с надутыми, как воздушные шары, яйцами. И ещё один засунул развесёлой лошади в оскаленный рот. Чтобы не слишком радовалась.
 Шутки шутками, но где, в натуре, мой плакат?!
               

     *****


          - Наталья Павловна! - вскричал я с порога, распахнув настежь дверь и забыв даже поздороваться, - я чего-то не понял! Плакат пропал! Где мой плакат? Я был сейчас на втором этаже. Другие висят. А его там нет! Представляете? Точно нет - я всё проверил.
        Заметно было - Сикуненко смутилась. И это само по себе уже было подозрительно. По щекам разлилась краска, острый птичий нос дёрнулся книзу, словно собираясь клюнуть раскрытый журнал, и руки судорожно сплелись на крышке стола. Так, что побелели костяшки изящных довольно пальцев с алыми блестящими ногтями. Самообладание, впрочем, вернулось к ней достаточно быстро.
         - Дроздов, вы опоздали на целых семнадцать минут. Хотите за разрешением отправиться в деканат?
         - Нет, не хочу. Извините. То есть, здрасьте. Можно войти? Нет, правда, где мой плакат? Вы же отдали его на конкурс?
Куратор уже взяла себя в руки и нацелив остриё носа мне в область паха, заявила :
          -  Вот что, Дроздов - я не стала сдавать вашу работу. Этот плакат не подходит для конкурса.
          - Не стали? Почему? Как это понимать - "не подходит"?! А что тогда подходит? А-а-а! Дохлая лошадь, значит, подходит! Отлично. Послушайте, там же хорошо нарисовано. Мой плакат первое место займёт. Сто процентов. Я же для всей группы старался. Где он?   
Сикуненко дёрнула уголком рта, посмотрела мне прямо в глаза и уже с оттенком явного раздражения в голосе ответила :
           - Ну, если вы сами настаиваете обсуждать это публично.. Хорошо. Я не знаю, о чём ваш плакат. Не знаю даже, плакат ли это вообще. Я не понимаю, кто эти скелеты с топором. И ответьте, будьте добры, на один вопрос - почему вы нарисовали голую девочку?
          - Это мальчик..
          - Ах, так это у вас голый ма-альчик?! Час от часу не легче. Что ещё за мальчик?! Вы вообще понимаете, чем это пахнет? Голый мальчик у него!
          Поганый Пшукин хихикал уже во весь голос. Костя сверлил меня горящими глазами, полными искреннего сочувствия и протеста. Глупые бабы смущённо прятали улыбки. Футболист Корнилов похрапывал в углу аудитории, подложив под голову в натянутом до носа белом колпаке учебник вместо подушки. Рядом с ним улыбался Юра Палченко. Но он улыбался всегда, и улыбка его не означала ровным счётом ничего.
          - Это Юджин.. - невольно вырвалось у меня.
          - Кто-о-о?! Юджин? Кто такой Юджин? Вы что, действительно знаете его лично?
          - Наталья Павловна, погодите. Я всё объясню. Мальчика не существует. Я его сам придумал. Это же просто музыка..

          - Ах, музыка! Не надо вот только здесь про какую-то музыку с танцами. Вы не в музыкальное училище поступали. Скажите лучше - как?! Как вы додумались поместить среди этого кошмара ещё и надпись на нерусском языке? Объясните! Ну, объясните всем, для кого вы её писали! У нас в институте иностранцы не учатся. Между прочим, я носила ваш плакат на кафедру иностранных языков. Даже завкафедрой доцент Свищёв оказался в затруднении понять, что вы хотели сказать этим вашим.. хм.. топором..
          - Постойте, где сейчас плакат? - прервал я куратора, заподозрив неладное.
Сикуненко, похоже, решила, что пора ставить точку в этом спектакле. Она упёрлась кулаками в крышку стола, оторвала от стула тяжело колыхнувшийся зад и привстала - наверное, чтобы не смотреть на меня снизу вверх.
          - Ваш плакат, Дроздов, я изорвала на мелкие клочки. Вот этими самыми руками, - с этими словами Сикуненко разжала кулаки и распластала растопыренные пальцы с кровавыми концами по крышке стола, словно давая мне возможность разглядеть их получше, - И очень надеюсь на ответную благодарность. Вы знаете, что доцент Свищёв настаивал передать ваше творчество куда следует?! Знаете, что ассистент Молозивная предлагала включить в повестку ближайшего партсобрания проработку вопроса - откуда появляются в нашем вузе чуждые влияния? Откуда, извините за выражение, ветер дует? И я, представьте себе, за вас поручилась. Пообещала, что мы сами разберёмся в группе, и вы сделаете соответствующие выводы. Дроздов, - куратор повысила голос, - так вы сделаете выводы? Или отправитесь прямо сейчас в деканат?

          Меня как будто холодной водой окатили. Если не сказать, чем похуже. В голове на невидимой карусели кружилось одно короткое слово - "суки". Молча я пробрался на свободное место за длинным столом между спортсменом Корниловым и старостой Палченко, открыл портфель и вытянул оттуда общую тетрадь в клеёнчатой обложке, собираясь нарисовать что-нибудь исключительно похабное. 
          - Дроздов, оставьте пока портфель в покое, выходите к доске и напишите, будьте добры, Цикл Кребса.
          Понятно. Своим незапланированным выступлением я чуть было не сорвал обязательный утренний ритуал. Хер с тобой. Пусть всё будет по правилам.
          - Извините, Наталья Павловна, я сегодня не выучил.
          - Прекрасно. Отработка. Жду вас в четверг вечером. Садитесь на место и приступайте к лабораторной работе.
И Сикуненко развернула в угол жалобно пискнувший стул, чтобы следующие минуту и шесть секунд наслаждаться дебильным хихиканьем. Отсмеявшись положенное время, Наталья Павловна достала из сумки бумажный пакет с заметным издалека жирным пятном, выудила оттуда тремя пальцами жареный пирожок с неизвестной начинкой и быстро отправила в рот в два приёма. Некоторое время она сосредоточенно жевала, не открывая набитого рта, сглотнула судорожно последний кусок, обмахнула губы синим платочком, и потянулась вдруг, изгибаясь всем телом, так непосредственно, словно проснулась только что в собственной постели. Встряхнувшись, как собака после купания, безумная куратор перевела на меня взгляд, в котором  с удивлением прочитал я что-то вроде заботы, и мягко спросила :
          - Дроздов, у вас есть вопросы? Всё в методичке понятно? С лабораторной справитесь?
Да что эта припудренная до меня докопалась?! Какого уже хера ей надо? Похоже, совсем повредилась в уме, бедолага.
          - Спасибо, Наталья Павловна. Пока всё понятно. Если вдруг не разберусь, Палченко мне поможет, - ответил я спокойно, не отрывая глаз от раскрытой брошюры с машинописным текстом, лежащей передо мной на столе кверх ногами.
          Сикуненко благосклонно кивнула, Сложила пакет с остатками трапезы в сумку, бросила взгляд на запястье с маленькими дамскими часиками, встала и вышла из кабинета, аккуратно притворив за собой дверь.
 


     *****


               
          - А мне сегодня сон приснился.. Хе-хе.. - услышал я под самым ухом. Юра Палченко улыбался. Как и всегда. Громоздкая фигура с широченными плечами, затянутая в белый, идеально чистый, в отличие от моего собственного, халат, наклонилась ко мне поближе, заслоняя пронзительное осеннее небо, жарко льющее немыслимый синий покой в недавно отмытые стекла кабинета биохимии. Всего лишь за одно лето неким удивительным образом Юра ухитрился стремительно набрать вес и более всего стал похож на упитанного кабана, поставленного шутки ради на задние ноги. Самым жутким в этой метаморфозе было то, что у кабана оставалось знакомое лицо Джона Леннона, только разъехавшееся от жира в разные стороны и выглядевшее от этого удивлённым. Юру я слушал, что называется, вполуха, блуждая заворожённо глазами в синем океане.
          Из этой непостижимой синевы выливалась такой же небесной чистоты музыка, которая завладела мной совершенно и не давала ясно воспринимать происходящее вокруг. Как это случалось со мною часто, музыка сама зазвучала у меня в голове без каких-либо усилий с моей стороны. Я даже узнал её далеко не сразу. И только по характерным пируэтам органа догадался - играет песня группы Yes с диска "Time And A Word". Нет, она не играла даже. Песня просто вытекала из высокого синего неба. Так же естественно, как лился в окна яркий солнечный свет, слепивший мне глаза и прыгавший по круглым бокам горящих на длинных лабораторных столах спиртовок.

          - And in a time that's closer,
            Life will be even bolder
                Then.
            Souls will be complicated,
            Life will be consummated
                Then..

          Названия песни я не знал и не понимал значения слов, но мне это и не было нужно. Сладкие звуки волшебной английской речи текли и текли одним сплошным потоком, растворённые  в несущей их мелодии через залитый солнцем кабинет биохимии, создавая атмосферу дивного покоя и вместе с тем предчувствия важных и радостных событий.               
          Сквозь огромный колпак на Юриной голове, гордо торчащий вверх белоснежным фаллическим символом, просвечивали солнечные лучи. Его халат и колпак всегда были накрахмалены так сильно, что белоснежные поверхности становились твёрдыми и блестящими, а при движениях издавали порой почти жестяные звуки. Юра, как всегда, улыбался :

          - Сон, говорю, приснился сегодня, представляешь!

           А?! Сон?! Наконец я его услышал и встрепенулся. Похоже, Юра говорит про какой-то сон.. Мать твою, ну конечно! Сон! Как только я мог забыть?! По ухабам капризной переменчивой памяти со стуком и грохотом вихрем пронеслись сжатые в доли секунды блуждания по тёмному саду, наполненный тоскливым ужасом таинственный дом и многорогий исполин, стреляющий синими молниями..
В голову шарахнуло невероятное - что, если Юра видел сегодня тот же сон, что и я?! Нет, в самом деле - отчего именно сегодня ему вздумалось обсуждать сновидения? Совсем на него не похоже. Это неспроста. А вдруг мы сегодня во сне побывали в одном и том же месте? И означать это может только одно - такое место где-то действительно существует. Кто знает, а вдруг в нашей группе все остальные видели то же самое? Мне стало не по себе. Просто жуть..
         
          У Брэдбери есть короткий рассказ о том, как всё население планеты увидело одинаковый сон. Что именно видели люди во сне - дьявола или Бога, об этом автор не пишет, но только утром каждому стало ясно - завтра наступит конец света. Так оно и случилось - конец действительно наступил. Вот, собственно, весь рассказ - и ничего больше. Признаться, эта история всегда казалась мне чепухой. Но Юрины слова заронили в душе смятение. Тревожным взглядом я быстро метнулся по учебной комнате, надеясь прочитать ответ на лицах своих одногруппников. Но ничего особенного не заметил. Похоже, опасения были напрасны. За исключением Кости Собаченко и спящего футболиста Корнилова все старательно выполняли лабораторную работу - разделившись по двое, кипятили в синем пламени спиртовок жёлтую жидкость, разлитую в  маленькие колбочки. Из узких горловин поднимался плотный пар. Интересно, что там внутри - неужто саки? Подумал об этом я просто для смеха. Просто взял и предположил самое идиотское. Но словно в ответ на мой безмолвный вопрос из Юриной колбы в ноздри шибануло таким тошнотворным смрадом, что глотка с диафрагмой судорожно сжались в рвотном позыве. Ф-фу-у-у.. Я с трудом отдышался, вытирая навернувшиеся на глаза слёзы.

          - Ах ты ж, сука, б****!
С ума сойти - в колбах действительно кипятились самые настоящие саки! Похоже, выругался я довольно громко. За тем концом длинного стола, где в окружении плеяды женщин сидел старательный Пшукин, раздалось выразительное покашливание. Скорчив на лице гримасу уморительного раскаяния, я доверительным жестом приложил ладонь к груди и с лёгким поклоном повернулся в сторону дамского общества. Мол, извините, если что не так! Мне откровенно было нассать на чужое мнение, но на сегодня конфликтов, пожалуй, было достаточно.
          В тот же миг меня встряхнуло так, словно я пальцы засунул в розетку. Две зелёные сияющие звезды в окружении длинных мохнатых ресниц смотрели на меня в упор из-под низко надвинутого белого колпака.
          Что-о?! Маша?!
Я глазам своим не верил. Нежная бархатная кожа слегка втянутых щёк. Заострённый подбородок с аккуратной ямочкой. Изящный нос с еле заметной горбинкой и нервными ноздрями. Тонкие розовые губы с перламутровым блеском. И я отлично знал - под колпаком скрываются дивно очерченные ушные раковины, словно вырезанные из розового фарфора. Только вместо открытого платья под идеальной чистоты халатом, искрившимся как свежевыпавший снег, горела ярко-красная тонкая "водолазка" с высоким, закрывающим шею, воротом. По алой ткани рассыпалась выпавшая из-под колпака золотая прядь.

          Невероятно. Виктория из моего сна оказалась Машей Кострицыной? Но как я мог не узнать её ночью в жарком свете сотен свечей под сводами бального зала? Глупый вопрос - во сне я не знал ничего о себе самом и отрезан был от своих воспоминаний. Словно в тот мир моё сознание отправили, очистив от малейших признаков личности. Или, напротив, я побывал внутри чужого сознания? Как всё это странно! Встреча на балу. Это случилось со мной? Или с бледным серьёзным парнем по имени Валентин? А Виктория? Была ли, в таком случае, Виктория Машей? Или только я один видел её в этом облике? Что, если где-то в параллельной Вселенной сейчас реально существуют наши двойники.. Или.. Или там существуем мы сами? Настоящие мы. Или настоящие мы - здесь? Это была чужая любовь во сне? Или..
          Память, ускоряясь, раскачивалась тяжёлым маятником, поднимая со дна бездонного колодца утонувшие в холодном утреннем омуте чувства. Чувства, которые мне не пришлось испытать наяву ни к одной из женщин. Вновь ощутил я с содроганием жгучую сладкую боль, терзавшую меня ночью. Знакомый огонь разгорался в груди. Невыносимая нежность разливалась по телу. Желание рухнуть на землю и целовать следы её ног. А лучше сразу подхватить на руки и нести куда глаза глядят. По трамвайным рельсам до самого Южного микрорайона.. Позабыв обо всём на свете и, ни разу даже не моргнув, я продолжал тонуть в сиянии зелёных глаз.

          - Лёшка, ну зачем ты всегда так страшно ругаешься? Ты ведь не такой на самом деле, я знаю, - низкие звуки волшебного голоса Виктории выливались из перламутровых Машиных губ в насыщенный кипячёными саками воздух кабинета биохимии. Маша улыбалась доброй чистой улыбкой невинной мудрости - словно мадонна, сошедшая с картины Рафаэля. Утратив последние остатки рассудка и позабыв уже совершенно, где нахожусь и зачем, я дёрнул неловко отвисшей челюстью и неожиданно хриплым голосом высыпал :
          - Знаешь? Ты знаешь, какой я? Это правда? Но как? Откуда? Или.. Ты всё-таки тоже видела этот сон?

          - Дроздов, ты что так хрипишь? Вафля в рот залетела? - вкрадчивый голос Пшукина мгновенно вывел меня из транса. Гадёныш сидел, натурально прижимаясь к Маше с правого бока и наклонив к её хрупкому белому плечу тяжёлую треугольную голову с безгубым ртом насупленной жабы. Мне показалось, я схожу с ума. В старательном Пете с ужасом распознал я проходящего сквозь стены черноглазого монстра. Волна смешанной со страхом ненависти прокатилась по телу. И следующая волна - разочарования хлестнула в лицо обидой и горечью.. Выходит, весь этот мир тёмных ночных видений сотворён был только в моей голове. Из элементов моей реальности. Нет никакого Зла. Нет ни Любви, ни Страха. Виктории не существует. Но все эти чувства, что я пережил - к кому они? Что же - выходит, я просто влюбился в Машу? С ума сойти.. Но этот поганый урод! Кто просил его встревать в наш разговор?!

          - Закрой хлебало, гнида! - я просто вышел из себя от ярости, - тебя вообще никто не спрашивал, падла!
          - А если в рыло? - Пшукин расправил могучие плечи штангиста, стиснул правый кулак и дёрнулся вперёд, делая вид, что встаёт с места. Костя Собаченко из-за соседнего стола кинул на меня вопросительный взгляд - не стоит ли, мол, вмешаться, но я подмигнул ему с лёгкой усмешкой - да всё ништяк, обычные пшукинские понты.
          - Петенька, успокойся.. - Машины узкие пальцы в сверкающих кольцах обхватили сжатый кулак разгневанного спортсмена, - ты же знаешь Лёшу - он ведь совсем не злой, просто немного с причудами. Грех на него обижаться..
И Маша поглядела на меня с выражением скорбного сочувствия, как смотрят на больного ребёнка. Солнце ударилось в камни на Машиных кольцах и рассыпалось разноцветными брызгами по дымящимся колбам.
          - Да он оборзел уже совсем.. Вечно нарывается, мудак. В следующий раз он точно у меня выпросит.. - и Пшукин демонстративно размял кисти рук, зловеще похрустывая костяшками.

          И тут среди бела дня, под жаркой синевой небес в сияющих окнах, на глазах у всей группы случилось страшное. То, что я услышал, едва ли предназначалось для посторонних ушей. Свой и без того низкий голос Маша понизила до такого тембра, когда звук оказался на самой грани восприятия. Но я недаром три года терзал бас-гитару и давно привык выделять низкие частоты из общего фона. Даже не ушами, но всем своим телом я чётко прочитал телеграмму звуковых колебаний с дальнего конца стола :
          - Петушок ты мой золотой, ну не сердись. Прости этого Лёшку-дурачка. Пожалуйста, милый. Ну, ради меня. Сегодня ведь мой день..
         И вытаращив уже от удивления глаза, я увидел, как треугольная жабья башка поворачивается к головке античной богини и целует шею выше красного ворота. А комсомольская активистка закатывает от удовольствия зелёные лучистые глаза, хлопая мохнатыми ресницами. Так вот оно что! Ах, вы суки! Так вот вы как. Стройная ажурная башня чистой вечной любви, выстроенная из моих ночных переживаний, надломилась и с грохотом рухнула, дробясь на осколки. Ты не Виктория! Ты не Виктория! ТЫ НЕ ВИКТОРИЯ! И все мои чувства были совсем не к тебе. Виктория осталась в настоящем мире, а ты - лишь её бледная тень. Отражение. Голограмма. А внешность вообще ничего не значит. Внешность - первая примета иллюзии. Если существует Маша с внешностью Виктории, но Викторией не является, то может вполне существовать настоящая Виктория без Машиной внешности. И я всё равно её найду. Вот так! А ты просто лживая дрянь. Говоришь, сегодня твой день? Хватит врать! Сегодня День рождения Джона Леннона, о котором тебе ничего не известно. А ты, прошмандовка, тут вообще ни при чём. Всё с тобой теперь понятно.

          Однако, тут я кривил душой. Ничего на самом деле не было понятно. Ничего! Юная целомудренная девушка - само воплощение невинности и чистоты, витающая в романтических грёзах и роняющая слёзы над повестью Фадеева "Молодая гвардия" (да-да, серьёзно, однажды я видел это своими глазами) - и рядом блудливый боров под грубо сработанной маской галантного кавалера. Что может быть общего у порхающей в небе бабочки с тупорылым похотливым созданием, видевшим в каждой особе женского пола потенциальный объект удовлетворения своих свинячьих инстинктов?! Да он же сам рассказывал мне во всех подробностях, похабно хихикая, как перепортил в школе всех одноклассниц. Просто так. Без всяких там ненужных страстей. Как выражался сам Пшукин, "воткнул для количества".   
          Я живо представил, как голая мясистая туша, поигрывая шарами вздувшихся мускулов, сладострастно похрюкивая и попёрдывая, залазит на распростёртое девичье тело, острым языком ящерицы ласкает нежные розовые соски, облизывает, чмокая, ушные раковины и тычет наконец омерзительной толстой колбасой в золотистый мех между раздвинутыми ногами. Для количества. Маша протяжно стонет.. Петя пыхтит, как паровоз.. Мразь! Сука! Оба мрази! Оба суки! Так вот, какой вы гадостью занимаетесь! И хотя сотни раз я представлял себя самого в мечтах с раздетой Машей наедине, осознание факта, что для Пшукина это вовсе не мечты, разбило вдребезги и без того изрядно потрёпанное утро.

          Саки докипели, похоже, до полной готовности. Жидкость в колбах переменила цвет на бурый и выпала плотным осадком. Студенты гасили синий огонь спиртовок и с умными лицами что-то писали в тетрадях. Теперь можете всё это выпить, уроды. Интересно, саки тоже надо было приносить с собой в институт, как таскали в прошлом году говно в спичечных коробках на биологию? Или старательный Петя опять постарался и нассал один за всех трёхлитровую банку? Нет, наверное, они ссали вместе с Машей. После полового сношения.
          Неожиданно Маша вскочила с места, вышла к доске, стуча о пол высокими каблуками и повернулась лицом к аудитории. Её низкий, с приятной хрипотцой голос гудел треснутым колоколом :
          - Друзья! Хочу сделать объявление. Сегодня у меня день рождения..
При этих словах бабы захлопали вразнобой, Костя Собаченко басом произнёс "Ты гонишь", Юра Палченко выкрикнул "Поздравляем!", а Корнилов спросонок рявкнул "Ура!"
 Розовые Машины щёки залились краской. Она скрестила руки на груди, словно прижимая невидимые поздравления к сердцу, и продолжила :
          - Спасибо, мои дорогие. Вот по этому поводу я приглашаю всю группу к себе домой. Сегодня в шесть вечера. Будет весело - фуршет, глинтвейн, музыка, танцы. Адрес я напишу сейчас на доске.

          Мне показалось, что яркий ультрамарин за оконным стеклом окрасился тёмно-лиловым. Нет, без шуток - у меня в глазах потемнело. Как?! Маша родилась в один день с Джоном? Вот же сука! Мир точно сошёл с ума. Откуда такая несправедливость? Изо всех людей в этой комнате.. нет, во всем этом гигантском здании.. да кого там - в целом сраном городе родиться девятого октября достоин был один только я. Но судьба сыграла со мной коварную шутку - дело в том, что мой собственный день рождения наступит только завтра. Десятого октября. Нет, вы представляете?! Разница с Джоном в какие-то сутки! Я всегда считал, что это соседство чисел - особый знак нашей тесной мистической близости. Духовного родства, если хотите. В день, когда я появился на свет, звёзды стояли почти на тех же местах, что и в день рождения моего божества. Почти! Я с благодарностью принимал это дарованное Небесами "почти" как высшую милость. А Пшукинская бикса, выходит, из года в год справляет свои скотские именины в один день с Джоном Ленноном. Не зная даже, кто он такой. Да ещё и приглашает всю эту дебильную группу повеселиться от души. Особенно меня взбесили заграничные слова "фуршет" и "глинтвейн". Сейчас я устрою тебе фуршет. Дай, найду только повод.

          Повода, точно, долго ждать не пришлось. Маша встретилась со мной глазами и добавила :
          - Лёшка, приходи обязательно, не дуйся. Я буду ждать. Мальчишки, вы такие смешные, честное слово.. Ну, обешай, что придёшь!
Я видел - она говорила искренне. Маша действительно верила в светлые книжные идеалы и, как могла, старалась следовать им в жизни. Неужто она не знает, что книги лгут? Не задумавшись и на секунду, я ответил :
          - Какой базар - ясен пень, приду. И не один.
Подмигнув Косте, я произнёс многозначительно и мрачно :
          - Костян, чё, как думаешь - пацаны пойдут сегодня с нами на день рождения?
Слово "пацаны" я произнёс с нехорошей, зловещей интонацией, давая понять, что пацаны имеются в виду особенные. Такие пацаны, которых далеко не все будут рады видеть в гостях. Маша хлопнула длинными ресницами, и вопросительно-испуганно посмотрела на меня жарким взглядом Виктории. Но не тут-то было. Я уже знал, что никакая она не Виктория. Маша только притворяется ею. Костик тут же принял вызов и поменяв без того грубый голос на исключительно мерзкий, ответил :
          - А чё? Пацанам, в натуре, будет по приколу. Балдыся как раз на днях откинулся. Пусть буханёт, похавает по-человечьи, кишку набъёт до талого. Может, насадит кого на штырь по ходу. А то у него елда дымится после командировки.
          - А Гвоздь? - подхватил я озабоченным тоном, - Гвоздя никак нельзя обойти. Он же у вас на районе смотрящий. Может, если чё, и предъявить, что без него поляну накрыли.
          - Гвоздя надо звать по-любому. Только с Гвоздём и Ржавый подтянется. Водяры может не хватить. Ржавый квасит люто.
          - Да пусть квасит, лишь бы на людей с тычиной не прыгал, как он любит по пьяни. А водяру возьмём по дороге. Ящик. Нет, лучше два. Дури пару коробков. Морфия пачки четыре. У Гнилозуба есть морфий, я знаю. Придётся его тоже позвать. Он вроде сифон уже вылечил.
          И мы захохотали во весь голос, не в силах больше сдерживаться.


     *****


          Маша молча сидела за столом возле погасшей спиртовки, закрыв руками красное лицо. Бабы осуждающе квохтали, покачивая головами. Костя довольно щерился, то и дело подмигивая мне и показывая большой палец. Спортсмен Корнилов, растирая помятую книгой щёку, довольно хихикал. Юра Палченко улыбался. Но он улыбался всегда. Поднявшись неторопливо с места, Пшукин повёл плечами, одёрнул халат и подошёл к моему столу. Присев на свободный стул, он придвинулся поближе и пытливо заглянул мне в глаза. Что ему надо? Я настороженно молчал.
 
          - Алексей.. - начал он задушевным голосом.
          - Чего тебе надо? - ответил я грубо, приготовившись защищаться.
          - Да что с тобой? Ничего особенного. Просто подумал.. вдруг тебе это важно. С утра хотел рассказать. Но ты какой-то дёрганый сегодня. То прыгаешь чего-то на людей, то веселишься не в меру. Да ладно, я не в обиде..
          - Не понял. Что рассказать?
          - Но ты наверно, и сам уже слышал.
          - Ничего я такого не слышал, - сказал я уже спокойнее.
          - Ну, как же. Я думал, ты знаешь - вчера Пол Маккартни умер..
          - Да пошёл ты, скотина! - и я отодвинул свой стул как можно дальше от дымчатых очков..
Какие всё-таки мерзкие шутки у этого урода! Это ж надо додуматься сочинить такое. Тупое животное - не понимает даже, что есть вещи, которыми не шутят.
          - Я серьёзно. - и Пшукин действительно смотрел на меня через свои дымчатые очки совершенно серьёзным взглядом маленьких близоруких глаз, без тени улыбки на маленьких узких губах,          
          - Хватит уже гнать. Не смешно.
          - Само собой, что не смешно. Так я и не смеюсь. Вообще-то я тебе сочувствую.  Я ведь знаю, как ты их любишь.. Битлов.. 
          Пшукин пожал плечами, так же неторопливо поднялся, пересёк учебную комнату и уселся рядом с Машей. Костя настороженно и хмуро вслушивался в наш разговор. Я подмигнул ему и сказал :
            - Костян, не слушай. Он как всегда гонит.

          Конечно, гонит. Одна из дебильных, идиотских шуток в Петином стиле. Но цели своей он добился. Настроение было испорчено. Остался скверный осадок. К тому же где-то глубоко внутри поселилась и никак не хотела уходить предательская мысль : "А вдруг?"
Да нет же, ерунда. Но тут опять противно ёкнуло : "А вдруг?!"
Но откуда?.. Откуда Пшукин может что-то знать? Он же не читает журнал New Musical Express. Нет, ерунда. Он просто мстит.
       Стараясь, чтобы это прозвучало как можно более равнодушно, я бросил в сторону Пети с кривой усмешкой :
          - А ты сам-то откуда знаешь?
          - Да утром по Маяку передавали. В новостях. Ты что, Маяк по утрам не слушаешь?
          - Н-нет..
          - Да я сначала и значения не придал. Ну, Пол Маккартни. Ну, умер. Все умирают, что тут такого.. Но тут про тебя вспомнил и подумал, что ты, наверно, расстроишься, - и Петя скорбно собрал брови к переносице. 
          Голова моя наполнилась глухим звоном и поплыла в сторону. Мне показалось на миг, что я не чувствую больше ни рук, ни ног, как это было сегодня в ночном кошмаре. В голове стучало :
          - Он знает.. Он знает.. Он знает..      
          - Тебе его жалко, да? - в голосе Пшукина звучало уже настоящее сострадание.
           - Умер.. Умер.. Умер.. - стучало в голове. Вмиг пересохло горло и защипало в глазах. Яркое синее небо в окнах второй раз за этот день потемнело и стало почти коричневым. Он не соврал. Вот и всё. Прощай, Пол..

          "Close your eyes and I'll kiss you, tomorrow I'll miss you.." - зазвенело в ушах. По щеке прочертила горячую дорожку слеза. Пшукин будет сейчас смеяться. Только мне всё равно. Пусть хоть весь мир теперь смеётся. Какое мне до этого дело, если Пола больше нет?! А я-то наивно мечтал, что когда-нибудь Битлз соберутся снова. Хоть на один концерт..
       - А передавали, что за причина? Он же молодой совсем, - спросил я охрипшим потерянным голосом.
       - Да, передавали, - сухим деловым тоном продолжил Петя, - У него, сказали, сначала на лбу вена вспухла. Вот так и ходил три дня со вспухшей веной. А на четвёртый дал дуба. С моей прабабкой точно так же было, - и Пшукин омерзительно захихикал, давая понять, что пошутил.
         - Пошёл ты на х**! - взревел я во весь голос, не обращая уже никакого внимания на окружающих и в ярости бросил в сторону Пети спиртовку, случайно попавшую под руку. Спиртовка ударилась о край стола, упала на пол и покатилась по волнистому линолеуму, оставляя за собой мокрый ароматный след.
         - Что, Алексеюшка, не смешно? Ты же так любишь угорать над другими людьми. Давай смеяться вместе, и Пшукин растянул рот в гримасе клоуна.

          - Чё этот урод до тебя докопался? - подсел ко мне Костик, - смотрю, он весь день сегодня ядом дышит. Может, вломить ему - как думаешь?
          - Да ну его на хер. Этого козла по ходу замкнуло, будто я на его кобылу глаз положил. Да, короче.. Пошёл он.. Собирайся, через пять минут занятие закончится. Пора продавать штаны.

          И тут мне вспомнилось, что за всей этой суматохой Юра Палченко так и не рассказал свой удивительный сон. Повернувшись к добродушному старосте, я раскрыл ладонь в широком жесте раскаяния и произнёс, вложив в свой голос  как можно больше смирения :
          - Юра, ты прости уж меня, дурака. Вот не поверишь - просто замкнуло. Вылетело из головы. А тут ещё Пшукин этот - одно слово, скотина..Так что за сон ты хотел мне рассказать? Что тебе снилось?
          - Не, ну я точно не помню.. Хе-хе.. - Юра задумчиво колупнул ногтём кончик носа, - Собака какая-то, что ли. Вроде забор зелёный. А! Погоди.. Вспомнил! Не, забыл. Да ладно - это ж не важно.
          - Как это так - не важно? Ты же сам рассказать хотел. А что же тогда важно?
          - Так сон же, говорю тебе. Сон! Представляешь? Чудеса, да и только. До этого последний раз мне сон в седьмом классе снился.

Я облегчённо вздохнул. Конца света не будет. А если будет - скорее всего, не сегодня..



          Продолжение - Осень 4