Ночь в борделе

   Всякий раз, когда я вспоминаю начало своей аклиматизации в Израиле, я явственно вижу 3-х метровый отрезок узкого коридора между двумя дверьми - наружной из листового железа и внутренней, представляющей собой решётку, сваренную из арматурных прутьев. Обе двери открываются-закрываются нажатием кнопок на пульте. Пульт - за стойкой портье. Стойка - рядом с узкой ковролиновой лестницей ведущей из маленького темного, едва подсвеченного красным светом лобби на второй этаж борделя.  Я стою и держусь за арматурную решетку двери, обратившись лицом к лестнице, на ступенях которой сидит жилистый паренек моих лет. Между широко расставленных ног он держит стоящую бейсбольную биту, ручку которой он упер в пол у основания лестницы, а на противоположный массивный конец возложил свое левое предплечье. Правая его рука с вывернутой вверх ладонью вопрошающе обращена в моем направлении.

- Вот скажи, Чувак, как это так? Я их сук вот этими руками из УЗИ мочил. Нашу группу в женских одеждах на их гребанные территории забрасывали. Мы там такого шороха наводили, мама не горюй! А сейчас мы тут с тобой как крысы в норе отсиживаемся. Ненавижу! Мало мы их... Суки!

   Уже почти 3 часа наш бордель держал оборону, двери были заперты, перепуганные девочки затаились на втором этаже, не выдавая своего присутствия даже шёпотом. В фойе, на первом, в нервном ожидании располагался отряд самообороны: вышеупомянутый жилистый парень моих лет, невзрачный  мужичок неопределенного возраста и я, 33 -х летний, полный радужных надежд на место под солнцем в Земле Обетованной, оле хадаш. Сюда я был завезен  по разнарядке Эди, босса охранной фирмы "Эди - Автаха".
К концу лета 2000 г. прервалась моя карьера чернорабочего в составе ремонтной бригады. Следование цели иммигранта, не утратить внутреннего стержня и стойко переносить тяготы жизни  на новой родине (Основная, на мой взгляд, идея "Записок ньюйоркского таксиста" В.Лобаса) к этому времени себя исчерпало. Для того, чтобы не пасть смертью безвестного борца за лучшую жизнь нужно было менять приоритеты. Перефразируя известную поговорку, я понял: в Израиле жить - евреем быть! Благо, примеры достойные подражания у меня были.
Борис и Володя, два товарища, жили когда-то с нами по близкому соседству в иркутском Академгородке и рванули в Израиль еще в начале 90-х. Приключилась с ними одна история во времена развитого социализма и тотального дефицита 80-х. Подметили они как-то на маленьком крытом колхозном рыночке (был такой в Академе, по соседству с неизменно пустым гастрономом) бабушек, которые торговали солеными огурцами, три рубля банка. Огурцы тогда люди собирали с грядок на собственных огородах или на колхозных полях. Предоставляли в те времена колхозы такую возможность за совсем не дорого. Дело в том, что школьники, оторванные от занятий, и коллективы научных работников НИИ не успевали убрать весь урожай. Короче, желающие могли собрать огурцы на выделенном колхозом поле сами и оплатить их по весу. Борис и Владимир прикинули разницу между стоимостью огурца с колхозной грядки и его ценой в банке и решили, что на этой разнице они сделают хороший гешефт. Отправились друзья в поселок Хомутово под Иркутском (был при поселке колхоз "Путь Ильича") и получили в надел  длинную огуречную грядку . Грядка была длинной и уходила за горизонт. А солнце было таким жарким (сибирский резкоконтинентальный климат, бывает, преподносит сюрпризы на исходе лета), что друзья, медленно и печально продвигавшиеся вдоль гряды, взмокли от пота и вскоре совсем выбились из сил. В какой-то момент они сломались и сели на всё  ещё ненаполненные огурцами холщевые мешки. И тут Борис произнес фразу, которая долгое время притчей во языцах циркулировала в научно-исследователькой среде Академгородка: "Знаешь что, Володя, не еврейское это дело, огурцы собирать!"
"Не еврейское это дело", - наконец, дошло до меня, и я покинул бригаду шипуцников. Служба в охранной фирме позволяла не упираться физически и работать в свободное от учебы в ульпане время. Свободное время у меня было исключительно в ночные часы. Утром - полуторочасовая прогулка на свежем воздухе по дороге в ульпан, после обеда - променад в противоположном направлении. Здоровый сон без задних ног с 6 до 10 вечера. Потом - поход в Яффо. Там у офиса фирмы такие же как я олим,  уже рассаживаются по машинам. На одной из них меня завозят в какой-нибудь кибуц и по, разнарядке местного организатора ночной дискотеки, оставляют у дырки в заборе с тем, чтоб я закрыл её  грудью и преградил лазейку безбилетникам. То есть, если в ремонтной бригаде с помощью шпаклевки и краски я сам заделывал дыры, то теперь дыры заделывали мной. Ночь напролет, предоставленный сам себе, под грохот музыкального сопровождения, прислонившись к забору, я штудировал заблаговременно припасенные тетрадные листы с ивритскими словами и их переводом. Временами меня бросали в самое пекло, заставляя прогуливаться или стоять рядом с орущими колонками и вовремя сигнализировать старшим о затевающихся драках. В такие ночи моё самообразование давалось мне с большим трудом.
   Вскоре мой работодатель - хозяин Эди стал сдавать меня в аренду. За мной приезжал какой-нибудь мрачный тип и отвозил меня на ночную вахту. Таким образом мне довелось неоднократно охранять магазин компьютеров (ночь напролёт слоняться на пустынной улице под тусклым фонарём у тёмной витрины фасада магазина), какие-то складские помещения,полные крыс, чей-то кабриолет с нью-йоркскими номерами на совершенно непроветриваемой душной подземной стоянке. Меня как проститутку продавали  то туда, то сюда. Вполне логично, поэтому, было то, что меня однажды продали на ночь в публичный дом на улице Алленби в Тель Авиве.

  В борделе были свои проститутки, а меня привезли на усиление. Дело в том, что до моего там появления случилась разборка с двумя арабскими клиентами. Слово за слово, хреном по столу, и наш жилистый паренек выкидывает обоих на улицу, не позволив тем удовлетворить важнейший из человеческих инстинктов.  Восток - дело тонкое. Обиженные клиенты чувствовали себя так, как если бы при их пассивном участии свой важнейший инстинкт удовлетворил наш жилистый паренёк.
   Три часа назад меня провели в помещение борделя через последовательно открывшиеся и с лязгом захлопнувшиеся за моей спиной вышеупомянутые двери. Усиление обороны публичного дома, находившегося на осадном положении уже некоторое время, было произведено в минуты затишья, когда распсиховавшиеся арабы и примкнувшие к ним соплеменники временно сняли осаду в поисках инструментария для того, чтобы попытаться взломать железную входную дверь. Видиокамеру у входа они уже разбили, но ослепить мужественных защитников борделя не смогли. Снаружи остался товарищ жилистого паренька. Он был нашими глазами и, стараясь не привлекать внимания беснующейся братии, перемещаясь где-то за их спинами, докладывал по рации о быстро ухудшающейся оперативной обстановке.

 - Подьехали ещё на трех машинах... За углом стоят ещё пятеро... Я перехожу на другую сторону улицы, меня кажется, заметили.

Периодически  дверь пытались буквально вынести чем-то тяжелым. Моё воображение рисовало устремляющуюся вперед группу арабов, вместо бревна для тарана, держащую навесу одного из своих и с разгона бьющая его головой в дверь. Возможно, в те минуты затишья, когда меня завели во внутрь, арабы занимались поисками строительной каски или мотоциклетного шлема для своего импровизированного бревна.
  В какой-то момент возникло впечатление, что дверной косяк вот-вот не выдержит и рухнет. У жилистого созрел план. Он готовился открыть наружную дверь и дать самым борзым заскочить во внутрь. Сразу же входную дверь предполагалось и захлопнуть. Осаждавшие должны были оказаться в ловушке между дверьми. В этот момент жилистый через отверстия в арматурной решетке внутренней двери собирался травануть врагов слезоточивым газом. Затем внутренняя дверь по плану открывалась и мы хреначили плачущего противника бейсбольными битами. На этом патетическом моменте сценарий жилистого был исчерпан. Фенита ля комедия. На сцену опускается занавес, в зале включается свет...

-  Всем готовиться, а ты, чувак, звони Эди! Зови его со своими орлами сюда, срочно!!!
   Я припал к рации.

- Эди, Эди, Алекс корэ лиха! (Эди, тебя вызывает Алекс!)
-Кэн, Алекс. Ма кара? (Да, Алекс, что случилось?)
- Эди, токфим отану. Арбэ анашим. Дахуф са алейну, тациль! (Нас атакуют. Много людей, срочно езжай к нам, выручай!)
- ..... (молчание)
- Эди, ата шомэа? Дахуф, тациль!!! (Ты слышишь? Срочно, спасай!!!)
-  Ло шомеа отха, Алекс. Ма ата омэр? (Не слышу, что ты сказал?)
- Тациль!!! (Спасай!!!)
- Ло шомэа (не слышу).... (молчание)
 
   Мы с жилистым заняли боевые позиции с двух сторон двери-решетки. Жилистый нервно поигрывал своей битой. Я вцепился в неё, как, наверное, утопающий цепляется за соломинку. Невзрачный мужичок неопределенного возраста ждал команды нажать на кнопку...
   Сокрушительные удары в уже изрядно покареженную дверь внезапно прекратились. В наступившей тишине затрещала рация жилистого. На связь вышел наш наружный наблюдатель.

- Отбой. Миштара (полиция) подкатила. О-го, восемь машин... Арабов вяжут... Всё, можете расслабиться... А вот и ваш Эди подьехал...

   Когда всё окончательно утихло, и миштара вместе с задержанными арабами покинула поле недавней брани, девочек вывели из их душного ковролино-плюшевого укрытия и увели в теплую тель авивскую ночь. Наверное, отправили в соседний бордель.

- Ну, Алекс, ата беседэр? Дабэр бэ  махшир бэ коль рам. Ло шомим отха бихляль! (Ну, Алекс, что с тобой, говори в рацию громче, а то тебя совсем не слышно!)

Эди подмигнул и жестом пригласил меня в стоящую на углу машину.