Музыка - язык общения с Богом

Сколько я себя помню – всю жизнь увлекался музыкой. Это мое основное увлечение. Я много чего переслушал, понял и испытал за все это время. Я был внутри таких миров, по сравнению с которыми любая жизнь, какой бы долгой она ни была – меркнет в сравнении. Я жил внутри таких миров, видел и чувствовал в музыке такие вещи, по сравнению с которыми весь видимый мир и все, что в нем когда-либо происходило или может произойти – померкнет в сравнении. Пытаться свести все это к одному знаменателю было бы затруднительно, да и не имеет особого смысла. Слишком разная музыка мне нравится, чтобы искать в ней какие-то общие знаменатели и закономерности. Слишком разные чувства и эмоции рождаются в голове.

Отношения с музыкой были одними из самых интроспективных в моей жизни. Они были одними из самых значимых и глубоких. Это святая святых моей души. Я бы и хотел все эти чувства выложить в виде слова, но это очень трудно сделать. Можно только прикоснуться к этому посредством слова. Очень трудно приоткрывать внутренний мир, даже с помощью такого мощного и веками проверенного инструмента, как великий, могучий русский язык. Даже само выражение в более-менее понятной вербальной форме сразу что-то преобразует во внутреннем мире. Акт вербализации и формулирования этих тонких материй – это алхимия, что неизменно преобразует вещество в сосуде, и навсегда меняет его цвет и свойства. Хорошо, что нельзя проанализировать все целиком – какая-то тайна и загадка все равно остается с тобой. Она питается невысказанным – тем, что невозможно выразить и высказать.

Мои самые первые ясные впечатления были связаны с музыкой. Звук рождался внутри коричневой коробочки с прозрачной крышкой, на которой ультрасовременным шрифтом было написано «Вега 106 Стерео». Потом он попадал в усилитель «Электроника УК-044» и пускался на легендарные акустические системы «Радиотехника S-90». Такой звук характеризовался какой-то особенной плотностью, цельностью, телесностью. Он был как густой вареный кисель чистой энергии – звук легендарной «вечной» алмазной иглы высшего класса «ГЗМ-043», нарезающей круги на виниловой пластинке. Он рождался в конкретно наблюдаемом физическом мире колебаний сверхтвердого природного минерала алмаза, металла и прочной пластмассы поливинилхлорида. Никакие самые совершенные современные ЦАПы не дают такого звука. Звучание современных преобразователей, рождающееся из пустоты, непонятно в чем, никогда не сможет сравниться по конкретности и осязаемости с тем звучанием, возникающем на краю алмазной иглы. Мы до сих пор не знаем, что такое электрический ток. Зато что такое металл, алмаз и пластмасса – примерно представляем. Звук современных дорогих ЦАПов с серебряной пайкой может быть невероятно воздушным, чистым, четким, аналитичным, ясным, как белый день. Но он всегда будет иметь привкус некой бездушности и обезличенности. А мне повезло. Бархатные обертона и теплые гармоники виниловых пластинок заполняли все пространство комнаты, создавали настроение.

Самые первые впечатления, вошедшие в жизнь и оставшиеся в ней навсегда, связаны с музыкой. Они вплелись в саму ткань жизни, стали неотъемлемой и лучшей ее частью. Я, по всей видимости, начал слушать музыку с самого раннего детства – буквально с первого года жизни. Это была советская эстрада: Алла Пугачева, Юрий Антонов, Валерий Леонтьев, София Ротару, Лев Лещенко, группа «Земляне». А также популярная зарубежная музыка тех времен: The Beatles, Пол Маккартни, ABBA, A-ha, The Rolling Stones, Queen, Deep Purple. А также итальянская эстрада: Тото Кутуньо, Адриано Челентано, Риккардо Фольи и другие исполнители. Все это играло яркими бодрыми тонами на разных носителях в трех квартирах наших родственников. У бабушек и дедушек аппаратура был попроще, а музыка на пластинках – полегче и поформатнее. Слишком активное и громкое прослушивание зарубежной эстрады в начале 1980-х для людей старшего поколения было моветоном – бабушка старалась этого не делать, даже если я ее просил. А вот ближе к середине 1980-х уже наступила полная либерализация, так что даже Deep Purple и Led Zeppelin можно было включать на полную мощь – соседям уже некому было жаловаться в это время.

Уже в первом классе я мог сам «включать музыку». А вы знаете, что это такое – самому включать музыку? Можете ли вы себе представить – что это такое? Во всем мире с этим ничто не сравнится. Это была священная привилегия – включать музыку самостоятельно. Мало кто в моем возрасте удостаивался возможности слушать такую объемную и крупную аудиосистему самостоятельно. Да и не было ни у кого из моих одноклассников аудиосистемы такого размера. Я был один в классе, а может быть, и один в школе, с таким звуком и с такой коллекцией пластинок и бобин. Я приходил после школьных уроков домой, в нетерпении доставал с верхней полки шифоньера пластинку (предварительно подставив стул), проводил рукой по бумажному конверту, в священном трепете вытягивал пластинку из внутреннего полупрозрачного конверта – эти уникальные тактильные ощущения до сих пор со мной. Аккуратно клал ее на тяжелое, вибрирующее колесо проигрывателя, вставлял вилку удлинителя в розетку, нажимал на кнопочки аппаратуры в нужной последовательности, рядом с которыми сразу загорались заветные зеленые и оранжевые огоньки, пластинка начинала вертеться – и, в трепетном предвкушении, с прерыванием дыхания, аккуратно опускал на край пластинки иголку звукоснимателя. Появлялся священный тон носителя с теплым покалыванием и похрустыванием. Уже одно только это было чем-то неземным. Этот тон можно было бы сравнить с тоном Вселенной, или с ее молчанием, или с ее реликтовым тепловым излучением. Да в этом тоне и содержалась вся Вселенная, во всей ее потенциальности. Она рождалась из него.

Но вот дальше... Дальше начиналось полное, совершенное волшебство. Дальше начиналось что-то совсем невообразимое. Ничто не могло и не смогло сравниться с этим волшебством – ни до, ни после. Весь мир как будто пропадал. Я сидел в комнате, на старом облезлом диване, и у меня было все, что только необходимо. И ни в чем более не было нужды. Ни в том, чтобы отобедать после долгого школьного дня, ни в обязанности делать уроки, ни даже в мультике или интересной передаче по телевизору. Все занимала музыка, по крайней мере, следующие сорок пять минут. Эти сорок пять минут в детстве проходили со скоростью нескольких недель во взрослой жизни. И одновременно они пролетали как одно мгновение. Смотря как на это смотреть. Течение и ощущение времени просто пропадало. Целый новый мир открывался передо мной, по сравнению с которым все остальное – меркло. Музыка овладевала мною. И ничто с тех пор никогда не смогло превзойти эти первые ощущения. Только взаимоотношения с противоположным полом позже могли дать по яркости что-то сравнимое с этими первыми впечатлениями от прослушивания музыки в детстве.

Музыка обволакивала, полоскала своими тембрами. Может быть, палитра ощущений была еще совсем проста в сравнении с тем, что предстояло позже, зато эти ощущения были удивительно чистыми, ясными, бытийными, внутренне понятными, самодостаточными. Они были по-детски девственно чистыми. Я нисколько не отгораживался от этих ощущений. Они так приятно обволакивали меня, что в них я терялся. Они становились частью меня. Я смотрел на эти колонки, и они были из дерева, приятного коричневого цвета, и я смотрел на шифоньер, и на полки, тоже деревянные. И с тех пор хорошая музыка и хорошая техника у меня ассоциируются с деревом приятных теплых тонов. Иногда я уставал активно слушать – тогда я доставал какие-то игрушки, конструкторы или книги, игрался ими, но фокус внимания все равно удерживался в играющей музыке. Она не теряла своей власти надо мной.

Я хочу сказать, что чувства, которые я испытывал от прослушивания музыки, с какого-то момента стали мне казаться, как бы это правильнее сказать, очень уникальными. Мне стало представляться ближе к тридцати годам, что так глубоко, как я чувствую некоторые вещи в музыке – больше не чувствует никто на планете Земля и даже во всей Вселенной. Может, это прозвучит слишком самоуверенно и бездоказательно, но все же... У меня были периоды в жизни, когда я, включая какой-то очередной любимый альбом, специальным образом настраивая себя, погружался в такие глубины чувствования и сопереживания, по сравнению с которыми весь этот мелькающий внешний мир и любые его картинки, преходящие радости и переживания – просто меркнут в сравнении.

Я не шучу. В 1990-х годах эти переживания казались мне многократно реальнее и объемнее серого внешнего мира вокруг. Мир переживаний музыки был очень глубоким и объемным. Он давал так много, что помогал и буквально позволял выжить. Внешний же мир оставался жалким монохромным отражением этих очень глубоких внутренних движений. Было время, когда я слушал музыку по пять часов в день подряд, ежедневно, хотя это было довольно утомительно без правильного подхода к подбору прослушиваемого материала. Но в среднем, почти каждый день уделялось не меньше двух часов на новую и любимую музыку.

Примерно с начала 1990-х у нас были вечеринки, каких, наверно, не было и не будет ни у кого, – потому что не повторяется такое никогда. Я приглашал друзей, и мы организовывали «дискотеки» прямо в квартире. Не знаю почему, но никто в доме не жаловался на эту очень громкую аудиосистему. Мы включали модифицированный к тому времени советский усилитель нулевого класса с тонкомпенсацией и пускали его выход на упомянутые знаменитые колонки «Радиотехника S-90» латвийского производства. В таком подключении они развивали невероятно мощное звуковое давление. Их работу было слышно на всех этажах дома, от первого до девятого. Во время особо горячих, «безбашенных» сессий и праздников в этой системе что-то выгорало: фильтр, динамик или какой-то конденсатор. Бывало, мы быстро разбирали колонку или усилитель, прямо на ходу впаивали что надо, и праздник продолжался! Специально для этого у нас были подающие надежды физики с физического факультета РГУ. Я много раз дотанцовывался до такого состояния, когда понимал все вопросы мироздания. Утром выяснялось, что истину я так и не постиг. И это не удивительно. Потому что танцевать и растворяться в музыке надо самозабвенно и с упоением – до полного просветления.

Это было так незабываемо – танцевать в окружении множества друзей, курсировать из одной комнаты в другую, все время видеть радостные лица вокруг, дружеские и давно знакомые или новые, совсем незнакомые. Энергичные танцы и виниловый проигрыватель – понятия в одной комнате несовместимые, поэтому крутили музыку преимущественно с компьютера. Иногда, в какие-то моменты, особенно под воздействием алкоголя, происходила полная потеря ощущения реальности – все вокруг плыло и превращалось как будто в сон. Достижению таких состояний помогали цветные лампочки, лазеры и портативные стробоскопические системы, что мы позже стали использовать. Также мы выводили на экран компьютера сюрреалистические видеоузоры, которые в такт к музыке рисовали приложения для популярного тогда плеера WinAmp. Я помню, что под нашу музыку иногда даже пританцовывали люди на улице. Бывало, мы выглядывали в окно и замечали, что какие-то случайные люди возле ларька в сотне метров от дома тоже начинали танцевать! То есть даже туда доносились звуки нашей домашней дискотеки – так агрессивно громко она играла. Эта пара колонок S-90 транслировала волшебство в окружающее пространство. Вот такие у нас были веселые девяностые.

К концу 1990-х и в начале и середине 2000-х периодически мы устраивали набеги на местные ростовские клубы, где отдыхали и танцевали в таком же «меломанском» ключе, чем заметно отличались от клубной аудитории и контингента того времени. Нами также устраивались приватные вечеринки в других местах, на еще более мощных колонках «Кливер 150 АС-009». Помню целую серию встреч в отдельном частном доме на левом берегу Дона. Типичная атмосфера того времени – вы остались вдвоем на танцполе, и после жесткого, продолжительного и самозабвенного техно-трансового угара, перед самым рассветом, ты выходишь в прохладную тихую лунную ночь – спокойна левобережная ночь, звезды блещут. Стоит коттеджный поселок посреди донской степи, утренняя прохлада стелется над землей, Дон замер в туманной дымке в ожидании рассвета, – ты удаляешься, и приходит осознание, что в нарушение всех законов физики наш дом, как одинокий маяк в предрассветной вечности, отчетливо слышно на многие сотни метров вокруг! Оказывается, всю ночь этот дом раскачивал киловаттами пространство вокруг, но никто так и не пришел посмотреть, что там такое происходит – или если кто и приходил, то мы не услышали или не заметили. Это Ростов конца 1990-х, синий звездный небосклон, Ростов-город, Ростов-Дон.

Но такие крупные закрытые вечеринки проводились не так уж часто – только на дни рождения и некоторые праздники. Гораздо чаще слушали музыку вдвоем или втроем – приглашал друзей домой или сам ходил в гости после школы. Но наиболее глубокие погружения в таинственный и непостижимый мир музыки у меня происходили, когда я оставался с ней один на один – дома, наедине со стереосистемой или где-нибудь на улице, в наушниках с плеером. В 1990-х годах я сменил несколько портативных кассетных плееров и наушников фирмы Sony – некоторые из них были очень хорошими, и все были произведены в Японии. Была еще какая-то стационарная кассетная магнитола японского производства, которая тоже играла хорошо. В 2000-х в тренде были цифровые плееры южнокорейской фирмы Cowon с наушниками немецкой фирмы Sennheiser и американской Koss Corporation.

В 2010-х годах у меня появилась возможность переслушать много разных домашних аудиотрактов от признанных мировых брендов: английские Bowers & Wilkins (B&W), Tannoy, Monitor Audio, Wharfedale, французские Triangle, итальянские Sonus Faber, американский JBL, некоторое количество японской техники разного происхождения. Могу сказать, что мне больше всего подходит английская школа. Мне нравится эта конкретность, «рельефность», «выпуклость» английского звука за счет особого внимания к «середине» в целом, нижней «середине» и басам. В среднем диапазоне содержится основная эмоциональная составляющая музыки ввиду того, что это диапазон формант человеческого голоса, на который мы, люди, натренированы сотнями тысяч лет эволюции. Басовый диапазон так же исключительно важен ввиду того, что фундаментальная стартовая частота (основной тон) голоса находится в пределах среднего и верхнего баса и совсем чуть-чуть выходит за верхнюю границу верхнего баса для женского вокала. Звучание почти всех музыкальных инструментов, которые произвел человек, лежит в диапазоне от 40 до 4000 герц, их основной стартовый тон – в пределах 800 герц, а их обертоны (призвуки, гармоники) не выходят за границу 12000 герц. Только редкие и экзотичные духовые, скрипка, и некоторые уникальные голоса могут давать выраженную обертональную окраску за пределами 15000 герц.

При этом надо заметить, что есть еще и такие понятия, как «движение воздуха» или «дыхание», или осязательная обертональная окраска, возникающая при звучании духовых и голоса, которая регистрируется в ультравысокочастотном диапазоне от 20000 герц и выше. Но наслаждаться и реагировать на «осязательную» тактильную составляющую музыки и голоса в ультравысоком диапазоне вплоть до 80000 герц и выше могут лишь некоторые чувствительные молодые люди не старше 30 лет. Я до сих пор чувствую и отчетливо реагирую на эту тактильную, артикуляционную составляющую виниловых гармоник и обертонов. Причем значительная часть этих полезных теплых гармоник может даже и не содержаться в записи, а быть производной самого винилового тракта звуковоспроизведения, – но это не играет существенной роли. Звук хорошего винила оказывается плотнее, материальнее, насыщеннее – в первую очередь за счет этих самых гармоник. И еще за счет высокого динамического диапазона. Хотя сейчас, с вхождением в широкое употребление сверхточных и сверхглубоких цифровых форматов PCM 24/96, PCM 24/192 и DSD 2.8, доступных цифроаналоговых преобразователей со сверхточным кварцевым квантованием и рекордно низким джиттером и с появлением программ и фильтров, способных на высоких частотах дискретизации имитировать полезные гармоники и «теплоту звучания» виниловых и ламповых трактов, все это уже не имеет определяющего значения.

И все же самое главное в музыке, ее энергия и суть – бас и «середина», и исходя из всего вышесказанного, средний и верхний бас и вся «середина» в целом – самые ответственные области для настройки аудиосистемы, вызывающие максимальный отклик в человеческом восприятии. А внутри этого диапазона – средний и верхний бас и нижняя «середина» – область фундаментальных тонов голоса и инструментов – самые критичные и ответственные. И по иронии судьбы этот самый ответственный диапазон является также самым сложным для настройки ввиду возникающих внутрикомнатных и внутрикорпусных резонансов и ревербераций.

Классический английский звук очень выразителен: эмоционален, музыкален, мелодичен, конкретен и лишен лишней яркости и пафоса на высоких, как это принято у других производителей. Такая монолитная подача легко передает суть и смысл музыки, не отвлекает от главного. Хотя на некоторых жанрах итальянская школа Sonus Faber тоже играет очень выразительно, мощно, фундаментально, пронзительно – им хорошо дается классика, джаз и вокал. Скандинавская школа Dynaudio тоже может звучать интересно, энергично, пусть несколько холодно и отстраненно. Американские JBL, Bose, канадские Paradigm могут играть вовлеченно, участвующе, басовито, пусть топорно, грубо – но зато наполненно, объемно, деловито. Я бы американский звук поставил на второе место после английского, за «всеядность» и универсальность применения. Именитые японские производители, Yamaha Corporation, например, в XXI веке тоже научились делать умеренно яркую, сбалансированную, не сильно звенящую технику – им сейчас особенно хорошо удается концертная акустика. Но, в конце концов, важна не марка, а конкретная модель, поколение, конкретный тракт и акустические условия прослушивания. Музыку играет не техника, а в большинстве случаев – комната и расстановка. И еще объем корпуса колонок и размер динамиков. А потом настройки фильтров, подвесы, материал диффузоров и гофр, мембраны, конусы излучателей, фазоинверторы. И только потом усилители, источники и провода. Однако основное проигрывание все равно происходит в голове слушателя.

Я не знаю, как это объяснить, но переживание многих музыкальных полотен было настолько всепоглощающим и всеобъемлющим, затмевающим весь мир, что эти переживания казались стократно реальнее целого мира вокруг. Я не знаю, как это еще по-другому выразить. Мне в какой-то момент стало казаться, что я существую только лишь для того, чтобы переживать в себе эти сильные чувства, которые дает мне музыка. Казалось, это является самим критерием моего физического существования в этом мире. Его необходимым и достаточным условием. Даже смыслом. Самым единственным и окончательным смыслом моего существования в этом мире. То есть казалось, эволюция меня создала и миллионы лет создавала, чтобы на этом ее этапе я имел возможность испытать эти глубокие чувства внутри себя, и все вокруг как бы складывалось лучшим образом и работало только на это. С одной стороны, это выглядит, как сумасшествие. Но это было именно так.

Я оставался в комнате, включал очередной любимый, щемящий, трогательный альбом на среднюю громкость, и музыка захватывала меня – несла в какие-то необъяснимые и непостижимые дали, покоящиеся где-то глубоко внутри. Все это было так тягуче, душераздирающе и непередаваемо. И мурашки по телу – это самое меньшее, на что можно было рассчитывать. Доходило и до ощущения жажды, яркого света, пульсаций и даже до дрожи в теле. Казалось, душа покидает тело. Иногда казалось, что от таких путешествий можно умереть и не вернуться. Я задавался вопросом, а что это такое – смерть от музыки? Наверно были моменты, когда я мог от нее умереть. В обычной ситуации глубокое прочувствование у меня часто сопровождалось заметным тонусом периферической нервной системы, а также кровеносной системы. Казалось, кровь разгоняется по всему организму, особенно в грудной клетке и руках. Мурашки по коже, пульсации в руках, приливы жара, повышение температуры, повышение или снижение артериального давления, учащение сердцебиения – это все лишь блеклые внешние проявления чего-то необъяснимо грандиозного, творящегося и происходящего внутри. Я всегда слушал музыку в движении или, как минимум, стоя, покачиваясь. Сидя – просто не мог удержаться. Хотя в детстве я слушал музыку, в основном, сидя.

Разные настроения дарила музыка. У мужчин не принято лить слезы, но в молодом возрасте, я, бывало, плакал под какую-нибудь очень грустную или тоскливую композицию. Мне даже нравилось вызывать подобные состояния внутри. В то время когда другие люди лечили себя алкоголем, мне удавалось «взбить» и «согнать» значительный объем стресса или тоски с помощью правильно подобранных песен. Я уже не помню, что именно это было, но, скорее всего, какие-то живые исполнители блюзового и рокового характера. Под Марка Нопфлера плакалось хорошо, и под некоторые вещи Гордона Самнера тоже. И как тут не вспомнить Depeche Mode. А вообще таких артистов было много, и среди классической музыки тоже. В области человеческой грусти и тоски правильный блюз с его «разговорами» инструментов между собой, конечно, недосягаем – с помощью блюзовых настроений можно идеально надрывно воссоздавать воображаемые человеческие диалоги и диалоги с самим собой, внутри себя. Чаще всего ощущения тоски и обреченности были связаны с отношениями с другими людьми, в основном, с противоположным полом. Обычно это было навеяно фундаментальным, неотвратимым экзистенциальным одиночеством и какой-то нереализованностью духовного, любовного, эротического или романтического характера, в общем, непониманием со стороны других людей. И можно было порыдать без музыкального сопровождения, однако правильная музыка сильно нагнетала и ускоряла этот процесс. Страдать под музыку я любил долгими зимними вечерами, после университетских лекций, в совершенной темноте. За полчаса проливалось столько слез, что приходилось выпивать два стакана воды, чтобы справиться с жаждой.

Серьезная музыка звучит долго и звучит, как история. Ее не поймешь, прослушав только часть. У нее есть начало, развитие и конец. У нее может быть несколько развитий и несколько развязок. Серьезная музыка, как жизнь, рассказывает какую-то законченную историю. В ней есть рассказ, эволюция. Это как «закрытие гештальта»: депрессивные чувства нереализованности и неудовлетворенности, тоски по чему-то лечатся их усилением, прогоняются их возгонкой, интенсификацией этих чувств. Это так очистительно – увидеть свое горе лицом к лицу, пострадать самоотверженно, порыдать с полчаса под какую-нибудь надрывную или очень грустную песню. Ты сам себя накручиваешь, драматизируешь ситуацию – но у этого процесса самоистязания есть какое-то дно или основание, ниже которого не удается упасть. Есть границы, дальше которых не получается себя «раскачать», как не старайся. Видимо это край, где начинает действовать система балансировки и самосохранения эндокринного соматического уровня. Возникающий эмоциональный накал, как смерч, как ураган, прогоняет все остатки психоэмоциональной боли, вытесняет ее наружу. И после сильного, продолжительного, драматичного нагнетания в конце возникает пустота, некий штиль или легкий бриз, и на фоне этого штиля может даже появиться очень легкая, еле заметная радость, а точнее, просветляющая радостная грусть. Но чаще всего остается только пустота, выжженное поле – типа фундаментальной всепоглощающей тоски, тоски, разлитой по всему миру вокруг. Настолько тоскливой, что уже и не чувствуешь горя. Тоска – лучшее лекарство от скуки и от горя.

В последние десять лет уже не припомню таких случаев плача под музыку – организм, вероятно, окончательно созрел и сформировался, но в 2000-х удавалось немного поплакать и под особо тяжелые, монументальные, тягучие, ирреальные амбиентные полотна «дроновой» минималистичной направленности, которые в прямом смысле вызывали ощущения наступившей, уже свершившейся смерти, речь про некоторые из лучших полотен Дэнниса Хаддлстона, Клауса Визе, Матиаса Грассова, Джанлуиджи Гаспаретти, Стивена Уилсона, Видна Обманы. Видимо это во мне пускала слезу моя женская часть – а мужская в это время наблюдала со стороны и анализировала. Эти полотна очень полны и самодостаточны в своем минимализме – они структурируют пространство внутри и вокруг. По форме это минимальная музыка, а по сути – чрезвычайно глубокая и наполненная, ввиду того, что она способна вызывать такие состояния внутри. Эти монолитные медитативные кинематографичные «дроны» могут поразительно действовать на наше бессознательное. Они напоминают ленты Тарковского. Эта музыка отнюдь не пробуждает мысли и не возбуждает эмоции, что типично характерно для большинства других жанров. Напротив, она освобождает нас от той иллюзорной психоэмоциональной мути, в которой мы плывем в повседневности, и от лжеинтеллектуальной жизни, которая подогревает наши амбиции. То, как описывал Николай Болдырев кинематографию Андрея Тарковского, отлично передает и магию настроений такой музыки вневременного и запредельного: «В этом тайном статичном времени царствует немыслимое замедление всех процессов, дающее новую перспективу. Здесь нет изолированного сакрального времени, а есть новый пространственно-временной континуум чистой экзистенции. И начинается он с ощущения себя в качестве того, кто просто есть. Непритязания на что-то большее. С возвращения к своему исконному неагрессивному истоку – к тому началу, где человек внимательно-созерцателен к тайне происходящего, когда ему открывается спокойное, медитативное время, время-сага, время-миф, время-сказка. В этом монолитном времени-пространстве все обретает свой изначальный статус самоценного бытия. Смысл мира движется в неостановимом вневременном потоке прямо здесь, сейчас».

Отдельно стоят космические и величественные пустынные амбиенты Стива Роуча, Роберта Рича, органика Стефано Муссо и многих других, в которых обычно больше динамики и событий. Органические микротональные, местами трансовые гармонии и замедляющие время абстракции и текстуры, монолитные минималистичные или атмосферные событийные – они тоже оставляют наедине с чем-то великим, неизведанным, непознанным, что находится за пределами мира обычных чувств, мыслей и эмоций. То неопределимое представление-чувство, которое мы называем «я», здесь явственно становится источником и основанием целой вселенной. Ты как бы начинаешь слушать всю Вселенную, погружаешься вглубь ее, пробуешь на вкус материал, из которого она состоит. Это очень «ресурсная», глубокая, наполненная, идейная, и даже местами эмоциональная музыка, несмотря на то, что ударение здесь делается на тон и атмосферу, в отличие от традиционных музыкальных структур – темпа и ритма. Здесь внутренняя ритмика, внутренние музыкальные формулы, традиционные формы, фактуры, гармонии, фразы – могут в сильно замедленном темпе содержаться и передаваться в слоях, течениях, циклах, повторениях тонов, в тональных и тембральных вариациях и модуляциях. Амбиент может говорить языком традиционных музыкальных структур – но на другом, более высоком уровне. Развитие, драматургия, внутренняя логика, ритмика музыкального произведения могут быть зашифрованы в слоях, потоках движущихся звуковых картин.

Иногда даже какой-то тембр или просто набор аккордов может свести с ума. Например, как трогательны иногда бывают звуки фортепиано или духовых. Как сильно иногда даже простое звучание этих инструментов способно зацепить душу. Бывало, от звуков фортепиано или саксофона у меня шли мурашки по всему телу, так пронзительно и поразительно они звучали. Один единственный аккорд на фортепиано мог потрясти до основания. Или как в душе может отозваться простая сольная партия, наигранная на этом инструменте? Фортепиано может петь обо всем. Это мой самый любимый музыкальный инструмент. Звуки рояля могут поражать какой-то своей особой фундаментальностью и одновременно проникновенностью. Это результат работы механизма внутренней «калибровки», основанной на реминисценциях – душа готовится принять музыку в себя и чувствительно реагирует даже просто на звучание, на тембры знакомых инструментов. Пожалуй, только человеческий голос может соревноваться с роялем и духовыми по способности «перевернуть» сознание и восприятие. А как звучат богатые обертонами экзотические духовые инструменты народов Восточной Европы, Средней Азии, Тибета? Иногда просто сводят с ума. Какие сочные, «телесные» ощущения дают ударные? А что могут сделать с чувствительным человеком звуки скрипки?

В 1990-х годах меня уводили в какие-то странные состояния эмоциональной раскачки и одновременно гибернации различные тембрально окрашенные компьютерные инструменты, созданные большей частью на основе живых духовых инструментов. Особенно когда они были зациклены или «разложены» в последовательность или аккордовую прогрессию на трансовый манер, с тональным или тембральным развитием. Это было так непонятно и непостижимо... Тембры и обертоны инструментов отзывались какими-то чувствами или, скорее, сложной мозаикой чувств. Они погружали в странные, но очень сильные состояния тоски и переживаний по таким вещам, которые я, казалось, и не испытывал никогда – как будто бы я явственно скучал и ностальгировал по чему-то, чего у меня никогда не было! Но мне казалось, что это было... Или могло бы быть. Ощущения тоски по чему-то несбывшемуся и нереализованному. Это были такие необычные щемящие палитры чувств и такие эфемерные эмоциональные состояния, которые в основе строились, в общем, из более или менее понятных базовых красок и лоскутов, но их смешение было настолько странным и непостижимым... Пожалуй, эти состояния еще труднее описать, чем сны. Сны у меня тоже часто имели сильную эмоциональную нагрузку, то есть их эмоциональное и чувственное наполнение отзывалось внутри многократно сильнее картинки или сюжета, что рисовались на контурах сознания. Про сны, которые мне снились до тридцати лет, и про их непостижимый характер, можно, пожалуй, написать отдельную книгу на тысячу страниц – если подойти к этому основательно.

Можно до бесконечности погружаться в фактуры тембров и звуков. Но эти ощущения, хотя и случаются часто – преходящи, неповторяемы, достаточно мимолетны. Можно поразиться тембром или окраской звучания в нужные моменты, уловить какую-то воздушную мимолетность, особо сочную или, наоборот, слабо выраженную окраску того или иного инструмента, – но это можно сделать только ограниченное число раз, ибо постоянно этим сыт не будешь. Такие ощущения и чувства («сенсации, sensation») не насыщают так глубоко и основательно, как более глубокое эмоциональное прочувствование музыки – глубокое и последовательно переживание ее на всем протяжении композиции. Вернее – они вообще не насыщают. Они могут только одномоментно поразить, вызвать интерес, оживить, настроить на прослушивание, разово «перевернуть», вызвать эмпатию, привести органы чувств в тонус, подготовить их – но не насытить. Насыщает всегда только музыка, все музыкальное произведение или полотно во всей их цельности и интегральности. Конечно, в чистом виде звук не трогает так сильно, как трогает аккорд или, тем более, мелодическая фраза, или гармонический оборот, или звено, или секвенция. Сонор – это не аккорд, а аккорд – не фраза, не звено, и не секвенция.

На тему влияния повторяющихся звуков, тембров, обертонов, аккордов, фраз, звеньев, секвенций можно говорить бесконечно долго – в первую очередь, потому, что здесь есть возможность для анализа, какая-то минимальная возможность для понимания и вербализации этих явлений, но вот самая интересная тема, тема живого реагирования на музыку – это тайна, сокрытая за семью печатями. Здесь адекватный анализ и передача значительно затруднены, и легче пользоваться поэтическим языком. В голове и нервной системе действует какой-то высший механизм, который интегрирует, собирает и преобразует количественные характеристики в качественные. Происходит высшая, недоступная пониманию, синергия, где самый низкий уровень реагирования – эмоциональный. Есть и более высокие уровни, стоящие над эмоциональным. Их вообще невозможно описать, понять и вербализовать, видимо, потому, что задействуются почти все контуры и слои нервной системы, включая еще неизученные. И вот когда ты полностью переживаешь музыкальное полотно, вживаешься в его ход, всеми фибрами души реагируешь на его внутренние закономерности, у тебя внутри все расцветает. Целая вселенная начинает танцевать вместе с тобой. Можно наслаждаться звуком и его красотой, но никогда не получится наслаждаться звуками и тембрами так долго и так глубоко, как можно наслаждаться музыкой целиком. Хорошие композиции можно прослушать сотни раз за жизнь – и все равно ждать возвращения к ним.

Подбираясь к сути, к святая святых, мы видим, что высшее восприятие музыки тесно связано с «развертыванием» или развитием темы во времени, а точнее с развертыванием лада во времени, и с адекватным и глубоким восприятием этого развития. Здесь подразумевается живое бессознательное восприятие этого баланса «динамического обновления и повторения» в музыкальном полотне. Здесь важно уметь выделять основные линии, вычленять крупное, важное, сам смысл повествования, не отвлекаясь на мелкие детали, уметь отделять главное от второстепенного. Этот навык приходит с тренировкой. Чтобы зажечь этот огонь, требуется максимальная вовлеченность всех контуров восприятия, особенно подсознательных и бессознательных – нужен максимальный тонус всей нервной системы. В высшем восприятии, где происходит синтез, большое значение имеет тракт воспроизведения и его соответствие соматипу и психотипу прослушивающего, – это сильно облегчает процесс. Само по себе это развитие может происходить и передаваться разными музыкальными приемами и формулами, но оно всегда происходит в пространстве ритма и метра – важнейших музыкальных формах. Ибо прослушивание музыки всегда происходит во времени.

В реальности, время есть один из атрибутов или аспектов неразрывного пространственно-временного континуума, названного пространством Минковского в специальной теории относительности. Время необратимо благодаря второму закону термодинамики – закону возрастания энтропии замкнутой системы. Этим оно отличается от трех других видимых (развернутых) измерений континуума – в нем можно «путешествовать» только в одну сторону, но с разной скоростью. Времени в действительности физически не существует, но во времени есть элемент правды, которая имеет прямое отношение к человеческой природе – к нашей жизни и нашей душе. Фактически, время имеет гораздо большее отношение к нам самим, чем к наблюдаемой нами Вселенной – оно живет внутри нас, мы носим свое время внутри себя. Восприятие времени тесно связано с восприятием музыки, и само восприятие музыки происходит в измерении необратимо уходящего времени. Мы как бы вытягиваем, преобразуем, «отвоевываем» энтропию пространства-времени за счет горения нашего восприятия, нашей души во времени. Глубокое восприятие музыки есть форма горения человеческой души – где сгорает временное, и реально, физически проявляется вневременное. Это можно понимать как последовательное развертывание настроения, и даже некого намерения или цели.

Настоящая музыка может и должна давать не только настроения и эмоции, но и создавать нечто большее – импринт, образ, отпечаток, намерение или идею и, вероятно, много чего еще, – все это, естественно, внутри нашей субъективности, то есть внутри нас самих, и последнее – самое важное. Состояния, которые вызывает в нас музыка, могут и должны выходить за рамки обычных эмоциональных состояний в их стандартной классификации. На это нужно ориентироваться – на максимальное обогащение внутреннего мира и на открытие нового, неизведанного, на интенсивный духовный рост, на тотальное исследование и выход за пределы обычных человеческих чувств и эмоций. Музыка может и должна влиять на всех уровнях – осязательном, чувственном, эмоциональном, интеллектуальном, концептуальном, идейном и на каких угодно других – все слои и контуры нервной системы должны быть задействованы. Настоящая музыка может и должна трансформировать внутренний мир человека, – она необъяснимо и необратимо тянет человека вверх, интенсивно развивает его.

Как уже говорилось выше, в моем детстве музыка играла яркими и понятными эмоциями, отражения которых можно было найти в обычной повседневной жизни: The Beatles, Пол Маккартни, ABBA, A-ha, The Rolling Stones, Queen, Pet Shop Boys, Тото Кутуньо, Адриано Челентано, Алла Пугачева, Юрий Антонов. Все это было так эстрадно, сочно, зримо, конкретно, реально и так ясно раскрашивало мир вокруг: грустью или радостью, минором или мажором, а чаще – их умелой комбинацией. Все это было очень понятно, и в то же время очень богато, ярко и разнообразно.

Позже я стал интересоваться амбиентом и всякими в значительной степени абстрактными техно- и трансовыми полотнами, популярной и академической немецкой электроникой, электронным минимализмом, классикой, и вот тут произошло еще более сильное обогащение и погружение в бездонные миры субъективности. Самые лучшие и самые признанные электронные техно- и амбиент-сочинения на самом деле могут быть удивительно человечными! Имея внешнюю форму исполнения, которая звучит как нечто абстрактное и отстраненно электронное, нечто, создающее атмосферу изоляции и эскапизма, они могут «оттенять», нести с собой индивидуальность автора, которая в качестве компенсации наделяет такие произведения невероятной глубиной чувств, теплотой, добротой, сугубо человеческой интроспекцией и интроверсией, особым человеческим присутствием. Хорошая «электронная» музыка может быть очень теплой и человечной! Такова диалектика. Здесь есть целое поле для передачи огромного мира состояний потерянности, одиночества, обреченности, отчужденности, странности и непонятности, печали, связанных с ними рефлексий – так же, как и эйфории, радости и мечтательности. Здесь чувства не столько отражаются, сколько воссоздаются, и даже конструируются – неповторимой атмосферой одиночества, грусти, самозабвения, уединения, бескрайним простором меланхолии и фантастической пустоты, полной свободы и ощущения полета.

Чего только не было пережито за это время! Здесь можно было бы перечислить все возможные чувства и эмоции и все их оттенки и комбинации. Но современная музыка способна также создавать оттенки совершенно уникальных чувств и ощущений, как на тембрально-чувственном уровне осязаний, так и на более высоком уровне чувств и эмоциональных послевкусий (импринтов), так и на высшем интегральном уровне – уровне идеи или концепции музыкального произведения. С помощью музыки вы можете найти в себе такие вещи, о существовании которых даже не подозревали. Вы можете быть внутри таких состояний, о возможности которых даже не догадывались. Вы можете исследовать глубины своей субъективности, погружаться в них без остатка, не только открывать, но даже воссоздавать, сотворять себя. Как писал Дмитрий Шостакович: «Музыка откроет вам целый мир высоких чувств, страстей, мыслей. Она сделает вас духовно богаче, чище, совершеннее. Благодаря музыке вы найдете в себе новые, неведомые вам прежде силы. Вы увидите жизнь в новых тонах и красках».

По всей видимости, уникальные «вибрации», или восприятия, или переживания сознания и души имеют обыкновение автоматически воспроизводиться в других сознаниях и душах. Для этого ничего даже не обязательно делать – достаточно просто быть генерирующим «узлом» таких вибраций. Для меня восприятие музыки – один из основных генераторов таких состояний. Чуть меньше – сны. Так происходит, потому что человеческое сознание – это самое совершенное и самое сложное творение в наблюдаемой Вселенной, ибо оно создано по образу и подобию. Насколько я себе это представляю, являясь как бы «уникальным узлом творения» и переживая уникальным и особо сильным образом что-то, в данном случае, объемные гаммы чувств, которые дает прослушивание музыки, ты как бы «притягиваешь» к себе все творение, целиком. Или, как минимум, ты притягиваешь внимание этого творения. Словно бы «бездна начинает смотреть на тебя», после того, как ты погружаешься в бездну восприятия музыки. И в какой-то момент ты даже чувствуешь, что начинаешь «управлять» этой бездной, или, точнее, ты прикасаешься к этому управлению.

Ибо то, что ты испытываешь при прослушивании музыки – вероятно, абсолютно уникально во Вселенной. Во всякой вещи скрыт узор, который есть часть Вселенной. Совершенное сознание является отражением Вселенной, но верно и обратное – целая Вселенная в некоторые моменты может становиться отражением совершенного сознания, ибо сознание и Вселенная – изоморфные понятия. Таким образом, одним только уникальным и особо глубоким и сильным восприятием чего-то ты можешь буквально «проворачивать» целые вселенские процессы вокруг себя, «структурировать пространство» вокруг, быть узловой точкой такого пространства. Для этого достаточно очень глубокого, уникального понимания или очень глубокого прочувствования чего-то (как в музыке). Не нужно даже никому ничего рассказывать или делиться чем-то. Прослушивание и глубокое, на грани возможного, переживание музыки – есть высший способ управления этой Вселенной. Это происходит вот так: «Мир, что снится нам вместе с тобой, пусть повторится под полной луной. Все что нам снится – повторится. Через сотни тысяч лет, в зеркалах других планет, отразится пусть на миг наш сон на двоих».

Сейчас я уже не реагирую на музыку так ярко, как еще десять лет назад. И это ощущение «избранничества» слегка потускнело. Аппарат, посредством которого происходит «считывание» и прочувствование, «реверберации», условное «внутреннее усиление», реагирование, уже не на пике формы. Тонкие душевные структуры, которые участвуют в интеграции внутреннего опыта и являются экспрессией тонких нервных структур, чувствуют и воспроизводят музыку внутри своей субъективности, видимо, стали на путь «сворачивания». Пик этой формы наблюдался с пятнадцати до тридцати лет. А в детстве проживание музыки было вообще тотальным – мне даже сложно его оценивать по шкале прочувствования. В семь или десять лет я в буквальном смысле «становился» музыкой – целиком и полностью – хотя, может быть, и не понимал ее так хорошо и глубоко, как в более зрелом возрасте.

Кстати, я крайне рекомендую всем, кто посещает клубы и громкие концертные выступления, ходить туда исключительно в берушах или с ватками в ушах – таким образом вы сохраните ваши тонкие чувствительные структуры в слуховых проходах и еще глубже, во внутреннем и среднем ухе, которые необратимо поражаются высоким звуковым давлением, особенно в ультранизком и высокочастотном диапазонах. Эта сложная подсистема вместе с внутренними проводящими путями (улитковый нерв, преддверный нерв) напрямую подключена к ядру мозжечка, вестибулярному ядру, коре височной доли – является интегральной частью самых глубинных и древних структур мозга, занимающихся высшим чувственным синтезом и анализом, и влияет на целый ряд когнитивных возможностей и способностей человека. Громкая музыка может не только необратимо снижать слуховые возможности, особенно в области спектра высоких частот, но и в прямом смысле делать человека проще и «тупее» в различных когнитивно-осязательно-мыслительных процессах, духовно «упрощать» его. Снижать яркость реагирования на мир и связанные с этим духовные когнитивные интеграционные способности за счет упрощения слухового канала восприятия. Это один из видов современного когнитивного оружия, которое воздействует, в первую очередь, на молодое поколение. Все это надо иметь в виду молодым людям, детям и их родителям.

Я вспоминаю как когда-то уже давно, наверно больше двадцати лет назад, я случайно наткнулся на музыкальную передачу по телевизору, в которой брали интервью у какого-то музыкального деятеля, кажется, дирижера симфонического оркестра. Он был уже в очень преклонном возрасте. У него был образ рафинированного советского интеллигента от музыки, всем своим внешним видом и подачей он очень напоминал Дмитрия Сергеевича Лихачева – титана, динозавра, «последнего из могикан» той могучей советской эпохи, великой, непревзойденной нигде и никем советской школы. К сожалению, я не запомнил его имени. Но мне запомнилось, как собеседник в самом конце передачи задал ему вопрос: «А что это такое вообще, музыка?» И маэстро как-то задумался в поиске ответа, а потом, засветившись от радости найденного красивого и лаконичного изречения, произнес: «Вы знаете, но музыка, музыка... Это ведь язык Бога! Это – язык общения с Богом! Да, точно. Лучше и не скажешь. Музыка – язык общения с Богом!».

Конечно, языком, посредством которого мы сейчас стараемся понять Бога, является математика. Именно с помощью обширных сводов математических моделей и дисциплин описываются законы и принципы, по которым строится, функционирует и развивается этот мир. Все естественные науки, по сути, занимаются математическим моделированием. Математика является универсальным языком описания физической реальности во всех без исключения естественнонаучных дисциплинах. В то же время музыку можно назвать языком «межличностного общения» с Богом. Очевидно, что именно с помощью музыки человек выходит за свои человеческие границы. При этом самый лучший способ общения с Богом – посредством прямого и глубокого контакта с другими людьми, посредством взаимоотношения с ними. И, может быть, еще через общение с природой. Или методом познания и открытия нового. Но музыка может являться первой лучшей заменой такого контакта, особенно для интровертивно настроенных людей.

В XXI веке главными языками общения с Богом могут стать музыка и математика. Так вот, если и есть какой-то язык общения с Богом – то это музыка, универсальный язык, понимаемый во всех человеческих культурах. В религиозных сообществах есть и другие, традиционные языки для такого общения – иврит, арамейский, древнегреческий, арабский, старославянский, санскрит. И все же музыка – самый универсальный язык, понятный для любой культуры, не требующий перевода. Прямой канал к самому себе. Тема эта бездонная, как внутренний мир человека, как мир его субъективности, и раскрывать и развивать ее можно бесконечно, – по аналогии с тем, как можно бесконечно изучать и описывать мир объективной реальности с помощью математических моделей.

Белинскому Виссариону Григорьевичу в «Литературных мечтаниях в прозе» следовало бы излагать так: «Музыка... Вы любите музыку? Я хочу спросить... Вы любите музыку, как люблю ее я? То есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому способна только пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Лучше сказать, вы можете не любить музыку больше всего на свете? Является она постоянным возбудителем ваших чувств, способным во всякое время, при любых обстоятельствах волновать, возбуждать их, как вздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии? Музыка – это храм, это подлинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, забываете о житейских отношениях! Здесь ваше холодное «я» исчезает, растворяется в пламенном эфире любви... Если вас мучает мысль о трудном подвиге вашей жизни и о слабости ваших сил, здесь вы ее забудете... Если когда-нибудь ваша душа жаждала любви и упоения, с музыкой это жажда вспыхнет в вас с новой неукротимой силой. Если когда-нибудь в ваших мечтах мелькал пленительный образ, забытый теперь вами, забытый как мечта несбыточная, с музыкой этот образ явится вновь, и вы увидите его глаза, устремленные на вас с тоской и любовью!»

Все, что было набросано здесь на нескольких страницах – это так, детский лепет, короткий вздох, микроскопический штришок, блеклый фрактал, пятно размытости, капля тумана, пленительный образ, мечта несбыточная, да вообще почти ничего – из того, что было прочувствовано и испытано за последние тридцать лет. Каждый, кто пытается говорить о ней, рано или поздно понимает что «говорить о музыке – это все равно, что танцевать об архитектуре». Музыка есть форма горения человеческой души, где сгорает временное и проявляется вневременное. Наступит ночь, и я так сильно буду ждать тебя. Ты как солнце. Как женщина бесконечной доброты и космической красоты. Как нежный ветер и раннее утро. Ты – белая ночь с ее загадочным светом. Ты – блеск зари. От твоего голоса вздрагивает сердце. Да будет благословенно все, что окружает тебя, что прикасается к тебе и к чему прикасаешься ты, что радует тебя и заставляет задуматься.


2018, Ростов-на-Дону.