Подарки к празднику

   
       Борис Георгиевич Репейников этого дня ждал давно, почти год, начиная с прошлогодних празднеств, когда на день Победы ему в военкомате выдали очередную благодарность, в виде красиво оформленной бумажки, опять-таки в нарядном конверте и пару килограммов мелких красных бобов. В тот день погода была пасмурной, вследствие чего у ветерана болели ноги и он, кляня в душе и военкомат, и погоду, и себя самого, еле дошел домой, на вопросы дочери отвечал кратко и зло, а под конец ни с того, ни с сего ее облаял, о чем, впрочем, тут же пожалел, потому что всецело находился на ее иждивении. Репейников жил с дочерью Алиной и внучкой Дашенькой в трехкомнатной квартире на окраине города, областного центра. С недавних пор дочь была в разводе и не работала, перебиваясь случайными заработками, которые, собственно, и являлись основой скудного семейного бюджета. На людей развод действует совершенно непредсказуемо - одни замыкаются в себе, падают духом и, не сопротивляясь, плывут по течению в последнюю гавань, жалуясь на неудавшуюся жизнь, другие же неожиданно расцветают, сбросив с себя ненавистные оковы домашнего рабства, и в полной мере вкусив прелести свободы.  Алина не принадлежала ни к первым, ни ко вторым. С разводом в ее жизни мало что изменилось. Муж был тихим алкоголиком, в семейную жизнь не вмешивался, на жену не наезжал (посмел бы!), а ползарплаты исправно приносил домой. Однако, когда завод навсегда закрыли, супруг остался не у дел и сразу обнаружилось его полнейшая ненужность, а если копнуть поглубже, то и вредность, поскольку безработный выпивать и питаться не перестал, а, наоборот, стал возмутительным образом деградировать, чем вызвал гнев супруги и был выставлен за дверь. Сама Алина уже давно не работала, обшивая заказчиц. Времена, к сожалению, выдались неспокойные и швея растеряла клиентуру. Большинство из них, подобно ей, бедствовали и о новых платьях не думали, часть же выдалась в "барыни", перешла в другую жизненную категорию и стала пользоваться услугами фешенебельных магазинов и невиданных прежде бутиков. А посему Алина в основном перешивала имевшую у клиентов одежду, подшивала занавески, приталивала платья и за свои услуги получала сущие гроши, на которые решительно невозможно было прожить, имея при том в нахлебниках отца-пенсионера и дочь-восьмиклассницу.
       После войны Борис Георгиевич работал в школе преподавателем физики, а по совместительству являлся также завучем, отчего приобрел привычку долго и нудно выговаривать всем и вся по каждому поводу, что особенно раздражало его внучку Дарью; в отличие от Алины, которая давно привыкла к его манере выражаться и не обращала на его нотации ни малейшего внимания.
 - Даша, это ты куда собралась?
 - К подруге.
 - А уроки уже сделала?
 - Да, сделала.
 - И физику?
 - Да, да, и физику.
 - Дай, я посмотрю.
 - Дед, ты можешь оставить меня в покое? Это мое дело, а не твое. Я учусь в школе, а не ты.
- Какая ты, Даша, грубая. Вот если бы я был твоим классруком, то при всем классе тебя как следует бы отчитал. Ты что, не знаешь, как надо разговаривать с учителями....
Нетрудно догадаться, что после этого следовала длинная тирада на предмет невоспитанности внучки с неизбежными намеками.
 - Да, распустила тебя мать, распустила. Никакого уважения к старшим. И кем только ты вырастешь...
Такие мизансцены разыгрывались регулярно, однако эффект производили совершенно различный. После подобных разговоров бывший учитель пыжился от сознания выполненного долга, а внучка буквально заходилась от бессильной ярости.
 - Ну, что он от меня хочет, а? Будто нарочно меня изводит. Когда-нибудь это кончится, а?
Мать, прекрасно отдавая себе отчет в том, что отец пребывает в первой, неопасной стадии маразма и души не чаявшая в дочери, как могла ее успокаивала.
 - Доча, он у нас старенький. И потом, он же тебя любит...
 - Уж лучше бы ненавидел, но молчал. Скажи ему, пусть меня не доводит.
Вне слышимости матери выражения становились гораздо сильнее.
 - Когда только эта макака сдохнет? - в сердцах шептала про себя девочка.
Похожие разговоры повторялись с печальной последовательностью и доводили Дашу до белого каления. С другой стороны можно было понять и пенсионера. Привычка поучать давно уже стала его второй натурой и страстно требовала выхода, а, кроме того, Борис Георгиевич искренне полагал, что делает доброе дело, воспитывая внучку. Конечно, люди часто не в силах верно оценить реакцию людей на свои действия и бывший учитель исключением не был.
       Кроме Алины, у ветерана была также сын Георгий, старше Алины на три года. Георгий с семьей жил в соседнем городе и редко заезжал в гости, однако всякий раз являлся не с пустыми руками и, как правило, один. Алина терпеть не могла невестку, считая, что та, типичная деревенская выскочка, брата попросту соблазнила. Невестка, как водится, платила Алине такими же пламенными чувствами, а посему женщины, кстати, одногодки, встречались редко. Борис Георгиевич сыну искренне радовался, особенно если тот наведывался с младшим сыном - играло роль то обстоятельство, что внука нарекли в честь него Борисом, и это обстоятельство весьма льстило его самолюбию. После визита сына окрыленный ветеран некоторое время ходил гоголем, пока дочь ядовитым образом его не осаживала.
 - Чего радуешься, ну, привез продукты, ладно, на неделю, другую. А дальше кто тебя кормить-поить будет? Кто твое белье стирать будет? Уж не невестка ли?
Борис Георгиевич молчаливо признавал правоту дочери, но вечером наседал на внучку.
        Когда пенсионер начинал жаловаться на жизнь, дочь моментально включалась.
 - Своего тезку благодари, - язвила Алина, - сам, небось, с дружками, как сыр в масле катается.
 - Попади он к нам на фронт, живо бы его обломали, - подхватывал благодатную тему ветеран.
 - А что Бориска, так это ничего, имя нормальное. Главное, не имя, а голова.
 - А вот у них главное - не голова, а семья, отец. Его дочка занавески не шьет, а все, что хочешь, задарма, сучка, получает.
Сказать, что семья голодала, значит соврать, потому что хлеб всегда присутствовал. Но вот мяса и мясопродуктов не было почитай с Нового года, когда на праздник дочь открыла припасенную банку тушенку и сварганила вермишель по-флотски. Поэтому еще в апреле ветеран нет-нет да заводил с дочерью разговор на эту тему.
 - Все-таки пятьдесят лет Победе, не шутка. Знатный юбилей. Обязательно должны дать что-нибудь приличное. Во-первых, орден или медаль, во-вторых, какие-то привилегии, в-третьих, сухой паек, а еще, может, деньги, а?
Ответ Алины зависел от сиюминутного настроения. Ежели дочь была не в настроении, то либо молчала, либо цедила:
 - Шиш с маслом получишь, а не деньги или продукты. Бумажную благодарность получишь, как прошлом году, это да. А остальное - нет.
Ветеран оскорблялся и неуклюже шутил:
 - Так ты все-таки за кого - за нас или за военкомат?
 - Я за тебя, но там сидят жуки еще те. С какой стати вам что-то давать, если запросто все могут присвоить? Ты что, не видишь какой беспредел в стране творится?
Если же настроение было хорошее, то и ответ был снисходительно-добродушным.
 - Может и дадут. Вон вас как мало осталось. Да и кому давать, как не вам.
  В один из дней, когда дочь была благодушно настроена, ветеран попросил ее привести в порядок выходной костюм, про которого тетка Тома Сойера выражалась в смысле "тот, другой". Просьба была принята и в течении недели исполнена. Надев очки и припомнив порядок расположения наград, ветеран аккуратнейшим образом почистил и привинтил на лицевую правую сторону пиджака свои главные регалии - потемневший орден Красной Звезды, орден Боевого Красного Знамени и сверкающий орден Отечественной войны второй степени, выданный в честь сорокалетия Победы, а на левую сторону нацепил многочисленные медали, из которых особо гордился медалью "За оборону Ленинграда". Затем настала очередь ботинок, на которые фронтовик несколько дней подряд наносил слой ваксы и протирал замшевым лоскутом, так что к означенному дню обувь блестела не хуже новеньких хромовых сапог, которые у него были в сорок пятом.
       Погода выдалась отличная - безоблачное синее небо, безветрено и тепло. Борис Георгиевич встал рано, собрался, выпил жидкого чая, взял свою трость и вышел. По дороге ветеран размышлял.
 - Призываем детей к патриотизму и правильно делаем - люди должны, обязаны любить свою Родину. Обязаны защищать ее от врагов, как это сделало наше поколение, пусть даже ценой здоровья и жизни. Но ведь и Родина имеет обязанности перед народом. Да, Конституция. Там все записано и очень хорошо записано.
Тут ветеран, как честный человек, признался сам себе, что сей важный документ не читал.
Ну и что? Наверняка в ней написано, что я имею право на обеспеченную старость. А где тогда моя пенсия? Почему я ее вот уже полгода не получаю? А как получу, так деньги настолько обесцениваются, что на эту жалкую пенсию и бутылку приличной водки не купишь. А как что, так давай народ, вперед. Пойду сейчас Родину защищать? Конечно пойду. И все пойдут. Народ у нас патриотичный. А вот правительство - нет. Разве нормальное правительство допустило бы такой беспредел? Сейчас у нас прав сильный. Вон, братки как живут.
       Ветеран помрачнел, вспомнив, как ни за что покалечили эти братки сына знакомого пенсионера из соседнего подъезда, вступившего за девушку, которую это воронье средь бела дня пыталось затащить в машину. А вспомнив Дашеньку, поежился.
 - Черта с два эти братки пойдут Родину защищать. И во время войны воров на фронте не наблюдалось, разве что в штрафбатах. И этим туда дорога. Чтоб сложили буйные головушки за правое дело.
       Во дворе военкомата сидели несколько ветеранов, одетых так же, как и он сам. Знакомых лиц среди них не было. Ветераны сидели хмурые и о чем-то с жаром переговаривались. У входа в здание его встретил дежурный офицер и указал, куда идти. Дверь в кабинет военкома была открыта, а сам он, толстенький багроволицый полковник,  поднялся навстречу ветерану и тепло того приветствовал. Далее военком спросил у него фамилию, нашел ее в своем гроссбухе, поставил галочку и велел расписаться, после чего вручил ему орден Отечественной войны и еще небольшую коробочку.
 - Дорогой Борис Георгиевич! Мы все помним о том вкладе, который вы...
Репейников дослушал плавную речь военкома до конца, поблагодарил за орден, который тотчас же нашел свое место рядом с прочими орденами, дрожащей рукой взял коробочку и вышел из кабинета.
       По дороге ветеран нет-нет, да обращался в мыслях к коробочке, гадая, что же там запрятано такое. Сначала он подумал, что там лежат деньги, но потом, прикинув на глаз ее тяжесть, от этой мысли отказался. Надо сказать, что коробочка была, в свою очередь, обернута в плотную серую упаковочную бумагу, а на лицевой стороне аккуратным каллиграфическим почерком была выведена его фамилия с инициалами. Чем дальше, тем больше коробочка жгла руку и страсть как хотелось узнать, что же такое в ней таится, однако на ходу сделать это было очень нелегко, учитывая наклонность Репейникова к аккуратности. Поэтому ветеран зашел в попавшийся по дороге гастроном со звучным и ничего не говорящим названием "Виолетта", нисколько не задумываясь о связи между героиней оперы Верди с продуктами мирового пищепрома. Во всех отделах гастронома было пусто, за исключением хлебобулочного, где шла бойкая торговля хлебом. Борис Георгиевич подошел к пустующему прилавку в бакалее, выложил коробочку, нацепил очки и принялся развязывать узелок. Шелковая нитка не поддавалась и ветеран у подошедшей продавщицы попросил ножик. Разрезав нить и аккуратно развернув упаковку, Репейников не поверил своим глазам. На коробке было написано: "Аппарат слуховой электронный". Ветеран, поблагодарив, отдал ножик продавщице и неожиданно для себя стал ей изливать накопившиеся чувства, - свои праздничные ожидания и нате -  слуховой аппарат, при том, что на слух он никогда не жаловался. На зрение - да, но на слух - никогда. Говорил он долго и с горечью, приводя массу ненужных подробностей житья-бытья, нехватку денег, про то, как месяцами задерживают пенсию и даже про то, как его месяц назад укусила собака, правда, умолчав, как он сам ее на это спровоцировал, тыкнув под хвост тростью. Продавщица, от нечего делать, слушала его с интересом, время от времени не забывая поддакивать и кивать головой. Когда Борис Георгиевич пошел рассказывать по третьему кругу, к прилавку подошел типичный "браток" – мощный, наголо бритый детина в спортивном костюме с лампасами и золотой цепью на бычьей шее. Продавщица тотчас обратилась к нему, а Репейников стушевался, подобрал свой подарок и побрел к выходу.
       Несмотря на чудесную погоду, гулять совсем не хотелось и ветеран решил пройти через дворы. Проходя мимо разворованной детской площадки с поломанным пластмассовым домиком, Борис Георгиевич услышал сзади быстрые шаги. Обернувшись, он узрел ни больше, ни меньше "братка" из магазина. В руке у того был пакет, но внимание ветерана привлек не он, а зверское выражение лица мордоворота.
 - За орденами, - мелькнула мысль, - пристукнет и отберет. Говорила же мне Алина не высовываться...
 - Убьет, - развил мысль ветеран, Точно, убьет. Закричать, что ли, может, испугается и отстанет.
Было, однако, поздно. Детина завис над ним, как фашистский танк и хмуро глядя на него начал:
 - Ты, это, батя, на жизнь не обижайся. Не все люди суки. Правда, многие, но не все.
Гигант помолчал, потом добавил.
 - Вон у меня отец. Такой же фронтовик, как и ты. Два года назад умер. А всю жизнь прожил в бараке. Там и умер. Не нашлось для него квартиры, не дали. Сами, суки, жируют, а людям ...
Тут парень добавил непечатное слово и как бы обрезал разговор.
 - На, батя, возьми. Считай, это тебе подарок от людей, а не этих сук.
"Браток" вручил Борису Георгиевичу пакет и, не дожидаясь ответа, повернулся и пружинящей походкой удалился.
       Ветеран не знал, что и подумать. Сначала было облегчение от осознания того факта, что ничего страшного не случилось и что страшная встреча позади, потом глупая радость при мысли о пакете. Борис Георгиевич подождал, пока парень скрылся за поворотом и заглянул в авоську. Там лежала литровая бутылка спирта "Роаяль" и упаковка сарделек. Ветеран мысленно поблагодарил благодетеля и бодрым шагом, почти не опираясь на трость, направился домой. А уж дома, захлебываясь и перебивая сам себя, Борис Георгиевич несвязно рассказал дочери и внучке и про ненужный аппарат, и про "братка", а также предъявил оба подарка.
       Пока дочь варила вермишель и сардельки, ветеран развел спирт и поставил бутылку водки под кран с холодной водой. Каждому досталось по две сардельки, а еще две Алина припрятала на потом - Дашеньке.
 - За тебя, отец. Дай Бог тебе здоровья.
С этими словами Алина чокнулась с ним.
 - Спасибо, дочка. Мир не без добрых людей. За Победу!
Сардельки были необычайно вкусные.