Не отправленные письма, сомнения и ревность

  Я тебе открою маленький секрет. Посте того, когда мы друг другу признались в любви, когда я убедился, что ты меня сильно любишь, то все дальнейшие наши встречи, разговоры, наши чудесные походы по окрестностям города, походы в лес — всё осталось в памяти в каком-то тумане, и сколько я не пытался вспомнить о них, не получалось, всё осталось в забвении, в закоулках памяти. Я злился на себя, ну, как же так, самые лучшие, самые опьяняющие моменты наших встреч спрятались в памяти?
   Я помнил моменты, когда ты мне грубила, обзывала недоразвитым мальчишкой, не верила в мою любовь к тебе, постоянно сомневалась и злилась на меня. И я тоже обижался на тебя Моё самолюбие, гордость приводили к тому, что я тебя иногда не провожал после репетиций или концертов, не приходил по 3-4 дня к тебе домой. Вообще, вёл себя по мальчишески, а не как мужчина. А как меня обижали твоё кокетство с ребятами на репетиции, на танцах, когда ты счастливая, смеющаяся кружилась в вальсе с ребятами. Может всё это ты делала мне на зло?
    Когда я прочитал все твои дневники, то я всё вспомнил, все детали наших встреч отчётливо всплыли в памяти. Ты помнишь в мае 1956 года мы на целый день сбежали из дома и бродили по окрестностям города? С замиранием сердца мы слушали трели соловушек около сельского погоста ранним днём при ярком солнце. А вокруг цвела черемуха и стоял одурманивающий аромат. А потом пастух нас угощал своим скромным обедом по варёному яйцу и пахучим деревенским хлебом. А как мы бежали по первому весеннему дождю с громом и молниями, чтобы спрятаться под огромным дубом? И всё  равно промокли до нитки. Потом бегали, играли в догонялки, шутливо дрались, чтобы согреться. Какие мы были счастливые и влюблённые? Потом мы ночью ещё раз приходили на это место послушать соловьёв. Сидели на траве в каком-то саду и мечтали, любовались звёздами, вдыхали опьяняющий аромат черемухи. Ну, разве можно забыть эти вечера и ночи? А ведь забыл. Странно, правда?
    И ты знаешь что меня поразило? Ведь в твоих дневниках тоже нет описаний ни одного из наших счастливых эпизодов. Есть только отдельные штрихи, мелкие пометки об этих днях. Весь дневник сплошные переживания, как ты пишешь «ахи и вздохи». Значит и ты подвержена той же «болезнью», что и я. Ты тоже почти забыла, или специально пропустила о наших самых счастливых днях и месяцах.
    Хочу ещё тебе напомнить один наш поход в лес, когда я тебе сделал первое предложение. Это был конец июля 1956 года. Мы находились на удивительно красивой белой от ромашек поляне среди леса. С нами была твоя подруга Люба. Вот как ты описало это событие: «Нам было очень хорошо. Помню тот момент, когда Алёшка сказал: «Никому тебя не отдам» - и крепко прижал к себе. Это был единственный раз. У меня не закружилась голова, нет. Мне было просто невероятно хорошо».
     А ведь был ещё и конец этого моего признания, а ты почему-то о нём ничего не написала в  дневнике.  Я в порыве чувств сказал: «Никому тебя не отдам! Ты будешь вечно со мной! И пора нам закрепить нашу любовь, ведь мы уже не можем жить отдельно друг от друга».
   Но ты промолчала и перевела разговор на красивый закат солнца. Я не стал повторно спрашивать у тебя. Значит ты не готова к такому повороту событий и решил ждать. Я был в недоумении. Я знал, что ты меня сильно любишь и почему-то получил в ответ только твоё молчание.
    А дальше летом я часто приезжал к тебе домой. Мы сидели на нашей лавочке порой до утренней зари, ты клала свою голову мне на плечо, твои руки были в моих горячих руках и разговаривали или тихо сидели и слушали звуки ночного неба, ранних петухов, отдельные попискивания ночных птиц. В вашем посёлке около каждого дома были большие сады. Уже на рассвете мы прощались, обнимались и я уходил через весь город, а это около 8 км, к себе на квартиру, где снимал койку в частном доме. Мы никогда не целовались, хотя желания у меня такие были. Но я боялся тебя обидеть, я знал, что ты очень гордая, а порой и капризная, вспыльчивая.
      Ты меня не один раз спрашивала: «Ну, за что ты меня любишь, такую капризную и избалованную девушку? Неужели за моё обаяние, за мою внешность?» А я смеялся и всегда говорил: Я тебя люблю за всё, что есть в тебе: за внешность, за твою красоту и за твой духовный внутренний мир, за духовную любовь, которую я вижу в тебе ко мне!»   А ты мне не верила и постоянно твердила: «Моя любовь сильнее и крепче, чем твоя, а поэтому она будет вечной, я никогда не разлюблю тебя, чтобы с тобой не происходило. А ты меня, я знаю, разлюбишь когда-нибудь, будешь ко мне холоден и уйдёшь от меня, а для меня это будет подобно смерти».
     А однажды, после такого очередного разговора, ты сказала: «Я тебе сейчас покажу , насколько моя любовь сильнее!» - и побежала к высокой берёзе, которая была у вас во дворе. Подпрыгнула, ухватилась за последний сук, подтянулась и как белка быстро полезла на вершину березы. Встала на последний сук, раскинула руки с стороны и закричала: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!» А берёза качается, вершина ходит из стороны в сторону на полметра, а может и больше, был приличный ветер, а ты стоишь не держась за ствол и балансируешь на ногах. У меня замерло сердце, ведь сорвёшься и всё себе переломаешь. Высота была не меньше 18-20 м. Спустилась на землю и сказала: «Вот как я тебя люблю! А ты так не можешь любить!».
«Да, я так не могу, я боюсь высоты. Но я тебе очень прошу, не повторяй, пожалуйста, ничего похожего, у меня не выдержит сердце. И я люблю тебя на меньше, спокойной, постоянной любовью. Я о тебе думаю и днём и ночью, каждый час, каждую минуту и никогда тебя не брошу, буду тебе верен и нашей любви всю свою жизнь, до последнего своего вздоха!».
    А сейчас, я вспомнил один случай с ней, который рассказала мне твоя мама: «Я долго искала свою непоседу уже поздно вечером, спрашивала у девчонок, но они мне сказали, что Зиночка давно ушла домой. Посмотрела на крышу, на коньке которой она любила сидеть часами, но её там не было. Потом случайно глянула на берёзу, она любила по ней лазить. Смотрю на самом последнем к вершине суку сидит моя Зинушка, уснула, руки опущены и не держится за ствол. Как её разбудить и не напугать? Стою, а вершину колышет ветер и она как в колыбельке качается. Ей было всего 6 лет. Господи! Что же делать?
   Слышу окрик: «Дин! Ты что галок считаешь на небе?  Тише, тише кричи!» - пришла моя сестра Оля. Я смотрю на дочь не отрывая взгляда. Зинушка встряхнулась, наклонилась вперёд, потом резко выпрямилась и ухватилась на ствол. Слава, тебе Господи! Она увидела нас и быстро спустилась на землю. Ругать я её не стала, она сама испугалась без моих нравоучений. Но даже после этого случая она не отвыкла лазить на берёзу и сидеть на крыше».
    Ты и 19 лет оставалась озорной, смелой девочкой. Надо же до думаться забраться на такую высоту и прокричать на всю улицу: «Я тебя люблю!».
    А для меня было непонятно, когда ты в 30 лет, затем  в 40 лет, и даже в 50 лет у меня опять спрашивала: «Ну, за что же ты меня любишь все эти годы нашей совместной жизни?». И я неизменно всегда отвечал: «За всё, что есть в тебе!».
    Неужели ты все эти годы сомневалась в моей любви к тебе? Или опять тебя «грызли» сомнения, что я тебя люблю по другому, чем ты любишь меня? Ты очень была упорной в своих мнениях. Но вернёмся опять назад в нашу юность.
  Один случай поверг меня в шок, я так разволновался, что стал сомневаться в  твоей любви ко мне. Я знал, что ты очень смелая девушка, но не до такой же степени! А дело было так. Накануне мы договорились о том, что я к тебе приеду на целый день и мы пойдём бродит по полям и окрестностям города. Мы очень любили общаться с природой. Приезжаю домой, а твоя мама говорит, что ты уехала на речку в Никольское с какими-то ребятами. Как же так? Я опять был в недоумении. Прихожу на вокзал около их дома и узнаю, что следующий рабочий поезд будет только через 5 часов. Не раздумывая я побежал в Никольское, а это 18 км.
   Подхожу к реке, а ты одна в кругу 7- 8 крепких парней твоего возраста катаешься на лодке.  Потом поплыли вниз по течению далеко, далеко от людей. А по берегу за вами и так, чтобы вы меня не заметили. Вдоль берега часто встречались кусты лозы и мне было легко за вами наблюдать, не выдавая себя. Отплыв от моста 3-4 км вы пристали  к берегу на другой стороне реки и всей ватагой пошли в овраги. Моё сердце не выдержало. Я разделся, бельё спрятал в кусты и одной рукой переплыл на другой берег. Во второй руке были кеды. Обулся и за вами. И здесь мне повезло. По верху оврагов были отдельные кусты, в которых я мог прятаться. Ты в кругу ребят ходила по склонам оврага и что-то искали. Догадался, искали гнёзда птиц и я видел, что вы их находили, ты держала в руках яички, птенчиков. А с ребятами ты общалась по панибратски. Смеялась, давала им подзатыльники, хлопала по плечам.  Кто они? Я не мог догадаться. Потом пошли на другую сторону оврага. Там были какие-то норы, то ли лисьи, или барсучьи. Ребята лазили в норы руками, а ты всё время смеялась и чувствовалось, что ты счастлива с ними.
    А у меня на сердце лежал камень, я не мог поверить в то, что ты можешь вот так просто уехать с какими-то ребятами далеко от людей и не задумываться от последствий. Ведь они могли что угодно сделать с тобой и я не смог бы им помешать, слишком неравные были силы.
   Они собрались идти к лодке. Я бегом к берегу и успел переплыть и одеться.  Не оглядываясь на них, в открытую пошёл к остановке поезда.  Ты заметила меня не сразу, видимо, очень была возбуждённой. Они перевезли тебя на мой берег и ты пошла следом за мной. Я не оглядывался и так мы шли в отдалении минут десять. Потом ты меня догнала и сказала: «Извини меня за мой поступок, я забыла о нашей договорённости». Я не поверил и молча шёл вперёд. Так мы «дуясь» друг на друга молча шли к остановке. До поезда было ещё больше часа.
    Я стоял и  думал, мы же любим друг друга, ну с кем не бывают ошибки. А ребята, как сказала мне Зина, были её школьные друзья и она их не видела больше двух лет. Я подошёл к ней и молча обнял, у ней выступили на глазах слёзы и мне стало её очень жалко. «Давай побежим в маленький лесок. Там много кустов лещины. Может найдём орешки». И мы помчались. Ты опять смеялась, обгоняла меня, повалила и мы катаясь по траве и смеялись от счастья, что мы вместе с тобой, что мы любим.
   Я всё простил и не первый раз. До этого было много грубых слов в мой адрес, даже ты меня прогоняла по дороге к тебе домой и говорила: «Не хочу тебя видеть! Уходи!» И никакие уговоры с моей стороны в этот момент ты не принимала. И я уходил, мучился, бродил по городу. А ведь причина была пустяковая. Я часто смотрел на свои часы и ты возмутилась. Я признался, что моя хозяйка уже хочет меня выгнать с квартиры, так как я постоянно возвращаюсь домой в три четыре часа ночи, а она не спит и каждый раз ждёт меня. Она волновалась за меня, на улице по ночам было не спокойно, «поножовщина», раздевание случались нередко.
   И я каждый раз тебя прощал и опять приходил к тебе домой.  Любящие сердца всегда умеют прощать. Также и ты поступала, когда  к тебе не приходил по 3-4 дня, а ты меня очень ждала.
    А ты оставалась смелой и отчаянной и взрослой женщиной. Один твой поступок потряс всех жителей нашего дома. Это было в конце девяностых годов. Нам уже было давно за сорок лет. Мы жили на улице Герасимова не далеко от нашего института. Был жаркий июль месяц. В доме духота необыкновенная. Собрались в город и ты вышла по-раньше подышать свежим воздухом, а я замешкался. Наконец вышел и спускаясь по лестнице, услышал твой крик. Бегом выскочил во двор и вижу как ты стоишь перед распростёртым на земле нашего соседа Владика Объедкова с нижнего этажа, расставила руки в стороны и кричишь в лицо группе здоровенных мужиков: «Какое вы имеете право бить беззащитного парня? Какие вы мужики смелые перед лежащим человеком? Нет бы встретиться один на один, как мужик с мужиком, а вы здоровые «бугаи» всей группой избиваете лежащего парня». Я подбежал и стал рядом с женой.  Они потоптались и ушли. Один из них наклонился над Вадиком и что-то ему тихо сказал, мы не услышали.
    Этого Вадика мы помним с малых лет. Они с нами жили в одном доме ещё на Интернациональной.
    А женщины с нашего подъезда, да и с других подъездов тоже, стояли возле дома и всё видели с самого начала и ничего не предпринимали, боялись. Эти мужики приехали на двух джипах, вызвали Вадика из дома и около его гаража повалили на землю и стали бить ногами по голове и печени, старались его или убить, или сделать калекой на всю жизнь. Ты как всё это увидела, и не раздумывая ни секунды бросилась их расталкивать и стала около Вадика. Эти бандиты не ожидали от женщины, не матери, а чужой женщины, такого напора и отступили.
    Через месяц Вадика нашли задушенного его собственной золотой цепью в его машине, тоже нового джипа, на сухом болоте за городом. Ничего из его карманов не взяли, хотя у него с собой была крупная сумма денег.  Тогда все предприятия и заводы «крышевали» бандиты, а Вадик занимался перепродажей краденными поршневыми кольцами для автомобилей. Тогда в нашем городе был единственный в Советском Союзе завод поршневых колец для всех марок машин и тракторов.  И, видимо, Вадик не поделился с ними и они его убрали. А, примерно, через год и директора этого завода тоже убили на его даче. Убийц не нашли, потому что в то время бандиты были в милиции, и в местной власти, и даже в областной думе. Такие были времена.
     Я тебе никогда не говорил, что я боялся ходить глубокой ночью по городу. У нас в то время вся территория города была поделена между тремя бандами и территории двух из них я каждый раз пересекал идя ночью домой.  И вот однажды меня всё-таки «прищучили». Я уже был недалеко от дома, где снимал койку, когда вышел из-за угла парень и попросил закурить. Я никогда не курил и меня окружили восемь или девять ребят. В первую очередь снял и отдал главарю часы, потом медленно стал раздеваться. Снял пиджак, шапку ушанку, курточку и остановился. Мороз на улице был под двадцать градусов. Потом слышу: «Снимай всё остальное до трусов!» - «Да вы что ребята, я же замерзну и не добегу до дома!» Смотрю главарь посветил мне в лицо фонариком и  говорит: «Стоп ребята! Это же бедный студент и живёт у бабы Шуры». Бросили мою одежду под ноги, а часы даже отдал главарь в руки и сказал: «Больше не попадайся нам никогда, второй раз не простим». И все исчезли.
Город никогда не освещался ночью, поэтому везде неожиданно могли встретить.
   А всё провожал тебя после репетиций или концертов и нередко опять приходил домой под утро. Я не понимал, почему ты мне не верила, почему ты считала, что я тебя обязательно разлюблю и брошу тебя. Ведь не было никаких серьёзных поводов с моей стороны к этому. Но ты упорно продолжала сомневаться.
   И только сейчас, спустя 60 с лишним лет я смог понять почему ты так долго мучила меня. Помогли мне разобраться твои дневники и астрологи.
   Во-первых, тебя всё время не покидала мысль бросить наш институт и уехать в Москву поступать в театральный институт. Ты все годы продолжала готовиться к этим экзаменам. Даже накануне нашей свадьбы у тебя в дневнике шли выдержки из книг Станиславского и других авторов. Ты советовалась со многими нашими преподавателями и все они в один голос не советовали тебе этого делать. Ты не верила им и продолжала думать в том, чтобы ты обязательно поступишь в такой институт. Со мной ты об этом никогда не говорила. Ты знала заранее мой ответ. И ты, и я, мы прекрасно понимали, что когда ты станешь профессиональной артисткой, то наша любовь разрушится и мы оба с тобой потом будем об этом жалеть, мучиться всю оставшуюся нашу жизнь. Но ты очень безумно хотела играть на профессиональной сцене. И к этому твоему желанию у тебя всё было. Ты была прирождённой актрисой, обаятельной и талантливой. Об этом тебе говорили все режиссёры, с которыми ты сталкивалась.
   Тебя тревожили письма Васи Козлова. Он писал тебе очень часто вплоть до нашей свадьбы, а может и после, не знаю, и каждый раз признавался к тебе в любви. Присылал твои портреты, написанные по памяти, а может и по фотографиям. Об этом мне рассказала твоя мама. Ты пишешь, что ты его не любила. И в тоже время жалеешь, что не познакомилась с ним поближе и, вполне возможно, ты б его полюбила. Эта мысль была у тебя. И вот что странно, что я с Васей во многом похож, только он более талантливый и решительный, чем я. Может и поэтому ты в меня влюбилась? Прости, но  у меня такая мысль была в то время.
    И всё же победила наша с тобой любовь. Ты сумела приглушить в себе это страстное желание стать актрисой и только тогда ты пришла к мысли, что лучшей пары, что лучшего друга по жизни ты не найдёшь.
   Но, наверное, основную роль сыграла твоя последняя беседа с нашим режиссёром Ольгой Алексеевной. До этого ты с ней несколько раз говорила о своей страстной мечте стать профессиональной актрисой. И каждый раз, после таких разговоров ты уходила воодушевлённой, тебя Ольга Алексеевна поддерживала в твоей сумасбродной мечте. Она была хорошим психологом и знала, поддержка тебя помогает тебе раскрыть свой талант актрисы и ты действительно блистала на сцене. И это была заслуга твоя и режиссёра, и она прекрасно это понимала.
   А на этот раз ты пришла к ней с просьбой, да нет, с требованием, помочь тебе поступить в труппу любого театра. И на этот раз Ольга Алексеевна поступила совсем иначе, она на тебя излила холодный душ, окунула тебя в ледяную ванну житейского бытия и сказала:  «Чтобы работать в театре, нужно закончить специализированный ВУЗ. А конкурс там сейчас больше 100 человек. Но даже если ты закончишь театральный институт, то работать всю жизнь будешь в сельском клубе или в провинциальном городке. И несмотря на твой талант, без поддержки свыше, без сильной руки тебя никогда не пропустят на столичную или областную сцену театра. А у тебя поддержки нет. Но, главное, ты подумала о своей такой светлой, безграничной любви к Алёшке? Ты же всё потеряешь и будешь до конца своей жизни жалеть об этом».
   Ты можешь спросить, откуда я всё это узнал? Мне рассказала дочь Ольги Алексеевны Наталья Павловна. Она говорит, что присутствовала при вашем разговоре. Наверно она была в соседней комнате и всё слышала. Но об этом она мне не сказала, как она узнала о вашем разговоре.
     Но ты долго продолжала мучится от того, что я тебя люблю не так, как ты меня, ты считала, что я тебя люблю по другому, не так сильно и горячо, как ты меня. А значит моя любовь к тебе не крепкая и когда-нибудь закончится и я тебя брошу и уйду.  Ты очень боялась разочероваться в моей  любви к тебе.
   Да, мы с тобой во многом были похожи. Мы одинаково верили в истинную дружбу и любовь, мы одинаково понимали жизнь. Но характеры у нас были разные. Ты темпераментная, горячая, вспыльчивая, чувствительная. А я спокойный, выдержанный, уравновешенный. И если бы тебя полюбил парень с твоим характером, то это была бы тупиковая ситуация. Вы точно без конца бы ссорились и в конце концов любовь бы затухла и вы разошлись. Именно с моим характером я мог немного укрощать твою строптивость, снимать напряжение и мириться. Ведь я по характеру миротворец. Но ты долгое время этого не понимала. Я любил спокойную, тихую и мирную любовь, а не такую горячую, демоническую, взрывную и страстную, как ты хотела от меня именно такой любви. Для меня семья это спокойная гавань, где можно наслаждаться любовью и жизнью. Вот чего ты долго не понимала.
   И ещё была одна маленькая причина, почему ты боялась выходить  замуж. Где-то в середине ноября 1956 года я повторно тебе напомнил, что пора нам окончательно связать нашу совместную жизнь. А ты чего-то испугалась и еле прошептала: «Я не готова». И опять я был в замешательстве. В чём дело? Почему ты не готова? Да и этот ответ звучит как-то странно. И когда прочитал твою запись в дневнике - мне стало ясно. Вот что ты записала от 10 ноября 1956 года: « Я не хочу расставаться с Алёшкой ни на одну минуту и в то же время замуж не хочу… Мне, кажется, скажи мне Алёшка пойдём запишемся, я убегу от него и сделаюсь холодной и чужой; запрусь куда-нибудь, и буду выглядывать как зверёк. А, впрочем, я бы записалась с ним, но затем, чтоб он жил у нас, а спали б на разных койках. Ну, а если холодно в доме, то и вместе, но чтоб так просто...хорошо и всё».
    Какая же ты девочка? Тебе уже минуло 20 лет, ты умная, начитанная, талантливая, а стихи такие душевные и прекрасные, которые могут писать люди прошедшие большую жизненную школу, а ведь ты их писала в 18 лет. Как ты могла всё это чувствовать, переживать?
   И ты боялась стать женщиной. Другого объяснения нет. Ты оставалась наивной девочкой в свои 20 лет.
   Вот ты ещё пишешь в дневнике от 29 ноября этого же года; «Мама говорит, что мы как муж и жена. Хуже мы не муж и жена, но нам надо быть вместе вдвоём: ему, не мне… А я люблю и больше ничего не хочу...»
    Ты и взрослой женщиной в душе оставалась девочкой, порой наивной, смешной, но всегда разумной и безумно любящей меня до последнего своего дыхания. Ты была святой женщиной в наших отношениях. Да и я почти всю жизнь оставался романтичным мальчиком. Твоя мама долго считала меня наивным «дурачком», потому что мы в житейских закорючках плохо разбирались, ошибались и только на своих ошибках учились понимать людей и жизнь.
 
    Где-то в середине февраля 1957 года наконец ты поняла, что все твои сомнения в моей любви к тебе исчезли. Ты пишешь: «Что вот теперь я люблю совсем по другому. Раньше с трепетом, с какой-то насмешкой над собой, с неверием и в тоже время все эти противоречивые чувства были окутаны сладким туманом грёз. Поэтому-то мнились розы.И вот теперь вс1 по другому. Всё-всё. Теперь я знаю любовь..