Музы Гёте, хрустальный бакал и гранатовый браслет

Летом 1823 года карета 74-летнего Иоганна Вольфганга фон Гёте, живой легенды немецкой литературы, покинула Веймар и направилась в Мариенбаден, богемский курорт, где его ждало, как он надеялся, начало новой жизни в лице юной 19-летней Ульрики фон Леветцов.*

В прошлом году на его предложение выйти за него замуж, она обещала подумать, и теперь Гёте, помолодевший на 50 лет, еле сдерживал своё нетерпение увидеться со своей возлюбленной. Вспоминая их последние встречи перед расставанием, он с особенной лаской поглаживал нежную кожу сафьяновой упаковки, в которой лежал великолепный гранатовый гарнитур. Он закрывал глаза и видел Ульрику блистающую на балу в этих неотразимых украшениях, которые не могли затмить её красотой, но лишь подчёркивали её ангельскую прелесть. И эта прекрасная картина уже витала в, пока ещё смутных, строчках будущей элегии:

Ты видишь: там, во голубизне бездонной,
Всех ангелов прекрасней и нежней,
Из воздуха и света сотворённый,
Сияет образ, дивно схожий с ней.
Такою в танце, в шумном блеске бала,
Красавица очам моим предстала…

Он настолько увлёкся этой завораживающей картиной, что не заметил, как память унесла его в годы юности, когда он вот также впервые затрепетал от женской красоты:

Целую ей туфлю, жую подмётку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям её припадаю кротко -
Не часто дождёшься такого дня!
Она то погладит, то шлёпнет меня.
Но я в блаженстве, как новорождённый,
Реву, улыбкой её награждённый...
Вдруг мило хлыстиком взмахнёт:
«Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur»*.

* А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу! Отвесь поклон, как подобает благовоспитанному кавалеру (франц.).

Эти строки молодой Гёте посвятил Анне Элизабет Шёнеман (1758 – 1817) дочери богатого франкфуртского банкира. Её мать происходила из дворянской семьи гугенотов д’Орвиль, владевших табачной фабрикой в Оффенбахе-на-Майне. Близкие звали её Лили.

25-летний Гёте познакомился с музыкально одарённой девушкой в 1774 году на домашнем концерте в доме её родителей во Франкфурте-на-Майне.

Шестнадцатилетняя Лили сидела за роялем и играла сонату. Когда она закончила, Гёте представился ей. «Мы взглянули друг на друга, - писал он позже в своих воспоминаниях, - и, не хочу лгать, мне показалось, что я почувствовал притягательную силу самого приятного свойства».

Для пылкого Гёте одной встречи было достаточно, чтобы тотчас же написать стихотворение и излить свои чувства:

Душе не выплакаться всласть,
Не нарыдаться вдосталь;
Задуть, залить слезами страсть —
Возможно ль это? просто ль?

Часы и месяцы тоски
Готовит сон безлюбый,
И снова — сердце на куски,
От жажды сохнут губы.

Моя ли, господи, вина,
Что не могу молиться?
Боль глубока, глуха, темна
И длится, длится, длится.

(«Томление», пер. В. Топоров)

Лили быстро привязала к себе Гёте, и он был действительно счастлив, когда она удостоила его лаской. Кокетливой Лили нравился красивый поэт. Она увлечённо рассказывала ему о своей жизни, жаловалась на её пустоту, говорила, что хотела только испытать свою власть над Гёте, но сама попалась в сети. Молодые люди объяснились, и дело кончилось бы, вероятно, браком, если бы не различие в общественном положении между семьями. Зная привередливость отца в этом вопросе, Корнелия, сестра Гёте, решительно выступила против этого брака. Возражали и другие. Но Гёте не хотел ни кого слушать, он был опьянён, покорен, заворожён.

Некая девица Дельфа взяла на себя трудную задачу устроить дело. Однажды она сообщила влюблённым, что родители согласились, и велела подать друг другу руки. Гёте подошёл к Лили, и она медленно, но твёрдо, подняла свою, и положила в его руку, после чего оба «с глубоким вздохом» бросились друг другу в объятия. Затем состоялось обручение.

Их помолвка состоялась весной 1775 года. В это же время он посвящает своей возлюбленной стихотворение «К Белинде» [1]:

О, зачем влечёшь меня в веселье,
        В роскошь людных зал?
Я ли в скромной юношеской келье
        Радостей не знал?

Как любил я лунными ночами,
        В мирной тишине,
Грезить под скользящими лучами,
        Точно в полусне!

Сном о счастье, чистом и глубоком,
        Были все мечты.
И во тьме пред умилённым оком
        Возникала ты.

Я ли тот, кто в шуме света вздорном,
        С чуждою толпой,
Рад сидеть хоть за столом игорным,
        Лишь бы быть с тобой!

Нет, весна не в блеске небосвода,
        Не в полях она.
Там, где ты, мой ангел, там природа,
        Там, где ты, - весна.

(Пер. В. Левик)

Письма Гёте 1775 года полны внутреннего беспокойства: «Я думал, что пока я буду писать, мне станет лучше, напрасно, мозг мой перенапряжён» [2]. Агрессивные эмоции по отношению к «высшему свету», бурлившие в нём в это время, получили разрядку в «Свадьбе Гансвурста» [3], в целом параде непристойных имён. Время от времени в письмах появляется ощущение счастья и удовлетворённости: «Во мне происходит много нового и удивительного. Через три часа я надеюсь увидеть Лили» [4].

Ах, смотрите, ах, спасите,
Вкруг плутовки, сам не свой,
На чудесной тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,
Как такой позор снести?

(«Новая любовь, новая жизнь», пер. В. Левик)

Но уже через полгода помолвка была расторгнута, поскольку оба родительских дома отрицательно отнеслись к этой связи, и сам Гёте вскоре стал воспринимать Лили в качестве помехи своим жизненным планам. Но он так и не смог забыть её в течение всей своей жизни. Даже в 80 лет Гёте признавался своему поверенному Фридриху Соре, что Лили была первой, а, может быть, и последней, кого он глубоко и искренне любил.

Отзвеневших радостей залогом
На груди моей ты будешь вечно.
Нить прочней ли, нежель связь двух душ пред богом?
Сердечко, ты ль одно не бессердечно?

Прочь, Лили, бегу я! Держишь прочно
Нитью бессрочной.
Наколдовала неволю злую!
Ах, Лили, сердце твоё, увы,
Я вновь и вновь целую.

Птицей я лечу под сень листвы
(А на лапке нить) —
И влачит она свой позор,
Нить свою, на вольный простор —
К черту все клетки! Да птица не та, увы,
Рабства ей уже не забыть.

(«Золотому сердечку, которое он носил на груди», пер. В. Топоров)

Через три года после разрыва с Гёте Анна Элизабет Шёнеман вышла замуж за Фрайхерра Бернхарда фон Тюркхайма, банкира, а позднее и бургомистра Страсбурга, президента местной консистории. Во время Французской революции семья была вынуждена бежать от режима якобинцев. Переодевшись в крестьянскую одежду, Лили с детьми добралась до германской границы. В эмиграции она некоторое время проживала в Эрлангене, а впоследствии вернулась в Страсбург.

***

Но несколькими годами ранее его мир уже сотрясался от восторгов женскими прелестями. Однажды [5] в кругу весёлых друзей 15-летний Гёте засиделся за полночь. Средства для шумных празднеств добывались различными способами: друзья находили поэту заказы на стихи для разных торжественных случаев, а иногда молодые люди подделывали векселя.

Приглашённая на вечеринку Гретхен была старше Гёте на год, она великодушно принимала поклонение молодого поэта, однако старалась не давать ему повода для некорректного поведения. Большую часть времени занимала светская беседа, которая затянулась в этот раз надолго. Гретхен заснула, положив хорошенькую головку на плечо своего кавалера, который гордо и счастливо сидел, стараясь не шелохнуться.

Казалось, ничто не могло помешать сближению молодых людей, но полиция узнала о проделках весёлой компании. На допросе Гретхен заявила, что действительно встречалась с Гёте, и, хотя свидание было для неё большим удовольствием, тем не менее, их отношениях являлись чисто платоническими. Откровения Гретхен ранили молодого поэта в самое сердце. Он считал себя уже взрослым мужчиной, а не мальчишкой, на которого смотрят сверху вниз:

Целуешь ты нетерпеливо
Лицо, и плечи ей, и грудь,
Её неопытность пуглива,
Но страстью можно ли спугнуть?
Раздеть её одним движеньем —
Быстрей, чем смог бы сам Амур!
И вот, лукаво, но с почтеньем
Глаза отводит бедокур.

(«Первая ночь», пер. В. Топоров)

***

Через два года (1766 г.), когда Гёте уже учился в Лейпциге, его сердце пленила такая же очаровательная, но более близкая ему по духу девушка. В доме трактирщика Шенкопфа поэт часто проводил свои свободные вечера. Молодым людям прислуживала дочь хозяина трактира, которая подавала гостям вино. Это была Анна-Катерина, или попросту Кетхен, которую Гёте в своих ранних сборниках называет то Анхен, то Аннетой.

19-летняя девушка обладала приятной внешностью. Об этом можно судить по письму Горна, одного из друзей Гёте. «Представь себе девушку, – писал он, – хорошего, но не очень высокого роста, с круглым, приятным, хотя не особенно красивым личиком, с непринуждёнными, милыми, очаровательными манерами. В ней много простоты и ни капли кокетства. Притом она умна, хотя и не получила хорошего воспитания. Он её очень любит и любит чистой любовью честного человека, хотя и знает, что она никогда не сможет быть его женой». Кетхен не осталась равнодушной к чувствам молодого поэта и ответила ему взаимностью:

Лежу средь лесного потока, счастливый,
Объятья раскрыл я волне шаловливой,—
Прильнула ко мне, сладострастьем дыша,
И вот уж смеётся, дразня, убегая,
Но, ластясь, тотчас набегает другая,
И сменою радостей жизнь хороша.

И все же влачишь ты в печали напрасной
Часы драгоценные жизни прекрасной
Затем, что подруга ушла, не любя.
Верни же веселье, мгновеньем играя!
Так сладко тебя расцелует вторая,
Как первая - не целовала тебя.

(«Смена», пер. В. Левик)

Однако любовная идиллия длилась недолго. Гёте начали одолевать беспочвенные приступы ревности, которые, в конце концов, надоели гордой девушке, и ей пришлось его оставить и больше никогда к нему не возвращаться. Только после разрыва поэт понял, как сильно любил свою Анхен.

Чистый образ Кетхен Гёте пытался утопить в вине и кутежах, чем основательно подорвал здоровье. В июле 1768 года у Гёте открылось кровотечение, вследствие обострения туберкулёза, потому в августе он вернулся домой во Франкфурт без учёной степени на горе отцу, но образ очаровательной девушки преследовал его и там.

Два года спустя Гёте сообщили, что Кетхен выходит замуж, причём за его доброго знакомого, доктора Канне, будущего вице-бургомистра Лейпцига. В многочисленных письмах, написанных ей в этот период, Гёте высказывал сожаление о потерянном счастье: «Вы моё счастье! Вы единственная из женщин, которую я не мог назвать другом, потому что это слово слишком слабо в сравнении с тем, что я чувствую».

В душевных муках родилась известная пастораль «Капризы влюблённого». В её героях, проводящих время в беспрерывных ссорах, легко узнаются Гёте и Кетхен.

После выздоровления Гёте направился в Страсбург для изучения юриспруденции. Шумная и праздничная атмосфера Страсбурга помогла поэту забыть о Кетхен.

***

Осенью 1770 года во время одной из прогулок по окрестностям Страсбурга он случайно забрёл в небольшую деревушку Зезенгейм, где повстречал дочь местного пастора Фридерику Элизабет Брион, которая произвела на Гёте неизгладимое впечатление. В ту встречу Фридерика была одета в коротенькую юбку и чёрный фартук; глаза её сияли и, казалось, вопрошали, что такой блестящий господин делает в забытом богом городке. И Вольфганга вновь охватила страсть молодого влюблённого человека, вдохновение сквозило в каждом его взоре и движении. Юная Фридерика ответила с той же страстью, и на следующий день молодые люди уже гуляли вдвоём.

В последующие месяцы Гёте неоднократно бывал в деревушке, где проживала семья Брионов. Молодые люди гуляли, катались на лодке и встречались с друзьями Фридерики. В течение года Гёте часто бывал в Зезенгейме. Безмерное счастье Гёте нашло своё выражение в многочисленных стихах и песнях, которые он посылал любимой с «разрисованными лентами»:

Всё нежит взоры,
Всё нежит слух,
Блистает солнце,
Смеётся луг.

Я вижу, ветви
Полны цветов;
Я слышу птичек
Из-за кустов;

Восторг и нега
Теснятся в грудь...
О, счастье, счастье,
Продлись, побудь!

Не ты ли это,
Любовь, любовь,
Одела жизнью
Природу вновь,

Благословила
Луг молодой
И расцветила
Весь круг земной?

О, дева, как я
Люблю тебя!
Как взор твой светел!
Люби меня!

Как сладко птичке
Поутру петь,
Иль пышной розе
Зарёй алеть,

Так сладко, дева,
Тебя любить.
Тобой воскреснуть,
Тобою жить.

Ты оживила
Мои мечты,
Будь век счастлива,
Как любишь ты.

(«Майская песня», пер. А.А. Фет [6])

Фридерика вскоре после разлуки с Гёте заболела нервной горячкой, от которой оправилась очень не скоро. Впоследствии за неё сватался страстно влюбившийся в неё поэт Якоб-Михаэль-Рейнгольд-Ленц (1751 - 1792), который, не встретив с её стороны взаимности, впал в неизлечимое сумасшествие. «Кто был любим Гёте, – сказала однажды Фредерика своей сестре, – не может любить никого другого».

Гёте виделся с Фридерикой после разлуки только один раз, когда осенью 1779 г. сопровождал герцога Карла-Августа Веймарского в Швейцарию и 29 - 30 сентября сделал из Страсбурга коротенький визит в Зезенгейм.

Фридерика, навсегда сохранившая о поэте нежное воспоминание и не вышедшая замуж, несмотря на множество сделанных ей предложений, после смерти отца поселилась сначала у своего брата Христиана, потом у пастора Готфрида Маркса, женатого на её старшей сестре Марии-Саломее. Она умерла в Мейсенгейме, близ Лара, в апреле 1813 г. Надгробный памятник с её мраморным бюстом, сооружённый на добровольные приношения со всех концов Германии, украшает с 1866 г. её могилу на мейсенгеймском кладбище. В 1880 г. на одном из холмов близ Зезенгейма была возобновлена и торжественно открыта беседка, в которой Гёте объяснялся Фридерике в любви.

***

24 мая 1772 года 22-летний Гёте прибыл Вецлар-на-Лане для прохождения практики в Имперской судебной палате.

В начале июня граф Айнзидель, молодой владелец Гарбенхейма — близлежащей деревни, пригласил Гёте на бал, который был назначен на 9 июня, и попросил об услуге захватить с собой по дороге двух его кузин и их подружку. Когда карета остановилась возле дома городского судьи Буфф, Гёте вышел из кареты, чтобы встретить свою последнюю попутчицу [7].

Заглянув в прихожую, он увидел навсегда запомнившуюся ему картину:
«В прихожей шестеро детей от одиннадцати до двух лет окружали стройную, среднего роста девушку в простеньком белом платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала в руках каравай черного хлеба, отрезала окружавшим ее малышам по куску, сообразно их годам и аппетиту, и ласково оделяла каждого, и каждый протягивал ручонку и выкрикивал «спасибо» задолго до того, как хлеб был отрезан, а потом одни весело, вприпрыжку убегали со своим ужином, другие же, те, что посмирнее, тихонько шли к воротам посмотреть на чужих людей и на карету, в которой уедет их Лотта».

Когда карета подъехала к бальному павильону, Гёте был, по его словам, точно во сне. Замечтавшись, убаюканный вечерним сумраком и близостью очаровательной спутницы, он не слышал музыки, гремевшей сверху, из освещённой залы. Но и там, оказавшись в свете сверкающих люстр, ему казалось, что все это происходит во сне. Ничего не видя вокруг, он, точно вихрь, вальсировал, держа в своих объятиях прелестнейшую девушку. Её лицо, устремлённое к нему, нежная улыбка, блуждающая на губах, аромат её прекрасных золотистых волос, блеск голубых глаз, откровенно выражавших искреннейшее, невинное удовольствие, - все опьяняло и завораживало.

В какой-то момент они остались с Лоттой наедине, он не выдержал, склонился над её рукой и прильнул к ней губами. Мимолётное прикосновение пробудило в нем множество надежд. Окрылённый, он испросил у Лотты разрешение в тот же день навестить её.

Стояло дивно прекрасное лето, они бродили среди спелых хлебов, вспоминал Гёте, наслаждались свежестью росистого утра; песнь жаворонка, крик перепела веселили их души, в часы, когда разражались страшные грозы, они лишь теснее льнули один к другому; постоянству чувств, казалось, не будет конца, и вообще они не понимали, как «смогут обходиться друг без друга».

Гёте уже знал, что Лотта была невестой 30-летнего чиновника Иоганна Кристиана Кестнера, поэтому в его душе было смятение и, поддаваясь его порывам, он иногда исчезал на несколько дней в горах. Вернувшись, обнаруживал на своём столе гору записок от Шарлотты: «Когда же вы навестите нас снова?» Не в силах противиться желанию увидеть её, он на следующий день возвращается к своей странной любви. Его взгляд встречается с голубыми невинными глазами мадемуазель Буфф.
- Ах, дорогая Лотта, я хотел попросить вас об одном одолжении, — лепечет он, от волнения путаясь и запинаясь пуще обычного, отчего его франкфуртский акцент с его и без того небрежной, смазанной дикцией становится просто несносным. - Ради бога, не промокайте песком ваши записки. Представьте себе, что вчера, едва я поднёс ваше письмо к губам... - Сделав паузу, испытующе посмотрел на Шарлотту своими карими, близко посаженными глазами. - И, - продолжал он, - проклятый песок заскрипел у меня на зубах.

К его досаде она и бровью не повела при этих словах. Понимала ли вообще его мадемуазель Буфф? Или надежда на то, что милая Лотта разделит его привязанность, - напрасная иллюзия?

Временами ему казалось, что он осознал все до конца и пора покончить с этой двусмысленностью, прекратить встречи с ней и её женихом. И хотя последний заслуживал всяческих похвал и вёл себя в высшей степени благородно - ни разу в присутствии своего соперника Кестнер не обменялся с мадемуазель Буфф какой-нибудь лаской, - в то время как Гёте едва сдерживался. Наконец он понял, что у него нет шансов на успех. Лотта останется верной своему выбору.

Гёте принял решение бежать. В тот же день Лотта получила его записку:
«… Пришла пора мне с вами разлучиться. Я решил уехать по доброй воле, прежде чем меня прогнали бы невыносимо сложившиеся обстоятельства. Будьте всегда радостной и бодрой, дорогая Лотта. Прощай, тысячу раз прощай!»

Наследующий год Кестнер известил Гёте о состоявшейся свадьбе и трагической гибели их общего знакомого, застрелившегося от неразделённой любви. Тридцать дней он был точно лунатик, не отдавая себе ясного отчёта в том, отчего с такой быстротой рождалось вдохновение. На свет появился полубиографический роман «Страдания юного Вертера». Завершив работу, Гёте велел изготовить чистую рукопись, которую и отослал издателю в Лейпциг. Сам же почувствовал, будто он точно после исповеди: просветлённый и, главное, освобождённый от самого себя. Супругам Кестнер он оправил письмо, в котором сообщал, что «вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут «Вертер».» [8]

Когда они получили этот роман, то были в ужасе, вся их интимная жизнь оказалась выставленной на «витрину», а Гёте в это время изнемогал под чарами Анны Элизабет Шёнеман.

А потом была ещё целая череда безумных влюблённостей, пока в 1821 году Гёте не встретил юную Ульрику фон Леветцов, мать которой тоже была в этой веренице.

***

С Амалией фон Леветцов Гёте познакомился в 1807 году, когда Ульрике было всего три года:

Ужель её вовек я не миную?
Привычки превращаются в мученья…
Придётся привыкать без промедленья
Не подходить к прекрасному вплотную.

Но как задачу выполнить двойную,
У сердца не спрося благословенья?
Ах, решено! Любовное томленье
Так славно в песню выплеснуть иную!

Смотри, пошло! Поэт обронит слово,
Разбудит звук заигранную лиру
Для жертвоприношений вечной страсти…

Едва подумал — песенка готова.
Что ж дальше? Мчимся к нашему кумиру:
Ценить наш труд теперь в её лишь власти.

(«Коротко и ясно», пер. Н. Григорьева)

Чтобы окончательно не потерять голову от накрывшей его любовной волны Гёте начинает работать над драмой «Прометей», в которой образ Пандоры он писал с Амалии:

                Прометей

                О дочь моя, ты много
                Узнала радостей?

                Пандора

                О, тысячи! За все тебе спасибо.

                Прометей

                Пандора, грудь твоя
                При всходе солнца трепетала,
                При всплыве месяца, и в поцелуях
                Твоих подруг
                Чистейшим ты блаженством наслаждалась.

                Пандора

                Невыразимо!

                Прометей

                Что в пляске поднимало, так легко
                Твой стан с земли?

                Пандора

                Что? радость!
                Мой каждый член, игрой и пеньем тронут,
                Дрожал и шевелился,
                И вся я таяла в тех звуках!

Работа над драмой в значительной мере снизила любовный накал Гёте, и бурного романа между ним и Амалией не последовало. Но чувство не исчезло и выплеснулось в «Мариенбадской элегии»:

А мной — весь мир, я сам собой утрачен,
Богов любимцем был я с детских лет,
Мне был ларец Пандоры предназначен,
Где много благ, стократно больше бед.
Я счастлив был, с прекрасной обручённый,
Отвергнут ею - гибну, обречённый.

(Пер. В. Левик)

***

Гетё неожиданно очнулся от нахлынувших воспоминаний, открыл лежавшую на коленях сафьяновую упаковку, и представил, как гранатовый браслет оттеняет нежную белизну прекрасного запястья его ангельской Ульрики. И снова нахлынули воспоминания, теперь уже его первого знакомства с ней.

Он вспомнил, как приехав в Мариенбад 29 июля 1821 года, снял квартиру в красивом новом доме графа фон Клебельсберг-Тумбурга, где жила также семья Брёзигке-Леветцов: тридцатичетырехлетняя Амалия фон Леветцов, её родители — супруги Брёзигке, и три её дочери — семнадцатилетняя Ульрика, Амалия и Берта соответственно пятнадцати и тринадцати лет.

Не смотря на свой возраст, уже зрелой женщины, Амалия фон Леветцов, ставшая уже к этому времени вдовой, и связанная близкими отношениями с графом фон Клебельсбергом, оставалась все также привлекательна, как и в свои 20 лет, когда Гёте впервые с ней познакомился.

Жизнь в кругу этой семьи была пронизана доброжелательностью и непринуждённостью: часто, если Гёте не был занят работой, все вместе садились за стол, пили чай, совершали прогулки, проводили время за играми; были в программе развлечений и бальные вечера.

Впоследствии Ульрика так вспоминала свою первую встречу с Гёте:
«Бабушка меня позвала к себе и девушка мне сказала, там находится какой-то старый господин, который меня хочет видеть...
Когда я вошла в комнату, где также была и моя мать, она представила меня: «Это моя старшая дочь Ульрика.»
Гёте меня взял за руку, с улыбкой на меня посмотрел и спросил меня, как мне нравятся Марианки. (Мариенбаден на чешский манер)
Последний год я провела в Страсбурге в французском пансионе, мне было только семнадцать лет, о Гёте я не знала вообще ничего, какой это известный человек и знаменитый поэт, поэтому я нисколько не стеснялась этого ласкового господина, не имела никакого стеснения, которое обычно при знакомствах с новыми людьми я испытывала».

Юная Ульрика, проявляла заботу о знаменитом госте из Веймара, и он в свою очередь тоже не скупился на знаки внимания по отношению к девушке, возбуждавшей в нем все больший интерес. Ульрика ничего из написанного поэтом не читала, да и вообще мало что знала о литературе и искусстве.

Гёте подарил ей «Годы странствий Вильгельма Мейстера» [9], в первой, только что опубликованной редакции, а поскольку она не читала «Годы учения», он пересказал ей все истории вокруг Вильгельма Мейстера. Очень скоро чувство поэта к Ульрике вышло за рамки обыкновенного дружеского расположения к случайной курортной знакомой. К поэту вновь вернулось ощущение, пользуясь его собственным выражением, «второй молодости» — и он весь отдался ему.

«Мне было очень хорошо; в здешнем доме не было такой монотонности, как, должно быть, ей [Оттилии] представляется… С новой Ульрикой я простился с некоторым сожалением; надеюсь, тем нежнее встретит меня первая» [10].

В 1822 году Гёте вновь в Мариенбаде: приехав сюда 19 июня, он снова поселился в доме Клебельсберга - и семейство Леветцов тоже было уже здесь. Увидев повзрослевшую Ульрику, его уже который раз накрывает любовная волна. Но лишь мечты поэта выражаются в поэтических строках, навеянных страстью к восемнадцатилетней девушке:

Он

Печали больше не снесу,
А веселиться я не в силах:
Я не хочу плодов постылых,
Что в каждой роще натрясу.
Ночь не сулит мне ничего,
Дни тянутся в тоске невыносимой.
Я жажду только одного:
Увидеться — хотя б во сне — с любимой.
И если я мечтою не перечу
Твоей мечте, шагни скорей навстречу!

Она

Печалишься, что я пропала?
Но, может, ложная опала
Настигла нас и мы — вдвоем?
Как в небе радуга трепещет!
Чуть дождь и солнце — вновь заблещет.
Ты плачешь? Вот я, за окном!

Он

О, радуга и ты, вы вправду сестры:
Вы обе прихотливы, быстры, пестры,
Вы обе мне сиять весь век должны!
Не портят повторенья новизны!

(«Эоловы арфы», пер. В. Топоров, отрывок)

«В то лето Гёте был ко мне очень ласков, при каждой возможности мне уделял знаки внимания», - вспоминает Ульрика.

Живя вблизи юной Ульрики, он прочитал роман Иоганны Шопенгауэр [11] «Габриэла». В рецензии на этот роман поэт писал:
«Все три тома этого романа, давно уже рекомендованного мне как во всех отношениях достойного, я прочитал с величайшим спокойствием души, в сосновых лесах Мариенбада, под небом, синее которого нет, вдыхая чистейший, легчайший воздух, а оттого и с максимальной восприимчивостью, необходимой, чтобы наслаждаться произведением творческого духа».

Покидая Мариенбад Гёте сделал Ульрики предложение выйти за него замуж, чем несказанно её смутил. [12] Амалия, хотя и не сразу, но все же дала своё согласие при условии отсрочки окончательного решения на год, очевидно рассчитывая, что чувства Гёте к этому времени уже остынут.

В феврале 1823 года Гёте перенёс тяжёлое заболевание – перикардит [13]. Близкие и друзья опасались за его жизнь. Но уже в конце марта поэт чувствовал себя вполне здоровым.
«Вот первое свидетельство обновлённой жизни и любви  с благодарностью и приязнью.» - писал он Цельтеру [14] 23 марта 1823 г. с вестью о своём выздоровлении.
В письме графу Рейнхард [15] от 11 июня 1823 г. Гёте писал:
«В самом деле, пора внешнему миру вновь одарить меня вдохновением. И то, что целительные источники хотя бы в известной мере поддерживают наши надежды — прекрасно.»

Таким образом, летом 1823 года поэт был полон сил и надежд на кардинальные перемены в своей жизни.

***

Карета въехала на улицы Мариенбада.
 
На этот раз Гёте приехал раньше семейства Леветцов и поселился в гостинице «Золотой голубь» - напротив дома Клебельсберга, где герцог Карл Август занял комнату, в которой в прошлом году жил Гёте. Он с нетерпением считал часы, когда снова увидит свою возлюбленную Ульрику.

11 июля 1823 года, поэт записал в своём дневнике, «прибыла госпожа фон Леветцов с дочерьми. Вечером был в обществе».

Отныне жизнью его владела Ульрика. Он виделся с ней ежедневно, радовал её небольшими подарками и рассказами, совершал прогулки с нею и с её сёстрами, встречался с ней на балах.

Осенью 1897 года Ульрика рассказала биографу Гёте Людвигу Стеттенгейм очаровательную историю лета 1823 года:
«Гёте нравилось общаться со мной и нашим кругом молодых девушек. ...Он обучал нас светским играм», которые подчас вызывали девичью стыдливость, так как касались интимности женского туалета и прочего в этом духе, «отчего, бывало, я краснела и не знала что сказать, а Гёте смеялся и разъяснял что и как надо.»

Веймарский герцог выступил в роли свата, обещал матери избранницы поэта должность при дворе и назначил семейству фон Леветцов пенсию - настолько горячо желал этого позднего брака его друг. В подтверждение серьёзности своих намерений Гёте преподнёс Ульрике комплект гранатовых украшений, который привёз с собой из Веймара и просил её одеть этот подарок, согретый теплом его ожидания, когда она окончательно примет его предложение.

Ульрика так описывает это предложение руки: «... и это был он, воевода Карл Август, кто сказал моим родственникам и мне, чтобы я вышла замуж за Гёте. Иоганн подтвердил это и часто это повторял, он сам мне описывал, как бы это выглядело, если бы я была первой дамой двора в Ваймаре.
Моя мать твёрдо стояла на том, что не будет ни одну из своих дочерей уговаривать или заставлять выйти замуж. Со мной она об этом говорила и спросила, нравится ли мне Гёте и его предложение, на что я ей ответила, что если она этого желает, то я так сделаю. Она ответила: «Нет, дитя моё, ты ещё слишком молода для этого, но это предложение является честью... Ты должна решить сама, можешь ли стать женой Гёте.
Я сказала: «... если бы он был совсем одиноким, то тогда могла выйти за него замуж. Но у него есть сын, который женат и который живёт у него в доме, у него есть семья, а я не хочу занимать место девятнадцатилетней мачехи. Ему этого не надо, ему надо другое, а для меня уйти от матери, сестёр, дедушки с бабушкой было бы очень тяжело, я ещё вообще не хочу выходить замуж»».

Поняв, что Гёте не отступится, Амалия фон Леветцов, не смогла справиться со своим чувством и сочла целесообразным вместе со всей семьёй покинуть Мариенбад, и 17 августа Леветцовы переехали в Карлсбад.

Уже на следующий день Гёте пишет своей невестке Оттилии:
«Вспомни, сколь часто мы осознаем бесценное, когда его уже нет, и ты представишь себе сладкую горечь чаши, которую я осушил до дна… Стало быть, я покидаю Мариенбад, оставляя его, по существу, совсем пустым… Того уже нет, чем я жил здесь все это время, и надежда на скорую встречу весьма зыбка.»

Разлука с Ульрикой для Гёте была невыносима, и, он едет, в след за ними, в Карлсбад. С 25 августа Гёте вновь проводит все дни с семейством Леветцов, и надежда, что его мечта исполнится, все ещё тлеет.

Вместе провели они и день рождения Гёте 28 августа, причём «общество» притворялось, будто и не подозревает, что это за день.
После завтрака Гёте вместе с семейством Леветцов поехал в Эльбоген, показывал всем окрестные достопримечательности, а потом зашли в ресторацию «У белого коня», где Штадельман [слуга Гёте] «еще с вечера заказал угощение» (из дневника Гёте).
У госпожи фон Леветцов тоже был сюрприз: она привезла с собой специально испечённый по этому случаю великолепный пирог и бутылку старого рейнского вина. Вместе с вином госпожа Амалия поставила на стол хрустальный бокал богемской работы, с выгравированными на нем инициалами Ульрики, Амалии и Берты. Гёте попросил этот бокал на память о не забываемом вечере и лучшем дне своего рождения, который он когда-либо отмечал. Взамен подарил семейству Леветцов свой бокал, который выставил на стол его слуга.

Ульрика впоследствии так вспоминала об этом:
«К концу обеда слуга принёс нам целую пачку писем и посланий, некоторые из них он прочитал, причём то и дело приговаривал: «Как милы и любезны эти люди!» Должно быть, он ждал, что мы спросим, о чем же ему пишут, но мы спрашивать не стали. В отличном расположении духа мы все вместе возвратились в Карлсбад и уже издалека увидели на лужайке перед домом множество людей, а ещё - что нас ожидает оркестр. Едва вышли мы из кареты, как Гёте тут же окружили. Мать поманила нас за собой, пожелала Гёте доброй ночи и поднялась с нами наверх. Было уже поздно, и мы увиделись с Гёте лишь на другое утро, и первым делом он спросил нас: «Не правда ли, вы ведь знали вчера, что это был мой день рождения?» Мать отвечала: «Как же не знать! Ваш день рождения напечатан повсюду!» Гёте, рассмеявшись, хлопнул себя по лбу и сказал: «Давайте же отныне называть этот день днём публичной тайны!», и впоследствии он так и называл этот день в своих письмах к нам».

В 1824 году в письме с поздравлениями с его днём рождения Ульрика писала: «... тайно рада, год назад мы имели честь провести с Вами почти целый день на Локте, сегодня всё по-другому, но не лучше, так как нам не хватает счастья быть в Вашем обществе, и поэтому мы можем сказать, что чувствуем в этот день, который нам и всему миру подарил Вас. Желаем Вам от всего сердца счастья и спокойствия и вдалеке вспоминайте иногда о своей верной подруге Ульрике.»

В 1827 году Ульрика уверяет, что в день рождения Гёте она выпьет за его здоровье: «Ваша дочка присоединяется к матери со своими пожеланиями всего наилучшего для Вас и пьёт из Вашего бокала сегодня за Ваше здоровье. Ульрика.»

5 сентября семейство Леветцов покинуло Карлсбад, а 10 сентября Гетё посылает Ульрике письмо со строками:

У вод горячих жить ты захотела,
И я смущён в себе самом;
Тебя ношу я в сердце так всецело,
Что не пойму, как в месте ты ином?

Покидая 13 сентября 1823 года Карлсбад Гетё, находящийся под гнетущем впечатлением разрушенных надежд, пишет свою последнюю «лебединую песню», в которой слышны отзвуки всех его любовных бурь, от чего он превратил впоследствии «Мариенбадскую элегию» в памятник своей собственной влюблённости в недостижимый женский идеал, так и не нашедшей покоя, мятущейся души:

И ты вступил в блаженные селенья,
Как некий дух, достойный жизни вечной.
Здесь нет надежд, желания, томленья,
Здесь твой эдем, мечты предел конечный.
Перед лицом единственно прекрасной
Иссяк источник горести напрасной.

…Мы жаждем, видя образ лучезарный,
С возвышенным, прекрасным, несказанным
Навек душой сродниться благодарной,
Покончив с темным, вечно безымянным.
И в этом — благочестье! Только с нею
Той светлою вершиной я владею.

Отрывки элегии, которую он писал по дороге из Карсбада домой, он тщательно переписал начисто на листы зелёной марокеновой бумаги, а позднее заказал для неё красный сафьяновый переплёт, который напоминал ему упаковку гранатовых украшений подаренных Ульрике в последний год их встречи, с надписью «Элегия. Мариенбад. 1823».

Он показывал её лишь самым ближайшим друзьям. В ноябре того же 1823 года в Веймар приехал Цельтер. Много раз читал он это стихотворение вслух своему другу, чьё состояние было ему известно. Даже в январе 1824 года Гёте вспоминал, как удивительно и прекрасно было, «что ты желал читать его вновь и вновь и своим мягким, чувствительным голосом много раз позволял мне услышать все, что мне бесконечно мило — настолько, что я сам не смею себе в этом признаться.» [16]

В это время Гёте находит утешение в обществе и музыке польской пианистки Марии Шимановской (1789 – 1831):

Ведёт к страданью страсть. Любви утрата
Тоскующей душе невозместима.
Где всё, чем жил ты, чем дышал когда-то,
Что было так прекрасно, так любимо?
Подавлен дух, бесплодны начинанья,
Для чувств померкла прелесть мирозданья.

Но музыка внезапно над тобою
На крыльях серафимов воспарила,
Тебя непобедимой красотою
Стихия звуков мощных покорила.
Ты слёзы льёшь? Плачь, плачь в блаженной муке,
Ведь слёзы те божественны, как звуки!

И чует сердце, вновь исполнясь жаром,
Что можешь петь и новой жизнью биться,
Чтобы, на дар ответив щедрым даром,
Чистейшей благодарностью излиться.
И ты воскрес - о, вечно будь во власти
Двойного счастья - музыки и страсти.

(«Умиротворение», пер. В. Левик)

Готовя в 1824 году второе издание «Страдания юного Вертера» Гёте пишет эпитафию прототипу своего героя:

Тебе - уйти, мне - жить на долю пало.
Покинув мир, ты потерял так мало.

И словами своего трагического героя Гетё заканчивает цикл «Трилогия страсти»:

…Твой взор слезой умильною блестит,
Прощаньем страшным стал ты знаменит,
Оплакан всеми в свой последний час,
На скорбь и радость ты покинул нас.
И вот опять неизъяснимый рок
По лабиринту страсти нас повлёк,
Вновь обречённых горестной судьбе,
Узнать разрыв, таящий смерть в себе.
Как трогательно пел певец любви:
В разрыве — смерть, с возлюбленной не рви!
Страдающим, просящим утешенья
Дай, господи, поведать их мученья!

(«Вертеру», пер. В. Левик)

После разрыва с Ульрикой Гёте прожил ещё почти девять лет, но чувственная страсть его никогда более не беспокоила. Сразу же по возвращению домой он ринулся в музеи, библиотеку, обсерваторию, где, по свидетельству канцлера Мюллера [17], пропадал «до самой ночи, а потом уже с пяти утра снова был на ногах, осмотрел ветеринарную школу, ботанический сад, разного рода галереи и выставки, весело отобедал с Кнебелем у полковника Люнкера, затем навестил Фромманов и никому не давал передышки, в то же время не позволяя из любопытства задать какой-нибудь вопрос, хотя Кнебель наверняка не раз порывался это сделать» [18]. И даже его сын мог написать жене: «Он ни разу не произнёс известного тебе имени и не заговорил о семье, и я начинаю надеяться, что дальше дело пойдёт хорошо и вся эта история развеется как сон.» [19]

Но, несмотря на внешнюю активность, Гёте был полностью опустошён. Поэт жаловался Мюллеру:
«Три месяца я был счастлив, то одно влекло меня, то другое, то один магнит притягивал, то другой, и, почти как мяч, кидало меня из стороны в сторону. Зато теперь мяч вновь валяется в углу, а мне надо на всю зиму закопаться в свою барсучью нору и как-нибудь перебиться до весны.» [20].

Тому же Мюллеру он сделал самоироничное «доверительнейшее признание насчёт своих отношений» с семейством Леветцов:
«Моё «увлечение» ещё принесёт мне немало тревог, но я их пересилю. Иффланд [21] написал бы на этот сюжет прелестную пьеску - о старом дядюшке, слишком пылко любящем свою юную племянницу.» [22]

Пересуды, которыми сопровождался курортный роман Гёте, со скоростью почтовых карет, разносились по Германии. Он понимал, что слухи о его богемском «приключении» могли долететь и до Франкфурта, где жила Марианна фон Виллемер [23] — героиня поэмы «Книга Зулейки. Зулейка-Наме». К памятному для них обоих дню 18 октября, когда они впервые познакомились, Гёте послал ей только что опубликованные «Статьи о поэзии» Эккермана [24], к которым приписал следующее четверостишие (к посылке были приложены соединённые одной лентой росток мирта и лавровая ветка):

Мирт и лавр здесь вновь соединились, —
Их судьба надолго разлучила;
Но в мечтах часы блаженства длились,
И в сердцах надежда не остыла.

(Пер. А. Гугнин)

На листке со стихами была к тому же пометка «к с. 279». А на этой странице в книге Эккермана глазам Марианны представилось бы её собственное стихотворение:

Ветер влажный, легкокрылый,
Я завидую невольно:
От тебя услышит милый,
Как в разлуке жить мне больно.

(Пер. В. Левик),

После отъезда Марии Шимановской в дневнике от 30 ноября 1823 года Гёте записал: «Читал и перечитывал «Элегию»… Снова читал «Элегию» с Цельтером».

Надежда все ещё не покидала поэта. Накануне нового 1824 года он пишет Ульрике:
«Передо мной стоит новый настенный календарь 1824 года, и все 12 месяцев выглядят так чисто. Неизвестно: который день откроется для меня в красный цвет, который в чёрный, всё так чисто, желания и надежды летают туда-сюда. Если бы они могли встретиться с Вашими. Только бы на пути их исполнения ничего! ничего! не стояло!... А если моя милая ... будет хотеть... потом всё будет проще. При этом я надеюсь, что она не отрицает, что приятно быть любимой, не смотря на то, что любовник может иногда казаться неприемлемым.»

***

Когда Гёте отмечал свой последний день рождения, памятный бокал стоял перед ним. 28 августа 1831 года поэт писал Амалии фон Леветцов:
«Сегодня, уважаемый друг, находясь в сельской местности и избегая дружески устроенных празднеств, я ставлю перед собою этот бокал, напоминающий мне череду былых лет и воскрешающий в моем воображении прекраснейшие часы жизни… Всегда преданный вам И.В. фон Гёте.»

Ульрика фон Леветцов, так и не выйдя замуж [25], прожила долгую жизнь и умерла на 96 году жизни 13 ноября 1899 года в замке Тршебивлице в Богемии, где собрала внушительную библиотеку, ставшую в последствие основой Областного музея в городе Мост, в которой было много редких книг, в том числе и Библия, выпущенная в Нюрнберге в 1478 году.

Гранатовый комплект, подарок Гёте, после её смерти был передан Национальному чешскому музею: на его изготовление ушло 460 уникальных по красоте и величине гранатов. Диаметр самого крупного из них составляет 12,3 мм.

Как бокал, стоявший перед смертью Гетё, на его столе, так и гранатовый браслет, лежавший на туалетном столике Ульрики, были единственными свидетелями их подлинной любви, не замутнённой людскими пересудами [26]. Эти два предмета связывали их до последнего вздоха, и хочется верить, что они помогли им встретиться там, где нет условностей и преград, где единственной не преходящей ценностью является чистая, ни чем не замутнённая, любовь, соединившая прозрачный хрусталь и проникновенный гранат.
 



* Поздняя любовь Гёте, находит свою аналогию в поздней любви 70-летнего И.И. Бецкого к 16-летней выпускнице Смольного института благородных девиц Глафире Алымовой в 1774 году, которая в течение трёх лет жила в его доме, на правах приёмной дочери, и продолжала жить у него после замужества. Когда же молодые не выдержали и сбежали, Бецкого от расстройства сразил паралич, от которого он едва оправился.

[1] Впервые опубликовано в дамском журнале «Ирис» за 1775 год

[2] Из письма к Августе Штольберг от 7 - 10 марта 1775 г. [XII, 159]

[3] «Свадьба Гансвурста, или Ход мирских дел. Микрокосмическая драма» (1775) написана Гете на основе старого фарса Христиана Рейтера «Свадьба Арлекина» в духе средневекового народного театра с фольклорным героем Гансвурстом (Гансом Колбасой).

[4] Из письма к Иоганне Фальмер, март 1775 г. [XII, 158].

[5] Франкфурт-на-Майне, 1764 г.

[6] Влияние поэзии Гёте на Фета было столь велико, что 20 мая 1866 г. в возрасте 46 лет, находясь в Ясной поляне, наслаждаясь пением 20-летней Т.А. Берс, младшей сестры Софьи Андреевны, жены Льва Николаевича Толстого, он пишет проникновенный романс:

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна - любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб только, дорогая,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь.
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в ласкающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Жена Фета также была на этом вечере и на утро слушала эти вдохновенные строки.

[7] Шарлотта София Генриетта Буфф (1753 – 1828).

[8] Роман «Страдания юного Вертера» был восторженно встречен молодёжью, но имел также неожиданное последствие - ряд самоубийств молодых людей, подражавших примеру Вертера.
Выпуская второе издание книги, Гёте снабдил его эпиграфом в котором, подтверждая своё восхищение чувствительными душами, он настойчиво призывал молодых людей не уходить из жизни, а мужественно встречать её трудности:

Так любить влюблённый каждый хочет,
Хочет дева быть любимой так.
Ах! зачем порыв святейший точит
Скорби ключ и близит вечный мрак!

Ты его оплакиваешь, милый,
Хочешь имя доброе спасти?
«Мужем будь, - он шепчет из могилы, -
Не иди по моему пути».

[9] Роман является продолжением «Годов учения Вильгельма Мейстера», написанного Гёте в середине 1790-х годов. Очевидно эта книга заложила основу будущей огромной, в несколько тысяч томов, библиотеки Ульрики фон Леветцов, а встречи с Гёте пробуди в ней страсть к литературе.

[10] Из письма сыну от 27 августа 1821 г. Оттиля – жена сына. Здесь Гёте имеет в виду сестру Оттилии, Ульрику фон Погвиш; к подобной многозначительной игре именами поэт не раз прибегал и в дальнейшем.

[11] Немецкая писательница и хозяйка литературного салона. Мать философа Артура Шопенгауэра и писательницы Адели Шопенгауэр.
Героини романов Иоганны Шопенгауэр - женщины, которые в юности пережили страстную, но несчастную любовь, а затем под влиянием голоса разума или в результате коварных интриг, сохранив образ навсегда потерянного возлюбленного в сердце, вступают в брак с другим. Мужьям в этих историях, как правило, отводится не самая привлекательная роль. Иногда они представлены как самые настоящие мракобесы. Героини же свято хранят в памяти дорогой образ первой любви: они либо вовсе не рожают детей недостойным супругам, ставшим таковыми лишь благодаря принципу реальности (как, например, в романе «Габриэла»), либо, если ребёнок все же рождается, то он становится воплощением воображаемой супружеской неверности, подобно тому, как это описано в «Избирательном сродстве» Гёте.
Гёте, лично знакомый с Иоганной с 1806 года, когда она переехала Веймар, благожелательно отзывался о её творчестве, но её популярность быстро сошла на нет, после того как она перестала создавать новые шедевры, заболев в последние годы жизни.

 [12] И по сей день не найдено письмо, в котором Гёте сделал предложение Ульрике, так возмутившее её мать.

 [13] Перикардит – воспаление околосердечной сумки (наружной оболочки сердца - перикарда) чаще инфекционного, ревматического или постинфарктного характера. Проявляется слабостью, постоянными болями за грудиной, усиливающимися при вдохе, кашлем (сухой перикардит). Может протекать с выпотеванием жидкости между листками перикарда (экссудативный перикардит) и сопровождаться сильной одышкой. Выпотной перикардит опасен нагноением и развитием тампонады сердца (сдавлением сердца и сосудов накопившейся жидкостью).

[14] Карл Фридрих Цельтер (1758 - 1832) - немецкий композитор и музыкальный педагог.

[15] Рейнхард Карл Фридрих (1761-1837) – барон Империи (31 декабря 1809 года), граф Рейнхард (22 августа 1815 года), французский дипломат, государственный деятель и писатель немецкого происхождения.

[16] Из письма Цельтеру от 9 января 1824 г.

[17] Фридрих фон Мюллер (1779 - 1849) — канцлер Саксен-Веймар-Эйзенахского Великого герцогства.

[18] Из письма канцлера фон Мюллера к художнице Юлии фон Эглоффштейн от 19 сентября 1823 г.
В другом письме к ней он пишет:
«Видите, что чувства Гёте к Ульрике фон Левитцов не исключены и я прав, когда утверждаю, что на теперешнее его состояние не повлияло взаимоотношение с Ульрикой, а увеличилась потребность его души в понимании, благосклонности и сочувствии.»

[19] Из письма Оттилии фон Гёте от 14 сентября 1823 г.

[20] Из заметок канцлера Мюллера от 23 сентября 1823 г.

[21] Август Вильгельм Иффланд (1759 - 1814) - немецкий актёр, драматург, режиссёр.

[22] Из заметок канцлера Мюллера от 2 октября 1823 г.

[23] Марианна фон Виллемер (урожд. Марианна Пирнгрубер (Юнг ?); 1784 - 1860) - австрийская актриса и танцовщица, поэтесса. В возрасте 14 лет переехала во Франкфурт-на-Майне и вышла замуж за франкфуртского банкира Иоганна Якоба фон Виллемера. Гёте увековечил третью жену своего друга в своей «Книге Зулейки» в «Западно-восточном диване». Среди многочисленных муз великого Гёте Марианна фон Виллемер оказалась его единственным соавтором, поскольку, как стало известно позднее, в «Диван» вошли и некоторые написанные ею стихи.

[24] Иоганн Петер Эккерман (1792 -  1854) - немецкий литератор, поэт. Известен своими исследованиями творчества Гёте, другом и секретарём которого он был с 1823 по 1832 годы.

[25] Очевидно она была поражена той же болезнью, что и Фридерика: «Кто был любим Гёте, не может любить никого другого.»

[26] О пересудах наполнивших тогда Германию можно судить из следующего: Каролина фон Волзоген (1763 – 1847), из письма адресованного Каролине фон Гумболдт (1766 – 1829): «Так же, как это было всегда, цена предмета заключается только в представлениях поэта (Гёте), потому что на самом предмете (Ульрике) нет ничего выдающегося».