Послевоенное детство часть 1

Не улетай, не улетай!
Живой мечты очарованье!
Ты возвратила сердцу рай,
Минувших дней воспоминанье.
Н. М. Языков

Во второй половине двадцатого века в Тульском крае было еще много красивых очень живописных сел, где в каждом доме шумели непоседливые дети и ворчали мудрые старики. Село Гурово, о котором я хочу рассказать, стоит на высоком берегу неширокой, но быстрой, полноводной родниковой речки. Дома выстроились в одну линию и утопали в тени больших деревьев, которые были посажены нашими дедами. Трава около домов мелкая, плетистая, мягкая и чистая, не засоренная хозяйственными отходами. Вдоль села проходила накатанная грунтовая дорога, по которой в наше село заезжали коробейники, а за дорогой, вдоль деревни,
у каждого хозяина стояли большие «костры*» дров, а за «кострами» начинался
цветущий луг.

С ранней весны на лугу играли в лапту и взрослые и дети, а когда начинался сенокос, сушили сено. В сумерках свежие, душистые и темные, как привидения,
копны возвышались над лугом. Это была любимая пора летних развлечений. Играли в прятки, в салочки, но самая интересная игра была в двенадцать палочек.
Она заключалась в том, что двенадцать палочек, одинаковых по размеру, клали на край досточки, которая лежала на круглячке, как весы, а по второму краю
наступали ногой, и палочки разлетались во все стороны. Водящий должен собрать
эти палочки и положить на место, где лежали. Пока он собирал палочки, ребята все попрятались за копна. Нужно всех найти и успеть застукать у чуры, а за копнами раздается и свист, и карканье, и мяуканье, но если кто-то из ребят первый
добежит до чуры, он стукает ногой по досточке, и палочки вновь разлетаются по траве, и начинается все сначала. Тяжело бывает в этой игре отводиться.

Играем до тех пор, пока бабушка, подоив корову и выйдя на крыльцо (а крыльцо у нас было высокое), начнет звонким, протяжным голосом звать нас домой. «Юра-а-а!» — мелодично, умиротворенно, как песня, льются звуки по утонувшей в вечерних сумерках, округе. Юра — это мой двоюродный брат, и жил он постоянно с бабушкой.
Мы усталые, возбужденные приходим домой, ужинаем, пьем парное молоко, и... Юра засыпает прямо за столом. Его раздевают и несут в кровать. Выйдя утром на улицу, на солнечный лужок около дома, от радости нового дня, от избытка чувств начинаем кувыркаться, стоять на голове, ходить на руках, и тогда нам казалось, что
детство никогда не кончится, что мы всю жизнь проживем вверх ногами. Но бабушка приводила нас в чувство, спускала на грешную землю, и мы начинали ей помогать
по дому.



Дел у бабушки всегда хватало. Годы были голодные, и, чтобы экономнее
использовать имевшуюся муку, добавляли в нее смурыжки, семенные коробочки конского щавеля. Вот за этими смурыжками мы с Юрой и ходили. Бабушка каким-то образом перетирала их, чтобы отделить семена от трухи, и добавляла их в муку
и таким образом у нее получалось больше испеченного хлеба. Голодные были времена. Ели щи из травы, забеленные молоком, и к осени я совсем ослабла. Юра был постарше, посильнее, да и у бабушки выпросит лишний бокал молока, а я не смела, всегда отвечала: «Не хочу». Юра был на особом положении, потому что у бабушки в 1944 году погиб горячо любимый единственный сын Василий, и эта любовь досталась по наследству моему братику, а девочки что... их полный дом — кроме меня
у бабушки были еще четыре дочери.

                СЕНТЯБРЬ

Но незаметно поля пожухли, и наступил сентябрь, нас приодели и отправили учиться уму-разуму. Школа далеко, солнце светит горячо, природа полна очарования. Удивительна эта пора золотой осени! Рано утром мы, еще не совсем проснувшись, плетемся в школу. Идем через поле унылые, понурые, но с первыми лучами солнца наши лица преображаются. На подходе к лесу клены как будто выбегают нам навстречу. Освещенные утренними лучами солнца,шевеля листьями, шепчут нам: «Смотрите, какие мы красивые, нарядные, любуйтесь нами!»
Подует ветерок, и вспыхнет клен каскадом розового янтаря, переходя в нежный пурпур и огневой багрянец.
Сонливость проходит, нужно торопиться, хотя трудно пройти мимо, не потрогав оранжевые с черными глазками плоды бересклета.

В один из таких дней пришли мы в школу, сидим на уроке и вдруг мне стало плохо, голова кружится и какая-то сонливость, падает моя голова на парту, да и только. Нина Алексеевна, так звали нашу первую учительницу, делает мне замечание, я голову поднимаю, она начинает говорить, а я опять кладу голову на руки, мне опять делают замечание и так до тех пор, пока меня не стошнило.
Переполох в классе. Юра, мы с ним всегда сидели за одной партой, сбегал за тряпкой и сам все протер, а учительница меня спрашивает, смогу ли я дойти одна
до дома. А дом-то не рядом со школой, а за лесами да за горами. Как слушница, конечно, ответила — могу.
Взяла сумку и пошла, Юра, со слезами на глазах, смотрел мне вслед. В таком состоянии мне совсем не было страшно идти одной через лес, в голове не было никаких мыслей, и даже золотистые березы, будто облитые апельсиновым соком, не привлекали моего внимания. В одном месте в лесу дорогу пересекал ров. Это
был разделительный ров, подобные рвы сохранились в лесах до
сих пор. Они являлись законной границей дворянских и купеческих владений.

Я дошла до рва, спустилась в него, а вылезать из него мне уже не хотелось, и я решила прилечь на бугорочке, дабы прямые лучи солнца пригревали мне спину.
Легла и потеряла ощущение времени и пространства. Как долго лежала — не знаю. Смотрю, надо мной стоит женщина, что-то говорит и старается поднять меня. Она взяла меня за руку, и мы пошли. Всю дорогу она расспрашивала меня, чья я,
кто мои родители и почему одна среди леса. Но все разве объяснишь взрослому человеку. Довела она меня до нашего села, и мы с ней попрощались, женщина пошла на станцию, а я домой. Захожу на крыльцо и вижу: на двери висит замок. Бабушки нет дома, а я даже стоять не могу, падаю. Что делать? Лечь на лавку?
«Нет, — думаю, — упаду». Лавка высокая, и решила лечь под лавку, где вечером складывают дрова для печки.

А солнышко, как будто специально, в этот день меня оберегает. Легла под лавку, тихо, сквозняка нет, и опять прямые лучи солнца греют меня, усыпляют. Если бы не солнышко, такое ласковое и нежное, как руки матери, я бы погибла в тот день. Пришла бабушка, ахнула, подняла меня, а дальше я уже ничего не помню.
Пришел Юра из школы и долго что-то рассказывал бабушке, я смутно понимала,
что речь шла обо мне.

                ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Осень обнажила все недостатки жизни. В дождливую погоду, в распутицу, в школу почти никто не ходил, за неимением обуви.
Большие, высокие сапоги были только у Вована Никонорова и у нашего Юры, но детские, а у меня — ботики с заплатками по бокам. Стоял октябрь, его зовут в народе «вечером года». Рано садится солнце, утренний туман настолько густой, что не видно Яшевского леса. Быстро убывают дни. Все чаще хмурится небо, и льют нудные, порой проливные дожди. Прозрачно и светло стало в лесу. Погасли костры пламенеющих осин, мало золота осталось на деревьях.

Ветер с неуемной жадностью срывает последние листочки. На опушке — пламенеющие кисти рябины, рубиновые гроздья калины, алые огоньки шиповника, огненными
искрами светятся на фоне таинственного леса.
В былые времена люди любили селиться вблизи леса, у воды на высоком берегу. Не были исключением и мои предки. Из-за частых дождей в эту осень речки (одна текла вдоль села, а ее приток делил село на две части) вышли из берегов. На вид небольшие речушки, летом можно перейти вброд или перешагнуть, в некоторых местах
набрали такую силу, что все смывали на своем пути, с шумом и напролом промывали новые дополнительные русла.

И почему-то за все существование села не было на речке ни одного мосточка.
Вымокшие под дождем, мы втроем возвращались из школы. Учителя отпустили в этот день ребят пораньше из-за плохой погоды, чтобы мы засветло успели добраться до дома. Подходим к речке, а она не похожа на ту, что была утром, уж очень широкой нам показалась. Вовану в его высоких сапогах было не страшно переходить, а мы призадумались.
Но для того и существует дружба, чтобы в нужное время прийти на помощь. Вовик перенес сумки на другой берег, потом меня на закорках, а Юра по камушкам перешел сам. Наш друг свернул домой, мы пошли дальше, мне нужно было перейти еще одну речку. Я с родителями жила на противоположном берегу основной речки, в «большом
доме» бывшей барской усадьбы. Папа получил от работы комнату в этом историческом доме. Юра настойчиво шел вместе со мной, чтобы посмотреть, как я перейду бурлящий поток. Подходим, а там до другого берега хоть на лодке плыви.
Пошли вдоль речки.
«Напротив дома Чабановых есть узкий переход...», — произносит не очень уверенно Юра, а сам старается уговорить меня идти с ним к бабушке. "Ну как я пойду к бабушке, а родители, что они могут подумать, если я не приду?
Вода шумит. Там, где речка была узкой, образовалось уже две речки, а по средине зелёный лужок. Я решила, что смогу здесь перейти, бросаю свою сумку на этот лужок, с бугорка разбегаюсь и прыгаю через бурлящую промоину. Удалось! Теперь я одна на островке.

Уже совсем стало темно. Юра плачет, зовет, чтобы из темноты слышать меня. Кусты ракитника наклонились под натиском мутной воды, трепещут, бьются ветками о бурлящую рябь воды. «Буду держаться за ветки и потихоньку перейду на другой берег», — успокаивала я себя. Уцепившись за ветку, я смело вошла в воду. Сделала
шаг, другой, сделала третий... Стою по пояс в воде, осторожно делаю еще шаг и не чувствую дна. Мне стало очень, очень страшно.
Я потихоньку отступаю назад и медленно выхожу на сушу, я поняла, что нахожусь в плену у этой зловещей воды. Юра плачет навзрыд, бегает по берегу, ругает меня. Я бросаю ему свою затрепанную сумку. Мне ничего не остается делать, как возвращаться назад.

Это было уже отчаяние, так как прыгать придется теперь в гору. Разбегаюсь и лечу в пропасть, успевая цепко схватиться руками
за берег. Половина тела — в ледяной воде. Юра, схватив меня за воротник,
с плачем и причитаниями, а причитать он умел, тащит меня из глубокой промоины. Выбившись из сил, я не могу ему помочь, ноги не находят никакой опоры. Они скользят по размытой глине и безвольно мотаются в бурлящем потоке.
Приложив все свои детские силы и отчаяние, мой братик вытащил меня из воды.
Если собрать воедино все его детские слезы в тот злополучный вечер, я бы в них точно утонула.
Мы с детства с ним были, как дети одной матери. Юра был старше меня на один год и ростом выше. Он категорически в семь лет отказался идти в школу без меня. Родители пошли на уступку, решив, что не стоит нас разлучать. Спустя год мы вместе пошли в первый класс.

Подобрав с земли свои мокрые, растрепанные сумки, поднялись на горку и увидели на другом берегу, вниз по течению, маячат фонари, и до нас долетели голоса, но было непонятно, зовут ли кого...
Я почувствовала — это меня ищут родители. Мы начали кричать изо всех сил и кувырком скатились вниз. Откуда-то появился трактор, встал поперек реки, Юра помог залезть мне на гусеницы, и по ним я перешла на другой берег прямо в объятия моей плачущей мамы, которая стояла по колено в воде. А Юра пошел домой, он по-прежнему жил с бабушкой.

Мокрую, уставшую от борьбы со стихией, папа нес меня домой на руках. Меня сразу посадили в горячую ванну, накормили, напоили липовым чаем и уложили в теплую кровать.
 В этот вечер меня не покидала тихая грусть. Жаль было ослабевшее солнце, деревья, которые утратили в этот день свою красоту, плачущего Юру на берегу шумной, непокорной реки.
В комнате тихо, шепотом переговариваются в кухне родители, в печке потрескивают сухие дрова. Постепенно все тело обволакивает дремота. Глаза слипаются.

                СНЕЖНАЯ ЗИМА

Потом была зима. Свинцом синел в оврагах снег. Мороз набросил на лес легкий покров инея, деревья стали пушистые и хрупкие, то и дело потрескивали, и, словно выстрел, эхо разносилось по лесу.
Скрипел и повизгивал снег под ногами, засыпая позади глубокие следы. Февральские вьюги нанесли огромные сугробы, сровняли все дороги, а в школу идти нужно. Все деревенские ребятишки собирались за околицей и, выстроившись гуськом, шли по
полю, ориентируясь на большой дуб, который, раскинув свои могучие корявые ветви, гордо стоял на опушке. Труднее всего идти было первому, протаптывать дорогу. Однажды впереди поставили меня, а я среди ребят была самая маленькая и притом единственная девочка.
Иду я впереди, утопая в снегу по пояс, ноги невозможно переставлять, медленно,
но иду. Большие ребята хохочут, им было очень весело смотреть, как я тону в сугробе, а потом появляюсь.
Насмеявшись вволю, они меня сменили. Лесом идти было легче, но ребят становилось меньше, они уходили в лес, просто не хотели учиться. Домой из школы возвращались все вместе, и родители не догадывались, что лес является основной школой. Лес учил уважать себя, любить и беречь. Может, поэтому некоторые из этих ребят, повзрослев, стали работать лесничими.


                Продолжение - http://proza.ru/2018/11/12/1141