Би-жутерия свободы 282

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 282
 
Процветавший звереющий бизнес «Гигиены рта» хирел и угасал. Но дадаисты коров, последователи Данте и дантисты  Конфеттэна всё ещё несли в руках плакаты «Shut up your dirty mouth!», что буквально означало «Закрой свой грязный (он же поганый) рот!», что увеличивало доходы Круговерти и Штуковца, пока спина воздушного потока не выпрямилась и воронки миниатюрных торнадо не распластались на земле. Шествие, бравшее начало у «Лестницы Шаранского» напротив Здания Организации Обделённых Наций, возглавил обаятельный Тришка Кафтан, родом из беззаботных пригородов Трусковцов индивидуального счастья. Там он был зайцем, размахивающим национальным флагом с трегубцем. Здесь он стал личным стоматологом секретаря Высшей Инстанции Прокофия Банана и подведомственной ему организации, чья безмозглая стеклянная коробка более пятидесяти лет прозрачно смотрела на мировой бардак, выглядывая на Ист-ривер. Но осторожный Тришка Кафтан – дедушка утрусского отчаяния и двухтысячелетней еврейской скорби о домашнем скарбе, у которого протезы выпадали, а накладные волосы дегустировались, предпочитал держать руки в своих карманах, предоставляя коллегам подпитывать армию воришек без его участия.
В газетных разделах «Дезинфекции бараньих мозгов» появилась серия замысловатых вызывающих статей:
    «Наша мафия создала новый питательный цементный раствор!»,
    «Не покупайте водку в Разливе с финскими наклейками!»,
    «Усилим бойкот утрусских массажных кабинетов, где моток нервов вытягивается в веретено! Давай девчонок внаём и напрокат, транспорт по договорённости. И они нам ещё диктуют?!»
Встревоженные Крёстные отцы – родоначальники движения за присоединение Бухары, Квинса и 47-й «Золотой» улицы Конфеттэна к Израилю вызвали Тату Круговерть и Циркония Штуковца на текинский ковёр. Там их попросили  прекратить выкрутасы, иначе «отцы» по протекции устроят Тату в массажный кабинет на Квинс Бульваре уборщицей презервативов, а Цирконий будет расколочен на мельчайшие кусочки и выставлен на всеобщее обозрение в ювелирных витринах 47-й стрит в Конфеттэне, предварительно как следует абрамботанный. После всего выслушанного на текинском ковре норовистая Тата всерьёз задумалась над обширными  перспективами, открывающимися перед ней. Из-за этого авантюриста Штуковца она уже давно не работала по призванию, и заманчивое предложение показалось ей вполне задорным. В то время как неунывающий Цирконий безоговорочно принял поставленный ему ультиматум и отвалил с десяток тысяч таллеров в пользу норвежской Квислинговской общины «Самарканд» и ещё семь тысяч в бондах наобещал выходцам из Самары, преднамеренно не указывая какой именно, – утрусской, гомериканской или палестинской.
Узнав о поступке Циркония Штуковца, Диззи Губнушка (в бытность свою Ума Дуршлаген) великодушно отказалась от своей доли в пользу кампании избрания мужа в сенаторы. В пылу жарких объятий она прозорливо посоветовала кандидату от самого себя, которого поддерживала на его же кровные денежки (она неустанно совершенствовала дренажную систему финансовых сбережений в семье), сменить цветущую фамилию Примула на Джеймса Бонд-Джорно, до выяснения  его кровных связей с кровельным железом. 
Но хитрюга Витёк отверг её ампутированное предложение как бесперспективное, напомнив, что когда «папа» Арик пришёл в себя, ей не помешало бы пойти по стариковским стопам, не наступая ему, Витьку, на любимые мозоли. Витёк наблюдал за внутрисемейной борьбой между женой и тёщей за право накинуть на него петлю и затянуть потуже. Неприятное впечатление от тёщиного норова усиливалось её широченной грудью, но всё, на что он был способен, это сладкоголосо крикнуть Губнушке:
– Ты меня сама, поникшего, выбрала. Поэтому я не требую переизбрания на второй срок! А я-то наивный думал, что у атеистов не может быть вероломного нападения.
Диззи закурила 2567-ю сигарету, которая осталась ею довольна, и, стряхнув посеревший от злости пепел, процедила, – у тебя не возникало желания слезть с дерева, чтобы стать полноценной макакой?! С последующими, застрявшими в горле, невысказанными словами она с независимым видом отправилась в фешенебельное артистическое кафе «Кошерная Мурлыка» – туда, где поэты и художники, по её  мнению, испытывают внутреннее столпотворение, и где их подружек-непосед охватывает комплекс переживаний при перемещении с одного сидячего места на другое.
Только там в звоне стаканов и шуме голосов Диззи Губнушка, своими животными повадками провоцирующая насилие, надеялась обрести душевный покой и встретить Тату Круговерть. Ей во что бы то ни стало хотелось обсудить с нею последнюю животрепещущую статью профессора Жоржа Пиггинса – любителя облекать бессодержательные рассказы в униформу в пошловатом стиле «Одолеваемый заботами о постоянной массе небесных женских тел, игнорирующих наземные военные силы».
Справедливости ради стоит отметить, что какая-то раскрашенная пигалица бесцеремонно осветила у Пиггинса нежелательную пигментацию в шестом колене генеалогического дерева, и не замедлила оповестить его, что поле зрения профессора, заросшее изъянами не прополотого словарного бурьяна (Не путайте с Ованесом Бурьяном, одно только мелководное течение которого в литературе явилось оскорблением для многих писателей).
В ту самую минуту, когда происходил «Крах на барже пруда», Опа-нас, несмотря на свои аристократические апперкотные замашки, подходил к стене в гостиной. Возьму-ка я в руки бубен, а ещё лучше, наберу их и буду с них ходить, решил он.
Но ходить было не под кого, и цыганский бубен изрядно поистрепался за минувшее столетие. Тогда он снял со стены шестиструнный запылившийся инструмент, мечтавший о шестипалом виртуозе-исполнителе. Привалившись к стене и опасаясь, как бы не лопнула 4-я струна гитарного долготерпения, Опа повёл клочковатой бровью беседу с переборами. Опа-насу показалось, что он набрёл на нестандартный сюжет, на котором светит прилично подзаработать. В нём, ему мерещилась грядущая формация, отрицающая излишнюю информацию, выбрасываемую на рынок во имя сохранения беспечных строителей, веривших в коммунизм, разобранный по кирпичику. Но как выразить взлелеянную глинобитную идею – он ещё не знал.
Скромная Ручка вовсе не стремилась стать златопёрой. Отличавшаяся тактом и умением сосредотачиваться на предмете обожания, она проснулась, привстала, потянулась к толстому листку некачественной бумаги и принялась увлечённо записывать пьяную песню Опа-наса, подхваченную под руки, «Shut up your dirty mouth!», что в переводе означало «Закрой поганый рот, милёнок!»
Опа-нас Непонашему опубликовал непотопляемый труд «Подводная охота в компании четырёх скатов от Volvo», скрываясь от критиков под спасительным псевдонимом Лебедев Too Much, подождав до лучших времён, когда он, автор, отойдёт в мир иной. Этой двухтысячной песенкой с подковыркой пролиферативный сочинитель подталкивал колеблющихся к размышлениям у самого края пропасти и не видевших выхода из создавшегося критического положения.

Как рак с оторванной клешней,
Я пячусь, я ползу домой,
Зароюсь от людей в песок,
Чтобы никто схватить не смог,
       Чтоб вытащить меня не смог
Никто оттуда...
И жду, что сотворится чудо.

А ты под струями дождя
Мечтаешь в доме без меня
Копаться с золотом в носке,
Построив замок на песке,
Поверив в сказочный сюжет
Откуда-то оттуда,
И ждёшь, что сотворится чудо.

Я прячусь у воды в песке,
От случая на волоске,
Надеясь, что опять вдвоём
Безбедно в дюнах заживём,
Безбедно в дюнах заживём,
Придя в рассудок,
И жду, когда свершится чудо.

Но ты живешь одной мечтой,
Поверив в дождик золотой,
Твердишь себе, настанет срок,
Посыплет золотой песок,
Посыплет золотой песок
Откуда-то оттуда
И ждёшь, что сотворится чудо.

Сложилась странно рачья жизнь,
Удачи нет, как нет клешни,
Совсем не пью, давно просох
И время сыплет, как песок,
И годы сыплют, как песок
Оттуда и отсюда,
И жду... когда свершится чудо.

Я вскользь не прочь упомянуть
Твою улиточную суть.
Мне рыбы правду говорят,
Забудь свою обиду, рак,
Забудь свою обиду, рак,
Забудь свою обиду, рак, покуда
С тобой не сотворится чудо.

Никак не обрету покой,
Ползу к себе, не к нам домой,
Всё те же звёзды, в тот же час,
В пучине пучеглазых глаз,
В пучине глаз моих,
В пучине глаз твоих, откуда
Быть может, сотворится чудо.

Как у тебя в твоей слизи...
Прости, я снова надерзил.
Мой мир гротесктен и нелеп,
Ах, лучше б я, как крот, ослеп.
И до чего ж я раболеп,
И до чего ж я раболеп оттуда...
Всё жду, что сотворится чудо.

Дробный стук сотряс стену, прекратив вдалбливание незаурядного семистишного текста в растерянные мозги. Пишущая Ручка распласталась под улюлюкающее сопровождение протестующей соседки. Казалось, что кто-то кому-то пытался наставить рога на путь истины под комариный писк скрипящих дверей.
За этим, как угорелые, понеслись разрывающие на куски, упреждающие удары крики рэпа Алёши Синонима, основным долбящим инструментом которого был отбойный молоток. Чтобы заглушить их, Ручка дистанционно включила телевизор. Показывали самоедский итальянский фильм 50-х «Утраченные грёзы» с Сильваной Помпа Ниной. В нём шла речь о смене носок и об уготованном судьбой обмене  неверными женами.
Но эта тематика Божью тварюгу Ручку не волновала. Ей важно было нанизывать Непонашенское слово на слово, как кольца  при игре в серсо, избегая сущности. Его бы не устраивали самонаводящиеся ракеты её язвительных замечаний.
Подельница от пера, готовая за коммерцию уничтожить культуру, заявляла, что обострение чувства юмора у него как у режиссёра не долеченное, хроническое. К тому же Ручка в амбициозном своём существовании не пользовалась современными удобствами, утерявшими ценность, целомудрие и эталоны взаимоотношений в съёмочной догола артистичной среде. А кто такая Зося Пишущая Ручка отлично себе представляла. Она не испытывала к скобарке чувства ревности, особенно после того памятного вечера, когда Опа-нас Непонашему закатил астрономический ужин с целью ответа на вопрос сотрапезницы, кто выдолбил лунки на испещрённой выемками Луне. Ведь по словам Зоси, та ощущала себя в постели с Опа-насом, то как в выемке, то как в ломбарде «Необоримый страх» – он по-настоящему не сливался с ней,  методично занимаясь оценкой её внутренних достоинств.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #283)