Тернистый путь избранников судьбы

Размышления о барышне и офицере, которые пожертвовали собой ради идеи

История первая. Барышня Софи

Эту маленькую повесть Тургенев написал всего за две недели летом 1869 года и назвал ее «Странная история». Путь её к русскому читателю  извилист и довольно сложен. Первоначально текст был отдан в германский журнал «Салон», которому он и предназначался, и опубликован на немецком языке в октябре1869 г.; после чего был автором заново отредактирован, переписан и послан П.В. Анненкову для передачи в журнал «Вестник Европы». А в декабре того же года А.А. Краевский без согласования с  автором  напечатал рассказ, переведенный с немецкого, в газете «Голос».

В письме к М.М. Стасюлевичу  (21 декабря 1869 / 2 января 1870) Тургенев называет перевод поистине безобразным: «…Всякий легко   себе представит  чувства писателя, детище которого, как бы оно незначительно ни было, является в первый раз изуродованным перед публикой…» После чего «Вестник Европы» №1 за 1870 год опубликовал сокращенный вариант этого письма и оригинальный текст рассказа.

История, описанная автором от  третьего лица, вкратце такова: некий господин Х… в губернском городе Т… знакомится с дочерью старинного своего знакомого, откупщика  и вдовца. Семнадцатилетняя Софи производит на него странное впечатление – это  « существо с особенным, для меня  неясным отпечатком, – говорит о ней автор, –…Не от земли сея». В тот же день слышит он от гостиничного слуги рассказ о человеке из простых мещан, безграмотном, который дела совершает чудные, и спустя короткое время посещает его. Как выяснилось, этот Василий, несомненно, обладал значительной магнетической силой, на вид был страшен и дик, и весь облик его выдавал в нем что-то жуткое и непонятное. Каким-то непостижимым образом он вызвал видение покойного гувернера рассказчика, подтвердив тем самым  репутацию человека, который «в божественности очень силен».

На следующий день на балу в дворянском собрании господин Х… встречается с Софи,  описывает ей вчерашнее приключение, к которому она относится на редкость серьезно. Оказывается, она не только знает  Василия, но и считает его богоугодным человеком. Барышня-чудачка с важным видом заводит разговор о вере, самоотвержении, страдании, поисках истины. «Для чистого нет ничего нечистого. Лишь бы учителя найти! наставника найти!» – рассуждает юная праведница.
Герой  расстается с барышней и забывает о ней. Но через два года узнает, что она сбежала из дому и исчезла. Вскоре он встречает  на постоялом дворе  странствующего юродивого, оказавшегося его знакомцем Василием, и сопровождавшую его женщину в старом шушуне и темном платке,  глаза которой показались ему знакомыми. На другой день он узнает в страннице Софи, пытается говорить с ней, но тщетно: она уходит вслед за юродивым.

Рассказ заканчивается размышлениями рассказчика: «Я не мог не сожалеть, что Софи пошла именно этим путем, но отказать ей в удивлении, скажу более, в уважении, я также не мог. Недаром она говорила мне о самопожертвовании, об уничижении… у ней слова не рознились с делом. Она искала наставника и вождя, и нашла его… в ком, боже мой! Да, она заставила топтать, попирать себя ногами… В последствии времени до меня дошли слухи, что семье удалось, наконец, отыскать заблудшую овцу и вернуть ее домой. Но дома она пожила недолго и умерла «молчальницей», не говорившей ни с кем».

Интересно было бы попытаться ответить на вопрос, совпадает ли мнение автора с оценкой господина, от имени которого ведется повествование. Или поставить его более конкретно: за что можно уважать Софи? За то, что оставила семью, за то, что спрятала под темным платком не только лицо свое, но и личность, за то, что пошла в услужение к юродивому, за то, что  осталась верна своей идее и воплотила ее в жизнь?
 
Идея необходимости страдания стала  повседневным страданием. Но во имя чего? Жертвовать собой для других можно было и в своей семье, причем пожизненно. И разве отец, братья и сестры меньше нуждались в ней? Или они меньше достойны ее участия? Героиня-мученица,– лет ей в ту пору около двадцати,– гибнет по возвращении в родной дом, жить в котором ей не по силам. А если бы ее не вернули? Возможно, в этом случае гибель можно было отсрочить – и только. Предотвратить нельзя: избранные обречены. Действительно, очень странная история. Есть свидетельства современников, что в основу сюжета положена реальные события. Сам автор писал в одном из писем, что рассказ составился их двух анекдотов, один из которых он слышал, а другой сам пережил. Называя свое произведение безделкой, автор  все же дорожил им и болезненно реагировал на то, что оно не было оценено современниками по достоинству и вызвало много несправедливых, по его мнению, упреков.

Один из самых интересных критических очерков о нем написал почти сорок лет спустя Иннокентий  Анненский (1855-1909) и назвал его «Белый экстаз». В его трактовке героиня «Странной истории», обладавшая от природы «закрытым сердцем», не умела принять жизни, испытывать простые добрые чувства, быть счастливой среди людей. Не могла она, подобно многим, найти утешение в вере.

Видимая хрупкость сочетается в загадочной барышне с удивительной твердостью убеждений, уже окончательно сложившихся. И самое главное и непостижимое:  она хотела бы чувствовать унижение. «Софи находит себе и наставника. Это – полусумасшедший бродяга, безобразный и грубый мужик, эпилептик, медиум и юродивый. Ему вовсе не нужно служанки, но Софи становится его служанкой, бросив для этого тайком, может быть даже обманом, семью, свет, привычки и воспоминания…  Между юродивым и его изумленной рабыней была слишком близкая связь, и шла она через что-то непонятно-отверженное, уродливое и воистину страдавшее…»

И. Анненский заключает размышления о характере  героини философским выводом такой степени обобщения, которая выводит частные наблюдения в сферу всеобщего. «Нет страдания великого и малого, достойного и недостойного, умного и неумного. Все страдания равно справедливы и священны. Но если вольное страдание сознательно  бесцельно, если оно ничего не ждет ни для себя, ни для других и ничего не выкупает, если оно просто страданье, оно удел только избранных. И только избранные умирают молча, в одиноком изумлении».

История вторая. Подпоручик Теглев

Через год из-под пера Тургенева вышел другой небольшой рассказец, как назвал его сам автор, «Стук…стук…стук!..» На родине рассказ был принят без особого восторга и опубликован в «Вестнике Европы» 1871, № 1. События, о которых идет речь, отнесены автором к тридцатым годам и рассказываются сорок лет спустя неким Риделем  в тесном кружке знакомых. В центре повествования «фаталист», о котором сказано, что хотя он и не похож на лермонтовских героев, но и ему присущи «вера в судьбу, в звезду, в силу характера, поза и фраза – и тоска пустоты, тревожные волнения мелкого самолюбия».

Знакомя читателя с Ильей Теглевым, автор подробно описывает его внешность, подчеркивая при этом, что в ней нет ничего необыкновенного. Лицо его обычно выражало «неудовольствие с примесью недоумения: точно он следил внутри себя за невеселой мыслию, которую никак уловить не мог», он никогда не смеялся, не улыбался и был похож на человека  вечно обиженного.  В полку, где он служил, «с другими офицерами он находился в отношениях натянутых. Его не любили, посещали его редко – и сам он почти ни к кому не ходил. Присутствие посторонних людей его стесняло; он тотчас становился неестественным, неловким…» Упрочению его репутации «фаталиста» способствовали, по  словам рассказчика, два случая: спасение с риском для жизни бездомной собачки, и угаданные (совсем как в «Пиковой даме»!) три карты сряду. «Он не только знал очень мало – он почти ничего не читал и ограничивался тем, что набирался подходящих анекдотов и историй. Он верил в предчувствия, предсказания, приметы, встречи, в счастливые и несчастные дни, в преследование или благоволение судьбы, в значительность жизни, одним словом».

И вот над этим человеком Ридель  решил однажды беззлобно подшутить. Как-то ночью, в Ильин день, когда оба они, находясь в деревенской избе, мучились от бессонницы, он стукнул пальцем по бревенчатой стене, – сначала случайно, а потом еще несколько раз – уже нарочно, желая разыграть товарища. При этом он делал вид, что сам стука не слышит. Теглев же пришел от этого звука в странное волнение, усмотрев в нем дурное предзнаменование. Он вышел в ночь, чтобы посмотреть, кто стучит, а  по возвращении сказал, что слышал еще и голос, который звал его.

Невинная поначалу шутка обратилась для обоих  пугающей загадкой. Чтобы разрешить ее, приятели отправляются из дому, в окутанную сплошным туманом темноту деревенской улицы. И, дойдя до того места, где Теглев, стоя один, уже слышал голос, слышат – теперь уже оба –  женский голос, зовущий «Илюша! Илюша…»

Таинственное происшествие сближает их. Подпоручик рассказывает Риделю случившуюся с ним историю.  Влюбившись в воспитанницу своей  петербургской тетки и вступив с ней в связь, он фактически сломал жизни бедной Маши, принужденной после скандала в тетушкином доме вернуться к своим родственникам, людям бедным и пьющим. Телгев обещал на ней жениться, но слова своего не сдержал. И она сказала ему во время последнего свидания, бывшего две недели назад, прощальные слова: «…коли мне не быть твоей женою, так я знаю, что мне остается сделать».

При всей драматичности история банальна: такой грех на совести всякого «порядочного» господина найдется. И относились к этому господа довольно легко, и почитали за должное. А жениться на мещанке – нет, это уж увольте! В этом смысле Теглев ничем не отличался от прочих. Но вину свою он чувствовал. И теперь признался Риделю в том, что «… уверен, что она покончила с жизнью, и что это был ее голос, что это она звала его туда, за собою». Уверенность в неизбежном скором конце подкрепляется  поручиком фразой, которой он завершает свою исповедь: «Загубил я ее жизнь – и теперь надо будет долг выплатить».

Дальше события развиваются так. Теглев уезжает в город, и Ридель ждет его. Наступает вечер и опять на деревню опускается густой туман, еще пуще вчерашнего. Подпоручик возвращается, но войти в избу не хочет, а подает Риделю письмо, адресованное  батарейному командиру, с просьбой доставить его по назначению. И тут же приехавший уходит обратно в ночь и пропадает в сплошном тумане;  Ридель бросается вслед ему и находит подпоручика в состоянии странного возбуждения. Тот сообщает ему, что ездил в Петербург, где узнал, что его возлюбленная лишила себя жизни, отравилась, не оставила даже записки и что третьего дня ее похоронили.

Тут надо заметить, что на самом деле барышня умерла от холеры. И это было известно со слов лечившего ее врача самому Теглеву, который  не захотел принять эту причину смерти за истинную, – ведь тогда в его истории не было бы ничего «рокового», – и убедил себя вопреки здравому смыслу, что Маша лишила себя жизни, в чем он был уверен изначально, поскольку предчувствовал такой исход.

Потрясенный трагической развязкой Ридель признается товарищу в своей вчерашней шутке, но Теглев заявляет, что сделал он это не по своей воле, а рукой его водило нечто другое. За этим разговором проходит путь в дому. Но, подойдя к двери избы, Ридель замечает, что вернулся из тумана один. Повторные поиски, предпринятые им вместе со слугой, приводят их к застрелившемуся подпоручику. Уже после самоубийства Ридель узнает, что тот таинственный ночной зов не имел никакого отношения к погибшему: какая-то соседская девица звала своего дружка, которого по странному совпадению звали Ильей…

Как-то в разговоре, накануне трагедии, Теглев «упомянул о призвании каждого человека и о своем в особенности и прибавил, что он доселе в него верит и что если в нем когда-нибудь на этот счет возникнут сомнения, то он сумеет разделаться с ними и с жизнью, ибо жизнь тогда потеряет для него всякое значение». И еще добавил: «У меня воля железная». Итак, подпоручик представил доказательство железной воли – но какой ценой! Всю жизнь, изображая себя «роковым» человеком, веря в собственную исключительность и особое предназначение, он доиграл роль избранника судьбы и сошел со сцены эффектно и, как ему казалось, фатально. И финальная фраза печального тургеневского повествования: «Да, справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они не исполнят своего намерения – никто им не верит; а исполнят – никто о них не пожалеет».

Эту свою вещь, подобно «Странной истории», Тургенев называл безделкой, точно не придавал ей большого значения. Но, видно, она занимала его больше, чем он желал показать. Иначе, зачем бы он через семь лет после публикации стал отстаивать – да еще с таким жаром – ее достоинства и важность темы. В письме к С.К. Брюлловой от 4 (16) января 1877 г. он  писал: « Представьте, что я считаю эту вещь не то, чтобы удавшейся – исполнение, быть может, недостаточно и слабо – но одной из самых серьезных, которые я когда-либо написал. Это студия самоубийства, именно русского современного, самолюбивого, тупого суеверного – и нелепого, фразистого самоубийства…»

Но самоубийство здесь – это итог. А не меньший интерес представляет путь, который привел к нему героя. И именно этот путь неизбежно проходит каждый «фаталист», для которого поза и фраза важнее всего, а идея собственной исключительности и правоты заслоняет весь свет.

Тургенев показал тип человека, который, как оказалось, был характерен не только для 30-х годов девятнадцатого века. Мученики от идеи встречаются и по сей день.Возможно, лаврецких среди нынешних людей уже не встретишь, но теглевых вокруг нас предостаточно. Разве это не они мучаются сами и мучают других своими «непреложными истинами», даже не допуская мысли о том, что могут ошибаться. Они так же жертвуют всем – собой, близкими, нормальными человеческими отношениями –  ради достижения призрачных целей. Такие люди имеют склонность придавать чрезмерную значимость каждому своему слову, поступку, начинанию, только потому, что они исходят от них самих, и совершенно равнодушны к мыслям и делам других. Они способны лишь казаться, но не быть, и сами это в глубине души сознают – отсюда в них неистребима потребность постоянного, ежечасного самоутверждения. Им кажется, что они призваны служить великой идее (которую, на самом деле, сами измыслили и объявили сверхценной) и ради утверждения своей правоты готовы на все – даже на самоуничтожение.

Тургеневский герой нажал на курок пистолета, и жизнь его прервалась мгновенно.  Современные теглевы, одержимые идеей собственной значимости и исключительной правоты, растрачивают годы впустую, самоуничтожаются медленно, но неизбежно, не оставляя после себя ничего. Годы не приносят таким людям мудрости и просветления. Жизнь, бурлящая вокруг, их неизменно раздражает, ибо ничто в ней не соответствует представлениям давно ушедшей молодости.  К ним как нельзя лучше подходят слова самого Ивана Сергеевича: «Старому человеку дороги одни старые воспоминания».

Два рассказа И.С. Тургенева, прочитанные в начале двадцать первого века с вниманием и пристрастием, являют собой образец такого рода художественной литературы, которая  и по сей день дает пищу для сердца и ума заинтересованного читателя.