8

                (перед этим http://www.proza.ru/2018/11/12/1406)


  До вечера был вагон времени, поэтому я отправился на поиски кактуса. Я специально не узнавал адреса, чтобы меня привели туда свыше. Но на магазин с растениями наткнулся довольно быстро. Выбор оказался богатым, но се ля ви… и выбор продиктовал мой кошелёк. Я взял самый дешёвый цветок. Им здесь был Хамеолобивия – результат союза некого Хамецереуса и Лобивии. Чем-то эти имена мне напомнили названия доисторических ящеров. Особенно, первое. Кактусы, вероятно, если и моложе тех монстров, то не слишком. На обороте непринятого заявления я записал эти названия (на случай, если пригодятся при церемонии в качестве заклинаний) и каким должен быть уход за кактусом.
  Возвращаясь, я спрашивал себя про корень в названии: «хам», в смысле, невоспитанный грубиян или «хамео» - от хамелеона, умеющего приспособиться? Нет, где-то мне встречалось, что «хам» означает на языке родины этого слова – «горячий». Тогда, если слегка переделать Лобивию на Любивию, то перевод получится: «Теплолюбивый». В смысле, душевного тепла. Куда приятнее и понятнее для нашего уха произносить: Хамеолюбивия. Будто название целой страны.
  Принеся предмет поклонения домой, поставил его на подоконник и принялся притоптывать, хлопая в ладоши и повторяя слова Элиота:
  «Ах, какой колючий плод,
  Колючий плод, колючий плод!
  Здесь мы водим хоровод
  В пять часов утра».
 
  «Воистину, - провозгласил я, вставая на колени, - нет божества, кроме Хамеолюбивии и Элиот – пророк его!»
  Но так как моя голова была близко к подоконнику, я ощутил, каким холодом веет от окна. Это совершенно не годилось. Моё теплолюбивое божество могло пострадать. Следовало   согреть его своим душевным теплом.
  Если поставить Хамео на стол, не будет хватать света и так весьма скудного, по сравнению с его родиной. Лучше утеплить окно, как к зиме.
  Водрузив горшок с Хамеолюбивией на стол, я отправился в аптеку – за ватой. Рамы у меня были старые, с множеством щелей, через которые дуло. Вернувшись, я добросовестно потрудился в служении своему Хамео, пустив на утепление и обнаруженные тряпки со старыми полотенцами, простелив их между оконными рамами.
  От оконного стекла всё же шёл холод. Вздохнув, я оставил пока божество на столе, включив ему местное солнце – настольную лампаду.
 
  За всеми этими заботами прошло время, но часов у меня не было, а будильник умер ещё до Болгарии. Тогда я воспринял это по пословице: «счастливые часов не наблюдают», благо, она сделала заставкой у своей мобилки часы. Кто мог подумать, что его кончина – знак моей скорой смерти и нашей любви…
  Пришлось набрать справку по телефону. Нет, свёкру звонить было ещё рано. Зато можно было пообедать, чтобы убить время.
 
  У свёкра оказались ключи от квартиры сына с невесткой, но где там могут лежать ключи от нашей квартиры, он не представлял. Я предложил встретиться в удобное время и поискать вдвоём. Объяснил зачем, рассказав о сегодняшнем визите к стражам порядка.
  Он подумал и сказал, что они с женой на выходных посмотрят сами. Если с жильцом случилось настолько плохое, что он несколько дней не появляется, то ему уже всё равно. А если загулял и объявится… В любом случае, поспешность ни к чему. Как найдут ключи – позвонят.
  «Интересно, - подумал я, кладя трубку, - пропади его сын – он рассуждал бы также? Насколько мы поступаем по-разному, в зависимости от того, касается это нас или нет».
  «Впрочем, - осудил я уже себя, - им, конечно, лишний раз больно видеть вещи, напоминающие о погибших близких».

  Теперь возник вопрос: чем занять вечер, час печали и одиночества, как писал Эрих Мария? Правда, кроме некоторой тяжести внутри, я ничего не чувствовал. 
  «Хамео, - мысленно обратился я к своему божеству, - что подскажешь?»
  Явилась мысль о гадании. На тексте Элиота или… К чему поминать всуе великое имя.
  Я оторвал от заявления белый клочёчек, осторожно водрузил на верхушку кактуса и резко отворил дверь в коридор. Клочок полетел в сторону двери. И тут мне в голову пришла страшная мысль. А что, если Игорь купил новую порцию снотворного? Да, ту я уничтожил, но у него остался рецепт и деньги.
 
  Обувь и куртка его в шкафу отсутствовали.  Но он мог занести их внутрь комнаты и закрыться на ключ изнутри. Я не слышал, как он уходил.
  В замочной скважине я узрел темноту и тишь.
  Но, если моя догадка верна, не дай Хамео, то… на который день мои ноздри это почувствуют?
  Нет, два покойника в квартире, пожалуй, многовато. Ты не находишь, мой бог? 
  Бог промолчал.
  Так или иначе, но Игорь стал одним из полых людей, с той только разницей, что ему пища больше была не нужна. Поэтому сегодня я ел продукты из его холодильника, как бы поминая забавного, но несчастного парня с маленькой железной дорогой. Она увела его
  «в край без кровинки, край колючего кактуса,
  где одним каменным истуканам дано зреть мольбу воздетых мёртвых рук,
  где некогда алчущие поцелуев губы шепчут молитвы битому камню».
  Эх, Игорь, Игорь, не захотел ты убить себя бегом, а курение показалось слишком долгим способом. Беседуешь ли ты сейчас с Томасом Элиотом, прикончившим себя курением? Как без глаз вы нашли друг друга? Вряд ли ты знаешь, кто он такой… А он женился на сумасшедшей балерине и прожил с ней 19 лет. Она издевалась над ним, сводила с ума, изменяла, употребляла наркотики, вела себя с его друзьями так, что он сквозь землю готов был провалиться. Он терпел это, а значит, любил.
  Но выяснилось, что любил не только он.
  Когда он оставил Вивьен, она окончательно сошла с ума, легла в клинику, где позже и умерла.
  Я не выдержал и года своего счастья, а несчастья – и минуты.
  Если уж кто был ангелом, так это он.
  Бродский, посвятивший ему элегию, точно заметил, что «каждая могила – край земли». Какие там восторженные и одновременно шаловливые строки об ушедшем… любившем пошутить.
  «Аполлон, сними венок,
положи его у ног
Элиота, как предел
для бессмертья в мире тел.
Шум шагов и лиры звук
будет помнить лес вокруг.
Будет памяти служить
только то, что будет жить.
Будет помнить лес и дол.
Будет помнить сам Эол.
Будет помнить каждый злак,
как хотел Гораций Флакк.
Томас Стерн, не бойся коз.
Безопасен сенокос.
Память, если не гранит,
одуванчик сохранит».

  А дальше страшные для меня слова:
«Так любовь уходит прочь,
навсегда, в чужую ночь,
прерывая крик, слова,
став незримой, хоть жива».
  Как поэты чувствуют это?
  И снова об Элиоте:
 «Ты ушел к другим, но мы
называем царством тьмы
этот край, который скрыт.
Это ревность так велит.
Будет помнить лес и луг.
Будет помнить всё вокруг.
Словно тело — мир не пуст! —
помнит ласку рук и уст».

  «Нельзя носить траур по себе, - подумал я, - Его можно носить только по ушедшей любви. Без неё человек, всё равно, что покойник в отпуске, - писал Ремарк. Это им сказано и обо мне».

  Я лёг лицом вниз и призвал загадочного мудреца Аму из Саги. Чтоб он мне посоветовал?
  Сначала не получая ответа, я ждал его, пока ни уснул и во сне услышал историю о том, как судили Любовь.
  Неспешно, приятный голос старца поведал об этом: 
  - Говорят, что стенания и жалобы потерпевших от любви, наконец, настолько досадили Небу, что Оно решило устроить суд над злосчастной.

  Были приглашены главные свидетели. Жертвы заранее заполнили огромный старинный амфитеатр. Судью было не разглядеть, Его ложа-облако находилась на самом верху и лишь угадывалась в темноте, которая тоже спустилась поглазеть на невиданное действо.

  Звёзды отсутствовали. То ли они не одобряли предстоящее разбирательство, то ли до поры не хотели показываться по каким-то своим высшим соображениям.

  Невесть откуда падавший свет позволял видеть подсудимую. В скромном закрытом платье до щиколоток, как ей и было предписано, с распущенными по плечам волосами, высокая и, казалось, грустная, Любовь стояла на арене под  осуждающими взглядами и молчала. Лёгкий гул наполнял амфитеатр.

  Голос из ложи произнёс:
  - Тишина!
  И всё словно укутала мягкая вата. Никто не дышал и не шевелился.
  - Первый свидетель!
  На арену вышел некто  в плаще с накинутым капюшоном. Маска-череп скрывала его лицо. Поклонившись, он представился:
  - Беда.
  Все заметили, как Любовь вздрогнула.
  Одна из лож осветилась. В ней приподнялся Шекспир и слегка склонил голову. Зрители, глядя на него, зааплодировали. Потом их взоры снова обратились на арену.
  - Да, - грустно отвечала Любовь, - я бываю и такой.
  Беда зашагала к выходу. Сидевшие у прохода люди невольно подались в сторону.
  - Второй свидетель!
  Все зажмурились от такой вспышки света, что подумалось: не солнце ли решило зайти, чтоб посмотреть на тех, кто собрался осудить Любовь? На рядах щурились, закрывали руками глаза… Раздались панические крики:
  - Погасите! Мы слепнем!
  И солнце вышло из зала.
  Когда потрясённые люди понемногу пришли в себя, они, ещё боясь и прикрываясь ладонями, обратили свои взгляды на арену в самый центр свечения, где и стояла Любовь, только что чуть было не лишившая их зрения, а теперь словно поникшая и потерянная от совершённого.
  - Да, - ещё ниже склонила она голову, - я могу ослепить.
  - Третий свидетель!
  Зрители напряглись, не зная кого и чего ожидать на этот раз. Но как будто ничего не происходило, лишь незнакомый волшебный аромат неземных цветов плыл по рядам. Он кружил и дурманил головы, наполняя всё существо такой лёгкостью, что люди словно парили, приподнимаясь  над бренным. Их влекло друг к другу, хотелось говорить одни  приятные слова… Забылось всё, что было до того, осталось только желание – длить эти  восхитительные мгновения…

  Они видели прекрасные сны наяву, беспричинно хохотали, не в силах остановиться…

   И все ощутили опустошение, огорчившись, когда  то, что порождало их безумие, исчезло.
  А Любовь, стоявшая в центре арены, опять опустила голову, соглашаясь:
  - Да, я свожу с ума.

  - Готовы ли вы выслушать четвёртого и последнего свидетеля? –
послышался знакомый голос Судьи.
  - Да, - выдохнул амфитеатр.

  И вбежало нечто маленькое и несуразное – пёстро одетое не по росту, звонко смеясь и улыбаясь  т а к,  что каждый мог бы поклясться, что  э т а  улыбка адресована только ему! У всех помолодели души, посвежел и увлажнился взгляд, расправились плечи. Сами собой расцвели улыбки, став дурацкими – до ушей, и люди поняли, что это то, ради чего стоит жить  и  т а к  жить, чтобы  э т о  испытывать.

  Не-пойми-что подбежало к Любви, и они обнялись.

  И тогда зал заплакал счастливыми слезами, понимая, что это – и есть приговор, и приговор – единственно справедливый.

  История мне понравилась. Не понравилось только то, что она – не про мою любовь, убитую вместе со мной. Но Аму не мог не знать этого… что же тогда он хотел сказать этой притчей?
  Понятно, что Любовь вечна. Но мы-то нет. И разве Она виновата в моей беде? На что он намекал?
  Свела меня с ума не Она, а её исчезновение, которое и привело к беде. И куда только пропало наше счастье, не столь и маленькое, как в рассказе, а большущее, в котором мы жили, купаясь в нём, и пока в нём жили – улыбавшееся нам вовсю…
  Поистине, прав Кривин, грустно пошутивший: «Счастье – ненадёжный друг. Оно приходит, когда нам хорошо, и уходит, когда нам плохо». 
  Я не понимал, для чего Аму поведал мне эту красивую притчу. Оставалось лишь утешить себя тем, что и Моги не поняли той игры, которую он вёл, и даже не разгадали: кто скрывался под маской этого мудреца.

  Но голова моя продолжала работать во сне, и ответ пришёл. Он настолько удивил меня, что я проснулся.
  В комнате царила полутьма. Горела одна лампа на столе около Хамео.
 
  Да, рассказанная мне история не касалась непосредственно моей с… Ией трагедии. Притча была на все времена о вечности всепобеждающей Любви, всегда правой. Жаловаться на неё было бесполезно. Она – такая, какая есть. Тут ничего поделать нельзя.
  Но сказано мне этим было иное. Просто об этом надо было догадаться.
  Столь же бесполезно, как жаловаться на Любовь, спрашивать совета другого, будь тот хоть трижды мудрецом. Чужой совет не подойдёт тебе также, как любая притча поведает не о тебе, а о вечном, относящемся ко всем людям. А значит, ни о ком конкретно. (Поэтому не удивительно, что каждый, согласившись: да, все таковы, для себя сделает исключение). 
 
  На свои вопросы существуют только собственные ответы. А уж поймём мы это и решимся ли на них – это наше дело. Никто за нас не ответит на наши вопросы.

  Придя к этому выводу, я мысленно поблагодарил Аму, который всегда говорил неявно, для того, кто догадается о скрытом смысле сказанного мудрецом, не удовлетворившись услышанным от него. Это понял ещё Мик Эрсер.

  Я разделся и лёг. Завтра бежать. Не стоило проспать полдня.


                (вот ещё http://www.proza.ru/2018/11/12/1415)