11

                (а до того http://www.proza.ru/2018/11/12/1423)


  Когда он отправился восвояси, и женщины закрыли за ним, то я сел на постели и поклонился им, вошедшим в комнату. 
  - Талька, - обратилась Тильда, - ты, что, совсем говорить не можешь?
  И тут у меня прорезалась речь, да какая! О, Хамео…
  - Нет, - сказал я, - теперь могу. С этим ослом не хотел.
  У Тильды сделались круглые глаза, а Лера расхохоталась.
  - Ты нас дурил? – не веря, спросила Тильда.
  - Нет. Действительно терял сознание и падал. А потом говорить не мог почему-то…
  Лера серьёзно посмотрела на меня и сказала:
  - Ты ведь потерял сознание после моего рассказа об Ие…
  - Да.
  - Значит, ты что-то чувствуешь?
  - Не знаю. До этого ощущал внутри тяжесть. Сейчас – слабость. И… невесомость.
  - Невесомость? – удивилась Лера.
  - Да.
  Я подумал: не стоит им говорить, что летал. Вдруг не смогу повторить перед ними. Решат, что двинулся.

  Они устроили небольшой совет. «Не стоит его оставлять одного» (Тильда).  «Согласна, может, здесь переночуем? Уже поздно, а завтра на работу» (Лера, вопросительно взглянув на меня).
  - Конечно, - сказал я, - Соседняя комната пустует. У меня полно еды. Хотите поужинать?
  Они переглянулись, и Тильда сказала:
  - Ты – не ангел, а змий-искуситель.
  - Мы – на диете, - пояснила Лера, - и на ночь не едим.
  - Обычно… - уже не столь уверенно прибавила она.
  - Но сегодня – особый случай? – спросила у неё Тильда.   
  - Пожалуй, - после короткого раздумья согласилась Лера, - Столько нервотрёпки было…
  - Да, эта парочка просто пьёт у нас кровь чайными стаканами, - сказала Тильда.
  - Речь о тебе, Талька, - обратилась она ко мне, - и твоей… Вы нас доконать решили.
  Я опустил глаза.
  - Ладно, - смилостивилась Тильда, которой Лера делала знаки руками, - Показывай, что у тебя есть!
  Забыв, что они могут увидеть, я, слегка воспарив над покрывалом, спустил ноги на пол и, забыв о шлёпанцах, не ступая на пол, в два шага долетел до двери, открыл её и вылетел в коридор. Тут я приумерил свою прыть, потому что услышал сзади их обмен впечатлениями:
  - Ты видела?
  - Мне тоже показалось… Мы, наверно, переутомились сегодня.
  - Да, столько испытаний…
  «Значит, мне это не кажется, - понял я, - я лечу! И это чертовски приятно… Интересно, что не обязательно помогать себе руками, можно перемещаться за счёт движений корпуса, а можно… только силой мысли!»

  На кухне я поставил наполняться чайник и принялся вытаскивать из холодильника Игоря на стол продукты. Я представлял себе лица Тильды и Леры от этого зрелища, ведь они привыкли, что обычно у меня шаром покати.
  Но они всё не шли, разговаривая и моясь, поэтому я зажёг конфорку, поставил на огонь чайник и с удовольствием вознёсся под потолок, оглядывая оттуда кухню. Чтобы не стукнуться головой, я поднялся лишь на метр с небольшим. Мне не хотелось пугать своих женщин, но я не успел спуститься, когда они показались в проёме.
  - Чем это у тебя зеркало в ванной измазано? – спросила Тильда, входя, и застыла. Остановилась и Лера. 
  Их реакция превзошла мои ожидания. Только ожидания мои касались груды провизии, а не открытых на меня ртов и выпученных глаз. Тильда, продолжая глядеть на меня, как-то неловко сползла на пол. Лера, распахнувшая свои глазищи, всплеснула руками и прикрыла рот ладонью. «Я это чувствовала…» - проговорила она.
  Продолжая висеть в воздухе, я перевёл взгляд на сидевшую на полу Тильду. Она покачала головой и посмотрела на Леру.
  - Лер, - слабым голосом спросила она, - мне это чудится или Виталик действительно… ангел?
  - Тебе это не чудится, - ответила та.
  Я медленно опустился, по-прежнему, не касаясь пола.
  Они не шевелились, уставившись на новое чудо.
  Тильда осторожно спросила:
  - Извини, как теперь тебя величать нам?
  Лера ничего не сказала, ожидая ответа.
  «Что это с ними?» - подумал я и произнёс:
  - Тиль, о чём ты? Лучше взгляни на стол!
  И показал на свои… они же игоревы припасы.
  Я шагнул вперёд и протянул Тильде руку, чтобы помочь ей встать. Но она этим не воспользовалась и поднялась сама. На груду продуктов она даже не взглянула, а почему-то поклонилась в пояс, перекрестилась и бормоча: «Чур меня, чур!», пятясь, ушла в коридор. Лера, тоже спиной вперёд, вышла за ней. Я остался стоять в растерянности, слушая, как они обуваются и, схватив одежду, выбегают из квартиры, захлопнув дверь.
  «Похоже, я их здорово напугал… Надо будет позвонить и извиниться».
  И только через мгновение до меня дошло, что они сочли меня мертвецом и, возможно, большим чином на том свете, раз оставлен здесь.
  «Хамео…» - в отчаянии протянул я, поняв, что остался совсем один. Обыкновенное мальчишество, желание полетать всё погубило. Но соблазн был столь велик, что не знаю, кто б от него удержался.
  Я помнил услышанный разговор могов и понимал, что это – их штучки. Когда речь шла о подлом – не это ли имелось в виду? Пожалуй, я и сам бы сдрейфил, увидев такое, а уж бедным женщинам сегодня досталось по полной…
  Седой с безликим обсуждали травму Ии, психологическую травму после попытки изнасилования. Видимо, этот гад сумел довольно далеко проникнуть, скрутив девчонку. А тут я со своим предложением взять её силой… Дурак!
  Но кто же знал? Получается, она боялась признаться в своём изъяне, думая, что он неизлечим. Наверно, это не так. И это вся тайна? Похоже, не вся. Они глухо упомянули о том, почему она не смогла пойти к врачу. Однако, мол, я им не поверю, а она не расскажет.  И не надо. Это – её тайна. Вероятно, они не зря боятся, что я не выдержу правды. Я и так слишком много знаю, чтобы не быть счастливым.
  Моги говорили и не обманули насчёт «забавного» для меня с целью отвлечь от мыслей о смерти. «Забавного» с нарушением законов физики. Это, очевидно, о полёте. Ощущение невероятное.

  Я принялся убирать продукты, продолжая размышлять. Бежать завтра или полетать на улице? Одно другому не помешает. Нужно только выбрать безлюдное место, чтоб не смутить никого, как сегодня. Придётся обращать внимание на деревья, провода, рекламу. В городе особо не разлетишься. Хотя можно подняться повыше. Там птицы, чего доброго атакуют, узрев такого противника. И ветер… О чём меня предупреждали родители в том сне? Уворачиваться от препятствий, поймать свой ветер.
  За окном темень. Не полетаешь. Зато меньше шансов, что заметят. Пойти сейчас? Или довольно приключений для одного дня? Нет, дотерплю до утра.

- Представляешь, Хамео, - сказал я ему, зайдя в комнату, - завтра попробую полетать по-настоящему! Ты обеспокоен? Не веришь могам? Я взлечу повыше, а они лишат меня этой способности и разобьюсь? Я – не против, им это известно. Именно они желают, чтоб я продолжил их игру. И знаешь, судя по услышанному, они хотят устроить встречу… Неужели с ней? Она сейчас, если верить Лере, даже больше больна, чем я. Её ангел умер.
  Я вспомнил слово в слово рассказ Леры по телефону, после которого потерял сознание.
  - Вить, мы сегодня её видели. Это не описать… Её нет. Одна тень. Не смотрит, когда говорит. Пытались беседовать. Всё, чего удалось от неё добиться, что у неё был любимый. Он был ангел. Но умер. Почему? Они не способны существовать среди ненависти. Задыхаются в ней. Им нужна любовь, чтобы дышать. Невозможная картина… Да, начудили вы, ребята. Ты, по-прежнему, ничего не чувствуешь?

  Конечно, я виноват. Но не знал же! И не знаю… Проклятье! Почему я и сейчас ничего не чувствую?
  Ах, да, вернись ко мне чувства – они убьют меня окончательно.
  Хоть бы убили…
  Хамео, прости меня за малодушие. Я обещал тебе другую, лучшую жизнь перед моим концом, должен завещать Тильде и Лере эту квартиру. Я всё помню. Для этого нужно протерпеть с полгода. Проскрипеть полгода. 
  Дождь пошёл, словно по расписанию. И так который вечер. Осень. Иди, жалуйся!
  «Полгода плохая погода, полгода – совсем никуда…» Это точно о Питере. 
  Какие там ещё слова? «Непогода нынче в моде»?
  Память услужливо напомнила о смешной картине, когда я попал под такой ливень, косой при сильном ветре, что, несмотря на зонт, под которым предложил спастись случайной девице, нас обоих можно было выкручивать и вешать сушить. Она хохотала безостановочно от столь неожиданного сюрприза: нам надо было пройти до метро метров сто и за это время мы промокли насквозь и даже больше. Таким можно было стать, только упав в Неву.
  В метро мы расстались, не обменявшись ни словом. Девушек я всегда боялся… И, видно, не зря.
  Почему тогда мне не вспомнились слова этой песни? «Словно из водопровода
льет на нас с небес вода.  Никуда, никуда нельзя укрыться нам».
  Но там говорилось, что при всём при этом «откладывать жизнь никак нельзя, кто-то ищет тебя среди дождя».
  Меня никто не ищет. Я в отношении этого не обманываюсь.
  Чего я взъелся на дождь? Он – старинный житель сих мест, шёл здесь тысячи тысяч лет до меня и столько же будет после, смыв мои следы. Он ещё милосерден, идёт по ночам, дворником выметая с улиц припозднившихся прохожих, отмывая эти улицы от дневной людской тщеты.
  И город у меня отличный, мне просто повезло в нём родиться. Самом красивом на свете.
  Откуда у меня это выражение? «От дневной людской тщеты»… Думаю, из той грустной баллады. В ней ведь есть и о городе в той же поре… 
  «Осенней медью город опален,
А я – хранитель всех его чудес,
Я неразменным одарен рублем,
Мне ровно дважды семь, и я влюблен
Во всех дурнушек и во всех принцесс!

Осени меня своим крылом,
Город детства с тайнами неназванными,
Счастлив я, что и в беде, и в праздновании
Был слугой твоим и королем.
Я старался сделать все, что мог,
Не просил судьбу ни разу: высвободи!
И скажу на самой смертной исповеди,
Если есть на свете детский Бог:
Всё я, Боже, получил сполна,
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси от ненависти,
Мне не причитается она».

  Как сказано…

  Но слова о тщете, что возникли у меня,  там дальше, в другой строфе.
«Пахнет морем, теплым и соленым,
Вечным морем и людской тщетой…»

  Детей везли на уничтожение. Везли обыкновенные люди-оборотни.
  Мы с ней – тоже дети этого мира, только постарше. Почему мы уничтожаем друг друга?


  Утро выдалось сырым и серым. Я вышел на пробежку. Сначала быстро пошёл в сторону Кима, а потом побежал. Утомившись от бега, я теперь не шёл, а изображал, что быстро иду, чтоб не привлекать ненужное внимание, на самом же деле, я летел, меняя темп на ходу, будто танцуя в воздухе. То совершал длинный «шаг», как в замедленной съёмке, то принимался перебирать ногами, ускоряясь. При этом я отдыхал. Затем бежал снова.
  Свернув на набережную Смоленки, которая могла меня вывести к Тучкову мосту, я побежал направо, в сторону Гавани. Теперь Петроградка была для меня запретной зоной. Я понимал, что сейчас, когда она в больнице, не встречу её у нашего места, но боялся не выдержать и натворить глупостей.
  На обратном пути, оглянувшись: не видит ли кто, я перемахнул через ограду заросшего стадиончика у Одоевского. Футбольное поле пустовало. Недостроенный дом рядом тоже.
  Здесь я оторвался по полной. Начиная с одного края поля, я набирал в воздухе скорость и нёсся параллельно земле, влетая в ворота без сетки, после чего взмывал вверх, будто самолёт и, совершив полукруг, вновь влетая в те же ворота. И так раз за разом, пока не начала кружиться голова. Тогда я завис над верхней штангой, будто стою на ней, а затем принялся по ней «ходить» взад-вперёд. Потом, словно «упал» вниз, но, касаясь её ногами, стал ходить также вниз головой. Я так увлёкся, что ничего больше и никого не видел, поэтому чьё-то восхищённое восклицание:
  - Ух, ты! Вот это, да!
  заставило остановиться и оглядеться.
  Двое парнишек с мячом застыли со стороны лаза в заборе у стройки, открыв рты.
  - У него там моторчик спрятан, - сказал тот, что был в чёрном спортивном костюме.
  Второй, в клетчатой рубашке, с рыжим хохолком, не согласился с приятелем:
  - Было бы слышно. И видно воздушные струи.
  - К этому моменту я опустился на землю. Они осторожно подошли и обратились ко мне с этим вопросом.
  - Нее, ребята, - покачал я головой, - какой моторчик, где? Я не летаю, это номер для выступления. Он называется иллюзион. Вам это кажется. Но я спешу. Аривидерчи!
  С этими словами я взмыл в воздух и перелетел через ограду, сопровождаемый удивлёнными возгласами парнишек. За оградой я опустился на тротуар и побежал дальше.
  И, нет бы, мне на этом успокоиться, но чёрт дёрнул добраться до залива с брошенным пляжем и полететь на море. Здесь я поднялся выше, чтобы поймать свой ветер, но воздушный поток оказался явно не моим, встретив враждебно, закружил меня, перевернул несколько раз, так, что лишил ориентации и унёс в море. Тщетно я пытался вернуться, выполняя пируэты, стараясь спуститься к волнам, чтобы над ними, видя берег, донестись до земли. Один за другим новые вихри перебрасывали меня друг дружке, словно издеваясь над моими усилиями. Временами мне удавалось разглядеть полоску берега и здания вдали, но стихия уносила меня всё дальше в море.
  Я мысленно попрощался с жизнью, безвольной замёрзшей куклой крутясь в высоте, и только повторяя непослушными, обледеневшими губами: «Прости, Хамео…»
  И тут ветер пропал.
  Я понял это не сразу, продолжая кувыркаться в воздухе, только теперь спускаясь к волнам. Почти у самой воды я спохватился и из последних сил выровнял полёт. Как самолёт, у которого остановились двигатели, я планировал над морем, надеясь, что перемещаюсь в сторону берега.
  Я летел и летел, а берега всё не было. Неужели меня унесло так далеко? Или… я лечу параллельно берегу, либо, что совсем худо – вглубь моря? Оставалось вновь подняться повыше, чтобы, возможно, понять в какую сторону двигаться. Правда, тогда появлялся риск повторения того, что случилось со мной вначале. Как назло не видно было ни одного корабля, чтоб пристроиться к нему. Тела я не чувствовал, став сплошной ледышкой. Вдобавок пошёл дождь. Видимость, и без того плохая, ещё ухудшилась. «Сейчас намокну и вода примет меня, - подумалось, и посетила странная мысль, - Как звали ту чайку, историю которой однажды услышал тот писатель? Чайка по имени Джонатан Ливингстон? Этот Джонатан стал в стае изгнанником из-за своего желания освоить полёт и его законы, как никакая другая чайка, рискуя жизнью не из-за корма, а забывая о нём, терпя крушение, но не сдаваясь». Почему-то вспомнился ответ Ии, как она обманула свой страх перед высотой, чтобы прыгнуть вниз. Она закрыла глаза.
  Вода с неба застилала мне их, и я подумал, что тоже закрою, а там будь что будет.

  Я не помню, что было дальше, не знаю, как очутился в квартире, более того, в постели под двумя одеялами и во всём сухом.
  Я ничего не видел, только временами, выныривая из забытья, слышал обрывки разговора двух знакомых голосов.
  - Скажи дурню молиться, он и лоб расшибёт!
  - Истинно. Вот и оставь его одного.
  - Теперь проваляется пару дней, не меньше.
  - Главное, лёгкие исключить. Температура высокая…
  - Что за страсть к самоистреблению!
  - Смысл потерян. А смерти он никогда особо не боялся.
  - Смысл? А что, если…

  Не знаю, сколько я так провалялся. Иногда казалось, что сквозь пелену слышался телефонный звонок. «Почему никто не подходит? – удивлялся я, - Вдруг звонят из небесной канцелярии? Элиот, например. Чтоб узнать, как себя чувствует Хамео?»
  И снова проваливался куда-то, ничего не воспринимая.


                (а потом http://www.proza.ru/2018/11/12/1430)